"Nobody's in," she said. "Mr. Wolfshiem's gone to Chicago."
The first part of this was obviously untrue, for someone had begun to whistle "The Rosary," tunelessly, inside.
"Please say that Mr. Carraway wants to see him."
|
— Никого нет, — сказала она. — Мистер Вулфшим уехал в Чикаго.
Первое из этих утверждений явно не соответствовало действительности, так как за перегородкой кто-то стал фальшиво насвистывать "Розовый куст".
— Будьте добры сказать мистеру Вулфшиму, что его хочет видеть мистер Каррауэй.
|
"I can't get him back from Chicago, can I?"
At this moment a voice, unmistakably Wolfshiem's, called "Stella!" from the other side of the door.
"Leave your name on the desk," she said quickly. "I'll give it to him when he gets back."
|
— Как же это я ему скажу, если он в Чикаго?
В эту минуту из-за двери позвали: "Стелла!" — и я сразу узнал голос Вулфшима.
— Оставьте на столике вашу карточку, — поспешно сказала женщина. — Он вернется, я ему передам.
|
"But I know he's there."
She took a step toward me and began to slide her hands indignantly up and down her hips.
"You young men think you can force your way in here any time," she scolded. "We're getting sickantired of it. When I say he's in Chicago, he's in Chicago."
|
— Послушайте, я же знаю, что он здесь.
Она шагнула вперед, негодующе подбоченясь.
— — Повадились тоже врываться сюда когда вздумается, — заговорила она сердито. — Покою нет от вашего брата. Раз я говорю, он в Чикаго, значит, он в Чикаго.
|
I mentioned Gatsby.
"Oh—h!" She looked at me over again. "Will you just—What was your name?"
|
Я назвал имя Гэтсби.
— О-о! — Она снова на меня посмотрела. — Тогда погодите минутку. Как вы сказали, ваша фамилия?
|
She vanished. In a moment Meyer Wolfshiem stood solemnly in the doorway, holding out both hands. He drew me into his office, remarking in a reverent voice that it was a sad time for all of us, and offered me a cigar.
|
Она исчезла. Мгновение спустя Мейер Вулфшим стоял на пороге, скорбным жестом протягивая ко мне руки. Он увлек меня в свой кабинет, сказал почтительно приглушенным голосом, что сегодня печальный день для всех нас, и предложил мне сигару.
|
"My memory goes back to when I first met him," he said. "A young major just out of the army and covered over with medals he got in the war. He was so hard up he had to keep on wearing his uniform because he couldn't buy some regular clothes. First time I saw him was when he come into Winebrenner's poolroom at Forty-third Street and asked for a job. He hadn't eat anything for a couple of days. 'come on have some lunch with me,' I sid. He ate more than four dollars' worth of food in half an hour."
|
— Помню, каким он был, когда мы с ним встретились впервые, — заговорил он, усевшись. — Молодой майор, только что из армии, весь в медалях, полученных на фронте. И ни гроша в кармане — он все еще ходил в военной форме, так как ему не на что было купить штатский костюм. Первый раз я его увидал в бильярдной Уайнбреннера на Сорок третьей улице, куда он зашел попросить какой-нибудь работы. Он уже несколько дней буквально голодал. Я его пригласил позавтракать со мной, так поверите ли — он за полчаса наел на четыре доллара с лишним.
|
"Did you start him in business?" I inquired.
"Start him! I made him."
"Oh."
|
— И вы помогли ему стать на ноги? — спросил я.
— Помог? Я его человеком сделал!
— М-м...
|
"I raised him up out of nothing, right out of the gutter. I saw right away he was a fine-appearing, gentlemanly young man, and when he told me he was an Oggsford I knew I could use him good. I got him to join up in the American Legion and he used to stand high there. Right off he did some work for a client of mine up to Albany. We were so thick like that in everything."—he held up two bulbous fingers——" always together."
|
— Я его вытащил из грязи, из ничтожества. Вижу: молодой человек, красивый, обходительный, а когда он еще мне сказал, что учился в Оксворте, я сразу сообразил, что от него может быть прок. Заставил его вступить в Американский легион, он там быстро выдвинулся. А тут дело для него нашлось, у одного моего клиента в Олбани. Мы с ним были как два пальца на одной руке. — Вулфшим поднял два толстых пальца. — Где один, там и другой.
|
I wondered if this partnership had included the World's Series transaction in 1919.
"Now he's dead," I said after a moment. "You were his closest friend, so I know you'll want to come to his funeral this afternoon."
"I'd like to come."
"Well, come then."
|
Интересно, подумал я, действовало ли это содружество во время истории с "Уорлд Сириз" в 1919 году.
— А теперь он умер, — сказал я. — И вы, как его ближайший друг, приедете сегодня на похороны.
— Да, я бы очень хотел приехать, — сказал он.
— Вот и приезжайте.
|
The hair in his nostrils quivered slightly, and as he shook his head his eyes filled with tears.
"I can't do it—I can't get mixed up in it," he said.
"There's nothing to get mixed up in. It's all over now."
|
Волосы у него в ноздрях зашевелились, на глазах выступили слезы, и он покачал головой.
— Не могу, мне в такие истории лучше не впутываться, — сказал он.
— А никакой истории и нет. Теперь все уже кончено.
|
"When a man gets killed I never like to get mixed up in it in any way. I keep out. When I was a young man it was different—if a friend of mine died, no matter how, I stuck with them to the end. You may think that's sentimental, but I mean it—to the bitter end."
|
— Если человек умирает не своей смертью, я всегда стараюсь не впутываться. Держусь в стороне. Вот был я помоложе — тогда другое дело; уж если у меня умирал друг, все равно как, я его не покидал до конца. Можете считать меня сентиментальным, но так уж оно было: до самого конца.
|
I saw that for some reason of his own he was determined not to come, so I stood up.
"Are you a college man?" he inquired suddenly.
For a moment I thought he was going to suggest a "gonnegtion," but he only nodded and shook my hand.
|
Мне стало ясно, что по каким-то причинам он твердо решил на похороны не ездить, и я встал.
— Вы окончили университет? — ни с того ни с сего спросил он.
Я было подумал, что сейчас речь пойдет о "кхонтактах", но он только кивнул и с чувством пожал мне руку.
|
"Let us learn to show our friendship for a man when he is alive and not after he is dead," he suggested. "After that my own rule is to let everything alone."
|
— Важно быть человеку другом, пока он жив, а не тогда, когда он уже умер, — заметил он. — Мертвому это все ни к чему — лично я так считаю.
|
When I left his office the sky had turned dark and I got back to West Egg in a drizzle. After changing my clothes I went next door and found Mr. Gatz walking up and down excitedly in the hall. His pride in his son and in his son's possessions was continually increasing and now he had something to show me.
|
Когда я вышел от Вулфшима, небо было обложено тучами, и в Уэст-Эгг я вернулся под накрапывающим дождем. Наскоро переодевшись, я пошел на виллу. В холле мистер Гетц взволнованно расхаживал из угла в угол. Он все больше и больше гордился сыном и сыновним богатством и, как видно, ждал меня, чтобы мне что-то показать.
|
"Jimmy sent me this picture." He took out his wallet with trembling fingers. "Look there."
|
— Эту карточку Джимми мне прислал. — Он дрожащими пальцами вытащил бумажник. — Вот, посмотрите.
|
It was a photograph of the house, cracked in the corners and dirty with many hands. He pointed out every detail to me eagerly. "Look there!" and then sought admiration from my eyes. He had shown it so often that I think it was more real to him now than the house itself.
|
Это была фотография виллы, замусоленная и истертая по краям. Старик возбужденно тыкал в нее пальцем, указывая то на одну, то на другую подробность. "Вот, посмотрите!" И каждый раз оглядывался на меня, ожидая восхищения. Он так привык показывать всем эту фотографию, что, вероятно, она для него была реальнее самой виллы.
|
"Jimmy sent it to me. I think it's a very pretty picture. It shows up well."
"Very well. Had you seen him lately?"
|
— Это мне Джимми прислал. По-моему, очень хорошая карточка. На ней все так красиво.
— Да, очень красиво. А вы давно виделись с ним?
|
"He come out to see me two years ago and bought me the house I live in now. Of course we was broke up when he run off from home, but I see now there was a reason for it. He knew he had a big future in front of him. And ever since he made a success he was very generous with me."
|
— Он ко мне приезжал два года назад и купил мне дом, в котором я теперь живу. Оно конечно, нам нелегко пришлось, когда он сбежал из семьи, но я теперь вижу, что он был прав. Он знал, что его ожидает большое будущее. А уж как он вышел в люди, так ничего для меня не жалел.
|
He seemed reluctant to put away the picture, held it for another minute, lingeringly, before my eyes. Then he returned the wallet and pulled from his pocket a ragged old copy of a book called HOPALONG CASSIDY.
|
Ему явно не хотелось расставаться с фотографией, и он медлил, держа ее у меня перед глазами. Наконец он убрал ее в бумажник и взамен вытащил из кармана старую, растрепанную книжонку, озаглавленную: "Прыг-скок, Кэссиди".
|
"Look here, this is a book he had when he was a boy. It just shows you."
He opened it at the back cover and turned it around for me to see. On the last fly-leaf was printed the word SCHEDULE, and the date September 12, 1906. and underneath:
|
— Вот, смотрите, это сохранилось с тех пор, как он был еще мальчишкой. Оно о многом говорит.
Он раскрыл книжку с конца и повернул так, чтобы мне было видно. На последнем чистом листе было выведено печатными буквами: "РАСПИСАНИЕ" и рядом число: "12 сентября 1906 года". Под этим стояло:
|
Rise from bed . . . . . . . . . . . . . . . . 6.00 A.M. Dumbbell exercise and wall-scaling . . . . . . 6.15-6.30 " Study electricity, etc . . . . . . . . . . . . 7.15-8.15 " Work . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8.30-4.30 P.M. Baseball and sports . . . . . . . . . . . . . 4.30-5.00 " Practice elocution, poise and how to attain it 5.00-6.00 " Study needed inventions . . . . . . . . . . . 7.00-9.00 "
|
Подъем.............................6.00 утра
Упражнения с гантелями и перелезанье через стену...6.15 — 6.30
Изучение электричества и пр........................7.15 — 8.15 Работа............. ..... 8.30 — 4.30 Бейсбол и спорт............................. 4.30 — 5.00 Упражнения в красноречии и выработка осанки....... 5.00 — 6.00 Обдумывание нужных изобретений.................... 7.00 — 9.00
|
GENERAL RESOLVES No wasting time at Shafters or [a name, indecipherable] No more smokeing or chewing Bath every other day Read one improving book or magazine per week Save $5.00 {crossed out} $3.00 per week Be better to parents
|
ОБЩИЕ РЕШЕНИЯ
Не тратить время на Штефтерса и {(имя неразборчиво)}
Бросить курить и жевать резинку
Через день принимать ванну
Каждую неделю прочитывать одну книгу или журнал для общего развития
Каждую неделю откладывать 5 дол {(зачеркнуто)} 3 дол.
Лучше относиться к родителям.
|
"I come across this book by accident," said the old man. "It just shows you, don't it?"
"It just shows you."
|
— Мне это попалось на глаза случайно, — сказал старик. — Но это о многом говорит, верно?
— Да, о многом.
|
"Jimmy was bound to get ahead. He always had some resolves like this or something. Do you notice what he's got about improving his mind? He was always great for that. He told me I et like a hog once, and I beat him for it."
|
— Он бы далеко пошел, Джимми. Бывало, как уж решит что-нибудь, так не отступит. Вы обратили внимание, как у него там написано — для общего развития. Это у него всегда была особая забота. Он мне раз сказал, что я ем, как свинья, я его еще отодрал тогда за уши.
|
He was reluctant to close the book, reading each item aloud and then looking eagerly at me. I think he rather expected me to copy down the list for my own use.
|
Ему не хотелось закрывать книгу, он вслух перечитывал одну запись за другой, и каждый раз пытливо оглядывался на меня. Подозреваю, он ждал, что я захочу списать эти записи себе для руководства.
|
A little before three the Lutheran minister arrived from Flushing, and I began to look involuntarily out the windows for other cars. So did Gatsby's father. And as the time passed and the servants came in and stood waiting in the hall, his eyes began to blink anxiously, and he spoke of the rain in a worried, uncertain way. The minister glanced several times at his watch, so I took him aside and asked him to wait for half an hour. But it wasn't any use. Nobody came.
|
Без четверти три явился лютеранский священник из Флашинга, и я невольно начал поглядывать в окно — не подъезжают ли другие автомобили. Смотрел в окно и отец Гэтсби. А когда время подошло к трем и в холле уже собрались в ожидании слуги, старик беспокойно заморгал глазами и стал бормотать что-то насчет дождливой погоды. Я заметил, что священник косится на часы, и, отведя его в сторонку, попросил подождать еще полчаса. Но это не помогло. Никто так и не приехал.
|
About five o'clock our procession of three cars reached the cemetery and stopped in a thick drizzle beside the gate—first a motor hearse, horribly black and wet, then Mr. Gatz and the minister and I in the limousine, and a little later four or five servants and the postman from West Egg in Gatsby's station wagon, all wet to the skin. As we started through the gate into the cemetery I heard a car stop and then the sound of someone splashing after us over the soggy ground. I looked around. It was the man with owl-eyed glasses whom I had found marvelling over Gatsby's books in the library one night three months before.
|
Около пяти часов наш кортеж из трех машин добрался до кладбища и остановился под дождем у ворот — впереди катафалк, отвратительно черный и мокрый, за ним лимузин, в котором ехали мистер Гетц, священник и я, и, наконец, многоместный открытый "форд" Гэтсби со слугами и уэст-эггским почтальоном, промокшими до костей. Когда мы уже вошли на кладбище, я услышал, как у ворот остановилась еще машина и кто-то заспешил нам вдогонку, шлепая второпях по лужам. Я оглянулся. Это был тот похожий на филина человек в очках, которого я однажды, три месяца тому назад, застиг изумленно созерцающим книжные полки в библиотеке Гэтсби.
|
I'd never seen him since then. I don't know how he knew about the funeral, or even his name. The rain poured down his thick glasses, and he took them off and wiped them to see the protecting canvas unrolled from Gatsby's grave.
|
Ни разу с тех пор я его не встречал. Не знаю, как ему стало известно о похоронах, даже фамилии его не знаю. Струйки дождя стекали по его толстым очкам, и он снял и протер их, чтобы увидеть, как над могилой Гэтсби растягивают защитный брезент.
|
I tried to think about Gatsby then for a moment, but he was already too far away, and I could only remember, without resentment, that Daisy hadn't sent a message or a flower. Dimly I heard someone murmur, "Blessed are the dead that the rain falls on," and then the owl-eyed man said "Amen to that," in a brave voice.
|
Я старался в эту минуту думать о Гэтсби, но он был уже слишком далек, и я только вспомнил, без всякого возмущения, что Дэзи так и не прислала ни телеграммы, ни хотя бы цветов. Кто-то за моей спиной произнес вполголоса: "Блаженны мертвые, на которых падает дождь", и Филин бодро откликнулся: "Аминь".
|
We straggled down quickly through the rain to the cars. Owl-eyes spoke to me by the gate.
"I couldn't get to the house," he remarked.
"Neither could anybody else."
|
Мы в беспорядке потянулись к машинам, дождь подгонял нас. У самых ворот Филин заговорил со мной.
— Мне не удалось поспеть к выносу.
— Никому, видно, не удалось.
|
"Go on!" He started. "Why, my God! they used to go there by the hundreds." He took off his glasses and wiped them again, outside and in.
"The poor son-of-a-bitch," he said.
|
— Вы шутите! — Он чуть ли не подскочил — Господи боже мой! Да ведь у него бывали сотни людей!
Он опять снял очки и тщательно протер их, с одной стороны и с другой.
— Эх, бедняга! — сказал он.
|
One of my most vivid memories is of coming back West from prep school and later from college at Christmas time. Those who went farther than Chicago would gather in the old dim Union Station at six o'clock of a December evening, with a few Chicago friends, already caught up into their own holiday gayeties, to bid them a hasty good-by. I remember the fur coats of the girls returning from Miss This-or-that's and the chatter of frozen breath and the hands waving overhead as we caught sight of old acquaintances, and the matchings of invitations: "Are you going to the Ordways'? the Herseys'? the Schultzes'?" and the long green tickets clasped tight in our gloved hands. And last the murky yellow cars of the Chicago, Milwaukee and St. Paul railroad looking cheerful as Christmas itself on the tracks beside the gate.
|
Одно из самых ярких воспоминаний моей жизни — это поездки домой на рождественские каникулы, сперва из школы, поздней — из университета. Декабрьским вечером все мы, кому ехать было дальше Чикаго, собирались на старом, полутемном вокзале Юнион-стрит; забегали наспех проститься с нами и наши друзья чикагцы, уже закружившиеся в праздничной кутерьме. Помню меховые шубки девочек из пансиона мисс Такой-то или Такой-то, пар от дыхания вокруг смеющихся лиц, руки, радостно машущие завиденным издали старым знакомым, разговоры о том, кто куда приглашен ("Ты будешь у Ордуэев? У Херси? У Шульцев?"), длинные зеленые проездные билеты, зажатые в кулаке. А на рельсах, против выхода на платформу, — желтые вагоны линии Чикаго — Милуоки — Сент-Пол, веселые, как само Рождество.
|
When we pulled out into the winter night and the real snow, our snow, began to stretch out beside us and twinkle against the windows, and the dim lights of small Wisconsin stations moved by, a sharp wild brace came suddenly into the air. We drew in deep breaths of it as we walked back from dinner through the cold vestibules, unutterably aware of our identity with this country for one strange hour, before we melted indistinguishably into it again.
|
И когда, бывало, поезд тронется в зимнюю ночь, и потянутся за окном настоящие, наши снега, и мимо поплывут тусклые фонари висконсинских полустанков, воздух вдруг становился совсем другой, хрусткий, ядреный. Мы жадно вдыхали его в холодных тамбурах на пути из вагона-ресторана, остро чувствуя, что кругом все родное, — но так длилось всего какой-нибудь час, а потом мы попросту растворялись в этом родном, привычно и нерушимо.
|
That's my Middle West—not the wheat or the prairies or the lost Swede towns, but the thrilling returning trains of my youth, and the street lamps and sleigh bells in the frosty dark and the shadows of holly wreaths thrown by lighted windows on the snow. I am part of that, a little solemn with the feel of those long winters, a little complacent from growing up in the Carraway house in a city where dwellings are still called through decades by a family's name. I see now that this has been a story of the West, after all—Tom and Gatsby, Daisy and Jordan and I, were all Westerners, and perhaps we possessed some deficiency in common which made us subtly unadaptable to Eastern life.
|
Вот это и есть для меня Средний Запад — не луга, не пшеница, не тихие городки, населенные шведами, а те поезда, что мчали меня домой в дни юности, и сани с колокольцами в морозных сумерках, и уличные фонари, и тени гирлянд остролиста на снегу, в прямоугольниках света, падающие из окон. И часть всего этого — я сам, немножко меланхоличный от привычки к долгой зиме, немножко самонадеянный от того, что рос я в каррауэевском доме, в городе, где и сейчас называют дома по имени владельцев. Я вижу теперь, что, в сущности, у меня получилась повесть о Западе, — ведь и Том, и Гэтсби, и Дэзи, и Джордан, и я — все мы с Запада, и, быть может, всем нам одинаково недоставало чего-то, без чего трудно освоиться на Востоке.
|
Even when the East excited me most, even when I was most keenly aware of its superiority to the bored, sprawling, swollen towns beyond the Ohio, with their interminable inquisitions which spared only the children and the very old—even then it had always for me a quality of distortion. West Egg, especially, still figures in my more fantastic dreams. I see it as a night scene by El Greco: a hundred houses, at once conventional and grotesque, crouching under a sullen, overhanging sky and a lustreless moon. In the foreground four solemn men in dress suits are walking along the sidewalk with a stretcher on which lies a drunken woman in a white evening dress. Her hand, which dangles over the side, sparkles cold with jewels. Gravely the men turn in at a house—the wrong house. But no one knows the woman's name, and no one cares.
|
Даже и тогда, когда Восток особенно привлекал меня, когда я особенно ясно отдавал себе отчет в его превосходстве над жиреющими от скуки, раскоряченными городишками за рекой Огайо, где досужие языки никому не дают пощады, кроме разве младенцев и дряхлых стариков, — даже и тогда мне в нем чудилось какое-то уродство. Уэст-Эгг я до сих пор часто вижу во сне. Это скорей не сон, а фантастическое видение, напоминающее ночные пейзажи Эль Греко: сотни домов банальной и в то же время причудливой архитектуры, сгорбившихся под хмурым, низко нависшим небом, в котором плывет тусклая луна; а на переднем плане четверо мрачных мужчин во фраках несут носилки, на которых лежит женщина в белом вечернем платье. Она пьяна, ее рука свесилась с носилок, и на пальцах холодным огнем сверкают бриллианты. В сосредоточенном безмолвии мужчины сворачивают к дому — это не тот, что им нужен. Но никто не знает имени женщины, и никто не стремится узнать.
|
Достарыңызбен бөлісу: |
