Теории мирового развития и антитеррористическое право. Логика сопрягаемости

Вместе с тем, слабая эффективность международно-правовых мер антитеррористической направленности очевидна, и она образует двоякую тенденцию негативного свойства, генерирующую дополнительные препятствия в международной борьбе с терроризмом. Во-первых – это разное понимание, вкладываемое в понятие «терроризм», а, следовательно, и в содержание антитеррористического права. Во-вторых, вытекающая из этого слабость международно-правовой антитеррористической системы и порождаемые сомнения в искренности антитеррористических усилий международных партнеров, что само по себе привносит конфликтность в международные отношения. Каковы же перспективы решения этих весьма непростых проблем? Ответ следует искать в анализе состояния существующего международного права в сфере борьбы с терроризмом, его адекватности содержанию этого международного преступления. Продуктивно это можно сделать, опираясь на характеристики терроризма (см. 1.2., 1.3.), вытекающие из геоэкономической науки и теории конфликта, а также с позиций социологии международных отношений, геополитики, культурологии, военной и др. наук.^

Итак, используем наше предшествующее знание для построения международно-правовой антитеррористической «системы координат», в которой наиболее точно мог бы быть определен терроризм для целей его устранения.

2.1. Господство права и борьба с терроризмом
2.1.1. Принцип господства права в сфере регулирования борьбы с терроризмом
Предыдущие анализы в этой книге, опирающиеся на достижения геоэкономики и теории конфликта, несмотря на множество и различие позиций авторов, их представляющих, фокусируются на проблеме воцарения справедливого мирового общества, на высшей социальной категории, именуемой как справедливое мировое общество. Но какое общество можно и должно считать «справедливым»? История данного вопроса сродни истории человеческой цивилизации. Однако сложность его решения в современных условиях связана с тенденцией возрастания кризисности существующей капиталистической миросистемы. Во всем мире сегодня как никогда остро стоит проблема несоответствия, а иногда даже несопоставимости представлений различных культурных и этнических групп на этот счет.

Вполне вероятно, что теоретически существует некий комплекс нравственных ценностей, который разделялся бы всеми без исключения представителями человечества. Теоретически также возможно построение справедливого общества в глобальном масштабе путем синтеза стержневых ценностей Востока и Запада.

Но, как мы убедились, в социально-экономической жизни международного общества невооруженным глазом видны деструктивные процессы, указывающие на необратимый кризис мироустройства и ставящие под сомнение самые светлые надежды исследователей. Это вынуждены признать и оптимисты, подобные известному американскому социологу Амитаи Этциони, в основе теории воцарения справедливого мира которого лежит устранение конфронтации на базе глобального синтеза норм и ценностей и формирования общей политической культуры (154, с. 101, 268). Он, в частности, указывает, что западный мир должен оставить попытки закрепить свою единоличную роль лидера глобального социального прогресса. Все западные идеологии (в том числе коммунистическая) базировались, считает А. Этциони, на «сочетании оптимизма и веры в прогресс и общественные технологии с ощущением триумфа», в то время как «восточные взгляды на мир – вопреки всем различиям между ними – сочетают в себе пессимизм, а в некоторых случаях даже фатализм с долговременным ощущением истории» (там же, с. 72).

Именно поэтому радикальные социальные перемены, имевшие место на протяжении двух последних столетий, зарождались на Западе. Причем подобные революционные инициативы (и это важно для оценки природы терроризма и его правовой квалификации) всегда сопровождались колоссальными жертвами и лишениями, которые не могли и никак не могут быть оправданы преимуществами западной цивилизации, обещаниями прогресса и т. п.

Сегодня наступило время «признать, что наши возможности зачастую гораздо уже, чем мы думаем, и что обещание невыполнимого чревато результатами, противоположными желаемым». И потому «синтезу Востока и Запада лучше было бы клониться в восточную сторону в смысле признания жестких ограничений, которым должна подчиняться перестройка общества» (там же, с. 73).

Отождествления постепенности и радикальности соответственно с Востоком и Западом не могут считаться искусственными и надуманными уже хотя бы потому, что, согласно ряду социальных теорий мирового развития, среди которых выделяется своей убедительностью теория И. Валлерстайна, существующая капиталистическая миросистема претерпевает глубокий кризис. Анализу антитеррористической «приложимости» этой теории в системе международного права посвящен IV раздел книги. Здесь же отметим, что современный терроризм является одним из наиболее характерных свидетельств этого кризиса, его составляющей. В свете выводов А. Этциони, глобальный террористический конфликт отражает сопротивление Востока революционным цивилизованным моделям Запада, которые скомпрометировали себя «перспективой» кризиса и возможного последующего коллапса.

Согласно теории известного американского социолога Эриха Фромма подобную схему реагирования Востока можно оценивать как вторичную (ответную) агрессию (150, с. 256).

Именно с этих позиций следует расценивать обострение мировых социальных проблем. Прежде всего, речь идет о глобальной нестабильности, порождаемой, с одной стороны, распространением оружия массового поражения и угрозой его применения, а с другой, неконтролируемыми действиями правительств ряда стран, попирающих права граждан.

Обостряются не менее серьезные проблемы, связанные с деградацией окружающей среды и распространением инфекционных заболеваний.

Другим источником нестабильности служат массовые нарушения прав человека, с которыми нельзя мириться не только по политическим, но и по этическим соображениям. В этом ряду следует назвать также проблемы, связанные с организованной международной преступностью, торговлей людьми, нелегальным использованием интеллектуальной собственности, киберпреступностью.

Самой насущной проблемой современного мира является нарастающее неравенство в распределении материальных благ, отлучение целых народов от достижений прогресса и даже от доступа к минимально необходимому набору потребительских товаров и услуг.

Наличие регионов, состояние которых не может быть охарактеризовано иными словами, кроме как не имеющим точного русского аналога термином underdevelopment, – основная причина международной нестабильности, исток большинства происходящих в мире конфликтов и войн. Причем, по мнению специалистов, вопрос о перераспределении богатства, находя свое относительное решение на национальном уровне в демократических обществах, оказывается практически неразрешимым в масштабах международного сообщества (154, с. 216).

Суть современного социального конфликта уже не в том, – отмечает видный немецкий социолог современности Ральф Дарендорф, – чтобы устранить различия, которые имеют по существу обязательный характер закона. Современный социальный конфликт связан с действием неравенства, ограничивающего полноту гражданского участия людей социальными, экономическими и политическими средствами. Речь, таким образом, идет о правах, реализующих положение гражданина как статус (38, с. 55).

Условия социального неравенства являются благоприятной средой для возникновения фундаментализма, являющегося во многом крайней реакцией на навязанные Западом «революционные перемены». Люди теряют опору, которую им могут дать лишь глубинные культурные связи. Появляются воспоминания, идущие из самых недр истории, воспоминания о традициях, об утраченной теплоте взаимоотношений. Снова начинают вызывать интерес национальные корни и абсолютные догматы веры. Вот как об этом пишет Ральф Дарендорф: «Современный мир во многих отношениях – весьма неуютное место, открывающее новые шансы, но при этом разрывающее старые связи, без которых жить все-таки трудно. Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется. Но я вовсе не утверждаю, будто существует одна-единственная причина, вызывающая появление национализма, фундаментализма и других ложных богов. Я утверждаю только, что у многих из них есть один общий аспект, имеющий прямое отношение к современному социальному конфликту вокруг гражданского статуса и жизненных шансов» (38, с. 207).

Полнее увидеть мобилизирующее значение фундаментализма в обращении к террористическим методам действий помогает понятие аномии (т. е. беззакония), с которым юристы и социологи обычно связывают времена крайней неуверенности в окружающей действительности, указывающей на кризисность этой действительности. В современной общественной науке введение этого понятия приписывают Эмилю Дюркгейму, который говорил об аномии, описывая прекращение действия социальных норм в результате политических и экономических кризисов. Роберт Мертон придал пониманию аномии социально масштабный оттенок, охарактеризовав ее как «коллапс культурной структуры», наступающей, когда люди в силу своего социального положения не в состоянии следовать ценностям своего общества (187). Разумеется, авторы развивали свои мысли применительно к внутреннему обществу, существующему в рамках национального государства. Однако вследствие глобализации и интернационализации общественной жизни их теоретические выводы обрели вполне понятную соотносимость с мировым обществом. Можно предположить, что большая часть населения, представляющая, в основном, «третий мир», в силу описанных выше причин, не находит себе применения в конструируемом по представлениям Запада обществе, и поэтому не чувствует себя связанной его правилами.

Но такая характеристика аномии не полностью отражает ее состояние в современном глобальном обществе. Развивая теорию классиков, следует указать на взрывной двусторонний характер глобальной аномии. Это выражается в том, что так называемая «маргинальная» составляющая аномии, которая описана выше, дополняется аномией, исходящей от развитой части мирового общества. Условно ее можно было бы назвать «аномией элиты».

Кризисное содержание современных мировых процессов все в большей степени предопределяет неправовое поведение влиятельных государств, игнорирование ими правовых и моральных принципов и норм. После террористических актов, совершенных в США 11 сентября 2001 года, целый ряд государств Запада принял вызывающие сомнения с точки зрения права меры для предотвращения подобных проявлений на своей территории. В области права к ним относятся: ужесточение контроля со стороны правоохранительных систем, особенно в отношении иностранных граждан; использование более «энергичных» методов допроса, которые могут считаться бесчеловечным обращением или даже пытками; ограничение прав лиц, подозреваемых в терроризме, на беспристрастный суд, например, установление ограничений на доступ к свидетелям и на осуществление других прав подсудимых, т. е. меры, которые могут в определенных ситуациях приравниваться к отмене презумпции невиновности подозреваемых; ужесточение процедур в отношении лиц, ищущих убежища, беженцев и мигрантов, например, игнорируя запрет на высылку таких лиц против их воли (non-refoulement) в страну, где они вынуждены опасаться за свою жизнь.

Будучи не обязательно противоправными (особенно по внутреннему законодательству), подобные меры могут быть явными нарушениями обязательства государства соблюдать международные обязательства по праву прав человека и гуманитарному праву.

Специалист в области международных отношений профессор Адам Робертс следующим образом оценивает трудности, с которыми приходится сталкиваться международному гуманитарному праву при проведении антитеррористических операций: «В ходе военных операций, осуществляемых с целью положить конец террористической деятельности, в действиях антитеррористических сил стала намечаться тенденция пренебрегать основными правовыми ограничениями. В целом ряде случаев пленные подвергались жестокому обращению и даже пыткам. В некоторых случаях повышенные меры со стороны правительства или задействованных сил могут только содействовать усилению террористической деятельности (курсив мой, – В. А.). Иногда принятию таких неоправданно жестоких мер способствовали третьи государства, поддерживающие соответствующее правительство. Оказать давление на правительство или армию с тем, чтобы они изменили свой подход к проведению антитеррористической деятельности, заставить их более строго соблюдать право войны и прав человека, может оказаться нелегкой задачей (157).

Суммарная аномия, возникающая из подобной «критической массы» составляет основу для серьезных общественных колебаний. Воцарение в обществе аномии, тем более, в таком всеохватывающем виде, конечно же, плохо. Но негативные тенденции, сопровождающие даже зарождение аномии, помогают оценить состояние игнорируемого права, увидеть его слабые стороны. Прежде всего, аномические тенденции указывают на правильность направления в международном антитеррористическом праве, ориентирующегося в квалификации терроризма как преступления по международному праву на совокупный субъект состава этого преступления. Подробным образом это будет обосновываться в III разделе книги, но здесь для убедительности тезиса представляется уместным привести следующий пример. Известно, что решение правительства США о статусе лиц, захваченных в ходе военной кампании в Афганистане и других странах и удерживаемых на базе Гуантанамо (а, возможно, и в других «секретных тюрьмах» ЦРУ США), а также обращение с ними вызвало широкую полемику. Правительство США решило не предоставлять статуса военнопленных никому из них, оставив вопрос об их правовом статусе открытым. Это решение вызывает крайнее удивление, поскольку игнорирует прецедент. Ведь Соединенным Штатам приходилось решать аналогичные проблемы во время войны во Вьетнаме, где захваченные в плен лица стороны противника либо принадлежали к составу Вооруженных сил Северного Вьетнама, либо были вьетконговцами и, следовательно, не признавались комбатантами по смыслу войны. Военное командование США во Вьетнаме придерживалось следующего принципа: захваченные в плен лица из состава Вооруженных сил Северного Вьетнама получали статус военнопленных в соответствии с третьей Женевской конвенцией; вьетконговцы из партизанских формирований находились на положении, предоставляемом военнопленным (хотя им и не предоставлялся статус военнопленных, как он определен в третьей Конвенции), если они были захвачены в тот момент, когда фактически участвовали в военных действиях и, одновременно, открыто носили оружие. Таким образом, они считались «незаконными комбатантами», которых признавали в качестве лиц, принимающих участие в военных действиях. Более того, имели место факты, когда вьетконговцев, которых арестовывали при попытке совершения террористического или диверсионного актов, передавали вьетнамским властям для судебного преследования.

Как видим, ничто здесь не мешало правительству США вести уголовные процессы в отношении разных категорий лиц, вменяя им совершение военных преступлений. Однако далеко не последнюю роль в таком тщательно продуманном подходе к решению столь сложного вопроса сыграл и тот факт, что власти Северного Вьетнама удерживали довольно большие группы американских военнослужащих, особенно летчиков. У афганской же стороны не было пленных американцев в ходе кампании по борьбе с терроризмом (31, с. 253–254).

Ориентация же на совокупный субъект состава международного преступления устраняет всяческие основания для вариативного использования международных норм в зависимости от политического, экономического или военного контекста события.

Возвращаясь к оценке роли состояния аномии в терроризме, заметим, что куда большая опасность сценария развития общества с ее присутствием заключается в другом. Аномия по своей сущности недолговечна. Условия аномии, обнажая инертность и неэффективность властного влияния, а также уклонение от него, открывают возможности для внедрения системы квазипорядка, основанного на насилии. Опасность аномии, по выражению Р. Дарендорфа, состоит в «многоликости тирании». (38, с. 217). В складывающихся мировых условиях эти «лики тирании», скорее всего, трансформируются в терроризм, который, опережая любых узурпаторов, перерастает в функцию социальной организации и восполняет пробелы, образовавшиеся в праве вследствие несовершенства норм, призванных устранять аномические симптомы. Чтобы в этом убедиться, достаточно обратиться к статистике и обобщениям, характеризующим эскалацию насильственных конфликтов на планете, имеющих, как правило, террористическую основу.

Террористическая тактика, находящая воплощение в процессе различного рода международных и конфликтов немеждународного характера, явилась предметом озабоченности международного сообщества и ученых-юристов, в частности, еще в 70-е годы ХХ столетия. Отчасти с этим связана постановка проблемы на повестку дня Организации Объединенных Наций. Более того, терроризм, камуфлируемый под названиями «война за национальное освобождение» и «партизанская война», стал основным вопросом Дипломатической конференции, которая привела к принятию 8 июня 1977 года двух Дополнительных протоколов к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года.

Можно также констатировать появление новых элементов и тенденций в международных отношениях. На базе обретших постоянный характер террористических методов действий, по сути, сформировалась новая международная идеология, характерной чертой которой все явнее становится нивелирование во взаимоотношениях фактора социально-экономического развития государства как показателя его влиятельности. Это, в свою очередь, оказывает влияние на характер глобального социального конфликта, который, наполняясь террористическим содержанием, вполне может называться глобальным террористическим конфликтом.

Поскольку такая, основанная на террористических методах действий, идеология достаточно востребована и имеет внушительную социальную поддержку, это может означать также и то, что она претендует заполнить определенный пробел в международной нормативной системе и в системе международного права. Механизм такого восполнения распространяется на политические, моральные и иные международные нормы, и касается прежде всего принципов справедливости и равенства во взаимоотношениях между государствами и народами. Однако террористическое наполнение международных отношений указывает на то, что главная «коллизия» у террористических методов разрешения конфликтов возникла с нормами международного права, регулирующими борьбу с терроризмом.

Таким образом, состояние террористической конфликтности не может не порождать сомнений по поводу эффективности международно-правовых установлений в отношении терроризма.

Во-первых, даже поверхностный взгляд на те ситуации, в которых происходили конфликты, показывает, что террористические акты обычно являются частью вооруженного конфликта или косвенным образом связаны с ним. Другими словами, они связаны с ситуацией, в которой мирные пути урегулирования разногласий между противоборствующими сторонами не увенчались успехом и не привели к окончанию конфликта. Поэтому нельзя не согласиться с мнением известного немецкого специалиста в области гуманитарного права Ханса-Петера Гассера о том, что, по меньшей мере, «международное гуманитарное право не мешает эффективно бороться с терроризмом». Лица, подозреваемые в терроризме, остаются под защитой международного гуманитарного права, независимо от того, принадлежат они к вооруженным силам или формированиям, или являются гражданскими лицами («незаконные комбатанты»). Они являются и остаются покровительствуемыми лицами по смыслу Женевских конвенций. Если они попадают в плен или подвергаются задержанию по какой-либо причине, с ними необходимо обращаться согласно положениям статей третьей или четвертой Женевской конвенции соответственно, в частности, с теми нормами, которые регулируют режим содержания под стражей. Их можно преследовать в судебном порядке за насильственные действия, но они имеют право на определенные судебные гарантии, если они предстают перед судом за свои деяния (31, с. 253).

Во-вторых, вполне закономерно обострилась проблема эффективности отраслей международного права, регулирующих отношения в смежных с антитеррористической областях, каковым следует прежде всего считать международное экономическое право.

Необходимо отметить, что выработанные в международном экономическом праве специальные принципы (неотъемлемого суверенитета государств над их богатством и естественными ресурсами, свободы выбора формы организации внешнеэкономических связей, экономической недискриминации и др.), могут составлять весьма существенную преграду для террообразующих процессов в международной жизни. Наиболее полно эти принципы воплощены в Декларации и Программе действий по установлению нового экономического порядка и в Хартии экономических прав и обязанностей государств, принятой в 1974 году на XXIX сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Они призваны обеспечить международную экономическую безопасность (МЭБ), т.е. такое состояние международных экономических отношений, когда существуют надежные материальные и правовые гарантии защиты экономических интересов каждого государства от неправомерного применения экономической силы со стороны других государств, международных организаций и ТНК (106, с. 315).

Этот очевидный акцент в МЭБ на обеспечение развития слабых в экономическом отношении стран является важным упреждающим и примиренческим фактором в условиях эскалации глобального террористического конфликта.

Заинтересованность международного сообщества в укреплении института МЭБ проявилась в принятии международными организациями ряда резолюций: «Отказ от принудительных экономических мер» (IV сессия ЮНКТАД, 1983 г.); «Экономические меры как средство политического и экономического принуждения в отношении развивающихся государств» (XXXVIII сессия ГА ООН, 1983 г.); «О мерах укрепления доверия в международных экономических отношениях» (XXXIXсессия ГА ООН, 1984 г.); «Международная экономическая безопасность» (XL сессия ГА ООН, 1985 г.); «Международная экономическая безопасность» (XLII сессия ГА ООН, 1987 г.) и др.

Однако указанные принципы и конкретизирующие их нормы международного экономического права нередко игнорируются и нарушаются (см., например, 106, с. 320), поскольку они регулируют сферу, неправомерные действия в которой, как правило, не имеют четких временных (нередко и территориальных) границ, а реализация ответственности за них не всегда убедительно обусловлена в своих международных криминальных характеристиках (бедность, деградация экономики и т.п.) конкретикой института причинно-следственной связи.

В то же время эти проявления и факторы как составная часть терроризма, указывают на причиннообразующие элементы состава этого международного преступления. Поэтому с точки зрения эффективности международно-правовой борьбы с терроризмом уместным было бы поставить вопрос об их криминализации в критериях международного уголовного права как элементов состава (субъекта и субъективной стороны) международного преступления терроризм.

Иными словами, речь идет о трансформации норм международного экономического права в сферу международного антитеррористического права путем квалификации противоправных деяний в области международных экономических отношений в деяния, образующие признаки субъективной стороны совокупного субъекта состава терроризма.

Таким образом, формирование норм международного антитеррористического права можно связывать и с повышением уровня международной экономической безопасности.

Отсюда, и это - в-третьих, состояние и рост террористической конфликтности дают основания для постановки еще более серьезного общего вопроса. Является ли вообще предметом регулирования международного права в данной сфере борьба именно с терроризмом в той его ипостаси, структуре и сущности, в которой он образовался и предстал перед обществом как объективное явление международной социальной жизни, или регулирующее воздействие существующего права направлено на нечто иное?

Вопрос этот, конечно же, непростой и составляет, по сути, квинтэссенцию нашего исследования. Строго говоря, ответ на него следует искать в комплексе детерминант, причин и условий возникновения и существования терроризма, общим знаменателем которых являются закономерности социального развития.

В предыдущих подразделах книги исследованы условия и обстоятельства, определяющие обоснование терроризма с точки зрения его геоэкономических детерминант и тех, что вытекают из теории социального конфликта. Но поскольку, будучи социальным явлением, терроризм признан преступлением по международному праву, установленные его «геоэкономические» и социальные характеристики должны быть обрамлены правовой квалификацией. Однако на пути к адекватной правовой оценке терроризма возникает несколько существенных проблем. Главные из них: проблема присутствия в терроризме и борьбе с ним правового и политического; роль и пределы участия государства, а также некоторые другие факторы, влияющие на нестандартность подходов к выработке международно-правовых характеристик терроризма. Полагая, что внесение ясности в обозначенные проблемы приблизит нас к реальной оценке международного преступления «терроризм» и определению адекватных способов противодействия ему в системе права, рассмотрим их более подробно.

Наличие в терроризме политического начала бесспорно. Однако это вовсе не повод для пессимизма по поводу антитеррористических возможностей права.

Примечательна в этой связи позиция уважаемого мною и неоднократно здесь цитируемого Х.-П. Гассера, который, исследовав международное гуманитарное право соотносимо к терроризму, пришел к выводу об ограниченных возможностях отрасли права по причине политизированности этого преступления. Констатируя цель международного гуманитарного права, состоящую в предоставлении защиты и помощи жертвам вооруженных конфликтов, автор отмечает, что Женевские конвенции 1949 г. и другие договоры международного гуманитарного права не предоставляют необходимых средств для борьбы с терроризмом. Международное гуманитарное право, по мнению Х.-П. Гассера, не может искоренить терроризм еще и потому, что причины терроризма многочисленны и сложны.

Только гражданское общество может достичь этой цели, действуя согласованно и настойчиво в своих странах на международной арене. «Конфликты политического характера (к числу каковых относится терроризм, – прим. В. А.) должны быть урегулированы политическими средствами и таким образом, чтобы создавалась возможность обеспечить больше справедливости для всех. Всем, кто действует на национальном или международном уровне, должно быть ясно, что прибегать к неизбирательному насилию противозаконно и достойно осуждения, а в конечном итоге – бесполезно. Соблюдение международного гуманитарного права в ходе антитеррористических операций является положительным вкладом в дело искоренения терроризма» (31, с. 268).

Не подвергая сомнению позицию автора в отношении роли и места гуманитарного права в борьбе с терроризмом (а скорее – с террористическими актами), стоит все же высказать несогласие в связи с его переоценкой возможностей политических средств регулирования в террористических конфликтах в смысле их примата в соотношении с правовыми средствами.

Оценки значения права в современном его восприятии в общественно-государственном регулировании восходят к традициям, заложенным еще И. Кантом. Достижение реальной свободы мыслитель видел в воплощении идеи о «всеобщем правовом гражданском обществе», считая, что право – правовое государство – самый драгоценный элемент национального государства.

Одной из характерных черт современной системы международных отношений, указывает известный российский ученый-юрист Игорь Иванович Лукашук, является повышенное внимание к международному праву, уважение которого – необходимое условие выживания человечества. Возможности решения стоящих перед государством все более трудных задач он связывает с повышением роли международного права на международной арене и его влияния на внутреннюю жизнь народов (95, с. V).

Другой известный российский юрист-международник Рубен Амаякович Каламкарян, оценивая господство права как способ упорядоченного взаимодействия субъектов в рамках определенной правовой системы, отмечает, что это – действительно востребованный наукой и практикой современной юриспруденции механизм включения субъектов правоотношений в цивилизованный процесс поступательного движения сообщества во времени и пространстве. Господство права содействует упорядочению поведения субъектов в конкретном социуме. Если это государство, то речь идет о таком упорядочении в рамках иерархической системы права с жесткой вертикалью власти. А если это международное сообщество, то мы имеем дело с процессом упорядочения уже в рамках действующего по горизонтали права координации (международного права) (76, с. 9).

Подобное отношение к роли и значению права в построении современного мира наличествует и в международном сообществе. Не случайно значение обеспечения верховенства права в международных отношениях подчеркивается самыми важными документами, включая принятую на Саммите тысячелетия Декларацию тысячелетия ООН 2000 г. В этом документе в качестве одной из главных задач указывается: «Повышать уважение к верховенству права в международных и внутренних делах».

Сторонник и поборник урегулирования социального конфликта путем построения гражданского общества, в том числе всемирного, Ральф Дарендорф также отводит ведущую роль праву в этом процессе. Хотя надо признать, что при этом ученый не питает иллюзий (на мой взгляд, совершенно обоснованно) по поводу качественного содержания международного права. «Потребность во всемирных нормах, – указывает Р. Дарендорф, – редко бывала очевиднее, чем сейчас». Эту позицию автор предваряет острой оценкой международных процессов, когда «представляется, что вопрос о преобладании сверхдержав – США и России – может быть разрешен только в крайнем случае – ядерной войны, жизненные шансы людей могут определяться более мелкими силами. В Европе немало беспокойства вызывают распавшиеся центрально-европейские государства. Свой отпечаток на процессы развития во многих частях света, в том числе и в бывшем Советском Союзе, накладывает резкая активизация ислама как религии, возвращающей к фундаментальным, зачастую – досовременным ценностям. Три экономических силовых центра – Америка, Европа и Япония – борются за рынки, не особенно беспокоясь о соблюдении правил» (38, с. 162, 163).

Всячески отмечая значение права, Р. Дарендорф в то же время со знанием дела выражает обеспокоенность по поводу отставания международного права от динамики развития общественной жизни. Строго говоря, пишет Р. Дарендорф, сейчас нет такого международного права (и лишь немногие начатки его мы наблюдаем в Европейском сообществе, в Европейской конвенции по правам человека), которое обещало бы в будущем международные гарантии прав (там же, с. 164). Ученый справедливо ставит вопрос о развитии национального права за пределы границ государства, притом в качестве права в полном смысле данного понятия, а «