Теории информационного общества. 2000. (Уэбстер Ф.) Часть 1

Измерение и связанная с ним сложность определения той точки на технологической шкале, достигнув которой общество может считаться информационным, являются центральными проблемами формулирования любого приемлемого определения информационного общества. Однако футурологи-популяризаторы это не принимают во внимание: сказано, что появились новые технологии, и без всяких сомнений делается предположение, что сам этот факт означает появление информационного общества. Как ни странно, этот вопрос обходят и те ученые, которые считают ИКТ главным признаком информационного общества. Они довольствуются тем, что в самых общих словах описывают технологические новации, почему-то полагая, что этого достаточно для описания общества нового типа.

Очень часто выдвигается и другое возражение против технологических критериев определения. Критики не соглашаются с теми, кто утверждает, будто бы в каждую историческую эпоху сначала изобретаются технологии и только потом они оказывают влияние на общество, вынуждая людей приспосабливаться к новым условиям. В подобного рода утверждениях технологии отводится самое привилегированное место, она определяет весь мир социального: век пара, век автомобиля, атомный век (Dickson, 1974).

Главное возражение заключается не в неизбежности технологического детерминизма при таком подходе, т.е. не в том, что технология здесь рассматривается как главный двигатель социальной динамики, а это соответственно приводит к чрезмерному упрощению процессов социальных перемен. Так и есть, разумеется, но гораздо важнее, что это ведет к полному отделению социальных, экономических и политических измерений от технологических инноваций. Отсюда с неизбежностью следует тезис о первостепенном положении технологий, которые представляются чем-то самодостаточным, хотя и оказывают влияние на все аспекты социальной жизни.

Но ведь очевидно, что технологии не отделены от области социального. Напротив, они являются составной частью социального. К примеру, решения, принимаемые по поводу тех или иных исследований и научных разработок, выражают социальные приоритеты, и на основе этих оценочных суждений развиваются те или иные виды технологий (так, в течение практически всего XX в. военные проекты получали существенно большее финансирова-

17

ние, нежели медицинские, и нет ничего удивительного, что успе-" хи в области вооружений затмевают, мягко говоря, прогресс в| лечении обыкновенной простуды). Многие исследователи показа-* ли, насколько технологии отражают ценности социума: тут и кон-1 структивное решение возведенных в Нью-Йорке мостов, пролеты' которых устроены таким образом, что делают некоторые участки I недоступными для общественного транспорта; и производство ав- j томобилей, которые отражают ценности частной собственности,; предполагаемый размер семьи (как правило, двое взрослых и двое i детей), отношение к экологии (расточительство в использовании невозобновляемого топлива и загрязнение окружающей среды), | статусные символы («порше», «жук», «шкода») и предпочтение индивидуального транспорта общественному; то же можно сказать j и о строительной индустрии: дом является не просто местом, где живут, - он отражает образ жизни и предпочтения его владельца, ' престижные и властные соображения. Если все это принимать во внимание, то как можно внесоциальный феномен (технологию) считать определяющим фактором общества? Это слишком просто (можно выбрать любой фактор и описывать с его помощью общество: кислородное общество, водяное, общество картофеля) и неверно (на самом деле технология является одной из составляющих общества), и потому отдельная, главенствующая роль ИКТ в социальных переменах представляется весьма сомнительной.

Экономический критерий

Этот подход предполагает учет роста экономической ценности информационной деятельности. Если человек может предположить увеличение доли информационного бизнеса в валовом национальном продукте (ВНП), то вполне логично он может прийти к выводу, что экономика стала информационной. Если в экономической сфере информационная активность превалирует над деятельностью в области сельского хозяйства и промышленности, то, следовательно, мы можем говорить об информационном обществе (Jonscher, 1999).

На первый взгляд простая, но на самом деле чрезвычайно сложная первопроходческая работа была проведена Фрицем Махлупом (1902-1983) из Принстонского университета (Machlup, 1962). К информационным он отнес такие отрасли, как образование, право, издательское дело, средства массовой информации и производство компьютеров; он также постарался установить их меняющуюся экономическую ценность. Позднее в решение этой проблемы большой вклад внес Марк Порат (Porat, 1977b).

18

Количественный анализ экономической значимости информации - веский аргумент. И поэтому неудивительно, что те, кто убежден в существовании информационного общества, постоянно обращаются к Махлупу, и особенно к Порату, как к авторитетам, доказавшим возрастание информационной деятельности общества, которая неминуемо приведет к возникновению новой эры. Однако и такой подход не бесспорен (Monk, 1989, с. 39-63). Главная проблема состоит в том, что за объемными статистическими таблицами, которые должны свидетельствовать об объективности доказательств, просматриваются скрытые субъективные интерпретации и оценочные суждения, как следует выстраивать категории и что именно включать в информационный сектор и что из него исключать.

В этом смысле особенно поражает, что и Махлуп, и Порат, несмотря на различия между ними, создают категории информационного сектора, которые преувеличивают его экономическую Ценность. Поэтому есть причины изучить достоверность их оценок. Например, Махлуп включает в свою «отрасль знания» строительство «информационных зданий», а это предполагает, что возведение подобных зданий, к примеру университетов и библиотек, принципиально отличается от строительства складских помещений для хранения чая или кофе. А как быть в том случае, когда строение, возведенное для одной цели, потом используется для другой? (Мно-

19

Кроме того, Порат испытывает затруднения, когда пытается определить «квазифирму», встроенную в неинформационное предприятие. Например, ИР в нефтехимической компании, разумеется, занимается информационной деятельностью, но как вычленить для статистических целей его долю в производстве всей компании? Можно ли считать это допустимым? Поскольку деятельность ИР тесно связана с производством как таковым, ясно, что его вклад размыт, и его вычленение по чисто математическим признакам некорректно. Иначе говоря, когда Порат исследует свой «вторичный информационный сектор», он раскалывает любую отрасль на информационную и неинформационную части. Но с таким разделением на «думание» и «делание» очень трудно понять, куда, например, следует отнести работу оператора контрольных компьютерных систем или исполнение управленческих функций, которые являются неотъемлемым элементом производства? Возражение вызывает и то, что внутри различных отраслей Порат произвольно выделяет «вторичный информационный сектор» и противопоставляет его остальной неинформационной сфере. Подобные возражения не могут опровергнуть открытия Махлупа и Пората, но они все же служат напоминанием о неизбежном вторжении оценочных суждений в составленные ими статистические таблицы. А раз так, то эти возражения не развеивают скептицизма относительно самой идеи возникновения информационной экономики.

Другая проблема состоит в том, что подобные сводные данные неизбежно уравнивают различные виды экономической деятельности. В целом можно, конечно, сказать, что рост удельного веса рекламы и телевидения в экономике служит показателем информационного общества, но тогда становится невозможным установить качественные различия в информационной деятельности. Восторг экономистов-«информационщиков», с которым они нацепляют ценники на все, неизбежно приводит к тому, что мы лишаемся возможности узнать размеры информационного сектора, действительно поддающиеся оценке. Махлуп и Порат не ставили перед собой цели дифференцировать качественные и количественные признаки информационного общества, хотя очевидно, что многомиллионные тиражи «Сан» нельзя приравнивать - хотя они должны считаться более информационными, их большая экономическая ценность весьма сомнительна - к 400-тысячному тиражу «Файнэншл тайме». К этому различию я еще вернусь, но отсюда вытекает, что мы можем оказаться в обществе,

20

Критерий, связанный со сферой занятости

Этот подход больше прочих нравится социологам. Он тесно связывается с работой Д. Белла (Bell, 1973), являющегося крупнейшим теоретиком «постиндустриального общества» (этот термин практически синонимичен термину «информационное общество» и именно в этом смысле используется в работах Белла). Здесь рассматривается структура занятости населения и модели наблюдаемых изменений. Предполагается, что мы вступаем в информационное общество, когда большинство занятых работает в информационной сфере. Снижение занятости в сфере производства и увеличение в сфере услуг рассматривается как замещение физического труда трудом «беловоротничковым». Поскольку «сырьем» для нефизического труда является информация (она противопоставляется физической силе, навыкам ручного труда и его «машинным» характеристикам), существенное увеличение доли труда в информационной сфере может рассматриваться как возникновение информационного общества.

Prima facie* тому есть доказательства: в Западной Европе, Японии и Северной Америке более 70% рабочей силы заняты в сфере услуг, «беловоротничковая» работа сейчас превалирует. И только поэтому представляется вполне естественным доказывать, что мы живем в информационном обществе, если уж «в сфере труда доминирующей является группа работающих в сфере информации» (Bell, 1979, с. 183).

Акцент на изменениях в сфере занятости информационного общества за последние годы сместился - раньше во главу угла ставилась технология. Следует отметить и оценить, что эта концепция информационного общества принципиально отличается от той, которая предлагала отличительной чертой нового общества считать информационные и коммуникативные технологии. Акцент на изменениях в сфере занятости подчеркивает скорее трансформационные возможности информации как таковой, чем воздействие информационных технологий, здесь информация продвигается и производится в сфере занятости и реализуется в людях через обу-

* На первый взгляд (лат.) - Прим. ред.

21

чение и опыт. Чарльз Лидбитер, подчеркивая, что информация стала основным фактором развития общества, назвал свою книгу Living on Thin Air (Leadbeater, 1999). В прежние времена этим выражением умудренные опытом люди предостерегали тех, кто не хотел зарабатывать себе на жизнь в поте лица. Но сейчас подобные советы устарели, и Лидбитер в своей книге доказывает, что так и следует жить в информационный век. Книга провозглашает, что «смышленость, изобретательность, способность налаживать и использовать "сети" и есть ключ к успеху в новой "легковесной" экономике» (Соупе, 1997; Dertouzos, 1997), поскольку благосостояние достигается не физическими усилиями, а «идеями, знаниями, навыками, талантом и креативностью» (Leadbeater, 1999, с. 18). Его книга изобилует примерами подобного успеха: дизайнеры, дилеры, имиджмейкеры, музыканты, биотехнологи, генные инженеры, ниш-файндеры*.

На первый взгляд кажется логичным, что шахтер в угольной шахте принадлежит индустриальному обществу, а экскурсовод - информационному, однако распределение занятий по категориям может породить оценочные суждения и требует большой щепетильности. За конечным продуктом - простой статистической цифрой, обозначающей процент занятых в информационной сфере, - скрывается сложный процесс создания исследователями собственных категорий и распределения людей в соответствии с ними. Как пишет Порат, когда «мы считаем, что определенное занятие в первую очередь связано с манипулированием символами... [то] это различие лишь по степени, а не по роду» (Porat, 1977а, с. 3). Например, стрелочники на железной дороге должны обладать большим запасом сведений о путях, расписании движения поездов, о маршрутах. Они должны иметь связь с остальными

* Специалисты, которые ищут новые ниши и идеи для конкретного бизнеса. - Прим. перев.

22

Следствием такой категоризации часто становится невозможность выделить ту занятость в информационной области, которая занимает стратегически центральное место в сфере занятости. Такая методология представляет нам огромные объемы информационной занятости, но не дает инструмента для дифференциации наиболее существенных объемов информационной работы. При количественном измерении информационной работы скрыт факт, что определенные типы информационной деятельности могут иметь немаловажные последствия для общества. Это различие особенно важно в отношении статистики в сфере занятости, поскольку некоторые исследователи стремятся характеризовать информационное общество в таких терминах, как «главенство профессий» (Bell, 1973) или как продвижение к главенству элитных «технострук-тур», которые имеют дело с «организованным знанием» (Galbraith, 1972), другие же фокусируют свое внимание на альтернативных источниках информационной занятости, занимающих стратегически центральное место.

Следует отметить, что подсчет «информационных работников» ничего не дает для понимания иерархий в обществе и связанных с ними власти и статуса этих людей. Например, можно сказать, что основным для информационного общества стал быстрый рост числа специалистов по компьютерам и ИКТ, поскольку именно они могут оказать решающее влияние на ход технологических инноваций. В то же время столь же быстрый, если не более быстрый рост числа социальных работников, занимающихся проблемами пожилых

23

Возможно, мы лучше поймем необходимость качественно различать разные группы информационных работников, если прибегнем к исследованиям социального историка Хэрольда Перкина. В книге The Rise of Professional Society (Perkin, 1989) Перкин доказывает, что история Великобритании с 1880 г. может быть описана в основном как история продвижения к главенству в обществе профессионалов, которые правят страной благодаря «человеческому капиталу, созданному образованием и подкрепленному... исключением неквалифицированных работников» (с. 2). Перкин полагает, что сертифицированная экспертиза стала «организационным принципом послевоенного общества» (с. 406); эксперты заменили прежде доминировавшие группы (организации рабочего класса, капиталистов-предпринимателей и земельную аристократию) и их устаревшие идеалы (сотрудничества и солидарности, собственности и рынка, благородного джентльмена) собственной профессиональной этикой - сервис, сертификация и эффективность. Разумеется, профессионалы, занятые в частном секторе, горячо спорят с профессионалами, работающими в общественной сфере. Однако Перкин настаивает, что это борьба внутренняя, борьба внутри «профессионального общества», когда бесповоротно исключается серьезное участие в ней неэкспертов и разделяются общие базовые ценности (в особенности приоритет профессиональной экспертизы и вознаграждение по заслугам).

Интересным дополнением к размышлениям Перкина служат соображения Олвина Гоулднера по поводу «нового класса». Гоудцнер определеляет новый тип наемного работника, широко распространившийся в XX в., как «новый класс, состоящий из интеллектуалов и технической интеллигенции» (Gouldner, 1978, с. 153), который, будучи отчасти своекорыстным и зачастую зависящим от властных структур, может все-таки противостоять контролю бизнеса и партийных лидеров. Невзирая на эти потенциальные возможности, «новый класс» расколот внутри самого себя по разным признакам. Ключевой раскол проходит между технократами и конформистами, с одной стороны, и интеллектуалами-гуманитариями, настроенными независимо и критически - с другой. Это различие ярко отражается в том, что Перкин определяет как конфликты между профессионалами, занятыми в частной сфере, и профессионалами, работающими в общественном секторе. К при-

24

Пространственный критерий

Некоторые концепции информационного общества, хотя и опираются на экономику и социологию, основываются на географическом принципе. Главный акцент делается на информационные сети, которые связывают различные места, а потому могут оказать глубокое воздействие на организацию времени и пространства. В последние годы эта концепция приобрела особую популярность, так как информационные сети стали играть значительную роль в социальной организации.

Стало привычным выделять центральное место информационных сетей, которые могут связать между собой разные точки внутри и вне офиса, города, региона, континента и даже всего мира. Так как электричество есть по всей стране и доступно всем, кто имеет соответствующее оборудование, мы вполне можем вообразить «проводниковое общество», функционирующее на национальном, международном и глобальном уровнях, обеспечивая «информационную кольцевую магистраль» (Barren and Curnow, 1975) в каждом доме, магазине, университете, офисе и даже для тех, кто находится в дороге, если у них есть ноутбук с модемом.

Тем или иным способом мы все больше и больше вовлекаемся в работу сетей, и сами они развивают свои возможности по экпо-ненте (Urry, 2000). Мы сталкиваемся с ними на разных уровнях:

25

Широко распространена мысль, что появление электронных «супермагистралей» снова привлекло внимание к потоку информации (Castells, 1966), чреватому, возможно, пересмотром отношений время-пространство. В сетевом обществе затруднения, связанные с временем и пространством, были во многом преодолены, корпорации и даже отдельные люди могут теперь эффективно вести свои дела в глобальном масштабе. Ученым уже нет необходимости предпринимать поездки, чтобы поработать в библиотеке конгресса, все необходимое они получат через Интернет; менеджерам корпораций не надо перелетать через континенты, чтобы выяснить, как работают филиалы на Дальнем Востоке, поскольку компьютерная связь делает возможным постоянное и систематическое наблюдение за ходом работы издалека. И потому многие предполагают, что все это знаменует серьезную трансформацию социального устройства (Mulgan, 1991), которая может служить даже признаком революционных перемен.

Никто не будет отрицать, что информационные сети - важная отличительная черта современных обществ: спутники дают возможность мгновенной связи со всем миром, базы данных одинаково доступны из Оксфорда, Лос-Анджелеса, Токио и Парижа, факсовые аппараты и локальные компьютерные сети стали обыденностью в современном бизнесе. И все же мы имеем право задать вопрос: почему из-за наличия сетей аналитики относят общество к информационной категории? А как только мы зададим такой вопрос, мы опять столкнемся с неточностью дефиниций. Например, когда сеть становится сетью? Когда двое разговаривают по телефону или когда обмениваются большими по объему сведениями через коммутаторы переключения пакетов (PSE)? Когда офисное здание опутано проводами или когда с домашнего терминала можно связаться с местным банком и магазинами? Вопрос, что действительно является сетью, очень серьезен и касается не только того, каким образом проводить различия между разными уровнями сетей, но и как найти ту стартовую точку, после обнаружения которой можно сказать, что мы живем в сетевом (информационном) обществе.

26

В конце концов можно возразить и так: информационные сети существуют уже очень давно. По крайней мере с возникновения почтовой связи, потом телеграфа и телефона. Значительная часть экономической, общественной и политической деятельности просто непредставима без этих информационных сетей. Если принять во внимание столь долгую историю и сначала постепенное, а потом и ускоренное развитие, то почему только теперь исследователи заговорили об информационном обществе?