Принципы международного права и борьба с терроризмом

Под основными принципами понимаются социально обусловленные обобщенные нормы, идеи, отражающие характерные черты нормативной системы и ее главное содержание. С учетом значения выполняемых функций они пользуются высшим авторитетом и имеют высшую юридическую ценность – jus cogens (98, с. 82; 3; 152; 87) и рассматриваются в международном праве как юридические понятия, постулаты, правила юридической логики и юридической техники (42, с. 157).

По оценке Г.И. Тункина, И.И. Лукашука, Р.А. Каламкаряна, А.П. Мовчана и других специалистов, принципы имеют решающее значение для нормального функционирования международной системы норм права, являются ее ядром, активным центром международного права (98, с. 82, 83; 76, с. 91; 146, с. 102, 326, 327; 114, с. 12;). Причем с течением времени все большее значение приобретают принципы, которые закреплены в универсальных международных договорах (44, с. 157).

В Уставе ООН и принятой в его развитие Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН 1970 года, а также в Хельсинском Заключительном акте (1975) и других международных документах перечислены основные принципы: неприменение силы или угрозы силой; мирное разрешение споров; невмешательство; сотрудничество; равноправие и самоопределение народов; суверенное равенство государств; добросовестное выполнение обязательств по международному праву; территориальная целостность; уважение прав человека; нерушимость границ.

Содержащийся в Декларации призыв к государствам «руководствоваться этими принципами в своей международной деятельности и развивать свои взаимоотношения на основе их строгого соблюдения» (39, с. 33), отразил всеобщую юридическую обязательность принципов ООН вопреки некоторым попыткам т. н. абсолютизации воль государств (112, с. 25–28).

Тем более, что в результате усилий международного сообщества по повышению юридического авторитета и значения принципов Устава ООН доктрина и практика международного права исходят из того, что его основные принципы являются императивными нормами (23, с. 150).

Принято считать, что международное уголовное право содержит как общепризнанные принципы, так принципы и нормы, выраженные в конкретных международных соглашениях (108, с. 16). К числу первых относят, прежде всего, военные преступления, преступления против мира и человечности, указанные в ст. 6 Устава Нюрнбергского трибунала (145, с. 79).

Поскольку терроризм – сложное и до конца не определенное преступление, особенно важно, чтобы международное уголовное право в борьбе с ним действовало как система, что предполагает способность охватывать регулирующим воздействием все элементы, образующие состав этого преступления. При этом обращается внимание на проблему соотношения принципов и норм, имеющую в сфере борьбы с терроризмом свои особенности.

В целом международное право как система не может не включать в себя нормы, закрепляющие сами структурные особенности этого права (18, с. 35). Другими словами, принципы могут действовать непосредственно или проявляться через конкретные нормы права.

На возрастание роли принципов в вопросах регулирования террористических преступлений оказывает влияние: во-первых, рост интенсивности международных отношений, обусловленных глобализацией, что влечет расширение области регулирования, в том числе конфликтных ситуаций; во-вторых, изначальная противоречивость и конфликтность современных международных процессов, возникающая вследствие кризиса существующей капиталистической миросистемы и выражающаяся, с одной стороны, этноцентрическими, а с другой – центростремительными тенденциями; в-третьих, множественность и разнообразие проявлений терроризма; в-четвертых, как было замечено, недостаточная разработанность и согласованность понятийного аппарата, определяющего терроризм как преступление и др.

Решить проблему регулирования борьбы с терроризмом с помощью создания конкретных норм для всего многообразия его преступных проявлений представляется весьма затруднительным. Поэтому логичным здесь является путь, указывающий на целесообразность использования в противодействии терроризму потенциала других норм международного права, сходных с ним, на чем остановимся при рассмотрении нормообразующих источников международного уголовного права в антитеррористической сфере.

Другой путь характеризуется возрастанием нормативной роли принципов, охватывающих противодействие терроризму, что выражается в росте удельного веса обобщенных норм, а также их координационной функции, вызванной активизацией нормотворческого процесса антитеррористической направленности, поскольку эта координация осуществляется на базе основных принципов, наиболее применимых к актам терроризма. При этом важно учитывать, что отнесение основных принципов, в том числе принципа неприменения угрозы силой или самой силы против территориальной целостности и политической независимости государств, к разряду императивных норм свидетельствует о следующем. Понятие и действие императивных норм не ограничиваются сферой права, содержащегося в международных договорах, а распространяются на все действия государств – односторонние и совместные – на международной арене (113, с. 30).

Например, анализы роли и места основного регулятивного в международном праве принципа добросовестности, осуществленные Р.А. Каламкаряном в его новой фундаментальной работе «Господство права (Rule of Law) в международных отношениях», убедительно показывают значение принципов как в международном договорном процессе, так и в международном обычно-правовом пространстве, а также в Международном судебно-арбитражном производстве. Оценки и выводы, касающиеся этого и других ключевых принципов, способствуют поиску эффективного международно-правового механизма борьба с терроризмом (76).

К этому следует добавить, что роль принципов в международно-правовой борьбе с терроризмом повышается и потому, что принципы историчны, их содержание определяется данной системой международных отношений.

«Не принципы порождают социальные системы, – замечает И.И. Лукашук, – а исторические условия выдвигают определенные принципы. Они таковы, какова эпоха. … С одной стороны, они обобщают знание о природе системы международных отношений, ее функционировании и развитии, с другой – выражают выработанный в соответствии с потребностями идеал, который выступает как цель сотрудничества государств» (98, с. 83, 86). Принимая во внимание, что терроризм – это также историческая объективная реальность, такая опережающая нормативная функция принципов в международном уголовном праве антитеррористической направленности чрезвычайно важна.

Необходимо отдельно сказать, что сферу международного нормативного регулирования борьбы с террористическими преступлениями также существенно дополняют политические нормы общего характера (так называемые «принципы-идеи»), поскольку, опираясь на общечеловеческие ценности, они образуются с опережением правовых норм аналогичного содержания. Поскольку терроризм во многом носит политический характер (15, с. 113; 19, с. 108; 101, с. 9; 126; 156; 41), значительное регулирующее действие здесь принципов-идей (как через конкретные нормы, так и непосредственно) не вызывает сомнений.

Но все же, несмотря на положительное значение принципов международного права применительно к сфере регулирования борьбы с актами терроризма, эффективно задействовать их потенциал довольно сложно в силу сложности самого терроризма, его поразительной способности врастать в ткань социальной жизни.

Так, например, терроризм вполне успешно паразитирует вокруг реализации важнейшего политического принципа, каким на протяжении всей истории цивилизации является принцип равновесия сил. Дело в том, что терроризм в современных условиях как раз и претендует на роль равновесного эквивалента, призванного исправить перекосы мироустройства и международного социального порядка. Сложность правовой борьбы с терроризмом состоит в том, что он стремится выступать поборником торжества в международном праве одного из его основных начал – равноправного общения и суверенитета (81, с. 485) и имеет в этом смысле довольно значительную социальную поддержку. Если раньше реализации этого принципа препятствовало существовавшее право на войну и колониальное господство, то в настоящее время терроризм своеобразно заменяет это право с той лишь разницей, что его реализация происходит в нелегитимной сфере. Другими словами, терроризм как бы вынуждает международное уголовное право функционировать в контрпродуктивном режиме. Отсюда напрашивается вывод, что использовать возможности международного уголовного права в борьбе с терроризмом следует избирательно, исходя из их комплексной оценки.

Международный нормотворческий процесс в сфере борьбы с терроризмом в последнее время значительно активизировался. Однако действенность появляющихся в результате этого отдельных конкретных («антитеррористических») принципов и их соответствие существующей системе принципов международного права можно поставить под сомнение.

Так, Декларация Генеральной Ассамблеи ООН о мерах по ликвидации международного терроризма 1994 года своим п. 3 провозглашает: преступные акты, направленные или рассчитанные на создание обстановки террора среди широкой общественности, группы лиц или конкретных лиц в политических целях, ни при каких обстоятельствах не могут быть оправданы, какими бы ни были соображения политического, философского, идеологического, расового, этнического или любого другого характера, которые могут приводиться в их оправдание (53, с. 5).

В последующем это положение неоднократно подтверждалось в ключевых международных актах антитеррористической направленности, в частности в Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 51/210 «Меры по ликвидации международного терроризма», принятой на 51-й сессии ГА в декабре 1996 года, в Декларации, дополняющей Декларацию о мерах по ликвидации международного терроризма 1994 года, принятой 17 декабря 1996 года, и др.

Поскольку эта политико-правовая установка постулирована и служит исходной точкой в формулировании нормативных позиций ряда последних международно-правовых актов, она, без сомнения, имеет значение одного из основополагающих принципов антитеррористического права, который может быть определен как принцип абсолютной преступности терроризма.

Однако при практическом воплощении этого принципа может возникнуть ряд сложностей, связанных с их соответствием существующей системе основных принципов международного уголовного права. Ведь принципы функционируют в едином комплексе, все элементы которого взаимосвязаны, а содержание является взаимопроникающим. Поэтому лишь во взаимодействии принципы могут выполнять свои функции должным образом. При высоком уровне обобщенности содержания принципов применение предписаний каждого из них в конкретном случае возможно лишь путем сопоставления его содержания с содержанием других (166; 161). Значение этого положения с самого начала подчеркнуто в Декларации о принципах международного права 1970 года: «При толковании и применении изложенные выше принципы являются взаимосвязанными и каждый принцип должен рассматриваться в контексте всех других принципов» (39, с. 32; 135). Это положение подчеркивается и в других международных актах базового характера (40).

Возвращаясь к п. 3 вышеназванной Декларации 1994 г., заметим, что даже декларирование столь жесткого принципа возможно при условии наличия в международном уголовном праве общепризнанного определения понятия «терроризм», которого, как известно, пока не существует. Далее. Тенденция к абсолютизации уголовной ответственности за совершение террористических актов вне связи с мотивами и целями преступления образует условия, при которых возникают препятствия в реализации других признанных принципов международного уголовного права.

Так, поскольку в международном уголовном праве «переплетаются» материальные и процессуальные нормы, общепризнанными являются следующие принципы: каждое лицо, обвиненное в международном преступлении или преступлении международного характера, имеет право на справедливое рассмотрение своего дела в суде; вытекающие из ст. 8, 9, 10, 11 Всеобщей декларации прав человека 1948 года принципы осуществления правосудия только судом (26, с. 777); гласность судебного разбирательства; равенство лиц перед уголовным законом и судом; право на защиту (108, с. 18).

Кроме того, «в ходе судебного рассмотрения дела могли бы быть вскрыты факты участия государства гражданства подсудимых в подготовке и совершении преступления, и тогда вставал бы вопрос о международной ответственности самого этого государства за совершение международного преступления» (80, с. 157).

Таким образом, содержание принципа, изложенного в Декларации о мерах по ликвидации международного терроризма (49/60), может быть истолковано как несоответствующее вышеприведенным («процессуальным») принципам. Определяя действия, схожие с терроризмом, как заведомо преступные вне их связи с мотивами и целями и вне правового определения понятия данного преступления, принцип дает обширную почву для субъективизма. И этим еще больше обостряет проблемы борьбы с терроризмом, что, кстати, входит в расчеты политических сил, использующих террористические методы борьбы. Об этом предостерегает известный исследователь терроризма в рамках гуманитарного права Франсуа Бюньон: «...руководители террористических организаций рассчитывают на то, что потрясение, вызванное совершенными ими действиями, вынудит государство, против которого они направлены, своими руками разрушать основы, на которых зиждется его здание» (22, с. 140).

Очевидно также, что из уголовно-правовой характеристики состава преступления заведомо изымаются такие существенные признаки субъективной стороны как мотивация и целеопределение, без чего утрачивается сам смысл выработки норм и их квалификации. Установочная же линия принципа, предопределяя в какой-то мере виновность, затрагивает незыблемость принципа равенства лиц перед уголовным законом и судом и создает опасность необъективного рассмотрения совершенного преступного деяния в суде. При этом могут быть проигнорированы такие признанные нормативные категории, как контрмеры, состояние необходимой обороны, отражение агрессии и др.

Поэтому с точкой зрения Ю.М. Колосова о том, что «современное международное право содержит достаточно оснований, чтобы не относить мотивы совершения террористических актов к числу оснований, исключающих ответственность, освобождающих от ответственности или смягчающих вину» (80, с. 158), можно согласиться лишь частично.

Заметим, что автор рассуждает не о мотивах совершения терроризма, а террористических актов, где они, учитывая наличие прямого умысла на причинение гибели невинным людям, действительно, не могут рассматриваться в качестве указанных выше оснований (хотя должны учитываться как юридическая категория, поскольку помогают, например, определить состав преступления).

Если не принять во внимание мотивы и цели бомбардировок территории Югославии в 1999 году и вторжения в Ирак в 2003 году, то подобные действия вполне можно было бы оценить как масштабные акты терроризма с вытекающими из этого правовыми последствиями.

Именно по мотивам и целям различаются два взаимосвязанных акта: похищение израильскими спецслужбами 28 июня 1989 г. из Ливана духовного лидера организации «Хезболла» Абделя Керима Обейда и казнь «Организацией угнетенных мира», связанной с «Хезболлой», подполковника морской пехоты США У. Хиггинса. Последний прибыл в Ливан в составе временных сил ООН по поддержанию мира и был похищен ливанскими экстремистами (110, с. 123).

Одна из особенностей самогенерирующего механизма террора как раз и состоит в данном случае в том, что, провоцируя международное уголовное право на субъективизм, администрирование и тоталитаризм, он подрывает авторитет международного права, стремится вызвать сомнения общественности в его состоятельности и возможностях международно-правовой системы в борьбе с ним. Именно перед такой ситуацией оказалось международное антитеррористическое право после вторжения сил антитеррористической коалиции в Ирак в 2003 году. Фактически коалиция своими действиями значительно усилила глобальность терроризма, поскольку они (действия) все более совершаются вне правового поля, то есть в рамках и по «правилам» терроризма.

На Интернет-сайте World Sosialist Web-Site помещена статья Б. Окена (Bill V. Auken), в которой говорится о подготовленном в Пентагоне плане создания «эскадронов смерти». Они предназначены для проведения в Ираке специальных операций по физическому устранению политических противников американского присутствия в этой стране и «акций устрашения» против тех слоев иракского населения, которые оказывают поддержку или симпатизируют повстанцам. В связи с тем, что конкретные лица или группы лиц, оказывающие помощь повстанцам, с трудом поддаются идентификации, разработчики «Сальвадорского варианта» считают, что «акции устрашения» со стороны союзных войск должны носить характер «коллективного наказания больших масс населения». При этом намечается также расширение практики жестоких пыток в ходе допросов иракцев, подозреваемых в связях с повстанцами, не только для получения информации, но и в целях устрашения их потенциальных сторонников. Более того, наблюдаются признаки легитимизации такого подхода, противоречащего нормам гуманитарного права. Так, вице-президент Д. Чейни и министр обороны Д. Рамсфелд продолжают настаивать на том, что война в Ираке является «передовой линией обороны Запада от террористической угрозы». Они категорически возражают против закрытия центра заключения исламистов на базе Гуантанамо (Куба), ликвидации контролируемых ЦРУ тайных мест содержания подозреваемых в терроризме лиц в различных странах мира, а также привлечения к ответственности должностных лиц, санкционировавших издевательства над заключенными в иракской тюрьме «Абу Грейб».

По сути, такие действия представляют собой весомую составляющую международного преступления «терроризм». Возрастающие ответные диверсионно-террористические действия выглядят в этой связи вполне оправданными.

Одновременно террористами решается одна из их основных задач по привлечению внимания общественности к своим проблемам и формированию определенного общественного мнения относительно наращивания активности террористических действий.

Иными словами, с рассматриваемой точки зрения, касающейся формирования антитеррористических принципов, система международного права уступает в противоборстве терроризму, позволяя этому преступному явлению в опережающем ключе воздействовать на эффективность права и создавать внутриправовые сложности.

В связи с этим, на наш взгляд, следует исходить из базовой позиции, предполагающей, что терроризм – это объективное явление социальной действительности, которое реализуется в виде способа разрешения различных политических конфликтов, связанных с противостоянием интересов народов и государств и нередко имеющих цели, оправдываемые принципами международного права, а также поддержку широких слоев населения, заинтересованного в достижении этих целей. Поэтому оптимальный путь решения проблемы с точки зрения международного права – добиться, чтобы конфликты интересов были урегулированы, а интересы отдельных государств – согласованы с общечеловеческими интересами. Верховенство и примат международного права, таким образом, обеспечивается за счет осознания всеми государствами того обстоятельства, что интересы должны быть обеспечены нормами права.

Обеспечение интересов государств с учетом обстоятельств международной жизни, вызвавших глобальный террористический конфликт – задача сложная. Как было показано выше, правовую сущность конфликта составляет злоупотребление правом, то есть осуществление государством субъективного права с целью нанесения ущерба законным правам другого государства или причинение вреда общепризнанным интересам всего мирового сообщества.

Для такого предотвращения и предупреждения такого использования субъективных прав задействуются основополагающие принципы международного права – разумности и добросовестности. Они обязывают всех членов международного сообщества реализовывать субъективные права в интересах достижения целей своей внешней политики таким образом, чтобы при этом не причинять ущерб законным правам и интересам других государств и не нарушать общих целей мирового сообщества, закрепленных в Уставе ООН (76, с. 261). Однако механизм глобального террористического конфликта порождает сферы международных взаимодействий, в которых указанные принципы соблюдаются, в лучшем случае, на видимом уровне.

Поэтому полноценное нормативное обеспечение интересов государств на базе основополагающих принципов разумности и добросовестности в сфере борьбы с терроризмом нуждается в юридической конкретизации этих и других принципов. На мой взгляд, предметным и эффективным способом такой конкретизации видится объединение интересов противоборствующих в конфликтном взаимодействии сторон (в формате универсального интереса) через возможности института совокупного субъекта в составе международного преступления «терроризм».

В пользу такого пути решения ключевой в международном антитеррористическом праве проблемы свидетельствует множество факторов, среди которых следует выделить, во-первых, сложное переплетение интересов сторон, содержащееся в их многоаспектности и, нередко, латентности. Во-вторых, асимметричный характер сил и средств, которые задействуются сторонами в отстаивании своих интересов. В-третьих, образуется возможность сбалансированности правомочий, предоставляемых каждому государству международным правом для обеспечения реализации их интересов. Ведь в условиях террористического конфликта границы этих правомочий определяются не столько критериями справедливости по отношению к противной стороне, сколько критериями их последствий, проявляющимися в суммарном результате – терроризме.

Введение совокупного субъекта гармонизирует с общим принципом деятельности государств в сфере универсального интереса, выражающимся «в стремлении реально содействовать целенаправленному обустройству современного миропорядка, исходя из понимания единства земной цивилизации, ее цельности и взаимодополняемости» (76, с. 258).

В-четвертых, совокупный субъект, стимулируя принцип сотрудничества между государствами, в условиях их растущей взаимозависимости оказывает позитивное воздействие на область правоотношений, именуемую как недопустимость злоупотребления правом. Введение совокупного субъекта развивает взаимозависимость государств, создает фактические предпосылки для их добросовестного поведения с надлежащим учетом законных прав всех других государств без исключения. Благодаря институту совокупного субъекта, таким образом, сужается сфера возможных злоупотреблений правом, которая научно определяется как «доктрина, устанавливающая, что государство не вправе использовать свои международные права с единственной целью причинить ущерб, фиктивным путем скрыть незаконный акт или избежать выполнения обязательства» (168).

Ведь если действенность института совокупного субъекта оценивать в контексте данного определения, то следует предполагать ее прежде всего в сфере, где террообразующие проявления государств удается индетерминировать относительно признаков состава терроризма. Квалификация совокупного субъекта, охватывая весь спектр деяний государств и физических лиц, результирующих терроризм, позволяет избежать индетерминизма и возводит барьер на пути злоупотребления правом.

Тем более, что в условиях развития кризиса существующей капиталистической миросистемы, когда глобальный террористический конфликт структурируется, сокращается поле для манипуляций индетерминационного (по отношению к терроризму) характера.

Террористический конфликт по мере эскалации обнажает прямую причастность государств к этому процессу. Терроризму все чаще удается выводить стороны на «прямое» противостояние, как это имеет место в Ираке и Афганистане. Обратное воздействие на содержание и качество международного антитеррористического права здесь видится, прежде всего, в том, что более четко обозначается структура совокупного субъекта, «производящего» терроризм.

В этой связи вполне уместно сослаться на достаточно профессиональные анализы газеты The Washington Post, отмечающие, что разгром организационной структуры «Al-Qaida» в Афганистане и свержение в Ираке режима С. Хусейна, объявленного спонсором ближневосточного терроризма, не принесли ожидаемого Вашингтоном снижения террористической активности в мире. Вместо «Al-Qaida» в различных регионах планеты появились десятки ранее неизвестных террористических группировок, не имеющих прямых связей с организацией Усамы Бен Ладена, но исповедующих провозглашенные им идеи мирового джихада.

Что касается Ирака, то вместо того, чтобы превратиться, как говорит президент Дж. Буш, в «маяк демократии» для всех «архаичных режимов», эта страна стала полигоном по отработке тактики ведения партизанской войны для сотен «воинов Аллаха» из различных стран мира и «инкубатором» нового поколения террористов, появления которых следует ожидать в американских и европейских городах в недалеком будущем.

Таким образом, нарушение принципа добросовестности при использовании государством присущих ему субъективных прав в контексте терроризма представляет собой широкий спектр связанных со злоупотреблением правом деяний, исходящих от совокупного субъекта состава этого преступления.

Оспариваемое в доктрине подобное понимание проблемы злоупотребления правом, равно как и роли принципа добросовестности при определении границ правомерного использования права в поведении государства, имеет непосредственное отношение к формированию международного антитеррористического права. Одной из его основ является понятие совокупного субъекта состава терроризма. Утверждения о том, что любое злоупотребление правом не представляет собой нарушение принципа добросовестности, и наоборот: необязательно наличие факта несоблюдения принципа добросовестности, чтобы констатировать злоупотребление правом (192), для сферы борьбы с терроризмом особо чувствительны. Они образуют теоретические предпосылки, позволяющие отдельные деяния государств, объективно создающие причины и условия для возникновения и эскалации терроризма, уводить из сферы действия основополагающих принципов международного права, к числу каковых принадлежит и принцип добросовестности.

Создавая сложные ситуации в международном праве, терроризм вынуждает международное сообщество к активному поиску нестандартных путей решения проблемы его подавления. Он снова и снова возвращает внимание общественности и специалистов к необходимости объективного вскрытия и искоренения причин и условий, порождающих терроризм и способствующих его эскалации.

Поэтому представляется неверной позиция авторов, не относящих искоренение причин терроризма к числу одного из решающих факторов достижения целей борьбы с ним (80, с. 160). Однако следует с удовлетворением отметить, что в науке и практике набирает силу обратная тенденция. «Мы слишком мало знаем об истинных причинах, порождающих терроризм в современном обществе, – констатирует в одной из статей профессор кафедры политических наук Вермонтского университета Ф.Дж. Гоз, – но то, что мы знаем наверняка, не позволяет утверждать, что наличие или отсутствие демократии прямо связано с наличием или отсутствием террористической активности отдельных членов или групп этого общества». Исследовав попытки победить терроризм путем «демократизации» мусульманских обществ, Ф. Гоз на этом основании утверждает об ошибочности политики администрации США в странах Ближнего Востока и Персидского залива.

Международно-правовой механизм призван охватить своим регулирующим воздействием как можно более широкий комплекс факторов, образующих терроризм (и, прежде всего базовые причины и условия), повлекших участие противоборствующих в террористическом конфликте сторон.

Не случайно одна из принципиальных установок ООН выражается в том, что она «настоятельно призывает все государства в одностороннем порядке и в сотрудничестве с другими государствами, а также соответствующие органы Организации Объединенных Наций содействовать постепенной ликвидации коренных причин международного терроризма и уделять особое внимание всем ситуациям, включая колониализм, расизм и ситуации, связанные с массовыми и грубыми нарушениями прав человека и основных свобод, а также связанные с чужеземным господством и иностранной оккупацией ситуации, которые могут порождать международный терроризм и ставить под угрозу международный мир и безопасность» (54, с. 5).

Роль права здесь состоит, прежде всего, в том, чтобы, выстраивая международно-правовую антитеррористическую систему, лишить терроризм возможности маневра и паразитирования на правовых принципах и нормах и вывести общество на понимание и реальное соблюдение правил международного общения, заложенных в этих самых принципах и нормах международного уголовного права.

В этой связи как альтернативу принципу абсолютной преступности терроризма, который подвергался выше рассмотрению, можно было бы предложить принцип недопущения невинных жертв при реализации права на национальное освобождение и достижение иных, предусмотренных международным правом, целей, где возможно применение средств вооруженной борьбы. Утверждение такого принципа в международном уголовном праве вытекает из опережающих возможностей принципов в регулировании общего характера при появлении новых субъектов или новой сферы сотрудничества (85).

Обоснованность возведения защиты невинных людей от проявлений терроризма в принцип международного права вытекает также из содержания исходной формулировки, определяющей антитеррористическую деятельность ООН «по предотвращению международного терроризма, который угрожает жизни невинных людей или приводит к их гибели» (55, с. 1).

Если обратиться к правовой квалификации террористического акта, как преступления, во многом определяющего «лицо» и специфическое насильственное содержание терроризма, то становится очевидным, что «невинные жертвы» – это юридическая категория, которая является своего рода ядром состава террористического акта, обеспечивающая коррелятивную связь его элементов. Акт умышленного причинения гибели невинным людям пронизывает и связывает в единую систему всю конструкцию состава преступления, характеризуя одновременно признаки объекта (как непосредственный предмет посягательства), объективной стороны (как способ совершения преступления и достижения цели понуждения власти), субъективной стороны в связи с наличием умысла на причинение гибели невинным людям, а также умысла на устрашение власти потенциальной доступностью предмета воздействия и широкими возможностями способа совершения террористических актов.

Не вызывает сомнений значимость роли «невинных жертв» в составе объекта террористического акта, которым является в конечном итоге безопасность мира, международного правопорядка (то есть безопасность государства во внутреннем и внешнеполитическом смысле). Повышенная опасность терроризма, мировой масштаб его распространения обусловливаются случайным выбором объекта непосредственного воздействия при совершении террористического акта. Реальность основного объекта террористического акта во многом обеспечивается доступностью предмета непосредственного посягательства. Именно благодаря использованию насилия в его коварных, внезапных формах в отношении незащищенных людей (материальных объектов), которые прямо не причастны к существу конфликта, не могут быть идентифицированы с целями преступной деятельности виновных, терроризм обрел репутацию малоуязвимого и эффективного способа действий. А отсюда – небывалая его эскалация и распространение в мире. Оценивая рассматриваемую юридическую категорию с точки зрения характеристик объективной стороны состава, следует отметить, что насильственное действие в террористическом акте предусматривает в рамках механизма понуждения властей наступление гибели невинных людей, а также создание условий для понуждения иным общественно опасным способом в адекватном его толковании относительно понимания термина «невинные жертвы». При этом обязательным признаком акта насилия, квалифицируемого как «террористический», должна быть его реальная способность повлечь указанные последствия. Термин «невинные жертвы» или «гибель невинных людей», а не, например, «создание опасности для жизни и здоровья», как это указано в ст. 258 УК Украины, является квалифицирующим признаком объективной стороны террористического акта, поскольку эффект понуждения власти (отражающего сущность объективной стороны) при террористическом акте достигается именно благодаря широким возможностям случайного выбора непосредственного предмета посягательства.

Что касается субъективной стороны террористического акта, то одним из важных ее признаков, отличающих это преступление от других, схожих с ним, состоит в том, что виновное лицо должно желать гибели невинных, не причастных к существу террористического конфликта людей. Смысл такого способа устрашения, помимо прямой функции представляется таким образом, что террористы стремятся показать – «арсенал» средств воздействия на власть, каковым являются невинные незащищенные люди, практически неисчерпаем. В связи с этим способ, предусматривающий отграничение террористического акта от соседних преступлений, по предмету посягательства имеет преимущества. Например, при совершении диверсии также возможны невинные жертвы, однако прямой умысел на их причинение у виновных отсутствует. Виновные лица здесь ставят перед собой задачи иного содержания – причинить ущерб государству как форме организации общества, причем преимущественно ущерб не физический, а материальный, организационный. Отсюда устрашение, в отличие от террористического акта, не относится к доминирующим признакам диверсии. Очевидно, что основным критерием правовой оценки гибели человека при террористическом акте является не следствие (смерть лица), а психическое отношение виновного к нему. Таким образом, умысел как показатель степени вины при террористическом акте следует оценивать расширительно, ибо он в прямой форме распространяется не только на причинение ущерба объекту преступления, но и охватывает предмет посягательства, жизнь случайных невинных людей. Виновный умысел такого чрезвычайно опасного уровня и делает его сопоставимым с достижением целей террористического акта по изменению курса государства, оказанию влияния на существующий миропорядок и т. п.

Учитывая сказанное, введение в международное право в качестве принципа недопущение невинных жертв способствовало бы нормативному закреплению указанной категории, что значительно повысило бы эффективность антитеррористического права. Если не предусмотреть прямое указание в норме понятия «невинные жертвы» как квалифицирующего признака террористического акта, сохраняется опасность контрпродуктивности антитеррористических мер. Ведь возникающие на пути воздействия на власть препятствия террористы преодолевают единственным способом – расширением посягательств в наиболее доступной среде – незащищенном населении, что и результирует эскалацию терроризма в целом.

Принятие данного принципа в международном праве создает основу для сближения позиций в определении понятия терроризма, что является ключевым вопросом относительно авторитета и перспектив международного антитеррористического права. Это важно, учитывая, что разброс мнений и представлений о терроризме нередко связан с недооценкой значимости категории невинных жертв. Проявляясь в международных актах, это распыляет правовые усилия в борьбе с терроризмом. Так, не совсем последовательно выглядит трактовка терроризма, данная в известной резолюции Совета Безопасности ООН № 1456 от 20 января 2003 года, принявшей декларацию по вопросу о борьбе с терроризмом. В преамбуле декларации подтверждается, что «любые акты терроризма являются не имеющими оправдания преступлениями, независимо от их мотивации, когда бы и с кем бы они не совершались, и подлежат безоговорочному осуждению, особенно в тех случаях, когда они носят неизбирательный характер или когда от них страдают гражданские лица» (курсив мой, – В. А.). Какие составы преступлений можно причислить к терроризму, ориентируясь на подобный международно-правовой подход, остается только догадываться.

Прямое определение в законе невинных жертв, помимо указанного, предусматривает озабоченность и защиту государством не только властных структур, но и населения в понимании каждого индивидуума и составляет, к тому же, существенное препятствие для паразитирования терроризма как антисистемы на развитии противодействующей ему государственно-общественной системы. Это очень важно и с точки зрения консолидации общества.

Таким образом, закрепляя складывающиеся в новых условиях устои международных отношений и выражая присущие им социально-ценностные характеристики, указанный принцип должен пронизывать структуру международного уголовного права в сфере борьбы с терроризмом и определять механизм его (права) взаимодействия с другими социальными системами как международными, так и национальными. Он призван изменить приоритеты и, став направляющим началом в формировании и реализации конкретных антитеррористических норм, дать новый импульс международному гуманитарному и другим отраслям международного права, жестко определить правовые рамки конфликтов, разрешаемых насильственным путем.

Как уже было отмечено, принципы формулируются в нормативной практике преимущественно политического характера, они образуются в сфере должного, а не сущего (98, с. 98). Вследствие признания приоритета невинных жертв могли бы быть сняты многие проблемы международной антитеррористической деятельности, вызванные именно разногласиями политического характера, ибо, помимо правового и политического значения, данный вопрос имеет высокий моральный контекст, касающийся гуманитарной сферы, в которой государства исторически традиционно наиболее успешно приходили к согласию (130).

Реализация этого принципа могла бы также способствовать восполнению пробелов в международном и внутригосударственном праве, касающихся четкого обозначения наличия умысла на невинные жертвы в качестве основного признака субъективной стороны и вспомогательного признака объективной стороны терроризма, в понимании значения этого института уголовно-правовых характеристик, каким он представлен в подразделе 1.1. настоящей работы.

Представляется, что, в свою очередь, механизм функционирования международно-правовой системы открыт для обеспечения реализации этого принципа, поскольку его признание и соблюдение способно, как ни в каком другом случае, повлиять на состояние международной законности и правопорядка в целом.

Таким образом, международное уголовное право в области борьбы с терроризмом имеет существенные предпосылки и возможности развития и становления как динамичная и эффективная система принципов и норм. Определяя при этом роль и место права, следует ориентироваться не только на его непосредственное воздействие на терроризм, но и на создание правом путем совершенствования и реализации его принципов благоприятных условий для консолидации воль государств и принятия согласованных политических решений, направленных на устранение причин и условий, способствующих существованию и эскалации терроризма, его паразитированию на прогрессивных тенденциях общественной жизни.
2.2.3. Проблемы источников международного уголовного права

и борьба с терроризмом
Что касается источников международного уголовного права, то для начала следует заметить, что как составная часть системы международного права (105, с. 14), они, в свою очередь, также сложились в определенную систему, хотя и не образуют единого кодекса.

Термин «источники права» употребляется в двух значениях – материальном и формальном. Под материальными источниками понимаются материальные условия жизни общества. Формальные источники права – это те формы, в которых находят свое выражение нормы права. Предметом нашего исследования являются формальные источники права, поскольку они являются юридической категорией. Под источниками международного права можно также понимать и результаты процесса нормообразования (105, с. 25).

Такой подход находит свое выражение в определении И.И. Лукашука, согласно которому источники международного права – это официально-юридическая форма существования международно-правовых норм, обычай, договор и правотворческое решение международной организации. Они представляют собой внешнюю форму, в которой воплощается нормативное содержание норм (95, с. 22).

Если рассматривать международное право в его взаимосвязи с регулируемыми отношениями, то оно выступает в качестве юридической формы межгосударственных отношений. Отсюда в формировании источников международного права с точки зрения важности их содержательного аспекта определяющее значение принадлежит согласованной воле государств, которая отнюдь не является простой суммой воль государств, а результатом согласования этих воль.

Для сферы международно-правового регулирования борьбы с терроризмом эти положения важны, прежде всего, тем, что именно на согласованной воле государств может базироваться общеприемлемое определение понятия терроризма как основополагающей антитеррористической нормы. Последняя призвана придать международно-правовому механизму борьбы с терроризмом недостающую адекватность природе и сущности этого международного преступления. «Согласованная воля, – указывает И.И. Лукашук, – во-первых, находит выражение в содержании нормы, во-вторых, она обязывает субъекты соблюдать эту норму» (95, с. 19).

В оценке значимости согласованной воли государств существуют и иные мнения. Некоторые весьма авторитетные юристы полагают, будто воля государства является функцией (180). А.И. Дмитриев, исходя из анализа современных теоретических концепций, предлагает определить источники международного права (в юридическом значении) как формы, в которых существуют нормы международного права, созданные субъектами международного права в результате согласования своих позиций (в отличие от согласования воль субъектов, как это принято в международном нормотворчестве, – прим. В. А.) (44, с. 151).

Автор разделяет точку зрения специалистов, исходящую из того, что воля государства – вполне реальное явление, находящее свое выражение в деятельности органов государства и лиц, его представляющих. Эта позиция лежит в основе развиваемой здесь международно-правовой модели регулирования борьбы с терроризмом.

Попытаемся дать общую характеристику возможностей источников международного уголовного права применительно к терроризму, рассмотрим те из них, которые наряду с международными конвенциями наиболее активно задействуются в сфере борьбы с терроризмом.

Важным инструментом борьбы международного сообщества с терроризмом служат договорные источники международного уголовного права (138; 37, с. 99; 151, с. 69; 21, с. 36). В современном международном праве сложилась система договорных норм, прямо обязывающих государства преследовать и наказывать преступников, совершающих акты терроризма. Примером, отражающим утверждение системности договорных источников международного уголовного права в области борьбы с терроризмом, может служить методика разработки проекта Всеобъемлющей конвенции по борьбе с международным терроризмом.

В этом документе в определении процедуры экстрадиции или уголовного преследования террористов оптимально задействуется потенциал договорного права, наработанного за многие годы борьбы с терроризмом (ст. 3).

Договорная система источников международного уголовного права по проблемам терроризма в ее международно-правовом аспекте складывалась с начала 30-х годов, хотя и в несколько другой интерпретации, нежели это происходит после Второй мировой войны. Можно вести речь об устойчивой тенденции наращивания возможностей влияния договорного международного уголовного права на состояние борьбы с терроризмом в процессе возрастания его активности и трансформации. Основная особенность договорных норм заключается в их форме. Они обладают преимуществами писаного права (jus scriptum) и уже в силу этого представляют собой незаменимый инструмент международно-правового регулирования. Усложнение международных отношений и интенсификация их регулирования предъявляют повышенные требования к точности, конкретности норм, что в большей мере гарантируют договорные нормы (95, с. 22).

Договорные нормы открывают возможности для реализации принципа добросовестности в международных отношениях, поскольку он лежит в основе переговоров государств, взаимодействия договаривающихся государств и поведения участников международных договоров.

Однако уже сам процесс создания договорной нормы международного уголовного права, особенно в такой специфической сфере как борьба с терроризмом, требует больших усилий (56). Главные же трудности связаны с реализацией таких норм.

«Какие бы нормы в конце концов не устанавливались, пишут Ю.М. Колосов и Дж.М. Левитт, они должны эффективно применяться на практике; в противном случае все усилия по их созданию останутся бесполезными. Пока успехи международного сообщества по эффективному применению существующих международных стандартов по борьбе с терроризмом далеки от идеала, что не удивительно» (80, с. 155).

Так, представитель США на 48-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, призывая вместо развития международного уголовно-правового антитеррористического механизма пойти по пути выполнения решения конвенций, в то же время вынужден был констатировать следующее. Менее половины государств – членов ООН стали участниками Конвенции против захвата заложников, менее трети из них ратифицировали Конвенцию о физической защите ядерного материала и лишь несколько стран ратифицировали Конвенцию ИМО и Протокол ИКАО об обеспечении безопасности в аэропортах (54, с. 3).

С подобного рода проблемой государства столкнулись после угона в 1985 году в Бейрут самолета США (174, с. 55–56).

Международное договорное право и международное обычное право тесно взаимосвязаны. В этой взаимосвязи специалисты указывают на общую направляющую роль обычного права. Поскольку оно выражает в наиболее концентрированном виде такие важные императивы поведения, как добросовестность, суверенное равенство, справедливость, паритет, недопустимость злоупотребления правом, уважение к принятым обязательствам, которые явились результатом взаимосогласованных намерений мирового сообщества в целом, поскольку международно-правовые нормы обычного типа служат своеобразным ориентиром для конкретных норм конвенционного типа (76, с. 178).

Американский юрист-международник Ч. Хайд также предостерегает от упрощенного отношения к понятию обычая, поскольку «международный обычай является показателем общепринятой практики, которую с достаточным основанием можно признать правом (151, с. 70).

Отсюда, следует отметить предпочтительные возможности по противодействию терроризму, которые содержит обычное право, перед договорным.

Оглядываясь на происхождение обычно-правовых норм, действенность которых, как известно, обеспечивается общей заинтересованностью государств – членов мирового сообщества, в этом, казалось бы, можно было бы усомниться. Выше мы неоднократно убеждались, что в сфере борьбы с терроризмом поведение государств не всегда согласуется с заинтересованностью обеспечить соблюдение ими же созданных норм. Терроризм сам по себе создает среду, «благоприятную» для невыполнения государствами ими же выработанных норм либо для их выполнения не на должном уровне (придерживаясь буквы, но не соблюдая духа международных обычно-правовых норм). В практике международной жизни нередки факты, когда государствам не могут быть предъявлены претензии по поводу причастности к терроризму ввиду отсутствия прямой взаимосвязи между их деяниями (в том числе, не составляющими преступления по международному праву) и террористической деятельностью, имеющей место в террористическом конфликте. В других случаях государства имеют возможность отрицать свою причастность к возникновению терроризма, прикрываясь благозвучными целями и намерениями, как это имеет место, например, в Ираке, Афганистане, Северной Ирландии.

Тем не менее, поскольку международные обычно-правовые нормы представляют собой результат взаимосогласованного волеизъявления всего мирового сообщества, постольку нельзя допустить, чтобы в процессе регулирования борьбы с терроризмом они потеряли юридическую обязательность в силу намеренного их игнорирования или несоблюдения в должной мере со стороны отдельных членов сообщества. Возможности устанавливать нарушения существующего международного правопорядка в той части позиции государства, в какой имеет место невыполнение соответствующей обычно-правовой нормы, следует связывать с перспективой международно-правовой квалификации терроризма, основу которой составлял бы совокупный субъект состава преступления.

Роль обычая как источника международного уголовного права, регулирующего борьбу с терроризмом, на первый взгляд, может показаться малоэффективной также и в силу того, что это международное преступление отличается высокой динамичностью проявлений, способностью адаптироваться к изменениям социальных условий, паразитировать даже на элементах противодейтсвующей ему антитеррористической системы (8, с. 63–88).

Следует, к тому же, учесть, что, во-первых, сущностные характеристики терроризма, состоящие в конфликтном противоборстве сторон и отражающие через средства террористической борьбы его (терроризма) насильственный характер, использование устрашения, наличие у виновных умысла на невинные жертвы, а также его политическое целеопределение и мотивация, не меняются. Во-вторых, именно право, регулирующее отношения в ходе вооруженных конфликтов, договорные нормы которого в большинстве своем основываются на международных обычаях и являются, по сути, их кодификацией, содержит значительные возможности в сфере борьбы с терроризмом.

Многие важные источники международного уголовного права, обычно-правовой характер которых сформировался на основе развития законов и обычаев войны, прямо предусматривают борьбу с актами терроризма путем указания такой нормы в тексте. Это, например, Дополнительные протоколы к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года, касающиеся защиты жертв вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера (Протокол I, Протокол II), уставы созданного на основе резолюции Совета безопасности 827 от 25 мая 1993 года Международного трибунала для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права, совершенные на территории бывшей Югославии и аналогичного Международного трибунала по Руанде, созданного в 1994 году, проект Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества (58, с. 121–147).

К косвенным или вспомогательным источникам международного уголовного права, задействованного в сфере борьбы с терроризмом, можно отнести внутригосударственные законы (108, с. 23). Они во многом служат основой для выработки норм международного права, которые запрещают террористические действия, квалифицируют их как преступные и ставят вопрос о международной уголовной ответственности физических лиц. В конечном итоге, и проект Всеобъемлющей конвенции о борьбе с международным терроризмом, который принят государствами к рассмотрению, своим появлением во многом обязан внутригосударственным антитеррористическим законам.

Существенным источником международного уголовного права антитеррористической направленности являются судебные решения, хотя часть специалистов считает, что судебные решения в международных отношениях не составляют собственного источника права, поскольку они прямо обязывают только стороны процесса выполнять решение суда. Так ст. 59 Статута Международного суда подчеркивает, что решение суда обязательно только для участвующих в деле сторон и лишь по данному делу. Однако суд и в другом, конкретном, но аналогичном деле может учесть решение суда по первому делу и использовать аргументы и даже само решение, хотя как решение оно подлежит новому формулированию по данному конкретному делу. Свое влияние на развитие международного права судебные решения оказывают также, подтверждая или констатируя отсутствие или наличие той или иной международно-правовой нормы (13). Поскольку «Обращение в суд предусматривает согласие государств, и это согласие предполагает в свою очередь принятие решения, обреченного быть принятым» (170), «выводы суда не только служат основой для разрешения того или иного спора, но и содействуют прогрессивному развитию международного права и его институтов» (76, с. 54). Это относится также и к решениям и приговорам внутригосударственных судов (10; 127; 14).