Стивен Кинг
жүктеу/скачать 1.14 Mb.
|
Часть V. 11.22.63 Глава 23
Из далласской газеты «Морнинг ньюс» от 11 апреля 1963 года (страница 1): СТРЕЛОК ПОКУШАЕТСЯ НА УОКЕРА Эдди Хьюз По сообщению полиции, в среду вечером стрелок, вооруженный винтовкой, пытался убить отставного генерал-майора Эдвина А. Уокера в его доме, и пуля разминулась со скандальным крестоносцем менее чем на дюйм. В девять часов вечера, когда Уокер заполнял налоговую декларацию, пуля пробила окно, выходящее во двор, и вонзилась в стену рядом с ним. По мнению полиции, случайное движение Уокера спасло ему жизнь. «Кто-то целился наверняка, – заявил детектив Айра Ван-Клиф. – Кто-то очень хотел его убить». Уокер снимал с правого рукава фрагменты оболочки пули и вычесывал из волос осколки стекла и кусочки свинца, когда прибыли репортеры. По словам Уокера, в понедельник он вернулся в Даллас из первой поездки лекционного тура «Операция “Ночная скачка”». Он также сказал репортерам... Из далласской газеты «Морнинг ньюс» от 12 апреля 1963 года (страница 7): ПСИХИЧЕСКИ БОЛЬНОЙ НАНОСИТ УДАР НОЖОМ СВОЕЙ БЫВШЕЙ ЖЕНЕ И СОВЕРШАЕТ САМОУБИЙСТВО Мак Дугас (ДЖОДИ) В среду вечером 77-летний Дикон «Дек» Симмонс пришел слишком поздно, чтобы спасти 28-летнюю Сейди Данхилл от тяжелого ранения, но все могло закончиться гораздо хуже для всеобщей любимицы, библиотекаря Денхолмской объединенной средней школы. Согласно Дугласу Римсу, городскому констеблю Джоди: «Если бы Дек не пришел, мисс Данхилл наверняка бы убили». На все вопросы репортеров Симмонс отвечал только одной фразой: «Я не хочу об этом говорить, все закончилось». По словам констебля Римса, Симмонс свалил с ног более молодого Джона Клейтона и отнял у него маленький револьвер. Тогда Клейтон выхватил нож, которым нанес ранение своей бывшей жене, и полоснул себя по горлу. Симмонс и другой мужчина, Джордж Амберсон из Далласа, пытались остановить кровотечение, но безрезультатно. Клейтон умер на месте. Мистер Амберсон, бывший учитель Денхолмской объединенной средней школы, который прибыл вскоре после того, как Симмонс разоружил Клейтона, недоступен для комментариев, но он сказал констеблю Римсу, что Клейтон – недавний пациент психиатрической больницы, – возможно, выслеживал свою бывшую жену не один месяц. Администрацию Денхолмской объединенной средней школы предупредили о возможном появлении Клейтона, и директор Эллен Докерти располагала его фотографией, но Клейтон изменил внешность, и ему удалось остаться неузнанным. Мисс Данхилл «скорая» доставила в далласскую больницу «Паркленд мемориал». Врачи оценивают ее состояние как удовлетворительное. 2
Я смог повидаться с ней только в субботу. Часы, отведенные для посещения больных, проводил в комнате ожидания с книгой, читать которую не мог. В общем, значения это не имело, потому что мне всегда находилась компания – чтобы справиться о самочувствии Сейди, в больнице побывало большинство учителей ДОСШ и никак не меньше сотни учеников. Тех, кто еще не получил водительское удостоверение, привозили родители. Многие оставались, чтобы сдать кровь и возместить пинты, перелитые Сейди. Скоро мой портфель наполнился открытками с пожеланиями скорейшего выздоровления и выражениями сочувствия. А цветов на сестринском посту набралось столько, что он напоминал оранжерею. Я думал, что привык к жизни в прошлом, но меня все-таки поразила одиночная палата Сейди размером с чулан, где царила несусветная жара. И никакой ванной комнаты – отвратительный унитаз в углу, на котором мог удобно устроиться только карлик, и полупрозрачная занавеска, обеспечивающая так называемое уединение. Вместо кнопок для поднимания-опускания кровати использовалась рукоятка, белая краска которой истерлась от прикосновений множества пальцев. Разумеется, никаких мониторов, на которые компьютер выводил бы параметры состояния организма, и никакого телевизора для пациента. Единственная стеклянная бутылка с какой-то жидкостью – возможно, с физиологическим раствором – висела на металлическом штативе. Трубка от нее вела к тыльной стороне левой руки Сейди, где исчезала под толстой повязкой. Но не такой толстой, как та, что закрывала левую сторону ее головы. С этой стороны частично состригли волосы, отчего Сейди выглядела перекошенной, словно ее наказали... и, разумеется, ее наказали. Врачи оставили маленькую щелочку для глаза. Щелочка эта и второй глаз на незамотанной, оставшейся в целости и сохранности стороне лица раскрылись, когда Сейди услышала мои шаги, и, пусть ее накачали лекарствами, в них отразился ужас, от которого мое сердце на мгновение сжалось. Потом – обреченно – она повернулась лицом к стене. – Сейди... милая, это я. – Привет, я, – ответила она, не поворачиваясь ко мне. Я коснулся ее обнаженного плеча, и она отпрянула. – Пожалуйста, не смотри на меня. – Сейди, все это не имеет значения. Она повернулась. Грустные, затуманенные морфием глаза уставились на меня, один – сквозь дыру в бинтах. На повязке проступило отвратительное желтовато-красное пятно. Я предположил, что это кровь, смешанная с какой-то мазью. – Имеет, – возразила она. – С Бобби Джил было совсем по-другому. – Она попыталась улыбнуться. – Знаешь, как выглядит бейсбольный мяч, со всеми этими красными швами? Так теперь выглядит Сейди. Они поднимаются вверх и спускаются вниз по всей щеке. – Они исчезнут. – Ты не понимаешь. Он прорезал мне щеку насквозь, до ротовой полости. – Но ты жива. И я тебя люблю. – Скажи это, когда с меня снимут повязку. – Глуховатым, замедленным голосом. – В сравнении со мной невеста Франкенштейна – Лиз Тейлор. Я взял ее за руку. – Где-то я прочитал... – Не думаю, что я сейчас готова к литературной дискуссии, Джейк. Она вновь попыталась отвернуться, но я удержал ее, не отпуская руки. – Это японская поговорка. Для влюбленных оспины – что ямочки на щеках. Я буду любить твое лицо, как бы оно ни выглядело. Потому что оно твое. Она заплакала, и я прижимал ее к себе, пока она не успокоилась. Подумал, что она заснула, когда услышал ее голос: – Я знаю, это моя вина. Я вышла за него, но... – Это не твоя вина, Сейди. Ты не знала. – Я знала, что с ним что-то не так. И все равно вышла. Думаю, главным образом потому, что этого очень хотели мои мать с отцом. Они еще не приехали, и я рада. Потому что я виню и их. Это ужасно, правда? – Если уж ищешь, кого винить, запиши и меня. Я точно видел этот чертов «Плимут», на котором он ездил, причем дважды, и, наверное, еще пару раз краем глаза. – На этот счет ты не должен чувствовать себя виноватым. Детектив полиции штата и техасский рейнджер, которые брали у меня показания, сказали, что багажник «Плимута» набит пластинами с номерными знаками. По их мнению, он, вероятно, крал их в гостиницах для автомобилистов. И у него нашли множество наклеек и... как они там называются... – Переводные картинки. – Я думал о той, что обманула меня в «Кэндлвуде». «ВПЕРЕД, ТОРОПЫГИ». Я допустил ошибку, приняв постоянно попадавшийся мне на глаза красно-белый «Плимут-фьюри» за еще одно проявление гармонизации прошлого. Мне бы следовало сообразить, что это не так. И я бы сообразил, если бы половину моего разума не занимали мысли о Далласе, Ли Освальде и Уокере. А если уж говорить о вине, часть ее лежала и на Деке. В конце концов, он видел этого человека, обратил внимание на глубокие впадины по сторонам лба. Выброси из головы, подумал я. Это случилось. И ничего уже не изменишь. Но если на то пошло, возможность второго захода оставалась. – Джейк, полиция знает, что ты... не совсем тот, за кого себя выдаешь? Я убрал волосы с правой стороны ее лица, где они остались длинными. – На этот счет проблем нет. Мы с Деком дали показания тем же полицейским, которые переговорили с Сейди до операции. Детектив полиции штата едко проехался по поводу людей, которые смотрят слишком много вестернов. Рейнджер его поддержал, а потом пожал нам руки, сказав: «На вашем месте я бы поступил точно так же». – Дек перевел стрелки на себя, а я оказался как бы не при делах. Он не хочет, чтобы школьный совет начал возражать против твоего возвращения в школу в следующем году. Мне это кажется невероятным, но сам факт, что тебя порезал безумец, может послужить поводом для отказа в продлении трудового договора по причине твоей аморальности, и Дек думает, что будет лучше... – Я не смогу вернуться. Не смогу предстать перед детьми в таком виде. – Сейди, если бы ты знала, как много учеников приезжало сюда... – Это приятно, это много значит, но именно они меня и пугают. Ты не понимаешь? Думаю, мне нипочем те, кто смеется и отпускает шутки. В Джорджии одна наша учительница была с заячьей губой, и я многому у нее научилась. Она знала, как справляться с детской жестокостью. Меня пугают другие. Те, кто желает добра. Сочувствие в глазах... взгляды в сторону. – Она глубоко вдохнула, потом взорвалась: – Опять же, я злюсь. Я знаю, что жизнь тяжела. Мне известно, что в глубине сердца все так думают, но почему она должна быть еще и такой жестокой? Почему она должна кусаться? Я обнял ее. Оставшаяся невредимой сторона лица горела и пульсировала. – Я не знаю, милая. – Почему ни у кого нет второго шанса? Я прижимал ее к себе. Когда дыхание выровнялось, уложил на кровать и тихонько поднялся, чтобы уйти. Она заговорила, не открывая глаз: – Ты говорил мне, что в среду должен увидеть что-то важное. Ты же не хотел лицезреть, как Джонни Клейтон перерезает себе горло? – Не хотел. – Так ты не увидел? Я уже собрался солгать, но не стал. – Нет. Тут ее глаза открылись, с огромным трудом, и я понимал, что долго им не продержаться: – У тебя будет второй шанс? – Не знаю. Это не имеет значения. Я покривил душой. Потому что это будет иметь значение для жены и детей Джона Кеннеди, для его братьев, возможно, для Мартина Лютера Кинга и почти наверняка – для десятков тысяч молодых американцев, сейчас учеников старших классов, которым предстояло, если ничто не изменит курса истории, надеть военную форму, улететь на другую сторону света, раздвинуть свои ягодицы и сесть на большой зеленый дилдо, именуемый Вьетнамом. Сейди закрыла глаза. Я вышел из палаты. 3
Спустившись на лифте в вестибюль, я не увидел никого из нынешних учеников ДОСШ, зато наткнулся на пару выпускников. Майк Кослоу и Бобби Джил Оллнат сидели на жестких пластмассовых стульях с нераскрытыми журналами на коленях. Майк вскочил и пожал мне руку. Бобби Джил обняла меня.
4
Все оказалось гораздо хуже.
5
В тот день мы вышли из больницы молчаливые и опечаленные. Уже на автостоянке миз Элли коснулась моей руки.
6
В тот вечер ссора в квартире над моей головой разгорелась нешуточная. Малышка Джун вносила свои пять центов – орала как резаная. Магнитофон я включать не стал: ругались на русском, по большей части. Потом, где-то около восьми, воцарилась непривычная тишина. Я предположил, что они улеглись спать на два часа раньше обычного, и как же это радовало. Я уже подумывал о том, чтобы улечься самому, когда к дому подкатил огромный «Кадиллак». Из кабины выскользнула Джин, следом выпрыгнул как чертик из табакерки Джордж. Открыл заднюю дверь и достал большого плюшевого кролика с невероятным пурпурным мехом. Я таращился на это действо через щель между шторами, пока до меня не дошло: завтра Пасхальное воскресенье. Они направились к наружной лестнице. Джин шла, Джордж несся галопом. От его громоподобных шагов по шатким ступеням дрожал весь дом. Я слышал удивленные голоса у себя над головой, приглушенные, но ясные вопросы. Шаги пересекли потолок, заставив задребезжать люстру в гостиной. Освальды подумали, что прибыла далласская полиция, чтобы арестовать главу семейства? Или кто-то из агентов ФБР, приходивших к Ли, когда они жили на Мерседес-стрит? Я надеялся, что сердце маленького ублюдка запрыгнуло ему в горло и чуть не удушило. Раздался громкий стук в дверь на втором этаже, потом веселый голос де Мореншильдта: – Открывай, Ли! Открывай, язычник! Дверь открылась. Я надел наушники, но ничего не услышал. Потом, когда уже собрался воспользоваться микрофоном в пластмассовой миске, Ли или Марина включили лампу с установленным в ней «жучком». Он снова заработал, во всяком случае, на какое-то время. – ...для ребенка. – Голос Джин. – Ой, спасибо! – воскликнула Марина. – Огромное спасибо, Джин, вы так добры! – Не стой столбом, товарищ, налей нам что-нибудь, – добавил де Мореншильдт. Судя по голосу, он уже пропустил несколько стаканчиков. – У меня только чай, – раздраженно и полусонно ответил Ли. – Чай – это хорошо. У меня есть чем его разбавить. – Я буквально увидел, как де Мореншильдт подмигнул. Марина и Джин перешли на русский. Ли и де Мореншильдт – его тяжелые шаги узнавались безошибочно – двинулись на кухню, где я услышать их не мог. Женщины стояли около лампы, и их голоса полностью заглушали мужские. Потом Джин воскликнула на английском: – Господи, это ружье? Все замерло, включая – судя по ощущениям – и мое сердце. Марина рассмеялась. Звенящим смехом коктейльной вечеринки, ха-ха-ха, насквозь фальшивым. – Он теряет работу, у нас нет денег, а этот безумец покупает винтовку. Я говорю: «Поставь ее в стенной шкаф, ты, чокнутый идиот, чтобы не пугать беременную жену». – Я хотел пострелять по мишеням, ничего больше, – заговорил Ли. – В морской пехоте у меня получалось. В мою честь «панталонами Мэгги» не размахивали. Новая пауза, продлившаяся, как мне показалось, целую вечность, а потом громовой смех де Мореншильдта. – Да ладно, не пудри мне мозги! Как ты смог не попасть в него, Ли? – Я понятия не имею, о ком вы говорите. – О генерале Уокере, парень. Кто-то чуть не разбрызгал мозги этого негроненавистника по стене кабинета его собственного дома на Черепашьем ручье. Ты хочешь сказать, что ничего об этом не знаешь? – В последнее время я газет не читал. – Да? – удивилась Джин. – Разве там, на стуле, не «Таймс гералд»? – Я про новости. Слишком они тоскливые. Только раздел юмора и страницы с вакансиями. Большой Брат говорит: работай, или ребенок умрет с голоду. – Так этот неудачный выстрел – не твоя работа? – спросил де Мореншильдт. Дразня его. Подкалывая. Вопрос – почему? Либо де Мореншильдт никогда в жизни не поверил бы, что такое ничтожество, как Кролик Оззи, стреляло вечером в среду... либо он точно знал, что стрелял Ли. Может, потому, что Джин заметила винтовку. Мне всем сердцем хотелось, чтобы женщины ушли, и я, послушав разговор Ли и его своеобразного друга, возможно, получил бы ответы на свои вопросы. А так... сомнения все равно оставались. – Вы думаете, я свихнулся до такой степени, чтобы стрелять, зная, что Джон Эдгар Гувер заглядывает мне через плечо? – Ли говорил так, словно старался подыграть де Мореншильдту. «Шутим вместе с Джорджем» вместо «Поем вместе с Митчем», но получалось у него не слишком. – Никто не говорит, что ты в кого-то стрелял, Ли, – попыталась успокоить его Джин. – Просто пообещай, что найдешь для винтовки безопасное место в шкафу, когда твой ребенок начнет ходить. Марина ответила на это на русском, но я время от времени видел малышку во дворе и знал, что она говорит: Джун уже начала ходить. – Джуни понравится этот славный подарок, – сменил тему Ли, – но мы не празднуем Пасху. Мы атеисты. Может, он и был атеистом, но, согласно записям Эла, Марина – с помощью своего воздыхателя, Джорджа Бауха, – тайком окрестила Джун в разгар Карибского ракетного кризиса. – И мы тоже! – воскликнул де Мореншильдт. – Именно поэтому мы празднуем Пасхального кролика! – Он подошел ближе к лампе, и его смех чуть не оглушил меня. Они поговорили еще минут десять, то на русском, то на английском. Потом Джин засобиралась. – Оставляем вас с миром. Думаю, мы вытащили вас из постели. – Нет-нет, мы не спали, – ответил Ли. – Спасибо, что заехали. – Мы скоро поболтаем, Ли, – прогрохотал де Мореншильдт. – Приезжай в загородный клуб. Мы организуем официантов в коллектив! – Конечно, конечно. – Они уже шли к двери. Де Мореншильдт сказал что-то еще, но слишком тихо, и я разобрал лишь несколько слов. Вроде бы вернул ее себе. Когда ты вернул ее себе? Этот вопрос задал де Мореншильдт? В смысле, когда ты вернул себе винтовку? Я прокрутил пленку раз шесть, но супермедленная скорость не позволила расслышать что-то еще. Я лежал без сна и после того, как Освальды уснули. Не спал и в два часа ночи, когда заплакала Джун и Марина встала, чтобы ее успокоить. Я думал о Сейди, забывшейся тревожным сном под действием морфина в больнице «Паркленд мемориал». Отвратительная палата, узкая кровать – но там я бы уснул, это точно. Я думал о де Мореншильдте, маниакальном актере, рвущем на себе рубаху. Что ты сказал, Джордж? Что ты сказал в самом конце? Когда ты вернул ее себе? Или все вернется на круги своя? Или чего-то там не вернешь? А может, что-то совсем другое. Наконец я уснул. И оказался в парке развлечений с Сейди. Мы подошли к тиру, где стоял Ли, вжимая приклад винтовки в плечо. За стойкой тира расположился Джордж де Мореншильдт. Ли выстрелил три раза и не поразил ни одной мишени. – Извини, сынок, – покачал головой де Мореншильдт, – никаких призов для тех, в чью честь поднимают «панталоны Мэгги». Потом он повернулся ко мне и улыбнулся: – Подходи ближе, сынок, может, тебе повезет больше. Кто-то ведь должен убить президента, так почему не ты? Я проснулся как от толчка при первом свете зари. Освальды надо мной спали. 7
Во второй половине Пасхального воскресенья я оказался в Дили-плазе, сидел на парковой скамейке. Смотрел на отвратительный кирпичный куб Хранилища школьных учебников и думал о том, что делать дальше. Через десять дней Ли уедет из Далласа в Новый Орлеан, где он родился. Там он получит работу – станет смазчиком техники в кофейной компании – и арендует квартиру на Мэгезин-стрит. Проведя две недели или около того с Рут Пейн и ее детьми в Ирвинге, Марина и Джун присоединятся к нему. В мои планы поездка в Новый Орлеан не входила. Я не мог оставить Сейди, которую ждали долгий период выздоровления и неопределенное будущее. Намеревался ли я убить Ли между Пасхальным воскресеньем и двадцать четвертым апреля? Вероятно, мне бы это удалось. Потеряв работу в «Джеггарс-Чайлс-Стоуволл», он проводил большую часть времени в квартире надо мной или раздавал в центре Далласа листовки «Честное отношение к Кубе». Иногда отправлялся в публичную библиотеку, но отказался от Айн Рэнд и Карла Маркса в пользу вестернов Зейна Грея. Застрелить его на улице или в библиотеке на Янг-стрит? Это привело бы к немедленному аресту. Но я мог покончить с ним в квартире наверху, пока Марина находилась в Ирвинге, шлифуя русский Рут Пейн. Я мог бы постучать в дверь и пустить ему пулю в лоб, когда он откроет. Без проблем. При выстреле в упор никому не придется махать «панталонами Мэгги». А что потом? Бежать. С вопросами полиция первым делом придет ко мне. Это ведь я жил в квартире внизу. Я мог заявить, что ничего не слышал, и поначалу такой ответ их устроит, но сколько времени потребуется, чтобы выяснить, что Джордж Амберсон с Западной Нили-стрит – тот самый Джордж Амберсон, который недавно оказался на месте преступления на аллее Ульев? Начнется более серьезное расследование, и откроется, что диплом Джорджа Амберсона – из липового колледжа в Оклахоме, а рекомендательные письма Джорджа Амберсона – подделки. В этот момент меня скорее всего арестуют. Полиция получит ордер на обыск моей банковской ячейки, если узнает, что таковая у меня есть, а она скорее всего узнает. Мистер Ричард Линк, мой банкир, увидит мою фамилию и/или фотографию в газете и обратится в полицию. И как они расценят мои мемуары? Как мотив для убийства Освальда, пусть это и безумие. Нет, мне придется мчаться к «кроличьей норе», бросить «шеви» где-нибудь в Оклахоме или Арканзасе, сесть на автобус или поезд. А если я сумею вернуться в 2011 год, то не смогу снова воспользоваться «кроличьей норой» без сброса на ноль. Получалось, что я оставлял Сейди одну, обезображенную и одинокую. Разумеется, он от меня сбежал, подумает она. Много чего наговорил об оспинах и ямочках, но, как только услышал прогноз Эллертона – уродина сейчас, уродина навсегда, – тут же сделал ноги. Возможно, она не стала бы меня винить. И вот это причиняло самую сильную боль. Но нет. Нет. Оставался вариант и похуже. Допустим, я вернулся бы в 2011 год и узнал бы, что Кеннеди все равно убили 22 ноября? Я до сих пор не мог сказать наверняка, что Освальд действовал в одиночку. Кто я такой, чтобы утверждать, что десять тысяч теоретиков заговора ошибались, учитывая, как мало новой информации принесли мне прослушка и слежка? Может, я загляну в «Википедию» и узнаю, что убийца все-таки находился на травяном холме. Или на крыше окружного суда (там же располагалась и тюрьма) на Хьюстон-стрит, вооруженный настоящей снайперской винтовкой, а не заказанной по почте «Манлихер-Каркано». Или прятался в сточной канаве на улице Вязов и наблюдал за приближением кортежа Кеннеди через перископ, как заявляли некоторые совсем уж одиозные сторонники теории заговора. Де Мореншильдт в том или ином качестве сотрудничал с ЦРУ. Это признавал даже Эл Темплтон, который практически не сомневался, что Освальд действовал в одиночку. Но Эл исходил из того, что для ЦРУ де Мореншильдт – мелкая сошка, поставлявшая ерундовые сведения о своих партнерах в Центральной и Южной Америке, с тем чтобы ему не мешали заниматься нефтяными спекуляциями. А если он все-таки не мелкая сошка? ЦРУ ненавидело Кеннеди с того самого момента, как он отказался направить американские войска на помощь противникам Кастро, высадившимся в Заливе свиней. Изящное урегулирование ракетного кризиса только усилило эту ненависть. Они хотели воспользоваться этим кризисом как предлогом для окончательного и бесповоротного завершения «холодной войны», нисколько не сомневаясь, что «превосходство по ракетам» – фикция. Об этом даже пишут в газетах, иногда между строчек, иногда открыто, в колонках обозревателей. Допустим, некие отморозки в ЦРУ уговорили Джорджа де Мореншильдта на гораздо более опасную миссию? Не самолично убить президента, но найти нескольких неадекватных личностей, которые согласятся на такую работу? Ответил бы де Мореншильдт «да» на подобное предложение? Вполне возможно. Они с Джин жили на широкую ногу, но я понятия не имел, из каких денег оплачены «кадиллак», загородный клуб, большой особняк на Симпсон-Стюарт-роуд. Взять на себя роль перемычки в цепи, соединяющей президента США и агентство, которое существовало исключительно для того, чтобы выполнять его приказы... Дело опасное, но если потенциальная выгода велика, то человек, живущий не по средствам, мог на такое пойти. И здесь не требовались выплаты наличными, а это большой плюс. Всего лишь разрешения на добычу нефти в Венесуэле, на Гаити, в Доминиканской республике. Опять же, это задание могло показаться де Мореншильдту интересным. Ему нравились активные действия, а Кеннеди он не жаловал. И благодаря Джону Клейтону я не смог исключить участия де Мореншильдта в покушении на жизнь Уокера. Да, винтовка принадлежала Освальду, но, допустим, в последнюю секунду тот струсил и не смог нажать спусковой крючок? Я полагал, что этот маленький хорек вполне мог спасовать в критический момент. Буквально видел, как де Мореншильдт выхватывает «Каркано» из дрожащих рук Ли и рычит: Дай сюда, я все сделаю сам. Мог ли де Мореншильдт выстрелить, положив винтовку на мусорный бак, который Ли собирался использовать в качестве опоры? Одна строка в записях Эла позволяла мне утвердительно ответить на этот вопрос: В 1961 году он выиграл первенство загородного клуба в стрельбе по тарелочкам. Если бы я пристрелил Освальда, а Кеннеди все равно бы убили, получилось бы, что все зря. И что тогда? Возвращаться и идти тем же путем? Снова убивать Фрэнка Даннинга? Снова спасать Кэролин Пулин? Снова ехать в Даллас? Снова встретить Сейди? Целую и невредимую, и это хорошо. Я буду знать, как выглядит ее безумец муж, пусть с крашеными волосами, и смогу остановить его до того, как он к ней приблизится. Это тоже хорошо. Но при мысли о том, что придется все начинать сначала, у меня опускались руки. И я не думал, что смогу хладнокровно убить Ли, во всяком случае, отталкиваясь от косвенных улик, которыми располагал. С Фрэнком Даннингом я знал наверняка. Я видел. И каким будет мой следующий шаг? Часы показывали четверть пятого, и я решил, что мой следующий шаг – навестить Сейди. Направился к своему автомобилю, припаркованному на Главной улице. На углу Главной и Хьюстон-стрит, миновав старое здание суда, почувствовал, что за мной наблюдают, и обернулся. Тротуар за спиной пустовал. За мной наблюдало Хранилище, всеми слепыми окнами, выходившими на улицу Вязов, по которой президентскому кортежу предстояло проехать примерно через двести дней после Пасхального воскресенья. 8
Когда я приехал в больницу, на этаже Сейди раздавали обед – китайское рагу. Запах вызвал яркий образ: кровь, льющаяся рекой по руке и предплечью Джона Клейтона перед тем, как он упал на ковер, слава Богу, лицом вниз. – Добрый день, мистер Амберсон, – поздоровалась со мной старшая сестра, седеющая женщина в накрахмаленном белоснежном чепце и халате, как только я расписался в регистрационной книге. К ее необъятной груди крепились карманные часы. Она смотрела на меня из-за баррикады букетов. – Вчера вечером там громко кричали. Я рассказываю вам только потому, что вы ее жених, верно? – Верно, – кивнул я. Конечно же, мне хотелось быть женихом Сейди, обезобразили ей лицо или нет. Старшая медсестра наклонилась ко мне между двух заполненных цветами ваз. Несколько маргариток коснулись ее волос. – Послушайте, обычно я не сплетничаю о моих пациентах и осекаю молодых медсестер, которые это делают. Но как отнеслись к ней ее родители – это неправильно. Наверное, я не могу винить их в том, что они приехали из Джорджии с родителями этого психа, но... – Подождите. Данхиллы и Клейтоны приехали на одном автомобиле? – Как я понимаю, они общались и в более счастливые дни, и это нормально, но зачем говорить, навещая родную дочь, что их добрые друзья Клейтоны сейчас внизу, забирают тело из морга... – Она покачала головой. – Папаша не пикнул, но эта женщина... Она огляделась, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни, потом вновь посмотрела на меня. Ее простое, деревенское лицо потемнело от ярости. – Она не замолкала ни на секунду. Один вопрос о том, как чувствует себя ее дочь, а потом бедные Клейтоны то, бедные Клейтоны сё. Ваша мисс Данхилл сдерживалась, пока ее мать не заявила, что из-за этой постыдной истории им опять пришлось сменить церковь. Тут девушка не выдержала и начала кричать, требуя, чтобы они немедленно убирались. – Молодец. – Я услышала, как она кричит: «Хотите взглянуть, что сделал со мной сын ваших добрых друзей?» – бросила все и побежала к ней. Она пыталась сорвать повязку. А ее мать... она наклонилась вперед, мистер Амберсон. У нее горели глаза. Она действительно хотела увидеть. Я их выпроводила и попросила дежурного врача сделать мисс Данхилл укол успокоительного. Отец – не мужчина, а мышонок – попытался извиниться за жену. «Она не знала, что расстраивает Сейди», – говорит он. «Что ж, – отвечаю я, – а как насчет вас? Язык проглотили?» И знаете, что сказала женщина перед тем, как они вошли в лифт? Я покачал головой. – Она сказала: «Я не могу его винить, просто не могу. Он играл в нашем дворе, такой милый мальчик». Можете вы в это поверить? Я мог. Потому что, образно говоря, уже встречался с миссис Данхилл. Она бежала за своим сыном по Западной Седьмой улице и орала во всю мощь легких: Остановись, Роберт, не иди так быстро, я еще с тобой не закончила. – Возможно, вы найдете ее... очень взвинченной, – добавила старшая медсестра. – Я просто хотела, чтобы вы знали, что на то есть причина. 9
Она не была взвинчена. Такой вариант устроил бы меня больше. Если есть такое понятие, как глубокая депрессия, то вечером Пасхального воскресенья Сейди пребывала именно в этом состоянии. Она сидела на стуле, перед ней стояла нетронутая тарелка с китайским рагу. Сейди похудела, ее длинное тело, казалось, тонуло в больничном халате, который она запахнула, увидев меня. Правда, она улыбнулась – той половиной лица, которая могла улыбаться, — и подставила здоровую щеку для поцелуя. – Привет, Джордж... я лучше буду так тебя называть, да? – Пожалуй. Как ты, милая? – Они говорят, что лучше, но у меня такое ощущение, будто кто-то облил мне лицо керосином и поджег. И все потому, что меня сняли с обезболивающих. Не дай Бог, чтобы я подсела на наркотики. – Если тебе нужны обезболивающие, я могу с кем-нибудь поговорить. Она покачала головой. – От них у меня туман в голове, а мне нужно подумать. Опять же, с ними трудно контролировать эмоции. Вчера я поругалась с отцом и матерью. В палате стоял только один стул – если не считать за таковой унитаз в углу, – поэтому я сел на кровать. – Старшая сестра ввела меня в курс дела. Судя по тому, что она подслушала, ты имела полное право сорваться. – Возможно, но какой в этом прок? Мама никогда не изменится. Она может часами говорить о том, что при родах я едва не убила ее, но на других ей наплевать. Ей недостает такта, а еще больше чего-то другого. Как-то это называется, но я не могу вспомнить. – Сочувствия? – Да. И у нее очень острый язык. Долгие годы она хлестала им отца. И теперь он редко раскрывает рот. – Тебе больше не обязательно видеться с ними. – Я думаю, мне придется. – Мне все меньше нравился ее спокойный, отстраненный голос. – Мама говорит, что они приготовили мою прежнюю комнату, а больше мне идти просто некуда. – Твой дом в Джоди. И твоя работа. – По-моему, мы об этом говорили. Я собираюсь написать заявление об уходе по собственному желанию. – Нет, Сейди, нет. Это очень плохая идея. Она попыталась улыбнуться. – Ты говоришь, как миз Элли, которая не поверила тебе, когда ты сказал, что Джонни опасен. – Подумала, потом добавила: – Разумеется, я тоже не поверила. До самого конца вела себя как дура, да? – У тебя есть дом. – Это правда. И платежи по закладной, которые я вносить не могу. – Я заплачу. Это до нее дошло. На лице отразился шок. – Ты не сможешь! – Если на то пошло, смогу. – И смог бы, во всяком случае, какое-то время. А при необходимости я мог рассчитывать на Кентуккийское дерби и Шатогея. – Я переезжаю из Далласа и буду жить у Дека. Арендной платы он с меня не берет, так что появятся деньги для выплат по закладной. Слеза, собравшаяся на ресницах правого глаза, задрожала. – Ты не понимаешь. Я не могу заботиться о себе, пока не могу. И ухаживать за мной нигде не будут, кроме как дома, где мама наймет медсестру, чтобы та помогала с самым сложным. У меня еще осталась гордость. Не слишком много, но осталась. – Я позабочусь о тебе. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами. – Что? – Ты меня слышала. И когда дело касается меня, Сейди, ты можешь засунуть гордость в то самое место, куда не заглядывает солнце. Так уж вышло, что я тебя люблю. И если ты любишь меня, то должна перестать нести бред о возвращении домой к своей крокодилихе-матери. Ей удалось выдавить из себя улыбку, а потом она замерла, задумавшись, положив руки на укрытые больничным халатом колени. – Ты приехал в Техас, чтобы что-то сделать, а не ухаживать за школьной библиотекаршей, которая оказалась слишком глупой и не смогла осознать нависшей над ней опасности. – Мое дело в Далласе может подождать. – Может? – Да. – Вот так все и решилось. Ли отправлялся в Новый Орлеан, я возвращался в Джоди. Прошлое продолжало бороться со мной и выиграло этот раунд. – Тебе нужно время, Сейди, а у меня время есть. Мы можем провести его вместе. – Я тебе не нужна. – Она понизила голос почти до шепота. – Такая, как сейчас. – Нужна. Она смотрела на меня глазами, которые боялись надеяться, но все равно надеялись. – Почему? – Потому что ты – лучшее, что у меня есть. Здоровая сторона ее рта задрожала. Слеза покатилась по щеке, за ней последовали другие. – Если мне не придется возвращаться в Саванну... если не придется жить с ними... с ней... тогда мне, возможно... я не знаю... чуть полегчает. Я обнял ее. – Тебе полегчает. – Джейк? – Ее голос глушили слезы. – Ты сможешь кое-что сделать для меня, перед тем как уйдешь? – Что, милая? – Унеси это чертово китайское рагу. От его запаха меня мутит. 10
Старшую медсестру с плечами футболиста и пришпиленными к груди часами звали Ронда Макгинли, и восемнадцатого апреля она настояла на том, чтобы самолично не только завезти инвалидное кресло, в котором сидела Сейди, в лифт, но и выкатить его к краю тротуара, где ждал у своего универсала Дек.
11
Я въехал в построенный в испанском стиле дом Дека на Сэм-Хьюстон-роуд – с тем чтобы не будоражить общественное мнение. На самом деле я въехал в дом 135 по аллее Ульев. Боялся того, что мы можем найти внутри, и, думаю, Сейди тоже боялась, обдолбанная или нет. Но миз Элли и Джо Пит с кафедры домоводства подобрали нескольких ответственных девушек, и те провели в доме Сейди целый день, отчищая и оттирая всю грязь, которую оставил после себя Клейтон. Ковер на полу убрали и заменили другим, серым, неприметным, оптимального цвета. Потому что серое вызывает минимум воспоминаний. Всю изрезанную ножом одежду выбросили и заменили новой.
12
Я проводил дни в доме Сейди, готовил еду, работал в огороде (который заметно усох, но не выгорел под жарким летним солнцем центрального Техаса) и читал ей «Холодный дом». Мы также смотрели несколько дневных «мыльных опер»: «Тайную бурю», «Молодого доктора Мэлони», «Из этих корней» и нашу любимую, «На пороге ночи». Сейди изменила прическу, сместила пробор вправо, стала последовательницей Вероники Лейк, чтобы волосы закрывали шрамы, которые останутся после снятия повязки. Впрочем, со шрамами Сейди предстояло ходить недолго: первую из пластических операций – с участием четырех хирургов – назначили на пятое августа. Эллертон предупредил, что за первой должны последовать еще четыре – как минимум. Я ехал к Деку после того, как мы с Сейди ужинали (правда, она обычно только возила еду по тарелке), потому что в маленьких городах полным-полно больших глаз, компанию которым составляют болтливые рты. И нам представлялось, что эти большие глаза после захода солнца должны видеть мой автомобиль на подъездной дорожке дома Дека. Как только темнело, я пешком возвращался к дому Сейди и спал на новом раскладном диване в гостиной до пяти утра. Спал плохо, потому что редкую ночь Сейди не будила меня криками и метаниями по кровати, вызванными кошмарами. Днем Джонни Клейтон оставался мертвым. С наступлением темноты он по-прежнему преследовал ее с ножом и револьвером. Я шел к ней и успокаивал как мог. Иногда она выходила со мной в гостиную и выкуривала сигарету, прежде чем вернуться в постель, всегда прикрывая волосами обезображенную половину лица. Она не позволяла мне менять повязки. Делала это сама, в ванной, за закрытой дверью. После одного особенно жуткого кошмара, когда я вошел в спальню, она стояла голой у кровати и рыдала. Похудела ужасно. Ночная рубашка валялась у ног. Услышав мои шаги, Сейди повернулась, одной рукой прикрывая грудь, а другой – промежность. Волосы падали за правое плечо, как и в прежние времена, и я увидел вспухшие рубцы, широкие следы швов и бугристую, нависшую над скулой плоть. – Убирайся!– взвизгнула она. – Не смей смотреть на меня в таком виде! Что тебе здесь надо? – Сейди, что такое? Почему ты сняла ночную рубашку? Что не так? – Я обдулась, понятно? Я должна перестелить постель, так что, пожалуйста, выйди и позволь мне что-нибудь надеть. Я подошел к изножью кровати, взял лежавший там плед, накинул на нее. Когда приспособил край, чтобы он закрывал ей щеку, она чуть успокоилась. – Иди в гостиную и не споткнись, запутавшись ногами в пледе. Выкури сигарету. Я перестелю постель. – Нет, Джейк, она грязная. Я обнял ее за плечи. – Так сказал бы Клейтон, а он мертв. Немного мочи – ничего больше. – Ты уверен? – Да. Но прежде чем ты уйдешь... Я отвернул самодельный воротник. Она сжалась, закрыла глаза, но не сдвинулась с места. Терпела мой взгляд, и я полагал, что это существенный прогресс. Я поцеловал изувеченную плоть, которая прежде была гладкой щекой, и поднял край пледа, чтобы укрыть ее. – Как ты мог? – спросила она, не открывая глаз. – Это мерзко. – Нет. Это же моя Сейди, которую я люблю. А теперь иди в другую комнату, пока я поменяю простыни. Закончив с этим, я предложил полежать с ней в постели, пока она не заснет. Она сжалась, как и в тот момент, когда я откинул край пледа, но покачала головой: – Я не могу, Джейк. Извини. Мало-помалу, говорил я себе, шагая к дому Дека в первом сером свете зари. Мало-помалу. 13
Двадцать четвертого апреля я сказал Деку, что мне нужно в Даллас по делам, и попросил его побыть с Сейди, пока я не вернусь где-то часам к девяти. Он с готовностью согласился, и в пять пополудни я сидел напротив автовокзала «Грейхаунд» на Южной Полк-стрит, неподалеку от пересечения автострады 77 и еще новой федеральной четырехполосной автомагистрали М-20. Читал (или притворялся, что читаю) последний роман о Джеймсе Бонде – «Шпион, который меня любил».
14
Сработала интуиция – опять.
Глава 24
Получив доказательства того, что история склонна повторяться, во всяком случае, по отношению ко мне, вы не удивитесь, узнав, что для оплаты больничных счетов Сейди Майк Кослоу предложил возродить «Джодийское гулянье». Сказал, что сможет уговорить прежних участников на повторное представление, поскольку запланировали мы его на середину лета, и свое слово сдержал: пришли практически все. Элли тоже согласилась сыграть на банджо «Кэмптаунские скачки» и «Клинчмаунтинский прорыв», хотя и пожаловалась, что после прошлого выступления пальцы до сих пор болят. Мы выбрали двенадцатое и тринадцатое июля, но неожиданно возникли проблемы, и какое-то время мы находились в подвешенном состоянии. Первым препятствием оказалась сама Сейди, которая от нашей идеи пришла в ужас. Назвала ее «сбор милостыни». – Ты говоришь так, будто впитала это с молоком матери, – заметил я. Она сердито глянула на меня, потом уставилась в пол и принялась разглаживать волосы, падавшие на обезображенную сторону лица. – А если и так? Разве это что-то меняет? – Господи, что же у нас получается? Тебя послушать, так ты набиралась уму-разуму от женщины, которая, узнав, что ее дочь изуродовали и чуть не убили, больше всего тревожится из-за смены церкви. – Это унизительно, – прошептала Сейди. – Это унизительно, полагаться на милосердие города. – Ты так не думала, когда речь шла о Бобби Джил. – Ты загоняешь меня в угол, Джейк. Пожалуйста, не делай этого. Я сел рядом с ней, взял за руку. Она вырвалась. Я взял снова. На этот раз она смирилась. – Я знаю, для тебя это нелегко, милая. Но есть время отдавать – и есть время брать. Уж не знаю, так ли сказано в Книге Екклесиаста, но тем не менее это правда. Твоя медицинская страховка – пшик. Доктор Эллертон идет нам навстречу, отказываясь от вознаграждения... – Я не просила... – Помолчи, Сейди. Пожалуйста. Это называется работа pro bono , и он хочет это сделать. Но оперировать будут и другие хирурги. Счета за операции будут астрономические, а мои ресурсы ограниченны. – Лучше бы он меня убил, – прошептала она. – Никогда так не говори. – Сейди отпрянула, услышав злость в моем голосе, по ее щекам потекли слезы. Пока она могла плакать только одним глазом. – Дорогая, люди хотят сделать это для тебя. Позволь им. Я знаю, твоя мать живет у тебя в голове – наверное, как и у любого из нас, – но тут ты не должна ей уступить. – Врачи не смогут все поправить. Я уже никогда не буду прежней. Эллертон так мне сказал. – Они смогут поправить многое. – Это прозвучало значительно лучше, чем они смогут поправить хоть что-то. Сейди вздохнула. – Ты храбрее, чем я, Джейк. – Храбрости тебе хватает. Так мы договорились? – «Шоу милосердия к Сейди Данхилл». Моя мать лопнет от злости, если узнает. – Еще одна причина провести его. Мы отошлем ей фотографии. Она улыбнулась, но лишь на мгновение. Закурила чуть дрожащими пальцами, потом вновь начала поглаживать волосы, скрывавшие рану. – Я должна там быть? Чтобы видели, на что пойдут их доллары? Как беркширская свинья на аукционе? – Разумеется, нет. Хотя я сомневаюсь, что кто-то упадет в обморок. Большинство из них видело и похуже. – Работая в школе, расположенной в сельской местности, мы и сами видели кое-что похуже. К примеру, Бритту Карсон, сильно обгоревшую при пожаре, или Даффи Хендриксона, левая кисть которого напоминала копыто, после того как в отцовском гараже вдруг соскользнула вниз цепная таль с подвешенным на ней двигателем грузовика. – Я не готова к такому осмотру. И едва ли буду. Я всем сердцем надеялся, что она заблуждается. Безумцы этого мира – Джонни Клейтоны, Ли Харви Освальды – не могли победить. Если у Бога не получалось все поправить после того, как они одерживали свои маленькие говняные победы, это делали обычные люди, пытались, во всяком случае. Однако сейчас не стоило проповедовать на сей счет. – Тебе станет легче, если я скажу, что доктор Эллертон согласился принять участие в шоу? Она тут же забыла про волосы и уставилась на меня. – Что? – Он хочет изобразить зад Берты. – Речь шла о парусиновом творении учащихся с кафедры искусств – танцующей лошади Берте. Она бродила по сцене по ходу нескольких миниатюр, но всеобщее внимание привлекала при исполнении танца – с мотающимся из стороны в сторону хвостом – под песню Джина Отри «Снова в седле». Хвост приводился в движение веревками, за которые дергала задняя половина «Команды Берты». Селян, не отличавшихся утонченным чувством юмора, Берта очень веселила. Сейди начала смеяться. Я видел, что ей больно, но она не могла остановиться. Откинулась на спинку дивана, прижала ладонь ко лбу, словно чтобы не дать взорваться мозгу. – Я позволю тебе устроить это шоу только ради того, чтобы увидеть Берту своими глазами. – Тут она уставилась на меня. – Но я посмотрю на нее во время прогона. Ты не затащишь меня на сцену, где все будут таращиться на меня и шептать: «Ох, вы только посмотрите на эту бедную девушку». Это понятно? – Абсолютно, – ответил я и поцеловал ее. Так разрешилась одна проблема. Следующая заключалась в том, чтобы убедить лучшего пластического хирурга Далласа приехать в Джоди в июльскую жару и попрыгать по сцене, изображая зад парусиновой лошади, весившей тридцать фунтов. Потому что на самом деле я ни о чем его не просил. Как выяснилось, никакая это не проблема: Эллертон просиял, как ребенок, когда я ввел его в курс дела. – У меня есть практический опыт. Жена постоянно говорит, что я веду себя как лошадиная жопа. 2
Последняя по счету проблема возникла совершенно неожиданно. В середине июня, примерно в то время, когда Ли вышвырнули из порта Нового Орлеана за то, что он пытался раздавать прокастровские листовки морякам американского корабля «Оса», Дек пришел в дом Сейди. Поцеловал ее в здоровую щеку (она прятала обезображенную половину лица, если кто-то приходил в гости) и спросил меня, не составлю ли я ему компанию по части холодного пива. – Иди, – отпустила меня Сейди. – Я справлюсь. Дек отвез нас в расположенную в девяти милях к западу от города забегаловку «Курица прерий», с кондиционером под жестяной крышей. В середине дня зал пустовал, если не считать двух выпивох, обосновавшихся у стойки. Музыкальный автомат молчал. Дек протянул мне доллар. – Я плачу, вы приносите. Как вам такая сделка? Я пошел к стойке и вернулся с двумя стаканами «Бакхорна». – Если бы я знал, что вы закажете «Баки», сам бы сходил за пивом, – покачал головой Дек. – Черт, это же лошадиная моча. – А мне нравится, – ответил я. – Кроме того, я думал, что вы предпочитаете пить дома. Вроде бы это ваши слова: «На мой вкус, доля говнюков в местных барах слишком уж велика». – Я все равно не хочу этого чертова пива. – Теперь, когда мы находились далеко от Сейди, я видел, что он весь кипит. – Чего мне хочется, так это врезать Фреду Миллеру по морде, а потом пнуть Джессику Колтроп в ее узкую и, несомненно, затянутую в кружева жопу. Я знал и фамилии, и лица, хотя, будучи скромным наемным учителем, не имел чести общаться ни с первым, ни со второй. Миллер и Колтроп составляли две трети совета Денхолмской объединенной средней школы. – Не останавливайтесь, – предложил я. – Раз уж вы так жаждете крови, расскажите мне, как намерены поступить с Дуайтом Росоном. Разве не он третий? – Он Ролингс, – ответил Дек, – и к нему у меня претензий нет. Он голосовал за нас. – Я не понимаю, о чем вы. – Они не разрешат нам использовать спортивный зал для «Гулянья». Пусть он летом и пустует. – Вы шутите? – Сейди говорила мне, что в городке есть люди, настроенные к ней враждебно, но я ей не верил. Глуповатый Джейк Эппинг, цепляющийся за научно-фантастические бредни двадцать первого столетия. – Сынок, если бы. Они заговорили о проблемах, связанных со страховкой на случай пожара. Я возразил, что этих вопросов не возникало, когда мы устраивали точно такое же представление, чтобы собрать деньги на операцию для ученицы, попавшей в автомобильную аварию. Так эта Колтроп, высохшая старая кошка, заявила: «Да, Дек, но то представление проходило во время учебного года». Их тревожит совсем другое. Сотрудницу школы обезобразил безумец, за которого она когда-то вышла замуж. Они боятся, что об этом упомянут в газетах или, не дай Бог, в передаче одного из далласских телеканалов. – И что с того? – спросил я. – Он... Господи, Дек, он же не местный! Он из Джорджии ! – Для них это не имеет никакого значения. Зато он умер здесь, и они боятся, что это негативным образом отразится на репутации школы. Репутации города. Их репутации. Я застонал. Такое не к лицу мужчине во цвете лет, но я ничего не мог с собой поделать. – Это же какой-то бред! – Они бы уволили ее, если б могли, чтобы ничто не нарушало их душевного спокойствия. Но уволить ее они не могут и надеются, что она сама подаст заявление об уходе до того, как ученики увидят, что сделал Клейтон с ее лицом. Чертово говняное лицемерие маленького городка во всей красе, мой мальчик. Когда Фреду Миллеру исполнился двадцать один, он дважды в месяц ездил в публичные дома Нуэво-Ларедо. Ездил бы и чаще, если б отец давал ему больше денег. И я чертовски хорошо помню, как Джессика Колтроп, тогда всего лишь Джесси Трэпп с ранчо «Сладкая вода», в шестнадцать лет вдруг стала очень толстой, а девятью месяцами позже разом похудела. Меня так и подмывало сказать, что память у меня длиннее их синих носов и я могу доставить им немало неприятностей, если захочу. И мне не придется прилагать для этого особых усилий. – Но они же не могут винить Сейди за безумие ее бывшего... или могут? – Вам пора повзрослеть, Джордж. Иногда вы ведете себя так, будто только вчера родились. Или жили в каком-то округе, где люди все понимают правильно. Для них это все связано с сексом. Для таких людей, как Фред и Джессика, все всегда связано с сексом. Они, вероятно, думают, что Люцерна и Шлепок из «Пострелят» проводят свободное время, долбя Дарлу за амбаром под радостные крики Гречки. Если подобное случается, винить надо женщину. Они никогда не скажут об этом во всеуслышание, но сердцем уверены, что мужчины – чудовища, а женщины, которые не могут удержать их в узде, должны пенять сами на себя, да, сами на себя. Этого я им не спущу. – Вам придется, – ответил я. – Если вы этого не сделаете и начнется грызня, крайней может оказаться Сейди. А она сейчас совсем слабенькая. Может окончательно слететь с катушек. – Да. – Дек вытащил трубку из нагрудного кармана. – Я это знаю. Просто стравил пар. Элли вчера поговорила с управляющими клуба «Грандж». Они с радостью нас примут, а в зале может разместиться на пятьдесят человек больше. Благодаря балкону. – Слава Богу, – облегченно выдохнул я. – Здравомыслие восторжествовало. – Есть только одна проблема. За два вечера они просят четыреста долларов. Если я внесу двести, вы найдете столько же? Нам их не вернут с выручки, знаете ли. Она вся пойдет на оплату медицинских счетов Сейди. Я очень хорошо знал, сколько стоит медицинская помощь Сейди. Уже доплатил триста долларов за ее пребывание в больнице. Жалкой страховки не хватило даже на это. И несмотря на благородство Эллертона, другие расходы нарастали снежным комом. Что касается меня, я еще не достиг финансового дна, но все к этому шло. – Джордж? Что скажете? – Пополам, – согласился я. – Тогда допивайте ваше сраное пиво. Я хочу вернуться в город. 3
На выходе из этого паршивого питейного заведения мое внимание привлек плакат, в верхней части которого я прочитал:
4
Странным выдался тот июнь. С одной стороны, я радовался репетициям с теми же людьми, что участвовали в исходном «Гулянье»: дежа-вю, лучше которого не бывает. С другой – все чаще задумывался, а действительно ли собирался вычеркнуть Ли Харви Освальда из уравнения мировой истории? Я не мог поверить, что мне не хватит на это духа – я уже убил одного человека, совершенно хладнокровно, – но не имело смысла отрицать, что я держал Освальда на прицеле и позволил ему уйти. Я говорил себе, что причина – в принципе неопределенности, а не в семье Ли, но продолжал видеть Марину, которая, сцепив руки, вытягивала их перед животом. Я продолжал задаваться вопросом: а может, его все-таки подставили? Напоминал себе, что в октябре он вернется. И разумеется, спрашивал себя, а что делать тогда? Его жена по-прежнему будет беременной, а окно неопределенности – открытым.
5
Позднее утро и начало второй половины дня двенадцатого июля я провел в «Грандже», занимаясь последними приготовлениями. Майк Кослоу, который вошел в роль продюсера так же естественно, как и в роль комика, сообщил мне, что на субботу проданы все билеты, а на сегодня – девяносто процентов.
6
Майк не ошибся насчет тех, кто определился в последнюю минуту. За час до начала представления мы продали последний билет. Дональд Беллингем, наш администратор сцены, погасил свет в зале ровно в восемь часов вечера. Я ожидал, что разочарования после шоу мне не избежать, потому что мы решили обойтись без практически идеального финала с бросанием тортов (этот трюк собирались повторить только в субботу, чтобы чистить сцену и первые два ряда в зале один раз), однако и это представление получилось очень неплохим. Коронным стал номер с чертовой танцующей лошадью. В какой-то момент энтузиазм тренера Бормана (он изображал переднюю половину лошади) перехлестнул через край, и Берта с огромным трудом удержалась на сцене, едва не свалившись в зал. Зрители нисколько не усомнились, что двадцать или тридцать секунд, в течение которых Берта балансировала над пропастью, являлись составной частью танца, и наградили доктора Эллертона и тренера Бормана громовыми аплодисментами. Я, понимавший, что происходит, ощутил эмоциональный парадокс, какого мне, наверное, уже не испытать. Стоя за кулисами рядом с Дональдом Беллингэмом (его, похоже, едва не парализовало), я дико смеялся, и при этом мое перепуганное сердце гулко билось чуть ли не в горле. Гармония этого вечера проявилась на поклонах. Майк и Бобби вышли на середину сцены, рука в руке. Бобби Джил оглядела зал. – Миз Данхилл мне очень дорога за ее доброту и христианское милосердие. Она помогла мне, когда я нуждалась в помощи, и, глядя на нее, мне захотелось научиться делать то, что мы сейчас собираемся вам показать. Мы благодарим вас всех за то, что сегодня вы пришли сюда и проявили свое христианское милосердие. Так, Майк? – Да, – кивнул он. – Вы лучшие! Он посмотрел налево. Я дал отмашку Дональду, который склонился над проигрывателем, приготовившись опустить иглу на пластинку. На этот раз отцу Дональда предстояло узнать, что сынок позаимствовал пластинку из его коллекции, потому что он сам сидел в зале. Оркестр Гленна Миллера, гремевший в давно ушедшие дни, заиграл «В настроении», а на сцене, под ритмичные хлопки зрителей, Майк Кослоу и Бобби Джил Оллнат станцевали головокружительный линди куда более энергично, чем мы с Сейди или Кристи. Они отдавали танцу юность, и радость, и энтузиазм: получалось великолепно. Глядя, как Майк сжимает руку Бобби Джил, отдавая команду, в какую сторону вращаться или нырнуть, я внезапно перенесся в Дерри и увидел Бевви-На-Ели и Ричи-Дичь. Это одно целое, подумал я. А эхо настолько близко к совершенству, что нет возможности определить, где живой голос, а где отразившийся призрачный. На мгновение все стало предельно ясным, а когда такое случается, мир словно исчезает. Разве мы все в глубине души этого не знаем? Этот идеально сбалансированный механизм криков и эха маскируется под вращающиеся шестерни, волшебные часы, тикающие под загадочным стеклом, именуемым нами жизнью. А что позади? Что вокруг? Хаос, бури. Люди с кувалдами, люди с ножами, люди с оружием. Женщины, которые ломают то, что не могут подмять под себя, и принижают то, что не могут понять. Вселенная ужаса и утрат, окружающая маленькую, ярко освещенную сцену, на которой танцуют смертные, бросая вызов тьме. Майк и Бобби Джил танцевали в свое время, в год 1963-й, в эру коротких стрижек, телевизоров-ящиков, песен, записанных в гаражах. Они танцевали в тот день, когда президент Кеннеди пообещал подписать договор о запрещении испытаний атомного оружия и сообщил журналистам, что «у него нет намерений затащить наши вооруженные силы в трясину закулисной политики и давней вражды в Юго-Восточной Азии». Они танцевали, как Бевви и Ричи, как Сейди и я, и смотрелись прекрасно, и я любил их, несмотря на мимолетность этого видения и именно за нее. Я люблю их до сих пор. Они закончили идеально, вскинув руки, тяжело дыша, лицом к зрителям, которые приветствовали их стоя. Майк позволил им сорок секунд не щадить свои ладони (удивительно, сколь быстро огни рампы способны трансформировать скромного игрока школьной команды во властителя душ), а потом призвал к тишине. В итоге добился желаемого. – Наш режиссер, мистер Джордж Амберсон, хочет сказать несколько слов. Он так много вложил в это представление, и времени, и усилий, и творческих находок, и я надеюсь, что вы не пожалеете ладоней. Я вышел на сцену под аплодисменты. Пожал руку Майку, клюнул Бобби Джил в щечку. Они удалились за кулисы. Я поднял руки, призывая к тишине, начал тщательно отрепетированную речь, в которой собирался сказать, что Сейди не смогла прийти сегодня сюда, и поблагодарить их от ее имени. Каждый публичный оратор, умеющий завладеть вниманием публики, знает: произнося речь, надо сконцентрироваться на ком-то конкретном, вот и я сконцентрировался на паре в третьем ряду, которая выглядела вылитыми Мамашей и Папашей с «Американской готики» . На Фреде Миллере и Джессике Колтроп, членах школьного совета, не позволивших нам воспользоваться спортивным залом на том основании, что Сейди, на которую напал бывший муж, во всем виновата сама, а потому ее, насколько возможно, следует игнорировать. Я успел произнести четыре предложения, после чего меня прервали возгласы изумления. Потом последовали аплодисменты, поначалу жидкие, но быстро переросшие в овацию. Зрители вновь вскочили. Я понятия не имел, чему они аплодируют, пока не почувствовал легкое, нерешительное прикосновение к своей руке чуть выше локтя. Повернулся, чтобы увидеть Сейди, в красном платье, рядом со мной. Она забрала волосы назад и закрепила сверкающей заколкой, полностью открыв лицо – обе его половины. К своему изумлению, я обнаружил, что обезображенная щека выглядит не так ужасно, как мне казалось. Возможно, в этом есть какая-то универсальная истина, но меня слишком потрясло появление Сейди, чтобы я мог ее осознать. Конечно, глубокий бугристый шрам и начинающие блекнуть следы от многочисленных швов – зрелище не из приятных. Как и обвисшая плоть под левым глазом, и сам глаз, неестественно широко раскрытый, не моргающий в унисон с правым. Но она улыбалась очаровательной однобокой улыбкой, и я видел перед собой Елену Прекрасную. Я обнял ее, и она обняла меня, смеясь и плача. Под платьем все ее тело вибрировало, как туго натянутая струна. Когда мы вновь повернулись к зрительному залу, все стояли и громко хлопали, за исключением Миллера и Колтроп. Те огляделись, увидели, что только они не оторвали задниц от стульев, и с неохотой последовали примеру остальных. – Спасибо вам, – обратилась к зрителям Сейди, когда аплодисменты смолкли. – Благодарю вас от всего сердца. И хочу особо поблагодарить Эллен Докерти, которая сказала мне, что если я не приду сюда и не взгляну вам в глаза, буду до конца жизни сожалеть об этом. А больше всего я хочу поблагодарить... Мгновенное колебание. Я уверен, зрители этого не заметили, то есть только я понял, как близко подошла Сейди к тому, чтобы назвать мое настоящее имя в присутствии пятисот человек. – ...Джорджа Амберсона. Я люблю тебя, Джордж. Конечно же, от аплодисментов едва не рухнула крыша. В смутные времена, когда даже мудрецы не могут сказать ничего определенного, публичное признание в любви всегда вызывает такую реакцию. 7
В половине одиннадцатого Элли увезла Сейди домой – совсем выдохшуюся. В полночь мы с Майком потушили в «Грандже» все огни и вышли на улицу.
8
Та ночь в постели Сейди стала лучшей в моей жизни – и не потому, что забила последний гвоздь в гроб Джона Клейтона. Она вновь открыла дверь в наше общее будущее.
9
Сейди ела лучше, чем за все время, прошедшее с того дня, когда Клейтон вломился в ее дом, да и я не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. На пару мы уговорили полдесятка яиц, не говоря уже о гренках и беконе. Когда грязные тарелки перекочевали в раковину, а она курила и пила вторую чашку кофе, я сказал, что хочу кое-что у нее спросить. – Если насчет второго шоу, не думаю, что смогу пройти через это дважды. – Нет, речь о другом. Но раз уж ты заговорила об этом, что именно сказала тебе Элли? – Что я должна перестать жалеть себя и присоединиться к команде. – Круто. Сейди погладила волосы, прижимая их к обезображенной щеке – механически. – Миз Элли не отличается тактом и деликатностью. Она шокировала меня, влетев сюда и заявив, что пора перестать валять дурака. Это точно. И она была права. – Сейди перестала разглаживать волосы и резко отбросила их назад. – Так я буду выглядеть отныне и до скончания веков, с некоторыми улучшениями, поэтому мне пора к этому привыкать. Сейди предстоит выяснить, верна ли давняя поговорка о том, что с лица воды не пить. – Об этом я как раз и хотел с тобой поговорить. – Давай. – Она выпустила дым через ноздри. – Допустим, я увезу тебя в такое место, где врачи смогут устранить повреждения на твоем лице... не полностью, но гораздо лучше, чем это могут сделать Эллертон и его команда. Ты поедешь со мной? Зная, что мы больше никогда не сможем вернуться сюда? Она нахмурилась. – Гипотетически? – Если честно, то нет. Она нарочито медленно затушила сигарету, обдумывая мои слова. – Как миз Мими поехала в Мексику в надежде на экспериментальные методы лечения? Потому что я не думаю... – Я говорю об Америке, милая. – Что ж, если это Америка, я не понимаю. Почему мы не сможем... – Второй момент. Мне, возможно, придется уехать. С тобой или без тебя. – И ты уже никогда не вернешься? – На ее лице отразилась тревога. – Никогда. Ни один из нас не сможет вернуться, по причинам, которые сложно объяснить. Полагаю, ты решишь, что я свихнулся. – Я знаю, что ты в своем уме. – Тревога осталась, но эту фразу она произнесла без малейшей запинки. – Возможно, мне придется сделать нечто такое, что правоохранительные органы сочтут очень плохим. На самом деле ничего плохого в этом нет, но мне никто не поверит. – Это... Джейк, это как-то связано с тем, что ты говорил мне об Эдлае Стивенсоне? О его словах, что он готов ждать, пока не замерзнет ад? – В каком-то смысле. Но есть одна загвоздка. Если я смогу сделать то, что должен, и меня не поймают – а я думаю, что смогу, – для тебя это ничего не изменит. Твое лицо все равно останется в шрамах, в большей или в меньшей степени. Но там, куда я могу взять тебя, медицина позволяет делать то, о чем Эллертон может только мечтать. – Но мы никогда не сможем вернуться. – Она говорила не со мной, пыталась уяснить это для себя. – Не сможем. – Помимо всего прочего, если бы мы вернулись в 9 сентября 1958 года, там бы уже существовала Сейди Данхилл. И мне не хотелось думать о том, что бы из этого вышло. Сейди поднялась, отошла к окну, долго стояла спиной ко мне. Я ждал. – Джейк? – Да, милая? – Ты можешь предсказывать будущее? Можешь, да? Я молчал. – Потому что ты пришел из будущего? – испуганным голосом спросила она. Я молчал. Она повернулась ко мне, очень бледная. – Джейк, пришел? – Да. – С моей груди свалилась семидесятифунтовая гиря. И одновременно я испугался. За нас обоих, но прежде всего за нее. – Насколько... издалека? – Дорогая, ты уверена?.. – Да. Издалека? – Почти сорок восемь лет. – Я... умерла? – Не знаю. Не хочу знать. Я живу здесь. И с тобой. Она задумалась. Кожа вокруг красных шрамов стала почти белой, и мне хотелось подойти к ней, но я боялся пошевелиться. Вдруг она закричит и убежит от меня? – Почему ты пришел? – Чтобы не дать одному человеку кое-что сделать. Я убью его, если придется. Если буду совершенно уверен, что он заслуживает смерти. Пока я этого сделать не смог. – И о чем ты говоришь? – Через четыре месяца, в этом я как раз уверен, он убьет президента. Убьет Джона Кенне... Я увидел, как колени Сейди начали подгибаться, но ей удалось оставаться на ногах достаточно долго, чтобы я успел ее подхватить. 10
Я отнес ее в спальню и уложил на кровать, потом сходил в ванную, чтобы смочить полотенце холодной водой. Когда вернулся, она уже открыла глаза. Посмотрела на меня, и выражение ее лица я расшифровать не смог.
11
В глубине души я ожидал, что после второго представления Дек или миз Элли подойдет ко мне и, глядя в глаза, заявит, что ему или ей позвонила Сейди, чтобы сказать, что я рехнулся. Но этого не случилось, а когда я вернулся в дом Сейди, на столе лежала записка: Разбуди меня, если хочешь полуночную закуску.
12
Я думал, что разговор продолжится утром. Понятия не имел, что – в смысле, как много – скажу, когда он продолжится, но в итоге говорить ничего не пришлось, потому что она не спросила. Вместо этого поинтересовалась, какую сумму принесло шоу «Милостыня Сейди Данхилл». Когда я ответил, что больше трех тысяч долларов, учитывая содержимое ящика для пожертвований в вестибюле, она откинула голову назад и радостно, от души рассмеялась. Три штуки не покрывали всех расходов, но услышать такой ее смех... это стоило миллиона... А еще она не сказала: Зачем вообще дергаться, если в будущем мне все поправят? Потому что я сомневался, действительно ли она хочет отправиться в будущее, пусть она мне и поверила, и не знал наверняка, хочу ли я взять ее с собой.
13
В Джоди только один человек знал, каким образом я могу использовать для своих нужд последнюю запись Эла о спортивных состязаниях. Я говорю о Фредди Куинлэне, риелторе. У него раз в неделю играли в покер по четвертаку, и я несколько раз принял участие в игре. Он не упускал случая похвастаться удачными ставками в двух соревнованиях: профессиональном футбольном чемпионате и первенстве штата Техас по баскетболу. Куинлэн согласился встретиться со мной в своей конторе, но только потому, что для игры в гольф было слишком жарко. – О чем пойдет речь, Джордж? О ставке на некую сумму или об аренде дома? – Я думаю о ставке в пятьсот долларов. Он присвистнул, откинулся на спинку стула и сложил руки на маленьком, аккуратном животе. Часы показывали только девять утра, но кондиционер уже работал на полную мощность. Пачки риелторских буклетов подрагивали под холодным потоком. – Это большие деньги. Скажете, на что? Поскольку он оказывал мне услугу – по крайней мере я на это надеялся, – я сказал. Его брови так высоко взлетели вверх, что едва не коснулись волос. – Ничего себе! А почему вам сразу не спустить их в унитаз? – У меня есть предчувствие, ничего больше. – Джордж, послушайте своего папочку. Поединок Кейс - Тайгер не спортивное событие, а пробный шар этой новинки, платного кабельного телевидения. На разогреве могут быть хорошие бои, но главный поединок – анекдот. Тайгер получит указание возить бедного старика семь или восемь раундов, а потом отправить на покой. Если только... Тут он наклонился вперед. Ножки стула противно скрипнули по полу. – Может, вы что-то знаете. – Он вновь откинулся на спинку, поджал губы. – Но откуда? Вы же живете в Джоди. Однако если б знали, то ввели бы друга в курс дела, верно? – Я ничего не знаю, – солгал я ему в глаза (и с удовольствием). – Это предчувствие, ничего больше, но в последний раз, когда оно у меня возникло, я поставил на «Пиратов» против «Янкиз» в Мировых сериях и выиграл крупную сумму. – Очень мило, но вы знаете старую поговорку: и остановившиеся часы дважды в день показывают правильное время. – Так вы поможете мне или нет, Фредди? Он одарил меня красноречивой улыбкой: очень скоро дурак расстанется со своими деньгами. – В Далласе есть один парень, который с удовольствием примет такую ставку. Его зовут Акива Рот. Работает в «Честном платеже» на Гринвилл-авеню. Принял это дело от отца пять или шесть лет тому назад. – Он понизил голос: – Говорят, связан с мафией. – И еще тише: – С Карлосом Марчелло. Именно этого я и боялся, потому что к Карлосу Марчелло тянулась ниточка и от Эдуардо Гутиерреса. Я вновь подумал о «Линкольне» с флоридскими номерами, припаркованном напротив «Честного платежа». – Не уверен, что мне хочется, чтобы кто-нибудь увидел меня в таком месте. Я, возможно, снова начну учить детей, а по крайней мере два члена школьного совета уже косо на меня смотрят. – Тогда попробуйте обратиться к Фрэнку Фрати в Форт-Уорте. У него там ломбард. – Ножки стула вновь скрипнули, потому что он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть мое лицо. – Что я такого сказал? Вас просто перекосило. – Гм-м. Видите ли, я знал одного Фрати. И он тоже владел ломбардом и принимал ставки. – Возможно, они из одного клана ростовщиков и менял из Румынии. В любом случае он может взять ваши пять сотен, особенно на такую проигрышную ставку. Но вы не получите коэффициента, которого заслуживаете. Разумеется, вы не получите его и у Рота, но он предложит вам больше, чем Фрэнк Фрати. – Зато Фрэнк не связан с мафией, так? – Думаю, нет, но кто знает? Букмекеры, даже если это не их основная профессия, не могут похвастаться кристально честными деловыми партнерами. – Вероятно, я последую вашему совету и оставлю деньги при себе. На лице Куинлэна отразился ужас. – Нет, нет, нет, не делайте этого. Поставьте на выигрыш «Чикагских медведей» в Национальной футбольной лиге. На этом вы прилично заработаете. Я это практически гарантирую. 14
Двадцать второго июля я сказал Сейди, что у меня дела в Далласе и я попрошу Дека приглядывать за ней. Она ответила, что в этом нет никакой необходимости и она прекрасно справится сама. Она действительно приходила в норму, становясь прежней Сейди. Мало-помалу, но приходила.
15
Следующей моей остановкой был просторный дом-ранчо на Симпсон-Стюарт-роуд, где жили Джордж де Мореншильдт и его жена Джин. Увидев дом, я сразу понял, что он не подходит для встречи, какой я ее планировал. Во-первых, я не знал, когда Джин будет дома, а этот разговор могли вести только двое. Во-вторых, дом не показался мне достаточно изолированным. Рядом располагался колледж Пола Куинна, в котором учились черные, и там могли проводиться летние занятия. Конечно, дети на улице не толпились, но людей хватало. Кто шел по тротуару, кто катался на велосипеде. Меня это не устраивало. Наша дискуссия могла пойти на повышенных тонах. Да и вообще не быть дискуссией в том смысле, который вкладывал в это слово толковый словарь Мерриама-Уэбстера.
16
В окне ломбарда Фрэнка Фрати висело объявление: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГИТАРНЫЙ ЦЕНТР». Действительно, гитар хватало: акустических, электрических, двенадцатиструнных, одна с двойным грифом, как в клипе «Мотли Крю». Разумеется, имелись в ломбарде и другие свидетельства неудавшейся жизни: кольца, броши, ожерелья, радиоприемники, мелкая бытовая техника. Меня встретила женщина, правда, не толстая, а худая и в брюках и полосатой блузке вместо пурпурного платья и мокасин, но ее каменное лицо ничем не отличалось от лица дамы из Дерри, и с моих губ слетели те же слова. После чего наш разговор, можно сказать, повторился. – Я хотел бы обсудить с мистером Фрати достаточно крупное деловое предложение, связанное со спортом. – Да? Так называется ставка, когда она лежит дома, задрав ноги? – Вы коп? – Да, я Карри, начальник далласской полиции. Разве не видно по очкам и тяжелой челюсти? – Я не вижу ни очков, ни тяжелой челюсти, мэм. – Потому что я маскируюсь. И на что вы хотите поставить в середине лета, приятель? Ставить-то не на что. – Кейс – Тайгер. – На кого? – На Кейса. Она закатила глаза, потом оглянулась и крикнула: – Иди сюда, папа, к тебе человек. Родство Чеза и весьма пожилого Фрэнка сомнений не вызывало: просматривались какие-то семейные черты. Если бы я упомянул, что однажды сделал ставку у некоего мистера Фрати в городе Дерри, штат Мэн, мы бы – я в этом уверен – мило поболтали о том, как тесен мир. Вместо этого я сразу перешел к делу. – Могу я поставить пятьсот долларов на победу Тома Кейса в поединке с Диком Тайгером в Мэдисон-сквер-гарден? – Да, конечно, – ответил Фрати. – Еще вы можете сунуть раскаленную кочергу сами знаете куда, но зачем вам это нужно? Его дочь радостно рассмеялась. – И какой я получу коэффициент? Он посмотрел на дочь. Она подняла руки. С двумя оттопыренными пальцами на левой и одним на правой. – Два к одному? Это нелепо. – Это нелепая жизнь, друг мой. Пойдите и посмотрите пьесу Ионеску, если вы мне не верите. Я рекомендую «Жертвы долга». Что ж, он хотя бы не стал называть меня «братком», как его браток из Дерри. – Давайте это обсудим, мистер Фрати. Он взял акустическую гитару «Эпифон-Хаммингберд» и начал настраивать. Получалось очень ловко. – Подкиньте мне материал для обсуждения или поезжайте в Даллас. Там есть место, оно называется... – Я знаю это место в Далласе, но предпочитаю Форт-Уорт. Раньше я здесь жил. – Сам факт вашего переезда показывает, что вы не лишены здравого смысла. Чего не могу сказать о вашем желании поставить на Тома Кейса. – Как насчет того, что Кейс победит нокаутом в первых семи раундах? Что я за это получу? Он посмотрел на дочь. На этот раз она оттопырила три пальца на левой руке. – А если Кейс победит нокаутом в первых пяти? Она обдумала вопрос, добавила к трем пальцам четвертый. Я решил, что на этом можно и остановиться. Записал свое имя в гроссбухе, показал водительское удостоверение, закрыв большим пальцем адрес в Джоди, как проделал это почти три года тому назад в «Честном платеже», когда ставил на «Янкиз». Потом отдал деньги, составлявшие примерно четверть всей имеющейся у меня наличности, сунул расписку в бумажник. Двух тысяч вполне хватало для того, чтобы оплатить как расходы Сейди, так и мои до окончания миссии. Кроме того, мне не хотелось очень уж обдирать этого Фрати, как не хотелось обдирать Чеза, хотя тот и заложил меня Биллу Теркотту. – Я вернусь на следующий день после танцев, – предупредил я. – Приготовьте мои деньги. Дочь рассмеялась и закурила. – Разве не это сказала хористка архиепископу? – Вас, часом, зовут не Марджори? – полюбопытствовал я. Она застыла, держа сигарету перед собой, а дымок тонкой струйкой выходил между губ. – Откуда вы знаете? – Она увидела выражение моего лица и рассмеялась. – Если на то пошло, я Ванда, приятель. Надеюсь, со ставкой у вас получится лучше, чем с угадыванием имен. Шагая к своему автомобилю, я тоже на это надеялся. Глава 25
Утром пятого августа я оставался с Сейди, пока ее не положили на каталку, чтобы увезти в операционную, где уже ждал доктор Эллертон с другими хирургами, которых хватило бы на баскетбольную команду. Глаза Сейди блестели от вколотого успокоительного. – Пожелай мне удачи. Я наклонился и поцеловал ее. – Всей удачи этого мира. Спустя три часа ее прикатили в палату – ту самую палату, с той самой картиной на стене, тем самым отвратительным низким унитазом, – крепко спящую и похрапывающую, со свежей повязкой на левой стороне лица. Ронда Макгинли, медсестра с плечами футболиста, позволила мне остаться, пока Сейди не очнется, пойдя на серьезное нарушение инструкций. В Стране прошлого часы посещений соблюдались строго. Исключение делалось лишь для того, к кому старшая медсестра проникалась теплыми чувствами. – Как ты? – спросил я, взяв Сейди за руку. – Все болит. И я сонная. – Так поспи еще, дорогая. – Может, в следующий раз... – слова оборвались мягким «х-з-з-з-з-з-з», глаза закрылись, но Сейди усилием воли открыла их вновь, – будет лучше. В твоем месте. Она отключилась, а у меня появилась пища для размышлений. Когда я подошел к сестринскому посту, Ронда сказала, что доктор Эллертон ждет меня в кафетерии. – Мы оставим ее на эту ночь и, возможно, на завтрашний день, – сообщил он. – Меньше всего нам хочется, чтобы началось какое-нибудь заражение (позже, разумеется, я вспомнил об этом... вроде бы и забавно, но не так чтобы очень). – Как все прошло? – Как и ожидалось, но повреждения, нанесенные Клейтоном, очень серьезные. В зависимости от заживления вторую операцию мы назначим на ноябрь или декабрь. – Он закурил, затянулся, выпустил струю дыма. – У нас потрясающая хирургическая бригада, и мы делаем все, что можем... но есть пределы. – Да, я знаю. – Но я знал и кое-что еще: больше операций не будет. Во всяком случае, здесь. В следующий раз, когда Сейди ляжет под нож, это будет совсем и не нож. Это будет лазер. В моем месте. 2
Когда экономишь на мелочах, обычно это выходит боком. Я отказался от телефона в квартире на Нили-стрит, чтобы сократить расходы на восемь долларов в месяц, а теперь он мне понадобился. Но в четырех кварталах от моего дома находился небольшой магазинчик «У-Тоут-Эм». Телефонная будка стояла у двери радом с холодильным шкафом для колы. Номер де Мореншильдта я выписал на полоску бумаги. Бросил в щель дайм и позвонил. – Резиденция де Мореншильдта, чем я могу вам помочь? – Это не Джин. Вероятно, служанка... И откуда у де Мореншильдтов такие деньги? – Я хотел бы поговорить с Джорджем. – Боюсь, он на работе, сэр. Я достал ручку из нагрудного кармана. – Вас не затруднит дать мне его телефон? – Конечно, сэр. Си-Эйч-пять-шесть-три-два-три. – Благодарю. – Я записал номер на тыльной стороне ладони. – Могу я узнать, кто звонил, если вы не сможете с ним связаться, сэр? Я повесил трубку. Меня вновь окутал холод. Этому я мог только порадоваться. Если мне когда и требовалась холодная ясность ума, так это сейчас. Я бросил в щель другой дайм, и на этот раз секретарша сообщила мне, что я позвонил в «Сентрекс корпорейшн». Я сказал, что хочу поговорить с мистером де Мореншильдтом. Она, разумеется, пожелала знать, а зачем мне это нужно. – Передайте, что речь пойдет о Жан-Клоде Дювалье и Ли Освальде. Передайте, что ему от этого разговора будет только польза. – Ваше имя, сэр? Паддентарю здесь не катило. – Джон Леннон. – Пожалуйста, подождите, мистер Леннон. Я посмотрю, свободен ли он. Обошлось без музыкальной заставки, и я решил, что это скорее плюс, чем минус. Привалился к горячей стене и прочитал надпись на табличке: «ЕСЛИ ВЫ КУРИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВКЛЮЧИТЕ ВЕНТИЛЯТОР». Я не курил, но включил вентилятор. Не помогло. В ухе щелкнуло, достаточно громко, чтобы я поморщился. – Соединяю, мистер Ди. – Алло? – Веселый, громкий, хорошо поставленный актерский голос. – Алло? Мистер Леннон? – Привет. Эта линия не прослушивается? – Что вы?.. Разумеется, нет. Одну минуту. Я только закрою дверь. Пауза. Потом голос вернулся. – Так о чем речь? – О Гаити, друг мой. И о нефтеносных участках. – А при чем тут мсье Дювалье и этот парень Освальд? – Никакой тревоги, только веселое любопытство. – Вы знаете их слишком хорошо, чтобы называть по фамилиям, – ответил я. – Так что зовите по-простому, Бэби-Док и Ли. Почему нет? – Я сегодня чертовски занят, мистер Леннон. Если вы не скажете мне, чем вызван ваш звонок, боюсь, мне придется... – Бэби-Док может одобрить выделение участков на Гаити, которые вам не удается получить последние пять лет. Вам это известно. Он правая рука отца, он руководит тонтон-макутами, и он первый в очереди на большое кресло. Вы ему нравитесь, и нам вы нравитесь... Теперь в голосе де Мореншильдта появился реальный человек. – Говоря «нам», вы подразумеваете... – Вы нравитесь нам всем, де Мореншильдт, но мы обеспокоены вашим общением с Освальдом. – Господи, я едва знаю этого парня! Я не видел его шесть или восемь месяцев. – Вы виделись с ним в Пасхальное воскресенье. Вы привезли маленькой девочке набивного кролика. Очень долгая пауза. – Действительно привез. Вылетело из головы. – Вы забыли, что кто-то стрелял в Эдвина Уокера? – Какое отношение это имеет ко мне? Или к моему бизнесу? – Его недоуменная ярость вызывала почти абсолютное доверие. Ключевое слово – почти. – Да бросьте. Вы обвинили Освальда в том, что это сделал он. – Я шутил, черт побери! Я заговорил после короткой паузы: – Вы знаете, на какую контору я работаю, де Мореншильдт? Могу подсказать: это не «Стандард ойл». Последовала пауза, по ходу которой де Мореншильдт переваривал всю ту ерунду, что я на него вывалил. Только не совсем ерунду. Я знал о набивном кролике и знал о фразе «как ты мог промахнуться», которую он произнес после того, как его жена заметила винтовку. И понятно, что из этого следовало. Моя контора звалась Конторой, и де Мореншильдта сейчас волновал только один вопрос (во всяком случае, я на это надеялся): сколь многое известно нам о его, несомненно, интересной жизни? – Здесь какое-то недопонимание, мистер Леннон. – Я надеюсь, ради вашего же блага, что это так, но нам представляется, что вы подталкивали его к этому выстрелу. Вновь и вновь твердили, какой расист этот Уокер, убеждали, что он может стать следующим американским Гитлером. – Это полнейшая ложь! Я проигнорировал этот крик души. – Но больше нас беспокоит другое. Мы опасаемся, что десятого апреля вы сопровождали мистера Освальда, когда он отправился на охоту. – Ach, mein Gott! Это безумие! – Если вы сможете это доказать... и если пообещаете в будущем держаться подальше от неуравновешенного мистера Освальда... – Господи, он же в Новом Орлеане! – Заткнитесь, – осадил его я. – Мы знаем, где он и что делает. Раздает листовки «Честное отношение к Кубе». Если не перестанет, то скоро окажется в тюрьме. – И он действительно там окажется, где-то через неделю. Его дядя по прозвищу Страшила, связанный с Карлосом Марчелло, внесет за него залог. – Скоро он вернется в Даллас, но вы не должны с ним встречаться. Ваша маленькая игра закончена. – Говорю вам, я никогда... – Эти участки могут стать вашими, при условии, что вы докажете, что десятого апреля не сопровождали Освальда. Сможете ли вы это сделать? – Я... дайте подумать. – Долгая пауза. – Да. Да, думаю, что смогу. – Тогда давайте встретимся. – Когда? – Вечером. В девять часов. У меня есть начальники, и они будут очень недовольны, если я дам вам время на подготовку алиби. – Приезжайте ко мне домой. Я отправлю Джин в кино с подругами. – У меня есть идея получше. И вам не придется долго искать. – Я назвал ему место встречи. – Почему там? – В его голосе слышалось искреннее недоумение. – Просто приезжайте. И если не хотите, чтобы Дювалье, père и fils , сильно рассердились на вас, друг мой, приезжайте один. Я повесил трубку. 3
В больницу я вернулся ровно в шесть и полчаса посидел с Сейди. В голове у нее прояснилось, и она убеждала меня, что боль не такая уж сильная. В половине седьмого я поцеловал ее в здоровую щеку и сказал, что должен идти.
4
На пустынную автомобильную стоянку в конце Мерседес-стрит я приехал на двадцать минут раньше назначенного срока, но де Мореншильдт меня опередил. Его броский «Кадиллак» уже стоял под стеной склада «Монтгомери уорд». Это означало, что он нервничает. Отлично. Я огляделся и не удивился бы, увидев девочек-попрыгуний, но в такой поздний час они уже разошлись по домам, возможно, спали, и им снился Чарли Чаплин, разъезжающий по Франции и любующийся танцующими дамами. Я припарковался рядом с машиной де Мореншильдта, опустил стекло, высунул левую руку и согнул указательный палец, приглашая присоединиться ко мне. Несколько мгновений де Мореншильдт не шевелился, словно не решаясь принять мое приглашение. Потом вылез из автомобиля. От гордой поступи не осталось и следа. Он напоминал перепуганную мышку. В руке держал папку. Судя по толщине, доказательств он с собой привез немного. Мне оставалось только надеяться, что их хватит. Иначе нам пришлось бы станцевать другой танец, совсем не линди. Он открыл дверь, заглянул в салон, спросил: – Послушайте, вы же не собираетесь меня убивать? – Нет. – Я надеялся, что мой голос переполняет скука. – Будь я из ФБР, ваши опасения были бы оправданны, но я не оттуда, и вы это знаете. Вы уже вели с нами дела. – Хоть бы Эл не ошибся. – В автомобиле стоят «жучки»? И на вас? – Если будете выбирать слова, опасаться нечего. А теперь садитесь. Он сел и захлопнул дверь. – Насчет этих участков... – Вы сможете обсудить это в другое время и с другими людьми. Нефть – не мой профиль. Мой профиль – общение с теми, кто ведет себя опрометчиво, а ваши отношения с Освальдом показывают, что вам недостает благоразумия. – Это любопытство, ничего больше. Меня заинтересовал человек, которому удалось сбежать в Россию, а потом вернуться в Соединенные Штаты. Он самоучка, образования у него нет, но он невероятно хитер и изворотлив. Опять же... – Он откашлялся. – У меня есть друг, который хочет трахнуть его жену. – Это нам известно. – Я подумал о Баухе, еще одном Джордже в их бесконечной череде. Как же мне хотелось удрать из этой эхо-камеры прошлого. – Меня интересует только одно: я должен убедиться, что вы не имеете никакого отношения к неудавшемуся покушению на Уокера. – Взгляните сюда. Я взял это из памятного альбома жены. Он открыл папку, достал из нее сложенную газетную страницу. Я включил лампочку под крышей, надеясь, что мой загар не выглядит как грим. С другой стороны, какая разница? Де Мореншильдт не первый раз имел дело с рыцарями плаща и кинжала, и едва ли его удивляли их приемчики. «Морнинг ньюс» от двенадцатого апреля. Я знал этот раздел: «В ГОРОДЕ». Жители Далласа читали его с гораздо большим интересом, чем мировые и национальные новости. Множество фамилий, выделенных жирным шрифтом, фотографии мужчин и женщин в вечерних туалетах. Де Мореншильдт красной ручкой обвел нужную короткую заметку в середине страницы. Ее иллюстрировал фотоснимок. В том, что на ней Джордж и Джин, сомневаться не приходилось. Он – во фраке, с улыбкой, демонстрирующей все зубы, числом, похоже, не уступающие клавишам пианино. Она – в платье с глубоким декольте, в которое с жадным интересом заглядывал еще один мужчина. Все трое поднимали фужеры с шампанским. – Это пятничный номер, – заметил я. – В Уокера стреляли в среду. – В этом разделе все заметки двухдневной давности. Потому что они о ночной жизни, понимаете? А потом... не смотрите на фотографию, прочитайте заметку. Там все написано черным по белому! Я прочитал, но понял, что он говорит правду, как только дошел до имени другого мужчины, напечатанного бросающимся в глаза жирным шрифтом. Эхо гармонии звенело так же громко, как гитарный усилитель, настроенный на реверберацию. Местный нефтяной раджа Джордж де Мореншильдт и его жена Джин в среду вечером подняли бокал вина (и не один) в клубе «Карусель», празднуя день рождения чудесной дамы. Сколько лет? На этот вопрос голубки нам не ответили, но, на наш взгляд, ей не больше двадцати трех (будьте уверены!). За столик их усадил сам веселый владелец «Карусели», важная шишка Джек Руби, который прислал им бутылку шампанского, а потом присоединился, чтобы поднять бокал за именинницу. С днем рождения, Джин, и долгих лет счастливой жизни! – Шампанское оказалось паленым, и я мучился похмельем до трех часов пополудни следующего дня, но оно выпито не зря, если вас это удовлетворит. Меня это удовлетворило. Более того, заворожило. – Как хорошо вы знаете этого Руби? Де Мореншильдт фыркнул – и в этом быстром продвижении воздуха по раздувшимся ноздрям выразилось все его баронское пренебрежение. – Не очень хорошо, и не жалею. Бешеный маленький еврейчик, который подкупает полицию бесплатной выпивкой, чтобы они смотрели в другую сторону, когда он распускает кулаки. А он это любит. Джин нравятся стриптизерши. Они ее возбуждают. – Он пожал плечами, как бы говоря, ну разве поймешь этих женщин. – А теперь вы... – Он глянул вниз, увидел револьвер в моей руке и замолчал. Его глаза широко раскрылись. Между губ появился язык, облизнул их, скрылся во рту, издав необычный влажно-чавкающий звук. – Удовлетворен ли я? Вы это собирались спросить? – Я ткнул его стволом револьвера и получил немалое удовольствие, услышав «ах!». Убийство изменяет человека, говорю я вам, он становится жестче, но в свое оправдание могу сказать: если кого и следовало как следует напугать, так это де Мореншильдта. За то, что Освальд стал таким, отчасти несла ответственность Маргарита. Немалая доля ответственности лежала и на самом Ли – все эти до конца не оформившиеся грезы о славе, – но и де Мореншильдт тоже внес свою лепту. Шла ли речь о каком-то сложном плане, созревшем в недрах ЦРУ? Нет. Просто общение с бедняками забавляло де Мореншильдта. Как и ярость и разочарование, которые он разжигал, подзуживая неуравновешенного Освальда. – Пожалуйста, – прошептал де Мореншильдт. – Я удовлетворен. Но послушай меня, пустозвон. Ты больше никогда не встретишься с Освальдом. Никогда не позвонишь ему по телефону. Никогда не упомянешь об этом разговоре ни его жене, ни матери, ни Джорджу Бауху, никому из эмигрантов. Это понятно? – Да. Безусловно. Мне он и так начал надоедать. – Ты мне уже надоел в два раза больше. Если выяснится, что ты с ним говорил, я тебя убью. Capisce? – Да. А эти участки?.. – С тобой свяжутся. А теперь выметайся на хер из моего автомобиля. Он так и сделал, очень быстро. Когда сел за руль своего «кэдди», я опять высунул из окна левую руку. На этот раз не подзывая к себе, а указывая пальцем на Мерседес-стрит. Он уехал. Я еще какое-то время посидел, глядя на газетную страницу, которую он в спешке забыл забрать с собой. Де Мореншильдты и Джек Руби с поднятыми бокалами. Все-таки свидетельство заговора? Чокнутые теоретики, верящие в убийц, выскакивающих из сточных канав, и двойников Освальда, возможно, так бы и подумали, но я знал, что это. Еще одно проявление гармонии. Я находился в Стране прошлого, где все отражалось эхом. Я чувствовал, что закрыл окно неопределенности Эла Темплтона. Если что и осталось, так только малюсенькая щелочка. Освальд возвращался в Даллас третьего октября. Согласно записям Эла, он устроится подсобным рабочим в Техасское хранилище школьных учебников в середине октября. Только этого не произойдет, потому что я намеревался положить конец его жалкой, опасной жизни между третьим и шестнадцатым. 5
Мне разрешили забрать Сейди из больницы утром седьмого августа. По пути в Джоди она сидела очень тихая. Я чувствовал, что боль не отпускает ее, но большую часть пути ее рука лежала на моем бедре. Когда мы свернули с автострады 77 под большим рекламным щитом «Львов Денхолма», она повернулась ко мне.
6
Для нас этот жаркий август больше всего походил на медовый месяц, и как же нам было сладко. Я перестал притворяться, что живу у Дека, хотя ночью по-прежнему держал автомобиль на его подъездной дорожке. Сейди быстро восстанавливалась после последней атаки на ее плоть, и хотя веко по-прежнему нависало над глазом, а щека оставалась вдавленной в том месте, где Клейтон проткнул ее насквозь, Эллертон и его команда выправили многое. Сидя под вентилятором бок о бок на диване, мы читали книги: она – «Группу» Мэри Маккарти, я – «Джуда Незаметного» Томаса Гарди. Мы устраивали пикники во дворе: садились в тени старого пекана и выпивали галлоны ледяного кофе. Сейди вновь начала снижать ежедневную норму сигарет. Мы смотрели «Сыромятную плеть», и «Бена Кейси», и «Шоссе 66». Однажды Сейди включила «Новые приключения Эллери Куина», но я попросил сменить канал. Сказал, что не люблю детективы. Перед тем как лечь спать, я тщательно смазывал мазью ее изрезанную половину лица, а как только мы попадали в постель... нам было хорошо. Остановлюсь на этом. Однажды около продуктового магазина я столкнулся с придерживающейся строгих правил Джессикой Колтроп, членом школьного совета. Она сказала, что хочет поговорить со мной, как она выразилась, на «деликатную тему». – И что это за тема, миз Колтроп? – спросил я. – Потому что я купил мороженое и хочу добраться до дома, пока оно не растаяло. Она одарила меня ледяной улыбкой, способной заморозить мою «Французскую ваниль» на долгие часы. – Домой – в смысле на аллею Ульев, мистер Амберсон? К несчастной мисс Данхилл? – А какое вам, собственно, дело? Температура улыбки понизилась еще на несколько градусов. – Как член школьного совета, я должна быть уверена, что моральный облик сотрудников школы безупречен. Если вы и мисс Данхилл живете вместе, меня это очень даже касается. Подростки такие впечатлительные. Они копируют все, что видят у взрослых. – Вы так думаете? После пятнадцати лет, проведенных в школьных классах, я пришел к твердому убеждению, что они смотрят на поведение взрослых, а потом со всех ног бегут в другую сторону. – Я уверена, что у нас может получиться увлекательная дискуссия о психологии подростков, но позволила себе заговорить с вами по другому поводу, пусть и чувствую себя несколько неловко. – Однако, судя по ней, никакой неловкости она не испытывала. – Если вы живете в грехе с мисс Данхилл... – Грех, – перебил я ее. – Какое занятное слово. Иисус сказал: тот, кто без греха, пусть первым бросит камень. Или та. Вы без греха, миз Колтроп? – Разговор не обо мне. – Но мы можем поговорить и о вас. Я могу поговорить о вас. Могу, к примеру, начать спрашивать о ребенке, которого вы нагуляли в лесах. Она отпрянула, словно я влепил ей оплеуху, и отступила на два шага к кирпичной стене магазина. Я сделал два шага вперед, держа в руках пакеты с покупками. – Я нахожу это мерзким и оскорбительным. Если бы вы по-прежнему работали учителем, я бы... – Не сомневаюсь, но я не работаю учителем, а потому вам придется выслушать меня очень внимательно. Как я понимаю, в шестнадцать лет вы родили ребенка, когда жили на ферме «Сладкая вода». Я не знаю, был ли отцом один из ваших одноклассников, или какой-то проезжавший мимо бродяга, или ваш отец... – Вы отвратительны! Чистая правда. Но иногда это так приятно. – Мне безразлично, кто он, но мне небезразлична Сейди, на долю которой уже выпало больше боли и страданий, чем досталось вам за всю вашу жизнь. – Теперь она прижималась спиной к кирпичной стене, а я буквально нависал над ней. Она смотрела на меня снизу вверх, и ее глаза блестели от ужаса. В другое время и в другом месте я бы, наверное, ее пожалел. – Если вы скажете о Сейди хоть одно слово – одно слово кому угодно, – я приложу все силы для того, чтобы выяснить, где сейчас ваш ребенок, и расскажу об этом всем и каждому, от одного конца города до другого. Вы меня понимаете? – Прочь с дороги! Дайте мне пройти! – Вы меня понимаете? – Да! Да! – Хорошо. – Я отступил на шаг. – Живите своей жизнью, миз Колтроп. Я подозреваю, она довольно-таки серенькая с тех пор, как вам исполнилось шестнадцать, – хотя вы, конечно, человек занятой, копание в чужом белье отнимает много сил и времени. Живите. И не мешайте жить нам. Бочком она двинулась вдоль кирпичной стены в направлении автомобильной стоянки позади магазина. С выпученными глазами. Ее взгляд не отрывался от моего лица. Я обаятельно улыбнулся. – Прежде чем наш разговор закончится и вы начнете убеждать себя, что его не было вовсе, хочу дать вам совет, милая моя. От чистого сердца. Я ее люблю, и вам совершенно незачем связываться с влюбленным мужчиной. Если вы полезете в мои дела – или в дела Сейди, – я сделаю все, чтобы от вашей пуританской репутации не осталось камня на камне. Это я вам обещаю со всей ответственностью. Она побежала к стоянке. Неуклюже, как человек, который долгое время только важно вышагивал, исполненный собственного достоинства. В коричневой юбке до середины голени, полупрозрачных колготках и коричневых – в тон юбке и колготкам – туфлях она казалась духом времени. Волосы выбились из пучка. Когда-то – я в этом не сомневался – она носила их распущенными, как нравится мужчинам, но эти дни давно миновали. – Хорошего вам дня! – крикнул я вслед. 7
Сейди вошла на кухню, когда я убирал продукты в холодильник.
8
На самом деле непристойного уик-энда не получилось, если только вы не считаете – как джессики колтроп этого мира, – что в занятии любовью есть что-то непристойное. Действительно, мы провели много времени в постели. Но мы провели много времени и под открытым небом. Сейди могла без устали ходить пешком, а на склоне холма за «Кэндлвудом» расстилался огромный луг, раскрашенный дикорастущими цветами позднего лета. Большую часть второй половины субботы мы провели там. Сейди знала названия некоторых цветов – испанский штык, аргемона, горец птичий, – но, глядя на другие, только качала головой, а потом наклонялась, чтобы понюхать. Мы шли, взявшись за руки, высокая трава терлась о наши джинсы, большие облака, верхняя часть которых напоминала взбитые сливки, проплывали по бездонному техасскому небу. Длинные пятна света и тени скользили по лугу. В этот день дул холодный ветерок и совершенно не пахло нефтью. На вершине холма мы оглянулись. Бунгало выглядели маленькими и жалкими в сравнении с просторами прерий, на которых тут и там поднимались рощи деревьев. Дорога напоминала узкую ленту. Сейди села, подтянула колени к груди, обхватила руками голени. Я присел рядом. – Хочу у тебя кое-что спросить. – Она повернулась ко мне. – Давай. – Я не о том... ты понимаешь, откуда ты пришел... мне сейчас и думать об этом не хочется. Я о человеке, остановить которого ты пришел, который, по твоим словам, собирается убить президента. Я задумался. – Тонкий момент, дорогая. Ты помнишь, я говорил тебе, что нахожусь очень близко от огромного зверя с острыми зубами? – Да... – Я говорил, что не позволю тебе находиться рядом со мной, пока я разбираюсь с этим зверем. Я уже сказал больше, чем хотел, и, наверное, больше, чем следовало. Потому что прошлое не хочет меняться. Оно сопротивляется, если ты предпринимаешь такую попытку. И чем больше потенциальное изменение, тем сильнее сопротивление. Я не хочу, чтобы тебе досталось. – Мне уже досталось, – тихо ответила она. – Ты спрашиваешь, моя ли это вина? – Нет, милый. – Она погладила меня по щеке. – Нет. – Знаешь, может, и моя, во всяком случае, частично. Есть такое понятие – «эффект бабочки»... – Над склоном они летали сотнями, словно живая иллюстрация моих слов. – Я знаю, о чем ты, – кивнула она. – У Рэя Брэдбери есть об этом рассказ. – Правда? – Он называется «И грянул гром». Прекрасный и очень тревожный. Но, Джейк... Джонни рехнулся задолго до того, как ты появился на моем горизонте. Я ушла от него задолго до твоего появления. И если бы не ты, появился бы какой-нибудь другой мужчина. Я уверена, не такой хороший, как ты, но я бы этого не узнала, правда? Время – это дерево с множеством ветвей. – Что ты хочешь знать об этом парне, Сейди? – Главным образом, почему ты просто не позвонишь в полицию – анонимно, разумеется – и не сообщишь о нем. Раздумывая над этим, я сунул в рот травинку. Прежде всего на ум пришли слова де Мореншильдта, сказанные на стоянке у «Монтгомери уорд»: Он самоучка, образования у него нет, но он невероятно хитер и изворотлив. Де Мореншильдт охарактеризовал его точно. Ли удалось покинуть Россию, когда он устал от тамошних порядков. И ему хватило хитрости и изворотливости, чтобы выйти из Хранилища учебников после того, как он застрелил президента, хотя полиция и секретная служба отреагировали практически мгновенно. Естественно, что отреагировали: многие видели, откуда стреляли. Ли уже допрашивали под дулом пистолета в комнате отдыха на втором этаже, когда резко ускорившийся кортеж привез умирающего президента в больницу «Паркленд мемориал». Коп, который вел допрос, потом вспоминал, что молодой человек держался уверенно и спокойно. И как только бригадир Рой Трули подтвердил, что Ли здесь работает, коп отпустил Кролика Оззи и поспешил наверх, чтобы найти стрелявшего. Не составляло труда поверить, что поиски Ли могли растянуться на дни и недели, если бы он не столкнулся с патрульным Типпитом. – Сейди, далласские копы потрясут мир своим непрофессионализмом. Только идиот может надеяться на них. Они, возможно, не отреагируют на анонимный звонок. – Но почему? Почему они не отреагируют? – Сейчас – потому что этого парня нет в Техасе и он не собирается возвращаться сюда. Он планирует сбежать на Кубу. – На Кубу? Почему, во имя Господа, на Кубу? Я покачал головой: – Это не имеет значения, потому что у него не получится. Он вернется в Даллас, не собираясь убивать президента. Он же не знает, что Кеннеди приедет в Даллас. Кеннеди сам еще этого не знает, потому что этой поездки пока нет в графике президента. – Но ты знаешь. – Да. – Потому что в том времени, откуда ты пришел, все это есть в учебниках по истории. – В общих чертах – да. Но я получил более точные сведения от моего друга, который послал меня сюда. Я расскажу тебе эту историю, когда все закончится, но не сейчас. Не буду рассказывать, пока этот зверь с острыми зубами несется на полной скорости. И вот что важно: если копы допросят этого парня до середины ноября, они решат, что он ни в чем не виновен, и он действительно невиновен. – Тень от еще одного огромного облака проплыла над нами, временно понизив температуру воздуха градусов на десять. – Если исходить из того, что мне известно, он мог принять окончательное решение, уже нажимая спусковой крючок. – Ты говоришь, как будто это уже случилось, – изумилась она. – В моем мире случилось. – А чем так важна середина ноября? – Шестнадцатого «Морнинг ньюс» сообщит Далласу о появлении кортежа Кеннеди на Главной улице. Л... этот парень прочитает статью и осознает, что автомобили проследуют мимо того места, где он работает. Возможно, подумает, что это послание от Бога. Или от призрака Карла Маркса. – И где он будет работать? Я вновь покачал головой. Чувствовал, что для нее такая информация опасна. По существу, опасность несла в себе любая информация на эту тему. Однако (я говорил об этом раньше, но готов повторить) возможность поделиться ею – хотя бы частично – приносила безмерное облегчение. – Если полиция поговорит с ним, возможно, он испугается и не будет ничего делать. Она была права, но я не мог идти на такой риск. Я уже рискнул, решившись на разговор с де Мореншильдтом, однако де Мореншильдту требовались эти нефтеносные участки. Опять же, я не просто напугал его: если на то пошло, напугал до усрачки. И я полагал, что он будет молчать. Ли, с другой стороны... Я взял Сейди за руку. – Сейчас я могу точно предсказать, где будет этот человек, как могу предсказать, где будет какой-нибудь поезд, потому что он движется только по рельсам. Если я попытаюсь вмешаться, если вмешаюсь, ситуация станет непредсказуемой. – А если ты сам поговоришь с ним? Тут у меня в голове возникло совершенно кошмарное видение. Перед моим мысленным взором возник Ли, рассказывающий копам: Идею мне подкинул один парень, его зовут Джордж Амберсон. Если бы не он, у меня никогда не возникло бы таких мыслей. – Не думаю, что это сработает. – Тебе придется его убить? – тихим голосом спросила она. Я промолчал, что вполне могло сойти за ответ. – И ты уже знаешь, что это должно случиться? – Да. – Как знаешь, что Том Кейс выиграет тот поединок двадцать девятого? – Да. – Хотя все, кто понимает в боксе, твердят, что Тайгер должен его порвать. Я улыбнулся. – Ты читала спортивный раздел. – Да, читала. – Она вытащила травинку из моего рта и сунула в свой. – Я никогда не была на боксерском поединке. Ты меня возьмешь? – Это же не вживую. На большом телевизионном экране. – Я знаю. Ты меня возьмешь? 9
В вечер боксерского поединка в «Даллас-аудиториум» хватало красивых женщин, но Сейди получила свою долю восхищенных взглядов. Она тщательно подготовилась к этому выходу в свет, хотя самый искусный грим мог только свести к минимуму повреждения ее лица, а не полностью их скрыть. Конечно, помогало и платье, облегающее и с низким вырезом.
10
Главный поединок начинался в половине десятого. Экраны заполнили изображения участников крупным планом, и когда камеры повернулись к Тому Кейсу, мое сердце упало. Курчавые черные волосы с нитями седины. Обвисшие щеки. Вываливающийся на трусы живот. А хуже всего – недоумевающие глаза, окруженные припухлой рубцовой тканью. Он вроде бы не совсем понимал, где находится. Полторы тысячи зрителей радостно приветствовали его – Том Кейс, земляк, – но я услышал и недовольное гудение. Он сидел сгорбившись, держась перчатками за канаты, и выглядел так, будто уже проиграл. Дик Тайгер, с другой стороны, не садился, боксировал с тенью, легко подпрыгивая в черных боксерках.
11
Ведущий боксерского поединка вышел на середину ринга во фраке (предварительно намазав на волосы фунт бриолина), сдернул со штатива микрофон с серебристым шнуром и голосом карнавального зазывалы объявил участников. Заиграл национальный гимн. Мужчины сняли шляпы и приложили руку к сердцу. Я почувствовал, как быстро колотится мое: минимум сто двадцать ударов в минуту. Пожалуй, больше. В зале работали кондиционеры, но пот катился по шее и уже смочил подмышки. Девушка в купальном костюме продефилировала по рингу на высоких каблуках, подняв табличку с написанной на ней цифрой «1». Ударил гонг. Том Кейс, подволакивая ноги, двинулся к середине ринга с написанной на лице обреченностью. Дик Тайгер шустро подскочил к нему, имитировал удар правой, и тут же последовал левый хук, который уложил Кейса на пол ровно через двенадцать секунд после начала боя. Толпы – одна здесь, вторая в «Гардене», в двух тысячах миль отсюда, – застонали от отвращения. Рука Сейди, лежавшая на моем бедре, казалось, отрастила когти, и они впились в меня. – Скажите той десятке, что ей пора прощаться с подружками, красавица! – ликующе воскликнул толстенький курильщик сигар. Эл, о чем ты у мать твою, думал ? Дик Тайгер вернулся в свой угол и равнодушно перекатывался с пятки на носок, пока рефери отсчитывал секунды, театрально поднимая и опуская правую руку. На счет три Кейс шевельнулся. На пять – сел. На семь – поднялся на колено. На девять встал и вскинул перчатки. Рефери сжал ладонями лицо боксера и задал вопрос. Кейс ответил. Рефери кивнул, взмахом руки подозвал Тайгера и отошел в сторону. Человек-Тигр, которому, видать, не терпелось приняться за обед со стейком, дожидавшийся его в «Сардис», бросился добивать соперника. Кейс и не пытался уклониться от его ударов – скорость давно оставила его, возможно, в поединке в каком-то захудалом городишке вроде Молина, штат Иллинойс, или Нью-Хейвена, Коннектикут, – но он подставлял руки... и входил в клинч. Проделывал это часто, кладя голову на плечо соперника, словно утомившийся танцор танго, и устало молотя перчатками по спине Тайгера. Толпа возмущенно гудела. Когда пробил гонг и Кейс поплелся в свой угол, опустив голову, с болтающимися руками, гудение усилилось. – От него тошнит, красавица, – заметил толстячок. Сейди озабоченно посмотрела на меня. – И что ты думаешь? – Я думаю, он продержался первый раунд. – Но в действительности я думал другое: «Хорошо бы, чтобы кто-нибудь воткнул вилку в обвисший зад Тома Кейса, потому что с ним, похоже, все кончено». Цыпочка в купальнике от Джанзен опять прошлась по рингу, на этот раз подняв табличку с цифрой «2». Прозвучал гонг. Вновь Тайгер бил, а Кейс отражал удары. Мой парень старался держаться как можно ближе к сопернику, чтобы при первой возможности перейти в клинч, но я обратил внимание, что теперь ему удается блокировать левый хук, который уложил его на пол в первом раунде. Тайгер молотил по корпусу правой рукой, но под старческим жиром, судя по всему, хватало мышц, потому что эти удары не давали эффекта. В какой-то момент Тайгер оттолкнул Кейса и обеими руками показал: давай, мол, иди на меня. Толпа ответила радостным воем. Но Кейс лишь смотрел на него, так что Тайгеру пришлось сближаться. Кейс мгновенно вошел в клинч. Толпа застонала. Ударил гонг. – Моя бабушка задала бы Тайгеру большую трепку, – пробурчал курильщик сигар. – Возможно. – Сейди раскурила уже третью за поединок сигарету. – Но он все еще на ногах, верно? – Это ненадолго, милая. Когда пройдет следующий левый хук, с Кейсом будет покончено, – парировал толстячок. Третий раунд прошел в клинчах и топтании по рингу, но в четвертом Кейс в какой-то момент ослабил бдительность в защите, и Тайгер обрушил на его голову град ударов и справа, и слева, заставивший зрителей с ревом вскочить. Вскочила и подруга Акивы Рота. Сам мистер Рот остался на месте, но воспользовался моментом, чтобы украшенной перстнями рукой полапать зад подруги. Кейс привалился к канатам, отбиваясь правой рукой, и один из его ударов достиг цели. Со стороны казалось, что удар слабый, но я увидел, как капли пота полетели с волос Человека-Тигра, когда тот тряхнул головой. На мгновение на его лице появилось удивленное выражение «и откуда это взялось». Потом Тайгер вновь принялся работать кулаками. Из раны над левым глазом Кейса потекла кровь. Прежде чем Тайгер сумел превратить струйку в поток, раздался гонг. – Если вы отдадите десятку прямо сейчас, красавица, – толстенький курильщик сигар повернулся к Сейди, – вы и ваш приятель успеете уехать до того, как возникнет пробка. – Вот что я вам скажу, – ответила Сейди. – Я даю вам шанс отказаться от пари и сохранить ваши сорок долларов. Толстенький курильщик сигар рассмеялся. – Красивая и юморная. Если этот дылда, с которым вы пришли, неподобающе к вам относится, поедем домой со мной. В углу Кейса секундант лихорадочно обрабатывал его левый глаз, что-то выжимал из тюбика и размазывал кончиками пальцев. Выглядело это вещество как «Крейзи глю», хотя я полагал, что его еще не изобрели. Потом секундант шлепнул Кейса по челюсти мокрым полотенцем. Ударил гонг. Дик Тайгер сблизился с Кейсом, молотя его правой рукой и выискивая возможность ударить левой. Кейс ушел от одного левого хука, и в первый раз Тайгер провел правой апперкот в голову. Кейс успел отпрянуть, спас челюсть, но не щеку. От удара его лицо перекосило, превратив в гримасу ужаса. Он отшатнулся. Тайгер бросился на него. Зрители вскочили на ноги, требуя крови. Мы – вместе со всеми. Сейди прижала руки ко рту. Тайгер загнал Кейса в один из нейтральных углов и молотил его левой и правой. Я видел, что Кейс плывет. Я видел, что свет перед его глазами меркнет. Еще один левый хук – или прямой правой, – и он бы рухнул. – ДОБЕЙ ЕГО! – ревел толстенький курильщик сигар. – ДОБЕЙ ЕГО, ДИККИ! В НОКАУТ ЕГО! Тайгер ударил низко, ниже пояса. Вероятно, не специально, но рефери вмешался. Пока он объяснял Тайгеру, что такие удары запрещены, я наблюдал за Кейсом, чтобы посмотреть, как тот воспользуется передышкой. И углядел в его лице что-то знакомое. Это выражение я видел на лице Ли в тот день, когда он устроил Марине скандал из-за не до конца застегнутой молнии на юбке. Оно появилось после того, как Марина ответила ему, обвинив в том, что он привел ее и малышку в свинарник, а потом еще и покрутила пальцем у виска. И в тот самый момент для Тома Кейса происходящее на ринге перестало быть отбыванием номера, за которое ему полагалась заранее оговоренная сумма. Рефери отошел в сторону. Тайгер двинулся на Кейса, но на этот раз и Кейс пошел на своего соперника. Следующие двадцать секунд стали самыми возбуждающими, самыми ужасающими, которые мне пришлось пережить, сидя в зрительном зале. Эти двое стояли нос к носу и колотили друг друга по лицу, груди, плечам, животу. Ни отходов, ни уклонов, ни танца на ринге. Боксеры превратились в двух быков, сошедшихся на пастбище. Из сломанного носа Кейса хлестала кровь. Нижнюю губу Тайгера расплющило о зубы. Кровь лилась по обеим сторонам подбородка, превратив Человека-Тигра в вампира, который только что плотно пообедал. Все зрители вскочили и орали. Сейди подпрыгивала. Шляпа свалилась, открыв изуродованную щеку. Она и не заметила. Никто не заметил. На огромных экранах бушевала третья мировая. Кейс наклонил голову, чтобы принять один из прямых правой, и я увидел, как Тайгер скривился, когда его кулак угодил в крепкую кость. Он отступил на шаг, и в этот момент Кейс провел чудовищный апперкот. Тайгер повернул голову, избегая худшего, но его капа вылетела на пол. Кейс наступал, нанося размашистые удары справа и слева. О красоте речь не шла, их наполняла только примитивная, злобная сила. Тайгера отбросило назад, его ноги заплелись, и он упал. Кейс стоял над ним, похоже, не зная, что делать, а может, и не соображая, где находится. Потом краем глаза заметил отчаянно машущего руками секунданта и поплелся в свой угол. Рефери уже считал. На четыре Тайгер поднялся на колено. На шесть – встал. После обязательных десяти бой возобновился. Я посмотрел на большие часы в углу экрана. До конца раунда оставалось пятнадцать секунд. Недостаточно, времени недостаточно. Кейс пошел на Тайгера. Тот попытался провести левый хук. Кейс отклонился в сторону и, когда перчатка пролетала мимо его головы, выбросил вперед правую руку. На этот раз лицо перекосило у Дика Тайгера, и, упав, он уже не поднялся. Толстячок посмотрел на размочаленный огрызок сигары, швырнул его на пол. – Иисус прослезился! – Да! – выкрикнула Сейди, водрузив шляпу на положенное место, естественно, чуть набекрень. – Над оладьями с черникой, и ученики сказали, что таких вкусных они никогда не ели! А теперь платите! 12
К тому времени, когда мы добрались до Джоди, двадцать девятое августа перешло в тридцатое, но мы так переволновались, что спать совершенно не хотелось. Мы занялись любовью, потом пошли на кухню в нижнем белье и принялись за пирог.
13
– Посмотрите, кто идет! – воскликнула дочь Фрэнка Фрати, когда я вошел в ломбард в пятницу около полудня. – Наш боксерский свами с новоанглийским выговором. – Она одарила меня сверкающей улыбкой, обернулась и крикнула: – Па-па! Твой человек, который ставил на Тома Кейса!
14
Моим следующим пунктом назначения стал дом 214 по Западной Нили-стрит. Я уже позвонил арендодателю и сказал, что август – мой последний месяц. Он попытался меня отговорить, объяснял, что таких хороших арендаторов найти трудно. Наверное, говорил правду – полиция никогда не приезжала по мою душу, хотя появлялась здесь часто, особенно по выходным, – но я подозревал, что причина в другом: слишком много квартир и недостаточно съемщиков. Даллас переживал очередной экономический спад.
Марджори . Если по-простому, хотите сделать ставку? Ванда . Так называется ставка, когда она лежит дома, задрав ноги? Марджори . Я Джей Эдгар Гувер, сынок. Ванда . Да, я Карри, начальник далласской полиции. И что с того? Повторение, ничего больше. Гармония. Побочный эффект путешествия во времени. Тем не менее колокольчики тревоги зазвонили где-то в глубинах головы, а как только я свернул на Нили-стрит, звон этот переместился под лоб. История повторяется, прошлое стремится к гармонии, вот что все это значило... но не только. Когда я свернул на подъездную дорожку к дому, в котором Ли придумал неудавшийся план убийства Эдвина Уокера, я действительно прислушался к этому колоколу тревоги. Потому что теперь его звон уже оглушал. Акива Рот присутствовал на боксерском поединке не один. Его сопровождала дама в больших черных очках а-ля Гарбо и норковом палантине. Август в Далласе жаркий, но зрительный зал кондиционировался, и – как говорят в мое время – иногда хочется выпендриться. Уберем черные очки. Уберем палантин. И что мы получим? Несколько мгновений я сидел за рулем, прислушиваясь к потрескиванию и бульканью остывающего двигателя, но ответа не находил. Потом до меня дошло: если заменить норковый палантин на полосатую блузку, то получим мы Ванду Фрати. Чез Фрати заложил меня Биллу Теркотту. Мысль эта уже мелькала у меня в голове... но я ее отогнал. И напрасно. И кому заложил меня Фрэнк Фрати из Форт-Уорта? Что ж, он не мог не знать Акиву Рота из «Честного платежа». Рот, в конце концов, был бойфрендом его дочери. Внезапно мне понадобился мой револьвер, и понадобился срочно. Я выскочил из «шеви» и взбежал на крыльцо с ключами в руке. Перебирал их, когда с Хайнс-авеню на Нили-стрит вылетел автофургон и в скрипе тормозов остановился у дома 214, въехав левыми колесами на тротуар. Я огляделся. Никого. Пустынная улица. Ни одного прохожего, к которому можно обратиться за помощью. Не говоря уже о копе. Я сунул нужный ключ в замочную скважину, думая, что запру дверь перед их носом – кем бы они ни были – и позвоню копам. Уже переступил порог, оказавшись в горячем, спертом воздухе квартиры, где никто не живет, когда вспомнил, что телефона нет. Здоровенные парни бежали по лужайке. Трое. Один – с коротким обрезком трубы, во что-то завернутым. Нет, незваных гостей хватало на партию в бридж. Четвертый, Акива Рот, не бежал, а ровным шагом пересекал лужайку, сунув руки в карманы, безмятежно улыбаясь. Я захлопнул дверь, задвинул засов. Дверь тут же вышибли. Я метнулся в спальню. Пробежал где-то полпути. 15
Двое громил Рота затащили меня на кухню. Третий держал в руке обрезок трубы, обмотанный полосками темного войлока. Я увидел, как он демонстративно положил трубу на стол, за которым я столько раз ел. И надел желтые перчатки из сыромятной кожи. Рот привалился к дверному косяку, по-прежнему безмятежно улыбаясь. – Эдуардо Гутиеррес болен сифилисом, – сообщил он. – Болезнь уже повредила мозг. Он умрет через восемнадцать месяцев, но знаешь что? Его это не тревожит. Он верит, что вернется арабским эмиром или еще каким-то дерьмом. Как тебе это? Реагировать на non sequiturs – на коктейльных вечеринках, в общественном транспорте, в очереди в кассу кинотеатра – достаточно рискованно, и уж действительно трудно найти правильный ответ, когда двое держат тебя, а третий собирается избивать. Так что я промолчал. – Дело в том, что он не может тебя забыть. Ты выигрывал ставки, по которым выиграть не мог. Иногда ты проигрывал, но Эдди Гу вбил себе в голову безумную идею, будто, проигрывая, ты проигрывал специально. Понимаешь? Потом ты сорвал большой куш на Дерби, и он решил, что ты... ну, не знаю... какой-то телепат, который может видеть будущее. Ты знаешь, что он сжег твой дом? Я промолчал. – Потом, когда эти маленькие червячки действительно начали выгрызать ему мозг, он начал думать, что ты призрак или дьявол. Он оповестил весь Юг, Запад и Средний Запад: «Найдите этого Амберсона, поймайте его, убейте. Это не человек. Я почувствовал это в нем, но не обратил внимания. А теперь посмотрите на меня, больного и умирающего. И виноват в этом тот парень. Он призрак, или дьявол, или что-то такое». Безумие, правда? Съехавшая крыша. Я промолчал. – Кармо, я думаю, мой друг Джорджи не слушает. Я думаю, он засыпает. Разбуди его. Парень в желтых перчатках из сыромятной кожи повторил апперкот Тома Кейса, от своего бедра к моей левой щеке. Голова взорвалась болью, и какое-то время я все видел сквозь алый туман. – Что ж, теперь ты, похоже, проснулся, – кивнул Рот. – Так на чем я остановился? Ах да. На том, что ты превратился в личного монстра Эдди Гу. Из-за сифилиса, мы все это знали. Не будь тебя, он ополчился бы на какого-нибудь парикмахера. Или на девушку, которая слишком резко дрочила ему в автокино, когда Эдди только-только исполнилось шестнадцать. Иногда он не может вспомнить своего адреса, и ему приходится кому-то звонить, чтобы тот приехал и отвез его домой. Печально, правда? Это все червячки в голове. Но люди относятся к этому с юмором, потому что Эдди всегда был хорошим парнем. Мог рассказать анекдот, над которым ты смеялся до колик. Никто не думал, что ты настоящий. А потом монстр Эдди Гу объявляется в Далласе в моей конторе. Монстр ставит на то, что «Янкиз» побьют «Пиратов», хотя все знают, что такого просто не может быть, и в семи играх, хотя всем известно, что Серии столько не продлятся. – Это всего лишь везение. – Мой голос звучал глухо, потому что половина рта распухла. – Импульсивная ставка. – Это всего лишь глупость, а за глупость всегда надо платить. Кармо, врежь по колену этому сукину сыну. – Нет! – крикнул я. – Пожалуйста, не делайте этого! Кармо улыбнулся, будто я сказал что-то смешное, взял со стола обмотанную войлоком трубу и врезал мне по левому колену. Что-то хрустнуло, как большая костяшка пальца. Ногу пронзила жуткая боль. Я прикусил губу, чтобы подавить крик, и обвис на руках тех, кто держал меня. Они тут же меня приподняли. Рот по-прежнему стоял в дверях, сунув руки в карманы, безмятежно улыбаясь. – Ладно. Круто. Колено у тебя распухнет, между прочим. Ты не поверишь, как сильно оно распухнет. Но, черт, ты это купил, ты за это заплатил, так что теперь это твое. Это факты, мэм, ничего, кроме фактов. Державшие меня громилы заржали. – А факты таковы. Ни один человек, одетый, как ты в тот день, не приходит в мою контору, чтобы поставить такие деньги. Для одетого, как ты, импульсивная ставка – десять долларов, максимум двадцатка. Но «Пираты» выиграли, и это тоже факт. Тогда я начал думать, что Эдди Гу, возможно, прав. Что ты не призрак, и не дьявол, и не экстрасенс, ничего такого, но, возможно, ты знаешь того, кто что-то знает? Скажем, кто-то с кем-то сговорился, и «Пиратам» полагалось выиграть в Серии из семи игр. – Никто ни о чем не договаривается в бейсболе, Рот. После той истории с «Блэк сокс» в тысяча девятьсот девятнадцатом году . Ты букмекер и должен это знать. Он вскинул брови. – Ты знаешь мою фамилию? Эй, может, ты действительно экстрасенс. Но я не могу торчать здесь целый день. Он посмотрел на часы, как бы подтверждая свои слова. Большие и тяжелые, вероятно, «Ролекс». – Я пытался посмотреть, где ты живешь, когда ты пришел за деньгами, но ты закрыл адрес большим пальцем. Это нормально. Многие так делают. Я решил, что дам тебе уйти. Может, мне следовало послать за тобой парней, чтобы они избили тебя, даже прикончили, и взбудораженный разум Эдди Гу – или то, что от него осталось, – успокоился? Только потому, что какой-то парень рискнул и оставил меня без двенадцати сотен? На хрен, то, чего Эдди не знает, ему не повредит. А кроме того, если бы тебя убрали, он бы придумал что-нибудь еще. Скажем, что Генри Форд – антихрист или что-то в этом роде. Кармо, он опять не слушает, и меня это выводит из себя. Кармо ударил меня трубой пониже ребер, чуть не разрубив пополам. Сначала я почувствовал боль, зубами рвущую внутренности, а потом ее поглотила расходящаяся волна жара, будто в животе вспыхнул огненный шар. – Больно, да? – спросил Кармо. – Чтоб слушал. – Я думаю, ты мне что-то разорвал, – ответил я. Услышал какие-то хрипящие звуки и не сразу понял, что сам издаю их. – Я надеюсь, что, блин, разорвал, – кивнул Рот. – Я дал тебе уйти, козел. Я, блин, дал тебе уйти! Я забыл про тебя! А потом ты появляешься у Фрэнка, чтобы поставить на этот чертов бой Кейс – Тайгер. Тот же самый эм-о : большая ставка на очевидного аутсайдера и максимальный коэффициент, какой ты только можешь получить. На этот раз ты предсказал и гребаный раунд. И вот что здесь сейчас произойдет, друг мой: ты расскажешь мне, откуда ты все знаешь. Если ты это сделаешь, я сфотографирую тебя, какой ты теперь, и Эдди Гу будет доволен. Ему известно, что мертвым он тебя не получит, потому что Карлос сказал «нет», а Карлос – единственный, кого он слушается, даже теперь. Но если он увидит, что тебе досталось... Ох, но тебе еще не досталось в полной мере. Добавь ему, Кармо. Разукрась лицо. И Кармо молотил меня по лицу, а двое других держали. Он сломал мне нос, выбил несколько зубов, порвал левую щеку, один мой глаз полностью заплыл. В голове вертелась мысль: Я отключусь, или они меня убьют, но в любом случае боль уйдет. Но я не отключился, и в какой-то момент Кармо перестал меня бить. Он тяжело дышал, а на желтых перчатках из сыромятной кожи краснели пятна. Солнечный свет вливался в окна, разрисовывая выцветший линолеум веселенькими полосками. – Так лучше, – кивнул Рот. – Принеси из кабины «Полароид», Кармо. И поторопись. Я хочу побыстрее с этим покончить. Прежде чем уйти, Кармо стянул с рук перчатки и положил на стол рядом со свинцовой трубой. Некоторые полоски войлока отлепились. Пропитанные кровью. Мое лицо пульсировало болью, но меня больше тревожил живот. Горячий шар продолжал расширяться. Там случилось что-то очень плохое. – Еще раз, Амберсон. Как ты узнал о пятом раунде? Кто тебе сказал? Говори правду. – Это всего лишь догадка. – Я старался убедить себя, что говорю как человек с сильной простудой, но не получилось. Судя по голосу, я говорил как человек, избитый до полусмерти. Рот взял обрезок трубы, постучал по пухлой ладони. – Кто тебе сказал, гондон? – Никто. Гутиеррес прав. Я дьявол, а дьяволам известно будущее. – Ты испытываешь мое терпение. – Ванда слишком высокая для тебя, Рот. И слишком костлявая. На ней ты, наверное, выглядишь жабой, пытающейся трахнуть бревно. А может... Спокойствие, написанное на его лице, сменилось яростью. Полная трансформация не заняла и мгновения. Он взмахнул трубой, чтобы обрушить ее мне на голову. Я поднял левую руку и услышал треск, словно березовая ветвь сломалась под тяжестью снега. На этот раз, когда я повис на руках громил, они позволили мне свалиться на пол. – Гребаный остряк, как я ненавижу гребаных остряков. – Слова эти донеслись с большого расстояния. Или с большой высоты. Или их источник находился далеко-далеко и на большой высоте. Я наконец-то начал отключаться, и меня это радовало. Но я все-таки увидел Кармо, который принес «Полароид». Большой и громоздкий, с выдвигающимся объективом. – Поверните его, – распорядился Рот. – Сфотографируем с хорошей стороны. – Громилы подчинились, и Кармо протянул Роту «Полароид», а тот отдал Кармо обрезок трубы. Потом Рот поднял фотоаппарат к лицу. – Сейчас вылетит птичка, гребаный козел. Это для Эдди... Вспышка. – ...это для моей личной коллекции, которую я и не думал собирать, но теперь могу и начать... Вспышка. – ...а это тебе. Чтобы помнил, что должен отвечать, когда серьезные люди задают вопросы. Вспышка. Он выдернул третий снимок из «Полароида» и бросил в мою сторону. Снимок приземлился рядом с моей левой кистью... на которую Рот тут же и наступил. Хрустнули кости. Я заверещал и подтянул руку к груди. Он сломал мне как минимум один палец, может, и три. – Помни, что его надо убрать в темноту не позже чем через шестьдесят секунд, а не то все засветится. Если будешь в сознании. – Ты хочешь еще раз спросить его, откуда он все узнал? – полюбопытствовал Кармо. – Ты что, шутишь? Посмотри на него. Он уже не знает своего имени. Пошел он. – Рот уже начал поворачиваться, чтобы уйти, но остановился, шагнул ко мне. – Эй, говнюк. Это тебе на посошок. И пнул меня в голову, как мне показалось, обитым металлом мыском. Перед глазами вспыхнули звезды. Я ударился затылком о плинтус и провалился в темноту. 16
Думаю, без сознания я пролежал недолго, потому что полоски солнечного света на линолеуме вроде бы не сдвинулись. Во рту чувствовался привкус мокрой меди. Я выплюнул на пол наполовину свернувшуюся кровь вместе с куском зуба и начал подниматься. Пришлось схватиться здоровой рукой за один из кухонных стульев, потом за стол (который едва не свалился на меня), но в целом получилось легче, чем я ожидал. Моя левая нога онемела, штанина обтягивала распухшее, как мне и обещали, колено, но я думал, что все будет гораздо хуже. Я выглянул в окно, чтобы убедиться, что автофургон уехал, потом начал медленное, прихрамывающее путешествие в спальню. Сердце сотрясало грудь сильными мягкими ударами. Каждый отдавался болью в сломанном носу и заставлял вибрировать левую часть лица, похоже, со сломанной скулой. Боль отдавалась и в затылке. Шея затекла. Могло быть хуже, говорил я себе, тащась в спальню. Ты же на ногах, так? Просто возьми этот чертов револьвер, положи в бардачок, а потом довези себя до больницы. По большому счету ты в порядке. Возможно, в лучшем состоянии, чем Дик Тайгер этим утром. Я продолжал говорить это себе, пока не поднял руку к верхней полке. Когда я это сделал, что-то натянулось у меня в животе... а потом вроде бы покатилось. Горячая зона слева вдруг вспыхнула, словно на тлеющие угли плеснули бензина. Я нащупал кончиками пальцев рукоятку револьвера, подцепил большим пальцем предохранительную скобу, сдернул револьвер с полки. Он упал на пол и отскочил в спальню. Наверное, не заряжен. Я наклонился, чтобы поднять револьвер. Левое колено взвыло и подломилось. Я повалился на пол, и боль в животе резко усилилась. Тем не менее я добрался до револьвера, откинул цилиндр. Все-таки заряжен. Полностью. Я положил револьвер в карман и попытался вернуться на кухню, но колено слишком болело. И голова не унималась, выбрасывая черные щупальца из эпицентра, расположенного где-то в затылке. На животе, подгребая руками и отталкиваясь правой ногой, я дополз до кровати. Там мне вновь удалось встать, используя правые руку и ногу. Левая держала меня, но колено теряло подвижность. Мне следовало выметаться отсюда, и побыстрее. Наверное, я выглядел как Честер, помощник шерифа в «Дымке из ствола», когда выбирался из спальни, пересекал кухню и выходил из парадной двери, распахнутой, с торчащими щепками вокруг вышибленного замка. В голове вертелась фраза из сериала: Мистер Диллон, мистер Диллон, в «Лонгбранче» какая-то заварушка! Я миновал крыльцо, схватился за перила правой рукой, кое-как бочком спустился по лестнице. Всего-то четыре ступеньки, но головная боль усиливалась с каждым шагом. Я терял боковое зрение, а это не сулило ничего хорошего. Попытался повернуть голову, чтобы увидеть свой «Шевроле», но шея не шла на сотрудничество. В конце концов мне удалось развернуться всем телом, однако, увидев автомобиль, я осознал, что сесть за руль у меня не получится. Даже не получится открыть дверь со стороны пассажирского сиденья и положить револьвер в бардачок: если согнусь, боль и жар в боку вспыхнут с новой силой. Я достал револьвер из кармана и вернулся к крыльцу. Чуть наклонился и бросил револьвер под ступени. Там ему предстояло дожидаться меня. Затем снова выпрямился и медленно двинулся к тротуару. Детскими шажками, сказал я себе. Маленькими детскими шажками. Ко мне приближались двое мальчишек на велосипедах. Я пытался сказать им, что мне нужна помощь, но из распухшего рта вырвался только сухой хрип. Они переглянулись, потом налегли на педали и объехали меня по широкой дуге. Я повернул направо (распухшее левое колено предостерегало, что поворачивать налево – наихудший вариант из всех возможных) и поплелся по тротуару. Поле зрения продолжало сужаться. Теперь я смотрел на мир сквозь ружейный ствол или из жерла тоннеля. На мгновение подумал об упавшей дымовой трубе на металлургическом заводе Китчнера в Дерри. Доберись до Хайнс-авеню, говорил я себе. По Хайнс-авеню ездят автомобили. Ты должен до нее добраться. Но шел ли я к Хайнс или от Хайнс? Я не помнил. Видимый мир сжался до круга десять дюймов в диаметре. Голова раскалывалась, в животе бушевал лесной пожар. Падал я будто в замедленной съемке, а тротуар показался мне мягким, как пуховая подушка. Прежде чем я потерял сознание, что-то уперлось в меня, твердое и металлическое. Хриплый голос с высоты десяти миль спросил: – Эй, эй, парень? Что с тобой? Я повернулся. На это ушли все оставшиеся у меня силы, но я справился. Надо мной возвышалась старушка, которая обозвала меня трусом, когда я отказался вмешаться в разборку Ли и Марины в «День молнии». Должно быть, в тот день, потому что, не обращая внимания на августовскую жару, она вышла из дома все в той же розовой фланелевой ночной рубашке и стеганом жакете. И – возможно, потому, что бокс не выходил из той части моего мозга, которая продолжала соображать, – ее торчащие во все стороны волосы напомнили мне о Доне Кинге, а не об Эльзе Ланчестер. Она тыкала в меня одной из передних ножек ходунков. – Господибожемой. Кто так тебя избил? История выходила длинной, и я не успевал ее рассказать. Темнота наползала, но я этому только радовался, потому что боль в голове убивала. Эл заполучил рак легких, подумал я. Я заполучил Акиву Рота. В любом случае игра окончена. Оззи выигрывает. Нет, если я все-таки смогу ему помешать. Собрав все силы, я обратился к зависшему надо мной лицу, последнему светлому пятну в сжимающейся тьме. – Позвоните... девять один один. – Это куда? Разумеется, она не знала. Девять один один еще не изобрели. Я продержался достаточно долго, чтобы предпринять еще одну попытку. – Вызовите «скорую». Думаю, я повторил эти слова, но не уверен. Именно тогда темнота и поглотила меня. 17
С тех пор я задаюсь вопросом, кто угнал мой автомобиль. Подростки или громилы Рота? И когда это произошло? В любом случае воры не выпотрошили его и не разбили. Неделей позже Дек Симмонс забрал мой «Шевроле» со стоянки управления полиции Далласа, куда свозили числящиеся в угоне автомобили. Он находился в куда лучшем состоянии, чем я.
Глава 26
Следующие одиннадцать недель я вновь жил двумя жизнями. Одной, о которой я мало что знал – внешней, – и другой, которую знал очень хорошо. Я о внутренней жизни, в которой часто грезил о Желтой Карточке. Во внешней жизни женщина с ходунками (Альберта Хитчисон; Сейди потом нашла ее и подарила букет) стояла надо мной на тротуаре и орала, пока не появился сосед, который оценил ситуацию и вызвал «скорую». Та отвезла меня в «Паркленд», где мною занялся доктор Малькольм Перри, к которому потом поступят и Джон Ф. Кеннеди, и Ли Харви Освальд, но уже на грани смерти. Со мной ему повезло больше, хотя и мне до этой грани оставалось не много. Он зафиксировал у меня выбитые зубы, сломанный нос, сломанную скуловую кость, раздробленное левое колено, сломанную левую руку, выбитые пальцы и повреждения внутренних органов. Плюс сотрясение мозга, которое встревожило Перри больше всего. Мне рассказали, что я пришел в себя и заорал диким голосом при пальпации живота, но я этого не помню. Мне вставили катетер, и из меня мгновенно полился, по терминологии комментаторов боксерских поединков, «кларет». Поначалу жизненно важные показатели моего состояния оставались стабильными, но потом начали ухудшаться. У меня взяли анализ крови, определили группу и перелили мне четыре порции цельной крови... которые, как потом рассказала Сейди, жители Джоди вернули сторицей на передвижном пункте сдачи крови, приехавшем в город в конце сентября. Ей пришлось говорить мне об этом несколько раз, потому что я продолжал забывать. При подготовке к полостной операции меня осмотрел консультант-невролог, и мне сделали пункцию спинного мозга: в Стране прошлого не существовало ни компьютерной томографии, ни магнитно-резонансного обследования. Мне также рассказали, что я разговаривал с двумя медсестрами, которые переливали кровь. Сообщил им, что моя жена алкоголичка. Одна ответила, что это плохо, и спросила, как ее зовут. Я сказал, что она рыбка по имени Ванда , и весело рассмеялся. Потом вновь потерял сознание. Мне разорвало селезенку. Ее удалили. Пока я пребывал в отключке, а моя селезенка держала путь в те края, куда отправляются уже бесполезные органы, не относящиеся к категории жизненно важных, меня передали ортопедам. На сломанную руку наложили лонгету, а сломанную ногу заковали в гипс. За последующие недели на нем расписались многие. Иногда я знал их имена, по большей части – нет. Мне постоянно давали успокоительное, голову держали в фиксированном положении, кровать расположили под наклоном ровно в тридцать градусов. Фенобарбитал мне прописали не потому, что я находился в сознании (хотя, по словам Сейди, иногда я что-то бормотал). Врачи опасались, что я могу нечаянно повернуться и причинить себе еще больший вред. Если на то пошло, Перри и другие врачи (Эллертон приходил регулярно, чтобы справиться о моем самочувствии) относились к моей разбитой голове как к неразорвавшейся бомбе. Я до сих пор не знаю, что такое гематокрит и гемоглобин, но мои начали приходить в норму, и это всех радовало. Через три дня мне вновь сделали пункцию спинного мозга. Она показала признаки старой крови, а когда речь идет о пункциях спинного мозга, старое лучше нового. Из этого следовало, что я перенес серьезную черепно-мозговую травму, но пока можно воздержаться от трепанации черепа, рискованной процедуры, с учетом того, что моему телу приходилось сражаться на столь многих фронтах. Однако прошлое упрямо и защищает себя от возможных изменений. Через пять дней после поступления в больницу кожа вокруг разреза, сделанного для удаления селезенки, покраснела и стала теплой. На следующий день разрез вскрылся, и у меня подскочила температура. Мое состояние, которое после второй пункции называли уже не критическим, а только серьезным, вновь стало критическим. Согласно записи в моей медицинской карте, доктор Перри вновь прописал мне успокоительное, чтобы я по большей части лежал трупом. Седьмого сентября я на короткое время пришел в себя. Или мне так сказали. Женщина, красивая, если не считать шрама на лице, и пожилой мужчина с ковбойской шляпой на коленях сидели у моей кровати. – Ты знаешь свое имя? – спросила женщина. – Паддентарю, – ответил я. – Спросите еще раз, и я повторю. Мистер Джейк Джордж Паддентарю Эппинг-Амберсон провел в «Паркленде» семь недель, прежде чем его перевели в реабилитационный центр, небольшой комплекс для людей, восстанавливающих здоровье после длительного пребывания в больнице. В эти недели мне постоянно вводили внутривенно антибиотики, чтобы справиться с инфекцией, свившей гнездо в том месте, где раньше находилась селезенка. Лонгет на сломанной руке заменили длинным гипсом, и на нем тоже расписывались люди, фамилий которых я не знал. Перед самым переводом в «Эден-Фоллоус», реабилитационный центр, длинный гипс уступил место короткому. Примерно в это же время физиотерапевт принялся мучить мое колено, чтобы вернуть ему некое подобие подвижности. Мне рассказывали, что я много кричал, но я не помню. Малькольм Перри и персонал «Паркленда» спасли мне жизнь. Я в этом не сомневаюсь. От них я также получил непреднамеренный и нежеланный подарок, который оставался при мне и в «Эден-Фоллоус». Я говорю о вторичной инфекции, вызванной антибиотиками, которые накачивали в мой организм, чтобы побороть первичную. Я смутно помню, как меня рвало и как я проводил целые дни с судном под задницей. Помнится, в какой-то момент подумал: Я должен пойти в «Аптечный магазин на Центральной», который в Дерри, и повидаться с мистером Кином. Мне нужен каопектат. Но кто такой мистер Кин и где Дерри? Меня отпустили из больницы, когда пища начала задерживаться в желудочно-кишечном тракте, но я пробыл в «Эден-Фоллоус» почти две недели, прежде чем диарея прекратилась. Октябрь уже подходил к концу. Сейди (обычно я помнил ее имя, иногда забывал) принесла мне бумажный фонарь в форме тыквы с прорезанными отверстиями в виде глаз, носа и рта. Это воспоминание очень четкое, потому что я закричал, когда увидел фонарь. То были крики человека, который забыл что-то жизненно важное. – Что? – спросила она меня. – Что такое, дорогой? Что не так? Это Кеннеди? Что-то насчет Кеннеди? – Он собирается убить их всех молотком! – прокричал я в ответ. – Вечером Хэллоуина! Я должен остановить его! – Кто? – Она видела мои машущие руки, на ее лице отразился испуг. – Остановить кого? Но я не мог вспомнить. Заснул. Я спал много не только из-за медленного восстановления после травмы головы. Я постоянно чувствовал усталость. В тот день, когда меня избили, я весил сто восемьдесят пять фунтов. К тому времени, когда меня перевезли из больницы в «Эден-Фоллоус», похудел до ста тридцати пяти. Такой была внешняя жизнь Джейка Эппинга, которого безжалостно избили, после чего он едва не умер в больнице. Мою внутреннюю жизнь заполняла темнота, голоса и проблески сознания, напоминавшие молнии: они ослепляли меня своей яркостью, а потом пропадали, прежде чем я успевал выхватить из темноты хотя бы контуры окрестностей. По большей части я блуждал во тьме, ничего не соображая, но время от времени сознание возвращалось ко мне. Я вдруг обнаруживал, что мне так жарко, словно я в аду, и женщина кормила меня божественно холодными кусочками льда. ЖЕНЩИНА СО ШРАМОМ, которая иногда становилась Сейди. Я вдруг обнаруживал, что сижу на унитазе в углу комнаты, понятия не имея, как я туда попал, исторгая из себя галлоны жидкого, горячего дерьма, мой бок зудел и пульсировал болью, колено ревело. Я помню, как мне хотелось, чтобы кто-нибудь меня убил. Я вдруг обнаруживал, что пытаюсь выбраться из кровати, потому что должен сделать что-то ужасно важное. Мне казалось, что от меня зависит судьба всего мира. МУЖЧИНА С КОВБОЙСКОЙ ШЛЯПОЙ был рядом. Поймал меня и помог улечься в кровать до того, как я упал на пол. «Еще рано, сынок, – услышал я от него. – Сначала надо набраться сил». Я вдруг обнаруживал, что говорю – или пытаюсь говорить – с двумя полицейскими в форме, которые пришли, чтобы задать вопросы по поводу моего избиения. На жетоне одного я прочитал фамилию «ТИППИТ». Пытался сказать ему, что он в опасности. Пытался сказать, чтобы он запомнил пятое ноября. Месяц был правильный, день – нет. Я не мог вспомнить правильную дату и в раздражении принялся колотить по своей глупой голове. Копы в недоумении переглянулись. НЕ-ТИППИТ вызвал медсестру. Медсестра пришла с врачом, врач сделал мне укол, и я уплыл в небытие. Я вдруг обнаруживал, что слушаю Сейди, которая читала мне сначала «Джуда Незаметного», потом «Тесс из рода д'Эбервиллей». Я знал эти истории и успокаивался, когда слушал их вновь. В какой-то момент, по ходу «Тесс», я что-то вспомнил. – Я вынудил Тессику Колтроп оставить нас в покое. С¡ейди посмотрела на меня. – Ты про Джессику? Джессику Колтроп? Ты ее вынудил? Как? Ты помнишь? Но я не помнил. И это ушло. Я вдруг обнаруживал, что смотрю на Сейди, которая стоит у маленького окна и плачет, глядя на дождь. Но по большей части я блуждал в темноте. МУЖЧИНОЙ С КОВБОЙСКОЙ ШЛЯПОЙ был Дек, но однажды я подумал, что он – мой дедушка, и меня это жутко напугало, потому что дед Эппинг умер и... Эппинг – это же моя фамилия. Держись за нее, велел я себе, но поначалу не вышло. Несколько раз меня навещала ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА С КРАСНОЙ ПОМАДОЙ. Иногда я думал, что это миз Мими, иногда – что миз Элли. Однажды понял, что это Ирен Райан, сыгравшая бабулю Клампетт в сериале «Деревенщина в Беверли-Хиллз». Я сказал ей, что бросил мобильник в пруд. «Теперь он спит с рыбами. Мне бы очень хотелось его вернуть». Приходила МОЛОДАЯ ПАРА. Сейди сказала: «Посмотри, это Майк и Бобби Джил». «Майк Коулслоу», – вырвалось у меня. МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК ответил: «Почти в точку, мистер А», – и улыбнулся, но по его щеке сбежала слеза. Позже, когда Сейди и Дек приезжали в «Эден-Фоллоус», они сидели со мной на диване. Сейди брала меня за руку и спрашивала: – Как его фамилия, Джейк? Ты ни разу не назвал мне его фамилию. Как мы сможем остановить его, если мы не знаем, кто он и где находится? – Я собираюсь остеклить его. – Я прилагал невероятные усилия, чтобы вспомнить. Заболел затылок, но я не отступался. – Остановить его. – Без нашей помощи ты не сможешь остановить и блоху, – заметил Дек. Но я знал, что Сейди слишком милая, а Дек слишком старый. Ей вообще не следовало вводить его в курс дела. А может, это не имело значения. Потому что он все равно ей не поверил. – Желтая Карточка остановит вас, если вы вмешаетесь, – предупредил я. – Я единственный, кого ему не остановить. – Кто такой Желтая Карточка? – спросила Сейди, наклонившись вперед и взяв меня за руки. – Я не помню, но он не может остановить меня, потому что я не отсюда. Только он останавливал меня. Или что-то останавливало. Доктор Перри сказал, что моя амнезия поверхностная и временная, и, наверное, поставил правильный диагноз... но лишь до определенной степени. Если я очень уж старался вспомнить то, что полагал наиболее важным, голова безумно болела, я спотыкался на каждом шагу, перед глазами все плыло. И что хуже всего, я внезапно засыпал. Сейди спросила доктора Перри, может, это нарколепсия. Он ответил, что скорее всего нет, но, похоже, встревожился. – Он просыпается, когда вы зовете его или трясете за плечо? – Да. – Такое случается, когда он расстраивается из-за того, что не может что-то вспомнить? Утвердительный ответ. – Тогда я совершенно уверен, что это пройдет, как проходит его амнезия. Наконец – мало-помалу – мой внутренний мир начал сливаться с внешним. Мне открылось, что я Джейкоб Эппинг, учитель, и каким-то образом перенесся в прошлое, чтобы предотвратить убийство президента Кеннеди. Сначала я попытался отвергнуть эту идею, но я знал, слишком многое о грядущих годах, и речь шла не об откровениях, а о воспоминаниях. «Роллинг Стоунз», попытка импичмента Клинтона, пылающие башни Всемирного торгового центра. Кристи, моя пьющая и доставившая столько хлопот бывшая жена. Как-то вечером, когда мы с Сейди смотрели «Сражение», я вспомнил, что сделал с Фрэнком Даннингом. – Сейди, я убил человека перед тем, как приехать в Техас. Это случилось на кладбище. Мне пришлось. Он собирался убить всю свою семью. Сейди смотрела на меня, ее глаза округлились, рот открылся. – Выключи телик, – попросил я. – Парень, который играет сержанта Сандерса – не могу вспомнить его фамилии, – ему отрежет голову лопастью вертолета. Пожалуйста, Сейди, выключи телевизор. Она выключила, потом опустилась передо мной на колени. – Кто собирается убить президента Кеннеди? Где он будет находиться в момент убийства? Я изо всех сил попытался вспомнить. Не заснул, но и вспомнить не смог. Я приехал во Флориду из Мэна, это я помнил. На «Форде-Санлайнере», потрясающем автомобиле. Из Флориды я поехал в Новый Орлеан, а оттуда в Техас. Я помнил, как слушал «Земного ангела», когда пересекал границу штата, мчась со скоростью семьдесят миль в час по автостраде 20. Я помнил большущий щит «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТЕХАС». А рядом другой, с рекламой «СОННИС Би-би-кью», 27 МИЛЬ». После этого – разрыв пленки. На другой стороне – учительство и жизнь в Джоди. Яркие воспоминания о том, как я танцевал свинг с Сейди и лежал с ней в постели в «Кэндлвуд бунгалос». Сейди рассказала мне, что я также жил в Форт-Уорте и Далласе, но она не знала, где именно. У нее остались только два телефонных номера, которые уже отключили. Я тоже не знал, где там жил, хотя думал, что одно место могло называться Кадиллак-стрит. Сейди просмотрела карты и заверила меня, что ни в одном из городов Кадиллак-стрит нет. Я уже вспомнил многое, но не фамилию убийцы, не место, откуда он собирался убить президента. И понятно почему. Прошлое скрывало это от меня. Упрямое прошлое. – У убийцы есть дочка. Я думаю, ее имя – Эйприл. – Джейк, я хочу тебя кое о чем спросить. Возможно, ты рассердишься, но раз уж от этого зависит столь многое – судьба мира, по твоим же словам, – мне нужно это знать. – Спрашивай. – Я сомневался, что какой-то ее вопрос может меня разозлить. – Ты мне лжешь? – Нет. – Я говорил правду. В тот момент. – Я сказала Деку, что нам нужно позвонить в полицию. Он показал мне статью в «Морнинг ньюс», в которой сообщалось о двухстах угрозах убить президента и делались предположения о потенциальных убийцах. Он говорит, что и крайне правые из Далласа и Форт-Уорта, и крайне левые из Сан-Антонио пытаются вынудить Кеннеди отказаться от поездки в Техас. Он говорит, что полиция передала всю информацию об угрозах и потенциальных убийцах ФБР, но те даже не чешутся. Он говорит, что Джей Эдгар Гувер только одного человека ненавидит больше, чем Джей-Эф-Кея, и это его брат Бобби. Меня не очень-то волновало, кого ненавидел Джей Эдгар Гувер. – Ты мне веришь? – Да. – Она вздохнула. – Вик Морроу действительно умрет? Так его звали, точно. – Да. – На съемках «Сражения»? – Нет, какого-то другого фильма. Она разрыдалась. – Только ты не умирай, Джейк... пожалуйста. Я хочу, чтобы ты поправился. Мне постоянно снились кошмары. Иногда я переносился на пустую улицу, похожую на Главную в Лисбон-Фоллс, иногда – на кладбище, где я застрелил Фрэнка Даннинга, иногда – на кухню Энди Каллема, мастера криббиджа... но обычно в забегаловку Эла Темплтона. Мы сидели в кабинке с видом на «Городскую стену славы». Эл болел (умирал), но его глаза ярко сверкали. «Человек с желтой карточкой олицетворяет упрямое прошлое, – говорил он. – Ты это знаешь, так?» Да, я это знал. «Он думал, что ты умрешь после того, как тебя так жестоко избили, но ты не умер. Он думал, ты умрешь от инфекций, но ты не умер. Теперь он блокирует эти воспоминания – самые важные, – потому что знает: это его последняя надежда остановить тебя». «Каким образом? Он мертв». Эл качал головой: «Нет, это я мертв». «Кто он? Что он? И как он может ожить? Он перерезал себе горло, и карточка стала черной. Я это видел!» «Понятия не имею, дружище. Знаю только одно: он не сможет тебя остановить, если ты откажешься останавливаться. Ты должен добраться до всех этих воспоминаний». «Тогда помоги мне! – прокричал я и сжал его исхудавшую руку, похожую на птичью лапу. – Скажи мне, как зовут того парня! Это Чепмен? Мэнсон? – Обе фамилии вызывали какие-то ассоциации, но я чувствовал, что мне нужна другая. — Ты меня в это втянул, так помогай!» В этот момент сна Эл открывает рот, чтобы назвать нужную мне фамилию, но вмешивается Желтая Карточка. Если мы на Главной улице, он выходит или из зеленого дома, или из «Кеннебек фрут». Если на кладбище – из разрытой могилы, как зомби в фильмах Джорджа Ромеро. Если в закусочной, дверь внезапно распахивается. Карточка, которая заткнута за ленту его широкополой шляпы, такая черная, что выглядит прямоугольной дырой в никуда. Он мертвый. Разлагающийся. Его старое длиннополое пальто покрыто пятнами плесени. В глазницах копошатся черви. Он ничего не может тебе сказать, потому что сегодня день двойной выплаты, кричит Желтая Карточка, теперь ставший Черной Карточкой. Я поворачиваюсь к Элу, только Эл уже превратился в скелет с зажатой в зубах сигаретой – и просыпаюсь весь в поту. Ищу воспоминания, но воспоминаний нет. Дек приносил мне статьи о близящемся визите Кеннеди, надеясь, что они помогут вспомнить. Не помогли. Однажды, лежа на диване (после внезапного приступа сна), я услышал, как они двое спорили насчет звонка в полицию. Дек говорил, что анонимный звонок оставят без внимания, а звонок от имени кого-то из нас принесет неприятности нам всем. – Мне все равно! – кричала Сейди. – Я знаю, вы думаете, что он чокнутый, а если он прав? Кем вы будете себя чувствовать, если из Далласа в Вашингтон Кеннеди увезут в гробу? – Если вы позвоните в полицию, милая, они уделят Джейку самое пристальное внимание. И по вашим словам, Джейк убил человека в Новой Англии, прежде чем приехать сюда. Сейди, Сейди, лучше бы ты ему этого не говорила. Она перестала спорить, но не сдалась. Иногда пыталась как-то ошеломить меня, чтобы заставить вспомнить, как ошеломляют человека, чтобы избавить его от икоты. Не срабатывало. – И что мне с тобой делать? – грустно спрашивала она. – Не знаю. – Может, попытаешься зайти с другой стороны? Попытаешься обойти блок? – Я пытаюсь. Думаю, этот человек служил в морской пехоте. – Я потер затылок, в котором начала усиливаться боль. – Но мог служить и во флоте. Черт, Кристи. Я не знаю. – Сейди, Джейк. Я Сейди. – Разве я не так тебя назвал? Она покачала головой и попыталась улыбнуться. Двенадцатого, во вторник после Дня ветеранов, «Морнинг ньюс» опубликовала большую передовицу о предстоящем визите Кеннеди и о том, какое значение имеет его приезд для города. «Многие горожане готовы встретить молодого и неопытного президента с распростертыми объятиями, – говорилось в статье. – Ажиотаж нарастает. Разумеется, этому способствует и приезд его красивой и харизматичной жены». – Прошлой ночью тебе снова снился Желтая Карточка? – спросила меня Сейди, когда вошла. Праздничный день она провела в Джоди, главным образом для того, чтобы полить цветы и, как она это называла, «напомнить о своем существовании». Я покачал головой. – Милая, ты проводишь здесь больше времени, чем в Джоди. А как же твоя работа? – У меня теперь неполная рабочая неделя, спасибо миз Элли. Все нормально, а когда я уеду с тобой... если мы уедем... я просто должна увидеть, что случится. Она отвела глаза и принялась раскуривать сигарету. Наблюдая, как долго она постукивает ею по кофейному столику, а потом возится со спичками, я пришел к удручающему выводу: у Сейди оставались сомнения. Я предсказал мирный исход ракетного кризиса, я знал, что Дика Тайгера нокаутируют в пятом раунде... но сомнения оставались. И я ее не винил. Окажись я на ее месте, наверное, у меня тоже оставались бы сомнения. Потом она просияла. – Но у меня отличная замена, и готова спорить, ты можешь догадаться, о ком я говорю. Я улыбнулся. – Это... – Но я не мог вспомнить имени. Я буквально видел его – выдубленное ветром загорелое лицо, ковбойская шляпа, галстук-шнурок, – однако утром того вторника с именем ничего не выходило. Начал болеть затылок, там, где я ударился о плинтус... но какой плинтус, в каком доме? Меня страшно злило, что я этого не знаю. Кеннеди прибывает через десять дней, а я даже не могу вспомнить гребаное имя этого старика. – Попытайся, Джейк. – Я пытаюсь, – ответил я. – Пытаюсь, Сейди! – Подожди. У меня идея. Она положила дымящуюся сигарету в один из желобков пепельницы, направилась к двери, вышла из комнаты, закрыла дверь за собой. Потом открыла и заговорила комично-хрипатым, низким голосом, совсем как тот старик всякий раз, когда навещал меня: – Как поживаешь сегодня, сынок? Что-нибудь ел? – Дек, – вырвалось у меня. – Дек Симмонс. Он женился на миз Мими. А потом она умерла в Мексике. В ее честь мы провели вечер памяти. Головная боль ушла. Как рукой сняло. Сейди захлопала в ладоши и подбежала ко мне. Меня наградили долгим и сладким поцелуем. – Видишь? – сказала она, оторвавшись от моих губ. – Ты можешь это сделать. Еще не поздно. Как его зовут, Джейк? Как зовут этого безумного негодяя? Но я не мог вспомнить. Шестнадцатого ноября «Таймс гералд» опубликовала маршрут кортежа Кеннеди. Он начинался в аэропорту Лав-Филд и заканчивался в «Трейд-март» выступлением Кеннеди перед членами городского совета и приглашенными гостями. Номинально он собирался приветствовать открытие Исследовательского центра для выпускников и поздравить Даллас с экономическими успехами последнего десятилетия, но «Таймс гералд» спешила сообщить всем, кто еще этого не знал, что истинная причина выступления – чисто политическая. Техас проголосовал за Кеннеди в 1960 году, однако в шестьдесят четвертом все выглядело не так радужно, пусть даже Кеннеди по-прежнему собирался баллотироваться в тандеме со стариной Джонсоном, уроженцем Техаса. Циники все еще называли вице-президента Линдон-Разгром, намекая на выборы в сенат в 1948 году, когда он одержал победу, которая дурно пахла, набрав на восемьдесят семь голосов больше соперника. Давняя, конечно, история, но прозвище указывало на смешанные чувства, которые техасцы питали к президенту. Перед Кеннеди – и, разумеется, перед Джеки – ставилась задача помочь Линдону-Разгрому и губернатору Техаса Джону Коннолли укрепить боевой дух сторонников. – Посмотри сюда. – Длинный палец Сейди двигался по прочерченной линии маршрута. Кварталы и кварталы Главной улицы. Потом Хьюстон-стрит. Везде высокие здания. – Этот человек будет поджидать кортеж на Главной улице? Должен поджидать там, как думаешь? Я слушал ее вполуха. Потому что увидел кое-что еще. – Посмотри, Сейди, кортеж проследует по бульвару Черепашьего ручья. У нее загорелись глаза. – Это должно случиться там? Я с сомнением покачал головой. Вероятно, нет, но о бульваре Черепашьего ручья я знал что-то, имеющее отношение к человеку, которого пришел останавливать. И когда я думал об этом, кое-что всплыло на поверхность. – Он собирался спрятать винтовку и вернуться за ней позже. – Спрятать где? – Не имеет значения, это уже случилось. Это часть прошлого. – Я закрыл глаза руками, потому что свет в комнате внезапно стал слишком ярким. – Перестань думать об этом. – Она убрала газету. – Расслабься, а не то опять разболится голова и придется принимать таблетку. От них ты становишься таким заторможенным. – Да, – кивнул я. – Я знаю. – Тебе надо выпить кофе. Крепкого кофе. Она пошла на кухню и сварила кофе. Когда вернулась, я уже похрапывал. Проспал три часа и мог бы пробыть в Стране коматоза и дольше, но она разбудила меня, тряхнув за плечо. – Что ты помнишь о приезде в Даллас? – Я не помню, как приехал. – Где ты остановился? В отеле? В гостинице для автомобилистов? Снял комнату? На мгновение мне смутно вспомнился двор и много окон. Швейцар? Возможно. Потом все ушло. Головная боль вновь начала набирать силу. – Не знаю. Я только помню, что пересек границу штата по двадцатому шоссе и видел рекламу барбекю. Но до Далласа оставалось ехать и ехать. – Я знаю, но нам не придется ехать так далеко. Если ты въехал в Техас по двадцатому шоссе, то по нему же и добрался до Далласа. Сегодня уже поздно, а завтра отправимся на автомобильную прогулку. – Наверное, ничего не выйдет. – Но я тем не менее почувствовал, как вспыхнула искорка надежды. Сейди осталась на ночь, а утром мы покинули Даллас по Пчелиному шоссе, как называли его горожане, и покатили на восток к Луизиане. Сейди сидела за рулем моего «шеви», который снова был на ходу после замены сломанного замка зажигания. Дек за этим проследил. Она доехала до Террелла, потом свернула с шоссе на покрытую выбоинами автостоянку у придорожной церкви – Спаса-на-крови, как мы прочитали на доске объявлений на высохшей лужайке. Под названием церкви было послание к пастве: «ЧИТАЛ ЛИ ТЫ СЕГОДНЯ СЛОВО ВЕЛИКОЕ БОЖЬЕ?» Некоторые буквы отвалились, так что на доске осталось: «ИТАЛ И ТЫ СЕ ОДНЯ СЛОВО ЕЛ КОЕ Б ЖЕ?» Сейди с тревогой взглянула на меня. – Ты сможешь сесть за руль на обратном пути? Я особо и не сомневался, что смогу. Дорога ровная и прямая, коробка передач автоматическая. Левая негнущаяся нога не при делах. Только... – Сейди? – Я повернулся к ней, впервые сев за руль с конца августа и максимально отодвинув сиденье назад. – Что? – Если я засну, хватай руль и выключай зажигание. Она нервно улыбнулась. – Можешь не беспокоиться. Я убедился, что дорога свободна, и выехал на шоссе. Поначалу не решался разгоняться быстрее сорока пяти миль, но в воскресенье мы ехали чуть ли не в одиночестве, так что я немного расслабился. – Ни о чем не думай, Джейк. Не пытайся что-нибудь вспомнить, пусть все происходит само собой. – Жаль, что мы не на «Санлайнере». – Тогда представь себе, что это «Санлайнер», и пусть он едет, куда ему хочется. – Ладно, но... – Никаких но. День прекрасный. Ты едешь в новый для себя город, тебе нет нужды тревожиться из-за убийства Кеннеди; потому что до него еще далеко. Годы. Да, день выдался прекрасный. И я не заснул, хотя подустал – после того как меня избили, впервые провел столько времени вне четырех стен. Мои мысли продолжали возвращаться к придорожной церкви. Скорее всего церкви для черных. Они, вероятно, пели псалмы, как никогда не петь белым, и читали «СЛОВО ВЕЛИКОЕ БОЖЬЕ» с множеством «аллилуйя» и «восславим Иисуса». Мы въехали в Даллас. Я поворачивал налево и направо – вероятно, чаще направо, потому что левая рука оставалась слабой и поворот руля, даже при наличии гидроусилителя, причинял боль. Скоро я заблудился в боковых улицах. Я заблудился, все верно, подумал я. Мне нужно, чтобы кто-нибудь подсказал, куда ехать, как тот парнишка в Новом Орлеане направил меня в отель «Мунстоун». Только не в «Мунстоун». В «Монтелеоне». И отель, в котором я поселился в Далласе, назывался... назывался... На мгновение я подумал, что название сейчас уплывет, как иногда уплывало даже имя Сейди. Но потом увидел швейцара и эти поблескивающие окна, выходящие на Торговую улицу, и все срослось. Я жил в отеле «Адольф». Да. Потому что он находился рядом с... Но это не вспомнилось. Эта часть воспоминаний по-прежнему блокировалась. – Дорогой? Все в порядке? – Да. А что? – Ты аж подпрыгнул. – Это моя нога. Немного свело. – Ничего не выглядит знакомым? – Нет, – ответил я. – Ничего. Она вздохнула. – Еще одна идея приказала долго жить. Наверное, нам лучше вернуться домой. Хочешь, чтобы я села за руль? – Пожалуй. – Я дохромал до пассажирского сиденья, думая: Отель «Адольф». Запиши, когда вернешься в «Эден-Фоллоус». Тогда не забудешь. Когда мы вернулись в маленькую трехкомнатную квартирку с пандусами, больничной кроватью и поручнями по обе стороны унитаза, Сейди спросила, не хочу ли я прилечь. – И прими таблетку. Я пошел в спальню, снял туфли – этот процесс занимал теперь много времени – и лег. Таблетку принимать не стал. Хотел, чтобы голова оставалась ясной. Хотел, чтобы теперь она постоянно оставалась ясной. Кеннеди и Даллас разделяли всего пять дней. Ты жил в отеле «Адольф», потому что он находился рядом с чем-то. С чем? Что ж, отель находился рядом с маршрутом кортежа, опубликованным в газете, а это сужало поиск... да, до каких-то двух тысяч зданий, не говоря уже о статуях, памятниках и стенах, за которыми мог спрятаться предполагаемый снайпер. И сколько переулков на пути следования кортежа? Десятки. Сколько надземных пешеходных переходов, с которых кортеж будет виден как на ладони? На Западной аллее пересмешника, на Леммон-авеню, на бульваре Черепашьего ручья? Кортежу предстояло проехать по всем этим улицам. А сколько их еще на Главной улице и на Хьюстон-стрит? Ты должен вспомнить или кто он, или откуда он собирается стрелять. Если бы я выудил из памяти первое, то добрался бы и до второго. Я это знал. Но моя память продолжала возвращаться к церкви на шоссе 20, где мы развернулись. К Спасу-на-крови на Пчелином шоссе. Многие люди видели в Кеннеди спасителя. Эл Темплтон точно видел. Он... Мои глаза широко раскрылись, и я перестал дышать. В другой комнате зазвонил телефон, и я услышал, как Сейди ответила на звонок. Она говорила тихо, думая, что я сплю. «СЛОВО ВЕЛИКОЕ БОЖЬЕ». Я вспомнил день, когда увидел полное имя Сейди с одним закрытым слогом, так что на виду осталось только «Дорис Дан». Опять гармония той же силы. Закрыл глаза. Представил себе, что закрываю пальцем «В ИКОЕ БОЖЬЕ». Осталось «СЛОВО ЕЛ». Слово Эла. У меня была его тетрадка. Но где? Где она теперь? Дверь приоткрылась. В спальню заглянула Сейди. – Джейк? Ты спишь? – Нет, – ответил я. – Просто лежу. – Ты что-нибудь вспомнил? – Нет. Сожалею. – Еще есть время. – Мне каждый день вспоминается что-то новое. – Дорогой, звонил Дек. Говорит, что по школе ходит какая-то инфекция и он ее подхватил. Он спрашивает, смогу ли я выйти на работу завтра и во вторник. Может, и в среду. – Поезжай, – ответил я. – Если ты откажешься, он попытается выйти сам, а он уже немолод. – У меня в голове, как неоновая вывеска, вспыхивала и гасла короткая фраза: «СЛОВО ЭЛА, СЛОВО ЭЛА, СЛОВО ЭЛА». Она села рядом со мной. – Ты уверен? – Со мной все будет хорошо. И я не останусь один. Завтра придут ПАТСЕСы, помнишь? – Так мы называли патронажных сестер, приходивших к выздоравливающим. В моем случае их работа заключалась в том, чтобы убедиться, что я не буйствую. Если бы начал буйствовать, это могло означать, что мой мозг все-таки поврежден. – Точно. В девять утра. Написано на календаре, на случай, что ты забудешь. И доктор Эллертон... – Придет на ленч. Я помню. – Хорошо, Джейк. Это хорошо. – Он сказал, что принесет сандвичи. И молочные коктейли. Хочет, чтобы я набрал вес. – И тебе надо набрать вес. – Плюс лечебная физкультура в среду. Пытка для ноги утром, пытка для руки после полудня. – Мне не хочется оставлять тебя, когда так мало времени до... ты знаешь. – Если я что-нибудь вспомню, Сейди, я тебе позвоню. Она взяла меня за руку и наклонилась так низко, что я почувствовал аромат ее духов и слабый запах табака. – Ты обещаешь? – Да. Конечно. – Я вернусь в среду вечером, не позже. Если Дек не сможет выйти на работу и в четверг, тогда библиотека останется на замке. – Ничего со мной не случится. Она легонько поцеловала меня, направилась к двери, потом повернулась. – Я очень надеюсь, что Дек прав и это всего лишь бредовая идея. Не могу и представить себе такого: мы знали и не смогли предотвратить. С тем же успехом мы могли бы сидеть в гостиной и наблюдать по телевизору, как... – Я вспомню. – Правда, Джейк? – Должен. Она кивнула, но даже с задернутыми шторами я увидел сомнение на ее лице. – До моего отъезда мы еще успеем поужинать. Закрой глаза, и пусть таблетка делает свое дело. Поспи. Я закрыл глаза, в полной уверенности, что не засну. И меня это вполне устраивало, потому что я хотел подумать о «Слове Эла». Через какое-то время до меня долетел запах готовящейся пищи. Пахло вкусно. Когда я вышел из больницы и меня рвало и тянуло дристать каждые десять минут, все запахи вызывали отвращение. Теперь ситуация улучшилась. Я начал засыпать. Увидел Эла, сидящего напротив меня в одной из кабинок его забегаловки, в бумажной шляпе, сдвинутой на левый глаз. Фотографии знаменитостей маленького городка смотрели на нас, но Гарри Даннинга среди них не было. Я уже спас его. Возможно, второй раз я спас его и от Вьетнама. Точно сказать не мог. Он все еще не дает вспомнить, так, дружище? – спросил Эл. Да. Не дает. Но ты уже ближе. Недостаточно близко. Я понятия не имею, куда положил эту твою чертову тетрадку. Ты положил ее в какое-нибудь безопасное место. Это поможет сузить поиск? Я уже собрался ответить, что нет, но подумал: «Слово Эла» в безопасности. В безопасности. Потому что... Я открыл глаза, и впервые за долгие недели широко улыбался. Тетрадка в банковской ячейке. Дверь открылась. – Ты голоден? Еда в духовке. – Что? – Джейк, ты проспал больше двух часов. Я сел, перекинул ноги через край кровати. – Тогда давай поедим. Глава 27
11.17.63 (Воскресенье) Сейди хотела помыть посуду после нашей трапезы, которую она называла ужином, а я – обедом, но я велел ей собирать чемодан. Маленький, синий, с закругленными углами. – Твое колено... – Мое колено выдержит мытье нескольких тарелок. Тебе пора ехать, чтобы выспаться перед рабочим днем. Десять минут спустя тарелки лежали на сушке, подушечки пальцев покалывало, а Сейди стояла у двери. С небольшим чемоданом в руке, с локонами, обрамляющими лицо. Никогда она не казалась мне такой хорошенькой. – Джейк? Скажи мне что-нибудь хорошее о будущем. На ум ничего не шло. Мобильники? Нет. Террористы-смертники? Пожалуй, нет. Таяние полярных льдов? В другой раз. Тут я улыбнулся. – Ты получишь две новости по цене одной. «Холодная война» закончилась, а президент – черный. Она начала улыбаться. Потом поняла, что я не шучу. У нее отвисла челюсть. – Ты говоришь о негре в Белом доме? – Само собой. Только в мои дни эти люди предпочитают, чтобы их называли афроамериканцами. – Ты серьезно? – Да. – Господи! – Очень многие произнесли это слово на следующий день после выборов. – Он... справляется со своей работой? – Мнения разнятся. Если тебя интересует мое, он все делает не хуже, чем можно ожидать, учитывая сложности. – На этой ноте я и отправлюсь в Джоди. – Она рассеянно усмехнулась. – В состоянии шока. Сейди спустилась по пандусу, поставила чемодан в закуток, который служил в «жуке» багажником. Послала мне воздушный поцелуй, уже начала садиться за руль, но так я ее отпустить не мог. Не мог и бежать – доктор Перри говорил, что бегать я смогу месяцев через восемь, а то и через год, – однако прохромал по пандусу с максимально возможной скоростью. – Подожди, Сейди, одну минутку! Мистер Кенопенски сидел у соседней двери в инвалидном кресле, закутанный в куртку, с портативным приемником «Моторола» на коленях. На тротуаре Норма Уиттен медленно продвигалась к почтовому ящику на углу, опираясь на две деревяшки, больше напоминавшие лыжные палки, чем костыли. Она повернулась и помахала нам рукой, пытаясь улыбнуться застывшей стороной лица. Сейди, окутанная сумерками, вопросительно смотрела на меня. – Захотел тебе кое-что сказать. Что лучше тебя у меня никого и ничего не было. Она рассмеялась и обняла меня. – Аналогично, добрый сэр. Наш поцелуй затянулся и продолжался бы еще дольше, если бы не сухие хлопки справа от нас. Мистер Кенопенски аплодировал. Сейди подалась назад, но взяла меня за запястья. – Ты мне позвонишь, да? Держи меня... как ты говоришь? В курсе? – Именно. – Но я не собирался держать ее в курсе. Дека или полицию тоже. – Потому что самому тебе с этим не справиться, Джейк. Ты слишком слабый. – Это я знаю, – ответил я, подумав: Мне нельзя быть слабым. – Позвони, чтобы я знал, что ты доехала. Когда «жук» повернул за угол и скрылся из виду, мистер Кенопенски подал голос: – Ты лучше соблюдай осторожность, Амберсон. Эта дама – хранитель. – Я знаю. – Я постоял у подъездной дорожки, дожидаясь благополучного возвращения миз Уиттен из путешествия к почтовому ящику. Она вернулась. Я ушел в дом. 2
Первым делом я достал кольцо с ключами из верхнего ящика комода и начал перебирать, удивленный тем, что Сейди не показала их мне, чтобы освежить мою память... но, разумеется, она не могла подумать обо всем. Ключей я насчитал двенадцать. Понятия не имел, от каких они замков, но практически не сомневался, что «шлейдж» открывал входную дверь в моем доме... в Сабаттусе? Я думал, что да, но мог и ошибиться.
3
Телефон зазвонил почти в половине десятого. Сейди доехала благополучно.
4
(Понедельник)
5
Доктор Эллертон приехал на ленч. Привез огромные сандвичи с ростбифом, хрустящий картофель фри, сочащийся маслом, и обещанные молочные коктейли. Я съел сколько смог, и немало. Ко мне возвращался аппетит.
6
Ехал я медленно и осторожно, но к тому моменту, как я вошел в «Первый зерновой банк» и показал ключ от ячейки, колено уже сильно болело.
7
Воспоминания хлынули потоком, и я сидел в кабинке, жадно хватая ртом воздух.
8
Стук по стеклу. Потом голос: «...в порядке? Мистер, вы в порядке?» Я открыл глаза, поначалу не имея ни малейшего представления, где нахожусь. Посмотрел налево и увидел полицейского в форме, который стучал в стекло водительской двери моего «шеви». Тут до меня дошло. На полпути к «Эден-Фоллоус», уставший, взволнованный и объятый ужасом одновременно, я вдруг почувствовал, что сейчас засну, и тут же свернул к тротуару, благо нашлось свободное место. Случилось это около двух пополудни. С того момента, судя по солнцу, прошло порядка двух часов. Я опустил стекло. – Извините, патрульный. Я вдруг почувствовал сильную сонливость и решил, что лучше сразу остановиться. Он кивнул: – Да-да, спиртное именно так действует. Сколько вы выпили перед тем, как сесть за руль? – Ничего. Несколько месяцев тому назад у меня была черепно-мозговая травма. – Я повернул голову, чтобы показать ему место, где не отросли волосы. Отчасти его это убедило, но он все равно попросил дыхнуть. Тут уж убедился окончательно. – Дайте взглянуть на ваше водительское удостоверение. Я протянул ему выданное в Техасе. – Вы не собираетесь сегодня ехать в Джоди? – Нет, патрульный, я еду в северный Даллас. Сейчас живу в реабилитационном центре «Эден-Фоллоус». Я вспотел. Надеялся, что если он и заметит, сочтет, что иначе быть не может, когда человек засыпает в автомобиле с поднятыми стеклами в теплый ноябрьский день. Я также надеялся – истово, – что он не попросит показать ему содержимое портфеля, который лежал на переднем пассажирском сиденье. В 2011 году я мог бы отказать ему в такой просьбе, сказав, что сон в автомобиле – не повод для обыска. Черт, там, где я остановился, даже счетчика не было. Но в 1963 году коп имел полное право на досмотр. Наркотики он бы не нашел, зато обнаружил бы крупную сумму наличными, рукопись с названием «Место убийства» и тетрадку с подозрительными записями о Далласе и ДФК. Меня отвезут в ближайший полицейский участок для допроса или в «Паркленд» на психиатрическое освидетельствование. Коп постоял, здоровенный и краснолицый, словно нарисованный Норманом Рокуэллом и сошедший с обложки «Сэтеди ивнинг пост». Потом протянул мне водительское удостоверение. – Хорошо, мистер Амберсон. Возвращайтесь в ваш «Фоллоус», и я советую вам сразу поставить автомобиль на стоянку и больше сегодня не садиться за руль. Вид у вас больной. – Именно так я и собираюсь поступить. В зеркало заднего вида я наблюдал, как он провожает меня взглядом. Я боялся, что засну снова еще до того, как он останется за поворотом. Причем отрублюсь безо всякого предупреждения, мгновенно, просто вырулю с мостовой на тротуар, может, задавлю пешехода или троих и закончу свой путь в витрине мебельного магазина. Когда я наконец-то припарковался у своего маленького коттеджа с ведущим к входной двери пандусом, голова болела, глаза слезились, колено пульсировало... но мои воспоминания об Освальде оставались четкими и ясными. Я положил портфель на кухонный стол и позвонил Сейди. – Я пыталась дозвониться до тебя, когда пришла домой после школы, но ты не брал трубку. Я волновалась. – Зашел к мистеру Кенопенски поиграть в криббидж. – Без этой лжи я никак не мог обойтись. И предстояло запомнить все, что я говорю. Да и лгать следовало очень убедительно, потому что Сейди хорошо меня знала. – Что ж, рада это слышать. – И потом, без паузы: – Как его зовут? Как зовут этого человека? Ли Освальд. Едва не сорвалось с языка – она застала меня врасплох. – Я... по-прежнему не знаю. – Ты замялся. Я слышала. Я ждал обвинения во лжи, так крепко сжимал трубку, что заболела рука. – На этот раз ты едва не вспомнил, верно? – Похоже на то, – осторожно согласился я. Мы поговорили еще пятнадцать минут, и все это время я смотрел на портфель, в котором лежала тетрадка Эла. Сейди попросила перезвонить ей этим вечером, перед тем как я буду ложиться спать. Я пообещал. 9
Я решил вновь раскрыть синюю тетрадку после выпуска новостей «Хантли-Бринкли сообщают». Сомневался, что удастся найти что-то полезное. Последние, торопливые записи Эла информативностью не отличались. Он не думал, что «Миссия “Освальд”» затянется так надолго. Я, кстати, тоже. Путь к этому всем недовольному ничтожеству напоминал продвижение по заваленной деревьями дороге, а в результате прошлое еще и могло защищаться. Но я остановил Даннинга. Это вселяло надежду. У меня уже появились наметки плана, который позволял мне остановить Освальда, не попав в тюрьму или на электрический стул в Хантсвилле. И мне хватало причин для того, чтобы остаться на свободе. Главная из них проводила этот вечер в Джоди. Возможно, кормила Дека Симмонса куриным супом. Я медленно продвигался по моей приспособленной для нужд инвалидов квартире, собирая вещи. Хотел, чтобы после моего отъезда от Джорджа Амберсона осталась разве что старая пишущая машинка. Я надеялся, что у меня есть время до среды, но если Сейди скажет, что Деку лучше и она собирается вернуться во вторник вечером, придется ускорить отъезд. И где мне прятаться, пока я не закончу свою работу? Очень хороший вопрос. Фанфары возвестили о начале выпуска новостей. На экране появился Чет Хантли. – После выходных, проведенных во Флориде, где президент Кеннеди наблюдал за испытательным пуском ракеты «Поларис» и навещал выздоравливающего отца, он провел трудовой понедельник, произнеся пять речей за девять часов. Вертолет – «Морпех-один» – приземлялся под радостные крики толпы. Вот Кеннеди приближается к толпе, одной рукой приглаживая растрепавшиеся волосы, а другой придерживая галстук. Он шагал впереди агентов секретной службы, которым пришлось перейти на бег трусцой, чтобы не отстать. Я зачарованно наблюдал, как он протиснулся между оградительными барьерами и нырнул в ожидающую толпу, пожимая руки направо и налево. На лицах агентов читался ужас. – Этот сюжет из Тампы, – продолжил Хантли, – где Кеннеди пожимал руки почти десять минут. Он доставляет массу хлопот людям, чья работа – оберегать его жизнь, но вы видите, как это всем нравится. И он идет им навстречу, Дэвид... при всей приписываемой ему отчужденности, он наслаждается обязанностями, которые налагает политика. Кеннеди уже продвигался к лимузину, по-прежнему пожимая руки и иногда попадая в женские объятия. Его поджидал кабриолет с откинутым верхом, как две капли воды похожий на тот, что повезет ДФК из аэропорта Лав-Филд на встречу с пулей Освальда. Может, и тот самый. На мгновение на черно-белом экране в толпе промелькнуло знакомое лицо. Я сидел на диване и наблюдал, как президент Соединенных Штатов пожимает руку моему букмекеру из Тампы. Понятия не имею, правду ли говорил Рот о сифилисе, который подхватил Эдуардо Гутиеррес, или только повторял пущенный кем-то слух, но тот заметно похудел, полысел, и в его глазах читалось недоумение, словно он не понимал, где находится, да и кто он такой. По обе стороны от Эдуардо стояли крепкие парни, одетые, как и агенты секретной службы, в строгие костюмы, несмотря на флоридскую жару. Через мгновение он исчез с экрана, и камера уже показывала Кеннеди, отъезжающего в кабриолете, такого уязвимого. Президент махал рукой и широко улыбался. Экран заполнило морщинистое, обаятельно улыбающееся лицо Хантли. – Не обошлось и без забавного момента, Дэвид. Когда президент входил в танцевальный зал «Интернейшнл инн», где ждали члены Торговой палаты Тампы, чтобы выслушать его речь... смотрите сами. Когда Кеннеди вошел, махая рукой членам Торговой палаты, которые приветствовали его стоя, пожилой господин в тирольской шляпе и кожаных коротких штанах заиграл «Слава вождю» на огромном аккордеоне, который буквально подмял его под себя. Президент остановился, медленно повернулся к нему, а потом вскинул руки, как бы говоря: «Ну ни фига себе». И впервые я увидел в нем настоящего человека, каким уже хорошо представлял Освальда. В этой замедленной реакции, в этих вскинутых руках я увидел не просто чувство юмора, а высокую оценку удивительной абсурдности жизни. Дэвид Бринкли тоже улыбался. – Если Кеннеди переизберут, возможно, этого господина пригласят сыграть на инаугурационном балу. Возможно, «Польку пивного бочонка», а не «Славу вождю». Тем временем в Женеве... Я выключил телевизор, вернулся к дивану и открыл тетрадку Эла. Пролистывая, продолжал видеть перед собой Кеннеди. И его улыбку. Чувство юмора. Чувство абсурда. Человек в окне шестого этажа книгохранилища ими не обладал. Освальд вновь и вновь доказывал, что менять ход истории – дело не для таких, как он. 10
Я с ужасом обнаружил, что пять из шести последних страниц записей Эла – о пребывании Ли в Новом Орлеане и его бесплодных попытках перебраться на Кубу через Мексику. Только на самой последней странице речь пошла о подготовке к покушению, и записи эти показались мне слишком поверхностными и небрежными. Эл, несомненно, знал эту часть истории наизусть и, вероятно, полагал, что будет уже поздно, если я не сумею остановить Освальда к третьей неделе ноября. О. снова в Техасе. Он и Марина живут врозь. Она – в доме Рут Пейн. О. приезжает туда по выходным. Рут нашла О. работу в книгохранилище через соседа (Бюэла Фрейзиера). Рут называет О. «чудесным молодым человеком». В рабочие дни О. живет в Далласе. В пансионе. О. начинает работать в книгохранилище. Переносит книги, разгружает грузовики и т.д. О. исполняется 24. Рут и Марина устраивают ему сюрприз – вечеринку. О. их благодарит. Плачет. Рождается 2-я дочь: Одри Рейчел. Рут отвозит Марину в больницу (Паркленд), пока О. на работе. Винтовка лежит в гараже Пейнов, завернутая в одеяло. О. регулярно посещает агент ФБР Джеймс Хости. Подогревает его паранойю. О. приходит в дом Пейнов. Умоляет Марину вновь жить вместе с ним. М. отказывается. Последняя соломинка, ломающая хребет О. О. оставляет все свои деньги на комоде для Марины. Вместе с обручальным кольцом. Едет из Ирвинга к книгохранилищу с Бюэлом Фрейзиером. Везет с собой что-то завернутое в плотную коричневую бумагу. Бюэл спрашивает, что это. «Палка для штор в моей новой квартире», – отвечает ему О. Вероятно, винтовка «Ман-Карк» в разобранном виде. Бюэл паркуется на автомобильной стоянке в двух кварталах от книгохранилища. Три минуты ходьбы. 11.50. О. сооружает снайперское гнездо в ю.-в. углу 6-го этажа, используя картонные коробки, чтобы укрыться от рабочих, которые на другой стороне настилают фанеру под новый пол. Ленч. На 6-м этаже только он. Все остальные ждут президента. 11.55. О. собирает и заряжает «Ман-Карк». Кортеж прибывает к Дили-плаве. О. стреляет три раза. 3-я пуля убивает ДФК. Наиболее важные для меня сведения – адрес пансиона, в котором жил Освальд, – в записях Эла отсутствовали. Я едва подавил желание выбросить тетрадку в окно. Вместо этого встал, надел пальто, вышел из дома. Почти стемнело, но по небу уже плыла луна в третьей четверти. В ее свете я увидел мистера Кенопенски, который, сгорбившись, сидел в своем кресле с «Моторолой» на коленях. Я спустился по пандусу и захромал к нему. – Мистер Кей? Все в порядке? Несколько секунд он не отвечал и не двигался, и я решил, что он умер. Потом мистер Кенопенски поднял голову и улыбнулся. – Слушаю мою музыку, сынок. Вечером на Кей-эм-эй-ти играют свинг, и я возвращаюсь в прошлое. В те дни я мог танцевать линди и банни-хоп как никто другой, хотя сейчас по мне этого не скажешь. Луна сегодня красавица, правда? Я придерживался того же мнения. Какое-то время мы молча любовались луной, а я думал о предстоящей работе. Может, я и не знал, где находится Ли в этот вечер, но мог точно сказать, где лежит сейчас его винтовка: в гараже Рут Пейн, завернутая в одеяло. Допустим, я пойду и заберу ее? Я мог бы даже забраться в гараж. Это же Страна прошлого, где люди частенько не запирали дома, не говоря уже о гаражах. А если Эл ошибся? При покушении на Уокера Ли спрятал винтовку совсем не там, где предполагал Эл. Даже если... – О чем задумался, сынок? – спросил мистер Кенопенски. – У тебя такой несчастный вид. Надеюсь, проблема не с женщиной? – Нет. Пока еще нет. Дадите совет? – Да, сэр, дам. Это единственное, на что способны старики, когда они уже не могут прыгать через скакалку или сесть за руль. – Допустим, вы знаете человека, который собирается сделать что-то плохое. Знаете, что он твердо решил это сделать. Если вы однажды остановили этого человека, скажем, отговорили от задуманного, как по-вашему, он попытается сделать это снова или во второй раз уже не решится? – Трудно сказать. Ты, наверное, думаешь, что негодяй, изуродовавший лицо твоей женщины, может вернуться и довершить начатое? – Что-то в этом роде. – Безумец. – Вопросительных ноток не слышалось. – Да. – Здравомыслящие люди в большинстве случаев понимают намек, – продолжил мистер Кенопенски. – Рехнувшиеся – крайне редко. Видел это в далеком прошлом, до появления электрических фонарей и телефонов. Предупреждаешь их – они приходят снова, избиваешь – они нападают из засады, сначала на тебя, потом на того, за кем охотились с самого начала. Выгоняешь из округа – они сидят на границе и ждут. Если имеешь дело с такими психами, самое безопасное – надолго упечь их за решетку. Или убить. – И я так думаю. – Не позволяй ему вернуться и изрезать ножом то, что осталось, если он на это нацелился. Если она тебе дорога, а мне кажется, что так оно и есть, ты за нее в ответе. Я это знал, хотя речь шла уже не о Клейтоне. Вернулся в свою маленькую стандартную квартирку, сварил крепкий черный кофе и сел за стол, раскрыв блокнот. Общий план у меня уже сформировался, но теперь я хотел начать более детальную проработку. Вместо этого начал клевать носом. Потом заснул. Проснулся почти в полночь, щека болела там, где прижималась к клетчатой клеенке кухонного стола. Заглянул в блокнот. Я не знал, нарисовал ли это до того, как заснул, или просыпался на некоторое время, чтобы нарисовать. Не мог вспомнить. Оружие. Не «Манлихер-Каркано», а револьвер. Мой револьвер. Тот самый, который я бросил под крыльцо дома 214 по Западной Нили-стрит. Наверное, он лежал там до сих пор. Я надеялся, что он там лежит. Потому что намеревался им воспользоваться. 11
(Вторник)
12
Я поехал (все еще медленно, но уже увереннее) через весь город на Западную Нили-стрит, гадая, а что я буду делать, если обнаружится, что в квартире на первом этаже уже живут. Наверное, пришлось бы покупать новый револьвер или пистолет... но мне требовался «полис спешл» тридцать восьмого калибра, хотя бы потому, что именно таким я воспользовался в Дерри и та миссия завершилась успешно.
13
Вместо того чтобы вернуться в «Эден-Фоллоус», я поехал в центр Далласа и остановился у магазина спортивных товаров, где купил набор для чистки стрелкового оружия и коробку патронов. Меньше всего мне хотелось, чтобы револьвер дал осечку или взорвался у меня в руках. Следующая остановка пришлась на отель «Адольф». Как выяснилось, свободный номер я мог получить только на следующей неделе. Швейцар доверительно сообщил мне, что по случаю визита президента все отели забиты под завязку, однако за доллар он с радостью припаркует мой автомобиль на стоянке. «Но только до четырех дня. Потом начинается строгая проверка». Часы уже показывали полдень. Дили-плаза располагалась лишь в трех или четырех кварталах, но добирался я туда достаточно долго. Я устал, голова раскалывалась от боли, несмотря на «Гудис паудер». Техасцы обожали жать на клаксон, и каждый гудок простреливал голову. Я часто отдыхал, приваливаясь плечом к стенам зданий и стоя на здоровой ноге, как цапля. Какой-то таксист спросил, все ли со мной в порядке. Я заверил его, что прекрасно себя чувствую. Солгал. Я чувствовал себя обессиленным и несчастным. Человек с негнущимся коленом не должен взваливать на себя будущее мира. С безмерной радостью я плюхнулся задом на ту самую скамью, где сидел в 1960 году, через несколько дней после прибытия в Даллас. Вяз, который тогда прикрывал меня своей тенью, сегодня только постукивал голыми ветвями. Я вытянул больную ногу, облегченно выдохнул. Потом посмотрел на отвратительный кирпичный куб Хранилища школьных учебников. Окна, выходящие на Хьюстон-стрит и улицу Вязов, блестели в лучах холодного полуденного солнца. Мы знаем секрет, говорили они. Мы собираемся стать знаменитыми, особенно одно из нас, в юго-восточном углу на шестом этаже. Мы собираемся стать знаменитыми, и ты не сможешь нам в этом помешать. От здания определенно веяло угрозой. Только ли у меня сложилось такое впечатление? Я обратил внимание, что несколько человек перешли на другую сторону улицы Вязов перед тем, как пройти мимо Хранилища, и решил, что нет. Ли сейчас находился в здании, и я не сомневался, что во многом наши мысли совпадали. Смогу ли я это сделать ? Сделаю ли ? В этом ли мое предназначение ? Роберт больше не твой брат, думал я. Теперь я твой брат, Ли, брат по оружию. Ты просто этого не знаешь. За Хранилищем учебников, на грузовой станции, взревел двигатель. Стайка полосатохвостых голубей поднялась в воздух, какое-то время покружила над рекламой «Хертц» на крыше Хранилища, а потом полетела к Форт-Уорту. Убей я его до двадцать второго, Кеннеди остался бы в живых, но я наверняка угодил бы в тюрьму или психиатрическую лечебницу на двадцать или тридцать лет. А если бы я убил его двадцать второго? В тот самый момент, когда он собирал бы винтовку? Столь долгое ожидание таило в себе огромный риск, и раньше я всеми силами старался его избежать, но теперь думал, что смогу это сделать. Более того, это мой единственный шанс избежать наказания. Конечно, при таком раскладе мне бы очень помог напарник, но доверял я только Сейди, а ее не хотел втягивать ни при каких обстоятельствах. Даже в том случае, если бы Кеннеди пришлось умереть или мне сесть в тюрьму. Ей и так досталось. Медленным шагом я двинулся в обратный путь. Обернувшись, бросил последний взгляд на Техасское хранилище школьных учебников. Оно смотрело на меня. Я в этом не сомневался. И разумеется, развязка могла наступить только здесь, представлять что-то еще я мог только по глупости. Меня тянуло к этой кирпичной громадине, как корову на скотобойне – вниз по желобу. 14
(Среда)
15
20 ноября 1963 г.
16
Я запаковал свою жизнь в ипостаси Джорджа Амберсона в багажник «шеви» с характерными задними плавниками, напоминающими крылья чайки, сунул в щель между дверью и косяком записку для инструктора по лечебной физкультуре и уехал с тяжелым сердцем, в тоске по дому. Сейди покинула Джоди даже раньше, чем я предполагал, – до рассвета. Я уехал из «Эден-Фоллоус» в девять. Ее «жук» остановился у тротуара в четверть десятого. Она прочитала записку для инструктора, вошла, открыв дверь ключом, который я ей дал. На каретке пишущей машинки лежал конверт с ее именем на лицевой стороне. Она вскрыла его, прочитала письмо, села на диван перед выключенным телевизором и заплакала. Она все еще плакала, когда пришла инструктор по лечебной физкультуре... но сожгла письмо, как я и просил.
17
Мерседес-стрит затихла под обложенным облаками небом. Девочек-попрыгуний я не увидел, они были в школе, вероятно, внимательно слушали рассказ учительницы о грядущем визите президента, но табличка «СДАЕТСЯ», как я и ожидал, вновь висела на шатких перилах крыльца. С номером телефона. Я поехал на автомобильную стоянку у склада «Монтгомери уорд» и позвонил по телефону-автомату, стоявшему рядом с погрузочной площадкой. Нисколько не усомнился, услышав: «Да, это Мерритт», — что говорю с тем самым человеком, который сдал дом 2703 Ли и Марине. Я буквально видел его стетсон и кричаще расшитые сапоги. Я объяснил ему, что мне нужно, и он рассмеялся, не веря своим ушам. – Я не сдаю на неделю. Это хороший дом, приятель. – Это лачуга. Я был в ней, так что знаю. – Подождите мин... – Нет, сэр, это вы подождите. Я дам вам пятьдесят баксов, чтобы провести в этой дыре уик-энд. Это почти месячная аренда, и в понедельник вы сможете вновь вывесить на крыльце свою табличку. – А почему бы вам?.. – Потому что из-за приезда Кеннеди все отели Далласа и Форт-Уорта забиты. Я проехал долгий путь, чтобы увидеть его, и не собираюсь проводить ночь в Ярмарочном парке или в Дили-плазе. Я услышал, как щелкнула поднесенная к сигарете зажигалка. Мерритт обдумывал мои слова. – Время уходит. Тик-так. – Как вас зовут, приятель? – Джордж Амберсон. – Я уже жалел, что не вселился в дом без звонка. Уже собирался это сделать, но подумал, что приезд патрульной машины полицейского управления Форт-Уорта ни к чему хорошему не приведет. Я сомневался, что обитателей Мерседес-стрит, где по праздникам иногда взрывали куриц, волновали скваттеры, но лучше перестраховаться, чем потом рвать на себе волосы. Теперь я не ходил вокруг карточного домика – жил в нем. – Встретимся перед домом через полчаса. Максимум через сорок пять минут. – Я буду в доме, – ответил я. – У меня есть ключ. Вновь пауза. – Где вы его взяли? Я не собирался выдавать Айви, пусть она теперь жила в Мозеле. – У Ли. Ли Освальда. Он дал мне его, чтобы я мог поливать комнатные растения. – У этого маленького говнюка были комнатные растения? Я повесил трубку и вернулся к дому 2703. Мой временный арендодатель, возможно, подгоняемый любопытством, прибыл в своем «Крайслере» буквально через пятнадцать минут. В стетсоне и расшитых сапогах. Я сидел в гостиной, вслушиваясь в разговоры призраков людей, которые прежде здесь жили. Они все стремились выговориться. Мерритт хотел побольше узнать об Освальде – тот действительно чертов коммунист? Я ответил, что нет, хороший парень из Луизианы и теперь работает в доме, чьи окна выходят на улицу, по которой в пятницу предстоит проехать президентскому кортежу. Сказал, что собираюсь попросить Ли позволить мне насладиться зрелищем, стоя радом с ним. – Гребаный Кеннеди! – Мерритт чуть не кричал. – Вот уж кто точно коммунист. Кто-то должен пристрелить этого сукина сына, пока он не натворил бед. – Хорошего вам дня. – Я открыл дверь. Он ушел, но в скверном настроении. Привык к тому, что арендаторы ходят перед ним на задних лапках. Пройдя несколько шагов по крошащейся бетонной дорожке, повернулся. – Все оставите в полном порядке, как и было, слышите? Стоя на пороге, я оглядел гостиную: вытертый ковер, осыпающаяся штукатурка, продавленное кресло. – Будьте уверены. Сел и попытался вновь настроиться на волну призраков: Ли и Марины, Маргариты и де Мореншильдта. Вместо этого разом провалился в сон, как со мной теперь случалось. Пробуждаясь, услышал пение и решил, что оно долетает из сна. – Чарли Чаплин во Франции ЩАС! Смотрит, как дамы танцуют у НАС! Пение никуда не делось и когда я открыл глаза. Я подошел к окну и выглянул. Девочки, которые прыгали через скакалку, стали выше и старше, но именно их я видел здесь раньше, можете не сомневаться. Необыкновенное трио. Лицо той, что прыгала, покрывали какие-то высыпания, хотя до подростковых прыщей ей оставалось еще года четыре. Может, переболела коревой краснухой. – Салют капитану! – Салют королю! – пробормотал я и пошел в ванную, чтобы умыться. Вода из крана потекла ржавая, но достаточно холодная для того, чтобы окончательно меня разбудить. Разбитые часы я заменил дешевым «Таймексом» и увидел, что уже половина третьего. Голода я не чувствовал, но понимал, что поесть надо, а потому поехал в «Барбекю» мистера Ли. На обратном пути остановился у аптечного магазина, чтобы купить еще одну упаковку порошков от головной боли. Заодно купил пару детективов Джона Д. Макдональда. Девочки-попрыгуньи ушли. Мерседес-стрит, обычно шумную, в этот вечер окутывала тишина. Как зрительный зал перед тем, как поднимется занавес и начнется последнее действие, подумал я. Начал есть, но хотя мясо на ребрышках было острым и нежным, выкинул почти все. 18
Я попытался заснуть в большой спальне, но призраки Ли и Марины никак не хотели угомониться. Поэтому ближе к полуночи я перебрался в спальню поменьше. Нарисованные Розеттой Темплтон девочки по-прежнему украшали стены, однако их одинаковые свитера (Розетта отдавала предпочтение зеленому мелку) и большие черные туфли показались мне успокаивающими. Я подумал, что Сейди улыбнулась бы, увидев этих девочек. Особенно одну, с короной «Мисс Америки».
19
(Четверг)
20
Я вернулся на Мерседес-стрит и читал книжки. Ждал, когда же упрямое прошлое свалит меня с ног желудочным гриппом... или мне на голову обрушится крыша... или под домом 2703 разверзнется земля, утаскивая меня в глубокий провал. Я почистил револьвер тридцать восьмого калибра, зарядил новыми патронами, разрядил, почистил снова. Очень надеялся, что внезапно навалится сон – как бы это помогло скоротать время, – но напрасно. Минуты еле тащились, с неохотой складываясь в часы, и каждый приближал Кеннеди к пересечению Хьюстон-стрит и улицы Вязов. Сегодня никаких внезапных приступов сна, подумал я. Это произойдет завтра. Когда наступит критический момент, я просто отключусь. А открыв глаза, узнаю, что дело сделано и прошлое защитило себя. Такое могло случиться. Я знал, что могло. Если бы случилось, мне пришлось бы выбирать: найти Сейди и жениться на ней или вернуться и начать все сначала. Думая об этом, я понимал, что на самом деле никакого решения принимать не придется. Мне бы не хватило сил, чтобы вернуться и пойти на второй круг. Так или иначе, все определится завтра. Последний шанс охотника. В тот вечер Кеннеди, Джонсоны и Коннелли присутствовали на торжественном обеде, организованном в Хьюстоне Лигой латиноамериканских граждан. Гостей потчевали аргентинской кухней: ensalada rusa и тушеное мясо, известное как guiso. После обеда Джеки произнесла речь – на испанском. Я привез из ресторана бургеры и картофель фри. Поел... точнее попытался. Пару раз укусил бургер, а потом все отправилось в мусорный бак, который стоял за домом. Я дочитал оба романа Макдональда. Подумал о том, чтобы достать из багажника рукопись своего романа, но меня замутило даже от мысли о чтении собственного произведения. В итоге я уселся в продавленное кресло и не поднимался с него до темноты. Потом пошел в маленькую комнатушку, где спали Розетта Темплтон и Джун Освальд. Лег, сняв туфли, но в одежде, подложив под голову диванную подушку, которую принес из гостиной. Дверь оставил открытой, свет в гостиной не погасил. Смотрел на нарисованных мелками девочек в зеленых свитерах. Я знал, что впереди ночь, в сравнении с которой предыдущий долгий день покажется очень и очень коротким. Мне предстояло лежать без сна – со свешивающимися почти до пола ногами, – пока первый свет двадцать второго ноября не начнет просачиваться в окна. Лежал я очень долго, терзаемый «что-если», «а-как-бы-все-вышло» и мыслями о Сейди. Мне так ее недоставало, я так хотел, чтобы она была рядом, что внутри все болело. В какой-то момент, вероятно, далеко за полночь (я перестал смотреть на часы, медленное движение стрелок вгоняло в депрессию), я провалился в сон, глубокий и без сновидений. Одному Богу известно, как долго я спал бы следующим утром, если бы меня не разбудили. Кто-то мягко тряс меня за плечо. – Проснись, Джейк. Открой глаза. Я сделал, как велено, хотя, увидев, кто сидит у кровати, поначалу решил, что мне все это снится. Но протянул руку, коснулся штанины ее вылинявших джинсов, почувствовал под ладонью материю. Волосы завязаны в узел на затылке, почти никакой косметики, на левой щеке – уродливый шрам. Сейди. Она меня нашла. Глава 28
11.22.63 (Пятница) Я сел и инстинктивно, не думая, обнял ее. Она обняла меня в ответ, очень крепко. Потом поцеловал, пробуя на вкус ее реальность – смешавшиеся запахи табака и «Эйвона». Запах помады проигрывал – нервничая, она чуть ли не всю ее облизала. Я вдыхал ароматы ее шампуня, дезодоранта, маслянистый запах пота. Но прежде всего ощущал ее тело, бедро, и грудь, и шрам на щеке. Рядом со мной сидела Сейди. – Который час? – Мой надежный «Таймекс» остановился. – Четверть девятого. – Ты шутишь? Быть такого не может! – Тем не менее. И я не удивлена в отличие от тебя. Как давно ты в последний раз спал, а не отрубался на пару часов? Я все еще свыкался с тем, что Сейди здесь, в доме в Форт-Уорте, где раньше жили Марина и Ли. Как такое могло быть? Во имя Господа, как? Но это еще не все. Кеннеди в этот момент тоже в Форт-Уорте, произносит речь за завтраком, устроенным местной Торговой палатой в отеле «Техас». – Мой чемодан в багажнике моего автомобиля. Мы поедем на «жуке» или твоем «шеви»? «Жук» больше подойдет. Его легче припарковать. И все равно придется заплатить за парковку немалые деньги. Парковщики уже на улицах, размахивают своими флагами. Я их видела. – Сейди. – Я покачал головой, словно пытался разогнать застилающий разум туман, потом схватил туфли. В голове носились мысли, в огромном количестве, но все они кружились, словно подхваченные смерчем бумажки, и я не мог поймать ни одной. – Я здесь. Да. В этом и проблема. – Ты не можешь ехать со мной. Это слишком опасно. Я думал, что все тебе объяснил, но, возможно, выразился недостаточно ясно. Когда ты пытаешься изменить прошлое, оно кусает тебя. И может загрызть, если дать ему шанс. – Ты выразился достаточно ясно. Но ты не сможешь сделать это один. Надо трезво смотреть на ситуацию, Джейк. Ты набрал несколько фунтов, но по-прежнему худой как щепка. Ты хромаешь при ходьбе, и сильно. Тебе приходится останавливаться и отдыхать через каждые две сотни шагов. И что ты сделаешь, если придется бежать? Я промолчал. Впрочем, я ее слушал. При этом заводил часы и устанавливал время. – Но это еще не самое худшее. Ты... ой! Что ты делаешь? Я ухватил ее за бедро. – Убеждаюсь, что ты настоящая. До сих пор не могу в это поверить. – «Борту номер один» менее чем через три часа предстояло приземлиться в Лав-Филде. Там кто-то подарит Джеки Кеннеди розы. На другой из техасских остановок ей вручили букет желтых роз, но в Далласе она получит красные. – Я настоящая, и я здесь. Послушай меня, Джейк. Самое худшее не в том, насколько ты далек от хорошей физической формы. Самое худшее – твои внезапные приступы сна. Разве ты не думал об этом? Я думал об этом очень много. – Если прошлое такое злобное, как ты говоришь, что, по-твоему, произойдет, если тебе удастся добраться до человека, на которого ты охотишься, прежде, чем он нажмет спусковой крючок? Прошлое – не злобное, это неправильный термин, но я понимал, что она хотела сказать, и возразить было нечего. – Ты просто не понимаешь, во что впутываешься. – Прекрасно понимаю. И ты забываешь кое-что очень важное. – Она взяла меня за руки, заглянула в глаза. – Я не просто твоя любимая женщина, Джейк... если ты меня по-прежнему любишь... – Именно поэтому я и боялся твоего внезапного появления. – Ты говоришь, что какой-то человек собирается убить президента, и у меня есть основания верить тебе, отталкиваясь от других твоих прогнозов, которые сбылись. Ты наполовину убедил даже Дека. «Он знал, что Кеннеди приедет, до того, как об этом узнал сам Кеннеди, – сказал Дек. – И он знал, что Кеннеди приедет с миссис». Но ты ведешь себя так, будто ты единственный, кого это заботит. Отнюдь. Дека тоже заботит. Он бы приехал, если бы не лежал с высокой температурой. И меня заботит. Я не голосовала за него, но я американка, а потому он не просто президент, он мой президент. Мои слова не кажутся тебе слишком напыщенными? – Нет. – Хорошо. – Ее глаза сверкнули. – У меня нет ни малейшего желания позволить какому-то безумцу застрелить его, и я не собираюсь заснуть в самый неподходящий момент. – Сейди... – Дай мне закончить. Времени у нас не много, поэтому ты должен слушать внимательно. Ты слушаешь? – Да, мэм. – Хорошо. Тебе от меня не избавиться. Заруби это на носу – не избавиться. Я иду с тобой. Если ты не пустишь меня в свой «шеви», я поеду следом на «жуке». – Господи Иисусе. – Я не знал, молюсь я или ругаюсь. – Если мы когда-нибудь поженимся, я буду делать все, что ты скажешь, пока ты будешь относиться ко мне по-доброму. Меня так воспитали, и я верю, что в этом и заключается работа жены (О да, дитя шестидесятых, подумал я). Я готова оставить все, что я знаю, здесь и последовать за тобой в будущее. Потому что я люблю тебя и потому что верю тебе. Знаю, что будущее, о котором ты говоришь, действительно существует. Я, вероятно, никогда не предъявлю тебе другой ультиматум, но сейчас предъявляю. Или ты делаешь это со мной, или не делаешь вовсе. Я обдумал ее слова, и тщательно. Спросил себя, настроена ли она серьезно. Ответ вызвал не больше сомнений, чем наличие шрама на ее лице. Сейди тем временем разглядывала нарисованных мелком девочек. – И кто их нарисовал? Между прочим, очень неплохо. – Розетта, – ответил я. – Розетта Темплтон. Она вернулась с мамулей в Мозель после того, как с ее папулей произошел несчастный случай. – И потом ты въехал сюда? – Нет, в дом напротив, на другой стороне улицы. А сюда въехала семья Освальдов. – Это его фамилия, Джейк? Освальд? – Да. Ли Освальд. – Я еду с тобой? – У меня есть выбор? Она улыбнулась и погладила меня по щеке. До этой улыбки облегчения я понятия не имел, как же она боялась, когда будила меня. – Нет, дорогой. Насколько я понимаю, нет. Ультиматум именно это и означает. 2
Мы положили ее чемодан в «Шевроле». Если бы нам удалось остановить Освальда (и не оказаться за решеткой), «жука» мы забрали бы после и она поехала бы на нем в Джоди, где он смотрелся бы очень естественно на подъездной дорожке у ее дома. А если бы что-то пошло не так – если бы наша миссия провалилась или нас заподозрили в убийстве Ли, – нам пришлось бы бежать. И в сравнении с фольксвагеновским «жуком», на «Шевроле» с восьмицилиндровым двигателем мы смогли бы убежать быстрее и дальше, не привлекая к себе внимания.
3
– Объясни мне, почему тебя интересуют автобусы? – спросила Сейди. – Сначала расскажи, как ты меня нашла? – Когда я приехала в «Эден-Фоллоус» и не застала тебя, я первым делом сожгла твое письмо, как ты и просил, а потом заглянула к старику, который живет рядом. – К мистеру Кенопенски. – Да. Он ничего не знал. К тому времени на ступеньках уже сидела твой инструктор по лечебной гимнастике. Известие о том, что ты уехал, ее не порадовало. Она сказала, что поменялась сменами с Дорин, чтобы та сегодня смогла увидеть Кеннеди. Впереди показалась автобусная остановка на Уинскотт-роуд. Я притормозил, чтобы посмотреть, нет ли расписания под небольшим навесом рядом со столбом с белой полосой. Увы, никакого расписания. Я припарковался в сотне ярдов за остановкой. – Что ты делаешь? – Выписываю страховой полис. Если автобус не покажется до девяти часов, мы поедем дальше. Заканчивай свою историю. – Я обзвонила отели в центре Далласа, но никто не захотел разговаривать со мной. У всех и без того хватало дел. Я позвонила Деку, а он позвонил в полицию. Сказал им, что у него надежная информация о готовящемся покушении на президента. Я смотрел в зеркало заднего вида, дожидаясь появления автобуса, но тут в изумлении уставился на Сейди. Однако при этом я не мог, пусть и с неохотой, не восторгаться Деком. Я понятия не имел, чему он поверил, но этого хватило на решительные действия. – Что произошло? Он назвал свою фамилию? – Не успел. Они положили трубку. Тогда я действительно начала осознавать твою правоту насчет умения прошлого защитить себя. Ты ведь так все это воспринимаешь? Живым учебником по истории. – Теперь – нет. К остановке приближался неуклюжий желто-зеленый автобус. В окошечке маршрута я прочитал: «3 ГЛАВНАЯ УЛИЦА ДАЛЛАС 3». Автобус остановился, двери спереди и сзади открылись, повернувшись на петлях. Два или три человека вошли, но о том, чтобы сесть, не было и речи. Когда автобус проехал мимо, я увидел, что все места заняты. У одного из окон сидела женщина, шляпу которой украшал ряд значков-пуговиц с изображением Кеннеди. Она весело помахала мне рукой, и хотя наши взгляды встретились лишь на секунду, я увидел в ее глазах волнение, радость и предвкушение праздника. Я включил передачу и поехал следом за автобусом. На заднем окне, частично скрытая бурым выхлопом, улыбающаяся девушка от «Клэрол» заявляла, что будь у нее только одна жизнь, она хотела бы прожить ее блондинкой. Сейди театральным жестом помахала рукой перед носом. – Фу! Отстань немного! Воняет! – Кто бы говорил! Сама выкуриваешь пачку в день. – Но я признал ее правоту. Вонью дизельный выхлоп превосходил табак. Впрочем, следовать за автобусом уже не имело смысла, потому что Сейди-Попрыгунья не ошиблась с номером. Наверное, и с интервалом движения тоже. В обычные дни автобусы наверняка ходили каждые полчаса, но этот день назвать обычным язык не поворачивался. – Я поплакала, думая, что ты ушел навсегда. Я за тебя боялась, но и злилась на тебя. Я это понимал, но все равно думал, что поступил правильно, а потому счел за лучшее промолчать. – Я снова позвонила Деку. Он спросил, не говорил ли ты чего о каком-нибудь убежище, может, в Далласе, но скорее всего в Форт-Уорте. Я ответила, что вроде бы ничего такого не говорил. Он предположил, что ты мог сказать, когда находился в больнице и плохо соображал. Попросил хорошенько подумать. Как будто я и так этого не делала. Я снова пошла к мистеру Кенопенски, чтобы узнать, а вдруг ты что-то ему сказал. Уже подходило время ужина, и начало темнеть. Он ответил, что ты ничего ему не говорил, а тут подъехал его сын, привез обед и пригласил меня присоединиться к ним. Говорил только мистер Кенопенски, рассказывал всякие истории из далекого прошлого... – Я знаю. – Впереди автобус повернул на бульвар Викери. Я включил поворотник и последовал за ним, но держался достаточно далеко, чтобы мы не глотали выхлопные газы дизельного двигателя. – Слышал не меньше трех десятков. Одна страшнее другой. – Как выяснилось, я поступила правильно, слушая его, потому что перестала рыться в памяти, а когда расслабляешься, на поверхность обычно и выныривает то, что тебе нужно. Возвращаясь в твою маленькую квартиру, я вдруг вспомнила, что ты, по твоим словам, какое-то время жил на Кадиллак-стрит. Только эта улица называлась по-другому. – Господи. Я об этом совершенно забыл. – Это был мой последний шанс. Я снова позвонила Деку. Дома он подробных городских карт не держал, но знал, что они есть в библиотеке. Он поехал туда – вероятно, задыхаясь от кашля, он еще болеет, – просмотрел карты и позвонил мне. Он нашел Форд-авеню в Далласе. И Крайслер-парк, и несколько Додж-стрит. Но все это не тянуло на «Кадиллак», если ты понимаешь, о чем я. А потом он нашел Мерседес-стрит в Форт-Уорте. Я хотела поехать сразу, но он сказал, что мне будет проще заметить тебя или твой автомобиль, если я подожду до утра. Она сжала мою руку. Холодными пальцами. – Это была самая длинная ночь в моей жизни, беспокойный ты человек. Я практически не сомкнула глаз. – Моя ничем не отличалась от твоей, хотя где-то перед рассветом я все-таки уснул. Если бы ты не приехала, проспал бы это чертово покушение. Такое даже представить себе жутко. – На Мерседес много кварталов. Я ехала и ехала. Уже увидела край улицы, автомобильную стоянку перед каким-то большим зданием, вроде бы задней стеной универмага. – Почти угадала. Это склад «Монтгомери уорд». – И никаких признаков твоего присутствия. Не могу даже описать, какая на меня навалилась тоска. А потом... – Она улыбнулась. Ослепительно, несмотря на шрам. – Потом я увидела этот красный «шеви» с этими глупыми задними плавниками, которые выглядят как женские брови. Яркий, будто неоновая вывеска. Я закричала и барабанила кулаком по приборному щитку, пока не заболела рука. Теперь я здесь... Тихий хруст донесся справа и спереди, а в следующее мгновение нас уже тащило к фонарному столбу. Из-под автомобиля донеслись тяжелые удары. Я крутил руль. Он вырывался из моих рук, но мне все-таки удалось избежать лобового столкновения со столбом. Вместо этого столб вошел в контакт с бортом автомобиля со стороны Сейди. Металл противно заскрипел по металлу. Дверь прогнулась внутрь, и я рывком дернул Сейди на себя. Мы остановились. Капот громоздился на тротуаре, автомобиль вжался правым бортом в фонарный столб. Это тебе не спустившее колесо, подумал я. Это гребаная травма, несовместимая с жизнью. Сейди в изумлении смотрела на меня. Я рассмеялся. Не нами сказано, что иногда ты просто ничего не можешь с собой поделать. – Добро пожаловать в прошлое, Сейди. Так мы здесь живем. 4
Она не смогла вылезти из автомобиля со своей стороны. Требовался лом, чтобы открыть дверь со стороны пассажирского сиденья. Несколько человек наблюдали за нами, но не так чтобы много.
5
– Джейк? Ты как? – Отлично. А ты? – Меня стукнуло дверью, и, наверное, на плече будет синяк, а в остальном все хорошо. Если бы мы врезались в столб, мне бы досталось сильнее. Да и тебе тоже. Кому записка? – Тому, кто будет буксировать «шеви». – И я очень надеялся, что мистер Эвакуатор выполнит указанную в записке просьбу. – Об этом будем волноваться, когда вернемся. «Если вернемся». Следующая автобусная остановка находилась в середине квартала. У столба стояли три черные женщины, две белые женщины и один латинос, столь сбалансированный расовый компот, что создавалось впечатление, будто мы попали на кастинг сериала «Закон и порядок: Специальный корпус». Мы присоединились к ним. Я сел на скамью рядом с шестой женщиной, афроамериканкой фантастических пропорций, упакованных в белую униформу из вискозного трикотажа, которая, можно сказать, кричала: домоправительница богатеньких белых. Грудь она украсила значком-пуговицей с надписью «С ДФК НА ВЫБОРЫ В 64-М». – Больная нога, сэр? – спросила она. – Да. – В кармане моего пиджака лежали четыре пакетика с порошком от головной боли. Я нашарил их под револьвером, достал два, разорвал упаковки, высыпал содержимое в рот. – Если будете постоянно их принимать, посадите печень, – предупредила негритянка. – Я знаю. Но я должен держать ногу под контролем, чтобы увидеть президента. Негритянка широко улыбнулась. – Тут я вас понимаю. Сейди стояла на бордюрном камне и озабоченно высматривала «Номер 3». – Автобусы сегодня еле тащатся, но этот обязательно придет, – успокоила ее негритянка. – Я тоже не хочу пропустить Кеннеди. В половине десятого автобуса по-прежнему не было, однако боль в колене заметно поутихла, хотя и не прошла. Господи, благослови «Гудис паудер». Сейди подошла ко мне. – Джейк, мы должны... – А вот и «третий». – С этими словами домоправительница поднялась. Дама поражала воображение: черная, как эбеновое дерево, выше Сейди, прямые волосы блестят. – Эх-х, я найду себе место прямо в Дили-плазе. В сумке у меня сандвичи. Как думаете, он услышит меня, когда я закричу? – Готов спорить, что услышит, – ответил я. Она рассмеялась. – Можете поверить, что услышит. И он, и Джеки – оба! Автобус был набит битком, но люди, стоявшие на остановке, как-то в него втиснулись. Мы с Сейди были последними, и водитель, который, судя по виду, спешил, как брокер в «черную пятницу», поднял руку. – Все! Места больше нет. И так как сельди в бочке! Дожидайтесь следующего! Сейди бросила на меня отчаянный взгляд, но прежде чем я успел произнести хоть слово, за нас вступилась крупногабаритная дама: – Не-ет! Ты позволишь им войти. У мужчины болит нога, и у женщины есть проблемы, сам видишь. Опять же, она худенькая, а он совсем тощий. Ты позволишь им войти, а не то я вышвырну тебя и сама сяду за руль. Водить автобус я умею. Научилась на «Бульдоге» моего папочки. Водитель посмотрел на нависшую над ним негритянку, закатил глаза и махнул нам рукой. Когда я попытался бросить монеты в ящик для оплаты проезда, он закрыл щель рукой. – Плюньте на эту чертову оплату, главное, зайдите за белую линию, если сможете. – Он покачал головой. – Не понимаю, почему они не пустили десяток дополнительных автобусов. – Водитель дернул за хромированную рукоятку. Двери захлопнулись. Зашипели пневматические тормоза, и мы покатились, медленно, но покатились. Мой ангел еще не закончила свои добрые дела. Она набросилась на двух парней-рабочих, которые сидели сразу за водителем, с контейнерами для ленча на коленях. – Поднимайтесь и освободите места этим даме и господину, немедленно! Разве вы не видите, что у него больная нога? А он хочет посмотреть на Кеннеди! – Мэм, все хорошо, – попытался остановить ее я. Она словно и не услышала. – Немедленно поднимайтесь. Вы что, выросли в хлеву? Они поднялись, двинулись по проходу, расталкивая стоящих. Черный парень бросил на домоправительницу злобный взгляд. – Тысяча девятьсот шестьдесят третий год, а я по-прежнему должен уступать место белому человеку. – Болезный ты наш, – проворчал белый. Черный посмотрел на меня. Не знаю, что он увидел на моем лице, но указал на освободившиеся места: – Присядь, пока не упал, Джексон. Я сел к окну. Сейди поблагодарила черную даму и села рядом со мной. Автобус катил по улицам, напоминая старого слона, который может перейти на галоп, если дать ему время, чтобы разогнаться. Домоправительница стояла рядом с нами, оберегая от проблем, держась за кожаную лямку и покачивая бедрами при поворотах. Покачиваться было чему. Я вновь посмотрел на часы. Стрелки двигались к десяти. Скоро начнут отсчитывать одиннадцатый час. Сейди придвинулась поближе, ее волосы щекотали мне щеку и шею. – Куда мы едем? Что будем делать, когда доберемся туда? Я хотел повернуться к ней, но смотрел прямо перед собой, ожидая беды. Ожидая следующего тумака. Мы находились на Западной Дивизионной улице, которая здесь совпадала с автострадой 180. Скоро нам предстояло въехать в Арлингтон, где в будущем обоснуются техасские рейнджеры Джорджа У. Буша. Если бы все шло хорошо, мы бы пересекли административную границу Далласа около половины одиннадцатого, за два часа до того, как Освальд первый раз нажмет спусковой крючок своей чертовой итальянской винтовки. Однако редко все идет хорошо, когда стараешься изменить прошлое. – Просто следуй за мной, – ответил я. – И не расслабляйся. 6
Мы миновали южную часть Ирвинга, где месяцем раньше жена Ли восстанавливала силы после рождения дочери. Ехали медленно, в чадящей вони. Половина пассажиров автобуса курила. Плотный транспортный поток (и за пределами салона воздух определенно был чище) следовал в город. На заднем стекле одного автомобиля мы увидели надпись «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ДЖЕКИ». На заднем стекле другого – «ПРОВАЛИВАЙ ИЗ ТЕХАСА, КОММУНИСТИЧЕСКАЯ КРЫСА». Автобус дергался и покачивался. Людей на остановках все прибавлялось. Они возмущенно трясли кулаками, когда наш переполненный автобус проезжал мимо, даже не притормаживая. В четверть одиннадцатого мы уже катили по бульвару Гарри Хайнса. Проехали поворот на Лав-Филд. Авария произошла тремя минутами позже. Я надеялся, что этого не случится, но готовился к худшему, ждал худшего, и когда самосвал проигнорировал знак «Стоп» на перекрестке бульвара Хайнса и Инвуд-авеню, отчасти успел среагировать. Я уже видел такое в Дерри, когда ехал на кладбище Лонгвью. Я схватил Сейди за шею и пригнул ее голову к коленям. – Вниз! Секундой позже нас бросило на перегородку, которая отделяла кресло водителя от пассажирского салона. Зазвенело бьющееся стекло. Заскрипел корежащийся металл. Стоявших швырнуло вперед в кричащем мельтешении рук, ног, сумок и слетевших шляп. Белого парня-рабочего, который обозвал меня болезным, уложило на висевший в конце прохода ящик для сбора денег за проезд. Внушительных размеров домоправительница исчезла под лавиной человеческих тел. Из носа Сейди текла кровь, под правым глазом начал взбухать синяк. Водитель распростерся на руле. Широкое лобовое стекло разнесло на мелкие осколки, улица исчезла, ее заменил металлический, в пятнах ржавчины, борт самосвала с надписью «АЛЛАС ДЕПАРТАМЕНТ ОБЩЕСТВ». Я ощутил запах горячего асфальта в его кузове. Развернул Сейди к себе. – В порядке? Голова ясная? – Все нормально, отделалась испугом. Если б ты не закричал, могло быть хуже. Стоны и крики доносились из груды тел в передней части автобуса. Мужчина со сломанной рукой сумел подняться и тряхнул водителя, который свалился с кресла. Из его лба торчал осколок стекла. – Господи! – выдохнул мужчина со сломанной рукой. – Думаю, он, твою мать, помер! Сейди помогла парню, которого бросило на ящик с деньгами, сесть на ее место. Он побледнел как мел и стонал. Я догадался, что к ящику он приложился яйцами: они находились на соответствующей высоте. Его чернокожий приятель помог мне поднять на ноги домоправительницу. Она не лишилась чувств и всячески нам содействовала, иначе у нас ничего бы не вышло. Мы бы не справились с тремястами фунтами женского тела. По ее виску текла кровь, и эту униформу теперь оставалось только выкинуть. Я спросил, все ли с ней в порядке. – Вроде бы да, но я крепко приложилась головой. Черт! За нашими спинами слышались крики. Очень скоро все повалят вперед. Я встал перед Сейди. Поднял ее руки, чтобы она обхватила меня за талию. С учетом состояния моего колена это мне следовало держаться за нее. Но инстинкт есть инстинкт. – Нам нужно выпустить людей из автобуса. – Я повернулся к чернокожему рабочему. – Дерните за рукоятку. Он попытался, но она не сдвинулась ни на йоту. – Заклинило! Я думал, что все это чушь. Механизм работал, да только прошлое удерживало дверь закрытой. Я, со своей поврежденной рукой, ничем помочь не мог. Домоправительница – одну сторону униформы заливала кровь – протиснулась мимо меня, едва не сбив с ног. Я почувствовал, как руки Сейди разомкнулись, но потом она снова схватилась за меня. Шляпка домоправительницы сбилась набок, на тюлевой вуали висели капельки крови, напоминая крохотные ягодки остролиста. Женщина поправила шляпку. Потом взялась за рукоятку вместе с чернокожим рабочим. – Я сосчитаю до трех, а потом дернем вместе. Готов? Тот кивнул. – Один... два... три! Они дернули... точнее, она дернула, достаточно сильно, чтобы под мышкой разорвался шов. Двери открылись. У нас за спиной раздались жидкие радостные крики. – Спасибо в... – начала Сейди, но я уже продвигался к выходу. – Быстро. Пока нас не затоптали. Держись за меня. – Из автобуса мы вышли в числе первых. Я развернул Сейди в сторону Далласа. – Пошли. – Джейк, этим людям нужна помощь! – И я уверен, что она уже спешит к ним. Не оглядывайся. Смотри прямо перед собой, потому что именно там может поджидать очередная беда. – Опять? Сколько можно? – Прошлое способно на многое. 7
Нам потребовалось двадцать минут, чтобы пройти четыре квартала от того места, где наш автобус номер три попал в аварию. Я чувствовал, как распухает колено. Оно пульсировало болью при каждом ударе сердца. Мы подошли к скамье, и Сейди велела мне сесть. – Нет времени. – Садись, мистер. – Неожиданно она толкнула меня, и я плюхнулся на скамью с рекламой местного похоронного бюро на спинке. Сейди коротко кивнула, словно женщина, справившаяся с каким-то сложным делом, потом шагнула на проезжую часть бульвара Гарри Хайнса, одновременно открывая сумочку и роясь в ней. На мгновение в моем колене перестала пульсировать боль, потому что сердце запрыгнуло в горло и остановилось. Автомобиль обогнул ее по дуге, водитель отчаянно жал на клаксон. Они разминулись на какой-то фут. Водитель потряс кулаком, уезжая, а напоследок еще и показал палец. Я закричал, требуя, чтобы она вернулась на тротуар, но она даже не посмотрела в мою сторону. Достала кошелек. Ветром от проносившихся мимо автомобилей отбрасывало волосы с изуродованного лица, но Сейди стояла, спокойная и уверенная в себе как танк. Найдя в кошельке то, что требовалось, она вернула его в сумку, потом подняла над головой зелененькую купюру, напоминая участницу школьной группы поддержки на собрании болельщиков. – Пятьдесят долларов!– кричала она. – Пятьдесят долларов за поездку в Даллас! Главная улица! Главная улица! Должна увидеть Кеннеди! Пятьдесят долларов! Не получится, подумал я. Это закончится только одним: она угодит под колеса упрямого про... Ржавый «Студебекер» затормозил перед Сейди. Двигатель чихал и кашлял. Вместо одной фары зияла дыра. Из кабины вылез мужчина в мешковатых штанах, майке и зеленой фетровой ковбойской шляпе (с игривым перышком), натянутой до ушей. Он улыбался, демонстрируя отсутствие как минимум шести зубов. Мне хватило одного взгляда, чтобы подумать: Вот идет беда. – Женщина, вы чокнутая. – Ковбой-Студебекер продолжал улыбаться. – Вам нужны пятьдесят долларов или нет? Только отвезите нас в Даллас. Мужчина сощурился, глядя на бумажку, как и Сейди, не обращая внимания на гудки автомобилей, которым приходилось объезжать его «Студебекер». Снял шляпу, хлопнул по тощему бедру, снова надел, натянув до оттопыренных ушей. – Женщина, это не полтинник, а десятка. – Остальные в кошельке. – Так почему бы мне не взять их? – Он схватился за лямку сумки, дернул на себя. Я уже поднялся со скамьи, но он, конечно же, вырвал бы у Сейди сумку и уехал до того, как я успею подойти к ним. А если бы и успел, он бы, наверное, свалил меня с ног ударом кулака. Пусть и худой, весил он все равно больше, чем я. И мог бить обеими руками. Сейди держалась. Сумочка раскрылась широкой пастью. Сейди сунула в нее свободную руку и вытащила мясницкий нож, который я вроде бы уже где-то видел. Махнула им и взрезала мужчине предплечье. Разрез начинался у запястья и поднимался до локтевого сгиба. Ковбой закричал от боли и изумления, отпустил лямку, отступил на шаг, вытаращившись на Сейди. – Чокнутая сука, ты меня порезала! Он попятился к отрытой двери своего чихающего и кашляющего автомобиля. Сейди шагнула вперед и взмахнула ножом у него перед лицом. Волосы падали ей на глаза. Губы превратились в тонкую полоску. Кровь с порезанной руки Ковбоя-Студебекера капала на мостовую. Автомобили по-прежнему проезжали мимо. Невероятно, но я услышал чей-то крик: – Всыпь ему по первое число! Ковбой-Студебекер теперь отступал к тротуару, его глаза не отрывались от ножа. – Теперь ты, Джейк, – бросила Сейди, не глянув на меня. Поначалу я не понял, потом вспомнил про револьвер. Достал из кармана и наставил на Ковбоя. – Видишь это, техасец? Он заряжен. – Вы оба психи. – Теперь он прижимал руку к груди, пачкая майку кровью. Сейди уже спешила к пассажирскому сиденью «Студебекера», открыла дверь. Посмотрела на меня поверх капота и нетерпеливо махнула рукой. Я бы никогда не поверил, что могу любить ее больше, но в тот момент признал собственную неправоту. – Тебе следовало взять деньги или проехать мимо, – посоветовал я. – А теперь давай поглядим, как ты бегаешь. Приступай к показу, а не то я прострелю тебе ногу, и с бегом придется завязать. – Гребаный ублюдок, – огрызнулся Ковбой. – Это точно. А ты гребаный вор, в котором сейчас появится дыра от пули. – Я взвел курок. Ковбой-Студебекер не стал проверять, разойдутся ли мои слова с делом. Повернулся и побежал на запад по бульвару Хайнса, втянув голову в плечи, прижимая руку к груди, ругаясь и оставляя за собой кровавый след. – Не останавливайся, пока не добежишь до Лава, – крикнул я. – Он всего в трех милях! Передай привет президенту! – В машину, Джейк! Надо убраться отсюда до приезда полиции. Я скользнул за руль «Студебекера», скривился от боли: запротестовало распухшее колено. Обнаружил, что коробка передач механическая, то есть больную левую ногу придется держать на педали сцепления. Отодвинул сиденье на максимальное расстояние, услышал, как захрустел на полу мусор, и тронулся с места. – Этот нож... неужели?.. – Именно им порезал меня Джонни, да. Шериф Джонс вернул его мне после завершения расследования. Он думал, что нож мой, и по большому счету не ошибся. Только он не из моего дома на аллее Ульев. Я почти уверена, что Джонни привез его из нашего дома в Саванне. С тех пор я всегда ношу его в сумочке. Хотела иметь что-то для самозащиты, на всякий случай... – Ее глаза наполнились слезами. – И это тот самый всякий случай, да? Тот самый классический всякий случай? – Положи его в сумочку. – Я выжал сцепление, невероятно тугое, сумел переключиться на вторую передачу. В кабине воняло, как в курятнике, который не чистили лет десять. – Он все перепачкает кровью. – Все равно убери. Нельзя расхаживать с ножом, особенно в день приезда президента в город. Милая, ты невероятно храбрая. Она убрала нож и начала вытирать глаза кулаками, словно маленькая девочка, поцарапавшая коленки. – Который час? – Без десяти одиннадцать. Кеннеди приземлится в Лав-Филде через сорок минут. – Все против нас, – вырвалось у нее. – Ведь так? Я бросил на нее короткий взгляд. – Теперь ты понимаешь. 8
Мы уже добрались до Северной Жемчужной улицы, когда двигатель «Студебекера» взорвался. Из-под капота повалил пар. Что-то металлическое запрыгало по дороге. Сейди раздраженно вскрикнула, ударила кулаком по бедру, произнесла несколько плохих слов, но я даже ощутил облегчение. По крайней мере отпала необходимость бороться с тугим сцеплением. Я перевел рычаг переключения передач в нейтральное положение и позволил окутанному паром «студеру» докатиться до тротуара. Он остановился напротив выезда из переулка, с надписью на брусчатке «НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ», но это правонарушение казалось сущим пустяком в сравнении с вооруженным нападением и угоном автомобиля.
9
В половине двенадцатого мы добрались до пересечения Северной Жемчужной и Росс-авеню. Примерно в это время «Боинг-707» с четой Кеннеди на борту подкатывал к толпе встречающих... в которой, естественно, стояла женщина с букетом красных роз. На углу возвышался собор Сантуарио де Гуадалупе. На ступенях, пониже святой, простиравшей руки к людям, сидел мужчина. По одну сторону лежали деревянные костыли, по другую стояла эмалированная кастрюлька. Прислоненная к ней табличка гласила: «Я НЕСЧАСТНЫЙ КАЛЕКА! ПОЖЕРТВУЙТЕ СКОЛЬКО МОЖЕТЕ! БУДЬТЕ ДОБРЫМИ САМАРИТЯНАМИ! БОГ ЛЮБИТ ВАС!» – Где твои костыли, Джейк? – В «Эден-Фоллоус», в стенном шкафу. – Ты забыл взять с собой костыли? Что женщины умеют, так это задавать риторические вопросы, правда? – В последнее время я как-то обходился без них. На коротких расстояниях они мне не требовались. – Все лучше, чем признавать главную причину забывчивости: я торопился покинуть реабилитационный центр до приезда Сейди. – Что ж, сейчас они бы тебе не помешали. Она побежала вперед с вызывающей зависть легкостью и заговорила с нищим, который сидел на ступенях. К тому времени как я дохромал до них, они уже вовсю торговались. – Пара костылей стоит девять долларов, а ты хочешь пятьдесят за один. – Мне нужен как минимум один, чтобы вернуться домой. – Он рассуждал весьма здраво. – И вашему другу, похоже, нужен один, чтобы добраться до нужного ему места. – А как же «Бог любит вас, будьте добрыми самаритянами»? – Что ж. – Нищий задумчиво потирал щетинистый подбородок. – Бог любит вас, а я всего лишь несчастный старый калека. Если вас не устраивают мои условия, покажите себя фарисеями и пройдите мимо. Я бы на вашем месте так и поступил. – Готова спорить, что поступил бы. А если я просто отниму их у тебя, жадюга? – Полагаю, вы можете, но тогда Бог не будет вас любить. – И он расхохотался. На удивление весело для сильно искалеченного человека. И зубы у него выглядели получше, чем у Ковбоя-Студебекера. Пусть не сильно, но получше. – Дай ему деньги, – вмешался я. – Мне нужен только один. – Конечно, я дам ему деньги. Просто не люблю, когда меня ставят раком. – Дама, это великое горе для всей мужской половины человечества, вы уж простите мне такие слова. – Придержи язык, – цыкнул я на него. – Ты говоришь с моей невестой. – Часы показывали одиннадцать сорок. Нищий на меня и не посмотрел. Он не отрывал глаз от кошелька Сейди. – На нем кровь. Порезались, когда брились? – И не пытайся попасть на «Шоу Салливана», дорогуша. Ты не тянешь на Алана Кинга. – Сейди достала десятку, которой останавливала проезжающие автомобили, потом две двадцатки. – Вот. – И добавила, когда нищий взял деньги: – Я разорена. Ты доволен? – Вы помогли бедному калеке, – ответствовал нищий. – Это вы должны быть довольны. – А я недовольна! – взорвалась Сейди. – И надеюсь, что твои чертовы старые глаза выкатятся из твоей уродливой головы. Нищий многозначительно глянул на меня, как бы говоря: ну что взять с этих женщин. – Лучше отведи ее домой, красавчик. Думаю, месячные у нее начнутся прямо сейчас. Я поставил костыль под правую руку – счастливчики, которым не довелось ломать кости, думают, что костыль используется со стороны перелома, – а левой сжал локоть Сейди. – Пошли. Нет времени. Когда мы уходили, Сейди шлепнула себя по обтянутому джинсами заду, обернулась и крикнула: – Поцелуй меня в жопу! – Принеси ее сюда и наклонись, дорогуша. Поцелуй – бесплатно! 10
Мы пошли по Северной Жемчужной... точнее, Сейди шла, а я ковылял. С костылем стало в сто раз лучше, но все равно мы никак не успевали на перекресток Хьюстон-стрит и улицы Вязов до половины первого.
11
Я понимал, что на Главную улицу нечего и соваться. Все въезды наверняка перекрыты барьерами и патрульными автомобилями.
12
Улицу Вязов мы пересекли по диагонали, я шел как мог быстро, опираясь на костыль. Большая часть толпы собралась на Главной улице, но многие расположились в Дили-плазе и вдоль улицы Вязов перед книгохранилищем. Люди заполнили тротуары до самого тройного тоннеля. Девушки сидели на плечах своих парней. Дети, которые вскоре могли испуганно закричать, пока радостно улыбались, измазанные мороженым чуть ли не до ушей. Я видел мужчину, продающего бумажные рожки с ледяной стружкой, залитой фруктовым сиропом, и женщину с высокой прической, которая за один доллар предлагала фотографию Джека и Джеки в вечерних нарядах. К тому времени, когда на нас легла тень Хранилища, я весь вспотел, натер костылем правую подмышку, а левое колено кричало от боли. Мне едва удавалось сгибать его. Я поднял голову и увидел сотрудников, выглядывающих из окон. В окне юго-восточного угла на шестом этаже никого не было, но я знал, что Ли там. Я посмотрел на часы. Двенадцать двадцать. Мы могли следить за продвижением кортежа по нарастающему реву на Главной улице. Сейди попыталась открыть дверь, в отчаянии повернулась ко мне. – Заперта! Внутри я заметил крепкого чернокожего парня в кепке, сдвинутой набекрень. Он курил сигарету. Эл обожал мелкие подробности, в его синей тетрадке их хватало с лихвой, а ближе к последним страницам – уже небрежно – он записал имена и фамилии нескольких человек, которые работали с Ли. Специально я их не запоминал – представить себе не мог, что они мне понадобятся. Около одного имени (принадлежащего парню в кепке, я в этом не сомневался) Эл написал: Первый, на кого пало подозрение (вероятно, потому что черный). Имя у него было необычное, но я никак не мог его вспомнить – то ли благодаря Роту и его громилам, то ли благодаря собственной невнимательности. Или благодаря тому, что прошлое упрямо. Но разве это имело значение? Я не мог вспомнить имя. Оно где-то затерялось. Сейди забарабанила по двери. Чернокожий парень в кепке бесстрастно наблюдал. Затянулся сигаретой, а потом помахал рукой: валите отсюда, дамочка, валите. – Джейк, придумай что-нибудь! ПОЖАЛУЙСТА! Необычное имя, верно, но почему необычное? И я в изумлении понял, что знаю ответ. – Потому что оно девчачье. Сейди повернулась ко мне. Ее щеки пылали, за исключением белой полосы шрама. – Что? И тут уже я забарабанил по стеклу. – Бонни!– проорал я. – Эй, Бонни Рэй! Пусти нас! Мы знаем Ли! Ли! ЛИ ОСВАЛЬДА! На это имя он отреагировал и со сводящей с ума медлительностью направился к двери. – Я и не знал, что у этого костлявого маленького сукина сына есть друзья. – С этими словами Бонни Рэй Уильямс открыл дверь и отступил в сторону, пропуская нас. – Он, наверное, в комнате отдыха, ждет приезда президента вместе с... – Послушайте меня, – оборвал я его. – Я ему не друг, и его нет в комнате отдыха. Он на шестом этаже. Я думаю, он собирается застрелить президента Кеннеди. Чернокожий здоровяк весело рассмеялся. Бросил окурок на пол и раздавил подошвой рабочего ботинка. – У этого маленького говнюка не хватит духа утопить в ведре новорожденных котят. Все, что он может, так это сидеть в углу и читать книги. – Говорю вам... – Я иду на второй этаж. Если хотите пойти со мной, что ж, добро пожаловать. Но только не говорите больше таких глупостей о Лиле. Так мы его зовем, Лила. Застрелить президента! Чушь! – Он отмахнулся и направился к лифту. Тебе самое место в Дерри, Бонни Рэй, подумал я. Они тоже не видят того, что у них перед носом. – На лестницу. – Я повернулся к Сейди. – На лифте будет... Если у нас еще и оставался какой-то шанс, лифт бы его похоронил. – Он застрянет между этажами. На лестницу! Я взял ее за руку и потянул за собой. Края узких деревянных ступеней стерлись после долгих лет использования. Слева тянулся ржавый металлический поручень. У первой ступеньки Сейди посмотрела на меня. – Дай мне револьвер. – Нет. – Ты вовремя не успеешь, а я успею. Дай револьвер. Я почти сдался. Не то чтобы я чувствовал, что револьвер должен оставаться при мне. Переломный момент практически наступил, и не имело значения, кто именно остановит Освальда, при условии, что его удастся остановить. Но мы находились всего лишь в шаге от ревущего зверя, имя которому – Прошлое, и я не мог позволить Сейди сделать этот шаг первой лишь для того, чтобы угодить в его пасть, полную острых зубов. Я улыбнулся, наклонился к Сейди, поцеловал ее. – Догони меня. – И начал подъем. Оглянувшись, добавил: – Если я вдруг засну, он твой! 13
– Вы просто чокнутые, – услышал я донесшийся снизу задумчивый голос Бонни Рэя. За спиной поскрипывали ступени – Сейди поднималась следом. Я не просто опирался на костыль – буквально подпрыгивал на нем, вцепившись в поручень. Револьвер в кармане пиджака раскачивался и бил меня по ноге. Колено ревело. Я ему не мешал. На площадке второго этажа взглянул на часы. Двенадцать двадцать пять. Нет, двадцать шесть. Я слышал приближающийся рев толпы, который в самом скором времени достигнет пика. Кортеж проезжал перекресток за перекрестком: Главной и Эрвей, Главной и Акард, Главной и Филд. Через две минуты – максимум через три – он доберется до Хьюстон-стрит, повернет направо, минует старое здание Далласского суда на скорости пятнадцать миль в час. С этого момента президент станет видимой целью. В оптическом прицеле четырехкратного увеличения, который стоял на «Манлихер-Каркано», Кеннеди будут такими же большими, как актеры на экране лисбонского автокинотеатра. Но Ли подождет еще немного. Он не рвался в самоубийцы – хотел выйти сухим из воды. Если бы выстрелил слишком рано, охрана, ехавшая в первом автомобиле, увидела бы вспышку и открыла ответный огонь. Он собирался подождать, пока автомобиль с охраной – и президентский лимузин – повернут налево, на улицу Вязов. Не просто снайпер – гребаный стрелок по затылкам. У меня все еще оставалось три минуты. Или, скорее, две с половиной. Я атаковал лестничный пролет между вторым и третьим этажами, не обращая внимания на боль в колене, поднимаясь все выше и выше, как марафонец, набегающий на финиш длинной дистанции. И я, разумеется, был тем самым марафонцем. Снизу доносился голос Бонни Рэя. Он кричал, что какой-то чокнутый мужчина утверждает, будто Лила собирается стрелять в президента. До середины лестничного пролета на третий этаж я чувствовал, как Сейди дышит мне в спину, словно всадник, побуждающий лошадь скакать быстрее, но потом она чуть отстала. Я слышал, как она жадно хватает ртом воздух, и подумал: Слишком много сигарет, дорогая. Мое колено больше не болело: мощный выброс адреналина временно заглушил боль. Я старался по возможности не сгибать левую ногу, переложив всю нагрузку на правую и костыль. Поворот, вверх к четвертому этажу. Теперь уже я хватал ртом воздух, а ступени становились все круче, как горный склон. Опора костыля, упирающаяся в подмышку, стала скользкой от пота. Голова гудела, барабанные перепонки рвал нарастающий шум толпы у здания книгохранилища. Широко раскрытым глазом воображения я видел приближающийся кортеж: автомобиль с сотрудниками секретной службы, потом лимузин президента, по обе стороны мотоциклы «Харлей-Дэвидсон» управления полиции Далласа, копы в белых шлемах с ремешками под подбородком и солнцезащитных очках. Еще один поворот. Костыль заскользил, потом выправился. Опять вверх. Теперь я чувствовал запах стружки с шестого этажа, где рабочие ремонтировали пол, снимали старые лаги, ставили новые. Не в той части, где устроился Ли. В юго-восточном углу он пребывал в гордом одиночестве. Я добрался до пятого этажа и сделал последний поворот. Широко раскрыл рот, чтобы протолкнуть в легкие воздух. Рубашка на тяжело вздымающейся груди превратилась в мокрую тряпку, льющийся со лба пот щипал глаза, и я смахнул его левой рукой. Три картонных коробки с книгами (я увидел большие буквы надписей «ДОРОГИ КО ВСЕМУ» и «ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ 4-ГО И 5-ГО КЛАССОВ») блокировали лестницу на шестой этаж. Стоя на правой ноге, я вогнал набалдашник костыля в одну из них и отбросил ее. Сзади доносилось тяжелое дыхание Сейди, которая находилась между четвертым и пятым этажами. Выходило, что я поступил правильно, не отдав револьвер, но кто мог это знать? Исходя из собственного опыта я мог утверждать, что личная ответственность за изменение будущего заставляет бежать быстрее. Я протиснулся в брешь, которую сам и пробил. Для этого мне пришлось на мгновение встать на левую ногу. Она издала такой вопль боли, что я застонал и схватился за поручень, чтобы в полный рост не рухнуть на ступени. Посмотрел на часы. Двенадцать двадцать восемь, но вдруг они отстают? Толпа ревела. – Джейк... ради Бога... поторопись... – Сейди, она все еще между четвертым и пятым этажами. Я продолжил подъем, и шум толпы начал проваливаться в мертвую тишину, а добравшись до шестого этажа, я уже не слышал ничего, кроме хрипов собственного дыхания да бухающих ударов работающего на пределе сердца. 14
Шестой этаж Техасского хранилища школьных учебников представлял собой огромный сумрачный зал с островками поставленных друг на друга картонных коробок с книгами. Потолочные светильники горели только в той части зала, где шли ремонтные работы, но не в углу, где расположился Ли Харви Освальд, намеревавшийся изменить историю в ближайшие сто секунд, а может, и того меньше. Семь окон выходили на улицу Вязов: посередине пять больших полукруглых, по краям – два квадратных. Около лестницы мрак разгонял только свет, долетающий из этих окон. Благодаря пыли, висевшей в воздухе из-за ремонтных работ, колонны солнечного света от окон до пола казались достаточно плотными, чтобы резать их ножом. Не падал свет только через угловое окно, отгороженное коробками с книгами. Снайперское гнездо располагалось далеко от меня, мне предстояло по диагонали пересечь весь зал, с северо-запада на юго-восток. За баррикадой из коробок с книгами, у самого окна, залитый солнечным светом, стоял мужчина. Он наклонился вперед, выглядывая наружу. Ветерок, влетающий в распахнутое окно, шевелил его волосы и воротник рубашки. Он начал поднимать винтовку. Хромая, я бросился к нему, лавируя между островками из коробок с книгами, на ходу пытаясь достать из кармана револьвер. – Ли! – прокричал я. – Остановись, сукин ты сын! Он повернул голову и посмотрел на меня, его глаза широко раскрылись, челюсть отвисла. На мгновение я увидел перед собой обычного Ли – парня, который смеялся и играл с Джун в ванной, который иногда обнимал жену и целовал ее, – а потом его тонкогубый, жеманный рот пришел в движение: в оскале обнажились верхние зубы. И едва это произошло, он превратился в монстра. Я сомневаюсь, что вы мне поверите, но клянусь, это правда. Он перестал быть человеком, стал демоническим призраком, который мог с того самого момента кружить над Америкой, побуждая ее направлять свою мощь не по назначению и отравляя все хорошее. Если бы я позволил. Шум толпы вновь ворвался в уши, тысячи людей аплодировали президенту, орали во всю глотку, приветствуя его. Я слышал их, и Ли тоже. Он знал, что это означает: сейчас или никогда. Он развернулся к окну и вдавил приклад в плечо. Я уже сжимал рукоятку револьвера, того самого, из которого убил Фрэнка Даннинга. Не просто одной модели – револьвер стал тем самым. Я так думал тогда, думаю и теперь. Курок попытался зацепиться за подкладку, но я выхватил револьвер, слыша, как рвется материя. Выстрелил. Пуля прошла высоко, выбив щепки из оконной рамы, но этого хватило, чтобы спасти жизнь Джону Кеннеди. Освальд дернулся в момент выстрела, и пуля весом сто шестьдесят гран прошла выше головы президента, разбив окно в старом здании окружного суда. Новые крики, уже недоумения и изумления, донеслись снизу. Ли снова повернулся ко мне, его лицо превратилось в маску ярости, ненависти и разочарования. Поднял винтовку, и на этот раз не для того, чтобы убить президента Соединенных Штатов. Он целился в меня. Передернул затвор – клац-клац, – и я выстрелил второй раз. И хотя преодолел три четверти пути – до Освальда оставалось менее двадцати пяти ярдов, – опять промахнулся. Я увидел, как колыхнулась рубашка на боку, и все. Мой костыль угодил в груду коробок. Меня повело влево, я взмахнул рукой с револьвером, пытаясь удержаться на ногах, но куда там. Мелькнула мысль о том, как Сейди практически упала в мои объятия в день нашей первой встречи. И я уже знал, что сейчас произойдет. История не повторяется, но она гармонизируется, и обычно происходит это под музыку дьявола. На этот раз валился на землю я, и это различие стало роковым. Я не слышал ее тяжелого дыхания на лестнице, но до меня доносились ее быстрые шаги. – Сейди, ложись! – крикнул я, однако мои слова растворились в грохоте выстрела винтовки Освальда. Я услышал, как пуля пролетела мимо. Я услышал, как вскрикнула Сейди. Загремели новые выстрелы, уже снаружи. Президентский лимузин на огромной скорости мчался к тройному тоннелю, две сидевшие в нем пары пригнулись, держась друг за друга. Но автомобиль секретной службы остановился на дальней стороне улицы Вязов у Дили-плазы. Копы-мотоциклисты замерли посреди улицы, и как минимум сорок человек показывали на угловое окно шестого этажа, в проеме которого стоял тощий мужчина в синей рубашке. Я услышал череду глухих ударов, какие слышны, когда градины падают в грязь. Это пули отскакивали от кирпичных стен. Но многие попали в цель. Я увидел, как рубашка Ли раздулась, словно под ней поднялся ветер, красный ветер, прорывающий дыры: одну над правым соском, вторую в области грудины, третью – у пупка. Еще одна пуля разорвала горло. Он покачивался, как кукла, в этом слепящем, с пляшущими пылинками свете, и жуткий оскал так и не сполз с его лица. Говорю вам, в конце он уже не был человеком – стал кем-то еще. Тем, кто проникает в нас, когда мы прислушиваемся к самым жутким своим ангелам. Пуля попала в потолочный светильник, разбила лампочку. Светильник закачался. Осколки посыпались на пол. Пуля снесла макушку несостоявшемуся убийце точно так же, как одна из пуль Освальда снесла макушку Кеннеди в мире, из которого я пришел. Он упал на баррикаду из картонных коробок с книгами, развалил ее. Снизу по-прежнему доносились крики. – Мужчина упал! – проорал кто-то. – Я видел, как он падал! Торопливые шаги, поднимающиеся к шестому этажу. Я швырнул револьвер тридцать восьмого калибра к телу Ли. Мне хватило ума, чтобы понять, что люди, которые сейчас прибегут сюда, жестоко изобьют, может, даже прикончат меня, если увидят в моей руке оружие. Я начал подниматься, но колено отказало. Может, и к лучшему. Пока меня не видели с улицы Вязов, а если бы увидели, наверняка открыли бы огонь. Я подполз к тому месту, где лежала Сейди, удерживая вес тела на руках и волоча за собой левую ногу, как якорь. Блузку залила кровь, но я видел входное отверстие пули. Точно по центру, чуть выше полукружий груди. Кровь лилась и изо рта. Она ею захлебывалась. Я подсунул под Сейди руки, приподнял. Ее глаза не отрывались от моих. Ярко блестели в пыльном сумраке. – Джейк, – прохрипела она. – Нет, милая, не говори. Она не обратила внимания на мои слова... да и когда обращала? – Джейк, президент! – В безопасности. – Я не видел, как лимузин увозил его, целого и невредимого, но видел, как дернулся Ли в момент своего единственного выстрела в сторону улицы, и мне этого хватило. Да и при любом раскладе я сказал бы Сейди, что он в безопасности. Ее глаза закрылись, открылись вновь. Шаги приближались, огибали площадку на пятом этаже, чтобы рвануть по последнему пролету. Далеко внизу возбужденно и недоумевающе ревела толпа. – Джейк. – Что, милая? Она улыбнулась. – Как мы танцевали! Когда прибежали Бонни Рэй и остальные, я сидел на полу и держал ее на руках. Они проскочили мимо меня. Сколько – не знаю. Может, четверо. Или восемь. Или двенадцать. На них я даже не посмотрел. Держал ее, прижимая голову к груди, покачивая, и ее кровь стекала на мою рубашку. Убита. Моя Сейди. Она все-таки угодила в пасть зверя. Я не из плаксивых, но любой мужчина, потерявший любимую женщину, заплакал бы, или вы так не думаете? Скорее всего. Но не я. Потому что я знал, что надо сделать. жүктеу/скачать 1.14 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|