Только звезды нейтральны

* * *

* * *

Задолго до начала новой большой операции командующий Ленинградским фронтом генерал Л. А. Говоров вызвал к себе командующих армиями, представителей флота и объявил, что в середине января 1944 года решено начать крупное наступление, «прогрызть» пресловутый немецкий северный вал, сокрушить врага у стен Ленинграда и погнать его дальше — на запад.

— Готовы ли вы к этому?

Командующие армиями доложили, что готовы. Когда дошла очередь до моряков, Трибуц заявил:

— Флот тоже готов! Противник теперь все больше зависит от своих морских коммуникаций, и потому очень важно их нарушать, срывать подвоз войск, боевой техники, железа и никеля из Финляндии и Швеции для немецкой промышленности. Правда, в море пока нет крупных баталий, — заметил Владимир Филиппович. — Мы выдвинулись в среднюю часть Финского залива, имеем там базы на островах Лавенсаари, Сескар. Держим врага в постоянном напряжении.

Трибуц заверил, что Балтийский флот имеет все необходимое для участия в предстоящем наступлении, [476] Командующий фронтом поставил морякам задачу: прикрывать с моря фланги наших армий, огнем морской артиллерии и авиации разрушать узлы обороны противника. А пока — и это первоочередное дело — перебросить армейские соединения с техникой на ораниенбаумский плацдарм, откуда будет наноситься главный удар.

И поскольку это задача номер один, все силы должны быть брошены на обеспечение перевозок.

Ноябрь — декабрь самое что ни на есть плохое время года для Ленинграда: осень уходит, а зима еще не пришла. К тому же флот не имел специальных кораблей, а транспорты с большой осадкой не пустишь по мелководному фарватеру: того и гляди, застрянут где-то посреди залива и станут мишенью для немецкой артиллерии.

Однако вступал в действие важнейший фактор — время. Время потерять — все потерять! В. Ф. Трибуц приказал собрать все, что было на плаву и могло двигаться: буксиры, баржи, даже маленькие пароходики — «речные трамваи» в мирное время, бегавшие по Неве от Дворцовой набережной до парка культуры и отдыха, — даже они были мобилизованы. Разумеется, вместе со своими капитанами, инженерами-механиками, матросами, людьми, казалось, совсем не военными, но в этой обстановке не было разницы, и они стали бойцами.

«Летучие голландцы», как называл их В. Ф. Трибуц, ходили по ночам. Целая флотилия судов грузилась войсками и техникой в Ленинграде либо у Лисьего Носа и успевала за ночь дойти до Ораниенбаума, разгрузиться на пятачке и вернуться обратно. На тот случай, если конвой будет обнаружен и противник откроет огонь, морские артиллеристы были готовы вступить в контрбатарейную борьбу, а летчики-ночники могли нанести по батареям противника удары с воздуха. Не обошлось тут и без участия катеров-дымозавесчиков из дивизиона Н. Н. Амелько. Они сопровождали корабли. Как только появлялась малейшая опасность, чаще всего это бывало уже на самых подступах к Ораниенбауму, дымы окутывали корабли с войсками и техникой. Ох и сколько же ночей провел Николай Николаевич на ходовом мостике флагманского корабля в постоянном напряжении и тревоге. А днем тоже было не до отдыха: проверка техники, заправка аппаратуры, организационные дела... Так и мотались люди сутки за сутками, [477] Как-то пришел к ним командующий флотом, увидел: теснота немыслимая, приклонить голову негде, посочувствовал и говорит:

— В моем распоряжении два больших катера ЯМБ. Отныне они ваши!..

Амелько несказанно обрадовался. Так два больших комфортабельных штабных катера с мягкими диванами, кухней, посудой стали плавучей казармой для моряков дымозавесчиков, где они жили, питались и отдыхали после ночных походов.

Начиная с 5 по 20 ноября 1943 года пятнадцать суток шли конвои. Все это время командующий флотом работал без устали. Днем формировались конвои, все проверялось, согласовывалось, а ночи были самым ответственным и напряженным временем, когда решался успех самого дела. За 15 суток без единой потери было переброшено 30 тысяч воинов, 47 танков, около 1400 машин, 400 орудий и минометов, 3 тысячи лошадей, почти 10 тысяч тонн боезапаса и других грузов...

Все время на свежем воздухе, на бешеном осеннем ветру, постоянное нервное напряжение... Не выдержал организм, В. Ф. Трибуц слег с воспалением легких. У постели больного, как и в штабе флота, стояли телефоны, и связь с окружающей жизнью не прерывалась ни на одну минуту, как не прекращалась работа по подготовке предстоящего наступления.

В один из дней к В. Ф. Трибуцу на квартиру приехал начальник штаба фронта генерал-лейтенант Д. М. Гусев.

— Командующий фронтом просит продолжать перевозки, — сообщил он. — В ближайшие две недели нужно снова перебросить большое число войск.

Трибуц подумал: ведь Невскую губу уже затянуло льдом. Все осложняется. Но не высказал своих опасений, наоборот, полный решимости, заявил:

— Раз нужно, сделаем!

И началась поистине ледовая одиссея. Помимо льда, задули ветры, противник обстреливал Кронштадт и те самые места, где скапливались войска для дальнейшей переправы.

Можно понять беспокойство, охватившее командующего, и он, еще не справившись с болезнью, поднялся, чтобы руководить перевозками. [478]

Все мало-мальски подходящие плавсредства стянули в Ленинград — буксиры, заградители, озерные и речные баржи — и пустили в дело. Но, вползая в лед, они порой теряли винты и рули. Мог прийти на помощь ледокол «Ермак», но для него слишком малы глубины и велика опасность сесть на мель. Комфлотом раздумывает. Что делать? Как быть? И наконец принял смелое и, прямо сказать, рискованное решение — использовать быстроходные тральщики. Их мало. Они для флота — на вес золота. К тому же у них слабые корпуса. Но ничего не поделаешь, другого выхода не было, пустили их пробивать лед, проводить флотилии судов с войсками.

Суда грузюшсь в Ленинграде и шли, держа курс на Ораниенбаум. Туда — обратно, туда — обратно...

Постепенно темп перевозок возрастал. По решению командующего, грузились уже в двух местах: в Ленинграде и Лисьем Носу. И быстроходные тральщики, а вслед за ними и остальные суда медленно, но верно пробивались к цели. Штормовые ветры вызывали подвижку льда. К адмиралу Трибуцу летели по радио тревожные донесения: «Застрял во льдах. Прошу помощи!» Комфлотом немедленно посылал на выручку буксиры. Но что стоили эти часы и минуты тревожных ожиданий известий с судов, терпящих бедствие?! Благо сказывалось воспитание моряков, действовал неписаный закон войны: сам погибай, а товарища выручай. Так поступил комсомолец Михайлов, спустившись в холодную воду, а за ним и другие моряки подтянули трос к застрявшей барже и помогли выручить людей. А на следующую ночь опять беда. И куда более серьезная. При подвижке льдов зажало целый караван — восемнадцать судов сразу. А ведь там солдаты, боевая техника. Всю ночь пытались что-то сделать. Не получалось. Уже занималось утро. Трибуц позвонил командующему Военно-Воздушными Силами генералу Самохину: «Чем можете помочь?» В ходе обсуждения нашли выход: приказано Амелько поставить дымовые завесы — закрыть суда от немецких наблюдателей в Стрельне и Петергофе, береговикам открыть по противнику ураганный огонь и нанести с воздуха бомбовые удары. Решено — сделано. Не успели гитлеровцы понять, что происходит, почему вдруг такой шквал огня, как суда выбрались из ледового плена.

День ото дня обстановка в Финском заливе становилась [479] все более тяжелой, угрожающей. И судам приходилось труднее пробиваться к Ораниенбауму. Каждый рейс продолжался более полусуток. Тогда командующий флотом принял решение: перевозить войска не из Ленинграда, а из Лисьего Носа, что значительно ближе. С городских причалов грузы перебрасывались в Лисий Нос, а отсюда на плацдарм.

В. Ф. Трибуц прибыл в Лисий Нос и наблюдал за ходом погрузочных работ. «Все равно не поспеваем», — подумал он. И тут у него возникла новая идея: открыть еще одну ледовую трассу из Горской в Кронштадт и оттуда на машинах перебрасывать технику и людей дальше, в Ораниенбаум. В Кронштадте на полный ход заработала перевалочная база. Скрытно, совсем незаметно для противника перевозки были завершены до начала наступления.

Вспоминая это время, командующий 2-й ударной армией генерал армии И. И. Федюнинский впоследствии напишет: «Вряд ли можно припомнить в истории военного искусства подобный пример, когда переброска огромных масс людей и техники непосредственно в зоне наблюдения противника была бы проведена так скрытно и без потерь. Противник до самых последних дней не имел представления о масштабе перевозок, полагал, что мы перебрасываем войска с плацдарма в город, и, видимо, не придавал значения этой перегруппировке. Балтийцы обеспечивали скрытность своих действий искусным вождением кораблей, а сокрушительный огонь морских орудий отвлекал внимание противника»{6}.

Ивана Ивановича Федюнинского в шутку прозвали «генерал Январь». И впрямь за год до этого, тоже в январе 1943 года, его войска участвовали в прорыве блокады. Теперь они сосредоточились на малой земле Ораниенбаума для последнего решающего наступления, чтобы сокрушить остатки блокады.

В канун наступления он и адмирал Трибуц встретились и вместе переправлялись из Кронштадта в Ораниенбаум. Оба, вероятно, думали об одном: пришло время продиктовать противнику свою волю, оба были суровы, напряженны.

Накануне на Военном совете флота, с участием командиров соединений, руководящих политработников, командующий [480] нарисовал картину того, как мыслится участие флота в этой большой стратегической операции. И, закончив словами: «Мы вобьем осиновый кол в могилу противника», подумал, не слишком ли громко и хвастливо... Ему вспомнился канун войны, чрезмерная переоценка своих сил и протрезвление в осенние денечки сорок первого года.

Благо теперь другие времена. На Ораниенбаумском плацдарме было тесно от массы войск и техника была иная. И Балтийский флот пополнился малыми кораблями, получил необходимую технику, и главным образом новейшие самолеты.

В. Ф. Трибуц вместе с Федюнинским находились на наблюдательном пункте, откуда до переднего края было, что называется, рукой подать. Сюда были подтянуты все средства связи с фортами, береговыми батареями, кораблями, морской авиацией.

В преддверии того, что предстоит многодневная напряженная работа, Федюнинский советовал адмиралу отдохнуть, а сам глаз не сомкнул. Не спал и Трибуц. Еще и еще раз все проверял, уточнял, созванивался то с начальником штаба флота, то с командиром Кронштадтской базы, то с командующим Военно-Воздушными Силами...

Поскольку флот должен будет поддерживать не только 2-ю ударную армию генерала Федюнинского, но и 42-ю армию генерала Н. Н. Масленникова, которая начнет наступление из-под Пулкова, В. Ф. Трибуц принял решение — всю корабельную и береговую артиллерию объединить в пять групп. Первая будет сопровождать войска 2-й ударной армии, вторая, третья и четвертая должны участвовать в наступлении 42-й армии. Пятую группу составляла бригада морской железнодорожной артиллерии. Она была самой мощной, дальнобойной и скорострельной: шестьдесят три орудия могли за одну минуту выпустить на врага свыше двадцати трех тысяч килограмм металла. Ей-то и предстояло в первую очередь вскрывать долговременную оборону противника, разрушать узлы сопротивления и опорные пункты в тактической глубине обороны врага.

Сколько сил и времени потребовалось на подготовку материальной части, подвоза боеприпасов, «привязку» огневых позиций корабельной и морской железнодорожной артиллерии к местности! Не говоря уже о том, что [481] стрелять надо было не в божий свет как в копеечку, а предварительно разведать цели и составить плановые таблицы.

Последняя ночь была долгой, томительной. Поведение противника ничем особым не отличалось. С той стороны иногда постреливали, иногда в воздух взвивались ракеты, озаряя снежную целину.

В. Ф. Трибуц находился на наблюдательном посту артиллеристов, вблизи от переднего края.

— Вот видите, противник наш замысел, кажется, не разгадал, — сказал он.

— Тем лучше, — отозвался хозяин КП — подполковник Проскурин. — Значит, на нашей стороне внезапность.

Занимался рассвет. Погода ничего радостного не предвещала: хмурое, серое небо, плотной стеной нависали облака. Низко над землей проплывали клочья тумана.

Трибуц глянул в глазок перископа, чертыхнулся. Посмотрев на часы, сказал:

— Еще есть время, авось и пронесет...

Но и в девять часов утра ничего существенного не изменилось.

— Природа с нами не в ладах, — досадовал он, — а надо начинать.

И когда стрелка часов показала 9.35 — в воинские части, на форты, корабли, береговые батареи понеслась команда «огонь!».

Раньше всего засверкали огненные трассы «катюш», и тут же разразилась мощная артиллерийская гроза. Заухали, загремели, заговорили на разные голоса полевые пушки и более сотни морских орудий Кронштадта, форта «Красная Горка», линкора «Петропавловск» (много лет он назывался «Маратом»).

Трибуц слышал свист снарядов, видел темные облака дыма, вспыхивавшие на месте падения тяжелых снарядов, что вскрывали железобетонные укрепления противника, обстреливали штабы, батареи, лупили по скоплениям пехоты...

Шестьдесят пять минут длилась канонада. Стена густого дыма закрыла снежную равнину. Постепенно дым рассеивался, и стало видно, как из ближайших траншей солдаты устремляются в атаку.

Сюда, на НП, непрерывно поступали донесения:

— Пошли танки! — сообщали корректировщики огня [482] морской артиллерии, находившиеся в гуще наступающих войск. — Нужна огневая помощь.

Адмирал Трибуц следил по карте за ходом сражения и тут же отдавал приказания артиллеристам. Буквально через несколько минут, как эхо, доносился орудийный гром.

Едва успели выполнить заявку танкистов, как тут же послышался голос командира стрелкового корпуса А. И. Андреева:

— Товарищ адмирал! Прошу еще раз прополосовать огнем доты в районе...

И снова открывали огонь морские орудия.

Немцы ожесточенно сопротивлялись, переходили в контратаки. Весь день не затихала боевая страда. В итоге первая линия обороны была прорвана и наши войска под прикрытием огня пошли дальше...

В конце дня В. Ф. Трибуц разговаривал с начальником штаба фронта, и тот сообщил: несмотря на первые наши успехи, противник в районе Стрельны и Петергофа упорно сопротивляется. Адмирал приказал сосредоточить огонь на этих участках, после чего от сорока до семидесяти снарядов крупного калибра обрушилось на каждую цель. Огневые налеты повторялись много раз, пока генерал Андреев не передал: «Спасибо, морячки, крепко поддержали».

На следующий день должны были перейти в наступление войска с Пулковских высот, и адмирал Трибуц возвращался обратно в город. Он спешил на командный пункт генерала Говорова в Московском районе — в самом высоком здании много лет строившегося, так и недостроенного, Дома Советов. В отличие от НП на пятачке — тут была и оптика, и радиостанция, и другие виды современного управления войсками, благодаря чему визуально просматривался передний край.

— Артподготовка началась. Тысячи стволов фронта и флота сотрясали воздух, — рассказывал адмирал. — В грохоте канонады наши попытки разговаривать напоминали мимику актеров в немых фильмах. Меня, да и всех присутствующих здесь, восхищала удивительная сила огня, ритмичность, непрерывность и точность действий наших артиллеристов.

Комфлотом знал, что там, на Пулковских высотах, среди войск 42-й армии, перешедшей в наступление, были [483] гвардейцы стрелкового корпуса генерала Н. П. Симоняка, в 1941 году героически сражавшиеся на полуострове Ханко.

С утра стали поступать заявки от наступающих войск.

«Часов в одиннадцать меня попросили срочно оказать помощь: фашисты укрепились на одной из высот в районе Красного Села, упорно огрызались и задерживали наступление нашей пехоты, — вспоминает адмирал. — Я и раньше знал об этой, так называемой, цели № 23, но все же проверил свои предположения по телефону, вызвав командира четвертой артгруппы инженер-капитана первого ранга И. Д. Снитко. Он подтвердил мои сведения, и я поручил ему фундаментально заняться зловредным «орешком». Орудия 406-миллиметрового калибра вместе с артиллерией крейсера «Максим Горький» сумели его расколоть. На высоте вскоре взметнулся взрыв и возникло огромное пожарище. Как потом выяснилось, артиллеристы разрушили там железобетонный командный пункт, два долговременных сооружения и подняли в воздух склады боеприпасов. Несколько позже поступило приказание командующего фронтом подавить сопротивление противника в Малых Кабози и Виттолове. Эти цели, как и предыдущие, могли накрыть только орудия группы Снитко и линейного корабля «Октябрьская революция». Они ударили вместе. Пятисоткилограммовые снаряды разрушили ряд долговременных огневых точек, уничтожили много офицеров и солдат.

До штурма Кенигсберга я потом не наблюдал такого мощного огня и такой грандиозной концентрации артиллерии, — признался адмирал. — Вероятно, этот ленинградский день был внушителен не меньше, чем день сталинградской артиллерийской увертюры, начавшей разгром армии Паулюса. Орудия нашей железнодорожной артбригады открывали огонь 136 раз и выпустили при этом 7000 снарядов, а вся артиллерия флота провела 220 стрельб и выпустила 12 000 снарядов крупного калибра»{7}.

Прав маршал артиллерии Г. Ф. Одинцов, отметивший, что в военной истории едва ли имело место такое использование морской артиллерии для нужд наземных войск.

В первые дни наступления погода ограничила действия авиации, и все же наиболее подготовленные экипажи [484] морской авиации вылетели, обеспечивая наступающие войска. Штурмовики непрерывно висели над полем боя, вели огонь из пушек, пулеметов, реактивного оружия и сбрасывали на цели бомбы с взрывателями замедленного действия. А когда на одном из участков нашу пехоту остановила фашистская батарея, адмирал обратился к командующему ВВС:

— Михаил Иванович! Выручай...

И тут же снова вылетели штурмовики. Летчики Никулин и Максюта с бреющего полета штурмовали батарею, пока не заставили ее замолчать.

Михаил Иванович Самохин был всегда правой рукой командующего флотом. Теперь он проявлял исключительную оперативность, бросая авиацию то на прикрытие войск, то для ударов по танкам и артиллерийским батареям.

Наступление длилось не день и не два. Все это время командующий флотом находился на командном пункте командующего Ленинградским фронтом рядом с генералом Говоровым.

И как было в эту страдную пору не вспомнить события годовой давности, с которых все началось. То была первая попытка вырваться из стального кольца блокады, прорубить хотя бы узенький коридор, способный связать Ленинград с Большой землей. Семь дней и семь ночей (с 12 по 18 января 1943 года) комфлотом находился на своем КП, управляя огнем морской артиллерии, действиями морской пехоты, гордый сознанием, что и ханковцы, и тысячи других моряков с кораблей и частей флота, влившиеся в ряды армии, с успехом сражаются на главном направлении.

«Кто знает, был бы вообще возможен боевой наступательный январь 1944 года без того января 1943 года, когда войска Ленинградского и Волховского фронтов обрушились на левый фланг сильнейшей группировки гитлеровских армий «Север»{8}, — отмечал В. Ф. Трибуц.

Да, вероятно, он прав. В 1943 году была увертюра к тому грандиозному событию, что происходило теперь.

Благодаря точно скоординированным действиям армии и флота, пресловутый северный вал затрещал по всем швам, группировка врага была разгромлена. Фронт уходил все дальше и дальше от Ленинграда... [485]

После освобождения Петергофа — этой сокровищницы русской культуры — приехал туда адмирал Трибуц. Увидел почерневшие стены Петергофского дворца, останки знаменитых фонтанов, исчез бронзовый Самсон, раздирающий пасть льва, — немцы его распилили и бронзовые обломки увезли в Германию в качестве ценного сырья. Горько было видеть все это...

Корабли и морская артиллерия продолжали вести огонь на пределе своих возможностей, пока доставали до врага. Значительную часть времени командующий флотом находился на КП командующего Ленфронтом, управляя морской артиллерией и действиями балтийской авиации.

Только 27 января, когда было объявлено по радио о полном разгроме гитлеровских войск у стен Ленинграда, только тогда у него вырвался вздох облегчения. Еще раз подтвердилось, что армия и флот достигли полного взаимодействия, согласованной работы штабов, оперативного и тактического взаимодействия авиации и артиллерии флота с сухопутными войсками и фронтовой авиацией. Не напрасно разрабатывались совместные планы, обменивались оперативными группами, устанавливали единую систему опознавания, взаимной информации, единые карты целеуказания — вот благодаря чему Ленинградский фронт и Балтийский флот в ходе большой и сложной стратегической операции достигли успеха.

Вечером адмирал Трибуц стоял на палубе крейсера «Киров», окруженный моряками, наблюдая блеск ракет, слушая гром исторического салюта. От волнения у него на глазах были слезы. Возможно, в эти минуты тяжкие испытания блокады проносились перед ним. И было радостно сознавать, что победа есть и в ней не малая доля балтийских моряков и летчиков — его мужественных питомцев.

Счастливая пора! Фронт уходил все дальше на запад. В сводках Совинформбюро появлялись знакомые названия ленинградских пригородов: Ропша, Красное Село, Пушкин, Гатчина. А на правом фланге, с моря, еще нависала целая цепочка островов, так называемого, Бьеркского архипелага. Эти острова продолжали оставаться в руках противника и представляли немалую опасность для наших войск. Естественно, это озадачивало адмирала Трибуна. Флот не устраивало такое положение, при котором финны и немцы могли обстреливать фарватеры и [486] нарушать наши морские коммуникации из Кронштадта на запад, И штаб флота разрабатывал новые идеи командующего, который смотрел в завтрашний день...

Третью военную весну встречала Балтика, счастливую весну освобожденного Ленинграда. Флот восполнил боевые потери от бомбежек и артиллерийских обстрелов. Были не только отремонтированы корабли, но даже построены новые малотоннажные — тральщики и бронекатера, торпедные катера, малые и большие «охотники».

Готовилось крупное наступление на Карельском перешейке. Перед этим флот выполнял свою традиционную обязанность по переброске войск. Только теперь в обратном направлении — из Ораниенбаума в район Лисьего Носа. В. Ф. Трибун, лично руководивший перевозками, вспоминает: «Перед Ораниенбаумом эшелоны с марша направлялись в Верхний парк, где они ждали вызова на погрузку. Пирс на Лисьем Носу вдоль всей западной стороны маскировался сетями с камуфляжем. Надежно мы укрыли и трассу перевозок. Огромные клубящиеся тучи дыма тянулись за маневрировавшими катерами (имеются в виду опять же катера-дымозавесчики Н. Н. Амелько) и самолетами, вооруженными специальной аппаратурой».

Итак, с 4 по 8 июня 1944 года корабли скрытно перебросили на Карельский перешеек двадцать две тысячи воинов с полным вооружением.

Артиллеристы и летчики Балтики поддерживали наступление своих боевых друзей на Карельском перешейке. Встал вопрос об островах Бьеркского архипелага. Их еще занимали фашистские войска, что создавало известную опасность для приморского фланга нашей армии и тыла Ленинградского фронта.

Незадолго до Выборгской операции, о которой дальше пойдет речь, командующий Ленинградским фронтом маршал Л. А. Говоров повел разговор с командующим флотом о новых задачах для флота.

— Надо брать острова, — сказал он, указав на карте район Бьеркского архипелага.

— Мы это предвидели, — заявил В. Ф. Трибуц, — и для высадки десанта подготовили две бригады.

Он назвал номера дивизий и поспешил разъяснить, [487] что войска прошли специальную учебу, тренировались, привыкли к морской обстановке и прочее, на что Говоров не реагировал, только в его глазах была заметная лукавая улыбка. До конца выслушав Трибуца, он сказал:

— На эти дивизии вы не рассчитывайте. Они задействованы в другом месте, а у вас достаточно и людей, и боевой техники. Скажите спасибо, что мы вашу авиацию больше не используем. Значит, авиация, артиллерия, бригада морской пехоты. Чего же еще? Нащупайте у противника слабые места и бейте его.

После такой преамбулы Трибуц был несколько озадачен.

— Леонид Александрович, — пытался увещевать он. — Острова Выборгского залива сильно укреплены. Мы с ними имели дело еще в тридцать девятом году, и, надо признаться, — это крепкий орешек. Там точечные цели, а для уничтожения их требуются и техника, и люди...

— Согласен! Только пока ничем помочь не смогу. Управляйтесь своими силами, — повторил он.

На этом разговор завершился. Комфлотом приехал в штаб расстроенный, но делать нечего — закипела работа. Собрался Военный совет, явились командиры соединений, стали обсуждать, как справиться своими небольшими сухопутными силами. Было решено бригаду морской пехоты перебросить в район Койвисто, что совсем близко к району боевых действий, затем привести в готовность весь малый десантный флот — тендера, морские бронекатера, катера-дымозавесчики, провести их скрытно через узкий пролив Бьерке-Зунд, охраняемый артиллерийскими батареями противника. Не отрываясь от карты, обсуждали, где самое уязвимое место противника, куда высаживаться, чтобы достичь тактического успеха.

На другой день командующий прибыл в район предстоящих боев, остановился в маленькой деревушке, в ветхом деревянном домике, насквозь продуваемом со всех сторон бешеными ветрами.

Сюда вызвали офицеров. На стене висела карта Выборгского залива с крупными и мелкими островками, которые предстояло взять. Трибуц расположился за столом, а перед ним, на лавках, сидели командиры частей морской пехоты и соединений кораблей. Он рассказывал, как мыслит провести высадку. Юрий Федорович Ралль, командовавший Кронштадтским морским оборонительным [488] районом, сказал: «Сил достаточно, чтобы сбить противника с его укрепленных позиций и заставить отступать, а дальше будем наращивать удары».

Следующим поднялся и подошел к столу командир дивизиона дымозавесчиков Амелько. Едва он успел произнести несколько фраз, как домик затрясся, словно в лихорадке. Зазвенело стекло, с потолка посыпалась штукатурка. Все вскочили, кто-то крикнул: «Артобстрел! Надо рассредоточиться!» — — но его перекрыл властный голос командующего флотом: «Всем оставаться на местах!» Действительно, следующие снаряды упали в отдалении, с большим перелетом. Едва успев прийти в себя, люди увидели руку командующего флотом в крови. Надо же было такому случиться: один-единственный осколок, влетевший в окно, ранил В. Ф. Трибуца.

Произошло минутное замешательство. На помощь бросились офицеры. Трибуц сказал: «Не беспокойтесь, всего-то маленькая царапина», вынул носовой платок, положил на рану, тут же объявился санитар и сделал перевязку, командующий снова сел за стол, и разговор продолжался, как будто ничего не произошло.

Что смущало командующего — так это белые ночи, как в такую пору провести незаметно десантные тендера с войсками и техникой и точно рассчитать время высадки десанта минута в минуту, иначе не получится взаимодействие с авиацией: она или вылетит раньше времени, или позже, что Трибуц считал еще хуже.

И снова у командующего флотом наступили горячие денечки. Порой он не замечал, когда кончается ночь и наступает новый день. Он находился в этом районе большую часть времени в частях и соединениях, проверяя подготовку, координируя работу штабов — морских, авиационных, артиллерийских, а кроме того, непрерывно велась разведка района предстоящих боевых действий и результаты докладывались командующему. Выяснилось, что придется иметь дело с немалыми силами противника. Докладывали, что, кроме основательной противодесантной обороны — дзотов, траншей, береговых батарей, у противника еще и крупный островной гарнизон, а в шхерах прячутся два миноносца, канонерские лодки, десантные баржи, сторожевые корабли... Все это приходилось учитывать, на ходу вносить необходимые коррективы в общий план операции. [489] Настала пора действовать.

Внимание командующего флотом было приковано к району Хумалиоки — там сосредоточился Десант и все плавсредства, необходимые для высадки. Ю. Ф. Ралль, возглавлявший это хозяйство, непрерывно поддерживал связь с командующим. Он предложил пойти на маленькую военную хитрость и отвлечь внимание вражеского гарнизона: перед высадкой основных сил десанта направить в южную часть острова, так называемый, демонстративный десант. Цель его — привлечь к себе внимание, а тем временем под прикрытием дымовых завес, которые поставят корабли Амелько, в северной части острова произвести высадку основных сил. Выслушав Ралля, командующий произнес одно короткое слово: «Добро!» В дальнейшем задумка себя полностью оправдала. Все разыгрывалось как по нотам. Действительно, противник бросил все силы в южном направления, а тем временем десантники произвели высадку в северной части. Пользуясь тактической внезапностью, они захватили плацдарм. Правда, потом, после некоторой растерянности, противник собрал силы и перешел в контрнаступление.

Борьба была ожесточенной, с переменным успехом, пока подоспело подкрепление и не была пущена в дело наша авиация. Задача по освобождению Пиисари, а затем и других островов Бьеркского архипелага все же была выполнена. А это, помимо изгнания противника, открывало нашему флоту возможность пользоваться шхерным, так называемым стратегическим, фарватером, который тянется вдоль финских шхер до самого выхода в Балтийское море. Он меньше других районов был минирован, поскольку всю войну это была главная, наименее уязвимая коммуникация противника.

О том, что было дальше, автор может рассказать, основываясь на своих собственных наблюдениях, поскольку ему довелось при сем присутствовать...

С освобождением островов Бьеркского архипелага было сказано лишь первое слово. Теперь предстояло освободить острова Выборгского залива, занимавшие ключевые позиции: Тейкарсаари, Суоиионсаари и Равенсаари. После их взятия, по меткому определению В. Ф. Трибуца, «распахивались ворота», позволяя освобождать другие острова и превращать их в своеобразные [490] «пролеты моста» к северному берегу Выборгского залива. Но финны учли недавние уроки боев и усилили противодесантную оборону окопами, траншеями, пулеметными гнездами, артиллерийскими и минометными батареями, выставив множество мин на подходах к этим трем островам. Кроме всего прочего, в шхерных базах находились корабли разных классов, начиная с эскадренных миноносцев и до подводных лодок и торпедных катеров. Так в общих чертах складывалась обстановка, заставившая командующего флотом страховать высадку десанта с учетом самых неожиданных осложнений.

На этот раз флот взаимодействовал с 59-й армией Ленинградского фронта. Когда Трибуц прибыл в Кайсалахти на командный пункт генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова, то командарм первым долгом спросил, чем он, адмирал, располагает. Владимир Филиппович стал перечислять: триста бомбардировщиков и штурмовиков, морские бронекатера с танковыми башнями, артиллерийские бронированные катера-»охотники», торпедные катера и, разумеется, десантные суда. Видимо, это произвело на генерала впечатление, ибо, как свидетельствует адмирал, Коровников сказал: «Солидно, солидно...»

Теперь позволю себе маленькое отступление. Накануне начала операции мне было поручено связаться с В. Ф. Трибуцем, быть на его КП, соответственно осветить это событие. Признаться, я огорчился, позвонив в штаб флота и узнав, что командующий уже там.

Приехав в Койвисто, я почувствовал близость грозы. Как стало известно, была пробная высадка на Тейкарсаари, она не увенчалась успехом, противник успел собрать все силы в кулак и обрушить их на десантников, те вынуждены были отступить. Теперь предстояла новая фаза боев.

В. Ф. Трибуца я нашел на мысе полуострова Пулсниеми, В защитном комбинезоне, с биноклем на груди, казалось, в нем ничего морского и тем более адмиральского, он ничем не отличался от десантников, которых я видел во время посадки на суда. Эту поляну, с которой просматривался Выборгский залив, командным пунктом можно назвать условно. Никакой особой защиты здесь не было.

Трибуц расположился за гигантским гранитным валуном выше человеческого роста. И ничего, кроме карт и телефонов, вокруг него не было. [491]

В нескольких десятках метров отсюда, в землянке, располагался штаб Кронштадтского морского оборонительного района, откуда отдавались команды на корабли. Рядом с нами, чуть впереди, — это я потом уже обнаружил, — стояла артиллерийская батарея, пушки, замаскированные ветками, и солдаты возле своих детищ в ожидании команды открыть огонь.

Поначалу была тишина, голубое небо, тихое, ни малейшего шороха воды — этакая странная идиллия. Только слышался глухой отрывистый и всегда повелительный голос адмирала:

— Михаил Иванович, скоро концерт начнется? Это было обращение к командующему авиацией генералу М. И. Самохину.

Должно быть, Самохин ответил положительно, потому что Владимир Филиппович довольно улыбнулся:

— Ну очень хорошо. Я так и знал!

Долго велись переговоры с Раллем насчет того, чтобы иметь в резерве корабли на случай необходимой помощи. Ралля адмирал называл на «вы» с особой почтительностью и уважением. Он был старше Трибуца, воспитал не одно поколение моряков, считался одним из крупных специалистов на флоте, был ценим и уважаем. Впоследствии, в трудах адмирала Трибуца, мы найдем и такое признание: «Мнение Юрия Федоровича (Ралля. — Н. М.) было для меня всегда ценно. Я привык прислушиваться к его умным советам еще тогда, когда он был начальником штаба флота».

В последние часы и даже минуты адмирал поддерживал связь по телефону со своими подчиненными, в том числе с артиллеристами дальнобойных пушек, прикативших из Ленинграда на платформах, что называется, своим ходом.

Десанты должны были высаживаться одновременно на всех трех островах. А на тот случай, если противник попытается ввести в бой свои морские силы, стояли в готовности наши торпедные катера отряда прикрытия, ими командовал капитан второго ранга И. М. Зайдулин.

Адмирал еще раз убедился, что все на своих местах, все находится в полной готовности.

Еще какое-то короткое время можно было наслаждаться тишиной, хотя катера и десантные тендера с людьми и техникой уже двигались, держа курс на острова, [492] противник их не обнаружил. Но вот в какой-то миг в небе появились наши штурмовики и бомбардировщики, они пронеслись над нами, и буквально через минуту-две донеслись громы взрывов бомб. Даже без бинокля отчетливо виделись столбы густого черного дыма, взлетевшие над островом Теркарсаари, что был самым ближним к нам...

Адмирал, не отрываясь от бинокля, долго и сосредоточенно рассматривал, что там впереди. Вскоре над водой поплыло облако дыма — это катера-дымозавесчики под командованием лихого Николая Николаевича Амель-ко сделали свое дело. Воздух наполнился гулом самолетов, громом артиллерии, взрывами на острове и тарахтением моторов, тендеров и бронекатеров. Противник не дремал. Его батареи открыли ураганный огонь. Несколько снарядов взорвались поблизости от валунов, и тогда член Военного совета А. Д. Вербицкий крикнул нам: «Ложитесь, дураков осколки любят». Обстрел еще не кончился, как пришло известие, что шоферы командующего и члена Военного совета ранены, им оказана помощь.

В. Ф. Трибуц снова поднялся и припал глазами к линзам бинокля. В какой-то миг впереди на воде очень отчетливо мелькнули одна за другой огненные вспышки — и в небо поплыли черные дымы. «Ай, ай... Какая беда! — воскликнул Трибуц с душевной болью и, волнуясь, добавил: — Вероятно, подорвались на минах».

Увы, его догадка оправдалась: два бронекатера взорвались и тут же пошли ко дну с командами, вместе с ними погиб и командир отряда капитан второго ранга В. Н. Герасимов.

Приходили донесения о том, что на все три острова наши войска высадились и ведут бой, никто особой радости не проявил, настроение было омрачено гибелью двух боевых кораблей.

Адмирал Трибуц продолжал управлять боем, поминутно ему передавали телефонную трубку, то докладывали с КП авиации или артиллеристы, не прекращавшие обстреливать острова, вести дуэль с батареями противника и даже после высадки десанта поддерживать его продвижение в глубь островов.

В этот день два острова были очищены от противника. Но тот, что лежал перед нашими глазами, — Тейкарсаари — так-таки упорно сопротивлялся. Финны бросили туда подкрепления и оттесняли наших десантников к воде. [493]

Адмирал говорил по телефону с командармом Коровниковым:

— На Тейкарсаари плохо. Их могут сбросить в воду. Необходимы подкрепления.

— Знаю, товарищ адмирал, и принимаю меры...

Действительно, вскоре Ралль доложил, что прибыло пополнение и корабли выходят на подмогу.

Наращивание сил шло с нашей стороны и еще быстрее, стремительнее — со стороны противника. Положение создавалось критическое. И опять Трибуц держал совет с Коровниковым. Тот сказал:

— Войска у меня больше нет. Остались танки. Но ведь ваши суда-малютки пойдут с ними по-топорному на дно.

— Не пойдут! — решительно заявил Трибуц. — Давайте танки в гавань, за переправу отвечаю я.

На том и решили. Тут, как часто бывает в таких случаях, снова вступал в действие фактор времени. Перевес был на стороне противника, и наши держались из последних сил.

Времени на то, чтобы с кем-то посоветоваться о переправе танков, не оставалось. И, видимо, даже не требовалось. У адмирала молниеносно возникла мысль спаривать по два тендера и грузить на них танк. Он отдал приказание готовить плавсредства. А тем временем подошли танки. Они были переправлены, и это помогло прорвать оборону противника, и продвижение наших войск в глубь острова продолжалось...

Тендера с танками шли и шли на поддержку нашим войскам. Но этого мало. Адмирал не был уверен, что появление танков может коренным образом изменить обстановку, и потому он, уже в который раз, звонил командующему авиацией генералу Самохину:

— Михаил Иванович! Пошли сейчас бомбардировщики и штурмовики, пусть снова прочешут плацдарм и откроют путь танкам и пехоте.

— Будет сделано! — отвечал Самохин.

Прошло несколько минут, и он доложил, что самолеты уже в воздухе.

На протяжении целого дня бомбардировщики, штурмовики, прикрываемые истребителями, тучами проносились у нас над головой, и, как в кино, без всяких биноклей можно было наблюдать их появление над Тейкарсаари, [494] слышать взрывы бомб, гулкие пушечные очереди, взрывы эресов самолетов-штурмовиков, что шли над лесом над самыми деревьями, прочесывая войска противника, который был основательно измотан, но все еще удерживал свои позиции.

Однако попытка противника подбросить подкрепление не увенчалась успехом. Морские силы его были атакованы авиацией, торпедными катерами и, неся потери, вынуждены были убраться восвояси.

Вечером поступило донесение, что Тейкарсаари полностью в наших руках.

Так завершилось наступление, стоившее адмиралу колоссального нервного напряжения.

Когда бои закончились, я спросил командующего:

— Как вы оцениваете операцию?

— Как очень тяжелую, но поучительную, — коротко заявил он. — Надо отдать должное противнику, он проявил исключительное упорство, преподал нам урок, который, надеюсь, в будущем не повторится.

Вскоре многие участники этих тяжелых боев были награждены. И среди них капитан третьего ранга Николай Николаевич Амелько, храбрый воин, на своем маленьком катерке находившийся под прицельным огнем противника. И на этот раз его выручило умелое, просто виртуозное маневрирование... Из рук командующего флотом он получил награду, считавшуюся очень почетной среди моряков, — орден великого русского флотоводца П. С. Нахимова за номером шесть...

Жизнь шла своим чередом...

В те дни суда противника, поврежденные у Тейкарсаари, отошли и укрылись в финском порту Котка. Адмирал беспокоился, считал, что необходимо вести непрерывную разведку, знать, какие там боевые средства и в какой мере они могут угрожать флоту. По его приказанию велась воздушная разведка, и все, что обнаружили летчики, немедленно докладывалось командующему. После одного из таких полетов Самохин позвонил и сообщил очень важную новость: «В порт Котка прибыл «Вайнемайнен». Это была сенсация. За броненосцем береговой обороны наши летчики усиленно охотились еще в тридцать девятом году.

Не было двух мнений — его надо потопить. Притом срочно, пока он не ушел в шхеры, там его трудно найти. [495]

Штаб авиации торопился сделать необходимый расчет и быстрее послать самолеты. Но торопливость обернулась своей обратной стороной. Первый вылет оказался безрезультатным: корабль не был обнаружен. Затем ясные дни сменились хмурыми. Тут уж было время все как следует обдумать, отобрать наиболее опытных летчиков. Назвали имя летчика В. И. Ракова.

— Я думаю, Раков справится, — согласился адмирал, имея в виду командира полка пикирующих бомбардировщиков.

Спустя много лет мы узнали, почему В. Ф. Трибуц так решительно поддержал кандидатуру Ракова.

«Утверждая решение, предложенное генералом Самокиным на удар по броненосцу береговой обороны в Котке, я вспомнил первые боевые полеты Ракова, тогда еще совсем молодого, но храброго и расчетливого командира авиационной эскадрильи. Это было осенью и зимой 1939 года. Раков и тогда выделялся умением наносить снайперские удары по противнику. Ему по заслугам 7 февраля 1940 года присвоили звание Героя Советского Союза. В дни Великой Отечественной войны, окончив Военно-морскую академию, Василий Иванович направляется на Черноморский флот. Там он остается верным своему «амплуа» — летает на выполнение наиболее тяжелых и важных заданий. В 1942 году Раков прибыл на Балтику и сразу же включился в боевую работу. На флот начали поступать новые машины Пе-2. По своим данным эти самолеты, как никакие другие, совпадали с летным почерком Ракова — скоростные, маневренные, предназначенные для нанесения точных ударов в упор, с пикирования. Став командиром пикировочно-бомбардировочного авиационного полка, Василий Иванович сначала сам освоил технику пилотирования новой машины, а затем начал усиленно готовить подчиненных. И многих на мастерство прицельного бомбометания. Теперь летчики этого полка сдавали над Коткой серьезный экзамен. Да и не только полк пикировщиков. Проверялась вся организация массированного удара. Она, между прочим, заслуживает тщательного изучения»{9}.

Я привел эти строки для характеристики адмирала, который знал своих моряков, летчиков. И не только по фамилии... [496]

А что касается операции, то она увенчалась полным успехом. Пикирующие бомбардировщики В. И. Ракова вместе с торпедоносцами другого такого же аса И. Н. Пономаренко пустили броненосец на дно. Правда, потом, при сличении снимков, выяснилось, что это не «Вайнемайнен», а крейсер ПВО «Ниобе». Маленькое недоразумение, только и всего.

Вскоре за эту операцию здравствующий поныне Василий Иванович Раков получил вторую Золотую Звезду, летчик-торпедоносец Пономаренко стал кавалером Золотой Звезды Героя...