Человек и мир в «сибирском тексте»

Лесосибирский педагогический институт – филиал Сибирского федерального университета, г. Лесосибирск, Россия

(филологический факультет, 4 курс)

e-mail: ArinGitin@mail.ru

В связи с перемещением части этноса в Сибирь, потомки их во втором-четвертом поколениях «землей-матушкой» считают свою новую «малую родину». Поэтому «термин сибиряк в этнониме нового субэтноса отражал «и степень принадлежности к сибирской земле, и, одновременно, степень приспособления к сибирским факторам. Когда сибиряки называли прибывших из-за Урала, из «Рассеи», «российскими людьми», то оценивали их с позиций принадлежности России, а не Сибири» [1].

Несомненно, это конкретный результат материальной, социальной и психологической адаптации. Центральным компонентом этнического характера является менталитет. «Менталитет определяет «национальный» способ миропонимания и способов действий в окружающей среде».

Центральным компонентом ментальности людей является модель мира как комплекс традиций. В данном случае, это традиции, адаптированные к сибирским условиям в ходе «освоения» края. Модель мира в сознании человека предоставляют возможность определить себя в мире и дать ему такой образ окружающей среды, в которой он мог бы свободно действовать.

В стихотворении «Песня», написанном в 1628 г. первым Красноярским губернатором А. Степановым [2,17] определены доминантные образы восприятия русским человеком Сибири: это, прежде всего, «дикие края», «вечная тишина», «дикари». Но именно сюда стремится лирический герой
А. Степанова: «Дикари! Скорей, толпою // С горных скал на Енисей!// Подружитеся со мною -// Я ваш брат, боюсь людей!». В этой строфе проявляется и внутренний конфликт лирического героя, характерный для романтической литературы. Герой оставил места, с которыми связаны его «радости и горе». В Сибири у него рождается надежда на обретение братских отношений, очевидно, утраченных в покинутом мире цивилизации. Романтический пейзаж, открывающий стихотворение, оказывается, по сути, реалистической зарисовкой: «Я лечу под парусами// Между гор и средь лесов,// Вслед за бурями и льдами: // Бог мой щит и мой покров!». Воплощенное в этих строчках одиночество - романтическая черта лирического героя.

Это восприятие Сибири героем одного из первых сибирских стихотворений оказывается близко многим представителям современной красноярской поэзии, особенно, когда речь идет о любительских произведениях, распространяемых в интернет-сети [3]. Не затрагивая вопрос художественного мастерства самодеятельных поэтов, считаем возможным привлечь к анализу их тексты, в которых отражено представление о Сибири, ставшее уже нормой. Так, атрибутами поэтической картины мира В. Павловского являются « суровый Енисей», «сияний северных зарницы, бескрайность девственных лесов», «долганы, русичи, эвенки – отчизны верные сыны». Эти же черты отмечены и в стихотворениях В. Пентюхова: «Мне ярых рек водовороты// Не страшны, как любой мороз.// Мне не страшна тайга глухая,-// Она мне, как родная мать…». Определяя свое отношение к родной стороне в стихотворении «Уснуть хочу я на твоем погосте», этот поэт осмысляет себя бродягой, тоскующим о «неласковой родине»: «Я вырос здесь. И в холоде и в зное// Был закален не на день, на века.// И я не знаю, что это такое,//Жить без забот, без радости труда». Эти же атрибуты сибиряка – труженика, бродяги, познающего родную землю, стремящегося обрести гармонию с природой сибирского края, мы находим и в других текстах этого автора: «Я буду жить средь сосен, пихт и елей, // Питаться тем, что выросло окрест, Спать у костра, забыв уют постели…» («Наслаждение»).

Так в массовом сознании, отраженном на сайтах самодеятельных поэтов, воплощается представление о сибиряке как образе творца и носителя сибирской культуры, основные качества которого - любовь к первозданной природе, стремление обрести душевное спокойствие в общении с ней, потребность трудиться, желание обрести «социальное (национальное) и природное согласие при устройстве жизни» [1].

Эти черты сибирского характера нашли воплощение в образах лирических героев В. Царегородцева, Г. Шалунова, А. Кошелькова, В. Скруберта, В. В их творчестве возникает мужественный образ современного мужчины, собирательный образ которого вобрал в себя черты воина-защитника, делового мужчины – труженика, страстного любовника и увлеченного идеей – первопроходца.

В творчестве современных красноярских поэтов мы улавливаем те же мотивы и темы сибирского текста, которые были воспроизводимы еще в XVII веке. Сибирский миф продолжает свое развитие, приобретая более светлый характер. Отчетливо воплощается в современной поэзии антропологический миф. Лиминальная характеристика Сибири, постепенно исчезает. Лирический герой пытается продлить свою жизнь с помощью приобщения к природе, он благодарит Бога за посланную землю.

Суровое время года - зима, которая традиционно осмыслялась время смерти, власти враждебной человеку стихии, у современных поэтов наполняется иным смыслом. Зима для них - неотъемлемая часть пейзажа, она способствует пробуждению в человеке творческого начала.

Таким образом, в современной поэзии сибирский текст продолжает плодотворно развиваться, соединяя два облика Сибири: мощная, враждебная человеку природа Сибири одновременно является колыбелью сильных мужественных людей, способных освоить ее богатства. А зима с ее метелями и холодами, ставшая символом Сибири, все чаще осознается поэтами как воплощение стихий, соединяющих земное и небесное.
Использованные источники

1. 
   Андюсев Б.Е. «Ментальность сибиряков»- [Интернет - ресурс] http://andjusev.narod.ru/ b/ergo7.htm
   
2. 
   Степанов А. Песня // «ДЕНЬ и НОЧЬ»: Литературный журнал для семейного чтения -2001. - № 9-10 – С. 17
   
3. 
   Стихи о Красноярске и Красноярском крае -[Интернет - ресурс] http://podarokkrs.ru/ opodarkach014.html
   

Лесосибирский педагогический институт – филиал Сибирского федерального университета, г. Лесосибирск, Россия

В последние десятилетия «чужое» слово стало рассматриваться как принципиально важный художественный прием. Широкое распространение учения М.Бахтина о «чужом» слове определило основные направления в изучении данной проблемы.

В научном понимании текст представляется как частица непрерывно движущегося потока человеческого опыта. В этом своем качестве любой текст вбирает в себя и отражает в себе уникальное стечение обстоятельств, при которых и в связи с которыми он был создан и воспринят: среди них - множество ассоциаций с другими текстами. Они могут быть разного характера: явные и смутные, близкие и отдаленные, общепонятные и эзотерические, понятийные и образные, относящиеся ко всему тексту или отдельным деталям. Среда, в которой текст существует, непрерывно движется, изменяется. Каждый новый случай восприятия текста происходит в несколько иных условиях, в несколько иной среде. Попадая из смысловой среды автора в смысловую среду реципиента, текст всякий раз меняет условия своего существования и приобретает несколько иное смысловое содержание. Отсюда следует, что осмысление творчества А.С. Пушкина с точки зрения переклички его художественных текстов с другими текстами способствует более глубокому осмыслению художественной ценности его сочинений.

Приведенное суждение хорошо иллюстрирует движение пушкинского текста оды «Вольность», в котором «чужие» слова приводили к ложным суждениям об авторской концепции вольности и закона, отраженной в этом произведении. По причине использования в оде глагола «восстаньте» многие современники читали в ней призыв к народному восстанию. Но это слово использовалось автором преимущественно в значении «подняться», «встать с колен», «воспрянуть ото сна» и т.п. («Наполеон на Эльбе», «Орлову», «Гаврилиада», «Клеопатра», «Тазит», «Пророк» и др.), поэтому никакого призыва к восстанию в оде нет.

Пушкинский цикл «Подражания Корану», название которого уже отсылает читателя к источнику «чужого» слова, представляет собой любопытный материал для выявления в нем «чужого слова».

Литературное подражание – это сознательное воспроизведение некоего литературного образца. Степень близости подражания своему прототипу может широко колебаться от вольного перевода и свободной стилизации до вполне самостоятельного произведения. Коран (с арабского - чтение, декламация) – это более пятисот страниц откровений, проповедей, сказаний и правовых норм, ниспосланных людям. Создавая подражания, А.С.Пушкин пользовался русским переводом М.Веревкина, который считался наиболее точным. Незадолго до создания этого цикла А.С.Пушкин написал стихотворение, в котором объяснил историю его рождения:

В пещере тайной, в день гоненья,

Читал я сладостный Коран <…>

Под «пещерой» он понимает убежище, укрытие, где вещают оракулы, где посвящаемые возрождаются в духовном смысле, где души видят небесный свет». Исследователи отмечали, что труд «во славу Корана» настолько завладел Пушкиным, что он применял «чужой» язык Корана в бытовом общении и в письмах.

В «слове» Корана содержатся многочисленные обращения как синтаксические конструкции: обращения к верующим («О, вы, верующие! Не входите в дома Пророка без разрешения…»), к женам пророка («О, жены Пророка! Если кто из вас окажется виновной в явном непристойном поведении …»), к пророку («О, Пророк! Скажи женам твоим и дочерям твоим …») [1; сс. 413,416,417]. Данная синтаксическая конструкция активно используется Пушкиным во многих текстах:

Восстань, боязливый:

В пещере твоей

Святая лампада до утра горит <…>

Или:

О жены чистые пророка,

Или:

Тебе, пророк, не для строптивых <…>

В Коране обращение может занимать любую позицию в тексте суры. Эта свобода передается и поэтом, о чем свидетельствуют приведенные выше примеры. В конце предложения обращения не встречаются ни в Коране, ни в подражаниях.

«Чужое» слово в форме анафоры также активно влияет на смысловое содержание текста. Так, в первом подражании цикла Пушкин помещает клятву:

Клянусь четой и нечетой,

Клянусь мечом и правой битвой,

Клянуся утренней звездой,

Клянусь вечернею молитвой <…>

Поэт создает текст, который по форме и смыслу соответствует помещенному в суре («Клянусь блеском дня до полудня») и развивает его до четверостишия. Он сопровождает эту клятву комментариями: «В других местах Корана Алла клянется копытами кобылиц, плодами смоковницы, свободою Мекки, добродетелию и пороком, ангелами и человеком и проч.». В нем Пушкин свидетельствует, что не нарушает традицию клятвы.

Следует отметить, что А.С. Пушкин придерживается логики построения суры Корана. В них задается вопрос («Не нашел ли Он тебя сиротой и дал приют тебе?»), а затем далее даётся ответ на заданный вопрос: «И он нашел тебя охваченным любовью к людям к твоим и показал тебе путь к руководству ими» [1; с. 622]. Эти два элемента «чужого» слова обязательно присутствуют в текстах Пушкина, но совмещены поэтом в одно высказывание. Задаваемые вопросы не требуют ответа, так как он уже звучит в самом вопросе:

Кого же в сень успокоенья

Я ввёл, главу его любя,

И скрыл от зоркого гоненья?

Или:

Тебя пустынными водами?

Не я ль язык твой одарил

Могучей властью над умами?

В «Подражаниях» Пушкин творчески переосмыслил не только устойчивые риторические приемы, синтаксические конструкции, но и отдельные слова и выражения Корана. Поэт использовал как основу старославянизмы и общеславянскую лексику. Ими Пушкин передал высоту языка и темы оригинала. Так, поэт переложил Коран на чужой язык, язык иноверцев, но при этом сохранил пафос его речи и высоту содержания.

Семантический анализ подражаний позволил увидеть, что фактически Пушкин сохранил образную систему Корана, в которой непременными атрибутами выступают бог, небо, солнце, небесная книга, пророк и т.п. Но при их внешней общности, очевидны и отличия в частных характеристиках. Так, в шестом тексте поэт употребил слово «малодушные», которого нет в подобной суре Корана:

Вы победили: слава вам,

А малодушным посмеянье.

А.С. Пушкин вводит слово «малодушные» для характеристики тех, которые не верили, так как веру считали сном. Но когда они воочию увидели добычу правоверных, то захотели себе того же:

Прельстясь добычей боевою,

Теперь в раскаянье своём,

Рекут: возьмите нас с собою,

Но вы скажите: не возьмём.

В Коране же этот текст звучит без указания на малодушие отступников: «Те, которые устремились остаться позади, скажут, когда вы выступаете в поход, обещающий вам легкую добычу: «Позвольте нам идти с вами». Они желают изменить приговор Аллаха. Скажи: «Не пойдёте вы с нами». Так с самого начала сказал Аллах» [1; с. 514]. Пушкинская конкретизация не противоречит смыслу, а уточняет существенную характеристику неверующих.

Таким образом, слово Корана стало доступно широкому кругу читателей через пушкинские «Подражания», которые достойны своего оригинала.
Использованные источники

1. Священный Коран. Арабский текст с русским переводом. - Лондон. – 1987.

Невинномысский институт экономики, управления и права, г. Невинномысск, Россия

e-mail: verunchik10@mail.ru
Внутреннее содержание парадоксального оценочного высказывания актуализируется по линии «нормальное (ожидаемое)» – «необычное (парадоксальное)». Этот параметр выходит на языковую форму выражения, где возникает изоморфная линия «нормативность – нарушение нормы языка» [1].

Подобно игровому тексту анекдота [1], нестандартная, или парадоксальная ситуация функционирования оценочного высказывания строится на одновременной актуализации глубинной пресуппозиционной семантики (семантики истинного намерения) и семантики поверхностных структур (по отношению к первой вторая выступает как семантика внутренней формы поверхностного высказывания, обладающая способностью включаться в актуальный смысл контекста), пресуппозиции и следствия, подразумеваемого и реального смыслов или актуальной и фоновой семантики.

Данное противоречие проявляется с помощью вербальных и невербальных средств. Рассмотрим данное явление на примере слова «bastard», употребляемого в двух разных контекстах.

К данной лексеме обращались такие исследователи, как Силинский и Азнаурова, анализируя механизм трансформации оценочного знака пейоративов. Так, С. В. Силинский пишет, что «для того, чтобы грубое слово не было воспринято буквально, как оскорбление, необходимо, чтобы его собственная семантика была подавлена соответствующей модальностью высказывания» [2, c. 108]. Далее автор рассматривает диалог между двумя адвокатами, которые обсуждают жалобу жены на неверного мужа:

Hudson: I do not think hе is such a bad chap.

Bill: Poor bastard. (Os. 2, 38).

С. В. Силинский приходит к выводу, что в репликах юристов выражается ясное сочувствие к ответчику. «Здесь bastard утрачивает содержание, которое составляет основу его языкового значения (nasty person), или, во всяком случае, это значение, подавляемое контекстом, точнее говоря, контекстными единицами, с мелиоративной коннотацией, явно ослабевает» [2, c. 108].

Подобные случаи рассматривает Э. С. Азнаурова. В частности, о слове «bastard», употребленном в следующем контексте: «Do not die, you bastard», he said. «I love you» (Hemingway), она пишет, что «словарное стилистическое значение «bastard» определяется пометами term of abuse, разг. – грубое, грубое, vulgar и т. д. Уже в рамках микроконтекста оно вступает в противоречие с семантикой глаголов «love» и «do not die», что сигнализирует о необычном употреблении реализуемых единиц. Если же привлечь подтекстную ситуацию, то становится очевидным, что отрицательно-эмоциональный потенциал слова сохраняется, но используется в противоположной функции для выражения положительных эмоций персонажа, а необычная форма их выражения создает дополнительные экстралингвистические характеристики отправителя речи» [3, c. 262].

На наш взгляд, оба исследователя игнорируют тот факт, что в описанных ими ситуациях лексема «bastard» и другие слова и выражения с базисной отрицательной семантикой не всегда будут восприниматься как положительно окрашенные. Поэтому необходимо учитывать такие средства интерпретации модуса как социальный статус собеседников, степень их знакомства, психологические особенности, которые определяют принадлежность говорящего к категории «своих» или «чужих». Если говорящий плохо знаком с собеседником, занимает более высокое социальное положение или в силу индивидуально-психологических причин не приемлет употребления данного пласта лексики, т. е. собеседник для него – «чужой», трансформации оценочного знака слова «bastard» и других лексем с базисной отрицательной семантикой не произойдет даже при наличии контекстных единиц с мелиоративной коннотацией, которые могут выражаться как вербальными, так и невербальными средствами. Рассмотрим следующее высказывание.

I am not one these noble bastards, Mike told himself (The Angry Hills, p. 116).

В данном примере пейоратив «bastard» сочетается с прилагательным мелиоративной семантики «noble». Однако, несмотря на наличие контекстной единицы с положительной эмоционально-оценочной окраской, общая модальность высказывания остается отрицательной. Предыдущий контекст демонстрирует, что говорящий противопоставляет себя и характеризуемых лиц по линии «I – they» (these noble bastards), тем самым относя последних к категории «чужих». Наличие у данных людей положительных качеств, передаваемые прилагательным «noble», не представляет для говорящего ценности, поэтому в результате оценочного парадокса между мелиоративом «noble» и пейоративом «bastard», в пейоративе сохраняется доминантный отрицательный модуль, а в мелиоративе «noble» реализуется рецессивный отрицательный, и аргументация высказывания сводится к речевому акту осуждения.

Анализируя семантику ругательств с помощью подхода естественно-семантического метаязыка (метода «семантических примитивов»), разработанного Анной Вижбицкой [4, 5, 6], А. Кидман приходит к выводу, что некоторые из данных лексем (ругательств) обладают определенной степенью обобщенности значения, что можно назвать нейтральной оценкой в той или иной речевой ситуации данные лексемы могут реализовывать как отрицательный, так и положительный оценочный потенциал.

Основной принцип данного метода состоит в том, что значения слов можно объяснить только путем использования других слов, которые должны быть значительно проще слова, значение которого объясняется.

Так, анализируя семантику лексемы «shit», А. Кидман указывает среди ее возможных значений значение «stuff», которому дает следующее определение:

shit (stuff)

(a) I'm thinking about something

(b) I think: this kind of thing is a bad thing

(c) you know the kind of thing I am thinking about

(d) I say: {... shit ...}

(e) People would think this is a bad thing to say

(f) I say this because I don't want to say something good about this thing

Определение лексемы «shit» в значении «stuff» предполагает ее употребление как в негативном, так и в нейтральном и положительном значении.

Компонент b указывает, что предмет, о котором идет речь, вызывает негативную реакцию и представляет собой собирательный термин для обозначения какого-либо класса (типа) предметов. Компонент с дает возможность предположить, что собеседнику известно, о чем именно идет речь. В отличие от компонента b, компонент с определяет предмет как «being not good», а не как «being bad». Компонент d сфокусирован на том, что люди подумают, а не на том, что они скажут. Это связанно с тем, что лексема «shit» в значении «stuff» считается очень слабой формой выражения презрительного выражения, и ее употребление не встречает серьезного общественного протеста [7].

1. 
   This is some good sh*t! (Urban Dictionary)
   

2. 
   That’s some fine sh*it over there (Urban Dictionary)
   

3. 
   He is a hell of a good sh*it (Carrie, p. 87)
   

Применив метод А. Кидман к анализу семантики лексемы «bastard», можно выявить значение «person», которое является оценочно-нейтральным.

Bastard (person)

(a) I am thinking about somebody

(b)I think: he is a bad person

(с) People may say it is a bad thing to say

(d) I say this because I want to say something about this person

Компонент (b) вводит прототипическое отрицательное значение лексемы «bastard» как «bad person». Компонент (d) определяет характеристику человека как «something», что указывает на возможность употребления лексемы «bastard» (person) в положительном значении. Компонент (c) указывает на возможность негативной реакции собеседника на употребление лексемы «bastard».

Следует отметить, что не вся оценочная лексика обладает этой особенностью. Например, ее нельзя обнаружить в значении лексем «scoundrel», «crook», которые несут чисто отрицательное оценочное значение. Перемена оценочного знака подобных лексем обусловливается не семантическими, а социолингвистическими и прагматическими факторами.
Использованные источники

1. 
   Голев Н. Д. Русский анекдот как игровой текст [Электронный ресурс] http://lingvo.asu.ru/golev /articles/z53.html
   
2. 
   Силинский С. В. Речевая вариативность слова / на материале английских имен лица. – СПб., 1995. – 126 с.
   
3. 
   Азнаурова Э. С. Очерки по стилистике слова. – Ташкент: Фан, 1973. – 405 с.
   
4. 
   Wierzbicka A. English Speech Act Verbs: A Semantic Dictionary. Sydney/New York: Academic Press, 1987.
   
5. 
   Wierzbicka A. Review of Verschuren. In:Language In Society, 1988. – p. 108-113.
   
6. 
   Wierzbicka A. Semantic primitives and lexical universals. In: Quaderni Di Semantica, 1989. – P.103-121 (Round Table on Semantic Primitives 1).
   
7. 
   Kidman A. How to do Things with Four-Letter Words: A Study of the Semantics of Swearing in Australia [Электронный ресурс] http://www.gusworld.com.au/nrc/thesis/ch-3.htm
   

Staatliche Alecu-Russo-Universität Balti, Republik Moldau

1. 
   allein die Tatsache des Schweigens feststellen;
   
2. 
   seine Äquivalenz mit einem gewissen verbalisierten Inhalt fixieren;
   
3. 
   dem Schweigen eine pragmatische Interpretation geben.
   

1. 
   Das Bestimmen der Schweigensbedeutung muss mit Rücksicht auf die konkrete Kommunikationssitution geschehen;
   
2. 
   Dabei ist auch die Kategorie dre Präsupposition der Interaktanten von großer Bedeutung, einschließlich auch Kenntnisse über das Benehmen während der Interaktion.