University press 2002 Кросс-культурная психология

Обычно считается, что история кросс-культурного исследования восприятия цветов началась после выхода работы британского политического деятеля Гладстона (Gladstone), опубликованной в середине XIX века. Он обратил внимание на определенную странность в поэзии Гомера, а именно, на отсутствие слов для обозначения коричневого и синего цветов, что он приписал ограниченному различению цветового зрения древних греков. Несколько позже Гайгер²¹ расширил это представление о различной чувствительности, начиная с древней истории до современности. Первоначально различались только черный и красный цвета, затем добавились желтый и зеленый, и, наконец, синий цвет. Гайгер получил доказательство своего положения из старых литературных источников, например, из Гомера и из германских эпических поэм.

Магнус²² был первым, кто сообщил о подобном эмпирическом исследовании с современными данными. Он собрал информацию у жителей колоний за рубежом, во многих странах, используя как опросник, так и фишки различных цветов. Цель исследования заключались в установлении диапазона цветового видения «нецивилизованных» народов, а также словесное выражение для различ-

²¹ См. Geiger, 1880.

²² См. Magnus, 1880.

ных цветообозначений. Таким образом, была проведена грань между физиологическими и лингвистическими аспектами. До этого момента Магнус полагал, что доказательства относительно цветового зрения могли быть обнаружены при помощи изучения названий цветов. Вопреки своим ожиданиям, он обнаружил, что диапазон воспринимаемых цветов был инвариантным во всех культурах. Он также установил, что цветовое восприятие и цветообозначения не всегда совпадают. Во многих языках не было слов для определенных цветов. Это касалось скорее цветов с короткой длиной волны (зеленого, синего, фиолетового), чем цветов с длинной волной (красного, желтого). Особенно часто обнаруживалось отсутствовали отдельные слова для обозначения зеленого и синего цветов, в то время как всегда находился термин для обозначения красного цвета.

Из-за постоянства паттерна результатов Магнус продолжал искать некоторые физиологические объяснения. Он предположил, что яркость цвета в спектре возрастает от фиолетового до красного. Менее яркие цвета будут менее заметными для не-европейцев, и поэтому менее вероятно, что они будут определены с помощью отдельных терминов. Риверс (1901) предпринял попытку исследования цветового зрения и цветообозначений во время известной экспедиции в пролив Торреса (ср. гл. 8). Он обнаружил, что часто путают зеленый и синий цвета, а также насыщенный синий и темные или приглушенные цвета. Так, его респонденты обнаруживали бледно-красный лучше, чем бледно-синий, если принимать порог чувствительности европейцев в качестве стандарта. Чтобы объяснить свои результаты, Риверс предположил, что здесь играют роль генетические раз-

личия пигментации. Цвета с короткими волнами больше поглощаются пигментом сетчатки, а темнокожие люди обладают более сильной ее пигментацией.

Интерес к работе по восприятию цветов кросс-культурологов XIX столетия вскоре уменьшился. Только частично это имело эмпирическое обоснование. Титченер²³ провел повторно некоторые исследования Риверса со студентами США и показал, что они также обладали относительной невосприимчивостью к синему цвету, когда их тестировали при тех же условиях освещения, что и у Риверса. Полученные данные по физиологическим различиям игнорировались, главным образом, под влиянием культурологической и лингвистической относительности.

Область исследования цветообозначе-ний прекрасно подходит для проверки гипотезы Уорфа, потому что любой цвет можно однозначно определить, исходя из объективных физических измерений. Посредничество языка в названии цветов среди других отстаивал Рей²⁴, который сделал вывод из собственных исследований с коренными американцами о том, что каждая культура разделила видимый спектр на единицы на весьма произвольной физической основе. Он отвергал даже известную путаницу синего и зеленого цветов и приписывал это скорее большей, чем меньшей тонкости классификации. Там, где западные культуры используют только синий и зеленый цвета, в других странах он обнаружил деление на три цвета. Тогда средняя область идентифицируется не как сине-зеленая, а как отдельный цвет. Однако не было проведено дальнейшего эмпирического подтверждения наблюдений Рея.

Новое направление исследований было начато Брауном и Леннебергом²⁵ после введения термина «кодируемость». Это оказалось сложным показателем при согласованности по таким параметрам: (I) наименование цвета, (2) длина названия и (3) скрытое наличие ответа в самом названии. Они ожидали, что цвета будут легче запоминаться с лучшим кодированием и легче идентифицироваться в заданиях на узнавание. Некоторые положительные результаты были обнаружены в США, но исследование не было проведено в других местах. Ланц и Штеффлре²⁶ предложили другой критерий, а именно точность сообщения. Они попросили слушателей идентифицировать определенную фишку среди множества цветов на основании тех названий, которые были им представлены. Исследователи обнаружили, что некоторые названия приводили к более точной идентификации, чем другие. Те названия, которые более точно поддавались передаче, также лучше узнавались, когда их использовали в эксперименте на узнавание. Таким образом, эта работа продемонстрировала влияние языка на общение и память.

Гипотеза лингвистической относительности довольно радикально критиковалась в книге Берлина и Кея²⁷ под названием «Основные названия цветов: их универсальность и эволюция». Эти авторы попросили респондентов, живущих на территории Сан-Франциско и говорящих на двух языках, сформулировать основные названия цветов на их родном языке. Основное название должно было отличаться четырьмя главными характеристиками:

²⁵ См. Brown & Lenneberg, 1954.

²⁶ См. Lantz & Stefflre, 1964.

²⁷ См. Berlins Kay, 1969.

1. 
   оно было монолексическим (значение нельзя было получить из его частей, как в названии «лимонного цвета»);
   
2. 
   цвет, который оно обозначает, не был включен в другое название цвета (например, алый это разновидность красного);
   
3. 
   его употребление не должно было ограничиваться определенными классами объектов;
   
4. 
   оно должно быть психологически различима.
   

После перечисления полученных основных названий цветов, респонденту предоставили панель с 329 фишками различного цвета по системе измерения и обозначения цвета Манселла и попросили указать для каждого полученного ранее названия: (1) все те фишки, которые будут называться «х»; (2) самый лучший, наиболее типичный пример «х» на демонстрационном устройстве Манселла. Важно отметить, что испытуемые работали с названиями, которые они образовали самостоятельно. Экспериментатор не имел представления, о том какой оттенок цвета был обозначен конкретным названием.

Результаты респондентов, которые говорили на двадцати языках, суммированы на рис. 6.2. На карте ясно видно, что наиболее типичные или центральные фишки для основных цветов четко сгруппированы. Помимо групп для черного и белого цветов, с названиями, которые были во всех двадцати языках, имелось также слово на всех этих языках для области цвета, которая по-английски называется

красный цвет. Далее, это число уменьшается до девятнадцати — для зеленого, восемнадцати — для желтого, шестнадцати — для синего, пятнадцати — для коричневого и фиолетового, четырнадцати — для серого и одиннадцати для — розового и оранжевого цветов. Большие части диаграммы остаются вне области, охваченной основными цветовыми обозначениями. Следовательно, оправданно говорить о центральных цветах. Берлин и Кей²⁸ сделали вывод, что «классификация цветов не случайна, и средоточие основных названий для цветов аналогично во всех языках».

У многих культур нет названий для одиннадцати основных цветов, как в английском языке. Вторым важным результатом Берлина и Кея является то, что существует сильная взаимосвязь между числом основных названий цветов и подгруппой локальных цветов, для которых есть основное название. Они утверждали, что центральные цвета кодируются в истории языка в неизменном (в значительной степени) порядке. Порядок последовательности стадий подытоживается на рис. 6.3. На самой элементарной стадии существуют два названия для белого цвета, которые кодируют также светлые и теплые цвета (например, желтый) и одно для черного цвета, которое включает темные и холодные цвета (например, синий). На второй стадии появляется отдельное название для красного цвета и теплых цветов. Начиная с третьей стадии и далее, порядок точно не установлен. Возможно, что или зеленый, или синий цвета (их вместе называют по-английски «grue», т. е. green +blue) будут следующим названием, но можно также обнаружить, что в языке есть название для желтого цвета, а для «grue» — нет. Из рисунка видно, что

²⁸ См. Berlin & Kay, 1969, с. 10.

6.2. Группы точек, которые представляют собой средоточие (усредненные по испытуемым) в каждом из двадцати языков. Число в каждой группе указывает на количество языков, в которых существовало основное название для определенного цвета (числа по осям относятся к цветовой системе Манселла) (по Berlin & Kay, 1969)

6.3. Последовательность, в которой названия основных цветов появляются в истории языков {по Berlin & Kay, 1969)

на последней стадии в язык добавляются наименования для розового, оранжевого, серого и фиолетового цветов.

Для Берлина и Кея различные стадии представляются шагами в эволюции языка. Чтобы подтвердить свою эволюционную схему, они использовали огромное количество сообщений из литературы (главным образом, этнографической).

Существовали несколько словарей цве-тообозначений, которые не полностью соответствовали предложенному порядку, однако, по мнению авторов, имеющаяся информация продемонстрировала поразительное сходство с предложенным порядком.

Исследования Берлина и Кея критиковались по ряду пунктов. Их определения основных цветов несколько нечетки, хотя они, по-видимому, работали весьма тщательно. Более серьезным было возражение, что все респонденты из Сан-Франциско продолжительное или короткое время проживали в США. Корпус эмпирических доказательств, а также теоретическая основа очень расширились после 1969 г. В современных работах приводились также более сложные схемы, чем та, что представлена на рис. 6.3²⁹. Кроме того, были сформулированы теории о нейрофизиологической основе восприятия цветов³⁰. В то же время, многие из классификаций, которые были получены для специфических цве-

тов в определенных группах Берлином и Кеем, были подвергнуты сомнению культурными антропологами, которые также доказывали,что в этом направлении исследования функциональное и социальное значение цветов, например по отношению к ритуалам, игнорируется³¹.

В результате экспериментальных ис-следованиий Хайдер и Рош³² установила, что центральные (фокальные) цвета лучше кодируются, в том смысле, что респонденты, которые говорили на двадцати трех языках, называли их гораздо быстрее и давали им более короткие названия, чем в случаях с нецентральными (нефокальными) цветами. Затем она проверила гипотезу о том, что центральные цвета будут лучше кодироваться, чем нецентральные, что верно даже для тех цветов, у которых нет основного названия на языке респондентов. Она изучала дани, племя в Папуа-Новой Гвинее, у которого есть два основных цвета (язык на первой стадии последовательности Берлина и Кея). Когда дани быт показаны цветные фишки, они действительно лучше узнавали центральные, чем нецентральные цвета после 30-секундного интервала (как и американские студенты). Во втором исследовании с дани использовались восемь центральных и восемь нецентральных цветов, каждый из которых был попарно объединен с отдельным словом ответа. Число попыток, необходимых для того, чтобы респондент выучил пра-

О прямых доказательствах роли возможных физиологических факторов в лингвистической классификации цветов сообщил Борнстайн (1973). Он связал длину волн центральных цветов, что было обнаружено Берлином и Кеем (см. рис. 6.2.), со спектральной чувствительностью четырех типов клеток, найденных в мозге обезьян макак. Как оказалось, эти клетки были чувствительны к длинам волн, соответствующих красному, желтому, зеленому и синему цветам. В дальнейшем исследовании³³ использовалась методика привыкания к стимулам для четырехмесячных младенцев с использованием стимулов красного, желтого, зеленого и синего цветов. Авторы выдвинули гипотезу, что если повторно представить те же раздражители, то время поиска снизится. При представлении другого стимула появляется эффект отвыкания, который был тем сильнее, чем больше отличался новый стимул. Все изменения стимулов в этом эксперименте совпадали в одном отношении: величина изменения, которая измерялась длиной

волны, всегда была одинакова. Однако с некоторыми из изменений новый стимул оставался в пределах все той же цветовой категории, что и первоначальный стимул (например, оба были бы классифицированы как красный цвет взрослым наблюдателем), тогда как при других изменениях новые стимулы классифицировались бы в другой цветовой категории (например, сдвиг от красного цвета к желтому). Было обнаружено, что младенцы действительно сильнее реагировали на новый стимул, когда происходил второй тип изменений. Это значит, что категории и границы между ними у детей почти те же, что и у взрослых задолго до появления речи. В дебатах о первенстве языка или восприятия цвета все вышесказанное вполне убедительно говорит о первенстве восприятия.

В 1980-е гг. было общепринятым, разумеется, среди психологов, что распределение цветов на категории, представленные монолексическими (состоящими из одного слова) названиями, распределены по спектру видимых цветов не случайным образом, а до некоторой степени отражают универсальные принципы восприятия. Но эта проблема фактически не была решена. Были представлены три вида контраргументов. Во-первых, обнаруживалось все больше примеров названий цветов, которые не укладывались в схему Берлина и Кея³⁴. Такие результаты главным образом основывались скорее на случайных сообщениях информаторов о значении специфических терминов в определенных языках, чем на систематическом исследовании всей области цветов. Поэтому им не удалось убедить ученых с последовательными универсалистскими взглядами³⁵.

³⁴ См., например, Wierzbicka, 1996.

³⁵ См. Hardin & Maffi, 1997.

Второй аргумент касался интенсивности цвета. Если раньше исследователи доказывали, что цвет был менее интенсивен в доиндустриальных обществах, то теперь некоторые из ведущих критиков доказывают, что цвет вообще может не являться категорией восприятия в некоторых обществах³⁶. Это подразумевает, что цвет не является универсальным аспектом восприятия, но его следует рассматривать как культурологическую конструкцию. На основании интервью с представителями племени квакюютл на тихоокеанском побережье Канады и повторной интерпретации антропологических записей, Саундерс (1992) предположил, что нынешние названия цветов на языке квакюютл не согласовывались с цветами до тех пор, пока американские индейские культуры не вошли в контакт с западными поселенцами. Однако для этой повторной интерпретации были представлены исключительно экспериментальные доказательства. Кроме того, это предположение вряд ли подкрепляется результатами этнографических отчетов по другим обществам.

Третьим аргументом является то, что нейрофизиологические процессы, связывающие восприятие с названием цветов, остаются в значительной степени неизвестными. По каналам, которые ведут от сетчатки до коры головного мозга, по-видимому, передается запутанная смесь информации о форме, яркости, структуре и т. д. Однако исследователи не определили никаких специфических клеток для определенных цветов. Согласно Саундерсу и Ван Бракелю (1997), это делает умозрительными любые интерпретации, которые предполагают универсальные механизмы. Их анализ, несомненно, выявил тот факт, что ней-

³⁶ См. Saunders, 1992; Saunders & Van Brakel, 1997.

рологическая основа цветовых категорий могла быть слишком легко принята на веру. Однако Саундерс и Ван Бракель не смогли выдвинуть альтернативную теорию, не говоря уже об альтернативных данных, которые объясняют повсеместное возникновение цветовых категорий во всех человеческих обществах. Иными словами, вывод Борнстайна (1997, с. 181) о том, что «видеть цвета — значит классифицировать спектр по оттенкам», представляется безусловным.

По мере того, как исследователи анализировали универсальность специфических категорий основных цветов, появились определенные экспериментальные доказательства, особенно относительно того, что младенцы уже различают основные цветовые категории³⁷. Однако результаты Рош (Хайдер, 1972), в которых отмечается, что центральные цвета английского языка дани могут идентифицироваться, даже при отсутствии слов, обозначающих цвет, по большей мере не подкреплялись в ряде исследований, в которых сравнивались беринмо в Папуа-Новой Гвинее и британские респонденты. Роберсон, Дейвис и Давидофф³⁸ работали с манселловскими цветными фишками, как это делала и Хайдер. Они обнаружили пять монолексических названий цветов у беринмо, включая нол (по/)— название, которое более или менее охватывает зеленый, синий и фиолетовый цвета. Для заданий на запоминание наблюдалось большее сходство паттернов наименования и запоминания цветов у беринмо, чем сходство паттернов запоминания беринмо и британцев. Роберсон³⁹ также обнаружил, что обучение парному сочетанию слов и цветных фишек у англичан не происходило

³⁷ См. Bomstein, 1976; 1997.

³⁸ См. Roberson, Davies & Davidoff, 2000.

³⁹ См. Roberson et al.

быстрее для центральных цветов в противоположность нецентральным. В свою очередь, результаты Хайдер, полученные для дани, не воспроизводились. Исследование с беринмо было дополнено суждениями о подобии и обучением категориям, включая различение английского сине-зеленого цвета и нол-вор (по/ wor) для беринмо (вор соответствует желтому, оранжевому и коричневому цветам). Оказалось, что задания выпол-нялтсь лучше при различении, сделанном на родном языке, чем при различении, согласно категориям, предложенью Берлином и Кеем.

Следует отметить, что результаты Ро-берсона сложнее, чем приведенные здесь. Например, в одном задании на запоминание выборка беринмо показала лучшую результативность для центральных, чем для нецентральных фишек (для английского языка). Так как беринмо давали также больше неправильных ответов для фишек центральных цветов, Роберсон объясняет это как артефакт искажения ответов. Однако причиной таких результатов может быть лучшая различаемое^ центральных цветов; фишки центральных цветов могут выделяться больше, чем фишки нецентральных цветов. Именно поэтому исследователи, подобно Хайдер, предполагали лучшие результаты по запоминанию для фишек центральных цветов¹. Тем не менее, можно согласиться с Роберсоном (2000, с. 394) в том, что он весьма недвусмысленно продемонстрировал широкое

*° Цветные фишки в системе Манселла были подготовлены таким образом, чтобы различия между ними по физическим характеристикам были равными. Некоторые авторы предложили выбирать фишки по равной выделяемое™, что делает узнавание центральных фишек более затруднительным. Можно предположить, что это равнозначно внедрению неестественного предубеждения против фишек центральных цветов (ср. Lucy & Shweder, 1979; Poortinga & Van de Vijver, 1997; Roberson, 2000).

влияние языка на классификацию цветов: «результаты подкрепляют мнение о том, что структура лингвистических категорий искажает восприятие, распространяя дистанции восприятия вплоть до границ категорий».

Любые точные выводы, которые основаны на доказательствах, представляются преждевременными. Карты названий цветов, которые были собраны во «Всемирном обзоре цветов»⁴¹, производят впечатление, что существует сходство при распределении названий по видимому цветовому пространству. С другой стороны, это сходство, вероятно, не столь велико, как предполагалось ранее. Более поздние доказательства сместили баланс в сторону большего влияния лингвистического и культурологического контекстов при классификации цветов, чем это можно было предположить на основании более ранних результатов Берлина и Кея (1969) и Рош (Хайдер, 1972).

Пространственная ориентация

Другая, довольно широко изучаемая область поведения — пространственная ориентация. Очевидно, что люди, подобно другим видам живых организмов, оснащены для этой цели сложным биологическим аппаратом, который включает зрение, бинауральный (с помощью двух ушей) слух и вестибулярную систему. Вопрос заключается в том, до какой степени это ведет к универсально однородным понятиям о естественном пространстве и пространственной ориентации. Согласно Левинсону⁴², обширные исследования в не-западных обществах показали, что эти понятия могут фундаментальным образом отличаться

⁴¹ World Color Survey; См., например, Kay, Berlin,
Maffi & Merrifield, 1997.

⁴² См. Levinson, 1998.

от таких же понятий в западных обществах, и что подобное отличие возникает из-за пространственной терминологии в языке. В индоевропейских языках, в частности в английском, местоположение объектов на горизонтальной плоскости дается исходя из эго-соотнесенной ориентации. Например, англичане могут сказать: «стол находится справа от стула»; если же они перейдут в другое место вокруг той же расстановки предметов, то они скажут «стол находится слева от стула». В некоторых других языках обычно используются абсолютные или геоцентрические пространственные координаты, которые не изменяются в зависимости от позиции наблюдателя. Например, направления в сторону восхода и заката солнца и направления по компасу, обусловленные магнитным севером, обеспечивают координаты, которые не зависят от положения наблюдателя.

Левинсон и его коллеги разработали множество заданий, которые были предназначены для того, чтобы определить, какую систему кодирования, относительную или абсолютную, используют информаторы, сталкиваясь с пространственным расположением, о котором их попросили вспомнить. В одном из таких заданий использовались идентичные карточки с изображением красного и синего квадратов на каждой. Обе карточки размещались на столе так, чтобы синий квадрат был на одной карточке слева, а на другой — справа. Респондент должен был запомнить одну из карточек, скажем, с синим квадратом справа (на юге). Затем его отводили в другую комнату и показывали ему подобную пару карточек, но развернутых на 180°, и просили указать на ранее выбранную карточку. Говорившие на индоевропейских языках обычно выбирали карточки с квадрата-

ми, расположенными таким же образом по отношению к наблюдателю (например, синий справа), тогда как те, кто говорили на языках, в которых отдавалось предпочтение геоцентрической системе, выбирали карточку с квадратами в том же направлении по компасу (например, синий квадрат на юге).

Одно из племен австралийских аборигенов, члены которого, как обнаружил Левинсон и его коллеги, пользуются абсолютными координатами, говорят на языке гуугу-йимитирр. У них нет никакого исключительного использования абсолютных пространственных координат. Такие слова, как «здесь» и «там», «приходить» и «уходить», используются с эгоцентрической ориентацией. С другой стороны, различение правое/левое, столь обычное в английском языке, по-видимому, отсутствует⁴³.

Вассман и Дасен⁴⁴ обнаружили подобную ситуацию на острове Бали. В балий-ском языке существует различение правого и левого, но оно используется только для определения объектов, которые контактируют с телом. В других случаях расположение объектов определяется с поиощью геоцентрической системы, основанной на главной оси вверх/вниз (к горе/к морю) и двух квадрантах, более или менее ортогональных этой оси (на юге Бали, это соответствует восходу/ закату солнца, но система координат поворачивается, если двигаться вокруг острова). Множество аспектов жизни на Бали организованы в соответствии с этой системой ориентации: строительство деревень и храмов, архитектура домов, привычная ориентация для сна, а также символические аспекты (каждое направление ассоциируется с особым богом), и

Таким образом, многочисленные примеры этого раздела демонстрируют, что на лексическом уровне выражения на одном языке могут облегчать обработку определенной информации теми способами, которые менее доступны, на другом языке. По словам Ханта и Аньоли⁴⁸, «различные языки ставят различные задания перед познанием и по-разному его обеспечивают».

Согласно Гумперцу и Левинсону⁴⁹, исследование привело к промежуточной позиции, в которой лингвистические и культурные различия рассматриваются в контексте универсальных характерных черт, общих для всех языков и культур. Однако Люси⁵⁰ предупреждает, что распространение исследования на основополагающие процессы «не должно затемнять основнукэ суть и важность структурных различий значений в разных языках». А Левинсон (1998, с. 14) считает, что то же самое относится и к относительной (эго-ориентированной) и абсолютной пространственной ориентации.

⁴⁷ Боуермен мог бы, наверное, найти подобный эф
фект в языке более близком английскому, а именно
в голландском языке, где можно zet op (надеть) шля
пу, doet от (закутаться в) платок, trekt aan (натянуть)
брюки и туфли.

⁴⁸ См. Hunt&Agnoli, 1991. с. 387.

⁴⁹ См. Gumperz & Levinson, 1996.

⁵⁰ См. Lucy, 1997, с. 308.

Относительная система соответствует культуре, поощряющей индивидуальную позицию, которая заинтересована в порядке, зависящем от точки зрения, как, например, запечатленный в архитектуре и системах письма символизм левого и правого, или праздничное убранство зданий. Абсолютная система позволяет абстрагироваться от индивидуальной точки зрения, что делает индивидуумов лишь точками на пейзаже... Без сомнения эти ассоциации являются слишком упрощенными для того, чтобы полностью охватить весь спектр применения системы, но они, в достаточной мере, соответствуют характеристикам тех обществ, которые их используют.

С нашей точки зрения, такая интерпретация не подтверждена эмпирическими свидетельствами. Конечно, различия между языками оказывают свое влияние. Слобин, который много писал о сравнительных исследованиях языка⁵¹, предположил, что при овладении языком внимание говорящих на этом языке направляется за счет грамматических различий этого языка на разные аспекты переживаемых событий.

Доказательство пространственной ориентации и языка представляется совместимым с этой точкой зрения. Хант и Аньоли (1991) указывают, что гипотеза Уорфа, в конечном счете, касается влияния языка на схему, используемую нами при упорядочивании нелингвистических опытов. Однако ни их обзор, ни обсуждаемые в этом разделе исследования не привели к единому мнению. В нашем варианте понимания это недвусмысленно демонстрируют основанные на языке различия перцептивного или когнитивного функционирования вне маленькой области, непосредственно

различий на выражение последовательности событий

Бохнемайер (Bohnemeyer, 1998) проанализировал юкатекмайя — язык, на котором говорят на полуострове Юкатан. В этом языке существует очень мало способов выражения времени или последовательности событий (например, у них нет форм глагола совершенного вида или будущего времени, как в английском языке). Чтобы исследовать возможные последствия для общения, Бохнемайер спланировал эксперимент, в котором основными элементами были видеозаписи таких сцен, как питье кока-колы или составление стопки книг, до тех пор, пока та не рухнет. Были составлены пары подобных сцен таким образом, чтобы они представляли для зрителя одну последовательную сцену. Кроме того, были подготовлены различные комбинации пар основных элементов, которые отличались временной последовательностью событий (стопка книг могла упасть до или после питья кока-колы). Участникам, которые говорили на юкатек и на немецком языке, дали задание определить, какую из сцен показывали одному из них. Они работали в парах: одному показывали целевую видеозапись, которую следовало идентифицировать. Другому показывали обе видеозаписи, отличающиеся последовательностью событий, объясняли различие между этими двумя записями и разрешали задавать первому респонденту один вопрос, требующий ответа «да/нет». Исходя из ответа, следовало решить, какая из двух видеозаписей была показана этому человеку.

Несмотря на различия между языками, немецкоязычные пары участников и пары юкатек майя провалили свое совместное задание примерно с одинаковым результатом (13% и 15% случаев, соответственно). Как и ожидалось, немецкоязычные участники часто использовали выражения последовательности событий из их языка (в 92% соответствующих выражений), тогда как говорящие на юкатек майя почти не использовали такие выражения (зарегистрирован лишь 1% случаев). Последние чаще использовали такие «фазовые операторы», как «начинать», «продолжать», «заканчивать» и т. д. В общем, не было получено никаких доказательств того, что отсутствие выражений последовательности событий в грамматике делало различение временных отношений между событиями для тех, кто говорит на юкатек майя, более затруднительным.

связанной с наблюдаемым различием в языке. К сожалению, вряд ли найдется исследование, в котором более широкие последствия лингвистических различий не подразумевались бы, а были бы непосредственно продемонстрированы (см., например, дополнение 6.2.).

УНИВЕРСАЛИИ В ЯЗЫКЕ

Гипотеза Сепира-Уорфа отражает позицию, согласно которой язык определяет познание. Но существуют и другие мнения. Пиаже (1975) рассматривает развитие языка как обстоятельство, которое сопутствует развитию когнитивных структур сенсомоторного интеллекта. В этом смысле когнитивное развитие

считается необходимым условием для существования языка. Однако оно может происходить, по крайней мере, в определенной степени, независимо от доступности языка. Исследование с глухими детьми довольно ясно продемонстрировало это⁵². Таким образом, было выдвинуто предположение о существовании генетической базы, которая должна проявляться как универсалии языка. В классической работе о биологических основах языка Леннеберг (1967) доказывал, что процессы, с помощью которых реализуется язык (включая его структурные свойства), являются врожденными. Возможно, наиболее весомым доказательством этого является то, что глухие дети включают подобную языку структуру в свои жесты. Голдин-Мидоу и Майлендер⁵³ обнаружили, что глухие дети и в США, и в Китае использовали ряд жестов для передачи сообщений, тогда как слышащие дети и взрослые обычно пользуются только отдельными жестами. Эти авторы пришли к выводу, что структурное сходство жестов детей было поразительным, несмотря на большие различия условий окружающей среды, и, следовательно, именно поэтому их можно считать врожденными.

Следуя идеям Леннеберга, Хомский⁵⁴ предположил, что существует универсальная грамматика, которой подчинены все языки человечества. Эта грамматика соответствует природе и диапазону когнитивного функционирования человека. Согласно Хомскому, имеется врожденное «устройство для овладения языком», которое определяет его потенциальные возможности. При рождении разум наделяется ментальным представлением об

⁵² См., например, Lenneberg, 1967; Eibl-Eibesfeldt,
1979.

⁵³ См. Goldin-Meadow & Mylander, 1998.

⁵⁴ См. Chomsky, например, 1965, 1980.

универсальной грамматике. В своих работах Хомский проводит существенное различие между внешней структурой высказывания и его глубинной структурой. Внешняя структура (высказывание в том виде, как оно выглядит) может быть изменена через ряд преобразований в глубинную структуру (смысл высказывания). Не так давно Хомский (2000) подтвердил свою позицию о том, что способности к языку могут рассматриваться как «языковый орган», так же как и зрительная или иммунная системы. Эта способность генетически обусловлена, и ее первоначальное состояние одинаково для всех видов. Это устройство по овладению языком «берет опыт в качестве «входа» и выдает язык в качестве «выхода»» (Хомский, 2000, с. 4). И вход, и выход открыты для изучения и формируют наблюдательную базу для того, чтобы делать выводы о качествах языкового органа. Таким образом, подход Хомского заключается, главным образом, в анализе грамматических особенностей языков.

Свойства «устройства по овладению языком» должны отражаться во всех языках человечества. Однако пока что грамматический анализ высказываний не привел к широкой демонстрации универсальных характеристик. Лишь несколько кросс-культурных исследований преследовали цель проверить эту теорию. Доступные, до некоторой степени, доказательства в основном базировались на детальном рациональном анализе абстрактных структур (таких, как глубинные синтаксические структуры) в одном языке. Универсальные свойства языков в основном получались из описательных обзоров грамматических и других характеристик, а также из экспериментальных исследований психологических черт, связанных с языком.

Был проведен довольно широкий ряд культуролого-компаративистских исследований других аспектов психолингвистики — от непосредственно наблюдаемых фонологических переменных через порядок слов в предложении — до семантического значения. Иногда данные собирались во множестве различных культур. Многие описательные исследования были инициированы Гринбергом⁵⁵. Как и в большинстве других областей, здесь можно подчеркнуть кросс-культурное сходство так же, как и различия. Например, порядок слов дополнение-подлежащее-сказуемое не обнаружен ни в одном из языков, что предполагает определенные ограничения. К тому же, во всех языках есть существительные и глаголы, но прилагательные, в том виде, как они существуют в английском языке, по-видимому, есть не везде⁵⁶. Интонация — это универсальная, характерная особенность речи, и логическое ударение указывает на то, что говорящий на чем-то делает акцент. Кроме того, в конце речевого сообщения интонация обычно понижается⁵⁷. С другой стороны, существуют тональные языки, в которых семантическое значение слов может зависеть от высоты звука, с которой произносятся фонетические единицы. В кариб-ском языке папиаменто (Papiamento) рарб (низкий-высокий) означает отца, а рбра (высокий-низкий) — овсянку. Тональность широко распространена; ее обнаруживают во многих африканских языках, а также в Америке и Азии (например, языки Китая). Было установлено до пяти различных уровней тона, хотя обычно люди обходятся двумя⁵⁸.

⁵⁵ См. Greenberg, 1963, 1978.

⁵⁶ См., например, Hopper & Thompson, 1984.

⁵⁷ См. Bolinger, 1978.

⁵⁸ См. Maddieson, 1978.

Тональности приписывали широкие подтексты для когнитивной деятельности⁵⁹. Утверждалось даже, что те люди, которые говорят на тональных и нетональных языках, отличаются по нейрологической обработке информации⁶⁰. Устная информация обычно обрабатывается больше в левом полушарии мозга; обработка же невербальной информации, включая эмоциональные аспекты речи, по большей мере, локализована в правом полушарии⁶¹. Однако, вопреки некоторым более ранним сообщениям, Ван Ланкер (Van Lancker) и Фромкин (1973) обнаружили доминирование левого полушария для тональных слов у говорящих на тайском языке респондентов. Это указывает на то, что семантические аспекты тональности обрабатываются как вербальная информация. Повторное исследование показало подобные результаты для англоязычных респондентов⁶².

Дальнейшее опровержение гипотезы о том, что тональность широко влияет на познание, породило обширное исследование Джо⁶³. При сравнении детей, говорящих на тональном языке (папиаменто) и на нетональном (английский креольский язык) из Карибского региона, она обнаружила, что дети, говорящие на папиаменто, могли лучше различать тональные и нетональные слова, даже на иностранном языке (мандаринское наречие китайского языка). В серии других перцептивных и когнитивных заданий были обнаружены лишь некоторые намеки на лучшее различение высоты тонов в последовательности чистых тонов. По всем другим заданиям, включая обучение парным ассоциациям и воспри-

⁵⁹ См., например, Wober, 1975.

⁶⁰ См. Fromkin, 1978.

⁶¹ См., например, Bradshaw & Nettleton, 1981.

⁶² См. Van Lancker & Fromkin, 1978.

⁶³ См. Joe, 1991.

имчивость к эмоциональным сигналам в устных рассказах, не проявлялось никакого влияния тональности. В серии дихотомических слуховых тестов⁶⁴ также не было найдено никаких доказательств существования различий в предпочтении полушарий. Таким образом, если не считать понимания тональных слов, была обнаружена лишь слабая связь между тональностью и когнитивным функционированием.

В дополнение к структурным (порядок слов) и просодическим (интонация) аспектам языка существует семантическое значение. Осгуд (Osgood) основал важную исследовательскую традицию, опираясь на работу Гринберга⁶⁵, а также на собственное исследование эмоционального значения, которое будет рассмотрено в главе 7. Осгуд (1980) постулировал принцип эмоциональной полярности в числе общих для всех языков характерных черт. Он обнаружил три фактора эмоционального значения с положительным и отрицательным полюсами у каждого: оценку, силу и активность. Эмоционально отрицательные слова будут чаще «маркированными», а положительные чаще «немаркированными». Маркировка слова предполагает его расширение аффиксом. Ярким примером служит приставка «не» (английское «un»), например, не-счастный (илпарру) или /несправедливый (unfair), В тридцати языковых общинах, которые изучал Осгуд и его коллеги⁶⁶, прилагательные с положительным значением, особенно в оценочном измерении,

⁶⁴ Доминирование полушарий или латерализация
может оцениваться посредством дихотомичных слу
ховых процедур, в которых отдельные стимулы пре
доставляются одновременно правому и левому уху.
Если испытуемые лучше воспроизводят стимулы,
предоставляемые левому уху, это указывает на доми
нирование правого полушария; при лучшем воспро
изведении стимулов, предоставленных правому уху,
- на доминирование левого полушария.

⁶⁵ См. Greenberg, 1963.

⁶⁶ См. Osgood, May & Miron, 1975.

также употреблялись чаще и в более широком диапазоне ситуаций, чем прилагательные с отрицательным значением.

Как оказалось, положительные слова также легче поддаются когнитивной обработке, что и было продемонстрировано Осгудом и Хусейном для английского и китайского языков⁶⁷. Когда респондентов попросили отвечать «положительно» на положительные слова и «отрицательно» на слова с отрицательным эмоциональным значением, время ответа, измеряемое с помощью голосового ключа, обычно было более продолжительным для отрицательных слов. В другом исследовании Осгуд (1979) рассматривает использование <w»(and) и «Зи»(6Я/Ю в различных языках. Он доказывал, что полярность положительного и отрицательного является основной характеристикой человеческого познания, что нашло свое отражение уже в древнекитайских принципах ян (уапд) и инь (yin). Осгуд ожидал, что если респондентов попросить связать два прилагательных с помощью либо «и», либо «но», то они будут использовать «и» для прилагательных с эмоционально гармонирующим значением. Когда же значения двух прилагательных эмоционально не согласовывались, они должны использовать «но». Например, мы обычно говорим о благородном и искреннем, красивом, но противном, счастливом, но печальном, и т. д. Исходя из своего ранее упомянутого проекта по эмоциональному значению, Осгуд смог рассчитать для различных языков индекс подобия между парами прилагательных. После этого была вычислена корреляция между этим индексом подобия и частотой использования «и», как связующего между двумя прилагательными. Средний показатель ⁶⁷ См. Osgood, 1980.

этой корреляции для двенадцати языков, включая американский английский язык, финский, турецкий и японский, составлял г = 0,67, что указывает на универсальное присутствие вовлеченных когнитивных свойств.

Универсалистский подход к исследованию в психолингвистике не ограничивается обнаружением сходства; можно также изучать различия, главным образом, как функцию неравных антецедентных условий (предпосылок), в которых находились говорящие на каком-либо языке. Действительно, ранее в данной главе мы уже прелставили доказательства этого. Например, если у японцев возникают трудности при различении произносимых английских слов «lead» и «read», то это отражение различий предыдущего опыта. Другой фонологической особенностью, которая влияет на восприятие речи, является сегментация слов. Предложения воспринимаются слушателем как поток звуков, в котором (в противоположность ^личному опыту) отдельные слова четко не разделены. Было продемонстрировано, что среди носителей разных языков существуют различия при употреблении информации, которая может помочь распознать отдельные слова в потоке произнесенных звуков. В таких языках, как итальянский и французский, где присутствует много открытых слогов (согласный-гласный), сегментация по большей мере основывается на слогах, тогда как в языках, подобных английскому и немецкому, где слоги обычно более сложны (например, согласный-гласный-согласный, как в слове «strength» — сила), слушателям больше приносит пользы ударение. В японском языке есть морс {тога), субслоговая единица, состоящая из слабого гласного и/или носового звука, похоже, что именно мора,

а не слоги, являются единицами сегментации. Существуют доказательства, что паттерны слухового восприятия родного языка устойчивы и ведут к ошибкам в понимании языков, которые человек в своей жизни изучает гораздо позже⁶⁸.

В общем, доказательства, имеющиеся в экспериментальной психолингвистике указывают на то, что язык как инструмент мышления обладает многими кросс-культурно инвариантными свойствами. Люди, может быть, не разделяют одни и те же идеи, но наши относительные языки, вероятно, не слишком предрасполагают нас к различным образам мышления.

БИЛИНГВИЗМ

Вплоть до этого места настоящей главы язык рассматривался, по большей части, как родной язык, который человек изучает первым, понимает и разговаривает на нем до сих пор. При употреблении этот язык обычно преобладает в той культуре, в которой человек прошел инкультура-цию. Однако большинство людей в мире изучают и говорят на более чем одном языке; оценки варьируют обычно от двух до пяти языков на человека⁶⁹. Следовательно, билингвизм (и даже многоязычие) является нормой, а не исключением. Учитывая этот факт, для полного понимания языкового поведения мы должны обсудить феномен билингвизм. Кроме того, следует рассмотреть культурные контексты, в которых процветает билингвизм; обычно это происходит в плюралистических обществах, где включен процесс аккультурации (см. гл. 13).

⁶⁸ См. Otake, Itatano, Cutler & Mehler, 1993; Vroomen,
Van Zon & De Gelder, 1996; См. резюме у Van Zon,
1997.

⁶⁹ См. Baker & Prys, 1998; Romain, 1989.

Билингвизм рассматривают по-разному⁷⁰. Одних интересует развитие данного явления (как процесс овладения вторым языком); других — больше привлекает результат (способность выполнять формальные языковые или когнитивные тесты или заниматься повседневной деятельностью); а третьи — сосредоточиваются на социальных аспектах (культурной самобытности и межкультурных отношениях). Поскольку языковая ситуация становится все более сложной, в большинстве обществ наблюдается также сильная заинтересованность исследователей системы образования в создании мультилингвистических методов обучения⁷¹. Несмотря на эти отличающиеся подходы, суть двуязычия Моханти и Перрего⁷² определили как «способность людей или общин удовлетворять коммуникативные потребности личности или общества в двух или более языках при взаимодействии говорящих на любом из них или на всех этих языках». Ключевыми вопросами билингвизма являются его природа, его оценка и его последствия (как когнитивные, так и социальные).

Широко принимаемое сегодня представление о билингвизме — это не сумма двух языков (одноязычий), но «уникальная и особая лингвистическая конфигурация»⁷³. С этой точки зрения, человек, который владеет двумя языками, по-видимому, обладает переменными способностями в различных областях жизни, а они изменяются со временем и в соответствии с контекстами. Оценка двуязычных способностей не должна проводиться с использованием двух одноязычных тестов и их соответствующих норм, но с помощью более целостных (холистических) оценок общих двуязыч-

⁷⁰ См. Mohanty & Perregaux, 1997, обзор.

⁷¹ См. Billiez, 1998; Perregaux, 2000.

⁷² См. Mohanty & Perregaux, 1997, с. 229.

⁷³ См. Grosjean, 1982, с. 471.

ных способностей. Первый подход часто приводит к отрицательной характеристике людей, которые владели двумя языками, как «обладателей двух полуязыков. Другой же подход дает более валидную характеристику билингвов как наделенных сложной и составной лингвистической системой. Во многих исследованиях ученые пытались понять сложность когнитивного и эмоционального развития, когда многоязычие проявляется в течение всей жизни, используя лингвистические биографии, как самих авторов, так и обычных людей⁷⁴.

Когнитивные и социальные последствия билингвизма широко изучались. Ключевой исследовательской программой, касающейся обеих этих тем, является программа У. Е. Ламберта⁷⁵. Более ранние исследования академических, интеллектуальных и социальных достижений детей, которые владели двумя языками, обычно показывали, что они «отставали в школе, имели более низкие показатели умственного развития и были социально пассивными» по сравнению с детьми, которые владели одним языком⁷⁶. Однако Ламберт заметил, что эти сравнения не регулировались в зависимости от общественного класса или возможности получения образования, а когда в его собственных исследованиях эти факторы отрегулировали, дети-билингвы опережали, как по вербальным, так и по невербальным оценкам умственных способностей⁷⁷.

С тех пор эта картина была расширена и включила двуязычных детей из Сингапура, Швеции, Швейцарии, Южной Африки и Израиля в дополнение к первоначальным выборкам из Монреаля. В частности, оказалось, что дети-билингвы (даже

⁷⁴ См. Deprez, 1994; Green, 1987; Leconte, 1997.

⁷⁵ См. W. E. Lambert, 1967, 1977, 1980.

⁷⁶ См. Lambert, 1977, с. 15.

⁷⁷ См. Peal & Lambert, 1962; Lambert & Anisfeld, 1969.

с одинаковым уровнем IQ) были более умелыми по когнитивной гибкости, в дивергентном мышлении и творчестве, возможно, вследствие того, что было приобретено ими в результате овладения знаниями и употребления всего нового набора лингвистических знаков и категорий⁷⁸. В более современном исследовании было предложено понятие «металингвистического осознания», которое относится к восприимчивости (сенситивности) языка, его правил и соответствующего использования. Исследования показали, что дети, которые владеют двумя языками, более сообразительны при обнаружении двусмысленности в высказываниях, они обладают большей восприимчивостью к интонации, им гораздо легче обнаруживать фонетические единицы у не-слов⁷⁹, чем детям, которые владеют одним языком. Другие исследования заставляют предположить, что эти металингвистические способности двуязычных детей позволяют им быть даже более успешными при изучении еще и других языков⁸⁰.

Как отметил Ламберт (1977), билингвизм исследуется по тем двум языкам, которые социально ценны в их конкретном контексте, то есть обучение второму языку, по всей видимости, не угрожает сохранению первого языка. Этой ситуации Ламберт дал определение «дополнительное двуязычие», в противоположность «вычитающему двуязычию», когда обучение второму языку часто подразумевает потерю родного языка (из-за национальной языковой политики или политики в области образования). Важный исследовательский вопрос состоит в том, чтобы узнать, являются ли положительные когнитивные последствия двуязычия такими же, как и в ситуациях «вычитания».

Исследовались также социальные последствия билингвизма, особенно его влияние на идентичность личности. В параллельных сериях исследований в США (штат Луизиана) и Канаде (Квебек) Ламберт и его коллеги⁸¹ отмечали обширные индивидуальные различия идентичности двуязычных детей: некоторые из них идентифицировали себя с одной или другой языковой группой, иные — с обеими, а некоторые — ни с одной из них. Этот паттерн в какой-то степени соответствует четырем стратегиям аккультурации (см. гл. 13). Моханти (1994) исследовал далее это соответствие и пришел к выводу, что металингвистические атрибуции билингвов могут быть особенно благоприятными в обществах, которые поддерживают дополнительные формы билингвизма (интеграционных), и менее благоприятными в ситуациях «вычитания» (ассимиляционных).

Так как в западных обществах было выполнено так много работ по этим языковым вопросам, для кросс-культурных психологов важно исследовать их в других плюралистических обществах мира. Наследие колониальной эпохи привело к созданию многих национальных государств (например, Нигерии, Индии), где многочисленные индигенные языки существуют и используются в региональном масштабе, тогда как один или более национальных языков (иногда они включают язык прежней колониальной власти) поддерживаются как общегосударственные. Как мы пытались доказать вэтой книге, неуместно пытаться обобщать эти преимущественно западные результаты для других обществ, и было бы неосмотрительно разрабатывать на их основе образовательные или другие программы.

⁷⁸ См. Segalowitz, 1980, обзор.

^п См. Mohanty, 1994; Perregaux, 1994.

^№ См. Thomas, 1988.

⁸¹ См. Gardners Lambert, 1972.

выводы

Не существует такого аспекта открытого поведения, по которому группы людей различаются больше, чем в языках, на которых они разговаривают. Однако, само по себе, это не имеет другого, скрытого смысла, поскольку едва ли существуют какие-либо связи между фонетическими особенностями слов и их значением. Часто встречающиеся понятия могут быть закодированы более короткими словами, но это является, пожалуй, единственным видом упорядоченности. В этой главе мы рассмотрели, как усваиваются различные языки в результате сходных шагов при онтогенетическом развитии с культурными различиями при использовании звуков, что начинается уже в раннем возрасте.

Далее мы исследовали перцептивные и когнитивные последствия лексических

КЛЮЧЕВЫЕ ТЕРМИНЫ

билингвизм

классификация цветообозначений лингвистическая относительность названия основных цветов

и грамматических различий, сосредоточившись на двух областях, где объективная реальность может приравниваться к субъективному опыту и выражению (при наименовании цветов и пространственной ориентации). Изучение литературы по поиску доказательств лингвистической относительности сопровождалось подобным поиском подтверждения сходства, которое может оценить свойства человеческого языка как универсальные. Однако попытки объединить в единое целое обе части доказательств не предпринимались; до сих пор они представляются весьма обособленными.

Несколько более специфическая тема обсуждалась в последнем разделе — билингвизм и освоение второго языка.

пространственная ориентация универсалии в языке фонетическая категория

7 Кросс-культурная психология

ПЛАН ГЛАВЫ

Понимание «других» Универсальность эмоций Эмоции как культурные состояния Компонентные подходы Выводы Ключевые термины

За последние десятилетия возрос интерес к исследованию эмоций. Общеизвестно, что эмоции существуют; мы их испытываем и понимаем, когда их испытывают другие. Однако теоретические подходы к концептуальному пониманию эмоций в психологии сильно различаются (например, Ekman & Davidson, 1994). При кросс-культурных исследованиях главным является следующий вопрос: как найти равновесие между эмоциями как психологическими состояниями, которые, возможно, являются инвариантными в разных культурах и эмоциями как социальными конструкциями, которые существенно различаются в разных культурах. Этим обусловлена большая часть обсуждаемых вопросов в этой главе. Однако начнем с раздела под названием: понимание «других». В нем представлен обзор классических исследований по проекту Осгуда и его коллег, в котором продемонстрировано, что из-

мерения аффективного значения очень похожи в разных культурах и общие концепты обычно также имеют одинаковое аффективное¹ значение. По нашему мнению, эти результаты проясняют возможность того, что рассказы и фильмы, которые происходят из одной культуры, гораздо чаще понимаются повсюду, чем не понимаются.

Во втором разделе представлено исследование, целью которого было провести различение комплекса основных (универсальных) эмоций. Доказательства были получены, главным образом, из культурно-сравнительных исследований, которые свидельствуют в пользу кросс-культурного сходства в выражении эмо-

¹ В этой главе слова «аффективный» и «эмоциональный» используются в английской традиции как синонимы, в отличие от русскоязычной специальной литературы, где термин «аффективный» понимается (и употребляется) чаще в более узком смысле, т. е., как относящийся именно к феноменологии собственно аффекта, а не к любым эмоциональным проявлениям [прим. науч. ред.).

ций с помощью мимики, голоса и телодвижений. В следующем разделе приведена противоположная точка зрения, которая предполагает, что эмоции культурно обусловлены. Подразумевается, что первоначально они являются социальными или когнитивными конструкциями и что в других культурах существуют эмоции, которые «мы» не испытываем, и что «мы» можем иметь такие эмоции, которых нет в других культурах. В данном случае доказательства получены, в основном, из этнографических отчетов и лингвистического анализа. Последний раздел представляет компонентный подход к эмоциям, который сочетает аспекты двух предыдущих подходов. В нем подчеркивается, что эмоция не столь уж исключительное состояние организма, а состоит из последовательности процессов или компонентов, таких, как оценка ситуации и стремление действовать определенным способом. В разных культурах могут наблюдаться и сходство и различия по каждому из компонентов.

Следует выделить важный момент. Утверждения о том, что кросс-культурно эмоция (или компонент эмоции) «сходна», или о том, что эмоция «различна», часто не формулируются точно. Отсутствуют точные критерии или стандарты, согласно которым можно было бы определить, что эмоция различается, что она сходна или даже идентична. Возьмем воображаемый пример. Предположим, что молодой парень со своим другом ходил в какое-то запрещенное место. Он это отрицает, но отец подлавливает его на лжи. Отец зол, это проявляется в том, что он дает парню нагоняй и наказывает его. Весьма вероятно, что это происшествие в двух несходных обществах могло бы рассматриваться совершенно по-разному. Можем ли мы сделать вывод, что

выражения и действия двух отцов указывают на существование подобной, если не идентичной эмоции гнева? Более детальное описание, несомненно, покажет некоторые различия. В одном случае причиной гнева отца может быть забота о нравственном облике сына, в другом — в большей мере, оспаривание отцовской власти или грозившая сыну опасность. Можем ли мы тогда сделать вывод, что гнев этих двух отцов не одинаков?

Если вопрос сформулировать таким образом: могут ли психологические процессы быть кросс-культурно идентичными, то на него никогда нельзя будет ответить однозначно. Если процессы и проявления поведения считать тесно взаимосвязанными, то различия в проявлении подразумевают различия в процессах, и тогда становится невозможным продемонстрировать кросс-культурную инвариантность эмоций. С другой стороны, если принять менее детальную точку зрения и сильнее абстрагироваться от конкретных реакций в определенных ситуациях, то становится более очевидной вероятность появления общих характеристик. Одно из очевидных решений будет заключаться в том, чтобы рассматривать эти две противоположные точки зрения как взаимодополняющие. Однако до тех пор, пока эта взаимозависимость не будет сформулирована ясно и доступно для критического исследования, это решение будет оставаться неприемлемым и неопределенным компромиссом (ср. гл. 12).

ПОНИМАНИЕ «ДРУГИХ»

В этом разделе мы попытаемся сформулировать предварительный ответ на вопрос, почему люди, даже из очень отличающихся культур, понимают поведение

жүктеу/скачать 7.33 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: