Учение о религии в новой философии

В понятии религии, как подробно разъяснено в предыдущем отделе, содержатся три момента: идея Бога, сознание Бога, т. е. религиозное сознание или отношение, и служение Богу или культ, замыкающий или объединяющий оба первые момента. В этом единстве, которое мы можем обозначить также как бытие Бога в человеке или вочеловечение Бога, именно и состоит понятие религии, которое, однако, должно присутствовать не только в философском сознании мира и человечества; иными словами, понятие религии должно осуществиться или развиться, религиозная истина стремиться придти к сознанию о себе самой, к религиозной достоверности, что может совершиться и совершается только в процессе всемирной истории. Понятие религии осуществляется только в определенных религиях, которые относятся к понятию религии, как вид к роду, или вернее, так как они не координированы друг с другом, как ступени развития к зачатку, к жизнеспособному и стремящемуся к жизни зародышу. Гегель называет понятием религии не что иное, как присущую человеческому духу волю к религиозной истине, стремление к религиозному творчеству. Религиозная истина есть одна и та же истина, поднимающаяся из темных недр духа, пробиваясь из сферы бессознательного в область сознания и достигая ясности: «Идея вочеловечения проходит сквозь все религии». «Религии, как они следуют друг за другом, опре­делены не внешне, а понятием, они определены скорее природой духа, который заставляет себя придти к самосознанию».¹⁵³ 

2. ход развития религии

Идея Бога развивается в четырех стадиях, рука об руку с человеческим сознанием свободы, прогресс которого составляет содержание всемирной истории. В первой стадии идея Бога является как абсолютная сила природы или субстанция, перед которой человек сознает себя ничтожным и совершенно лишенным свободы. Во второй стадии она является в виде перехода от субстанциальности к духовной индивидуальности; в третьей она является в виде духовной индивидуальности, а в четвертой она есть абсолютный дух.

Соответственно этому, религии первой стадии суть религии субстанции или естественные религии, вторую стадию занимают естественные религии, переходящие к религии свободы, третью стадию составляют религии духовной индивидуальности, а четвертую и последнюю стадию составляет религия абсолютного духа или абсолютная религия.

Религии первой стадии или естественные религии суть три восточные (восточно-азиатские): китайская, индийская и буддийская. Первую Гегель называет религией меры, вторую религией фантазии, а третью религией в себе бытия.

К числу переходных относятся персидская, сирийская и египетская религии. Первую Гегель называет религией добра или света, вторую религией страдания, а третью религией загадки.

Религии духовной индивидуальности суть иудейская, греческая и римская. Гегель называет первую религией возвышенности, вторую религией красоты, а третью религией целесообразности.

Абсолютная религия есть христианство.

II. непосредственная или естественная
религия
1. отсутствие свободы и свобода

Одна из религий еще не упомянута, хотя следы ее содержатся во всех названных религиях, проходят сквозь все религии и продолжают действовать в них, даже в самой высокой. В ряду религий это самая первая, а потому самая несовершенная и самая низшая религия, соответствующая состоянию человеческой грубости, страсти и дикости. Гегель называет ее непосредственной или естественной религией, однако не в том смысле как просвещение, которое под этим словом разумело первую и лучшую из всех религий в отношении ее исторического достоинства, самую ценную как наиболее разумную и простую: ее идея Бога есть абстракция высшего существа и ее учение о религии есть деизм.

Религиозное сознание прогрессирует вместе с человеческим сознанием свободы, а человеческая свобода состоит в процессе освобождения и начинается, поэтому, состоянием крайней несвободы; это состояние существует, но не должно существовать, а потому от него нужно отделаться или покинуть его. Человек должен из состояния несвободы вступить в состояние свободы, в котором он познает различие между добром и злом. Этот шаг необходим и неизбежен, поэтому человек, оглядываясь на свое естественное или первобытное состояние, представляется себе склонным к злу, то есть злым от природы. Этот шаг составляет эпоху в человеческом сознании, необходимый прогресс, изображаемый библейским сказанием о грехопадении, этой «вечной историей человеческой свободы в мифической форме». Змей соблазняет людей совершить злое дело, из которого возникает знание добра и зла. «Вы будете знать добро и зло, как Бог». Змей не солгал, так как Сам Бог говорит после грехопадения: «Смотри, Адам сделался подобным Нам». Рай­ское состояние, которое, точнее говоря, есть состояние грубости, а вовсе не невинности, должно быть покинуто; глупо считать рай состоянием нравственного и интеллектуального совершенства, еще глупее придавать этому продукту воображения исторический характер. Идеал религии находится не в прошлом, а в будущем, он создается не мечтой, а развивается и только таким образом осуществляется; всякое возвышение религиозного сознания должно быть достигнуто путем борьбы, следовательно, также путем страдания и, выражаясь образно, путем распятия, чтобы расцвести и разлить свой аромат в мире. Роза и крест находятся в связи друг с другом. Это можно применить к настоящему времени. Поэтому Гегель говорит: «Чтобы сорвать розу на кресте настоящего, для этого необходимо взять на себя самый крест». В предисловии к «Философии права» он сказал: «Разум есть роза в кресте настоящего времени». Этим туманным словам соответствует здесь, в философии религии, параллельное место, вполне поясняющее их.¹⁵⁴ 

2. религия колдовства

Всякая религия имеет духовный характер, поэтому у животных нет религии. Непосредственное бытие или явление духа есть человек, и притом определенный, единичный, настоящий, эмпирический человек. Если такому человеку приписывается непосредственная власть над природой, так что он исключительно своей естественной волей, т. е. по своему желанию может вызывать или прекращать опасные для человеческой жизни явления, каковы землетрясения, наводнения, бури и т. п., то в этом состоит колдовство, и притом непосредственное или прямое колдовство. Такое колдовство встречается у эскимосов (ангекоки), у монгольских народов (шаманы) и в особенности у негров в Африке.

Колдовство имеет тенденцию сделаться предметным или объективироваться; это достигается посредством того, что оно действует не просто через личность колдуна, а через объекты или волшебные средства, и тогда колдуны выделяются среди других людей как могущественные личности, наделенные волшебными силами. Таким образом, возникает косвенное колдовство, вера в колдунов или религия колдовства, которая, по Гегелю, составляет основу непосредственной или естественной религии. «Таким образом, естественная непосредственность не есть истинная форма религии, скорее это низшая, неистинная ступень ее».¹⁵⁵ 

3. фетишизм

В колдовстве первое место занимает воля личности, второе природа средства и третье неизвестность связи между средством и успешным действием его. Принцип колдовства заключается в этих трех моментах. «Колдовство существует везде, где эта связь существует, но где она не понята». Отсюда являются бесчисленное множество волшебных средств и «огромная глупость суеверия». Так как косвенное колдовство вставляет между волей субъекта и его целью волшебные средства, то Гегель сравнивает это с той внешней целесообразностью и служебным положением средств, которое он назвал в своей «Логике» хитростью разума.¹⁵⁶ 

Волшебное средство, благодаря приписываемой ему силе, становится объектом религиозного значения; оно становится идолом или фетишем, как их назвали португальцы. Таким образом, из религии колдовства возникает фетишизм, низшая ступень идолослужения, распространенная среди негров в Африке. Так как воля колдуна есть грубый и необузданный произвол, то любая вещь может сделаться фетишем и тотчас же выбрасывается, если не оказывает услуг. Особый вид фетишей составляют живые существа, именно животные, считаемые полезными, например, змеи: так развивается из фетишизма культ животных (культ змей). Или же фетишами делаются духи умерших, которых заклинают оказать какие-либо услуги: так возникает из фетишизма культ мертвых и, в виде служения умершим членам семьи, культ предков. Также остатки трупов, например кости, могут сделаться фетишами и служить волшебным средством: таким образом, уже в фетишизме коренится культ реликвий. Наконец, по мере возвышения и развития типичной определенности фетишей, неизбежно возвышается и укрепляется положение колдунов и их отношение к идолам: колдуны становятся теперь первыми по достоинству представителями своего народа, князьями, правителями, пастырями, так как достоинство жреца и князя совпадают на этой ступени развития. Таким образом, уже в фетишизме коренится жреческое сословие и господство его. «Негры, имеющие колдунов, которые не играют в то же время роли правителей, связывают и бьют их, пока они не повинуются, если они не хотят верить и не расположены к этому».

Уже в фетишизме, как мы видим, содержится в низшей и грубой форме многое из того, что возвращается на высших ступенях религии в более высоких, исторически развитых формах. Уже в фетишизме находится в зародыше единство Божественного и человеческого, вочеловечение Бога. «Определение, согласно которому духовное присутствует в человеке и человеческое самосознание по существу есть присутствие духа, встретится нам в различных религиях; оно необходимо принадлежит к числу древнейших определений. В христианской религии оно также содержится, но в более высокой и просветленной форме. Оно поясняет и проясняет ее».¹⁵⁷ 

III. религия субстанции и природы

Абсолютная мощь вещей в отличие от понятия субъекта и субъективности и в противоположность ему есть, с точки зрения логики, субстанция; в своем реальном значении эта мощь в отличие от сущности духа и в противоположность ему есть природа. Здесь различаются религии субстанции (или природы) и религии духа. Если Бог приравнивается к мощи вещей, к бытию, присущему всякой вещи, если он считается истинно постоянной сущностью, тогда как все единичное возникает и исчезает, короче говоря, если Бог принимается за субстанцию, то в этом и только в этом, состоит пантеизм. Поэтому религии субстанции или природы пантеистичны, и в этом смысле слова только они имеют такой характер.¹⁵⁸ 

Первая ступень религии природы основывается на чувственном представлении мирового целого: всеохватывающая сущность есть небо, середину которого занимает земля, а посередине земли находится Срединное Царство, китайская империя, государство неба, а религия неба есть китайская государственная религия. Срединное Царство имеет также свою середину или скорее центральный пункт: это сын неба или император. «Мы теперь вышли из области той непосредственной религии, которая стояла на точке зрения колдовства. Однако черты колдовства входят еще в эту сферу, поскольку в действительности единичный человек, воля и эмпирическое сознание его, считается высшим существом. Точка зрения колдовства здесь приобрела даже форму организованной монархии, мировоззрение которой заключает в себе нечто величественное и державное». «Поэтому небо китайцев не есть мир, образующий самостоятельное царство над землей; у них все находится на земле, и все, что имеет силу, подчинено императору; это единичное самосознание сознательно пользуется этим совершенным владычеством». Правитель есть император, а не небо; не небо управляет природой, а император управляет всем, и только он находится в связи с этим небом.¹⁵⁹ 

Все в этом царстве размерено, точно по циркулю, все имеет свой объем и середину, все определено законом. Эту регламентацию всего порядка Гегель называет определением меры, понимая это слово в более широком значении, чем в «Логике»; поэтому он говорит: «Китайская религия есть религия меры». Каковы эти неизменные определения, как из единицы происходит два, из двух три, четыре и его середина, вселенная и ее середина, четыре страны света и их середина, пять элементов, пять основных цветов, пять основных тонов, пять основных нравственных правил и т. п., всему этому учит разум (Дао). Подробное определение и развитие этих мер составляет содержание всей философии и науки китайцев.

Осуществление меры, поддержание законов составляет обязанность императора, как сына Неба, который составляет целое, совокупность мер. Он есть центральный пункт всего, он господствует над царством живых и умерших духов, над царством людей и гениев. Он главный волшебник, всякий порядок исходит от него, всякий беспорядок и нарушение отношений составляют его вину, так как он обязан управлять чиновниками и следить за ними.¹⁶⁰ 

Вся империя с ее порядком есть культ. «От исполнения долга зависит благосостояние империи и отдельных лиц. Таким образом, все богослужение сводится для подданных к моральной жизни: поэтому китайскую религию следует называть моральной религией (в этом смысле китайцам можно приписывать атеизм). Эти определения мер и указания долга исходят большей частью от Конфуция». Его современником был Лао-Цзы, развивший учение о Дао. Современником обоих был Пифагор.

Отсюда тотчас же становится ясным противоречие в китайской религии: единство субстанции как абсолютного могущества природы представляется в лице отдельного человека, несмотря на то, что его следует понимать, как всеединое, как принцип и источник всякого бытия, а это единство может быть представлено только чистым мышлением и само существует в чистом мышлении. Пантеизм субстанции не монархичен, а монистичен. Этот монистический пантеизм мы находим в индийской религии, именно в браманизме.

Первое есть единое, единая субстанция, единое равное себе существо, из которого происходит все — боги, мир, люди и т.д. В индийской религии это определение стоит во главе, это абсолютная основа и единство: Брама принцип не движения, деятельности и творения, а то, из чего все вытекает; поэтому индийский пантеизм есть собственно учение об эманации, а не творении. Это выступает на вид в различных космогониях, изображениях возникновения мира. «Не существовало ни небытие. ни ничто, ни верх, ни низ, ни смерть, ни бессмертие, а было только единое, замкнутое в себе и туманное: кроме этого единого не было ничего, и оно одиноко сосредоточивалось на себе самом, силой созерцания оно произвело из себя мир; в мышлении образовалось сначала желание, стремление, и это было первоначальное семя всех вещей».

Индийский высший Бог есть скорее единое, чем единый: это Брама, как сущность среднего рода, как всеединое. Из этого всеединого возникает тройственная эманация, которую индийская фантазия олицетворяет в образе трех богов, творческой, сохраняющей и разрушающей силы: это Брама (существо мужского рода, в отличие от Брамы среднего рода), Вишну или Магадева и Шива. Таковы три основные определения. Целое изображается символически и некрасиво в виде фигуры с тремя головами. Это тройственное божество есть индийская Тримурти, которую Гегель сравнивает с христианской Троицей, чтобы решительно подчеркнуть различие между ними. Первый член, Брама, есть отдаленное, замкнутое в себе единство; второй член, Вишну (Магадева) есть обнаружение, жизнь в образе человека, Бог воплощения; третий член должен был бы быть возвращением к первому для завершения единства; однако именно он есть нечто, лишенное духовности; он есть принцип становления вообще, т. е. возникновение и исчезновение. Таким образом, основное определение Шивы, с одной стороны, есть огромная жизненная сила, а с другой стороны, губительный, разрушительный принцип, дикая сила жизни природы вообще. Его главный символ есть лингам (fЈlloj), знак, находящийся в большинстве храмов. «Третий член, вместо того, чтобы служить примиряющим звеном, есть лишь эта дикость рождения и разрушения. Развитие, таким образом, заканчивается диким блуждание в сфере вне-себя-бытия. Это различие имеет существенный характер, оно коренится в самой точке зрения религии природы».¹⁶¹ 

Все вещи суть явления всеединого, не заключающие в себе никакой внутренней прочности и связи, никакой реальности и прозы действительности. Индийская религия имеет в основе пантеистический и идеалистический характер; все антропоморфируется и обожествляется, как воплощенное, рука об руку с этим идет мифологическое поэтическое творчество, не имеющее границ; все явления становятся продуктами воображения: поэтому Гегель назвал индийскую религию религией фантазии.

Высшее содержание и цель культа есть единство человека со всеобщим, божественным Брамой: жизнь в виде Брамы и превращение в него. Брамой можно стать на короткое время, если сосредоточиться на себе телесно и духовно, вернуться в себя и погрузиться в глубину абстракции до притупления самосознания; Брамой можно сделаться навсегда путем долгих, аскетических, бессмысленных напряжений и мук, имеющих целью умерщвление жизни; Брамой можно быть от рождения, то есть принадлежа к особой касте, будучи прирожденным святым, дважды рожденным, то есть брамином, который стоит выше других людей в своей неприкосновенной святости, затронуть его значит совершить преступление, заслуживающее смерти.¹⁶² 

Поклоняться можно только воплощенным мифологическим божествам; их много, они различны, и некоторые из них враждебны друг другу. Поэтому индийский культ богов распадается на секты. Наоборот, абсолютное Божество, всеединое или высшая сущность не может быть предметом поклонения, можно только быть или становиться им; поэтому, с точки зрения индийской религии, можно сказать, что предметом куль­та как поклонения Богу служит не высшее существо, а только боги, то есть идолы.

Индийский аскетизм с его продолжительными муками есть не покаяние, а умерщвление себя. Каяться можно в преступлениях и грехах, которые сопровождаются мучениями совести, так что является потребность замолить их; ничего подобного мы не находим у индийских аскетов: их цель есть умерщвление себя, имеющее в виду лишь ничтожество бытия и отсутствие в нем ценности. «Жизнь получает цену только путем отрицания себя самой. Все конкретное имеет лишь отрицательное значение наряду с господствующей здесь абстракцией. Поэтому в индийском культе люди приносят в жертву себя, родители — своих детей. Сюда же относится сожжение женщин после смерти мужа. Эти жертвы имеют более высокую цену, если они производятся для Брамы или для какого-либо другого Бога, так как и он есть Брама».¹⁶³ 

3. буддизм (ламаизм) или религия

Переход от браманизма к буддизму, имеющему наибольшее количество последователей в мире, ясен и прост. В буддизме служит исходным пунктом и основой то, что в индийской религии и ее культе рассматривается как цель: именно олицетворенное вочеловеченное всебебытие; поэтому Гегель назвал буддизм религией в-себе-бытия. Единство со всеобщим, бытие в виде Брамы в глубине и тишине абстракции в сравнении со всеми частными и определенными формами жизни есть Ничто. Небытие есть последняя и высшая ступень. Только ничто обладает истинной самостоятельностью, всякая другая действительность, все частное вовсе не имеет ее. Из Ничего все произошло, в Ничто все опять обратится. Ничто есть единое, начало и конец всего. «Хотя Бог представляется как Ничто, как сущность вообще, тем не менее, он познается, как определенный, непосредственный человек, как Фо, Будда, Далай-лама».

На характер народов, исповедующих эту религию, она повлияла в особенности тем, что требует постоянного возвышения над непосредственным, частным сознанием. Народы, придерживающиеся этой религии, отличаются тихой кротостью и покорностью, возвышающейся над дикими страстями. Поскольку тишина в-себе-бытия есть уничтожение всего частного, есть ничто, поскольку это состояние уничтожения есть высшая цель для человека с этой точки зрения, и назначение его состоит в том, чтобы углубиться в это ничто, в этот вечный покой, где исчезают все определения, где нет воли и разума. Здесь не может быть и речи о добродетели, пороке, примирении или бессмертии: святость человека состоит в том, что он в этом молчании, в этом уничтожении соединяется с Богом, с Ничто, с абсолютным. Высшая цель состоит в прекращении всякого волнения тела, всякого движения души. Когда эта ступень достигнута, нет более развития, нет более смен, и человеку нечего более опасаться переселений после смерти, так как он тождествен теперь с Богом. В этом состоит абсолютное: человек должен сделать из себя ничто. Если человек держится такого отрицательного образа действий, исключительно борется не против внешнего мира, а против себя самого и соединяется с ничто, отказываясь от всякого сознания, от всякой страсти, тогда он возвышается до состояния, называемого у буддистов нирваной: его следует считать Богом, он сделался Буддой.¹⁶⁴ 

IV. религия природы, составляющая

Единство божественного и человеческого, составляющее лишь цель индийской и буддийской религии, становится теперь открытым предметом религии. В этом состоит явный прогресс; содержание индийского культа, не мифологического, а метафизического, жизнь в виде Брамы и превращение в него, становятся теперь содержанием самого божественного существа. Оно есть еще силы природы и мира, но действует уже по целям; оно имеет еще характер единства и субстанциальности, но вместе с тем, целесообразности и субъективности. Это не только мировая сила, но и мировая цель, как действующая, так и желающая, как субстанция, так и субъект: как мировая цель, это существо есть добро, а как мировая сила, оно есть свет, радостный, освежающий, все раскрывающий свет, благодетельное условие всякой жизни и всякого развития; это свет не как символ добра, а как само добро. Поэтому Гегель говорит: «религия добра или света». Всякая целесообразная деятельность сталкивается с препятствиями и противоположностями. Добру противоположны зло и бедствия мира, свету противостоит мрак. Поэтому религия добра или света необходимо имеет дуалистический характер, божественная благодетельная сила должна бороться с враждебной, добро не побеждает, но должно победить.

Историческое развитие этой темы заключается в древнеперсидской религии (парсизм), основанной Зороастром и выраженной в Зендавесте. Существует добро, истина, мощь, однако, в борьбе со злом: это борьба Ормузда с Ариманом. Ормузд есть свет, и его царство есть царство света вообще; весь мир, во всех его ступенях и видах, есть Ормузд, и в этом светлом царстве все есть добро. Свету принадлежит все; все живое, всякое существо, всякая духовность, действие, рост конечных вещей, все есть свет, все есть Ормузд. Его спутники суть светила, звезды, олицетворенные в виде гениев, семь амшадшпан окружают его, как семь вельмож царя персидского. Также и персидское государство, подобно светлому мировому царству, есть царство справедливости и добра; царь есть представитель Ормузда, а семь вельмож — представители амшадшпан. Один из этих звездных духов есть митра (mes…thj), выдвигаемый на первый план уже Геродотом; символический культ его широко распространился в позднейшую римскую эпоху, восприимчивую к идее примирения.

Вся жизнь Парса должна быть посвящена Ормузду: в этом состоит его культ. «Парс повсюду должен содействовать жизни, поддерживать плодородие и радость, словом и делом совершать добро, везде помогать всякому добру среди людей, а также самим людям, прокапывать каналы, сажать деревья, давать убежище странникам, возделывать пустыню, кормить голодных, поить землю».¹⁶⁵ 

2. сирийская религия или религия

Дуализм, эта первая ступень религии природы при переходе ее к религии духа, должен быть устранен, так как божественная сила природы и мира имеет характер единства и требует его; поэтому божество должно быть понято так, чтобы оно имело свое отрицание или свою противоположность не вне себя, как Ормузд Аримана, а в себе, чтобы оно само переживало, терпело и преодолевало смерть и уничтожение. Бог должен умереть и опять воскреснуть; культ умершего Бога есть культ страдания. Эта тема развита в финикийской и вообще в малоазиатских религиях. Представление о фениксе всем известно: это птица, которая сжигает сама себя, и из пепла ее возникает молодой феникс со свежими силами. Это не борьба добра со злом, а божественный процесс, принадлежащий к самой природе Бога и совершающийся в одном индивидууме. Личность, в которой этот процесс является как предмет религиозного созерцания и культа, есть Адонис (библейский Тамнус). Весной совершался главный праздник Адониса, это был праздник в честь умерших, праздник печали, продолжавшийся несколько дней. В течение двух дней Адониса искали, предаваясь печали; третий день, когда бог опять воскресал, был радостным праздником. Весь праздник имел характер торжества в честь природы, которая зимой умирает, а весной пробуждается. С одной стороны, это процесс в природе, но, с другой стороны, его нужно понимать символически, как момент в Боге, обозначающий абсолютное вообще.¹⁶⁶ 

3. египетская религия. религия загадки

Самосожжение феникса а также смерть и воскресение Адониса повторяются без конца. В этих воззрениях выражается в чувственной символической форме по существу не что иное, как бесконечный процесс жизни, дурная бесконечность ее. Здесь один и тот же индивидуум подвергается смерти, но не побеждает и не преодолевает ее. Истинное преодоление смерти есть не такая жизнь, которая опять умирает, а жизнь, не умирающая более, бессмертная, вечная: дух. Египтяне первые, по словам Геродота, исповедовали бессмертие души.

Смерть есть страдательное состояние; это не есть про­межуточное или мнимое состояние, каковы, в основе, пепел феникса или умирание Адониса, а реальное страшное разрушение, не производимое в себе самом ни одним живым существом, пока оно находит утешение и действует сознательно; поэтому смерть должна быть делом чуждой, враждебной и страшной силы, она есть дело Аримана, которого Ормузд, правда, побеждает, но не одолевает окончательно. Египетский Ормузд есть Озирис, а египетский Ариман — Тифон, разрывающий Озириса на куски. Однако Озирис преодолевает смерть не только своим воскресением, но и тем, что судит мертвых и управляет их царством (царством Аментеса): он управляет живыми и мертвыми. Озирис есть добрый, благодетельный Бог, совокупность благодетельных сил природы; он есть солнце и обозначает его, а также его положения в течение года; он есть Нил и обозначает его; он есть плодородный Египет, зависящий от положения солнца и периодических наводнений Нила; он есть оплодотворяющий бог, тогда как его супруга Изида есть воспринимающая мать-земля, или сам Египет в этом смысле. Наоборот, Тифон есть пустыня, жгучий ветер, засуха и т.д. и обозначает эти понятия. Таким образом, Озирис есть главный бог египтян, хотя он и приобрел такое значение в египетской религии лишь довольно поздно, по словам Геродота.

Египетская религия есть еще религия природы: она занята тайной жизни и размышляет о значении и конечной цели ее; поэтому ее в высокой степени интересует замкнутая в себе жизнь животных, и с этим находится в тесной связи египетский культ некоторых значительных животных, именно Аписа, как представителя души Озириса. Все относится к области природы, но в то же время имеет значение, т. е. обладает духовностью. «Дух египетского народа вообще есть загадка. В греческих художественных произведениях все ясно, все выражено открыто; в египетских везде поставлена задача; это внешность, намекающая на что-то, что еще не выразилось».¹⁶⁷ 

Египетская религия характеризуется и отличается от религий всех других народов культом смерти и мертвецов, способом погребения, гротами для мумий и в особенности исполинскими пирамидами. «Дворцы царей и жрецов превратились в груды мусора, а гробы их сопротивляются времени».

Жизнь и смерть — такова великая тайна, которую египетский дух признал за тайну, сделал предметом культа в своей религии, но не решил, а выразил эту загадку в образе закутанной покрывалом богини в Саисе и изобразил в сфинксе. Решение этой загадки есть дух и истина; они суть вечная жизнь. «Я есмь то, что было, есть и будет, моего покрывала не поднимал еще ни один смертный; плод моего тела есть солнце». Так гласила надпись в саисском храме. «Загадка решена, египетский сфинкс, согласно удивительному, полному смысла мифу, убит греком, и решение таково: это человек свободный, знающий себя дух».¹⁶⁸ 

V. религия духовной индивидуальности

Содержанием нового понятия Бога служит не абсолютный, а еще конечный, ограниченный дух; поэтому Гегель назвал эту религию, возникающую из религии природы и возвышающуюся над ней, религией духовной индивидуальности и причисляет ее к «конечным религиям», как последнюю и высшую ступень их. Основной темой ее служит понимание Бога в форме отделившейся от сил природы «свободной субъективности» или разумного духа, деятельность которого состоит в целесообразных актах и потому имеет характер мудрости. Дух существует для духа, божественный дух для человеческого: поэтому человеческий дух служит почвой, на которой Божественный дух осуществляет свои цели.

В отличие от множества человеческих индивидуально­стей Божественный дух имеет характер единичности, он есть не единое, а Один; в отношении к человеческим индивидуальностям божественная цель должна осуществляться путем объединения и связи их; этот процесс или осуществление Божественного единства имеет характер необходимости, а способ Божественной деятельности, как мы уже сказали, имеет характер целесообразности. Поэтому три основные метафизические понятия, господствующие в религии духовной индивидуальности, суть единство, необходимость и целесообразность.¹⁶⁹ 

Божественный дух своей свободной субъективностью возвышается как единый дух над всем чувственным разнообразием вещей и раскрывается или обнаруживается в этой своей возвышенности. Божественный дух обособляется и расчленяется на множество нравственных мировых сил, которые имеют духовный характер и потому являются в единственной адекватной им форме, именно в человеческой форме как прекрасные индивидуальности, как идеалы и художественные произведения. Наконец, единство Божественной цели осуществляется в единстве мирового царства и мирового господства.

Соответственно этому религия духовной индивидуальности подразделяется на три религии — религию возвышенности, религию красоты и религию целесообразности. Религия возвышенности есть иудейская, религия красоты греческая, а религия целесообразности (мирового господства) римская. Если сравнивать их с предшествовавшими им религиями природы, то можно найти параллель между иудейской религией и персидской (это родство также и сознается обеими сторонами), между греческой религией и индийской, наконец, между римской религией и китайской, обе они суть государственные религии, обе обоготворяют единичную личность как свой центральный пункт, именно императора.¹⁷⁰ 

2. иудейская религия как религия

Божественный дух в своей свободной субъективности есть единый и первый Дух, абсолютное начало. Так как вне Его нет ничего, но Он как вечная сила и мудрость пребывает в постоянной деятельности познания и воли, то Он различает Себя от Себя и благодаря полноте Своей силы и мудрости производит иное, именно мир из ничего, из Своего ничто; мир есть Его создание или творение, поэтому в сравнении с Ним он не самостоятелен, бессилен и ничтожен. Иудейская религия не знает ни теогонии, ни космогонии, она впервые осветила в сознании человечества понятие творения. Оно гораздо выше, чем понятие происхождения. Индийские и греческие боги произошли из чего-либо иного или рождены (путем эманации), первые из Брамы, вторые из хаоса. Наоборот, в иудейской религии мир происходит из Божественного духа, который создает и формирует хаос.

Теогонии и космогонии индийской и греческой религии обоготворяют мир, тогда как иудейская религия, благодаря понятию творения, изгоняет из него Божество и заменяет мифологическое и фантастическое представление о мире рассудочным рассмотрением вещей. В мифологически обоготворенном мире все события суть чудеса и явления Божества, а потому здесь вовсе нет чуда в настоящем смысле, т. е. в отличие от обыкновенного порядка вещей. Чудеса возможны впервые в лишенном Божества мире, потому что только в нем существует подчиняющийся правилам, определенный мировой процесс, и чудеса Божии суть не что иное, как вмешательство Бога в этот процесс. Удалить Божество это значит подчинить правилам мировой процесс и, таким образом, сделать возможными чудеса.¹⁷¹ 

Отношения Бога к миру называются Его свойствами. Благость Бога состоит в том, что мир существует и продолжает свое бытие. Справедливость Бога состоит в том, что Он обнаруживает ничтожество и преходящее значение всех вещей. Великолепие и возвышенность, составляющие настоящую, существенную особенность и характер этого Бога, состоят в том, что Он могущественнее всякого из своих обнаружений. Ветхий Завет полон такими взглядами на Бога. «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Это одно из самых возвышенных мест Ветхого Завета.

Самое возвышенное из творений Бога есть человек, так как Бог создал его по Своему подобию; однако это подобие Бога должно было быть не просто даром Бога, а собственным актом человека. Этот акт совершился в грехопадении, как его изображает библейский миф или притча: человек должен был по совету змеи съесть запретный плод с древа познания добра и зла, чтобы стать знающим, т. е. подобным Богу. В этом состоит глубокая истина библейского рассказа, который должен заклю­чать в себе также неподходящие черты, так как изображает вечные истины в виде события во времени. Этот своевольный поступок, неповиновение человека, т. е. его выход из состояния невинности, Бог наказал изгнанием из рая и проклятием, Он осудил человека на смерть и труд. «В поте лица своего будешь есть хлеб свой, и в землю опять обратишься, так как ты произошел из нее: ты прах земли и в прах опять обратишься» [Быт. 3, 19].

Однако смерть вовсе не есть безутешная судьба, так как существует бессмертная и вечная жизнь, которой иудейская религия не знает, и в труде заключается не мука, а величие человека.¹⁷² 

Конечную цель иудейского Бога составляет не что иное, как сама религия, то есть призвание и восхваление Бога в человеческом сознании, богослужение или культ. Религиозное настроение здесь есть чувство собственного бессилия или ничтожества, страх, но не жалкий, а возвышенный страх, возносящийся над всеми частными заботами и печалями и обращающийся к Богу, погружающийся в него; это мудрый страх или начало мудрости.

Божественная конечная цель осуществляется в человечестве, в обществе людей, в их нравственной организации, элементарная и первая форма которой есть семья, форма непосредственной или естественной нравственности, которая, расширяясь, превращается в народ или в нацию. В отношении к своей конечной цели в человечестве иудейский Бог есть еще частный и исключительный Бог; это Бог семейный и народный, Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог Израиля как избранного народа, которому он подарил землю Ханаанскую и обещал всякое земное благополучие за выполнение ссвоей воли и законов. В этом состоит договор между этим Богом и его народом. Уверенность в том, что между праведностью и земным благополучием существует необходимая связь, установленная Самим Богом для этого народа, «эта вера, это убеждение составляет в иудейском народе основную замечательную черту; этой уверенностью полны ветхозаветные книги, в особенности псалмы».¹⁷³ 

Повиновение сопровождается наградой; неповиновение наказанием, а упорство вызывает угрозу усиления и усемерения наказаний, как это выражено в книгах Моисеевых (Лев. 26) в виде ряда усиливающихся проклятий и угроз. «Интересно рассматривать эти наказания, выражаемые в страшных проклятиях; да и вообще этот народ достиг порядочного мастерства в проклятиях. Но все эти проклятья касаются лишь внешнего, а не внутреннего мира».¹⁷⁴  Многое перенесено из иудейства через иудействующее христианство в христианство, в особенности в церковь, между прочим и это мастерство в проклятиях.

Чтобы замолить вину неповиновения и утишить гнев Бога, нужны жертвы и при этом жертвы за грехи, составляющие одну из главных форм иудейского культа; они должны освободить виновного от греха и искупить его, перенося наказание на жертву. Это достигается путем заклания жертвенного животного и пролития его крови пред алтарем. В крови живет душа и жизнь, поэтому кровь должна служить только для жертвы, а не для употребления в пищу.

Иудейского Бога как единого, сверхчувственного и абсолютно возвышенного все народы должны признавать единственно истинным и восхвалять. Это обобщение иудейского национального Бога и превращение его в Бога человечества, пережитое и возвещенное пророками рука об руку с судьбой их народа, намечено Гегелем, но не развито подробно.¹⁷⁵ 

3. греческая религия. религия красоты

Иудейская религия поняла идею Бога в форме абстрактного единства и всеобщности, но в то же время так ограничила ее, что цель ее направлена на благополучие одного народа, считающегося избранным. Характер и достоинство иудейской религии определяется этим противоречием между возвышенностью ее идеи Бога и обособленностью ее народного сознания.

Решение этого противоречия и прогресс религиозного сознания состоят теперь в том, что единство Божественной сущности проникает мир, Его всеобщность обособляется в себе и расчленяется на нравственные мировые силы, Его цель перестает быть ограниченно иудейской и развивается согласно богатству и разнообразию всеобщих человеческих целей. Нравственные силы имеют духовную природу; духовная жизнь выражается единственно в человеческой форме, и при том, так как речь идет о выражении свободной субъективности, в идеальном человеческом образе или в прекрасной индивидуальности. Основное определение и содержание греческой религии как религии красоты состоит в том, чтобы представлять и почитать Божественные мировые силы в этой форме.

Прекрасную индивидуальность может создать не природа с ее тысячами препятствий и случайностей, а только искусство; поэтому Гегель в своей «Философии истории» рассматривает и понимает греческий мир в его совершенстве как троякое художественное произведение; его объективное художественное произведение есть мир богов, составляющий предмет его религиозного сознания.¹⁷⁶ 

Дух свободен, он не есть вещь с теми или другими свойствами; он есть то, чем он сам себя сделал своей собственной деятельностью, его возвышенность есть следствие его возвышения, его красота есть его естественность и совершенство его господства над ней, это господство есть победа, предполагающая борьбу с силами природы: отсюда война богов, изображаемая Гесиодом в его теогонии, война между Ураном и Хроносом, между Хроносом и Зевсом, между Зевсом и титанами, т. е. возмутившимися силами природы. «В этой войне богов выразилась вся история греческих богов и их значения в том смысле, что они как духовный принцип достигли господства и победили природу: в этом их существенный подвиг и существенное сознание греков о них». Прометей, этот важный и интересный образ, принадлежит еще к титанам и силам природы, так как он учит человека лишь таким мастерствам и искусствам, которые служат для удовлетворения естественных потребностей, все вновь возобновляющихся и возрастающих, подобно тому, как у него самого в наказание растет печень. Для подтверждения этого достаточно сравнить, чем были божества как силы природы с тем, чем они сделались, будучи греческими богами, например, полногрудую Диану Эфесскую как рождающую и вскармливающую силу природы с Дианой охотницей, поражающей диких зверей. Силы природы, восставшие против богов и завоевывающие их, суть герои, как Геркулес. Боги происходят от сил природы, а герои от богов. У Эсхила Прометей себе в утешение предсказывает Геркулесу, что он низвергнет Зевса с трона. «Когда Зевс погибнет, ты сделаешься его преемником», — говорит Вакх Геркулесу у Аристофана.

Явления природы и жизни созерцаются и истолковываются как божественная деятельность. Это происходит благодаря человеческой поэтической фантазии: это поэзия, а не вымысел. Когда во время празднеств в честь умершего Ахиллеса море начинает бушевать, Нестор говорит: «Это Фетида, это печаль матери по сыну». Когда Ахиллес умеряет свой гнев, Гомер говорит, что к нему явилась Паллада, богиня рассудительности. Калхас объясняет чуму в лагере греков действием стрел разгневанного Аполлона. Таким образом, по словам Геродота, Гомер и Гесиод создали грекам их богов, не обучили им, а поэтически сотворили, не систематизировали, а рассказали, и эти рассказы умножались, формировались и преобразовывались соответственно времени и месту. Многие из них, например, многие любовные похождения Зевса, коренятся в древних воззрениях на природу.¹⁷⁷ 

Все силы, волнующие человеческую душу, сделались богами в фантазии греков и воплотились в идеальных человеческих образах. «Поэтому греческий народ самый человечный из всех народов: все человеческое у него утверждается и оправдывается, развивается и заключает в себе меру. Это вообще религия человечности, иными словами, здесь конкретный человек со всем, что в нем есть, со своими потребно­стями, склонностями, страстями, привычками, нравственными и политическими свойствами, со всем, что имеет в нем ценность и существенное значение, находит себя в своих богах».¹⁷⁸ 

Благодаря своей религии греки — самый человечный из всех народов, точно так же благодаря своему искусству они самый идеальный народ. До греков не было идеалов и идеальности. Их боги стремятся не только внутренне присутствовать для человека в представлении, но и выразиться внешне для созерцания в полной телесности; поэтому из гомеровского Зевса должен был произойти Зевс Фидия.

Культ греков как душевное настроение, служба и примирение, состоит в созерцании, распорядке и почитании этих богов. Настроение, с которым познается и ощущается постоянное внешнее и внутреннее присутствие божественных сил, может быть лишь абсолютной радостью души, которая не омрачается даже и представлением о судьбе, о той бесформенной необходимости, которая царит над богами и людьми, уничтожая их; им известно, что это так есть и должно быть, и они удовлетворяются этим сознанием необходимости. Печаль о тяжком роке, как, например, скорбь Ахиллеса о предстоящей ранней смерти, проста и не имеет ничего общего с целым роем мучительных чувств, порождаемых в современном мире всевозможными поставленными и недостигнутыми целями. Мало того, всеуравнивающая судьба, как ее представляют древние, этот мировой остракизм, вырывает с корнем зависть, отравляющую жизнь себе и другим. Так как судьба завистлива, то людям незачем быть завистливыми. Судьба действует слепо, не руководясь понятиями. То, что она изрекает, существует так, как существует; всевозможные вызывающие недовольство размышления по этому поводу не помогают и не ведут ни к чему.

Трагическая судьба есть очевидная, а потому примиренная и примиряющая необходимость. Это не рок, а справедливость, которая из борьбы оправдываемых страстей (pўqh) героических характеров восстанавливает единство и гармонию нравственных сил путем гибели личностей, как это показывают не раз уже упомянутые примеры Антигоны, царя Эдипа и т.д. Гегель упоминает здесь также Ипполита, который почитает только Диану, а Афродиту и Эрота презирает, за что они мстят ему через посредство Федры. Поэтому, по справедливому замечанию Гегеля, со стороны Расина было «глупо­стью» выдумать для Ипполита другую любовь (к Ариции), которая возможна была лишь у французского, а не у греческого Ипполита.¹⁷⁹ 

Культ как служба состоит в жертвах и жертвенных пиршествах, в наслаждениях дарами, принесенными богам, в восприятии пищи и питья и повышенном, вследствие этого, чувстве духовной силы. «Есть это значит приносить жертву и приносить жертву это значит есть». Нет ничего мучительнее, как принимать окончательное решение в затруднительных и сомнительных обстоятельствах; культ освобождает от этих затруднений и дает решение через оракула и божественные знаки; эти знаки имеют внешний и неопределенный характер, их нужно объяснить и истолковать, что осуществляется также культом, именно путем двойственных и двусмысленных изречений. Культ как служба завершается общественными торжествами, храмами и изображениями богов на них, праздниками и играми. «Культ есть не отречение, не жертва своим каким бы то ни было достоянием, а идеализированное теоретически-художественное наслаждение. Свобода и духовность проникают во всю повседневную и непосредственную жизнь, и культ есть вообще продолжение поэзии жизни». «В греческой жизни поэзия и даже мыслящая фантазия есть существенное богослужение».¹⁸⁰ 

В противоположность общественному культу, распространяющемуся на всю жизнь, существует также тайный культ, состоящий из таинственных действий и посвящений и завершающийся в так называемых мистериях, в особенности, в элевзинских. Так как эти мистерии были доступны всем афинянам, то тайна состояла не в сокровенности знания, а только в характере действий и в природе божеств. Здесь производилось очищение души для ее дальнейшего существования после смерти, для ее жизни в подземном мире, в виде тени, следовательно, здесь шла речь о «бессмертии души», о «переходе естественно умершего индивидуума в вечную жизнь». Это находится в связи с представлениями о всеобщей жизни природы, о семени, вырастающем из недр земли, чтобы развить цветы и плоды и опять вернуться в недра земли в виде семени; или, в мифической форме, это выражается в представлениях о похищении Прозерпины, о Церере, ищущей свою дочь, о Вакхе как боге подземного мира и т. д. Поэтому мистерии возвращают к религии природы, к древним символическим культам богов природы, которые, в сравнении с ушедшим вперед и открытым культом греческой художественной религии, устарели и потому сделались сокровенными. Однако жизнь после смерти, бессмертие души, вечная жизнь это великая тайна, связанная не только с устаревшими представлениями, но и с будущими.¹⁸¹ 

4. римская религия. религия целесообразности божества

Основной темой иудейской религии было един­ство Бога: единый Бог как содержание и цель религии. Основной темой греческой религии служат частные нравственные и духовные силы мира и человечества, выражающие множество целей. Обе эти темы соединяются в третьей религии, которая подчиняет множество частных целей одной цели. Эта главная конечная цель есть государство, господство, мировое господство. Это религия римская, которую Гегель называет религией целесообразности и характеризует как таковую, потому что она постоянно имеет дело с целями и с осуществлением их.¹⁸² 

Римская религия также обоготворяет свои цели и в этом смысле она есть тоже «религия множества»; но ее боги не теоретические, а практические, не поэтические, а прозаические, не веселые, а сухие и серьезные, лишенные всякой идеальной красоты. Поэтому греческая и римская религии по существу различны, и в высшей степени ошибочно считать их равноценными или внутренне однородными. Дионисий Галикарнасский, сравнивая эти религии, отдал предпочтение древнеримской, потому что она имеет храмы и алтари, жертвы, праздники и игры, но не имеет скандальных мифов греческой религии. Цицерон считает своих римлян самым благочестивым народом, потому что они все делают с помощью религии, постоянно думают о богах, за все благодарят богов и во всех отношениях рассматривают религию как связывающую силу, вследствие чего он производит слово religio от religare.

Главное божество в этой религии есть Рим как город и государство, господство Рима над людьми и народами, олицетворенное в Юпитере, боге неба и всех небесных явлений, которые суть частные формы этого Юпитера, как, например, Jupiter pluvius и т. п.; Jupiter Capitolinus есть бог римского мирового господства, настоящий римский бог, опять разветвляющийся на несколько видов, как, например, Jupiter Pistor и т. д. Существует около трехсот Юпитеров (Joves).¹⁸³ 

Все римские боги и богини суть обоготворенные практические цели, связанные с общим и частным благополучием; поэтому Гегель называет римскую религию вообще религией счастья. Монета есть очень важное и благодетельное средство в сношениях: отсюда Juno Moneta. Благосостояние государства есть результат благоприятной судьбы: отсюда Fortuna publica. Процветание стад и обилие корма доставляется богиней Pales: поэтому в честь нее устраиваются праздники Palilia. Благодетельное влияние огня на очаг, где он светит и греет, и в печи, где он печет, имеет своих особых богинь: Vesta, Fornax и т. д. Точно так же мир, покой, отдых от дел обоготворяются, как Pax, Tranquillitas, Vacuna и т. д. ¹⁸⁴ 

Противоположность благосостоянию составляют бедствия, каковы голод, неурожай, болезнь, печаль и т.д., им строят храмы для отвращения их, чтобы они не пришли; таковы Fames, Robigo, Febris, Angerona и т. п. Так как всякое благополучие состоит не в чем ином, как в помощи в житейских нуждах и в защите против них, то римские боги суть главным образом помогающие и защищающие божества. По меткому выражению Гегеля, нужда есть римская теогония. Отсюда возникает то безмерное суеверие, которое Цицерон неразумно принимал за благочестие, то по существу суеверное настроение, которое повсюду чувствует ужас перед неизвестным, вооружается всевозможными оракулами, приметами и гаданиями, заглядывает в книги Сивиллы, но в особенности ищет множества богов. Если они не помогают, то и не вредят, а все дело в том, чтобы не было вреда. Поэтому в Рим переносились чужие божества целыми партиями, чтобы здесь получилось собрание всех религий, пантеон всех богов, так как в них нуждались. В силу замечательного и в то же время понятного контраста римляне были на войне самым храбрым, а в религии самым боязливым из всех народов.¹⁸⁵ 

Римская добродетель (virtus) состоит в пожертвовании личностью для Рима и его господства; «virtus есть тот холодный патриотизм, в силу которого личность вполне служит делу государства, играющего роль властителя». Так как римская религия не имеет никакого учения, то в ней самую важную роль играют праздники и зрелища, но важнейшие игры состояли лишь в избиении животных и людей, в пролитии потоков крови, в борьбе на жизнь и смерть, т. е. во взаимных массовых убийствах. Здесь нет более речи о трагической гибели личности; это плоская смерть, плоское внешнее умирание, «голая, страшная и мрачная, отвратительная действительность», являющаяся на сцену уже в трагедиях Сенеки. «Умирание есть единственная добродетель, которую мог проявлять благородный римлянин: он разделял ее с рабами и присужденными к смерти преступниками».

Единство мирового господства стремится выразиться в одном лице и осуществляется, в конце концов, в одном индивидууме, в императоре как господине мира. Он есть наличная сила всех целей римского народа, направленных на благосостояние и счастье. «Эта огромная индивидуальность» есть бесправное могущество, подчиняющее себе жизнь и счастье лиц, городов и государств; все находится в его руках, все создается им: сословие, права рождения, богатство, благородство и т. д. Он стоит даже выше формального права, на развитие которого затрачено столько сил римским духом». Он римский бог.

Всеуравнивающая судьба, представлявшаяся в греческой религии высшим единством, сделалась действительностью и мировым состоянием: этот рок, царящий над всеми народами и религиями, есть римское мировое господство, воплощенное во властелине мира, в одном действительном человеке, обоготворенном, так сказать, с кожей и волосами. Этот единичный действительный человек со своей непосредственной и дурной конечностью, есть в одно и то же время самое высокое и самое дурное начало. «Этот действительный, наличный бог, эта единичность воли, как силы, стоящей над другими, бесконечно многими единицами, есть деспот». Все различия между народами и религиями, между знатными и простыми, между богатыми и бедными, между свободными и рабами уничтожились и исчезли перед всемогуществом императора. Остались только люди и одна личность, как бог всех людей, и этот «бог» есть единичный действительный человек; однако это человек в своей лжи, а не в своей истине.

«Бесконечная важность и необходимость римской религии» состоит в том, что в ней все мировые цели соотнесены с одной, подчинены одной главной конечной цели, которую составляет римское государство, римская империя, властитель мира, наконец, единичный действительный обоготворенный человек. Эта религия целесообразности, римский дух как рок народов и религий, уничтожила счастье и радостное настроение прекрасной жизни и сознания предыдущих религий и привела все формы их к единству и равенству. Это абстрактное могущество было причиной огромного несчастья и всеобщего страдания, которое должно было сделаться муками рождения религии истины. Все служило подготовкой, которая должна была совершиться со стороны людей, чтобы «исполнилось время».¹⁸⁶