ХАЗРАТ БАХАУДДИН НАКШБАНДИ

К шейху Бахауддину, как и в прежние времена, едут и идут пешком тысячи паломников, туристов и верующих мусульман.

Когда-то во всей Средней Азии да и на Востоке Джума-мечеть шейха Бахауддина Накшбанди была знаменитым местом. Паломничество в эти святые места в течение трех раз приравнивалось к хаджу в Мекку. А самих паломников из Бухары к святым местам на Аравийском полуострове называли «накшбандиями». Так высок был ранг святого шейха Бахауддина Накшбанди в исламском мире.

Имя шейха Бахауддина в этих краях после пророка Мухаммеда было наиболее почитаемым. Яркий тому при­мер: когда какой-либо верующий хотел, чтобы ему сопут­ствовала удача, он непременно обращался в молитве к шейху Бахауддину за содействием. А магические слова «Иа Бахауддини бола гардон» (О, Бахауддин, избавитель от бед), произносимые в качестве заклинания от беды, как утверждают верующие, помогали им защитить себя от не­чистого. Люди обращались к святости Бахауддина, когда хотели уберечь себя от порчи, болезней или попросить благословения в дорогу. И получалось обыкновенно так, что тот, кто просил заступничества или помощи у святого, их получал. Ибо сила слова в его святости, а вернее, в силе духа святого. Ведь миллионы молящихся обращаются со своими просьбами к пророку Мухаммеду, к Иисусу Христу, к Будде, веря в их беспредельную святость и силу их духа. Действительно, вера людей в пророков, в своих святых укрепляет их дух, а это благотворно сказывается на самые различные обстоятельства. Божественной силой помогать людям обладал и святой шейх Бахауддин Накшбанди, кото­рый 650 лет тому назад с благословения Аллаха основал в священной Бухаре всемирно известный дервишский орден «Накшбандия», чем и обессмертил, прославил на века свое имя и родную Бухару.

Шейх Бахауддин Накшбанди родился в месяце Мухар-реме 718 года Хиджры (1318 год), за три года до смерти знаменитого шейха Ходжи Али Рамитани, происходившего из селения Рамитан, неподалеку от Бухары (ныне это район­ный центр Бухарской области).

В народе за популярность и святость этого шейха про­звали Азизон (почтенный шейх). С его именем впоследствии и будет связана деятельность Бахауддина на пути подвиж­ничества—особо глубокого познания ислама.

Отец Бахауддина Саид Жалалиддин и мать Биби Орифа были родом из этих мест. Они ничем не выделялись, разве что приверженностью к исламу и большой начитанностью, которой славилась Биби Орифа. Согласно преданию, задолго до рождения Бахауддина, селение Каср-и Хиндуан посетил известный шейх Ходжа Мухаммед Баба Семаси (один из наиболее талантливых учеников шейха Азизана, уроженец селения Семас). Он предсказал, что в этой местности родится некто, который будет великим в тарикате (особый путь к истине), и через него прославится селение Каср-и Хиндуан, которое получит название Каср-и Орифан (Каср-и Хиндуан значит «замок индусов», Каср-и Орифан—«замок познавших божествен­ную истину»). Этому предсказанию суждено было сбыться.

По прошествии нескольких лет в это село вновь пришел шейх Ходжа Мухаммед Баба Семаси, как раз тогда, когда в семье Саида Жалалиддина и Биби Орифы родился младе­нец, которого назвали Бахауддин, что значит «украшение религии». Вся последующая жизнь Бахауддина была под­тверждением символа, заложенного в его имени. Всеми своими поступками, всей душой Бахауддин приумножал значение религии в жизни людей и общества. Он внес оп­ределенную ясность в отношение к первоначальным ценнос­тям ислама. Благодаря его святости Бухара была названа «Куполом ислама на Востоке». Но это все у святого было впереди, как впереди была и сама жизнь.

Шейх Баба Семаси не только дал Бахауддину имя, но и нарек его своим духовным сыном. Дал четкие указания родителям Бахауддина, как воспитать из сына прилежного мусульманина. Как только Бахауддин подрос, шейх Баба Семаси стал посвящать мальчика в смысл и тонкости духов­ной жизни. Он быстро развил в смышленом ребенке качест­ва самоуглубления, умение входить в состояние общения с Богом.

Вот как пишет об этом периоде жизни шейха Бахауддина в трактате «Друг рабов Аллаха и запас провизии путников, идущих путем тариката в отношении добродетелей ходжи Бахауддина» Саллах Ибн-и-Мубарак Аль-Бухари, который был мюридом шейха Алауддина Аттара—одного из наи­более талантливых учеников Бахауддина Накшбанди, и по этой причине в течение шести лет общался с Бахауддином: «Согретый чудодейственною любовью шейха Баба Семаси Бахауддин уже в раннем детстве творил чудеса, которые ставили в тупик окружающих. Он мог взглядом остановить идущего человека, прервать полет птицы. Однако эти дея­ния его нисколько не занимали. Он все свое усердие направ­лял на достижение высокой учености,—на что и наставлял его шейх Баба Семаси. Прилежание дало поразительные результаты: мальчик уже к 7 годам знал наизусть Коран».

Как покажет дальнейшая жизнь Бахауддина, эти первые уроки шейха Баба Семаси оказались ключом к двери, за которой находилась тайна Вселенского Духа.

Поистине, великое счастье иметь с детства мудрого и доброго духовного наставника. Весьма точно определил роль умного наставника гениальный суфийский поэт Аб-дурахман Джами:

Добрый нрав обретет тот, Кого воспитывает добрый человек, Молоко мудрости пьет тот, Для кого матерью стал Коран.

На всю жизнь Бахауддин сохранил признательность и благодарность своему учителю Баба Семаси. Но у каждого земного начала есть конец. Нет конца только у духовности. Настало время, и шейх Баба Семаси ушел в иные миры. Умирая, он завещал своему ближайшему ученику и преем­нику Сеиду Амиру Кулялю: «Береги Бахауддина, наставляй его в дальнейшей жизни».

В это время святой шейх Сеид Амир Куляль жил в городе Карши. Это был просвещенный человек, он читал и духовную, и светскую литературу. Знал философию Плато­на и Аристотеля, писал суфийские трактаты. Как и все шейхи-суфии, он был ясновидящим, творил чудеса и цели­ком отдавался духовному общению, мирская жизнь с ее радостями не влекла его. В это время к нему в Карши и приехал одиннадцатилетний Бахауддин. Он прилежно учил­ся всем премудростям суфизма, был не по годам начитан и с согласия шейха углубился в чтение хикматов Ахмада Яс-сави и трактатов шейха Азизана. Именно в это время шейх Сеид Амир Куляль и посвятил юного Бахауддина в таин­ство зикира—таинство общения с Аллахом.

Как повествует легенда, шейх Сеид Амир Куляль проде­лывал это так: стелил перед собой циновку или коврик и предлагал воспитаннику опуститься на колени точно против себя. После этого он вслух читал первую суру Корана— Фатиху и, выдержав паузу, просил ученика закрыть глаза, свой внутренний взор обратить на сердце и постараться, чтобы в нем не осталось ни одного слова, кроме имени Аллаха. При этом он требовал мысленно повторять это слово как можно чаще. Затем шейх в унисон послушнику сам приступал к этому священнодействию и произносил это слово сердцем, все ускоряя упоминание имени Аллаха, зада­вая тем самым ускоренный темп ритму послушника. Это магическое таинство проникновения сознания учителя в со­знание ученика порой продолжалось и два, и три часа.

Оба входили в экстаз, и бывали случаи, когда от перена­пряжения у послушника кровь приливала к голове с такой силой, что он багровел. Иногда кровь прямо фонтаниро­вала из носа. В этом случае считалось, что Аллах не прием­лет этого послушника за греховность. С Бахауддином та­кого не случалось никогда, У вето эти уроки постижения тайного зикира проходили благополучно.

Шейх Сеид Амир Куляль несколько позже был наставни­ком и молодого Тимура. Вот как вспоминает об этом сам Тимур: «Однажды я отправился к Амиру Кулялю и взял с собой 20 баранов, чтобы принести их в дар святому. В дороге на меня обрушился ужасный ливень, я бросил бара­нов и продолжал путь один. Я пришел к Амиру Кулялю через два дня; к своему удивлению, я нашел своих баранов у его дома. Я возблагодарил Аллаха за чудо, которое он совершил. Амир Куляль взглянул на меня и сказал:

— Этому турку суждено овладеть всем миром Аллаха. Произнеся эти слова, Куляль помолился, а затем вновь уверял меня, что я буду могущественным владыкою, и просил меня все силы посвятить распространению ислама. С этой поры я совершенно отошел от игры в шахматы и других развлечений. Подвластным мне людям я старался не причинять горя; всякая неприятность, какую я случайно причинял другому, вызывала у меня душевное сострадание

и недовольство собой. Я всеми силами остерегался дос­тавить кому-либо горе».

Что же касается Бахауддина, то под влиянием духовных наставлений своего пира-шейха Сеида Амира Куляла у него с раннего детства стал слагаться мистический характер, которым он всю жизнь поражал верующих мусульман и всех тех, кто приходил к нему на поклонение. Но высокая одухотворенность просто не давалась даже талантливому послушнику. Бахауддин денно и нощно обращался в молит­вах к Богу, совершенствовал тело и дух, став на путь бескорыстного суфийского подвижничества.

Годам становления шейха Бахауддина посвящен трактат «Подвиги Его Святейшества ходжи Накшбанда», автор ко­торого Абу Мухсин Мухаммед Бакыр Ибн Мухаммед Али. «Женившись на семнадцатом году, Бахауддин недолго пользовался сладостями семейного очага. Вскоре по окон­чании учения у шейха Сеида Амира Куляля дед взял его в Самарканд и там водил по всем мало-мальски известным дервишам, заставляя учиться у них. В одну из ночей, когда они вместе с бродячими каландарами спали прямо на сту­пеньках священной Шах-и-Зинды, Бахауддину явился Хы-зыр (для суфий Хызыр—один из главных вали—святых, которому дарована вечная жизнь, чтобы он поддерживал в людях веру в Аллаха), и сказал: «Если ты хочешь стать настоящим суфием, то должен прервать отношения со своей женой».

Совет Хызыра Бахауддин принял как должное и оставил семью. Все последующие годы он прожил в одиночестве, целиком посвятив себя служению Аллаху.

Еще больше рвения на пути тариката стал проявлять Бахауддин после того, как однажды, при загадочных обсто­ятельствах, когда он совершал с закрытыми глазами вечер­ний тайный зикир и когда открыл их по окончании духовно­го радения, увидел лежапщи перед ним на молельном ков­рике «кулях»—головной убор дервиша, принадлежащий прежде святому шейху Азизану.

(«Кулях»—шапка на вате со стегаными бортами в фор­ме положенных друг на друга жгутов чалмы и остроконеч­ной тульей. Такие шапки носили обычно бродячие дервиши-каландары, шейхи-суфии. По преданию, «кулях» шейха Ази-зана обладал чудодейственной силой исцеления.)

Суфийские радения теперь целиком поглощали время и силы Бахауддина. Он все чаще удалялся от людей. Сое­динив в себе все то, чему его учили наставники, он ежеднев­но по нескольку часов упражнялся в умножении душевной силы, развивая ее чудодейственность. Теперь в часы духов­ного радения он все чаще общался с высшими духами, получая от них пророческие видения. Это и стало причиной особо почтительного отношения к нему со стороны его последователей и всех тех, кто общался с ним в жизни.

Одновременно с постижением суфийской мудрости Баха-уддин занимался и чисто житейскими делами: вместе с отцом ткал роскошную шелковую ткань «камха» (по-бу­харски «камхо», по-китайски «камфа»—плотная и прочная шелковая ткань тщательной выделки с разноцветными узо­рами; знать шила из нее богатые праздничные одежды). Бахауддин оказался и прекрасным резчиком по металлу. Отсюда и его прозвище Накшбанд—резчик до металлу. Уважительное отношение Бахауддина к труду говорит о том, что он не пошел по пути большинства дервишей, которые вели бродячий образ жизни и существовали на подаяния. Дервиши-суфии, из какого бы сословия они ни происходили, добровольно обрекали себя на бедность, вели предельно скромный образ жизни. Они объединялись в ритуальные братства и жили в бродячих группах или в обителях под руководством шейха или пира. В бухарском ханстве специальной фетвой—указом эмира были назначе­ны два дня для сбора подаяний: четверг и воскресенье. В эти дни возбужденные дервиши толпами ходили по улицам, останавливали прохожих и требовали подаяний. При этом они хором распевали духовные тексты, изображавшие нака­зание грешников в аду.

Главным правилом всех дервишских братств было: не иметь семьи, не оставлять у себя денег больше, чем нужно для ежедневного пропитания. Все это должно было способ­ствовать их духовному радению в беспредельном познании Аллаха.

Дервиши всегда выделялись в городах Востока своим внешним видом. Одевались они неприхотливо, не придавая одежде никакого значения. В одеяние дервиша-суфия, дерви-ша-каландара обычно входили: «шайдой»—тюбетейка, «ку­лях»—конусообразная высокая шапка с меховой опушкой, «муттако»—жезл, «камар»—пояс, «каду»—чашка из скор­лупы кокосового ореха для сбора медных денег, «сайли»— наушники, «санги-канаат»—камень с дыркой, носимый на поясе, и, наконец, «хырка» или «джанда»—халат, сшитый из лоскутов цветной материи, короче обыкновенного, с широкими рукавами по локоть.

В этих одеяниях дервиши выглядели необычно. Они нарочито не следили за своей внешностью и своими стран­ностями привлекали к себе внимание.Некоторые дервиши носили шкуру барса через плечо, тем самым как бы подчер­кивая свою независимость от общества.

Численность дервишей в Бухаре, Мерве, Герате порой достигала несколько тысяч, а то и десятков тысяч человек, что, конечно же, осложняло нормальное течение жизни. Бахауддин Накшбанди это понял и взял на себя роль рефор­матора ордена дервишей-суфиев. Он выступил против аске­тизма, против отказа от мирских дел, призывал к труду и знанию. Сам прекрасный ткач и резчик по металлу, он своим примером показывал, как нужно работать и поль­зоваться плодами своего труда. Бахауддин, один из первых среди суфиев, стал отходить от аскетизма, начало которому положил Ахмад Яссави. Признавая его как великого свято­го, признавая все его страстные радения на пути познания Аллаха, он отдавал предпочтение не уединению и аскетиз­му, а мирской жизни, ее обыденным делам, формирующим человека. Бахауддину принадлежит такое изречение:

Дилл ба еру,

Даст ба кор.

В переводе это звучит так:

Сердце—возлюбленному,

А рука—делу.

Под возлюбленным в данном случае подразумевается Аллах, к которому обращено святое, возвышенное чувство любви верующего—мусульманина.

Такое нововведение Бахауддина Накшбанди вызвало большое число последователей. Большинство дервишей— суфиев стало жить общинами, помимо радений на пути к Аллаху заниматься трудом, зарабатывая на пропитание. Так стал складываться в Бухаре всемирно известный орден Накшбандиев.

Как свидетельствуют жизнеописания святого шейха Ба­хауддина Накшбанди, его чудодейственные видения всегда являлись ему в переломный момент жизни. Однажды, когда Бахаудцин в течение недели не выходил из помещения, предаваясь молитвам, ему явился образ святого шейха тюр­ков Хаким-Ата. Это был один из четырех знаменитых уче­ников святого ходжи Ахмада Яссави, которого звали Су-лейманом, но впоследствии он принял имя Хакима-Ата. Он был родом из Хивы, там же и похоронен в Ак-кургане. Так вот, святой Хаким-Ата сообщил Бахауддину, что он поруча­ет дальнейшее его воспитание и обучение наукам некоему дервишу, которого он тут же привязал к себе. Когда Бахауддин после радения открыл глаза, то воспроизвел образ этого дервиша так отчетливо, словно тот как живой стоял перед ним. Когда Бахауддин рассказал об этом видении своему деду, тот истолковал его так: «Свою святость, внук, ты получишь из рук турецких шейхов».

Дальнейшее описание событий, связанных с этим виде­нием, мы находим в житии святого:«И Бахауддин решил разыскать дервиша, назначенного ему в наставники. Это ему удалось. Дервиша звали Халил; и происходил он из среднеазиатских турок. Он произвел на Бахауддина сильное впечатление, и последний остался при нем в качестве по­слушника-мюрида.

Через шесть лет после этого дервиш стал государем Заречья под именем султана Халила, или Казан-султана. Бахауддин и дальше пользовался его расположением, изу­чил придворный этикет и стал свидетелем многих событий из жизни этого султана.

Будучи зрелым человеком, Бахауддин использовал пре­бывание при дворе правителя для пополнения своих знаний. Большую часть своего времени он проводил в дворцовой библиотеке. Там было много рукописных книг на тюркском и персидском языках. Его особенно увлекла арабская суфий­ская литература, а также книги по истории и философии, которых в библиотеке было много. Султан Халил пополнял свою библиотеку книгами из Александрии, Багдада, Дамас­ка, Мекки. Среди них было много переведенных на арабский язык трудов греческих философов, других европейских мыс­лителей. Много было и книг по математике, астрономии, медицине.

Бахауддин с жадностью поглощал эту литературу, уде­ляя особое внимание трактатам мусульманских богословов. Он почерпнул массу интересного из трудов Аль Газали, Мансура Халладжа, Ахмада Яссави. Но самое сильное впе­чатление на него произвели произведения шейха Ибн аль-Араби (1164—1240). Труды этого исламского мыслителя приводили суфиев того времени в величайшее возбуждение: одни признавали его святым и чудотворцем, другие же— злостным еретиком и врагом ислама.

Ибн алъ-Араби за свою жизнь написал свыше 4000 сочи­нений. Главный его труд—«Мекканское пленение»—счита­ется подлинной энциклопедией мистицизма. В этом произ­ведении Ибн алъ-Араби приводит в стройную систему пути воссоединения суфия с Аллахом. По алъ-Араби, на пути воссоединения с Аллахом каждый молящийся устанавлива­ет станции («менаффил»), постоялые дворы («макамат») и состояние одушевления («хал»). Аль-Араби насчитывает 19 станций и до 360 постоялых дворов и мест остановок. Первые четыре станции—это доверие, терпение, покор­ность воле божьей и благодарность за его благодеяния. Состояние «хал» бывает семиричное: с Аллахом, в Аллахе, у Аллаха, посредством Аллаха, к Аллаху, для Аллаха и ради Аллаха.

Аль-Араби также говорит о двух полюсах мистики: раз­мышление—«эль фикир» и упоминание имени Аллаха— «эль зикир». Эти положения Ибн алъ-Араби воспринима­лись суфиями как должное. Однако неоднозначную реакцию у суфиев вызывали суждения мистика о том, что Иблис (сатана) не может рассматриваться как враг Аллаха. Из этого следовало, что фараона, против которого выступал пророк Муса (Моисей), тоже надлежало оправдать.

В этих противоречивых рассуждениях Бахауддин решил разобраться сам. Он сделал вывод, что «Иблис появляется там, где его призывают люди». Значит, дело человека об­ращать ли свой взор к Аллаху или же к Иблису. Проанали­зировав суфийские течения, Бахауддин пришел к выводу, что чем больше теоретики суфиев рассуждают о путях еди­нения с Аллахом, тем дальше они уводят истинных мусуль­ман от ислама. (В то же время в различных странах мира было 32 суфийских ордена, учение которых прямо или кос­венно противоречило учению пророка Мухаммеда.)

И Бахауддин стал искать свой путь познания Аллаха. Путеводной звездой здесь ему был Коран. В одиннадцатой суре, в 12 аяте он нашел ответ на мучивший его вопрос:«Кто имеет ясное знамение от своего Господа, и следует за ним свидетель от Него, и перед ним книга Мусы, как руководи­тель и милосердие,—этих веруют в Него, а кто не верует в Него из разных партий—огонь обетование их. Не будь же в сомнении относительно этого; ведь это истина от твоего Господа, но большая часть людей не веруют!»

Не отвергая отдельных положений суфиев, которые до­ходчиво поясняли установки ислама, Бахауддин свой путь подвижника-суфия решил строить строго по священному писанию:«Это писание—нет сомнения в том—есть руко­водство благочестивым» (Сура 2, аят 1). И далее:«Читайте из Корана столько, сколько можете» (Сура 73, аят 20).

Осмысливая эти строки, Бахауддин пришел к выводу, что усвоение света истины есть высочайшая милость и дар Аллаха, ниспосланный тем, кто встал на путь истинного подвижничества в исламе. А этот путь лежит лишь через познание священного писания—Корана. Ибо он и есть источник всех знаний. Бахауддину принадлежат историчес­кие слов а: «Талиб—ищущий, домогающийся знаний и не следующий при этом Корану, уподобляется человеку, кото­рый сидит на берегу моря и пьет его воду. Он никогда не сможет выпить все это необъятное количество воды».

Определив свой путь подвижника под лозунгом чистоты ислама и сохранения его целостности, Бахауддин решил покинуть двор султана Халила, собрать вокруг себя уче­ников и вести жизнь бескорыстного праведника. Примером ему был пророк Мухаммед, который сказал:«Кто преподал мне хотя бы один только стих Корана, тот мой хозяин».

Вскоре Бахауддину представился случай исполнить свое намерение. Однажды он увидел, как султан спокойно на­блюдал за казнью людей, приговоренных к смерти. Два обезглавленных трупа уже лежали в луже крови, а третья жертва, совсем еще юноша, стоял со связанными за спиной руками на коленях перед палачом.

Султан подал знак, и палач резким движением полоснул острым мечом по горлу своей жертвы. Но, к удивлению Бахауддина и самого правителя, меч не причинил вреда юноше. Не менее пораженный этим обстоятельством, палач второй раз обрушил свой меч на шею жертвы, но опять юноша остался цел и невредим. Остервенелый палач в третий раз попытался обезглавить свою жертву, но и теперь усилия его остались безуспешными. Каждый раз, когда повторялась холодящая душу сцена казни, юноша что-то шептал.

Пораженный султан воскликнул:

— Заклинаю Тебя Аллахом, во власти которого нахо­дятся наши души, скажи мне, чего ты хочешь?!

— Ничего я не желаю,—отвечал казнимый,—но у меня есть шейх-наставник, к заступничеству которого я и взываю в настоящую минуту.

Могущественным шейхом, останавливающим губитель­ное падение меча, оказался Сеид Мир Куляль, шейх Бахауд­дина.

Бахауддин поразился силе святости своего наставника и понял великое значение пира-руководителя в своей жизни. Подойдя к султану, он решительно потребовал освободить осужденного на смерть. Султан уступил. И как пишут био­графы в «Подвигах его святейшества Ходжи Накшбанда», Бахауддин «в одно мгновение увидел все темные дела сул­тана Халила и отверг их; сердце его стало холодным и нечувствительным к благам этого царствующего дома. Ему стало ясно, что о величии царей нельзя судить по их словам, что необходимо твердо помнить, что на земных царях могущественный Царь царей проявляет свое величие во всех смыслах». (Как все-таки здорово подмечено мудрецом— составителем жития шейха Бахауддина шестьсот лет назад, что на земных царях могущественный Царь царей проявля­ет свое величие. Это верно и сегодня на примере всех наших президентов, премьер-министров и иных глав государств. И до тех пор, пока люди не поймут истинного смысла своего предназначения, до тех пор Царь царей и будет направлять их деяния, как того они заслуживают.)

Юноша, в судьбу которого счастливо вмешался Бахауд­дин, оказался ревностным суфием. Звали его Мухаммад Парс. Мухаммад с первых же дней привязался к своему спасителю и не покидал его до конца жизни. Он был смыш­леным человеком и ревностным служителем тариката. Со­провождая Бахауддина во всех его странствиях, Мухаммад Парс оставил удивительную книгу «Кудсийа»), представля­ющую собой собрание речей Бахауддина Накшбанди.

Но вновь обратимся к хронике жития святого: «Покинув двор султана Халила, своего царственного покровителя, Бахауддин вместе с учеником пришел в Бухару и поселился в селении Ривартун, которое лежало в трех фарсангах от Бухары (один фарсанг равен восьми километрам). Здесь он повел жизнь подвижника, полную созерцания, но не чуждал­ся людей и исполнял вместе с жителями Ривартуна в сель­ской мечети все положенные намазы.

По ночам, в мистическом настроении, Бахауддин ходил на кладбища, которых так много в окрестностях Бухары. На мазарах он любил предаваться богомыслию. Однажды, как он сам рассказывал ученикам, когда он находился в состоя­нии исступления и приближения к Аллаху, ему явилось чудесное видение. Ему явились отошедшие в вечность су­фийские шейхи, окружавшие престол, на котором во славе и блеске восседал Абдалхалик Гиждувани. Он преподал Баха­уддину «начало, середину и конец тайного зикира».

Это ночное видение произвело на Бахауддина очень сильное впечатление, так как тайный зикир святой шейх передал ему в минуту своего мистического явления перед ним. Бахауддин это видение посчитал глубоко символич­ным. Он понял, что обращение к Аллаху нужно произносить только глубоко в душе, не демонстрируя его всем.

С тех пор Бахауддин дал обет отправлять зикир тайно или молча. Отсюда его последователей в Средней Азии стали звать «хуфия», то есть погружающиеся в экстаз по­средством тайно произносимого имени Аллаха.

Тайный зикир единения с Аллахом Бахауддин подраз­делил на пять степеней.

Первая—состоит в том, чтобы обратить глаз на сердце и произнести в нем имя Аллаха. Она называется Моками-калб.

Вторая—состоит в том, чтобы, закрыв глаза, обратить их на часть груди над солнечным сплетением и там повто­рять как можно чаще имя Аллаха. Она называется Моками-сир.

Третья—есть внутреннее воззрение на печень и повторе­ние «Алла! Алла!» Она называется Моками-зикир.

Четвертая—состоит в погружении внутреннего зрения в верхнюю кору головного мозга и повторении ею как можно чаще имени Аллаха. Эта ступень называется Моками-рух.

Пятая ступень—произносятся слова «Ла илляхи ил-Ал­ла», начиная от сердца, которому нужно произнести только «Ла», а мозг должен, заключая фразу, произнести «Алла». Чем скорее это слово произносится, тем короче путь едине­ния духа человека с Аллахом. Что касается тайного зикира дервишей—накшбандиев, то разъяснения, как нужно это делать, содержатся в трактате «Четыре реки», автором ко­торого является Шаахмед Сеид Муджаддин.

Прожив некоторое время в Ривартуне и укрепив дух, Бахауддин почувствовал, что должен совершить паломниче­ство в Мекку и к гробнице пророка Махаммеда в Медину, посетить другие святые места. Вместе с ним в далекий опасный путь отправились Мухаммад Парс и Аллауддин Аттар. Эти два талантливых ордена накшбандиев. Они же оставили об этом путешествии свои чрезвычайно ценные воспоминания. Ибо путь в Мекку Бахауддин избрал не­обычный. Вначале он посетил города Хорасана Мерв и Герат, оттуда отправился в Нашапур, Багдад, Дамаск, а затем к святыням Мекки и Медины. Это был очень длитель­ный хадж. В родную Бухару Бахауддин вместе со спут­никами вернулся лишь через три года.

Первым городом на пути паломников был древний Мерв. Здесь Бахауддин с благоговением поклонился праху святого шейха суфиев Юсуфа Хамадани. Он отдал должное памяти этого великого человека и в течение недели на святом мазаре в полном одиночестве предавался радениям. По окончании радений Бахауддин сообщил ученикам, что все эти дни его тайный зикир направлял святейший шейх Юсуф Хамадани. После завершения радений на мазаре шейх Бахауддин был вынужден задержаться в Мерве на несколько дней. Здесь оказалось множество его последователей, которые толпами сопровождали своего пира в мечеть для совершения намаза. И каждый раз в Чилля-хоне мечети Бахауддин принимал покаяние от страждущих.

У суфиев считалось великой честью каяться в своих грехах святому шейху. Помимо суфиев, в Мерве на поклоне­ние к шейху Бахауддину приходили и правители города. Это говорит о высоком авторитете Бахауддина.

Вот что скажет об этом его ученик Махаммад Парс:«Его святейшество везде встречал большое к себе внимание бла­годаря своим высоким качествам совершенного суфия. Он старался везде совершенствоваться в духовной жизни, бесе­дуя с местными шейхами-суфиями. Молва о нем шла дале­ко, и люди разного общественного положения стремились послушать его беседы и стать его учениками. Ответы наше­го шейха отличались глубиной мысли и тонким пониманием высоких идеалов подвижничества и отречения от мирской суеты.

Будучи в Серахсе, Бахауддин посетил, по приглашению наместника, Герат. Приглашенный к столу наместника, за которым собрался весь цвет ученых людей и сановников Герата, Бахауддин не стал есть. Когда его спросили, что же это значит, он ответил, что, собственно, ему не место за этим роскошным столом: он—приверженец простонародья и дервиш. Что подумает о нем народ, когда узнает, что он ест? После обеда наместник Герата спросил Бахауддина, есть ли в исповедуемом им учении явный зикир, громкое радение и отшельничество?

— Нет,—отвечал шейх.— У нас этого нет совершенно. Что же касается отшельничества, оно у нас проходит в повседневном общении с людьми. Мы можем пребывать в толпе, а сердцем должны быть всегда с предвечной Исти­ной.

Бахауддин, как свидетельствуют биографы, все три года путешествовал пешим. Одеяние его было самым что ни на есть простым. Он питался грубой, простонародной пищей, не позволял себе излишеств. Летом, как правило, ночевал под открытым небом. Зимою же выбирал себе скромные постоялые дворы. Вообще ему было чуждо стремление к славе. Смысл жизни он видел в служении Аллаху. Подтвер­ждение этому можно найти в описании одной из бесед, которую шейх Бахауддин проводил в городе Нишапуре. На вопрос его последователя о том, каким путем нужно идти в служении Богу, Бахауддин ответил:

— Наш путь к Нему—взаимное общение, но не отшель­ничество. В отшельничестве же—слава, а в славе—погибель!

Далее он пояснил, что добрые дела обнаруживаются только в собрании людей. Общество же людей заключается во взаимном содружестве, в выполнении условия не делать друг другу того, что воспрещено и плохо. И если общество людей, что идут к Богу нашим путем, имеет подобное единение,—в том его благополучие и счастье, и можно надеяться, что достигшая высокого совершенства истинная вера будет постоянно находиться в среде такой общины.

Этим и был велик Бахауддин, что хотел принести людям взаимность, веру в облагораживающую силу людского об­щения как высшую цель единения с Аллахом. В своих проповедях он никогда не звал людей к взаимному проти­востоянию, удерживал их от своекорыстия, праздного об­раза жизни, осуждал нравственное падение. Что самое цен­ное, Бахауддин не был ортодоксом. Он всю жизнь учился, старался познать что-то новое, полезное. Так, посетив во время хаджа Багдад, он почтил память видного основателя багдадской школы суфизма Абу Абдуллаха аль-Мухасиби (умер в 857 году), который создал учение о самонаблюде­нии, проследив соотношение между внешними действиями человека и его сокровенными намерениями, и ввел понятие «хал»—озарение мгновенного погружения в чудодействен­ное состояние суфия на пути к Богу. Бахаудцин также отдал должное памяти святого Джунайда (умер в 910 году. Суфии всего мира почитали Джунайда за то, что он выдвинул теорию «фана»—трезвости, полного контроля над своими чувствами—одного из двух, наряду со школой «опьянения любовью к Богу», основных течений мусульманского таса-уфа (мистицизма).

Школа «опьянения любовью к Богу» была широко из­вестна на Востоке, и суфии были ревностными ее сторон­никами и пропагандистами. Эта школа буквально смешала все понятия, такие разные в обиходе: любовь, вино, возлюб­ленная... В подтверждение сказанному приведу одно из наи­более образных обращений видного суфийского поэта Шам-сиддина Тавризи к паломникам, идущим в Мекку:

О, отправившиеся на поклонение в Мекку! Где вы? Где вы?

Возлюбленная здесь! Вернитесь! Вернитесь!

Если случайно мне удастся встретить ночью эту красавицу,

Я припаду головой к ее ногам; я отдам ей сердце и душу.

Я пойду в капище идолов, сяду перед кумиром и стану класть ему земные поклоны.

Я буду совершать священные обряды вокруг кабака, буду целовать ноги пьяным.

Под словом «возлюбленная» суфи-мистики подразуме­вают Бога. Слово «ночь» употреблено в тексте потому, что зикир—дервишское радение большей частью производится ночью.

С вином, запрещенным исламом, суфи-мистики отож­дествляют радение, приводящее их в состояние религиозно­го экстаза, во время которого, по их мнению, душа вступает в общение с Аллахом. Под кабаком, вход в который для мусульманина считается позором, подразумевается место радения или вход в мечеть. В тексте есть выражение «цело­вать ноги». Здесь имеется в виду, что паломники, совершаю­щие таваф, то есть ритуальный обход вокруг Каабы, целуют высокий порог двери, ведущей в храм. А под словом «пья­ный» прячется суфи-мистик, находящийся в состоянии рели­гиозного экстаза.

Этой же символикой пользовался и всемирно известный мастер восточных четверостиший-рубаи Омар Хайям. В одном из своих рубай он говорит:

В одной руке у меня Писание, а в другой кубок с вином.

Одно из двух: или я абсолютный кяфир, или безусловный мусульманин.

Под Писанием подразумевается священная книга му­сульман Коран, а под вином—учение суфизма, которое в его начальных формах, когда жил поэт, противопоставля­лось исламу.

Для того, чтобы мистическое опьянение суфиев имело целесообразность, Джунайд выдвинул теорию трезвости — «фана» (мистическое растворение суфия в Боге), ведущую к сверхбытию—«бака» (вечности в абсолюте).

Джунайд предложил считать первым этапом мистичес­кого пути к Богу шариат—общемусульманский религиоз­ный закон, вторым—чисто суфийский путь тарикат, и, на­конец, третий—хакикат—постижение божественной исти­ны. Для Джунайда признание единства Бога (таухит) не рациональное доказательство, как в мусульманском бого­словии, а сама жизнь суфия в мистическом единении с Богом.

С этими суфийскими трактатами Бахаудцин познако­мился в багдадских библиотеках, которых было в то время более двадцати. Разумеется, не мог Бахауддин обойти сво­им вниманием и выдающегося святого суфиев Абдаллаха Хусейна ибн Мансура аль-Халладжа (казнен в 922 году за свои суфийские воззрения).

Бахауддин был давно наслышан о мистических взглядах Мансура аль-Халладжа, но с его произведениями познако­мился только в Багдаде. Его поразила та открытость, с которой Мансур аль-Халладж обращался в своих молитвах к Богу. В отличие от других суфиев, хранивших свое учение в тайне, он открыто проповедовал свой путь единения с Богом, считая, что единение с Богом,—цель не только избранных суфиев, но и всего сущего. Он утверждал что единение духа человека с духом Бога возможно. И однажды в момент высшего экстаза воскликнул: «Ана-ль-хаакк»—«Я есть Истина!» (то есть:«Я есть Бог!».) За что и был пригово­рен к смертной казни.

Глубинное постижение воззрений великих суфиев стало страстной потребностью Бахауддина, ибо к этому времени у него уже полностью сформировалось воззрение, «о чис­тоте ислама», и он открыто призывал всех своих учеников и дервишей других орденов последовать за ним. Как извест­но, эта идея была встречена большинством суфиев с радос­тью, так как за последние годы и даже столетия дробление ислама на секты и течения начало угрожать самому сущест­вованию религии.

Призыв Бахауддина вернуться к чистоте ислама нашел широкую поддержку в странах исламского Востока. Орден накшбандиев стал стремительно расширяться, а сама рели­гия завоевывала все больше сторонников на Кавказе и у народов Поволжья и Сибири. Этому способствовало то, что Бахауддин создал в Бухаре мощный центр по пропаганде идей суфизма накшбандиев. В Бухару к шейху Бахауддину потянулись тысячи мюридов. Широта знании, природное красноречие и пылкий темперамент, а более всего вдохно­венный талант проповедника и неистовость в отправлении религиозных обрядов буквально завораживали его учеников и делали их ревностными последователями Бахауддина.

Авторитет накшбандиев среди верующих повышался и в связи с тем, что Бахауддин ввел в норму поведения членов своего ордена взаимодействие со светскими властями «с целью защиты интересов простых людей». Выросла и поли­тическая активность братства. С мнением же шейха ордена накшбандиев считались правители даже самых могущест­венных государств, не исключая и Амира Тимура, который в то время активно выходил на политическую арену. О высоком авторитете ордена свидетельствует и такой факт: главой братства накшбандиев в Османской империи был сам турецкий султан Баязет Ильдрым («Молниеносный»). Но это величие придет к Бахаудцину несколько лет спустя. Однако решающим моментом в превращении простого су­фия из Бухары в признаваемого и почитаемого главу меж­дународного дервишеского братства стал первый хадж Бахауддина в Мекку (всего же он в этот священный город ходил трижды).

Первым положил начало хаджу в Мекку на поклонение храму Кааба на десятом году хиджры (3 февраля 632 года) пророк Мухаммед. С тех пор миллионы паломников идут к святым местам для очищения от грехов и поклонения черно­му камню Каабы и другим реликвиям, связанным с жизнью Мухаммеда. Паломничество в Мекку—одна из пяти глав­ных обязанностей мусульманина. Каждый мусульманин, ес­ли ему позволяют обстоятельства, должен хотя бы раз в жизни совершить хадж. Если же это невозможно, он может поручить совершить этот обряд вакилю, то есть своему заместителю. Хадж совершается в месяц зу-ль-хиджа по мусульманскому лунному календарю.

Паломники прибывают в Мекку к седьмому числу меся­ца зу-ль-хиджа и вначале выполняют обряды малого палом­ничества—умра: совершают обход Каабы—таваф, целуют черный камень, молятся, пьют воду из священного колодца Зам-зам и один раз пробегают между холмами ас-Сафа и аль-Марва. На следующий день паломники отправляются в долину Арафат, где ночуют под открытым небом. В пол­день девятого зу-ль-хиджа они приступают к центральному обряду хаджа—стоянию—вукув—у скалы Арафат, кото­рое продолжается до захода солнца. В это время паломники слушают проповедь—худбу, молятся. Затем бегом устрем­ляются в долину Муздалифа, где в мечети читают вечер­нюю и ночную молитву. Десятого зу-ль-хиджа после утрен­ней молитвы паломники направляются в долину Мина. Там они бросают камни в столб, который символизирует Иб-лиса. Затем следует ритуальное жертвоприношение живот­ных в память о том, как Ибрахим (Авраам) был готов принести в жертву Аллаху своего сына Исмаила, но ангел удержал его от этого, показав на барашка, стоящего в кустах. Когда Исмаил подрос, Ибрахим вместе со своим сыном, прославляя могущество Аллаха, построил храм-Каабу—сооружение кубической формы (по-арабски «ка­аб»—куб).

Обычно Кааба покрыта черным полотнищем (кисвой), на котором золотом вышиты аяты из Корана. В Каабе хранится черный камень—аль-Хаджар аль-Асват, состоя­щий из трех кусков, замурованных в восточную стену Ка­абы и скрепленных серебряным обручем на высоте полутора метров. Согласно преданию, черный камень—это ангел, спустившийся из рая и окаменевший на месте. В день Страшного суда он оживет и предстанет в роли защитника всех целовавших его верующих и кающихсяя в своих грехах. Этот храм считается земным воплощением «небесной Ка­абы». Кааба стоит в Мекке и расположена в центре «Запо­ведной мечети»— аль-Масджит аль-Харам. Сюда устрем­лены взоры всех мусульман мира, потому что Коран ус­тановил, что к Каабе должны быть обращены лица всех мусульман во время молитвы—чтобы спастись от адского пламени. Кааба спасает только тех, кто уверовал в Аллаха и следует за его посланником. Истинным верующим может быть только мусульманин (муслим—«отдавший себя»).

Во всем ритуале хаджа есть одна немаловажная деталь: паломники, почему-либо запоздавшие к празднику Курбан-байрам, остаются в Мекке, Медине, Джидде и других ара­вийских городах и ждут этого праздника в следующем году, ибо паломничество считается неполным, незаконченным, и паломник не может называться «хаджи», если он не встре­тит этот праздник в Мекке. Памятуя об этом, Бахауддин сознательно сократил свое пребывание в городах Востока, которые он посещал, чтобы ознакомиться с книгами по суфизму в их богатых библиотеках. Как и полагалось, он со своими учениками Мухаммадом Парсом и Аллауддином Аттари прибыл в Мекку 7-го зу-ль-хиджа, где они влились в огромный поток паломников. Здесь, во время ночевки под открытым небом у горы Арафат, с Бахауддином произошло чудодейственное событие, прямо указывающее на его свя­тость.

Вот что повествуют об этом в «Жизнеописании» его ученики:«Его Святейшество шейх Бахауддин Накшбанди девятого зу-ль-хиджа, после святой ночи у горы Арафат встал утром с просветленным ликом и рассказал нам, что он удостоился видения Хазрата Ибрахима, который спус­тился к нему по лучу света с неба и мирно беседовал с ним. Хазрат спросил паломника, откуда он прибыл, и когда узнал, что Бахауддин родом из Бухары, поведал ему, как он однажды, переходя с верхнего неба на низшее, увидел, как от одного города свет восходил к небесам. Па все же иные города свет с небес нисходил на землю. Ангел сказал ему, что город, свет от которого восходит к небесам, есть святая Бухара. Этому сообщению Хазрата шейх Бахауддин неска­занно обрадовался. И тут же, прочитав фатиху, удостоился прикосновения к святому одеянию Хазрата.

После этого Ибрахим вновь обратился с вопросом к паломнику: «Знает ли он содержание самой первой суры Корана, которую Аллах ниспослал Мухаммеду!» Бахауд­дин, не мешкая, прочитал Хазрату 96 суру Корана, которая положила начало Священному писанию (впоследствии сос­тавители Корана изложили суры не по очередности их передачи Джабраилом Мухаммеду, а по степени убывания знаков в каждой из них, за исключением фатихи): Во имя Аллаха милостивого, милосердного:

1. Читай! Во имя Господа твоего, который сотворил—

2. сотворил человека из сгустка.

3. Читай! И Господь твой щедрейший,

4. который научил каламом,

5. научил человека тому, чего он не знал.

6. Но нет! Человек восстает

7. оттого, что видит себя разбогатевшим.

8. Ведь к Господу твоему—возвращение!

9. Видал ли ты того, кто препятствует

10. рабу, когда он молится!

11. Видал ли ты, был ли он на правом пути

12. или выказывал богобоязненность?

13. Видал ли ты, обвинял он во лжи и отвернулся?

14. Разве не знал он, что Аллах видит?

15. Так нет! Бели он не удержится, Мы схватим его за хохол—

16. хохол лживый, грешный.

17. И пусть он зовет свое сборище—

18. Мы позовем стражей!

19. Так нет! Пе подчиняйся ему, и поклонись, и при­близься!

Прослушав эту суру, Хазрат сказал:«Аллах это писание ниспослал вам, чтобы вы ему следовали. Ибо люди только тогда призывают Аллаха на помощь, когда их настигает буря на море. И тогда они дают обет искренно служить ему, но когда они благополучно высаживаются на берег, то забывают о своем обете и снова идут поклоняться своим идолам».

Чудодейственное видение у горы Арафат произвело на Бахауддина столь сильное впечатление, что он в эти дни с особой неистовостью отправлял все предписанные ритуалы. А когда наступил момент целовать черный камень в храме Кааба, он дал обет «неустанно следовать Священному писа­нию, без корысти и греховности служить Аллаху».

Прошли праздники Курбан-Байрама, паломники двину­лись в обратный путь, но Бахауддин не торопился в Бухару. Почти целый год он прожил в Медине около гроба пророка Мухаммеда и девяносто девять раз прочитал Священное писание—Коран. Лишь после этого, очистившись от гре­хов, укрепив свой дух и веру в Аллаха, Бахауддин покинул святые места. Однако путь его в Бухару не был прямым. Он со своими учениками посетил Александрию, страны Маг-риба и лишь тогда повернул к родным краям.

Последнюю ночь перед Бухарой паломники провели в степи. И Бахауддин с радостью в сердце прочитал послед­нюю вечернюю молитву, положил под голову камень и отошел ко сну.

В эту ночь ему вновь явился святой Хазрат Ибрахим. Он прилетел на белом светящемся облаке. Вначале Хазрат парил на недосягаемой высоте, затем медленно опустился перед Бахауддином. Он держал в руках одну из глыб черно­го камня Каабы. И Бахауддин, как и там, в Мекке, прильнул губами к священному камню, мысленно повторяя суру из Корана—фатиху. Лишь после этого Хазрат спросил его, что паломник взял с собой из Мекки. Бахауддин ответил, что несет с собой сосуд со священной водой и божественные четки—тасбих, а также подорожный посох из шелковицы. Хазрат Ибрахим продолжал: «Когда ты прибудешь в свой родной Каср-и-Орифан, там у саркофага твоей матери най­дешь то, что тебе даровано небесами за твою святость. Прочтя молитву над этим камнем, ты раздай косточки тасбиха своим верным ученикам, которые понесут твое учение в другие края, а посох воткни в землю, возле родного очага, пусть он зазеленеет могучим деревом и долгие столе­тия будет людям рассказывать о твоем хадже в Мекку».

Весь последующий путь до Каср-и-Орифана Бахауддин шел под впечатлением святого видения Хазрата Ибрахима. И когда счастливый паломник прибыл в родной кишлак и преклонил колени перед могилой матери, то к своему удив­лению увидел, что на месте белого мраморного надгробья лежит черный камень. Это было знамение Аллаха, о кото­ром его предупреждал Хазрат. Как гласит предание, этот камень, ниспосланный с неба по велению Ибрахима, теперь вмурован в Дахму-саркофаг, возведенный над захоронени­ем Его Святейшества шейха Бахауддина Накшбанди. Мест­ные жители называют этот черный камень Бахауддина «Сенги-Мурат» (камень желаний). И каждый, кто посещает некрополь Бахауддина, подходит к этому камню просить святого шейха содействия в исполнении желаний, затем с благоговением целует его. Посох, который по велению Иб­рахима Бахауддин воткнул в землю возле дома, вскоре зазеленел и вырос в огромное тутовое дерево, которое стояло возле водоема на протяжении многих веков. Сейчас этот святой тутовник лежит у хауза на почетном постамен­те. Паломники прикасаются к нему и повязывают на ветви разноцветные лоскутки.

Сам же Бахауддин после возвращения из Мекки и этих чудодейственных видений посчитал себя мюридом Хазрата Ибрахима и поселился в маленьком домике возле черного камня. Денно и нощно он предавался радениям, постигая дух Аллаха. Он каждую свою утреннюю молитву «бамдат» начинал с поцелуя черного камня и поцелуем же этого богом данного камня заканчивал последнюю вечернюю молитву «хуфтан». Бахауддин не только молитвами, но и всеми своими поступками старался оправдать свое движе­ние по избранному им пути. В основу духовной жизни он положил приверженность исламу и следование заветам про­рока Мухаммеда, а дозволенным пропитанием считал лишь заработанное трудом собственных рук, подтверждая это положение ссылкой на изречение пророка: «Служение Богу состоит из десяти частей, девять из них—соблюдение риту­ально дозволенного, а одна, единая часть—все остальные виды служения Богу».

Следуя этому, Бахауддин в своем родном кишлаке за­нялся земледелием, засеял небольшой участок пшеницей, ячменем и машем. Своих многочисленных последователей и мюридов призвал к подобному образу жизни. Вот что гово­рится по данному поводу в «Жизнеописании святого»: «Спасая свою душу в миру, Бахауддин свято соблюдал заветы скромности и полного аскетизма: у него не было ни дома, ни жены, ни земельной собственности. Если случалось ему жить где-либо, он нанимал помещение, как и любой другой пришелец. Зимой постелью служили ему трава и сухие листья, летом—старая циновка; из посуды у него был лишь разбитый глиняный кувшин. Не было у него ни слуг, ни невольников или невольниц. И когда Бахауддина упрек­нули в этом, он возразил: «Рабство недостойно идущих по дороге святости», а еще добавил стихами:

Нет у нас ни дома, ни имущества,

ни о чем никакой скорби у нас нет.

Если в рубище на кладбищенском холме

мы умрем, то нечего и оплакивать нас.

Ревностно соблюдая обет суфия, Бахауддин в то же время проявлял крайнюю терпимость к тем, кто не мог во всем следовать его примеру. Это подтверждает и «Жизне­описание Бахауддина»: «Путешествуя второй раз в Аравию, с целью паломничества, Бахауддин посетил Харасан и нау­чил там одного из именитых людей зикиру. Па обратном пути ему сообщили, что этот человек мало занимается зикиром. Шейх ответил, что беды в том нет, и спросил нового своего мюрида, видел ли он его, Бахауддина, когда-либо во сне? Тот ответил утвердительно.

— Довольно и этого,—сказал шейх,—ибо достаточно кому-либо иметь хотя бы самую ничтожную связь с суфи­ями, чтобы надеяться на воссоединение с ними.

Бахауддин всегда делал большую разницу между прос­тыми ошибками человека и умышленным нежеланием сле­довать праведным путем. Этот грех Бахауддин считает самым большим. Вот как свидетельствуют об этом биогра-фы: «Бахауддин был по своей натуре добрый, приветливый человек, не терпел обмана и тех людей, которые ставят себя много выше окружающих».

Общеизвестно, что человек не может остаться в народ­ной памяти как святой, если он по своей натуре зол, завист­лив, своекорыстен и себялюбив: только доброта светится вечно. В свечении добрых дел—а им не было числа—лик святого становится еще более значимым. Подтверждение этим оценкам мы находим у самого Бахауддина:

«Блаженный шейх Азизаы говорил, что земля в глазах суфиев подобна небесному своду, на котором видно движе­ние звезд; сами же мы как поверхность ногтя и ничто на ней не скрыто от глаз людей».

С позиций сегодняшнего дня, когда литература и пресса наполнена сообщениями о чудесах, нас не удивляют свиде­тельства шейха Бахауддина о том, что святые люди, в частности суфии, были способны вызывать чудеса. Боль­шинство талантливых суфиев, которые дошли до наших дней в литературе и в памяти народной, были ясновидящи­ми, провидцами. Провидцем был и шейх Бахауддин. Одна легенда говорит об этом:«Накшбандом его звали потому, что все, что делается на свете, вырезано было в его душе, как надпись на золотой печати. Находясь в Бухаре, он знал все, что происходило в других, самых отдаленных городах. Он обладал чудом воскрешения из мертвых, мановением руки прекращал пожары. Когда Бахауддин находился в Мекке, Кааба одарила его золотом—чтобы он отдал его бедным на пропитание».

Вообще, тайн у природы много, да и у человека их предостаточно. Сам человек есть величайшая загадка— прежде всего для самого себя. На примере жизни таких людей, как святой шейх Бахауддин, мы видим, как человек прикладывает невероятные усилия, порой лишает себя мно­гого из того, что имеют другие, но проникает в глубину этой тайны и познает себя и свой дух, познает дух Бога.

Жизнь святого в миру и память о нем в сердцах людей показывает, насколько велик мир, как могуществен Бог и как поразительно плохо использует человек то, что заложи­ла в него природа. Бахауддин доказал, что человек, посвя­тивший жизнь познанию себя и познанию Бога, может нести святость людям независимо от того, когда они к нему обращаются. Даже по прошествии многих веков святой приходит на помощь к тому человеку, который испрашива­ет его содействия. Здесь находит свое подтверждение тезис о том, что мысль человека материальна, и стоит ему создать какой-либо образ, как он тут же начинает свое существова­ние. Именно поэтому святостью обладают молитвы, произ­носимые человеком, и святостью обладают священные пи­сания Авеста, Псалтырь, Пятикнижие, Библия, Коран. Но­сителями этой святости становятся и отдельные люди, кото­рых избрал Бог и которые посвятили свою жизнь служению Богу.

Однажды люди потребовали от шейха Бахауддина, как об этом свидетельствует предание, сотворения какого-ни­будь чуда.

«Мои чудеса—на глазах у всех: обремененный стольки­ми грехами, я тем не менее еще хожу по земле»,—ответил им святой.

Несмотря на подобную скромность, современники шей­ха свидетельствуют о многих чудесах, дара творить кото­рые он удостоился при жизни. Вот предание, сохраненное одним дервишем: «О дважды город Карши испытывал страшную засуху: все посевы и травы стали выгорать, лю­дям угрожал голод. Каршинцы, памятуя частые посещения города Бахауддином, послали за ним в Бухару одного мюрида. Как только мюрид предстал пред очами Бахауд­дина, тот сказал ему: «Каршинцы послали тебя ко мне просить воды. Хорошо, я пошлю вам отсюда воду. Подожди немного!»

Прошло немного времени, собрались тучи, полил дождь, усиливавшийся с каждым часом. На другой день мюрид получил разрешение вернуться в Карши, а дождь беспре­рывно лил трое суток. Вся область была обильно полита».

Мы прекрасно понимаем, что легенда есть легенда. Но и святость есть святость. Она дана людям для познания за­предельного, для проникновения в его суть. Как свидетель­ствует «Жизнеописание святого», Бахауддин, чувствуя при­ближение конечного предела, говорил: «Когда придет мой смертный час, я научу дервишей, как умирать. Я всегда ждал смерти».

Заболев и предчувствуя конец, Бахауддин отправился в один из бухарских караван-сараев и занял там комнату, в которой и слег. Его многочисленные ученики безотлучно находились при нем, и для каждого он нашел слово утеше­ния и ободрения. В момент кончины он простер руки для молитвы и оставался в таком положении, пока не испустил дух. Это произошло третьего рабиул аввала 791 года хидж­ры (март 1389 года). Таким образом, святой шейх прожил на свете семьдесят три лунных года. Эту же дату смерти приводит в своем трактате «Зикир-и Ходжа Бахаудцин—и Накшбанд» («Жизнеописание Бахауддина Накшбанди») по­эт Абдурахман Джами.

Со смертью шейха Бахауддина его святость не канула в Лету, а стала возрастать. Это свойственно лишь подлинной святости. Значит, деяния этого святого настолько глубоко проникли в сердца людей, что переходят от поколения к поколению, становясь преданиями, легендами. Люди верят, что, обращаясь к духу святого шейха Бахауддина, находят путь к Богу. Ибо слово, обращенное к святому и к Богу— это символ, а дух человека может общаться с духом Бога только с помощью символов. Дух Бога—это высший пре­дел, а душа человека—обитель святости.

Удивительно, сколько может сделать человек с такой необычной душой. Всего семьдесят с небольшим лет было отведено Бахауддину Накшбанди, но сколько умов и душ покорил он своей неукротимой верой в возможности совер­шенствования человека на пути познания единения с Богом! Созданные им символы оказались прочными. Дервищский орден Накшбандиев начал свое шествие по всем исламским странам.

В тот год, когда Его Святейшество Бахаудцин отошел в иные миры, орден был представлен в Бухаре и Самарканде, в Балхе и Герате, Хиве и в восточной части Ирана. При первых преемниках Бахауддина орден продолжал распро­странять свое влияние в Азии и в Османской Турции. По прошествии некоторого времени орден разделился на два мощных духовных течения: западное, Главенство над кото­рым осталось в руках шейха Насреддина ал-Ташкенди, и Восточное, в которое вошла сама Бухара и ее владения. Эту часть ордена возглавил шейх Султан уд-динь аль Кашгари. Этот период существования ордена не без основания назы­вают золотым.

Через сто с небольшим лет после основания орден На­кшбандиев пользовался громадным влиянием в мусульман­ском мире. Особенно большого могущества он достиг после того, когда с политической арены Средней Азии ушли пра­вители-монголы. Новое государство, населенное в основ­ном тюркоязычными племенами, способствовало расцвету ордена. Выдающуюся роль в укреплении ордена Накшбан­диев сыграл святой шейх Ходжа Ахрар.

Мы знаем, что религия, политика и благосостояние на­рода самым тесным образом переплетены. При плохих правителях и упадке религии народы не благоденствуют. Возрастающая популярность ордена Накшбандиев и его святого шейха Бахауддина тесно связана с ростом могущес­тва и международного авторитета Бухары. Определение «Купол ислама на Востоке» сохранялось за Бухарой на протяжении многих веков. В этом немалая заслуга святого шейха Бахауддина.

Восхитительное отношение к этому благословенному го­роду и к святому шейху мы находим у гениального поэта и великого дервиша Машраба. Через триста лет после смерти святого шейха Машраб посетил этот город и посвятил святой Бухаре и Бахауддину немало возвышенных строк.

О, бутон! Твоя беззаботность выше всякого описания.

Слух о твоей красоте прошел по всему миру.

На цветнике твоего лица вытканы узоры из тюльпанов.

Умеющий предопределять тебя создал, красавица.

О, сколько бы ни причинял мне мучений мой кумир,

душа моя испытывает только наслаждение!

Произнеся этот мунаджат, Ша Маршраб направился в Бухару. Он остановился перед входом в один дом и спросил у спутника, чей это дом. «О, господин, наш царь, это дом Хазрата Накшбанда»,— отвечал его спутник. Тогда Ша Машраб произнес:

Бухару можно назвать Бухарой.

Весну можно назвать зимой.

Если б не было в Бухаре Бахауддина,

то Бухару можно бы назвать Фарангистаном,

или местом пребывания неверных.

Ша Машраб вошел в дом и вышел только ко времени намаза. Благоговейное отношение к святому шейху Бахауд­дину было и у всех тех, кто посещал Бухару как священный город ислама. Их путь в Бухару лежал через некрополь Бахауддина в селении Каср-и-Орифан. Мемориальный ком­плекс на месте захоронения святого неоднократно перестра­ивался, так как каждый правитель Бухары считал своим долгом пристроить к нему что-нибудь свое. Дошедший до наших времен ансамбль усыпальницы Бахауддина включает в себя величественную ханаку—обитель суфиев, построен­ную ханом Абдулазизом первым в 1545 году. Большая мечеть с двумя айванами, один из которых выходит к минарету, построена в середине XVIII века матерью хана Абул-Фаяза.

Вот что записано в летописи по этому поводу: «Одну мечеть, два айвана велела она построить в изголовье мазара хазрата Бахауддина». Другая мечеть, что во внутренней части двора некрополя, построена почти век спустя Хаки-мом Кушбеги.

Интересные события связаны со строительством дороги от Бухары к святому некрополю. История ее строительства так обозначена в жизнеописании эмиров Бухары: «Эмир Насрулла-хан Бохадур до кончины его отца был кушбеги в городе Карши. В 1826 году скончался благословенный эмир Хайдар, и престол благородной Бухары унаследовал принц Хусейн, который царствовал с 6-го октября по 19 декабря того же года, а затем был отравлен своим братом Омар-ханом. Омар-хан правил Бухарой тоже недолго—четыре месяца. Эмир Насрулла, собрав войско и заручившись под­держкой Хакима Кушбеги, предпринял поход на Бухару, чтобы наказать братоубийцу. За несколько дней до восшест­вия на трон эмир Насрулла оставил свои войска возле Файзиабада и посетил гробницу святого шейха Бахауддина, где поклялся: «Если я стану эмиром, то еженедельно буду совершать пеший хадж от Бухары к гробнице святого шей­ха».

24 апреля 1827 года Насрулла-хан Бахадур взошел на престол. Как и обещал, первый свой хадж он совершил к мазару Бахауддина. Но плохая дорога порядком его изму­чила, и молодой эмир повелел вымостить дорогу от ворот благородной Бухары до святого мазара шейха Бахауддина. Его повеление вскоре было исполнено».

Последний эмир Бухары Сеид Мир Алимхан, продолжая традиции предшественников, возвел возле некрополя нес­колько общественных сооружений, в том числе обширный постоялый двор и большую баню. Так что мемориальный комплекс святого шейха постоянно расстраивался. Да и сама благородная Бухара за эти несколько веков значитель­но расширила свои кварталы. Здесь были построены величе­ственные комплексы медресе, мечетей, торговых рядов, ко­торыми ныне славится Бухара во всем мире.

Сейчас, в конце XX века, сотни тысяч туристов со всех концов света едут, чтобы воочию увидеть сказочную средне­вековую Бухару.

Но так было не всегда. Священная исламская Бухара, как и святая Мекка, по религиозным соображениям была закрыта для иноверцев. Несмотря на это, величие Бухары давно занимало умы европейцев. Вспомним полное опас­ностей путешествие в середине XIX века в Бухару и Самар­канд венгерского ученого-востоковеда Вамбери. Для осу­ществления своей мечты ему пришлось облачиться в одея­ния странствующего дервиша-паломника. Свое путешествие к святыням Средней Азии Вамбери совершил через 150 лет после Машраба и через 450 лет после кончины шейха Баха­уддина. Интересен взгляд Вамбери на Бухару того периода: «Бухара по справедливости называется главным городом Средней Азии. Здесь виден самый высокий образец цивили­зации, Бухара—это Париж и Лондон. По окончании путе­шествия я с собой захватил ценные рукописные книги по истории Востока и языкознанию, купленные в лавках Буха­ры и Самарканда.

Я везде заявлял, что пешим пришел в Бухару из Кон­стантинополя для того, чтобы посетить нашего Бахауддина. Его селение Беведдин отстоит от Бухары на два часа езды, и как я уже говорил, есть и другие местопребывания знамени­того Бахауддина Накшбанди, основателя ордена того же имени и главного виновника всех тех религиозных представ­лений, которыми восточный ислам отличается от западно­го. Здесь не место говорить об особенностях, я хочу только заметить, что Бахауддин, народный святой Туркестана, ува­жается как второй Магомет. Бухарец твердо уверен, что восклицание; «Ие, Бахауддин бало гардон!» (О, Бахауддин, избавитель от бед!) может спасти его от всякого несчастья. Даже из отдаленного Китая паломники приходят сюда на богомолье. Из Бухары обыкновенно ездят туда раз в неде­лю, и сообщение с городом поддерживается тремястами наемных ослов, которые стоят у ворот (дарвоза) Мазара и нанимаются за несколько пули (мелкая медная монета). Хотя дорога во многих местах покрыта глубоким песком, однако эти животные бегут туда с необыкновенной скоро­стью. И это тем более удивительно, что на обратном пути их только побоями можно заставить двигаться. Бухарцы приписывают это привязанности, которую даже животные испытывают к святому: с радостью бегут они к его гробу и неохотно от него удаляются.

Могила находится в маленьком саду, к одной стороне которого примыкает мечеть; к ней можно пройти только через двор, населенный слепыми и другими увечными, неот­вязчивость которых могла бы пристыдить их римских и неаполитанских собратьев. На лицевой стороне гробницы находится знаменитый Сенги Мурат (камень желаний), до­вольно потертый лбами набожных паломников. На самом гробу лежит несколько бараньих рогов, знамя и метла, служившая долгое время для подметания святилища в Мек­ке. В прошлые времена пробовали несколько раз все это место покрыть куполами, однако Бахауддин, как и другие святые Туркестана, предпочитает свежий воздух, и всякий раз здание после постройки вскоре рушилось. Это рассказы­вают шейхи—потомки святого, которые по очереди стере­гут гробницу. Они утверждают, что родоначальник их ор­дена особенно любил число семь, которое он считал маги­ческим. В седьмом месяце он родился, на седьмом году жизни он знал наизусть Коран, на 70-м он умер».

Оперируя этим магическим числом, можно отметить, что через 70 лет после того, как Вамбери побывал в благо­родной Бухаре, там произошла революция, и на Бога и святость был наложен запрет на целые 70 лет. До револю­ции сфера деятельности ордена «Накшбандиев» распростра­нялась на всю Среднюю Азию от Каспийского моря до Китайского Туркестана, на часть Ирана, Афганистана и Индии. В Турции было три самостоятельных ветви этого ордена: Константинопольская, Алепская и Дамасская. Были две общины накшбандиев и в Мекке.

Сейчас для некрополя святого шейха Бахауддина, что находится в селении Каср-и-Орифан на территории совхоза «Бухара» Каганского района, наступили новые времена—5 мая 1989 года комплекс был открыт для паломников и туристов. Это знамение времени, представившее возмож­ность всем желающим и страждущим приобщиться к ис­тории и религии, без которых нет подлинной духовности человечества.

Хочется верить, что святой дух шейха Бахауддина На-кшбанди, как и прежде, будет покровительствовать жите­лям этого края, которые, мы надеемся, в скором времени возродят былую славу Благородной Бухары. Залогом этому пусть будут слова пророка Мухаммеда, повторяемые в одной из первых проповедей настоятеля Джума-мечети, что находится в некрополе шейха Бахауддина—Мухтара Хад­жи Абаллаева: «Стоит посеять семя добра, и оно взрастет семью колосками, а они дадут еще семьсот всходов добрых дел».