Теории информационного общества. 2000. (Уэбстер Ф.) Часть 1

159

интеллектуальной традиции, выражает благодарность своему предшественнику как «праотцу... информационализма» (с. 26). Однако совпадения между ними гораздо глубже, чем предполагает такое беглое упоминание, и в них кроются наиболее серьезные проблемы подхода Кастельса.

Здесь Белл бьет Маркса козырем Вебера. Классовая борьба «производственных отношений» становится менее значимой, чем тусклый призыв «больше за меньшее», т.е. эффективности, особенно проявляющейся в технологических инновациях. Как бы Белл ни открещивался, он все равно исходит из принципа технологического детерминизма, поскольку, по его мнению, именно это и лежит в основе всей социальной и политической жизни. В соответствии с веберовской традицией американской социологии Белл приходит к выводу, что крупнейшие исторические сдвиги происходили в период смены доиндустриализма индустриализмом и позже - постиндустриализмом, причем каждая фаза отмечалась техническими усовершенствованиями, которые вызывали огромное повышение производительности.

Это тот же самый тип аргументации, который мы находим у Кастельса. Хотя аналитическое разделение, которое он проводит между способом производства и информациональным способом развития, дает ему возможность назвать период, который мы сейчас проживаем, информациональным капитализмом, абсолютно ясно, что реальным двигателем перемен стала «технологическая революция, построенная на информационных технологиях, [которые] в ускоряющемся темпе трансформируют материальную основу общества» (Castells, 1996, с. 1). Кастельс постоянно проводит

160

Более того, это не только вопрос сужения политического выбора (хотя это, разумеется, так), но и позиция, которая резко противоречит большому числу социологических исследований технологических изменений, особенно тех, в которых утверждается, что ошибочно воспринимать технологию как автономный, асоциальный феномен, оказывающий при этом решающее воздействие на общество. В этом Кастельс серьезно расходится с современной социологической наукой, которая, несмотря на разные позиции авторов и школ, все же отрицает «технологический» подход к переменам и предпочитает изучать, каким образом технологические инновации встраиваются в социальные отношения (Dutton, 1996).

Смена эпох

Здесь будет уместно подробнее остановиться на положении Кастельса о том, что информациональный капитализм знаменует смену эпох. Поскольку капитализм не утрачивает позиций, вполне понятно, что Кастельс уверен - как возвещает само название его трилогии, - что мы вступили в «информационную эпоху». Я уже изложил возражения против технологического детерминизма, который лежит в основе объяснений Кастельса наступивших перемен. Теперь я хотел бы продвинуться дальше в этом направлении и поразмышлять над вопросом: как можно индентифицировать смену эпох? В ходе этих размышлений я намереваюсь поставить под сомнение саму концепцию информации у Кастельса и буду пы-

161

11 - 2647

Вполне понятно, что эпохальные сдвиги невозможно прямо идентифицировать с помощью коренных изменений в развитии. Например, войны и эпидемии влекут за собой такие тяжелые последствия, как голод и религиозные кризисы, однако для того чтобы представить их как признак смены эпох, необходимо вставить их в рамку интерпретации. Я бы хотел подчеркнуть, что это не означает отрицания важности того или иного события или процесса, а лишь указывает на то, что в подобных случаях избежать интерпретации представляется невозможным. К тому же это не предполагает, что у каждого свое представление об эпохальных сдвигах: существуют факты, которые можно привести как веские доказательства, и одни маркеры воспринимаются с большим доверием, чем другие. Короче говоря, я благожелательно отношусь к трудам об исторических эпохах и убежден в их основательности, однако допускаю, что смена эпох там самоочевидна, опираются ли доказательства на политические тенденции, экономические процессы или технологические инновации.

Мартин Олброу (Albrow, 1996) в своем интересном исследовании «Глобальная эпоха» подчеркивает, что всегда существуют альтернативные способы идентификации крупнейших перемен. Он выделяет три исторические эпохи: средневековую эпоху, эпоху модерна и глобальную эпоху. Глобальная эпоха, в которую мы вступили, явилась результатом стечения многих факторов, но отмечена в первую очередь тем, что главной точкой отсчета - в экономике, политике, образовании, экологии - теперь становится земной шар. Марксисты, разумеется, найдут иные отличительные признаки, их деление будет иным, а именно рабовладение, феодализм, капитализм. Дэниел Белл, о котором речь шла ранее, пользуется иным набором индикаторов: доиндустриальная, индустриальная, постиндустриальная эпохи. И хотя Мануэль Кастельс сравнительно мало внимания уделяет этой теме, совершенно ясно, что для него вступление в информационную эпоху означает исторический разрыв со всем, что было раньше.

Кастельс явно считает очень весомой в этой трансформации роль информационального развития. Можно согласиться с этим, однако хотелось бы спросить, что он подразумевает под информацией, описывая новую эру. В своей трилогии он придерживается различных концепций: для сетевого общества главная характерная черта - потоки информации, для автоматизации трудовых процессов - электронные устройства, для информационального труда - коммуникативные и аналитические навыки, затем он утверждает, что информационализм - это «воздействие знания на зна-

162

ние как основной источник производительности» (Castells, 1996, с. 17), а позже заявляет что «информационализованное» общество - это общество, в котором «генерирование, обработка и передача информации становится основным источником производительности и власти». Легко понять, что все эти концепции информации означают не одно и то же. Например, воздействие «знания на знание» трудно поместить в категорию информационных потоков, так как, например, промышленный дизайнер может создать добавленную стоимость продукта креативным усилием, однако для этого он не слишком нуждается в информационных сетях. Неоднозначно и определение «сеть», так как она может состоять из двух человек, беседующих по телефону, или же передавать огромные объемы электронной информации.

Тем не менее сближение дефиниций явно недостаточно, так как все равно повисает главный вопрос: какая же информация является идентифицирующей для новой эпохи? Прямо Кастельс на него не отвечает, но можно понять, что любая, а это не будет работать, так как мы должны отличать более значимую информацию от менее значимой. В этом легче разобраться, если мы в эвристических целях подумаем об альтернативной концепции информации. Опираясь на работу Десмонда Бернара (Bernar, 1954) или более недавнюю книгу Нико Штера (Stehr, 1994), можно разделить историю на эпохи в соответствии с ролью теоретического знания, которое мы можем определить как абстрактную, поддающуюся обобщению информацию, кодифицированную в текстах разного рода.

Бернар делит историю на периоды в соответствии с тем, как использовалось теоретическое знание. Таким образом, XVII- XVIII вв., период научной революции, характеризовался успехами в теоретическом знании, что имело очень небольшое практическое значение (это было время Коперника, Кеплера, Галилея, Ньютона и других ученых, чьи исследования движения планет, силы притяжения и т.п. просвещали, но на практике были непримени-

163

Я вовсе не собираюсь убеждать читателя, что теоретическое знание - признак, по которому история делится на эпохи (хотя как точка зрения мне это кажется интересным). Представив альтернативное деление, я просто хочу поставить вопрос о пригодности обозначения «информационной эпохи» Кастельса. В его картине теоретическое знание не присутствует, хотя факт, что оно играет ключевую роль в современном мире, лежит на поверхности. Кроме того, альтернативная концепция дает нам возможность понять, насколько туманную дефиницию дает информации Кастельс.

Резюме

Было бы крайне неприятно заканчивать эту главу, посвященную в основном Кастельсу, на такой неприятной ноте. Его трилогия - это огромный труд, который заслуженно выдвинул автора в ряд ведущих исследователей информационной эпохи. И как анализ направления и динамики развития современного мира эта работа никем не превзойдена. Она демонстрирует, что информационные потоки и сети, которые их используют, занимают в наше дни центральное место. Тем не менее в его работе есть проблемные точки, касающиеся существенных предметов: недооценка значительности классового неравенства, соотношение континуума и перемен в его доказательствах, неясность, что же он понимает под информацией, а также неизжитый технологический детерминизм, который лежит в основе его тезисов. Ни один аналитик информации не проиграет, если начнет с работы Мануэля Кастельса, но заканчивать на этом попытки адекватного описания информационной эры нельзя.

ИНФОРМАЦИЯ И РАЗВИТЫЙ КАПИТАЛИЗМ

Герберт Шиллер

Все, кому приходится заниматься анализом развития современного общества, признают, что в нем чрезвычайно возросла роль информации и информационных технологий. Даже беглый взгляд убеждает, что сегодня мы сталкиваемся, например, с существенно большим, чем ранее, количеством графических образов и способов их распространения. Сегодня весь мир опутали информационные сети, работающие в реальном масштабе времени и передающие данные с такой скоростью, которая делает телеграфию и телефонию 1970-х годов безнадежно устаревшими. Общеизвестный пример - стремительное распространение Интернета: к концу 2000 г. доля домохозяйств в Великобритании, которые имели к нему доступ, составляла уже треть и быстро росла. Сегодня можно смело держать пари, что к моменту выхода этой книги из печати доступ к сети из дома, из публичной библиотеки или с работы получит уже подавляющая часть британских граждан. Трудно не считаться с тем, что использование текстовых процессоров и рабочих станций стало привычным делом, нельзя больше не замечать детей, играющих в компьютерные игры дома и в салонах игр, нельзя закрывать глаза на экспансию рекламы и на превращение рекламодателей в основных спонсоров спортивных мероприятий, невозможно не считаться с опытом прямой почтовой рассылки рекламы и тем распространением, которое получают корпоративные рекламные акции. Короче говоря, «информационный взрыв» - это бросающаяся в глаза примета нашего времени, и любая попытка игнорировать эту особенность превратила бы рискнувшего на это социолога в аутсайдера.

Как мы убедились ранее, есть ученые - наибольшей известностью из них пользуется Дэниел Белл, - которые во всех перечисленных явлениях видят знамения формирующегося у нас на глазах «информационного общества». Для них новизна и необычность происходящего - уже достаточное основание объявить о наступлении новой эпохи и считать, что с прошлым покончено. В этой

165

Сегодня в обществе бытует мнение, что марксизм - это отжившая догма, сторонники которой упорствуют в своем мнении, что за прошедшее столетие ничего существенно не изменилось. С этой точки зрения марксистский мыслитель, который признает и даже настаивает на том, что мы живем в эпоху, когда «производство и распространение... «информации» становится для всего общества важнейшим - по любым меркам - и абсолютно необходимым делом», выглядит несколько странно (Schiller, 1976, с. 3). Но, возможно, устоявшее мнение о парамарксистах - лишь наш предрассудок. Конечно, кое-кто из них в своем анализе общественных явлений двигается по проторенной колее, но есть и те, кто очень тонко ощущают тенденции развития информационной сферы. Среди них Герберт Шиллер был, конечно, ведущей фигурой, но в Великобритании есть еще Питер Голдинг, Грэм Мердок, Николас Гарнэм, в Нидерландах - Сиз Хамелинк, во Франции - Арман Маттлар, в Финляндии - Каарле Норденстренг и Винсент Моско, Джеральд Сассман, Стюарт Ивен - в Америке. Они предлагают разумный и систематичный подход к анализу современного капитализма и роли информации и информационных технологий. Используя марксистскую методологию, эти исследователи приходят к результатам, которые заслуживают серьезного внимания.

Герберт Шиллер (1919-2000) был наиболее выдающимся представителем группы так называемых критических теоретиков (аме-

* Я использую оба эти термина в широком смысле, имея в виду интеллектуальную традицию, сторонникам которой свойственно оперировать такими понятиями, как «классовая борьба», «накопление капитала», и которые в целом приписывают экономическим отношениям решающую роль в истории. Хотя для марксистов и даже для парамарксистов (к последним я отношу тех авторов, на которых марксизм в повлиял, но не до такой степени, чтобы они анализировали действительность в терминах ортодоксального марксизма) характерны радикализм в политике и симпатии к левым, я бы не хотел считать, что их политические взгляды лишают их работы научной ценности.

166

риканский эвфемизм для исследователей, придерживающихся марксистской ориентации), размышлявших в конце прошлого сто-детия над тенденциями развития информационной сферы. Как и Даниэл Белл, Шиллер был типичным интеллектуалом поколения 1930-х годов, выросшим в Нью-Йорке. Однако в отличие от многих своих сверстников с нью-йоркскими корнями, для которых alma mater был Сити-колледж (City College - CCNY), Шиллер с возрастом не изменил своего радикального мировоззрения (Bloom, 1986). Его мировоззрение сформировалось между двумя мировыми войнами в период Великой депрессии, когда его отец целое десятилетие был безработным, и за годы военной службы (1943-1948), которые Шиллер провел в Северной Африке и в Европе. Хотя он и сам вырос в крохотной квартирке, Шиллер был глубоко потрясен картиной нищеты, увиденной им в Марокко и Алжире. А в Германии его просто шокировала легкость, с которой представители оккупационных властей Великобритании и Соединенных Штатов, почувствовав рост антикоммунистических настроений, возвращали во власть нацистов. В течение всей своей взрослой жизни Герберт Шиллер оставался левым. Он всегда испытывал повышенный интерес к тому, что происходило в мире, который потом назовут «третьим», и где на грани нищеты живет большая часть человечества. А то, что он своими глазами увидел в Берлине, заставило его скептически относится ко всем заявлениям американского правительства о якобы благородной миссии, которую оно выполняет за рубежом и у себя на родине. Хотя исследованиями в области информации и теории коммуникации Шиллер занялся относительно поздно - свою первую книгу он опубликовал в 1969 г. - и всего лишь несколькими годами раньше занялся преподаванием в этой области, ему удалось внести существенный вклад в понимание сущности «эры информации». Не последнюю роль в этом сыграло его регулярное участие в конференциях и семинарах по всему миру, на которых он широко демонстрировал незаурядные способности как оратор и полемист. Высокий и угловатый, Шиллер на многих, кто видел и слышал его, производил неизгладимое впечатление своим юмором и красочной речью с неистребимым нью-йоркским акцентом. Его влияние в научном мире укреплял и неистощимый поток статей и книг, из которых наиболее значимыми стали Mass Communications and American Empire, 1969; The Mind Manager, 1973; Who Knows? 1981; Information and the Crisis Economy, 1984 и Culture Inc., 1989. Кроме того, к Шиллеру прислушивались еще и потому, что он касался вопросов, которые поклонники концепции информационного общества оставляли в стороне: всего, что связано с бед-

ностью, с социальным неблагополучием и с положением народов, живущих за пределами Европы и Северной Америки.

Политическая экономия

Хотя Герберт Шиллер и занял в 1970 г. должность профессора процессов коммуникации в Калифорнийском университете в Сан-Диего (Калифорния) и оставался в этой должности 30 лет, до самой смерти, первоначально он получил экономическое образование. Учитывая его подготовку и интересы, а также склонность к радикализму, нет ничего удивительного в том, что он сыграл ведущую роль в развитии того направления исследования информации и коммуникации, которое получило название политико-экономического подхода. Этому подходу свойственен ряд особенностей (см. Golding and Murdock, 1991), из которых три представляются особенно важными.

Во-первых, это стремление увидеть за информацией, скажем, в форме газетной статьи или телевизионного сценария, ее скрытую сущность. Обычно речь идет о таких экономических характеристиках, как структура собственности СМИ, источники рекламных поступлений, доходы аудитории. Политические экономисты склонны видеть в этих структурных элементах то, что незаметно влияет на содержание телевизионных новостей или на типы создаваемых компьютерных программ. Во-вторых, сторонники политико-экономического подхода настаивают на системном анализе процессов коммуникации и обработки информации. То есть они прилагают все мыслимые усилия, чтобы определить место конкретной сети кабельного телевидения или компании, разрабатывающей программное обеспечение, во всей социально-экономической системе. Как мы увидим, этой системой неизменно оказывается капитализм, а отправной точкой, с которой политические экономисты начинают свой анализ и к которой они многократно возвращаются, то, какое значение для капиталистической системы в целом имеет данное состояние и вероятное направление развития информационной сферы. Иными словами, они всячески подчеркивают важность целостного подхода к этой сфере. Однако предвзятые критики почему-то считают, что такой анализ схематичен и ограничен, поскольку все заранее продиктовано вездесущей «системой», ничто не может существенно измениться. И здесь возникает важное «в-третьих». Речь идет о роли истории, о периодизации процессов и явлений. Политические экономисты подчеркивают при этом важность различных стадий развития капитализ-

168

Последняя тема часто возникает в работах Шиллера, которого особенно интересовали выявившиеся тенденции в развитии коммуникации. Он исходит из того, что для современного состояния капитализма особое значение имеют информация и коммуникация, поскольку они тесно связаны со стабильностью и благополучием данной экономической системы. Возвращаясь к плодотворным идеям, высказанным Гансом Магнусом Энценсбергером в его эссе, опубликованном в начале 60-х годов, Шиллер и его единомышленники рассматривают «производство, основанное на интеллекте», как фактор, который по многим причинам станет «в XX в. ключевым для экономики» (Enzensberger, 1976, с. 10). К этой теме Герберт Шиллер возвращался многократно:

Н

ет сомнения в том, что сегодня мы производим больше информации, чем когда-либо ранее. Нет сомнения и в том, что подобных средств для создания, хранения, поиска, обработки и распространения информации не было никогда раньше, и это относится как к их количеству, так и к качеству. Замечательна и сложившаяся инфраструктура создания, хранения и распространения информации.

С такого рода утверждений начинают и другие исследователи, но большинство из них видят в этом признаки возникновения нового общества. К Шиллеру это не относится. И после появления сложных технологий обработки информации приоритеты капитализма и присущие ему конфликты остаются неизменными. Таким образом:

вопреки мнению, что капитализм меняет свою природу, основные императивы рыночной экономики остаются теми же самыми, какие бы изменения ни происходили в технологической и информационной сферах.

(Schiller, 1981, с. xii).

Важно понять, в чем сущность парамарксистского анализа. Да, говорит сторонник такого подхода, конечно, изменения налицо, некоторые из них очень важные, но тем не менее капитализм и определяющие его черты остались теми же самыми. Например, Дуглас Келлнер (Douglas Kellner, 1989b) признает, что «совре-

169

Для критических теоретиков пейзаж современного капитализма выглядит так: на первом плане крупные корпорации, причем несколько сотен из них занимают все командные высоты в экономике (Trachtenberg, 1982; Barnet and MliJler, 1975). Поэтому, с точки зрения Герберта Шиллера, в информационной сфере доминируют именно интересы корпоративного капитализма. На первом месте в списке их приоритетов - развитие информации и информационных технологий в интересах частного бизнеса, а не в интересах общества в целом. Поэтому информационные технологии несут на себе, прежде всего, отпечаток корпоративного капитала, а уж потом - любой другой группы интересов в современном обществе.