Том II филологические и юридические науки алматы — астана — баку — гродно — киев — кишенев — коламбия люденшайд — минск — невинномысск — ташкент — харьков — элиста 2010

1. 
   Бердникова Л.П. Некоторые лингвистические особенности информационного текста. (На материале текстов деловых писем) //Лингвистика текста. – Пятигорск, 1993. – С.22
   
2. 
   Шульга И.В. Деловая переписка в лингвистическом аспекте. – Харьков, 1991. – С.10
   
3. 
   Калюжная В.В. Характеристики английского функционального стиля официально-делового изложения: Автореф. дисс.канд.филол.наук. – Киев, 1977. – С.25
   
4. 
   Гуринович В.В. Деловая переписка на английском языке. – Москва, Аст, 2005. – С. 36, 80-86.
   

Киевский славистический университет, г Киев, Украина

Науч. рук.: В. И. Кузьменко, д.филол.н., профессор
Как известно, единого критерия классификации жанров нет. Жанры очень редко существуют в чистом виде, они функционируют как проявление сложной трансформации и взаимодействия литературы с другими смежными искусствами. В результате литературной эволюции, изменении эпох, школ, стилей, литературных вкусов меняются функции и признаки эпистолярного жанра в целом [7, 100]. Долгое время эпистолярные источники считались только вспомогательными к основным (художественным текстам, биографическим фактам, отзывам современников и т. д). Однако за последнее десятилетие литературоведы сделали вывод, что писательский эпистолярий может выступать как полноценное явление искусства.

Если рассматривать письмо как литературный жанр (а таким он, наверное, и есть под пером писателя), то одним из главных его отличий является то, что он адресован к конкретному и известному человеку. Кроме образа автора, письмо несет в себе образ конкретного человека (адресата), такого, каким его видит автор. В этом смысле письмо напоминает – в живописи – портрет. Каждый портрет несет в себе образ нарисованного человека и художника [7, 100].

В научных работах В. Сметанина и Н. Назарука продолжается дискуссия относительно происхождения (природы) жанра письма и его основных признаков. В. Сметанин рассматривает эпистолу исключительно как исторический источник информации, Н. Назарук относит ее к художественной литературе (акцентируя внимание на том, что только те эпистолярные документы можно считать литературными, которым присущи истинные чувства). Большинство исследователей (В. Сметанин, М. Назарук, О. Елина, М. Коцюбинская, Н. Степанов) считают письмо промежуточным жанром между художественным текстом и устной речью.

Эпистолярному жанру присущи специфические языковые обороты и композиционная структура. И. Паперно в статье «Переписка как вид текста. Структура письма» рассматривая диалогизм как один из основных признаков эпистолы, отмечает, что «переписка двух корреспондентов – текст, построенный диалогично» [7, 54]. Причем «принцип построения письма как модели диалога-переписки в реальных корреспонденциях проявляется на разных уровнях: от способа обмена информацией, переплетения идей, домашних намеков – до приемов композиции и стиля» [7, 54].

Интимно-личная переписка в творческом арсенале писателя имеет свои особенности, поскольку художник слова может иначе понимать значение письма, не только как носителя информации или как средства коммуникации, а значительно шире: как откровенный разговор, желание сказать о себе истинную правду и вера в то, что сказанное будет воспринято адекватно. Однако в письме внутренний мир адресанта, его настроение, чувства могут быть спрятаны от адресата. О них можно судить только из сказанных фраз, которые и дают возможность представить истинную картину жизни. Ю. Шевелев, анализируя письма П. Кулиша, сделал вывод, что в письмах есть реальные лица и маски: «Мы видим его, каков он есть и как он играет себя. Это вызов, это интеллектуальное и эмоциональное наслаждение сбрасывать маску и находить лицо» [7, 145]. Изучение переписки украинских писателей убеждает в том, что эпистола полистилевая. Отдельные корреспонденции являются неотъемлемыми составляющими различных функциональных стилей. В свою очередь, полотно каждого письма соткано из нескольких языковых стилей [7, 145].

Личные письма писателей – это «диалоги на расстоянии» между близкими людьми, друзьями, единомышленниками. Мысли и чувства, которые отображены на страницах документов, уже принадлежат истории, и рисуют портрет не только авторов, но и той эпохи, в которую они жили и работали [5, 143].

В письме наблюдаем портрет адресата – его предпочтения, возможные ответные реакции, готовность к общению в определенных параметрах – смысловых, эмоциональных, стилистических: при активной переписке эти параметры устоявшиеся и в некоторой мере определяют, корректируют содержание, так бы сказать, предусматривают именно такой ответ, закладывают именно такой контекст. Имеем непрямой внутренний диалог («разговор по душам») как следствие компромисса между тем, кто пишет, и тем, к кому пишут.

С. Скварчинская в монографии «Теория письма» характеризует письмо как явление, направленное на воспроизведение не закрытой в себе жизни автора, а жизненных связей, которые объединяют двух людей – автора и адресата. В связи с этим адресат перевоплощается с немой фигуры в своеобразного соавтора. Адресат, характер его отношений с автором определяют и выбор темы, и содержание корреспонденции, и формальные особенности, эмоциональный тон переписки, то есть фактически все составляющие эпистолы [1, 4].

Современный русский текстолог С. Макашин акцентирует внимание на неразрывной связи письма встречного и письма ответного: «Переписка – та же беседа или диалог, которые приобрели эпистолярную форму. Печатать письма, руководствуясь принципом отображения переписки только одной из сторон, так же, по сути, странно как пересказывать разговор двоих с точки зрения только одного из говорящих. Письмо представляет собой «не только отдельную фразу, но одновременно и модель всего диалога в целом» [7, 7-8]. Е. Наумов рассматривает личную переписку как «целостный текст» [15, 43].

Эпистолярное творчество у писателей связано с внутренним желанием выразить свое личное отношение к тому, что происходит вокруг. Диалогический характер письма, который вытекает из его функции как способа общения и ориентации на адресата, приводит к тому, что в эпистолярии писателя ярко отражается процесс его внутренней жизни, мышления – в развитии, в движении.

Проблема взаиморецепции с адресатами тесно связана с характером личности и жанровыми предпочтениями участников эпистолярных диалогов. Письма полифоничны, в них переплетаются события, эмоции и интеллект автора.

Корреспондентская контактность, а следовательно и взаиморецепция автора с адресатом – это всегда до какой то степени компромисс между тем, кто пишет и тем, к кому адресант обращается. Однако умение настроиться на «волну» реципиента, своеобразное умение воспроизводить в своих письмах его образ – чрезвычайно редкое явление, как, между прочим, и умение адекватно воспринимать собеседника [4, 147].

Исследуя эпистолярий В. Стуса, М. Коцюбинская указывает на то, что письма, адресованные матери и жене «написаны не только и не столько им, в них поэт обращается через головы к друзьям, а то и к потомкам». Подсознательно, а то и сознательно использовалась каждая возможность быть услышанным, оставить след. В письмах к сыну – преобладают педагогические наставления, рассчитаные на широкую аудиторию [4, 63].

Тематика писем формируется в соответствии с принятыми принципами для написания этого жанра. В связи с этим мы выделаем факторы, которые имеют влияние на отбор содержания в корреспонденциях украинских писателей. Существенными темами личных корреспонденций писателей были вопросы литературы, эстетические проблемы, социально-политические, творческие планы, которые сочетались из самосознанием и самозначением личности. Стоить отметить, что эпистолярная контактность – явление сложное и неоднозначное [7, 137].

Адресат никогда полностью не обращается к своему реципиенту всеми гранями своей души, как указывает В. Кузьменко. Аналогичные размышления высказывает Е. Наумов, считая, что это невозможно в принципе [9, 39]. На наш взгляд в восприятии корреспондентами друг друга сквозь призму письма значительную роль играет установка адресанта, его внутреннее состояние, которое зависит от потребности в общении с конкретным реципиентом, а также возможность получить удовольствие от этой потребности.

В эпистолярном наследии писателей очень часто просматриваются «зоны особенного восприятия» в эмоционально-творческом плане, которые вырисовываются в процессе письменного общения людей, которые взаимно «провоцируют» друг друга на откровенность, полет фантазии, образные вспышки [4, 153].

В целом переписка писателей между собой – неповторимый феномен – текст высокого и эмоционального напряжения. Это– разговор между равными, абсолютное взаимопонимание и адекватность встречной реакции
Использованные источники

1. 
   Вашків Л. Епістолярна літературна критика: становлення, функції у літературному процесі. – Тернопіль. Поліграфіст, 1998. – 135 с.
   
2. 
   Елина Е. Г. Эпистолярные формы в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина / Под. ред. В. В. Прозороха . – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1981. – 91 с.
   
3. 
   Ефимов А.И. Стилистика художественной речи. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1957. – 447 с.
   
4. 
   Коцюбинська Михайлина. Зафіксоване і нетлінне. Роздуми про епістолярну творчість. – К., 2001 – 300 с.
   
5. 
   Кузьменко В., Кузьменко Н. «Мабуть, вірно те серце любило...» // Сіверський літопис. – 2002. – №2. – С. 142 – 143.
   
6. 
   Кузьменко В. І. Епістолярний спадок Григора Тютюнника: стиль письменника та взаєморецепція з адресатами // К., 2005. – 325 с. – С. 145-150.
   
7. 
   Мазоха Г. С. Український письменницький епістолярій другої половини XX століття: жанрові та стильові модифікації: Монографія. –К.: Міленіум, 2006 . – 344 с.
   
8. 
   Назарук Н. І. Українська епістолярна проза кінця XVI – поч. XVII ст.: Дисертація на здобуття канд. філол. наук. – Львів, 1995. – 192 с.
   
9. 
   Наумов Е. Ю. Частная переписка XX – начала XX в. как объект археогафического анализа // Археографический ежегодник за 1986 год. – М.:Наука, 1987. - С. 35 – 45.
   
10. 
    Николаев Т. М., Успенский Б. А. Языкознание и паралингвистика // Лингвистические исследования по общей и славанской типологии. – М., 1963. – С. 38 - 42.
    
11. 
    Павлик Н. В. Специфика эпистолярного жанра // Лингвистика: Сб. наук. р.: Луганск: Издательство ЛНПУ им. Т. Шевченко «Альма-матер», 2005. – С. 241 - 248.
    
12. 
    Сметанин В. Эпистолография.- Свердловск, 1970. – 230 с.
    
13. 
    Сметанин В. А. Новое в развитии представлений об эпистолографии. - Свердловск, 1970. – 182 с.
    
14. 
    Смирнова Л. Н. Типы и виды изданий эпистолярного наследия // Принцыпы издания эпистолярных текстов. – М., - 1985. – 239 с.
    
15. 
    Шерех Ю. Третя сторожа: література, мистецтво, ідеологія. – Київ: Дніпро, 1993 – 590 с.
    

Уссурийский государственный педагогический институт, г.Уссурийск, Россия

e-mail: toa-06@yandex.ru
Понятие наклонения получило в последнее время широкое понимание за счет включения в состав его форм не только синтетических, но и аналитических способов выражения. Данный факт привел к увеличению количества наклонений. Среди предикативных значений наклонение является самым важным.

Наклонение - одна из основных грамматических категорий глагола. Употребляя глагол в форме того или иного наклонения, говорящий имеет возможность выразить свое отношение к ситуации, обозначаемой глаголом, или оценить ее. Например, он может сообщить о том, является ли она желанной для него, огорчает его или удивляет. Он может оценить вероятность осуществления этой ситуации, определить ее статус по отношению к действительности или указать на источник своего знания о ней.

В современном корейском языке категория наклонения является позиционной, ее маркеры могут использоваться в основном в позиции сказуемого, и крайне редко в позиции определения.

В современном корейском языке значение наклонения может выражаться как синтетически (с помощью окончаний, суффиксов), так и аналитически (с помощью служебных слов). Характеризуя категорию наклонения в современном корейском языке, можно выделить следующие особенности:

1. 
   категория наклонения не связана с категорией времени (в отличие от большинства других языков);
   
2. 
   значения категории наклонения выражаются только грамматически, т.е. не могут выражаться вне форм сказуемого, и не могут выражаться лексически;
   
3. 
   маркеры наклонения используются только в повествовательных и вопросительных типах целеустановок;
   
4. 
   значения наклонения могут быть выражены синтетическими и аналитическими средствами;
   
5. 
   маркеры наклонения (окончания и суффиксы) используются не во всех формах адрессива;
   
6. 
   маркеры наклонения могут использоваться с предикативами и глаголом-связкой;
   
7. 
   некоторые формы могут относиться как категории наклонения, как и к категории модальности;
   
8. 
   императив относится не к категории наклонения, а к категории целеустановки;
   
9. 
   в одной грамматической форме могут сочетаться синтаксические и аналитические средства выражение наклонения.
   

Мы подробнее остановимся на наклонении видимого действия. Данный тип наклонения следует рассматривать в рамках эвиденциальности.

Под эвиденциальностью мы понимаем такую категорию, граммемы которой указывают, каким образом говорящий узнал о факте.

Категория эвиденциальности связана с одним из семантических параметров высказывания, отражающих отношение говорящего к содержанию своего сообщения, а именно – к источнику информации. Таким источником могут быть:

а) собственные наблюдения говорящего;

б) информация, получаемая с помощью слуха;

в) информация, получаемая говорящим на основе анализа некоторых наблюдаемых фактов, посредством собственных мыслительных операций;

г) информация, получаемая на основе анализа своих наличных знаний.

Таким образом, в основе категории эвиденциальности лежит личный опыт говорящего, личное свидетельствование описываемого события, цитирование услышанной информации.

Эвиденциальность часто включается в состав эпистемической модальности, так как она близка к семантике достоверности. Однако отличие ее состоит в том, что само по себе указание на источник сведений говорящего не содержит какой-либо информации об уровне достоверности информации. Таким образом, эвиденциальность и эпистемическая модальность – это две независимые категории, так как один и тот же источник может оцениваться как достоверный или недостоверный разными говорящими и слушающими [1, с. 85].

Говорящий прибегает к эпистемической модальности характеризуя ситуацию в отношении к актуальному и потенциальному мирам и поэтому этот тип модальности охватывает области возможности и необходимости. Показатели инференциальности (говорящий делает вывод об описываемой ситуации на основе некоторых наблюдаемых фактов) наиболее приближены к эпистемическим значениям (говорящий считает описываемую ситуацию возможной). Таким образом, эти две категории независимы, но могут характеризовать близкие значения: эвиденциальность имеет дело с источником, а эпистемическвая модальность с достоверностью информации [3, с.600].

О грамматическом статусе показателей эвиденциальности в языке можно говорить, если показателями эвиденциальности выступают маркеры, которые указывают что-либо об источнике информации пропозиции. И если они соответствуют синтаксическим критериям:

1.показатели эвиденциальность не являются ядром (main part) предикации;

2. выражение эвиденциальности — основная функция показателя;

3. показатели эвиденциальности не могут находиться в сфере действия отрицания [5, с. 66].

Грамматический статус эвиденциальных форм также зависит от морфологической системы языка.

Эвиденциальность рассматривается как элемент внешней модальной рамки высказывания (модуса), но при этом она используется только в повествовательных и вопросительных типах целеустановки и не может сопровождать императивные или оптативные высказывания, к которым неприменимы ни критерии истинности, ни вероятностные.

Наклонение видимого действия относится к одному из типов эвиденциальности, а именно к косвенной непосредственной эвиденциальности, т.к. выражает инференциальное значение: говорящий не был свидетелем сообщаемой ситуации, знания о ситуации получены на основании логического вывода, посредством собственных мыслительных процессов.

В случае инференциального значения источником информации говорящего о некотором событии служит сделанный им логический вывод о существовании в прошлом этого события на основе наблюдаемых фактов, которые говорящий расценивает как прямые или косвенные следствия данного события. При этом говорящий практически не сомневается в существовании именно этого, а не какого-либо другого события, т. е. он не находится в ситуации выбора между несколькими равноценными или неравноценными альтернативами [4, с. 347-348].

Говорящий, наблюдая ситуацию, восстанавливает события, ей предшествовавшие или её вызвавшие, судит о ситуации по тому, что он считает её результатом. Говорящий использует для своего общения некоторые косвенные данные, на основании которых строит свое умозаключение. Инференциальные формы употребляются в той ситуации, когда говорящий воспринимает результат действия, не одновременный с самим действием, оставшийся после выполнения действия [2, с. 37-38].

Специфика семантики инференциальности, по мнению Н.А. Козинцевой, состоит в том, что говорящий наблюдает определенные явления в конкретной ситуации, которые он, исходя из общих соображений, возводит к их причине, которая и оказывается сообщаемым фактом. При этом подчеркивается предположительный характер этого факта. Восстановление ситуации происходит в результате логического вывода, основанного на собственном восприятии говорящим данной ситуации. В результате хозяином информации (логического вывода), заключенной в сообщении, является сам говорящий, полностью или частично, и при этом информация заведомо неполна. Говорящий сам не являлся свидетелем описываемой ситуации. В полном смысле слова хозяина информации вообще нет. Инференция предполагает мыслительное усилие, устанавливающее причинно-следственные связи [1, с. 87].

Таким образом, употребляя средства выражения наклонения видимого действия говорящий, который не является свидетелем определенной ситуации, должен рассматривать пропозициональное содержание как наиболее вероятную причину возникновения сложившейся ситуации.

В корейском языке показателям данного типа наклонения относятся аналитические формы: «-на пода», «-н\нын га пода», «-ль (н/нын) моянгида», «-ль (н/нын) тысхада». Их значения синонимичны и в большинстве случаев они могут заменять друг друга. При переводе данных конструкций на русский язык могут быть использованы такие наречия как наверное, возможно, видимо, похоже и т.п. Таким образом, говорящий выражает предположение относительно пропозиции, основанное на объективных причинах и подчеркивает, что не являлся свидетелем описываемой ситуации.

Конструкция «-на пода» состоит из вопросительного окончания «-на» (выражает сомнение, неуверенность) и служебного предикатива «пода» (со значением подверженности восприятию). Форма «-на пода» используется с глаголами действия и посессивными глаголами, перед ней может употребляться суффикс прошедшего времени («-óсс»). Например:

Минхонын чекыль мани ильконна поаё.

Минхо, похоже, много читал.

В данном случае, говорящий делает предположение не на основании того, что видел, как Минхо читает книги, а потому, что Минхо много знает, значит, по мнению говорящего, он много прочитал книг. То есть, говорящий не может с уверенностью говорить о том, имело ли событие место, и делает вывод только по наличным результатам.

В некоторых случаях служебный глагол «пода» может быть заменен служебным прилагательным «сипхта», значение конструкции меняется незначительно: добавляется оттенок субъективности.

Конструкция «-н\нын га пода» включает в себя вопросительное окончание «-га», которое присоединяется к атрибутивной форме глагола (прилагательного, глагола-связки), и служебный глагол «пода». Данная форма может употребляться с глаголами действия и посессивными глаголами («-нын га пода»), прилагательными и глаголом-связкой («-н га пода»), перед формой «-нын га пода» может употребляться суффикс прошедшего времени («-óсс»). Например:

Чольсуга чанынга поаё.

Чольсу, видимо, спит.

Такое высказывание возможно в следующей ситуации: говорящий нигде не может найти Чольсу, и высказывает предположение, что, скорее всего, он спит. Вероятно, говорящий основывается на своем знании характера и привычек описываемого человека, и что в подобной ситуации никакой другой альтернативы нет.

Форма «-ль (н/нын) моянгида» образуется в результате присоединения служебного существительного «моянг» и глагола-связки «ида» к причастной форме глагола действия (окончания «-ль/нын/н» указывают на временную форму причастия). Со спрягаемыми прилагательными и глаголом-связкой употребляется только форма «-ль (н) моянгида». Например:

Кваири сингсингхан моянгиеё.

Фрукты, похоже, свежие.

Говорящий приходит к данному выводу на основе, например, большого количества людей, покупающих фрукты в магазине. Таким образом, он приходит к логическому выводу, что единственной причиной может быть качество фруктов, т.е. выражает предположение относительно пропозиции, основанное на собственном впечатлении.

Конструкция «-ль (н/нын) тысхада» формируется в результате присоединения вспомогательного прилагательного «тысхада» к причастной форме глагола действия (окончания «-ль/нын/н» указывают на временную форму причастия). Со спрягаемыми прилагательными употребляется только форма «-ль (н) тысхада». Например:

Чигым пакке пига оль тысхамнида.

Вероятно, сейчас идет дождь.

Такое высказывание возможно в ситуации, когда говорящий видит на улице, например, людей с зонтиками или слышит шум дождевых капель. Таким образом, единственное объяснение, которое ему приходит на ум, что причиной сложившейся ситуации может быть только дождь.

Таким образом, категория видимого действия рассматривается в корейском языке в рамках эвиденциальности. Средствами выражения значений этого типа наклонений выступают сложные аналитические конструкции, которые указывают на то, что говорящий не участвовал в событии, о котором идет речь, и непосредственно не наблюдал его. Вместе с тем информация, которой он располагает, позволяет ему делать умозаключение, что произошло именно это событие, а не какое-либо другое.
Использованные источники

1 Козинцева Н.А. Косвенный источник информации в высказывании // Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей / Ин-т лингвистических исследований РАН; отв. ред. В.С. Храковский. – СПб.: Наука, 2007. – С. 85 - 103.

2 Козинцева Н.А. Связи засвидетельствованности с другими семантическими категориями // Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей / Ин-т лингвистических исследований РАН; отв. ред. В.С. Храковский. – СПб.: Наука, 2007. – С. 37- 46.

3 Храковский В.С. Эвиденциальность и эпистемическая модальность // Материалы международной школы по лингвистической типологии и антропологии / Отв.ред. В.И. Подлесская. – М.: Изд-во РГГУ, 2005. – С. 347-348.

4 Храковский В.С. Эвиденциальность, эпистемическая модальность, (ад)миративность // Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей / Ин-т лингвистических исследований РАН; отв. ред. В.С. Храковский. – СПб.: Наука, 2007. – С. 600 – 632.

5 Bybee J.L. Morphology: a Study of the relation between meaning and form - John Benjamins Publishing Company, 1985.