Теории мирового развития и антитеррористическое право. Логика сопрягаемости

Лица, принимающие решения в организациях, заинтересованы, прежде всего, в сохранении и, по возможности, упрочении организационных структур, посредством которых и в рамках которых они реализуют власть и влияние. Любой конфликт, возникший в рамках этих структур, представляется им дисфункциональным. Поскольку конфликт представляется как сбой, руководитель скорее будет озабочен снятием «напряженности» и устранением «стрессов» и «трений», чем изучением тех аспектов конфликтного поведения, которые могли бы указывать на необходимость изменения основ институционального порядка. Кроме того, руководители склонны заострять внимание на дисфункциональном значении конфликта для структуры в целом, нежели входить в рассмотрение положительных функций конфликта для конкретных групп или слоев внутри структуры (24, с. 46, 47).

На мой взгляд, актуальность выводов, сделанных Л. Козером, нисколько не снизилась, а наоборот, в условиях глобального общества и его очевидной кризисности значительно возросла. Эту кризисность во все более значительной мере определяет террористический конфликт. Стремясь определить (вернее, заказать определение) дисфункциональности этого конфликта и решить проблему терроризма парсоновскими методами путем его лечения как болезни с «консервацией существующих структур», определяющих социальный порядок, элита лишь поощряет эскалацию конфликта.

Позиция, согласно которой панацеей является снижение напряженности в конфликте, единственным источником которой являются террористические группы и террористические сети с совершаемыми ими террористическими актами, конечно же, ошибочна, поскольку это всего лишь внешние атрибуты серьезного социального конфликта глобального уровня. Ведь, например, давно все поняли, что бороться с безработицей путем подавления демонстраций и забастовок бесполезно. Между тем, построенное на такой ошибочной позиции международное право в сфере борьбы с терроризмом контрпродуктивно. Содержащиеся в нем нормы направлены исключительно на подавление террористических актов, оставляя вне своего регулирующего воздействия социальное тело террористического конфликта. Игнорируя мотивацию терроризма и стоящие за этим порой вопиющие нужды огромных масс людей, право, таким образом, лишь усиливает раздражение и конфликтность, одновременно дискредитируя себя (по меньшей мере, в глазах одной из противоборствующих в конфликте сторон) как инструмент урегулирования конфликта. Террористический конфликт, таким образом, продолжает свою эскалацию и в силу объективного развития и присущей ему функциональности заявляет о себе на все более высоком уровне.

С другой стороны, пренебрежение изучением социального конфликта, точнее, пренебрежение изучением его функций в противоположность дисфункциям, в условиях глобальной экономики обрело устойчивость объективного процесса. Как мы выше убедились, несмотря на очевидность негативных тенденций, сопровождающих глобальный террористический конфликт, элита уже не в состоянии действовать по-другому, подтверждая кризисность капиталистической миросистемы.

Но есть все основания полагать, что глобальный конфликт, реально развиваясь в характеристиках, определенных представителями теории конфликта, сужает возможности для его квалификации по критериям, исходящим от сторонников функциональной («равновесной») модели.

В условиях глобализации общества терроризм своими крайне экстремальными методами действий как бы сигнализирует о критическом положении, в которое общество все более втягивается. В этом трудно оспаривать проявление продуктивности конфликта.

Но поскольку террористический конфликт все более утверждается как глобальный, он подошел к черте, за которой может определиться его доминирующая роль уже в качестве регулятора социальных процессов, а в последующем – их идеологической основы. Особенно благоприятная среда для становления терроризма в этом качестве формируется в регионах, именуемых «третьим миром». Остается надеяться на то, что, последовательно реализуя созидательную функцию, террористический конфликт своей эскалацией неумолимо предопределит объединительную тенденцию в отношении к нему и последующих действиях противоборствующих сторон.

Динамика терроризма все более ощутимо указывает на вероятность катастрофического исхода общественного развития в рамках существующей системы мироустройства. Причем, возрастает понимание такой перспективы для всех, независимо от кастовой принадлежности, уровня богатства и объема власти. Такой исход заложен в самой сущностной характеристике терроризма, которая уравнивает властные и насильственные возможности противоборствующих сторон. Собственно, в самом почерке террористических актов, их неумолимой беспощадности видится общая трагическая перспектива, предначертание катастрофического исхода.

Таким образом, неутешительный баланс развития событий согласно правилам теории функциональности, указывающим на приоритеты дисфункциональности конфликта, очевиден. Однако, поскольку аномальность в социальной жизни встречаются слишком часто, чтобы именоваться отклонениями, идее социального равновесия противопоставляется идея социального изменения (51, с. 267), которая в литературе получила довольно распространенное название «конфликтной» модели или «теории конфликта».

Сторонники теории конфликта, основоположником которой заслуженно считаются К. Маркс и Г. Зиммель, исходят из того, что в обществе постоянно происходят изменения и возникают конфликты, в том числе связанные с подавлением одних членов общества другими.

Основоположную роль К. Маркса в формировании теории конфликта отмечал Н. Смелзер (46, с. 25). В целом заслуга К. Маркса в том, что его идеи «бросают прямой вызов допущениям, приписываемым функционализму, и служат интеллектуальным трамплином для конфликтной альтернативы социологического теоретизирования», отмечает Дж. Тернер (53, с. 128).

Г. Зиммелю же принадлежит авторство термина «социология конфликта». В отличие от К. Маркса он проявлял интерес к более широкому (нежели классовая борьба) спектру конфликтных явлений, а главное – он обосновал веру в то, что конфликт может приводить к социальной интеграции и, обеспечивая выход враждебности, усиливать социальную солидарность. Приоритет Г. Зиммеля в попытках осмысления позитивных функций конфликта базируется на его восприятии как одного из центральных явлений, свойственных социальным системам. Ряд сформулированных им положений о важнейших функциях конфликта по сохранению социальных отношений и социальных систем сопровождается выделением величины социального целого, в рамках которого развивается конфликт. Конфликт может менять свою остроту и в силу этого иметь разные последствия для социального целого.

Надо сказать, что идеи Г. Зиммеля оказали существенное влияние на американскую социологию и, прежде всего, на работы Л. Козера.

Однако, несмотря на признанную ведущую роль К. Маркса и Г. Зиммеля в создании основ социологической конфликтологии как первого поколения ее классиков, их идеи и разработки не ограничены собственно явлением конфликта и скорее относятся к общему полю конфликтной проблематики.

Их последователями и создателями концептуальных основ современной конфликтологии заслуженно считаются неоднократно упоминаемый выше немецкий социолог Ральф Дарендорф и американский специалист Льюис Козер.

Наиболее видным современным социологом, придерживающимся диалектической теории конфликта, является Р. Дарендорф. Квинтэссенцией его исследований современного общества является указание на то, что современный социальный конфликт – это антагонизм прав и их обеспечения, политики и экономики, гражданских прав и экономического роста. Это вдобавок постоянный конфликт между группами удовлетворенными и требующими удовлетворения, хотя здесь возникновение в недавние времена обширного класса большинства (курсив мой, – В. А.) весьма усложнило картину (11, с. 5). Р. Дарендорф повсеместно подчеркивает роль теоретического наследия И. Канта в его собственных оценках социального конфликта. Ключевыми в этом смысле он считает утверждения И. Канта, что «средство, которым природа пользуется для того, чтобы осуществлять развитие задатков людей, – это антагонизм их в обществе, поскольку он, в конце концов, становится причиной их законосообразного порядка». Отсюда, будучи поборником создания мирового гражданского общества (как инструмента ненасильственного разрешения конфликтов и противоречий в жизни общества), Р. Дарендорф выражает уверенность, что «конфликт – источник прогресса, ведущего к цивилизации и в конечном счете к мировому гражданскому обществу» (11, с. 252).

Ссылаясь на М. Вебера, Р. Дарендорф указывал, что конфликты современного общества связаны с жизненными шансами людей. «Людям нужен доступ к рынкам, – писал автор в своей одноименной книге «Жизненные шансы», – к процессам принятия политических решений и к возможностям культурного выражения, но во всех этих областях им должно быть предоставлено много разнообразных шансов выбора». В рамках этой концептуальной позиции Р. Дарендорф выработал специальные понятия: опции – это данные в социальных структурах возможности выбора, альтернативы деятельности; лигатуры – это глубинные культурные связи, позволяющие людям найти свой путь в мире опций. Понятие «жизненные шансы» он определил как совокупность опций и лигатур (82).

Свое обоснование социальный конфликт как суть общественного развития находит у Р. Дарендорфа и с классовых позиций. Разделяя «классовые» подходы Дж. Маршалла, он указывает: «В известной степени классы только и начинают существовать на основе всеобщего равного, гражданского статуса. Люди должны принадлежать к разным классам, чтобы быть вовлеченными в классовые конфликты, а классовая борьба – движущая сила современного социального конфликта... Современный же социальный конфликт связан с действием неравенства (курсив мой, – В. А.), ограничивающего полноту гражданского участия людей социальными, экономическими и политическими средствами. Речь, таким образом, идет о правах, реализующих положение гражданина как статус» (11, с. 54, 55).

Важно, что ученый не обходит вниманием и условия формирования в процессе протекания социального конфликта экстремальных форм его проявления, к числу которых, конечно же, относятся и террористические акты. Прежде всего, он связывает это с аномией. В современной общественной науке введение этого понятия приписывают Эмилю Дюркгейму, который говорит об аномии, описывая прекращение действия социальных норм в результате экономических и политических кризисов.

Р. Дарендорф стремится показать, что крайние формы проявления социального конфликта отнюдь не следует связывать с ситуацией, когда «дети состоятельных родителей объединяются в организации с цветистыми наименованиями вроде «Фракции Красной Армии» или «Красных бригад» и берут в заложники предпринимателей и политиков, которых, в конце концов, находят мертвыми в багажниках брошенных автомобилей». Системный экстремизм, по мнению ученого, не следует также связывать и с люмпенизированными группами подонков, которые, говоря словами Теодора Гайгера, «не могут приноровиться к трудовой жизни» и «подряжаются на участие в стычках и авантюрах, не спрашивая, кому продают свои кулаки, дубинку или кастет» (87, с. 97, 111). Все это «не имеет своего экономико-социального места» и, следовательно, «не может служить объяснением социального конфликта в конце ХХ века. Аномия, особенно в аспекте международных отношений, порождает «воспоминания, идущие из самых недр истории, воспоминания об утраченной теплоте гнезда старых социальных взаимосвязей. Снова начинают вызывать интерес национальные корни и абсолютные догматы веры. Национализм и фундаментализм – два великих соблазна современности; в конце ХХ века они встают перед нами во всей своей красе» (11, с. 211, 212, 68).

Но особенно важно, что Р. Дарендорф, в этой связи практически вплотную подходит к проблеме существования глобального конфликта, определения его структуры. И не столь существенно, что ученый высказывает сомнения на этот счет. Они, во-первых, обусловлены сомнениями реальности оценок конфликта в критериях классовой борьбы. А во-вторых, рассуждения сами по себе заданы иной «программой», они связаны, прежде всего, с обоснованием идеи создания всемирного гражданского общества. Тем не менее, автор, по сути, задает параметры «главного» социального конфликта, предопределяющие его террористическое содержание. «Можно спорить о том, – пишет он, – идет или нет своего рода гражданская война между бедными и богатыми странами. В любом случае попытка применить понятие классовой борьбы к отношениям между первым и третьим миром недалеко нас приведет. Пока отсутствует общий контекст, нет структурированного конфликта (курсив мой, – В. А.), а пока его нет, существующее противоречие не влечет нас вперед, к новым берегам. Разумеется, само существование третьего мира, и прежде всего беднейших из бедных – таких на исходе века верных два миллиарда человек, – несовместимо с ценностями цивилизованного мира, гражданских прав и экономического роста. Можно выбросить мысль о существующей в мире бедности из головы, но факт все равно остается фактом, превращая жизненные шансы богатых в нечто такое, чем они по природе своей быть не должны – в привилегии. И по этой причине тоже нам необходимо мировое гражданское общество» (11, с. 69, 70).

Собственные сомнения Р. Дарендорфа в реальности идеи мирового гражданского общества (он предполагает, что многие сочтут ее безнадежно утопической) лишь подчеркивают всю серьезность и кризисность социальной ситуации в мире, которая подвигла его к подобного рода революционным мыслям. Перекликаясь со многими теориями мирового развития (прежде всего, социальной теорией И. Валлерстайна), эта идея указывает на описания автора по поводу возможности катастрофического варианта перехода к новой системе мироустройства.

Поэтому, несмотря на упреки критиков по поводу риторического использования им понятия «конфликт», работы Ральфа Дарендорфа по праву позволяют рассматривать его как одного из современных классиков конфликтологии.

Не менее важно для познания современного терроризма с позиций конфликтологического подхода научно-теоретическое наследие известного американского социолога Льюиса Козера. Развитие им идей Георга Зиммеля о позитивных функциях конфликта по праву рассматривается как одно из высших достижений конфликтологии. Он обосновал позитивную роль конфликта в обеспечении общественного порядка и устойчивости социальной системы.

Как и Р. Дарендорф, Л. Козер понимал опасность и стремился предвосхитить формирование глобального социального конфликта, указывая на необходимость в полной мере использовать позитивные функции текущих, менее масштабных конфликтов. По его мнению, чем больше конфликтов функционирует в обществе, тем из большего числа социальных групп оно состоит, а значит, труднее создать единый фронт, делящий общество на два антагонистических лагеря. Это, в свою очередь, способствует стабилизации всех общественных отношений.

Сопровождавшая его анализы протестность относительно дискриминации конфликта как явления, пренебрегаемого традиционными функционалистскими построениями, в значительной мере способствовала выведению проблемы конфликта из тени диалектических рассуждений К. Маркса о природе конфликта в свете борьбы классов, избегая при этом ортодоксальности и не противопоставляя теорию конфликта структурному функционализму. Это тем более важно, что марксистская диалектика развития конфликта в западном мире воспринималась с определенной настороженностью.

По признанию самого ученого, в своих основных работах («Функции социального конфликта», «Дальнейшие исследования социального конфликта») он имел целью опровергнуть теорию Т. Парсонса, стремясь обосновать тот тезис, что в различных социальных условиях социальные конфликты выполняют позитивные функции. Конечно, не любой и не все социальные конфликты выполняют позитивные функции, но социолог должен выявить те социальные конфликты и социальные условия, в которых социальный конфликт помогает скорее выздоровлению, чем загниванию общества или его составляющих (23).

Что касается социальной сущности терроризма и террористического конфликта, то она обычно связывается с довольно часто встречающейся в литературе характеристикой терроризма как социального или социально-политического явления. За этой характеристикой принято видеть динамику и разносторонность социальной жизни, образующую причины и условия возникновения терроризма. И это само по себе позитивно, поскольку в интерпретации конфликтности понятие терроризма и террористического конфликта неоправданно искажается. Терроризм сужается до террористической тактики действий, осуществляемой экстремистски настроенными лицами и группами. Понятие террористического конфликта связывается с гораздо более низким уровнем конфликтности и низводится до разновидности собственно насильственности в конфликте, т. е. когда характер противоборства определяется силами и средствами насилия, исходящего от сторон. Хотя это не совсем так. В террористическом конфликте террористическое насилие следует рассматривать в ином, нежели ординарный инструмент борьбы, а тем более, как собственно терроризм, аспекте, поскольку оно (насилие) здесь имеет функции детерминизма.

Соотношение терроризма и террористического конфликта определяется тем, что терроризм как социальное явление базируется на социальном конфликте, который, в свою очередь, сопровождается террористическими методами борьбы.

Таким образом, мы приходим к пониманию другой, необычной детерминанты социальности террористического конфликта (помимо социального характера причин и условий, образующих терроризм).

Забегая несколько вперед, замечу, что вопреки принятому в социологии способу характеристики конфликта, исходя из субъекта конфликта и его объекта, террористический конфликт определяется также и другой важной составляющей: применяемым в нем способом борьбы. Террористическая тактика действий определяет не только и не столько лицо складывающихся социальных отношений, сколько их содержание. Именно такая тактика во многом предопределяет выделение особого вида социального конфликта – конфликта террористического. Социальный феномен террористических методов борьбы состоит в том, что они предопределяют, в том числе и на глобальном уровне, совершенно необычный асимметричный тип социальных отношений. Такие методы (с учетом их коварства и жестокости) делают сопоставимыми возможности противоборствующих сторон, которые, на самом деле, критическим образом разнятся по своему экономическому потенциалу. Террористическая тактика, таким образом, вносит радикальные изменения в существовавшие в обществе представления о праве силы, характеристиках власти, господства и других понятиях, которые определяют структуру и содержание социальной жизни в мире. В какой-то исторический момент эти представления о возможностях государств и социальных групп, всегда обусловливаемые уровнем их развития и военной мощи, перевернулись благодаря «асимметричной логике» террористических актов, прочно вошедших в реалии международной жизни. Социальные отношения в мировом развитии принимают иной облик, определяемый торжеством осознания возможности расплатиться за веками переносимое унижение. В социальных отношениях проявляется новый регулятивный фактор, исходящий из взаимодействий террористического конфликта. Демонстративный характер опасности перерастания этих элементов регулятивности в устойчивый социальный процесс (за которым угадывается тень мировой аномии) еще раз указывает на продуктивную функцию социального конфликта, как бы сигнализирующего обществу об этой опасности.

Что касается методики исследования проблем функциональности террористического конфликта, то здесь наиболее продуктивным видится путь опоры на одного «заглавного» автора, останавливая свой выбор на Льюисе Козере. Можно было бы идти другим путем: выделить основные концепции из конфликтологической и социологической литературы и использовать их в качестве опоры для поступательного научно-теоретического продвижения, увязывая с эмпирическими данными и соответствующим теоретическим материалом. Преимущество этого процесса в том, что он заостряет внимание на предшествующих достижениях в теории конфликта и, в то же время, требует внимательного прочтения целого сонма работ с целью более адекватной реинтерпретации исходных положений.

Однако для целей данной темы исследования решено взять за основу положения, содержащиеся в классической работе Льюиса Козера «Функции социального конфликта». Во-первых, использование в ядре исследования идей одного автора обеспечивает единство подхода. Во-вторых, воззрения авторов в этой сфере нередко значительно различаются. Но главное, и это, в-третьих, книга Л. Козера о функциях социального конфликта, основанная на представлениях об обществе как о процессе взаимодействия, представляет собой один из самых реалистических анализов социального конфликта в целом. Ее достоинством, безусловно, является незаангажированность относительно оценок терроризма, по большей части распечатываемых в современных условиях на потребу объяснения его дисфункциональности. Во времена написания книги терроризма в критериях системной угрозы международному миру не существовало. Поэтому отнесение терроризма к проявлению социальной конфликтности позволяет эффективно задействовать для дальнейшего прояснения его сущности весь арсенал теоретических достижений в этой сфере социальной науки, наиболее удачно интегрированных Льюисом Козером.

В то же время оценки конфликта и его социального содержания полувековой давности не могут служить границей его осмысления. Международная практика 60-х, 70-х, 80-х, 90-х годов ХХ столетия и начала XXI столетия дает обильную пищу для соответствующих анализов и определения новых горизонтов, в пределах которых можно было бы определить истинную опасность, а также роль и место терроризма, террористического конфликта в жизни современного общества. Симбиоз интенсивной антитеррористической практики, сопровождающей в последние три-четыре десятилетия социальную жизнь мирового общества, с «девственной» по отношению к терроризму социальной теорией конфликта Л. Козера – вот представляющееся наиболее эффективным средство решения научной задачи по осмыслению функциональности терроризма, в основном предопределившее избрание обозначенного здесь метода. Поэтому нет необходимости учитывать все нюансы рассуждений Л. Козера. Наоборот, предпочтение следует отдать тем положениям, которые, как представляется, в наибольшей степени согласуются с современными представлениями о терроризме и его функциях.

Положения, почерпнутые из работы Л. Козера, целесообразно сопоставлять с идеями других социальных теоретиков, конфликтологов, а также с эмпирическими данными с целью их иллюстрации, модификации или опровержения. Однако цель проверки теории, ее верификации здесь не ставится (хотя бы потому, что этому не соответствует уровень системности исследования).

Посредством «приложимости» положений о функциях социального конфликта к современным оценкам терроризма и практике борьбы с ним ставится задача прояснения этих пунктов исследования и развития как внутренней логики каждого из них, так и логической взаимосвязи всей их совокупности.

Оценки и выводы исследования продуцируются основным тезисом, восходящим к Г. Зиммелю: «конфликт – это форма социализации», указывающим на то, что ни одна социальная группа и, прежде всего, столь глобальная, как международное общество, не может быть гармоничной. Консолидированность группы (в относительном ее понимании) – это результат процессов как гармонии, так и дисгармонии, как ассоциации, так и диссоциации. Конфликты не являются исключительно разрушительными факторами, они так же, как и сотрудничество, обладают социальными функциями. Определенная стадия конфликта, уровень его проявления не всегда дисфункциональны. Они являются существенными составляющими как процесса становления группы (в том числе глобальной), так и ее устойчивого существования.

Когда конфликт не может быть разрешен при доминанте конструктивной составляющей социальных взаимоотношений, скажем, путем сотрудничества, согласно логике его социальной функциональности в качестве такой составляющей включаются крайние, радикальные средства его разрешения (революция, бунт, война, терроризм). В случае терроризма образуется угроза превращения его в самодостаточный способ социального взаимодействия. Однако демонстративный характер катастрофичности этой угрозы призван создать условия для объединения противоборствующих сторон в поисках консенсуса. Таким образом, «позитивный» и «негативный» факторы взаимодействуют в террористическом конфликте, создают основу для новых социальных образований и связей. Подобная динамическая структурность террористического конфликта является принципиальным свидетельством его функциональности.

Прежде всего, он указывает на функцию конфликта, заключающуюся в установлении и поддержании групповой идентичности. Обоснование этого положения можно найти у Жоржа Сореля и Карла Маркса. Ж. Сорель, выступая в защиту «насилия», обосновывает свою позицию исключительно в контексте тесной связи между конфликтом и групповой сплоченностью. Как убежденный социалист он понимал, что рабочий класс сможет сохранить свою идентичность только в постоянных столкновениях со средним классом (111).

К. Маркс также указывал на созидательную функцию конфликта в образовании и сплочении классов: «Отдельные индивиды образуют класс лишь постольку, поскольку им приходится вести общую борьбу против какого-нибудь другого класса» (30, с. 54).

При этом очень важно, что только через конфликт и в конфликте индивиды могут осознать общность своих интересов.

Мы можем утверждать, что крайние формы конфликта, которые присущи терроризму, в совокупности с развитием средств коммуникации придают процессу групповой идентичности особенно мощный импульс. Мир является свидетелем того, что в течение нескольких десятков лет на фоне активизации террористических методов действий вокруг образуемой атмосферы протестности неуклонно возрастает степень консолидированности населения регионов, относимых к «третьему» миру. Осознание глубокой униженности, несправедливого распределения ресурсов и благ, создаваемых на их основе, в свою очередь, питает решимость к крайним террористическим мерам.

Здесь следует обратить внимание на то, что неравное распределение прав и привилегий может порождать враждебные чувства. Однако враждебные чувства не всегда приводят к терроризму, поскольку они не составляют конфликта. Как мы указывали выше, в основе терроризма лежит конфликт, который, в отличие от чувства враждебности, всегда происходит в противоборствующем взаимодействии двух сторон. Враждебное отношение представляет собой предрасположенность к конфликтному поведению; конфликт же, напротив, всегда трансакция (98, с. 99–126).

В связи с этим возникновение конфликта во многом зависит от того, воспринимается ли неравное распределение ресурсов, прав, привилегий и т. п. как легитимное. Легитимность – это важнейшая промежуточная переменная, без учета которой невозможно предсказать, выльются ли в реальный конфликт чувства враждебности, порожденные неравным распределением прав и привилегий. Прежде чем возникнет социальный конфликт, прежде чем враждебное отношение станет действием, менее привилегированная группа должна осознать, что она на самом деле чего-то лишена. Она должна прийти к убеждению, что лишена привилегий, на которые вправе претендовать. Она должна отвергнуть любое обоснование существующего распределения прав и привилегий. Изменения в степени согласия с существующим распределением власти, богатства и статуса тесно связаны с изменениями в отборе референтных групп в изменяющихся социальных условиях (24, с. 57).

Во втором подразделе настоящей книги приводился достаточно емкий материал, указывающий не только на исторически происходящее, по меньшей мере, в рамках существующей капиталистической миросистемы несправедливое распределение и использование ресурсов, благ и прав, но и на осознание этого миллиардами людей. Убедительным примером легализации такой глобальной несправедливости является оценка распределения «благ земных», прозвучавшая еще в 1914 году из уст Уинстона Черчилля, которую приводит в одной из своих последних работ известный американский социолог Ноам Хомски. «Мы не юный народ, – пишет У. Черчилль в официальном обращении к кабинету министров Великобритании, – с невинной историей и скудным наследием. Мы сосредоточили в своих руках…