Глобальный террористический конфликт

Но всякие попытки определять терроризм мерками ординарной уголовной преступности и организовывать правовую борьбу с ним, исходя из его оценок как конкретного террористического действия (включая организацию и подготовку), обречены на поражение, если они не будут базироваться на конфликтологическом подходе в его политическом и социальном аспекте. Конечно же, и уголовная преступность имеет социальные причины и сопровождается конфликтностью, порождающей в обществе (как правило, национально-государственного уровня) девиантную среду. Но планетарный масштаб угрозы, исходящей от терроризма, указывает, во-первых, что среда «обитания» этого преступного явления определяется в параметрах международной жизни, а во-вторых, с достаточной степенью очевидности проявляется обусловленность терроризма социальным конфликтом «первой величины», бурно вызревающим в недрах деструктивной глобальной экономики. Этим и объясняется экспоненциальный характер роста и распространения терроризма, не поддающегося никаким наивным попыткам справиться с ним путем ужесточения правовых, политических и экономических мер в отношении исполнителей и организаторов террористических актов с их условной организационной структурированностью в так называемые террористические сети.

Отсюда, не заявляя претензии на абсолютную непогрешимость определения терроризма, данного во вводной части книги, можно с уверенностью констатировать очевидность того факта, что терроризм базируется на социальном конфликте. Глобальный характер социального конфликта, усиливающегося по мере деградации глобальной экономики, предопределяет масштабность терроризма и глобальный характер угроз, исходящих от него.

Однако нельзя оставить без внимания и того очевидного обстоятельства, что террористическая тактика действий соотносима с настроениями значительной части общества и находит возрастающую поддержку, несмотря на ее по большей части вынужденный характер. Следовательно, как способ заявить свою позицию, такая тактика претендует на социальную обусловленность и даже оправдываемость. Поэтому достичь понимания сущности терроризма, определения его правового измерения без оценки в системе координат, задаваемой функциями глобального социального конфликта, отражающего сущность миросистемы, весьма затруднительно. Тем более, что наработанный в этой сфере теоретический материал фундаментален и открывает перспективы к более глубокому познанию обозначенной проблемы и систематизации имеющихся в этой области представлений.

Прежде всего, условимся, что понятие «террористический конфликт» в данном исследовании не связывается с каким-либо метафорическим или образным значением. В это понятие вкладывается смысл, символизирующий конкретное явление общественной жизни, к определению которого предстоит прийти.

Преимущества конфликтологического подхода при изучении такого социально-политического явления как терроризм очевидны. Такой подход к социальному исследованию фокусирует внимание на социальных, экономических и политических процессах в терминах противоборства между людьми, социальными группами за ценности, имеющие социальную, экономическую значимость, т. е. в рамках социально-экономической системы.

Один из видных теоретиков в области социологии конфликта Р. Дарендорф считает, что любой конфликт сводится к «отношениям двух элементов». Даже если в конфликте участвует несколько групп, между ними образуются коалиции, и конфликт вновь обретает биполярную природу (11, с. 142).

Подобная оценка конфликта исходит от другого именитого специалиста Г. Зиммеля, который считает, что «конфликт предназначен для решения любого дуализма, это – способ достижения своеобразного единства, даже если оно достигается ценой уничтожения одной из сторон, участвующих в конфликте» (53, с. 131).

В международной социальной жизни конфликтологический подход, на мой взгляд, просто обречен на главенствующую роль, поскольку конфликт в самых разнообразных формах и проявлениях составляет сущность социальных взаимодействий самых различных уровней.

Следует заметить, что, несмотря на возрастающую актуальность и значение конфликта в социальной жизни, наукой на сегодняшний день не выработано единого подхода к самому понятию «конфликт».

Как справедливо утверждает российский конфликтолог Д.М. Фельдман, «…изобилие различных «пониманий», трактовок, версий и содержания основополагающих научных понятий не облегчает, а затрудняет выбор. Ведь всякое научное понятие – и понятие «конфликт» не составляет здесь исключения – должно иметь не только объем, вмещающий все охватываемые им явления, но и содержание, отражающее их существенные признаки, «суть дела» (57, с. 9).

Конфликтологи часто ссылаются на неудачу американских социологов Р. Макка и Р. Снайдера, которые три десятилетия назад, в период особенно интенсивного развития науки в области конфликтов, попытались навести порядок в использовании терминов и проанализировали ряд понятий, таких как антагонизм интересов, агрессивность, вражда, конкуренция, социальный раскол и др. Признав, что ни одно из них не является синонимом конфликта, авторы были вынуждены констатировать: «Очевидно, «конфликт» представляется собой большей частью резиноподобное понятие, которое можно растягивать и полученное использовать в своих целях» (40, с. 38, 39).

Тем не менее, более характерного метода, предполагающего результативность в исследовании терроризма, не существует, поскольку это явление построено на конфликте, продуцирует конфликт и, что привлекает внимание, претендует на роль регулятивного фактора в системе набирающего силу глобального конфликта.

Из предыдущего материала предметно явствует, что террористический конфликт развивается в условиях международной жизни и носит, прежде всего, социальный характер и обусловлен политическими целями.

Под социальным конфликтом обычно понимается тот вид противостояния, в котором две противоборствующие стороны стремятся захватить территорию либо ресурсы, угрожать оппозиционным индивидам или группам, их собственности, культуре, обеспечить тем самым реализацию жизненно важных для каждой из сторон вопросов. Социальный конфликт, таким образом, обязательно предполагает «сознательное» столкновение двух противоборствующих социальных сторон на основе противоречия, возникшего из взаимоисключающихся интересов или методов их достижения.

В научной литературе на наиболее полное определение социального конфликта претендуют немало авторов, среди которых, на наш взгляд, предпочтение следует отдать нескольким из них.

Так, Е.М. Бабосов утверждает, что «конфликт социальный (от лат. сonflictus – столкновение) – предельный случай обострения социальных противоречий, выражающийся в столкновении различных общностей – классов, наций, государств, социальных групп, социальных институтов и т. п., обусловленном противоположностью или существенным различием их интересов, целей, тенденций развития. Конфликт социальный складывается и разрешается в конкретной социальной ситуации в связи с возникновением требующей разрешения социальной проблемы. Он имеет вполне определенные причины, своих социальных носителей (классы, нации, социальные группы и т. д.), обладает определенными функциями, длительностью и степенью остроты (49, с. 80).

Более масштабными рамками (причем с психологическим наполнением) представляется определение Ю.Г. Запрудского. Он указывает, что «социальный конфликт – это явное или скрытое противоборство объективно расходящихся интересов, целей и тенденций развития социальных субъектов, прямое и косвенное столкновение социальных сил на почве противодействия существующему общественному порядку, особая форма исторического движения к новому социальному единству» (16, с. 54).

Авторской группой специалистов (Б.В. Коваленко, А.И. Пирогов, А.О. Рыжов) социальный конфликт определен как столкновение (противоборство) общественных сил, отдельных групп или лиц, происходящее в ходе разрешения осознанного ими противоречия, возникшего из взаимоисключающихся интересов или способов их достижения (22, с. 13).

В привязке к характеристикам терроризма, как базирующегося на конфликте явления, наиболее подходящим представляется определение одного из известных российских исследователей в этой области Б.И. Хасана. Конфликт – это такая характеристика взаимодействия, в которой не могущие сосуществовать в жизненном виде действия взаимодетерминируют и взаимозаменяют друг друга, требуя для этого специальной организации. Вместе с тем, – развивает далее свою мысль автор, – любой конфликт представляет собой актуализировавшееся противоречие, т. е. воплощенные во взаимодействие противостоящие ценности, установки, мотивы. Можно считать достаточно очевидным, что для своего разрешения противоречие непременно должно воплотиться в действиях, в их столкновении. Только через столкновение действий, буквальное или мыслимое, противоречие себя и являет (63, с. 33).

Это определение конфликта содержательно отражает сущность противоборства в терроризме. Оно показывает, что террористические акты – не эфемерная самоопределяющаяся замкнутая категория, они, отражая «проявление действий», служат средством «разрешения противоречий», обусловленных неприятием «противостоящих ценностей», поглощающих право стороны, от которой исходят террористические акты на такое же существование, которое исторически и путем финансово-экономических манипуляций присвоила себе противодействующая сторона.

Не должно вызывать сомнений и синонимичное употребление термина «политический конфликт», поскольку политический конфликт – одна из важнейших разновидностей социального конфликта и близко соотносим с терроризмом в силу политической сущности последнего. Отличительные черты политического конфликта обусловлены особенностями функционирования политики как одной из сфер жизнедеятельности общества. Применительно к терроризму подходящим является узкое понимание политики как сферы деятельности, связанной с отношениями между различного рода социальными группами, ядром которой является проблема завоевания, утверждения и использования государственной власти (22, с. 13).

Политическая сфера жизни общества как многослойное и многофункциональное системное образование отражает условия и факторы, обеспечивающие протекание политических процессов и явлений, наиболее значимым из которых стал терроризм. Отсюда рассмотрение многих аспектов терроризма вполне приемлемо в критериях политического конфликта. В верности этого вывода убеждает определение политического конфликта как столкновения противоположных общественных сил, обусловленное взаимоисключающими политическими интересами и целями, борьба между субъектами за политическое влияние в том или ином обществе и на международной арене (22, с. 14).

Поскольку террористический конфликт рассматривается как неотъемлемая часть политической борьбы и это определяется целями террористического противостояния (см. определение терроризма), следует учесть и то исходное обстоятельство, что собственно политика трактуется как борьба, конфликт между субъектами по поводу распределения ценностей, контролируемых и регулируемых властью. Политический конфликт – одна из важнейших разновидностей социального конфликта, который сообщает кризисность террористическому конфликту.

Ведь политический аспект террористического конфликта выражается в столь значимой социальной величине, определяемой как власть. Власть, согласно сущностному определению, независимо от того, в какой сфере жизнедеятельности человека она проявляется, всегда связана с отношениями господства и подчинения – одни люди распоряжаются деньгами, ресурсами, влиянием и в конечном итоге судьбами других людей, иные же – вынуждены подчиняться воле первых. Думается, что это положение характеризует одну из важнейших основ конфликтогенности власти, а также определяет образ политического конфликта. Это – столкновение противоположных общественных сил, обусловленное определенными, взаимоисключающими политическими интересами и целями, борьба между субъектами за политическое влияние в том или ином обществе или на международной арене (22, с. 145).

Экскурс в сферу политической составляющей террористического конфликта не случаен, поскольку сам конфликто- и террообразующий механизм глобальной экономики представляет по своей сущности сосредоточение в руках меньшинства глобальной власти через сети финансовой цивилизации и виртуальной экономики. При этом власть все в большей мере становится предметом самоценности. Не только благодаря тому, что она открывает доступ к распределению материальных ресурсов, но в силу того, что с помощью власти предполагается и утверждается определенная интерпретация жизненного мира. … Власть не просто «отражает интересы», она творит новые отношения, она конструирует социальный мир, модифицируя социальное пространство (17, с. 153, 155, 156).

Таким образом, политической составляющей социального конфликта выступает борьба за свое господство и подчинение других, борьба за ресурсы и влияние, за установление, сохранение или смену политической власти (22, с. 18).

Приведенных определений и оценок конфликта в целом и социального конфликта, как наиболее характерной и актуальной его разновидности, в частности, достаточно для обобщения наиболее характерных сущностных черт этого явления общественной жизни.

Развивая обобщения, предложенные вышеназванной авторской группой (22, с. 12, 13), можно было бы предположить следующие признаки социального конфликта:

наличие социального противоречия, выражающегося в явной противоположности интересов конфликтующих сторон, которое делает невозможным разрешение конфликта путем создания видимости отсутствия таковых за счет демонстрации абстракции самогенерируемого экстремизма;

осознание сторонами существующей противоположности интересов, различия путей их реализации, когда определяются как минимум два противоположных способа борьбы, предполагающих, в конечном итоге, активное взаимодействие, направленное на преодоление разделяющего их противоречия;

исходящее из традиций философского понимания противоречий и их развития, осознание их наличия у субъекта или субъектов как носителей конфликта. Следующая из этого предметность конфликта позволяет представить его в конкретных «лицах», а не апеллировать снова к абстрактным категориям эфемерного (беспочвенного) экстремизма;

эмоционально-психологическая готовность сторон к конфронтационным действиям по отстаиванию своих интересов, базирующаяся на реально ощущаемой, значимой социальной поддержке;

сопоставимость средств борьбы как условие, определяющее реальность конфликта и возможность его протекания в горизонтах значимого социального измерения;

биполярная природа социального взаимодействия, предполагающая одновременно взаимосвязанность и взаимопротивоположность носителей конфликта, исключающая всякую абстрактность в его причинах и следствиях;

отсутствие коммуникации в рамках конфликтного взаимодействия между участниками конфликта, обеспечиваемой правовыми установлениями либо взаимоприемлемыми политическими решениями;

обусловленность кризисностью функционирования социальной системы в целом или основополагающих ее интересов, сопровождающаяся расстройством их контрпродуктивной целостности;

разрушение конфликта является одним из основных средств разрешения противоречия, что способствует в конечном итоге развитию, подключению к социальной жизни общественных сил.

Указанные характеристики социального конфликта являются подходящими одеждами, в которые можно «облачить» конфликт, образующий терроризм. Они в то же время красноречиво указывают на основные заблуждения специалистов и международного общества, трактующих терроризм односторонне, как террористические акты, проявляющиеся во взрывах, поджогах, захватах заложников и т. п. Помогают извлечь и представить на всеобщее обозрение латентную, но, вместе с тем, основополагающую сторону террористического конфликта, к которой, опираясь на диалектическую традицию, стремился привлечь внимание великий Ф. Гегель. Он дал классическое определение «разворачивания» противоречия: «…Действие начинается, собственно говоря, лишь тогда, когда выступила наружу противоположность, содержащаяся в ситуации. Но так как сталкивающееся действие нарушает некоторую противостоящую сторону, то этим разладом оно вызывает против себя противоположную силу, на которую оно нападает, и вследствие этого с акцией непосредственно связана реакция. …Теперь противостоят друг другу в борьбе два вырванных из гармонии интереса, и они в своем взаимном противоречии необходимо требуют некоего разрешения» (9, с. 17).

Здесь, безусловно, ощущается фундаментальность диалектики, базируясь на которой мыслитель просто-таки гениально показал схему конфликта в целом и предвосхитил его террористическую интерпретацию. Действительно, действие, «начатое» глобальной экономикой и образовавшее многие социальные уродства, наиболее нетерпимые проявления которых предоставили обществу логически востребованную форму социального взаимодействия, т. е., говоря языком Ф. Гегеля, – выступившую «наружу противоположность» в виде террористических методов отпора. Борьба же этих двух «вырванных из гармонии интересов» и образует террористический конфликт как биполярное явление, воплощенное в противостоянии двух непримиримых начал, и проявляющее себя в активных, включающих террористические акты, действиях, несовместимых с развитием и даже существованием сторон, олицетворяющих эти начала, когда стороны конфликта представлены активными субъектами.

Здесь мы подходим к пониманию того, что конфликт функционален, он служит способом выявления и разрешения противоречий. Предопределяя в этом качестве одну из сущностных характеристик терроризма, социальный конфликт представляет несомненный интерес.

По мнению видного конфликтолога К. Боулдинга, разнообразие мнений ученых относительно роли и места конфликта в жизни общества выливается в некий континуум подходов: на одном его полюсе находится та их часть, которая рассматривает развитие общества в целом почти исключительно через борьбу и конфликт; на противоположном полюсе оказываются подходы социальных ученых-эволюционистов, считающих конфликт значимым, но все же второстепенным аспектом общей динамики развития общества; промежуточное положение занимают специалисты в области политической и экономической истории (73).

Такой подход в современной социологии и смежных с ней общественных науках восходит своими корнями к исследованиям, предпринятым еще древнеиндийскими ведами, мыслителями Древнего Египта, Греции, Вавилона, Китая – Анаксимандром, Гераклитом, Суньцзы, Конфуцием и другими.

Основоположность и значимость рассматриваемой проблемы видится и в том, что конфликты как естественное и вечное состояние общества оценивались и представителями античности – Платоном, Аристотелем, Гомером, Демокритом, Цицероном, Лукрецием. Именно в условиях формирования системы социального господства и подчинения складывались их философские воззрения, трансформируемые в попытки анализа сущности конфликтов и насилия.

В последующем эти воззрения и подходы нашли развитие у представителей философской мысли эпохи Возрождения – Н. Макиавелли, Т. Гоббса, Я.А. Коменского, Дж. Уинстенли, А. Смита, У. Годвина, Р. Оуэна и других. Благодаря их усилиям к тому же удалось отделить проблемы конфликтности общества от религиозного детерминизма, принесшего оправдание философом-схоластом Ф. Аквинским крестовых походов (58, с. 32–35), мусульманскую концепцию священной войны против «неверных» – джихад, основанную на догмах Ветхого Завета иудейскую концепцию «священной войны».

В отличие от этого мыслители эпохи Возрождения значительное внимание уделяли субъективно-психологическому детерминированию возникновения конфликтов и насилия – эгоизму, враждебности, соперничеству, недоверию, стяжательству, жажде славы людей. Уже тогда поднимается проблема социальной значимости конфликта, довольно специфическим образом выражаемая, например, Н. Макиавелли, который отмечал, что «никогда не следует во избежание войны допускать развитие какого-нибудь зла, ибо войны не избегают таким образом, но лишь отлагают ее к своей же невыгоде» (26, с. 75).

Значительным шагом в изучении социологической сущности конфликта явились исследования представителей философской и политической мысли Нового времени – Ж.Ж. Руссо, Вольтера, В.А. Гольбаха, Г. Лейбница, Ш. Монтескье и других. Прежде всего, благодаря их усилиям возросло понимание роли субъективного фактора. По их мнению, возникновение конфликтов (войн) во многом объясняется недостатком развития человека, слабостью воспитания, недостаточностью просвещенности, разума.

Изучение природы конфликта с конца XVIII в. до начала ХХ в. осуществлялось достаточно активно, причем специалисты (22, с. 39–43) здесь выделяют три основных направления.

Первое направление, исходящее из поликазуального характера конфликта, олицетворяют К. Клаузевиц, И. Кант, Ф. Гегель и другие. По их мнению, основы конфликта поликазуальны, т. е. он является порождением ряда причин: политических, экономических, социальных, культурологических, личностных и других. Причем как проистекающий из неравенства конфликт, так и сопровождающее его насилие не являются случайностью, это – необходимые явления общественно-экономической жизни. Так, И. Кант в Положении четвертом своей «Идеи всеобщей истории во всемирно-гражданском плане», отрицая «условия жизни аркадских пастухов», указывает на иные движители общественного развития: «…Поэтому да будет благословенна природа за неуживчивость, за завистливо соперничающее тщеславие, за ненасытную жажду обладать и господствовать. Без них все превосходные природные задатки человечества оставались бы навсегда неразвитыми. Человек хочет согласия, но природа лучше знает, что для его рода хорошо; и она хочет раздора».

Представители второго направления, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, А. Дюринг, Н.А. Бердяев, Л. Гумплович, К. Каутский и другие, обратили внимание на психолого-идеологическую детерминированность социального конфликта. В этой связи они также пришли к выводу, что основой общественного развития является непосредственное политическое насилие, проявляемое в условиях фундаментальных социальных отношений. Эта позиция нашла свое теоретическое обоснование в так называемой теории насилия, реализация одной из разновидностей которой, исходящая от Ф. Ницше, нашла свое трагическое выражение во Второй мировой войне.

Третье направление, основными выразителями которого являлись К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин, венчает мощная теория классовой борьбы, в основе которой лежит социально-экономическая детерминированность конфликтов. В основу разработанной ими теории социального насилия легли выводы о том, что противоречия социально-экономической жизни, обусловленные сложившимися производственными отношениями и неравными возможностями в сфере средств производства, вызывают социально-экономический конфликт. Важно, что при этом вооруженное насилие (война) обосновывается как порождение антагонистического эксплуататорского общества, выполняющего в нем задачу урегулирования конфликтов. С поправкой на возрастающую приоритетность террористических методов насилия эта теория не утрачивает актуальности в наши дни, и составила основу теории конфликта. Более того, исповедуемые этой группой макросоциологические подходы, касающиеся фундаментальных противоречий и интересов тех или иных сил, составляют основу получившей распостранение социальной теории И. Валлерстайна, известившей миру о необратимом кризисе существующей капиталистической миросистемы.

Рассмотренные в историческом ключе теоретические подходы и теории во многом предопределили содержание современных концепций социального конфликта. В сумме своей они являются предтечей эволюции представления о конфликтах, в ходе которой первоначальное их отождествление с явлениями борьбы в обществе и негативная оценка как патологии социального организма сменяется их признанием в качестве естественного элемента общественной системы. Утверждение нового взгляда на конфликты сначала приводит к выделению особой области исследований – социологии конфликта, а затем – и к формированию конфликтологии как науки, интегрирующей теоретические исследования конфликтов в различных научных дисциплинах и выдвигающей новые задачи по управлению конфликтами. Однако следует учесть, что, при всем разнообразии мнений и оценок в этой сфере, современные социологи с точки зрения устройства общества и его структуры придерживаются одной из двух принципиальных позиций: теории конфликта и теории функционализма (иногда их называют «конфликтной» и «равновесной» моделями).

С точки зрения теории функционализма, у истоков которой стояли Герберт Спенсер и Эмиль Дюркгейм, общество – это устойчивое единое целое, главным элементом которого является согласие его членов в отношении общих ценностей. Естественно, что в контексте идей согласия, стремления к внутренней интеграции конфликты не могут рассматриваться иначе как «аномалии», которые должны и могут быть исключены из жизни общества при его правильном и разумном устройстве. Приверженцы функциональной модели видели в дезадаптации и напряженности всего лишь промежуточный этап на пути к консенсусу, поскольку важнейшей проблемой для них является сохранение существующих структур, а также способы и средства обеспечения их устойчивости. Наиболее выразительным сторонником такой «равновесной» модели функционального единства социальной системы, где социальный конфликт рассматривается как некая патология, является известный американский социолог Толкот Парсонс. Сосредоточившись на нормативных структурах, которые поддерживают и гарантируют социальный порядок, Т. Парсонс пришел к пониманию конфликта как явления, несущего в основном разрушительные, разъедающие и дисфункциональные последствия. Парсонс считает конфликт по преимуществу «болезнью» (24, с. 41).

В статье «Расовые и религиозные различия как факторы групповой напряженности» Т. Парсонс дает ключ к направленности собственного мышления. Отметив, что современные люди начали решать проблемы социальной организации, представлявшиеся неразрешимыми прошлыми поколениями, он сравнивает эти проблемы с физической болезнью (102, с. 182–199). К медицинской терминологии Т. Парсонс прибегает и в других своих работах. Классовый конфликт для него «эндемичен» как болезнь. Идейная направленность на уход от констатации существования конфликта, его значимости в жизни общества проявляется также и в том, что термин «конфликт» он стремится заменять терминами «напряженность», «трения». Ассоциируемость этих терминов с негативными явлениями, имеющими своей причиной перенапряжение, перегрузку, чрезмерное давление, т. е. с какой-то формой болезни системы, лишь подчеркивает отмеченную выше тенденцию.

Таким образом, из контекста теоретических рассуждений Т. Парсонса следует, что он приравнивает конфликтное поведение к девиантному, которое, в свою очередь, рассматривается как болезнь, нуждающаяся в лечении. Это принципиальное по своему содержанию заблуждение находит, к сожалению, достаточно широкое распространение в подходах специалистов к организации борьбы с терроризмом в современных условиях, основательно дезориентирует эту борьбу.

Достаточно напомнить о распространенных оценках опасности терроризма как деятельности аномальных по своей сущности групп, квалифицируемых в терминах «террористические сети», «террористические группы» и т. п. Отсюда, призывы бороться с террористическими сетями являются гласом вопиющего в пустыне, поскольку здесь игнорируется террористический конфликт в целом как важная составляющая социальной жизни, требующая структурных изменений. В праве это заблуждение трансформируется в ошибочное неполное определение субъекта терроризма, и образование вследствие этого правовых норм и принципов, предполагающих регулирование борьбы лишь с террористическими актами. Впрочем, по терминологии Т. Парсонса террористические акты следовало бы расценить как признаки «эндемичности», болезни общества в целом.

И все же позиция Т. Парсонса вызывает некоторое недоумение, поскольку в ней не усматривается влияния его теоретического наставника М. Вебера. Последний настойчиво утверждал, что «конфликт нельзя исключить из социальной жизни… «Мир» – это не более чем изменение формы конфликта или смена конфликтующих сторон, или смена конфликта, или, наконец, возможностей выбора» (116, с. 26, 27).

Отсюда, понятно, что, несмотря на существенный вклад Т. Парсонса, его единомышленников и последователей в американской социологической школе (Джорджа Ландберга, Элтона Мэйо, Ллойда Уорнера) в теорию социального контроля и понимание ситуаций напряженности и стресса, присущих разным социальным системам, эти ученые оказались не в состоянии ввиду своей исходной ориентации развить теорию социального конфликта или хотя бы оценить ее принципиальную теоретическую важность.

Острейшие условия такой разновидности социального конфликта как террористический наиболее демонстративно проявили бреши в их теориях, неизменно трактующих конфликт как аномальное негативное, разрушительное явление. Такой подход, согласно которому конфликт, когда он все же попадает в поле исследования, рассматривается как патологическое проявление, нарушающее нормальное состояние равновесия в обществе (115, с. XVI), применительно к террористическому конфликту оказался контрпродуктивным. На мой взгляд, именно в русле такого подхода общество загоняло внутрь основные проблемы, составляющие сущность терроризма, и довело этот вид социального конфликта до террористической крайности.

Но все же на определяющем теоретическом уровне неизменно обнаруживается позитивная функция конфликта, что находит подтверждение хотя бы в том, что в поисках решения проблемы терроризма мы вновь обращаем свои взоры к теории функциональности конфликта, разработанной Льюисом Козером более пятидесяти лет назад.

К этому подвигает очевидная сомнительная эффективность, если не сказать абсурдность применительно к терроризму, отдельных теорий. Таковой, например, представляется «техника коммуникативного приспособления», предлагаемая Дж. Ландбергом (96). Изуверские формы противоборства в террористическом конфликте, выражающиеся в террористических актах и особенно с использованием террористов-камикадзе, лишают смысла подобные методики, базирующиеся на понимании конфликта как сугубо дисфункционального явления, где «отказ от коммуникации лежит в основе конфликтных ситуаций». В то же время, указывая на катастрофогенный потенциал борьбы и высокую степень консолидации одной из противоборствующих в террористическом конфликте сторон, террористическая деятельность способствует взаимному сближению их позиций в стремлении конструктивно разрешать основоположные проблемы, лежащие в основе конфликта.

В целом же напрашивается вывод (пусть он будет пока предварительным) о том, что терроризм как чрезвычайно острая, экстремальная форма социального конфликта возник в логике кризисного развития современной мировой системы как способ социального сигнала о вероятности катастрофы, поскольку другие виды социальных конфликтов и формы их проявления оказались не в состоянии реализовать эту позитивную функцию глобального конфликта. В теоретически прикладном аспекте террористический конфликт все более настойчиво показывает себя в роли лакмусовой бумажки, по которой выверяется обоснованность социологических концепций и выводов. Вскрытые в структуре терроризма социальные, политические и экономические процессы, составляющие его сущность, не столько указали на сомнительность научно-теоретических положений в отношении конфликта, оценивающих его как дисфункциональный социальный феномен (это было предметом обсуждения и ранее), сколько создали теоретическую основу, делающую это очевидным и исключающую антинаучные «заказные» спекуляции вокруг проблемы социального конфликта.

В причинах не всегда научно оправданной настойчивости сторонников оценки конфликта как разрушительного в своей основе явления, их стремления к поиску «путей согласия» и взаимного приспособления путем редукции конфликта пытался разобраться еще Льюис Козер. Оценивая положение американских социологов после Второй мировой войны, ученый отмечает, что они в основном ушли из «чисто» академического исследования, в рамках которого обычно формулировали свои проблемы, в прикладную область и в значительной степени лишились свободы выбора исследовательских задач и интересующих их собственно теоретических проблем, заменив последние проблемами своих клиентов. В содержательном составе аудитории автор все более усматривает черты