Тематическое планирование фадеев александрович тема гражданской войны в советской литера Нравственные проблемы в романе

Выставка книг А. Платонова.

Фотографии А. Платонова разных лет.
Письменные работы

Домашнее сочинение. Приложение 1.

Рецензии на один из рассказов А. Платонова (по выбору учащегося)
Советуем прочитать

Платонов А. Собр. соч. в 3 т. — М., 1985.

Платонов А. Взыскание погибших, М., 1995.

Андрей Платонов. Воспоминания современников. Материалы к биографии / Сост. Н. Кириенко, Е. Шубина. — М., 1994.

Чалмаев В. Андрей Платонов. — М., 1989.

Васильев В. Андрей Платонов. — М., 1982.

Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования. — М., 1987.

«Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып 1, — М., 1993; Вып. 2 — М. 1995.

Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы Спб., 1995.

Андрей Платонов. Мир творчества / Сост. Н. Кириенко, Е. Шубина. — М., 1994.

1. Прочитать самостоятельно рассказы разных лет А. Платонова: «Третий сын», «На заре туманной юности», «В прекрасном и яростном мире».

2. Письменная рецензия на один из этих рассказов.


Урок 63

Слово об Андрее Платонове. Рассказы Платонова разных лет
Ход урока

1. Предваряя начало рассказа о биографии А. Платонова, учитель обращает внимание на слова писателя, которые выделены как эпиграф урока:

«Я жил и томился, потому что жизнь сразу превратила меня из ребенка во взрослого человека, лишая юности. До революции я был мальчиком, а после нее уже некогда быть юношей некогда расти, надо сразу нахмуриться и биться».

2. Вопросы классу:

— Если не знать конкретной биографии писателя, как эти слова характеризуют человека?

— Что бы вы могли сказать об особенностях языка писателя?

3. Слово учителя о Платонове.

Биография. Отношение к религии. Начало творчества.

Основные произведения А. Платонова («Сокровенный человек», 1926; «Впрок», 1931; «Чевенгур», 1929; «Ювенильное море», 1934 и др.).

4. Необходимо обратить внимание на место А. Платонова в литературном процессе 1920—1930-х годов, на историю изоляции писателя от литературной жизни, на его оценку как «политически неблагонадежного».

5. Работа над рецензиями учащихся по текстам рассказов А. Платонова («Третий сын», «На заре туманной юности», «В прекрасном и яростном мире»).

Чтение рецензий, их анализ.

6. Завершая урок, учителю необходимо выделить основные признаки стиля А. Платонова. Учащиеся записывают в тетради: странные и необычные герои; оригинальная концепция мира и человека; сознательная нелогичность повествования; обобщение на уровне одной фразы текста; абсолютная свобода в выборе средств литературного языка; переплетение трагического и комического; обилие метафор; жалость и сострадание основные нравственные ориентиры писателя.
Домашнее задание

1. Прочитать (перечитать) повесть А. Платонова «Котлован» и подготовить ответы на вопросы:

— Как вы поняли название повести?

— Можно ли сказать, что «Котлован» — история строительства и разрушения дома?

— Почему «деревенская часть» повести имеет фантастический характер?

— О чем герои повести не говорят вслух и почему?

2. Какие факты биографии А. Платонова помогают понять его подходы к ключевым темам 1920-х годов: гражданская война, коллективизация, индустриализация? (Задание 2 — индивидуальное.)


Урок 64

Повесть А. Платонова «Котлован 1930 г.

(Темы, сюжет, композиция повести)

1. Слово учителя об истории создания повести необходимо соединить с сообщением учащегося о фактах биографии А. Платонова, которые помогают уяснить темы и идеи «Котлована».

2. Ориентируясь на вопросы домашнего задания, учитель выделяет ключевые моменты сюжета повести:

— Экспозиция: «личная жизнь» Вощева, история его «ухода» с работы (обратить внимание на формулировку приказа: «он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости общего темпа труда»).

— Путешествие Вощева, его встречи с людьми.

— «Деревенская часть» повести (обратить внимание на ликвидацию крестьян — «посредством сплава на плоту»).

Расправа над людьми как обыденное дело:

— История «котлована», трагический абсурд глав о стройке. Значение финала произведения (смерть ребенка).

— Сцены прощания крестьян со своим хозяйством.

3. Завершая урок, необходимо выделить основные идеи «Котлована»:

— Поиск правды, «истины» человеческой жизни.

— Разрушение дома.

— Строительство «общепролетарского жилья» — уничтожение корней человеческого существования.

— Трагедия русского человека ХХ века.

1. Работа по тексту повести «Котлован».

2. Вопросы:

а) Выделить основных героев произведения.

б) Охарактеризовать главных героев «Котлована» (сделать выписки из текста).

в) Выписать и охарактеризовать основные символы произведения: гроб, сон, ребенок, котлован. О чем они говорят?

1. В начале урока учитель дает небольшой «срез» двух типов платоновских героев вообще (первый тип — энтузиаст, строитель, рационализатор, преобразователь, деятель; второй тип — «сокровенный человек», правдоискатель, народный философ, сирота, странник).

Эти два типа героев — две грани платоновской концепции мира. Они совмещены и в «Котловане».

2. Вощев как «сокровенный» платоновский герой.

Проанализировать его «планы жизни», его выводы о строительстве котлована.

3. Охарактеризовать главных героев произведения: Прушевский, Жачев, Чиклин, Активист, Медведь (он же Медведев).

4. Докажите, что сцены, когда герои остаются наедине с собой, играют большую роль в композиции произведения.

5. Что для каждого героя поиск «смысла жизни», «истины»?

6. Какую смысловую нагрузку несет образ Ивана Семеновича Крестивина (анализ сцены в саду)? Почему только этот человек наделен именем и фамилией? Каковы корни родословной этого героя?

7. Докажите, что образ девочки Насти занимает особое место в повести. Почему она умирает? Как рисует Платонов смерть ребенка? Почему в «вихре» революционных преобразований люди умирают от «тоски» и нехватки «тепла»?

8. Почему «котлован» рыли для счастья, а получилась могила для ребенка? (Проведите аналогию с мыслью Ф. М. Достоевского о напрасной «слезинке» ребенка.)

9. Анализ символов произведения. (Необходимо сделать акцент на связь символа «гроб», «домовина», последнее прибежище человека и «котлован», общий дом вместо дома семейного.)

10. В конце урока учитель подчеркивает, что в повести А. Платонова «Котлован» запечатлелись реальные социально-политические события 1929 года — года «великого перелома». В повести были поставлены вопросы о смысле и цене разрушения дома человека. Так творчество Андрея Платонова продолжило гуманистические традиции русской классической литературы.

Завершается изучение темы написанием и анализом домашнего сочинения.

Н. Тырса. Портрет Анны Ахматовой. 1927 г.

Н. Коган. Анна Ахматова.

З. Масленникова. Бюст А. Ахматовой. 1930 г.

Шуберт. Венгерский дивертисмент.

Вивальди. Адажио.

Д. Шостакович. Ленинградская симфония.
Письменные работы

1. Рефераты: «Анна Ахматова в воспоминаниях современников»; «Подслушать у музыки» (музыка в творчестве А. Ахматовой); «А. С. Пушкин в прозе А. Ахматовой»; «Любовь покоряет обманно...» (любовная лирика А. А. Ахматовой); «Библейские стихи» А. Ахматовой.

2. Письменные работы на уроках русского языка и развития речи (Приложение № 2, часть II, тексты 9—11).
Советуем прочитать

Анненков Ю. Дневник моих встреч. Цикл трагедий: Репринтное издание. С. 113-136.

Виленкин В. В сто первом зеркале. — М., 1987.

Виноградова В. О поэзии Анны Ахматовой (стилистические наброски) // Поэтика русской литературы. — М., 1976.

Платек Я. Верьте музыке. — М., 1989. — С. 247—301.

Жирмунский В. Творчество Анны Ахматовой. — Л., 1973.

Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. — М., 1989.

Автобиографическая проза // Литературное обозрение, 1989, № 6. — С. 3—17.

Прочитать стихотворения А. Ахматовой «Песня последней встречи», «Перед весной бывают дни такие…»;, «Мне ни к чему одические рати...» (из цикла «Тайны ремесла» и пр.); «Приморский сонет» и др. по выбору учащихся).

— «Мой Пушкин» (сообщения учащихся с комментированным чтением прозы А. А. Ахматовой).

— Портрет Анны Ахматовой.
На уроке одиннадцатиклассники составляют план к теме «Жизненный и творческий путь А. А. Ахматовой».


Урок 66

«Так молюсь я твоей литургией...»

(жизненный и творческий путь А. А. Ахматовой)
Материал для учителя и учащихся

«Я родилась 11 (25) июня 1889 года под Одессой (Большой Фонтан). Годовалым ребенком я была перевезена на север — в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет. Мои первые воспоминания царскосельские...

Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный Нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама».

«Училась я в Царскосельской женской гимназии» (Из автобиографии «Коротко о себе»).

Наиболее близка детям (у Анны было два брата и три сестры) была мать, которой впоследствии будут посвящены строки:

«… женщина с прозрачными глазами (такой глубокой синевы, что море нельзя не вспомнить, поглядевши в них), с редчайшим именем и белой ручкой, и добротой, которую в наследство я от нее как будто получила, ненужный дар моей жестокой жизни...»

Об отце, по-видимому, всегда несколько отдаленном от семьи и мало занимавшемся детьми, Ахматова почти ничего не написала, кроме горьких слов о развале семейного очага после его ухода. «В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проход курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов...»

Она никогда не забывала Царского Села и много раз возвращалась к нему в своих стихах. В Царском Селе жил в те годы поэт, которого впоследствии Ахматова называла своим учителем — Иннокентий Анненский. Он тогда был директором мужской гимназии, в одном из классов которой учился Николай Гумилев, будущий муж Ани Горенко (Ахматова — псевдоним, фамилия предков матери, ведущих род от татарского князя Ахмата).

Годом знакомства с Гумилевым, сразу же перешедшим у него в пылкую влюбленность, Ахматова называла 1903, когда ей, следовательно, было 14, а ему 17 лет, то есть они находились в возрасте Джульетты и Ромео. Однако Аня Горенко, в отличие от Джульетты, достаточно холодно относилась к ухаживаниям некрасивого, долговязого подростка.
В ремешках пенал и книги были,

Возвращалась я домой из школы.

Эти липы, верно, не забыли

Нашей встречи, мальчик мой веселый.

Только ставши лебедем надменным,

Изменился серый лебеденок.

А на жизнь мою лучом нетленным

Грусть легла, и голос мой незвонок.

Не мудрой воли судьбы

Эти встречи всегда оставляли

Впечатление борьбы...

Сумрачная или просветленная, нередко исполненная трагедийности сила ахматовских стихов поражала тем больше, что их сюжеты были не только традиционны и вечны, но в какой-то степени даже тривиальны. Любовные сюжеты разыгрывались в мировой литературе и раньше, но если раньше о любви рассказывал Он, то теперь, голосом Ахматовой, о любви как равная из равных — рассказывает Она, женщина.

Не менее важен и самый язык, то есть как раз те переливы и оттенки чувств, которые составляют потаенную или открытую жизнь человеческого сердца. По складу своего дарования, по своей способности видеть мир точно и стереоскопично Ахматова была художником верного, реалистического зрения. Воссоздавая чувство через предмет, быт, обстановку, интерьер, она поступала как художник психологического реализма. Ахматовская поэтика вобрала в себя достижения не только поэзии, но и русской классической прозы с ее психологизмом и вниманием к конкретной среде. В то же время поэтическое искусство Ахматовой несомненно формировалось в русле новейших художественных исканий своего века. Пунктирность поэтической речи, мерцающий глубинный подтекст, обыденность разговорных, полуобрывочных фраз при их спрятанном главном смысле, кажущаяся импровизационность — это приметы и поэзии, и прозы ХХ века. Не следует забывать так же, что Ахматова не переставала называть себя акмеисткой, высоко оценивая роль акмеизма и в своей собственной жизни, и в литературе той эпохи. Акмеистическая группа, руководимая таким мастером, как Гумилев, и включавшая в себя Мандельштама, оказала на формирование поэтической самобытности Ахматовой благоприятное воздействие. Она нашла в этой группе поддержку важнейшей стороне своего таланта — реализму, научилась точности поэтического слова и ограненности самого стиха.

Лирика Ахматовой периода ее первых книг («Вечер», «Четки», «Белая стая») — почти исключительно лирика любви. Стихи могут быть похожими на беглую и как бы не «обработанную запись в дневнике:

За вечерней пенье белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

…А я была его же
Другие стихи похожи на лирический роман — миниатюру, где несколькими строчками поэт передает нам историю любви:
Как велит простая учтивость,

Подошел ко мне, улыбнулся.

Полуласково, полулениво

Поцелуем руки коснулся.

И загадочных древних ликов

На меня поглядели очи.

Десять лет замираний и криков,

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его напрасно.

Отошел ты. И стало снова

На душе и пусто, и ясно.

«Хочешь знать, как все это было? / — Три в столовой пробило, / И прощаясь, держась за перила, / Она словно с трудом говорила: / «Это все... Ах, нет, я забыла, / Я люблю вас, я вас любила. / Еще тогда!» / «Да».

Едва ли не сразу после появления первой книги, а после «Четок» (1914) и «Белой стаи» (1917) в особенности, стали говорить о «загадке Ахматовой». Сам талант был очевидным, но непривычна, а значит, и неясна была его суть. «Романность», подчеркнутая критиками, далеко не все объясняла. Как объяснить, например, пленительное сочетание женственности и хрупкости с той твердостью и отчетливостью рисунка, что свидетельствуют о властности и незаурядной, почти жесткой воле? Вызывало недоуменное восхищение и странное немногословие ее любовной лирики, в котором страсть походила на тишину предгорья и выражала себя обычно лишь двумя-тремя словами, похожими на зарницы. И если страдания любящей души так велики, то почему так прекрасен и пленительно достоверен весь окружающий мир?

Дело, очевидно, в том, что, как у любого крупного поэта, ее любовный роман, развертывавшийся в ее стихах предреволюционных лет, был шире и многозначнее своих конкретных ситуаций.

В сложной музыке ахматовской лирики жила и давала о себе звать особая, странная, пугающая дисгармония, слушавшая саму Ахматову. Она писала впоследствии, что постоянно слышала непонятный гул, как бы некое подземное клокотание, сдвиг и трение тех первоначальных твердых пород, на которых извечно и надежно зиждилась жизнь, но которые стали терять устойчивость и равновесие.

В любовный роман Ахматовой входила эпоха. Она по-своему озвучивала и переиначивала стихи, вносила в них ноту тревог и печали, имевших более широкое значение, чем собственная судьба. В ее стихах возникали мотивы мгновенности и бренности человеческой жизни, греховной в своей смелой самонадеянности и безнадежно одинокой в великом холоде бесконечности:

О моей живой душе,

Ты, в своих путях всегда уверенный,

Свет узревший в шалаше.

Я за это расскажу потом,

Как меня томила ночь угарная,

Как дышало утро льдом.

Только пела и ждала.

Знаю: брата я не ненавидела

И сестры не предала.

Каждый день и каждый час?

Или это ангел мне указывал

Свет, невидимый для нас?

Как невесело нам!

Беснуется: великой хочет дани.

Как слепую, водила меня, —

В «Белой стае» много стихов, посвященных Музе, тайной и могучей силе искусства. Эта власть в представлении Ахматовой обычно исцеляюща, она способна вывести человека из круга обступающих его мелких интересов и страстей, подавленности и уныния. Воздухом высокого искусства дышать труднее, но мир сквозь него видится яснее и подлиннее. Характерно в этом отношении стихотворение «Уединение» (1914):

Что ни один уже не страшен,

И стройной башней стала западня,

Высокою среди высоких башен.

Строителей ее благодарю,

Пусть их забота и печаль минует.

Отсюда раньше вижу я зарю,

Здесь солнца луч последний торжествует.

И часто в окна комнаты моей

Влетают ветры северных морей,

И голубь ест из рук моих пшеницу...

А недописанную страницу,

Божественно спокойна и легка,

Допишет Музы смуглая рука.

Все более заявляла о себе в ее поэзии тема Родины. Эта тема, бывшая для нее, как показало время, органичной, помогла ей в годы первой мировой войны занять позицию, заметно отличавшуюся от официальной пропагандистской литературы. Мы можем говорить о ее страстном пацифизме, покоившемся на религиозной евангельской основе:

От горящих лесов летит.

Над ребятами стонут солдатки,

Вдовий плач по деревне звенит.

О дожде тосковала земля:

Красной влагой тепло окропились

Затоптанные поля.

И голос молящего тих:

«Ранят тело твое пресвятое,

Мечут жребий о ризах твоих».

Задыханья, бессонницу, жар,

Отыми и ребенка, и друга,

И таинственный песенный дар.

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над темной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Несмотря на революцию и гражданскую войну, интерес к творчеству Ахматовой не угасает. Выходят ее новые книги «Подорожник» и «Anno Domini», переиздаются предшествующие, проходят с большим успехом ее творческие вечера. Но с 20-х годов Ахматова замолкает. В своих дневниковых записях Ахматова писала: «После моих вечеров в Москве (весна 1924 г.) состоялось постановление о прекращении моей лит[ературной] деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на лит[ературные] вечера. Я встретила на Невском М. Шаг[инян]. Она сказала: “Вот вы какая важная особа: о вас было пост[ановление] ЦК, не арестовывать, но и не печатать”». Впоследствии А. Ахматова называла Постановление ЦК от 1925 г. Первым — в отличие от Второго, вышедшего в 1946 г., когда тоже было решено не арестовывать ее, но и не печатать.

«Подорожник» и «Anno Domini» продолжают многие мотивы первых книг. В то же время ее лирика становится устойчивее, решительнее, мужественнее. Гражданская лирика русской поэзии обогатилась новым шедевром, показывающим, что чувство, родившее стихотворение 1917 года «Мне голос был. Он звал утешно...», не только не исчезло, но окрепло до степени окончательной уверенности и правоты:
Не с теми я, кто бросил землю

На растерзание врагам,

Их грубой лести я не внемлю,

Им песен я своих не дам.

Как заключенный, как больной,

Темна твоя дорога, странник,

Полынью пахнет хлеб чужой.

Остаток юности губя,

Мы ни единого удара

Не отклонили от себя.

Оправдан будет каждый час…

Но в мире нет людей бесслезней,

Надменнее и проще нас.

Поэтому даже в таком стихотворении, как «Все расхищено, предано, продано...» (1921), первая строчка которого цитировалась много раз для доказательства мысли о враждебном отношении поэтессы к советскому обществу и революции, можно было услышать по крайней мере доброжелательное любопытство и интерес к обступающим поэта явлениям новизны:

Черной смерти мелькало крыло,

Все голодной тоскою изглодано,

Отчего же мне стало светло?

Небывалый под городом лес,

Ночью блещет созвездьями новыми

Глубь прозрачных июльских небес, —

К развалившимся старым домам...

Никому, никому не известное,

Но от века желанное нам.

Заметно меняется в 20-30-е годы (по сравнению с ранними книгами) и тональность того романа любви, который до революции временами охватывал почти все содержание лирики Ахматовой. Начиная с «Белой стаи», но особенно в «Подорожнике», «Anno Domini» и в позднейших циклах любовное чувство приобретает у нее более широкий и более духовный характер. От этого оно не сделалось менее сильным. Наоборот, стихи 20-х и 30-х годов, посвященные любви, «идут» по самым вершинам человеческого духа. Они не подчиняют себе всей жизни, всего существования, как это было прежде, но зато все существование, вся жизнь вносят в любовное переживание всю массу присущих им оттенков. Наполнившись этим огромным содержанием, любовь стала не только несравненно более богатой и многоцветной, но и по-настоящему трагедийной в минуты потрясений. Библейская приподнятость ахматовских любовных стихов этого периода объясняется подлинной высотой, торжественностью и патетичностью заключенного в них чувства. Вот одно из подобных стихотворений:

Был приказ облакам этот купол собой не темнить.

И дивилися люди: проходят осенние сроки,

А куда провалились осенние, влажные дни?

Изумрудною стала вода замутненных каналов,

И крапива запахла, как розы, но только сильней.

Их запомнили все мы до конца наших дней.

Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник,

И весенняя осень так жадно ласкалась к нему,

Что казалось — сейчас заболеет прозрачный подснежник...

Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему.

Тридцатью годы были в этом отношении и драматическими, и во многом обязывающими. Постепенно, но неотвратимо приближалась Вторая мировая война.

Надгробный псалом не звучит,

Крапиве, чертополоху

Украсить ее предстоит.

Работают. Дело не ждет!

И тихо, так, Господи, тихо,

Что слышно, как время идет.

Как труп на весенней реке,

Но матери сын не узнает,

И внук отвернется в тоске.

Как маятник, ходит луна.

Так вот — над погибшим Парижем

Такая теперь тишина.

Тридцатые годы оказались для Ахматовой порой наиболее тяжких в ее жизни испытаний. Она стала свидетелем не только развязанной фашизмом Второй мировой войны, но и другого зла, описанного А. И. Солженицыным в произведении «Архипелаг ГУЛАГ». Репрессии 30-х годов, обрушившиеся едва ли не на всех друзей и единомышленников Ахматовой, нарушили и ее семейный очаг: вначале был арестован и сослан сын Лев, студент Ленинградского университета, а за тем и муж — Н. Н. Пунин. Анна Ахматова жила все эти годы в постоянном ожидании ареста. В длинных и горестных тюремных очередях, чтобы сдать передачу сыну и узнать о его судьбе, она провела, по ее словам, семнадцать месяцев. В глазах властей она была человеком крайне неблагонадежным: женой, хотя и разведенной, «контрреволюционера Н. Гумилева, расстрелянного в 1921 г. по сфабрикованному приговору, матерью арестованного «заговорщика Льва Гумилева и, наконец, женою (правда, тоже разведенной) заключенного Н. Пунина.

Помолитесь обо мне... —

Оглядываясь на свой путь, отмеченный молчанием, клеветой и преследованиями, она сравнивала себя со зверем, растерзанным и вздернутым на окровавленный крюк:

На кровавый поднимите крюк.

Библейские образы и мотивы давали возможность предельно расширить временные и пространственные рамки произведений, чтобы показать, что силы зла, взявшие верх, вполне соотносимы с крупнейшими общечеловеческими трагедиями. Ахматова не считает происшедшие в стране беды ни временными нарушениями законности, которые могли бы быть легко исправлены, ни заблуждениями отдельных лиц. Библейский масштаб заставляет мерить события самой крупной мерой. Ведь речь шла об исковерканной судьбе народа, о страданиях многих тысяч безвинных жертв. По каким-то неисповедимым законам творчества трагедия 30-х годов словно высекала искру из кремня, и пламя ее творчества взметнулось высоко и торжествующе, не смотря ни на что:

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоем,

И за тебя я пью,

За мертвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.

И с грязью мой смешали хлеб?

Зачем последнюю свободу

Вы превращаете в вертеп?

За то, что я не издевалась

Над горькой гибелью друзей?

Печальной родине моей?

Пусть так. Без палача и плахи

Поэту на земле не быть.

Нам покаянные рубахи,

Нам со свечой идти и выть.

Великая Отечественная война застала Ахматову в Ленинграде. Судьба в это время складывалась по-прежнему тяжело — вторично арестованный сын находился в заключении. В годы войны читатели знали в основном «Клятву и «Мужество» — они в свое время печатались в газетах. Ахматова не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя затем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе. В ее поэтических посланиях наряду с патетикой, пронизанной горечью и тоской, было много простой человеческой ласки. Таковы, например, ее стихи о ленинградских детях, в которых много материнских слез и сострадательной нежности:

Я тебе открывала всегда.

Я теперь за высокой горою,

За пустыней, за ветром и зноем,

Но тебя не предам никогда...

Твоего я не слышала стона,

Хлеба ты у меня не просил.

Принеси же мне веточку клена

Или просто травинок зеленых,

Как ты прошлой весной приносил.

Принеси же мне горсточку чистой

Нашей венской студеной воды,

И с головки твоей золотистой

Я кровавые смою следы.

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!


Материал для докладов учащихся
ПОРТРЕТ АННЫ АХМАТОВОЙ¹

За большим столом с серо-зеленой скатертью сидела Анна Андреевна. Она извинилась, что не встает навстречу, сославшись на больные ноги. Я сунула авоську в угол и села к столу. Казалось, что в дворянской квартире приютили августейшую особу в изгнании. Судя по прическе, в которую были уложены белые волосы, по вальяжной полноте и носу с горбинкой, это была если не Екатерина Великая, то ее ближайшая родственница. Аудиенция проходила весьма милостиво. В своей царской роли Анна Андреевна держалась непринужденно и свободно, ничего напыщенного или давящего в ней не было, даже ни тени высокомерия — только бремя первородства, что ли, которое она несла с полной достоинства простотой и грацией.

Я невольно оробела, почувствовала скованность, чего никогда со мной не бывало в присутствии Пастернака. Я его чтила, преклонялась перед ним, а вместе с тем при нем делалась умнее, лучше, как бы талантливее, чем обычно. В ее же обществе я невольно ощущала себя более мелкой и ничтожной. Но это я потом осознала, а тогда просто смутилась, как школьница.

На мое счастье тут же пришел еще один гость — сухопарый человек, почему-то напоминавший петербургского служивого. Он достал из портфеля и положил на стол перепечатку «Поэмы без героя». Анна Андреевна беседовала с ним, изредка задавая мне учтивые вопросы. Она спросила, читала ли я «Поэму без героя», и, узнав, что нет, тут же дала один из принесенных экземпляров, но предупредила, что не дарит, а просит в следующую встречу вернуть.

— Так что же портрет Бориса? — спросила она. Я показала на авоську, присмиревшую в углу.

Хозяйка дома провела меня в кабинет и оставила одну. В этот декабрьский день света в загроможденной книгами комнате было мало, и я долго возилась, добиваясь нормального освещения. Наконец я пригласила Анну Андреевну. Вместе с ней в кабинет вошли Юлия Владимировна и гость Ахматовой. Анна Андреевна смотрела портрет, я бы сказала, профессионально: вдумчиво, не торопясь, в разных ракурсах. Портрет ей понравился. От смущенья я не запомнила ее отзыва. Как-то невольно, совсем не думая, что говорю, я ответила:

— Анна Андреевна, раз вам так нравится мой портрет Бориса Леонидовича, надо, чтобы существовал и ваш портрет моей работы.

Она сказала живо и просто:

— Я буду очень рада.

Вернувшись в столовую, мы стали обсуждать, как это сделать. Анна Андреевна расспрашивала, где позировал Пастернак. Я объяснила, что у меня нет мастерской, есть шестиметровая каморка со скошенным потолком под лестницей, где позировать невозможно, да в этом и нет нужды, потому что с натуры я буду делать только эскиз.

Договорились, что по приезде из Ленинграда, куда Ахматова вскорости собиралась, она даст мне знать, и я приеду работать туда, где она остановится: в Москве у нее не было дома и она кочевала по разным знакомым. <...>

В марте 1963 г. Анна Андреевна позвонила мне и пригласила на Ордынку, но когда надо было объяснить, как добраться, передала трубку хозяину квартиры Виктору Ефимовичу Ардову.

Это был старый замоскворецкий дом, входили во двор через арку, а оттуда с черного хода в густонаселенную квартиру на втором этаже. Анна Андреевна сидела на диване перед круглым столом с белой скатертью. Через комнату проходили какие-то люди (я узнала киноактера Баталова, которого Анна Андреевна любовно называла Алешей — она знала его ребенком), из дверей выглядывали любопытные детские рожицы и тут же скрывались, где-то плакал младенец. Всей этой суеты Анна Андреевна, казалось, не замечала. Когда выяснилось, что она в это утро работала тут над исследованием о Пушкине, я спросила, не мешает ли ей шум. Она отвечала, что нисколько, тем более что тишины вообще не существует: все вокруг нас пронизано звуковыми волнами, непрерывно несущими информацию, — достаточно включить радио, чтобы услышать всегда наполняющие пространство звуки.

Я отдала ей «Поэму без героя» и поблагодарила.

— Как вам понравилась поэма? — спросила Анна Андреевна.

Я ее не поняла.

— Не поняли? Ну, это вы выдумываете.

Я не стала спорить. Поэма показалась мне туманной. Ощутить стоящую за ней реальность можно, как мне думалось, лишь с помощью комментариев, поясняющих «кто есть кто».

Я устроилась с краю круглого стола и принялась за эскиз.

Передо мною сидела грузная старуха с полным лицом и заплывшей шеей, а я отчетливо представляла ее худой, даже костлявой, с угловатыми резкими чертами лица. До встречи на квартире Шенгели я видела ее только однажды, вскоре после окончания войны, на вечере поэзии в Колонном зале Дома союзов. Была она высокая, худая, прямая, в черном платье и белой шали с бахромой, сидела на сцене рядом с Пастернаком, а когда читала стихи, надменно нюхала букетик фиалок.

Та Ахматова и эта естественно соединялись в один образ. У нее как бы не было возраста. На эскизе голова была резко повернута вправо, левое обнаженное плечо плавно стекало вниз, правое, приподнятое, обрамляли сухие, жесткие складки шали. Лоб прикрыт челкой, сзади волосы собраны в пучок, глаза полуприкрыты, профиль горбоносый, четкий. Она могла быть кем угодно: Аспазией, декаденткой, трагической актрисой, патрицианкой, русской княгиней...

Я еще несколько раз приходила на Ордынку. Чем больше я работала над эскизом и чем эффектнее он становился, тем меньше мне нравился. То, что составляло глубинную сущность Ахматовой, ее душу живую, почувствовать мне не удавалось. Я с отрочества знала и любила ее стихи, но мне уже начинало казаться, что и они стилизованы под некую роль, с которой Ахматова слилась, потеряв саму себя. «Она слишком величественна, чтобы быть великой», — думалось мне, и я невольно сравнивала ее с Пастернаком. Эскиз ей очень нравился, а мне казалось, что похвалы этой чисто внешней удаче умаляют ее. <...>

В этот раз я попросила Ахматову дать мне свои фотографии для работы над портретом, с тем чтобы переснять их и вернуть ей. Она обещала привезти их из Ленинграда, куда собиралась уезжать. Вернулась Анна Андреевна осенью и опять позвонила мне. На этот раз она остановилась в Лаврушенском у Маргариты Иосифовны Алигер. Сеанс мы назначили на вечер.

Дверь открыла маленькая женщина с подвижным личиком, на котором непрерывно менялось выражение. Это была хозяйка дома. Маргарита Иосифовна провела меня в столовую, где за столом, накрытым к чаю, сидели ее дочь Маша и Анна Андреевна. Кстати, я почти всегда видела Анну Андреевну сидящей, ходила она с трудом, видимо, из-за больных ног. Маша была так хороша собой, что от нее невозможно было глаз оторвать.

— Лепите, лепите, — между двумя стихотворениями сказала Ахматова все тем же голосом пифии.

— Я кончила, — быстро ответила я и, чтоб, не дай Бог, не прервать бездельем чтения, напоминавшего басовитое гудение шмеля, кружащего над цветком, принялась набрасывать карандашом ее портрет. Читала она долго: час? два? Прервал эту ворожбу чтец: ему, видите ли, надо было еще куда-то поспеть в этот вечер!

Анна Андреевна нахваливала завершенный эскиз. На прощанье вручила мне большую пачку своих фотографий. Недели через две я позвонила Ахматовой по телефону. Она предупредила, что уезжает в концерт, но я отвечала, что не задержу, только отдам фотографии. Меня провели в ту самую комнатку, где я «лепила ее» в прошлый раз. На столе стояло большое зеркало. Анна Андреевна сидела перед ним в какой-то просторной сиреневой хламиде. Ее густые седые волосы были распущены. Маша бережно их расчесывала. Без скипетра и державы, которые Ахматова как бы всегда держала в руках, она выглядела домашней, беззащитной, трогательной. Почему-то подумалось, что вижу ее в последний раз. Я уже понимала, что портрета делать не буду. Вместо этого я принялась за третий вариант головы Пастернака. Ахматова тогда была лишь эпизодом, почти не отвлекавшим от непрерывного внутреннего диалога с Борисом Леонидовичем.

Прошло года два с половиной, и вот как-то поздно ночью меня разбудил телефон. Звонил Ардов. В подмосковном санатории внезапно скончалась Анна Андреевна Ахматова. Утром в морге больницы Склифосовского произведут вскрытие, а потом повезут хоронить в Ленинград. Ардов просил меня снять с Ахматовой посмертную маску, пока тело будет в морге.

Когда портрет был отлит, я слегка тонировала белый гипс стеарином, смешанным с воском.

...Летом 1978 г. моя мастерская пострадала: хранившиеся там работы все до одной были уничтожены. У меня остались только фотографии с этой работы, да в квартире дочери уцелел еще один отлив посмертной маски. От греха подальше я передала его в московский Литературный музей.

19 февраля 1983 г.

1. Составить конспект на тему «Жизненный и творческий путь А. А. Ахматовой» (используя материалы урока и учебника под ред. В. П. Журавлева или В. В. Агеносова).

2. Читать стихи А. Ахматовой. Выделить основные темы ее поэзии.

3. Выучить наизусть 1—2 стихотворения, научиться выразительно их читать.