University press 2002 Кросс-культурная психология

Эмоции выполняют коммуникативные функции в социальном взаимодействии. Согласно Фридлунду²⁷, выражения лица развивались на протяжении истории эволюции человека именно для этой цели. Как считает Фрийде (1986, с. 60), остается открытым вопрос о том, развивались ли эмоциональные выражения филогенетически для цели общения, ведь они могли возникнуть по совсем другой причине (см. также гл. 10). Тем не менее, проявления эмоций часто могут служить общению и вызываются с этой целью. Существуют также другие каналы невербальной коммуникации, некоторые из них будут здесь упомянуты. Что касается общего обзора литературы по этому вопросу, то здесь мы сошлемся на Аргайла (Argyle, 1988). В этом разделе мы рассмотрим, до какой степени другие каналы общения подтверждают впечатление о фундаментальных сходствах в разных культурах, которые появились в результате исследований выражения лица и голоса.

Хорошо изученной формой невербальной коммуникации являются жесты. Интерес к ним кросс-культурно обоснован. В прежние времена исследователям-путешественникам часто удавалось приобретать товары и даже вступать в некое подобие торговых сделок с людьми, с которыми у них не было никакого общего языка. Многие современные туристы испытывают нечто подобное. В восемнадцатом и девятнадцатом столетиях понятие о жестах как об универсальной, пусть и рудиментарной, форме языка, приобрело определенную популярность²⁸. Однако, нельзя утверждать идентичность значений жестов, как об-

²⁷ См. Fridlund, 1997.

²⁶ См., например, Kendon, 1984.

щее правило. Моррис, Коллетт, Марш и О'Шонесси²⁹ обнаружили, что общепринятые, хорошо определяемые жесты имеют неодинаковое значение в разных регионах Европы. Даже в пределах одной страны они не всегда имели одно и то же значение.

Большинство жестов не предназначено для передачи сообщения. Экман и его коллеги³⁰ выделили различные категории жестов, такие, как адаптеры (или манипуляторы тела), регуляторы, иллюстраторы и эмблемы. Такие адаптеры, как почесывание носа, развились из движений, связанных с телесными потребностями или с межличностными контактами. В процессе развития они стали фрагментарными и потеряли свою функцию. Почесывание носа при напряженном обдумывании может быть пережитком ковыряния в носу. Регуляторы — это жесты головы и рук или позы тела, которые поочередно играют роль слушателя и говорящего в беседе между двумя или больше взаимодействующими собеседниками. Иллюстраторы непосредственно сопряжены с речью; они служат для того, чтобы подчеркнуть или описать то, о чем говорится, и связаны с особенностями языка. Эмблемы обладают когнитивным значением сами по себе, что обычно хорошо знакомо представителям культуры. Они предназначены для передачи этого значения, и для них обычно существует вербальный эквивалент. Исследование Морриса (1979) основывалось на эмблемах.

По-видимому, все эти типы жестов формируются в процессе социализации и инкультурации. Воспитание детей включает модификацию адаптеров, особенно

тех, которые считаются неприличными в присутствии других. Регуляторы появляются без явного осознания, но, согласно Экману и Фризену, могут стать источником недоразумений между людьми из различных культур.

С другой стороны, даже относительно эмблем проявляется кросс-культурная общность. Многие эмблемы можно понять даже тогда, когда реципиент, ничего не знает о культуре отправителя. Аргайл (1988) доказывал, что некоторые из общих жестов, например пожимание плечами, могут также быть врожденными; другие же могут быть общими, потому что следуют из природы физического пространства. Жест руки «иди ко мне», похоже, понимают во всем мире. А вот кулак с отставленным пальцем, означающий пистолет, предполагает знание культурного продукта, который не везде обнаруживается и не предлагает основы для его понимания теми, кто предварительно незнаком с оружием. Экман и Фризен (1969) провели грань между референтными (эталонными) эмблемами, где дистанция между формой жеста и референтом (т. е. тем, что изображается) невелика, и обычными эмблемами, где эта разница велика и зависит от предшествующего культурного знания. Пуртинга, Скоолз и Ван де Коппел³¹ установили, что голландские студенты смогли не только определить значение референтных эмблем, производимых людьми из Китая и Курдистана, но также сообщали, что большинство этих жестов существовало с их собственной культуре. Это .предполагает существование репертуа референтных эмблем, общих, по крайней мере, для широкого диапазона культур. Однако уровень узнавания обычных эмблем отличается; несколько

³¹ См. Poortinga, Schools & Van de Koppel, 1993.

эмблем подобных тем, что изображают китайские иероглифы для числительных, правильно интерпретировали в многовариантном тесте ниже уровня случайных величин.

Важность кросс-культурных различий вполне может зависеть от частоты использования жестов разных типов, или (по аналогии с выражением лица) в рамках тех правил проявления, которые касаются использования жестов. Итальянцы обычно производят впечатление оживленных людей на приезжих из северных стран, возможно, потому что у них более оживленные двигательные паттерны. Эфрон³² сравнил жесты итальянских и восточноевропейских евреев-иммигрантов в Нью-Йорке и обнаружил различия стиля жестикуляции. Среди прочего, использовались другие, отличающиеся жесты-иллюстраторы. Сравнительное исследование итальянцев и британцев показало, что наличие жестов с вербальным описанием сложных геометрических фигур помогало итальянцам лучше понимать друг друга, но вряд ли это имело какое-либо значение для британских респондентов³³.

Положение тела и личное пространство до некоторой степени связаны с жестами. Большинство исследований из более давних времен были подытожили Альтман и Чемерс³⁴. Понятие личного пространства основано на представлении о том, что каждого человека окружает личная сфера. Когда кто-нибудь подходит и становится слишком близко к нам, это ощущается как вторжение. Антрополог Холл³⁵ первым обратил внимание на кросс-культурные различия личного пространства и заметил, что арабы,

южные европейцы и латиноамериканцы при разговоре стоят близко друг к другу. Они стараются касаться друг друга и даже дышат друг другу в лицо, тогда как выходцы из северной Европы держатся на большем физическом расстоянии. Последующее исследование привело к частичному подтверждению измерения Холла высококонтактных и низкоконтактных культур. Из-за классово-социальных и ситуативных факторов внут-рикультурные вариации затеняют исходные параметры. Например, Сассмен и Розенфелд³⁶ заметили, что японские студенты в США сидели дальше друг от друга, чем студенты из Венесуэлы, когда разговаривали на своих языках. Когда они говорили на английском, это различие исчезало, и студенты из обеих стран сидели на одинаковом расстоянии, таком, как это наблюдалось для студентов из США. Это предполагает, что различия укоренились неглубоко, но они равнозначны тем культурным практикам, которые подчинены аккультурации.

ЭМОЦИИ КАК КУЛЬТУРНЫЕ СОСТОЯНИЯ

Хорошо известное исследование, которое опровергает представление о том, что эмоциональный опыт человека в своей основе одинаков в различных культурах, — это этнографический анализ эмоциональной жизни ифалук, которые живут на атолле в южной части Тихого океана, проведенный Лутц (Lutz, 1988, с. 5). Она попыталась противопоставить культурные гипотезы об эмоциях в западном мышлении культурным гипотезам, обнаруженным в других обществах. «В этой книге предпринята попытка продемонстрировать, как эмоциональное

См. Sussman & Rosenfeld, 1982.

значение оказывается фундаментальным образом структурированным с помощью конкретных культурных систем и конкретного социального и материального окружения. В ней утверждается, что эмоциональный опыт является не докультурным, а исключительно культурным», — пишет Лутц. Следует использовать индигенные модели «Я» и модели социального взаимодействия, чтобы понять термины, которые относятся к выражению эмоций. Анализ направлен на две эмоциих, которые, по эе мнению, отсутствуют в США: фаго (fago — сочетание, которое по-английски выражается терминами «сострадание», «любовь» и «грусть») и сонг (song — переводится как «праведный гнев»). Подобно гневу, song считается неприятной эмоцией, которую испытывают в ситуации несправедливости по отношению к себе или к другим» (с. 156). Но в отличие от гнева, song, пожалуй, не является чем-то, что неприятно человеку лично, а скорее тем, что осуждается в социальном плане. Существуют другие слова, которые относятся к формам гнева, но они явно отличаются от «гнева, который является справедливым негодованием или праведным гневом, и лишь этот гнев может быть морально оправданным».

Возникает вопрос, действительно ли Лутц точно восприняла и понятно передала оценку эмоциональной жизни ифалук западному читателю. Так как в повторных этнографических исследованиях не удалось воспроизвести подобные результаты³⁷. Если предположить, что Лутц представляет более или менее точную картину того, что означает song, возникает следующий вопрос: «Действительно ли это эмоциональное состоя-

³⁷ См., например, Kloos, 1988; ср. также Russel, 1991.

ние неизвестно в США или в других западных странах?». Можно сказать, что описание song напоминает негодование перед телевизионной камерой профсоюзного лидера, который с жаром осуждает недопустимо низкую заработную плату, предлагаемую дирекцией, и ясно дает понять, что подобное предложение нравственно и социально неприемлемо.

Вместо того чтобы представлять такие эмоциональные доказательства, необходимо систематически исследовать, можно ли в США или где-нибудь в другом месте найти различия, подобные полученным у ифалук или где-либо еще. Такое исследование провели Френк, Харви и Верден³⁸. Следуя описанию Бедфорда³⁹ пяти форм стыда в Китае, эти авторы написали разные сценарии, которые фиксировали эти различия, и подготовили шкалу показателей (например, чувство бессилия, собственного позора, желание спрятаться), по которой должны были оцениваться эти сценарии. Результаты выборки студентов из США показали, что первоначальное разделение на группы в значительной степени могло быть оправдано, исходя из предположения о том, что американцы так же осознают разновидности стыда, как и китайцы. Френк подчеркивает, что эти результаты не отражают возможные различия важности этих разновидностей стыда в повседневной жизни.

Особое значение, придаваемое социальной модели эмоций, как правило, не подразумевает полного отрицания биологических аспектов. Согласно Эве-риллу (1980), теории, которые кажутся несовместимыми, просто обращаются к различным аспектам одного и того же явления. В то же время, он утверждает,

что эмоции не биологические данности, а социальные модели. Для Эверилла эмоция является временной социальной ролью; такая роль подчиняется соответствующим правилам в форме норм и ожиданий относительно социального поведения. Событиям приписываются эмоционально-специфические значения, которые, по-видимому, отличаются в разных культурах. Основным направлением исследования является этнографическое описание⁴⁰.

Центральным пунктом подобных описаний является значение характерных понятий для передачи эмоций. Они с трудом переводятся на другой язык и рассматриваются как термины, сформированные тем культурным контекстом, в котором они существуют. Song является таким эмоциональным термином. Другим примером может быть термин народности ллонготс на Филиппинах, ли-гет {//'get), который описал Росалдо⁴¹. liget — это форма гнева, но охватывает также чувство горя и ассоциируется с практикой охоты за головами. Иногда имеется больше слов для части эмоциональной области, которую описывает единственный термин в английском языке. Хорошо известным примером служат несколько слов на яванском, для каждого из которых ближайшим переводом на английский язык был бы термин «стыд» {shame)*². В других случаях оказывается, что нет слова, соответствующего даже некоторым основным эмоциям, различаемым Экманом. Например, слово, обозначающее «грусть», судя по всему, на Таити отсутствует⁴³.

Расселл (1991) представил итоговую таблицу с более чем двадцатью случая-

ми, где слово, обозначающее основную эмоцию, как оказалось, отсутствует в некоторых языках. Согласно Леви, сильное выделение эмоции равнозначно построению сложной познавательной структуры и дифференцированного набора терминов; это называется гипер-познанием (или сверхузнаванием). Аналогично этому, низкая различаемость может привести к гипо-узнанным (в недостаточной степени узнанным) эмоциям, для выражения которых можно ожидать использования немногих слов. В чем-то схожее предположение выдвигали Маркус и Китаяма (1994) вместе с понятием «сущностных культурных представлений», т. е. ключевых культурных понятий, в которых социализируются представители определенной культуры. Они влияют на способ, восприятия людьми себя и мира. Можно отметить, что такие различия напоминают о гипотезе Сепира-Уорфа, которая обсуждалась в предыдущей главе.

Вежбицкая⁴⁴ отводила центральную роль языку. Так как при переводе слов с одного языка на другой могут возникать искажения, необходимо использовать метаязык, который формируется в результате кросс-лингвистического исследования. В любом языке есть слова, не имеющие аналогов в других языках, но есть также слова, которые имеют соответствующие значения во всех языках. Они относятся к универсальным человеческим понятиям и формируют основу для «непроизвольного и не этноцентрического метаязыка» (1999, с. 36). Данное общее ядро представлено в понятийных первоосновах и лексических универсалиях. Некоторые из этих первооснов относятся к эмоциям. Таким образом, в целом, никто не сомневается в универсальности эмоций, но их необходимо концептуализировать по оп-

⁴⁴ См. Wierzbicka, 1994, 1998, 1999.

ределенным темам, которые связаны с когнитивными сценариями, лежащими в основе эмоциональных понятий группы. Семантический анализ должен проводить различие между независимыми от контекста инвариантами и контекстными интерпретациями. Например, улыбка имеет инвариантное ключевое значение «я чувствую себя сейчас великолепно».

В отношении эмоциональных универсалий Вежбицкая (1999) делает несколько следующих предположений. Во всех языках есть слово «чувствовать», и некоторые чувства описываются либо как хорошие или плохие. Есть выражения лица, которые во всех группах связаны с хорошими или плохими чувствами. Все языки имеют слова, которые соединяют чувства с определенными мыслями, например, «мысль о том, что со мной может случиться нечто плохое» частично совпадает с английским словом «бояться», а мысль «я хочу сделать хоть что-то!» имеет значение, близкое слову «злой». Кроме того, когнитивные сценарии эмоций указывают на социальные и моральные проблемы и на межличностные взаимодействия. Этих немногих комментариев достаточно, чтобы проиллюстрировать, что сущность эмоций находится в мышлении и языке.

В исследованиях значения эмоциональных слов в определенных языках Вежбицкая (например, 1998) представляет разработанные сложные описания культурной включенности и специфичности значения. Примером является значение слова angst (боязнь) в немецком языке, которое отличается от слова furcht (страх). В противоположность слову furcht, которое имеет дополнение (бояться чего-либо), angst является боязнью без объекта страха; это часто употребляемый и выразительный термин на немецком языке. Он представляет

основную эмоцию, корни которой, как считают, восходят к работам богослова шестнадцатого столетия Мартина Лютера, который, как и многие из его современников, боролся с неопределенностью жизни здесь и жизни после смерти.

Но каждый может убедиться, что упоминавшиеся культурные разъяснения подтверждают вывод о том, что angst в Германии является продуктом культуры и существенно отличается от боязни как основной эмоции в других обществах. Разумеется, это не было систематически продемонстрировано путем сравнения состояния чувств немцев и других языковых групп. Основной вывод сделали Фрийда, Меркем, Сато и Вире⁴⁵: «можно предположить, что существуют слова («эмоциональные слова»), которые диктуют, как рассматривать вещи; или же можно предположить, что существуют вещи (эмоции), которым даны названия и, таким образом, они обладают словами, присвоенными им». Можно сказать, что такие авторы, как Экман, хотят использовать кросс-культурное доказательство, чтобы подтвердить различия между основными эмоциями, которые, как считается, основаны на внутренних состояниях личности. А такие авторы, как Лутц (1988) и Веж-бицкая (1999), усматривают сущность человеческих эмоций не в неотъемлемых характеристиках человеческого организма, а в культурных процессах социального конструирования, языка и познания.

КОМПОНЕНТНЫЕ ПОДХОДЫ

Синтетический подход, при котором эмоции уже не рассматриваются как единая сущность, а как состоящие из многочисленных эмоциональных компонентов, получил множество одобрений в ⁴⁵ См. Frijda, Markam, Sato & Wiers, 1995.

1990-е гг. Этот подход подтверждает, что кросс-культурно эмоции могут одновременно быть схожими в одном отношении и различаться в другом. Он был разработан в контексте когнитивной традиции в психологии⁴⁶ для рассмотрения эмоции как процесса, в котором можно различить несколько аспектов. В двух обзорах — Мескиты (Mesquita) и Фрий-ды (1992) и Мескиты, Фрийды и Шерера (1997) — можно найти много относящейся к теме кросс-культурной информации. Выделяют следующие компоненты: антецедентные события (условия или ситуации, которые вызывают эмоцию), оценку (оценивание ситуации с точки зрения благосостояния респондента или его удовлетворенности достигнутыми целями), субъективные чувства, паттерны физиологических реакций⁴⁷, готовность к действию (поведенческие импульсы к осуществлению определенных действий), поведенческое выражение (как выражение лица) и регулирование (запреты и контроль выражения эмоций).

В следующих подразделах мы представим некоторые примеры исследований этих компонентов. Однако следует отметить, что разграничение между различными компонентами часто не очень четкое. В целом, частичное совпадение различных компонентов и сильная взаимосвязь, например, оценок и стремления действовать⁴⁸ указывают на согласованность эмоционального процесса и налагают ограничения на разнообразие компонентов.

Антецеденты эмоций

Систематическое исследование антецедентов эмоций было проведено Буше. Самое обширное из этих исследований⁴⁹

основывалось на выборках респондентов из Кореи, Самоа и США. Большое количество повествований было собрано, когда респондентов попросили написать рассказы о событиях, которые вызывают одну из шести эмоций: гнев, отвращение, страх, счастье, грусть и удивление. Выбранные из этих рассказов примеры были переведены и избавлены от характерных культурных особенностей и всех эмоциональных терминов. Набор из 144 рассказов был представлен респондентам из трех стран. Респонденты указали в каждом случае, какую именно из шести эмоций испытывал человек в рассказе. Была обнаружена существенная общая согласованность при приписывании эмоций для рассказов, как среди разных культур, так и внутри них. Вопреки ожиданиям, в целом респонденты не выполняли лучше, тест, основанный на рассказах из их собственных культур. Этот результат позволяет предположить, что антецедентные эмоции события, в целом, довольно схожи для представителей разных культур. К тому же, результаты по паттернам плача и антецедентным причинам плача подтверждают наличие кросс-культурного сходства⁵⁰.

Кросс-культурные различия антецедентов, в основном, относились к различным интерпретациям ситуаций и культурно-специфических убеждений. Согласно Меските (1997), подобные специфические интерпретации нетривиальны, когда они приводят к различиям в последующих эмоциональных откликах. Для примера, они упоминают ситуации, которые имеют признаки, связанные со сверхъестественными силами, лишь в некоторых культурах и только там.

⁵⁰ Ср. Becht, Poortinga & Vingerhoets, 2001.

Оценка

В ряде исследований, которые были начаты Шерером⁵², был использован опросник с открытой концовкой, чтобы узнать о событии в жизни респондента, которое было связано с одной из четырех эмоций (радость, грусть, гнев, страх). Кроме самих по себе эмоциональных ощущений, вопросы касались оценок и реакций. Было обнаружено очень немного различий между европейскими странами. Главные различия между США, Европой и Японией состояли в относительной значимости установленных ситуаций. Было также обнаружено, что американские респонденты продемонстрировали более высокую, а японские респонденты более низкую эмоциональную реактивность, чем европейцы.

Шерер и его коллеги (1988) весьма охотно провели количественное сравнение разных культур. Они пишут, например:

⁵¹ См. Frijda, 1993, с. 225.

⁵² См. Scherer, Wallbott & Summerfield, 1986; Scherer,
Wallbott, Matsumoto & Kudoh, 1988.

Более низкая интенсивность страха в Японии должна происходить из-за того, что боязнь преступлений, которая, как представляется, ведет к весьма высокой интенсивности страха, здесь проявляется меньше и что там все еще, может быть, больше проявляется ощущение того, что ты находишься в безопасности в сети социальной поддержки. Трудно понять, почему американские респонденты повсеместно проявляют более высокую интенсивность эмоций, особенно радости и гнева. Эти результаты можно приписать или более высокой эмоциональности или эмоциональной отзывчивости американских респондентов⁵³.

Однако перед тем как принять подобные интерпретации по номинальному значению, мы предпочли бы убедиться, что очевидные вызовы кросс-культурной эквивалентности (см. гл. 4 и 11), которые возникают, например, из-за стилей ответа, были устранены.

В более позднем проекте с респондентами из тридцати семи стран были включены ситуации для оценки. На этот раз были представлены кодированные ранее шкалы ответов для оцениваемых ситуаций, которые были почерпнуты из теории, разработанной Шерером (1986). Респондентов снова попросили осмыслить эмоциональные переживания (радости, гнева, страха, грусти, отвращения, стыда и вины), а затем задали вопросы о том, предполагали ли они, что событие случится, было ли оно приятным, препятствовало ли оно достижению их целей и т.д. Шерер (1997а, 1997b) установил, что различные эмоции продемонстрировали сильные различия паттернов оценки, подкрепляя этот вывод тем, что каждая из основных эмоций, рассмотренных

в исследовании, повсеместно обладает одинаковыми оценочными профилями. Были также обнаружены существенные различия между странами, что указывает на то, что в ряде стран определенные оценочные параметры проявляются более рельефно.

Максимальные различия были обнаружены в отношении вопроса, о том, будет ли считаться событие, вызванное человеком, неприличным или безнравственным. Следующее наибольшее различие было обнаружено в ответах вопросы о несправедливости или неблагоприятной ситуации. Оценки событий, которые дали респонденты из Африки, обычно были высокими по измерению безнравственности и неприличности, тогда как в Латинской Америке оценка по шкале безнравственности была низкой. Интерпретации различий между странами препятствовало то, что респонденты выбирали эмоциональные события из своего собственного опыта, что могло привести к систематическим различиям по любому аспекту, кроме целевой эмоции. В то время, как мы соглашаемся с Шерером, что эти данные поддерживают как универсальность, так и культурную специфичность в эмоциональном процессе, первый аспект довольно поразителен, если учесть тот факт, что ярлык эмоции был единственным ограничением при выборе пережитых респондентами событий. Мескита (1997) справедливо обращает внимание на то, что сходство оценочных параметров, которые находятся на высоком уровне обобщения, может затенять более специфические интересы, такие, как забота о чести, которая, как было обнаружено, преобладает в средиземноморских странах⁵⁴.

См.АЬи-Lughod, 1986.

Другие компоненты

В исследовании по тридцати семи странам, о котором только что упоминалось, респондентам также задавали вопросы по другим компонентам эмоционального опыта, включая двигательные проявления, физиологические симптомы и субъективные ощущения⁵⁵. Проект исследования позволил оценить масштаб:

1. 
   различия эмоций;
   
2. 
   различий стран:
   
3. 
   взаимосвязь стран и эмоций.
   

Компонентный подход к эмоциям можно рассматривать как попытку освободить исследования эмоций от стесняющей сосредоточенности на небольшом наборе основных эмоций, что, в свою очередь, сопровождается ограничением подбора методов. Следует обеспечить более широкий обзор, акцентируя внимание на влиянии конкретной культурной среды на формирующуюся эмоциональную жизнь⁵⁶. Концептуально это обогащение, в основном, отражается на дифферен-

цировании различных компонентов. Конечно, современное составление списка компонентов не обязательно должно быть строго определенным. Мы уже указали на тесную взаимосвязь различных компонентов, и, возможно, имеются еще некоторые компоненты, которые следовало бы добавить. Примером социального разделения (обобщения) эмоций является общение с другими по поводу эмоционально окрашенных событий. Существуют четко выделенные паттерны преобладания и предпочтения в общении с «другими», которые принадлежат к таким социальным категориям, как родители, партнеры, друзья, и т. д.⁵⁷. Преимущественно унитарные концептуализации эмоций также были расширены за счет классификации в соответствии с параметрами или согласно прототипам⁵⁸. Согласно теории прототипов, существует уровень классификации с оптимальным сочетанием включенности и информативности, который называют основным уровнем⁵⁹. В кросс-культурных исследованиях по когнитивной структуре эмоций обычно выделяют две группы высшего порядка, в которых различаются положительные и отрицательные эмоции. На несколько более низком уровне включенности были определены четыре категории основных эмоций, которые соответствуют гневу, страху, грусти и положительной эмоции⁶⁰.

Что касается методологии, то исле-дователи стараются не предоставлять респондентам единственных терминов для определения эмоций, но более тщательно разрабатывают описания с более обширной контекстной информацией,

⁵⁷ См. Rime, Mesquita, Philippot & Boca, 1991; Rime,
Philippot, Boca & Mesquita, 1992.

⁵⁸ См., например, Russell, 1991; Fehr & Russell, 1984;
Shaver, Wu & Schwartz, 1992.

^5S Cm. Rosch, 1978. ⁶⁰ См. Shaver, 1992.

включая последовательные аспекты эмоционального события. Такие сценарии относятся к «сценариям эмоций»⁶¹. Не приходится говорить, что сценарии позволяют проводить более тонкие различия, чем обобщенные представления эмоций с помощью одного слова или пункта из одного высказывания.

Конечно, важной проблемой остается степень нового понимания взаимосвязи культуры и эмоций, к которой привели эти более широкие подходы. Трудно дать определенный ответ. Фактически, у нас даже нет достоверного представления относительно той степени, до которой существуют кросс-культурные различия, их обобщение происходит вне узких категорий культурно-специфических ситуаций. Мескита (1997) утверждал, что для разных компонентов были обнаружены существенные кросс-культурные различия. Однако в их обзоре содержится также доказательство о существовании большого сходства. Необходимо провести исследование, чтобы соединить эти два вывода, которые позволяют одновременно оценивать и сходство и различия. Подобная попытка обсуждается в дополнении 7.1.

ВЫВОДЫ

можно было бы согласовать как биологические, так и культурные ориентации. Тема обсуждения совпадает с главной темой этой книги: относительное проявление универсальности и культурной специфичности в психологической деятельности человека.

Абсолютистская позиция аксиоматически утверждает пан-культурную инвариантность эмоций. Роль кросс-культурного исследования эмоций ограничивается помощью при идентификации истинного набора основных эмоций. Интерпретации различий никогда не выходят за рамки правил выражения и ситуаций со специфическими культурными значениями. Подобный подход несет риск культурной стерильности, когда априорно утверждают, что все различия случайны. Равно бесплодна аксиоматическая позиция, согласно которой все эмоции должны различаться. Когда Китаяма и Маркус (1994, с. 1) утверждают: «В частности, мы хотим установить, что эмоция может быть плодотворно концептуализирована как явление, социальное по природе» или, по словам Лутц (1988), как «что угодно, но естественное»», следует задать вопрос, является ли это высказывание символом веры или итогом проведенного исследования. Компонентные подходы позволяют получить более дифференцированную точку зрения и могут приводить к большему равновесию.

Возможно, не существует других эмпирических доказательств, которые более уместно соответствовали бы универсалистской точке зрения, чем аккумулированное кросс-культурное исследование эмоций. С одной стороны, различия между основными эмоциями, как они выражались в систематическом западном психологическом исследовании, повторялись во всех тех исследованиях,

подход совмещаться с культурной специфичностью?

Вежбицкая (1999, с. 25) писала следующее:

Экман (1993, с. 384) утверждал, что «никто на сегодняшний день не получил убедительных доказательств кросс-культурного разногласия при интерпретации проявления страха, гнева, отвращения, грусти или радости». Но как может кто-либо получить такие доказательства, если ключевые интерпретирующие категории «страха», «гнева», «удовольствия», и т. д. принимаются на веру с самого начала и включаются в исследовательские проекты сами по себе».

В предыдущих главах мы доказывали, что культурно-сравнительное исследование предполагает, что эквивалентность данных, в той или иной форме, достижима. Валидное сравнение невозможно, пока каким-либо образом не будет определена общая шкала. Мы согласны с Вежбицкой, что использование западными теоретиками концепций, стимулов и шкал ответов заключает в себе опасность культурного наложения. С другой стороны, исследования, которые зависят от данных из единственного общества, не позволяют проводить сравнения или же делать заявления о том, что в других местах положение дел отличается без видимой причины.

Фонтен, Пуртинга, Сетиади и Меркем* пытались сократить этот разрыв за счет серии исследований по когнитивной структуре эмоций в Индонезии и Нидерландах. В таком исследовании когнитивные представления эмоционального опыта получаются путем статистического анализа для многих переменных оценок сходства и различий значений эмоциональных слов**. В первом исследовании Фонтен собрал по отдельности в двух странах обширный массив эмоциональных слов. Потом были получены оценки студентов местных университетов, того, до какой степени каждое из этих слов являлось прототипом для эмоции. Термины с высокими показателями четко относились к области эмоций, а термины с низкими — нет. Наиболее прототипичными терминами в Индонезии (в переводе на английский язык) были счастье, любовь, ненависть, радость и грусть; в Нидерландах же — радость, гнев, грусть и ярость. 120 терминов с наиболее высокими показателями прототипичности в каждой стране были отобраны для дальнейшего использования.

Во втором исследовании другая выборка студентов в каждой из этих двух стран выполняла аналогичное задание по сортировке 120 терминов. Их попросили разложить термины (напечатанные на маленьких карточках) со сходными значениями вместе в одну и ту же категорию, а термины, для которых значение отличается, — в отдельные, создавая столько категорий, сколько им хочется. Статистический анализ матрицы оценок сходства (как часто каждый термин помещался в ту же самую категорию, что и другой термин) показал в обеих странах хорошее соответствие трехпараметрической структуре, что объясняло 90% общего отклонения в Индонезии и 88% — в Нидерландах. Три параметра можно было бы назвать как удовольствие или оценку (отделение

См. Fontaine, Poortinga, Setiadi & Markam, в печати. * См., например, Shaver, Schwartz, Kirson & O'Connor, 1987; Shaver, 1992.

терминов для положительных эмоций от терминов для отрицательных эмоций), доминирование или сила (отделение терминов для гнева от терминов для страха и грусти), и возбуждение или активация (отделение терминов для грусти от терминов для страха и гнева). Подобная структура, которая воспроизводила три параметра Осгуда, была также обнаружена и другими исследователями* .

Можно отметить, что до сих пор исследователи работали с локально выбранными терминами для эмоций без навязывания какого-либо критерия соответствия терминам или категориям. В третьем исследовании Фонтен (в печати) пытался установить связь между двумя наборами терминов, используя девять независимых источников, таких, как словари и носители двух языков. Два термина считались эквивалентными в языковом отношении, если буквально один и тот же перевод был сделан, по крайней мере, в пяти из девяти источников. Несмотря на этот строгий критерий, который исключал использование синонимов и близких по значению слов, было обнаружено пятьдесят приемлемых пар терминов. Хотя когнитивная эквивалентность часто подразумевается для терминов, которые были переведены эквивалентно, вполне возможно, что термины, которые постоянно переводятся определенным способом, обладают все же различным значением. Эквивалентность перевода не обязательно подразумевает когнитивную эквивалентность. Подходящий пример относится к слову малу (malu), которое на индонезийском языке, как оказалось, относится и к термину стыд (shame) и к термину замешательство (embarassment) в английском переводе. Фонтен доказывал, что когнитивно эквивалентные пары должны быть ближе друг к другу в общем пространстве параметров, что маловероятно обнаружить для пар терминов с когнитивно различающимися значениями. В свою очередь, анализ показал, что в трехпараметрическом пространстве из пятидесяти пар эквивалентно переведенных терминов было обнаружено, что сорок две пары также были тесно связаны. Таким образом, это соответствует критерию когнитивной эквивалентности.

Все термины потом были включены в анализ, при котором эквивалентные термины занимали одно и то же положение для двух групп, при этом никакие ограничения не накладывались на другие термины. Таким образом, каждая из сорока двух когнитивно эквивалентных пар была представлена единственной точкой в пространстве эмоций. Оставшиеся семьдесят восемь индонезийских и семьдесят восемь голландских терминов были представлены отдельными точками. Это общее решение объясняло 87% различий для индонезийской и голландской выборок, что составляло лишь немногим меньше 90 и 88% для двух упоминаемых ранее специфических конфигураций, соответственно. Таким образом, навязывание общей структуры вряд ли исказило когнитивные представления эмоционального опыта в любой из этих двух выборок. Конечно, структурная эквивалентность, как было продемонстрировано в этом исследовании, немного сообщает о частоте переживания эмоции, о ситуации, в которой она переживалась и о способе ее переживания и т. д. Однако было показано, что испытание эмоции в неких важных отношениях аналогично для изучаемых групп, а именно для индонезийских и голландских студентов, которые, как предполагалось, культурно очень сильно различаются.

См. Russell, 1983, 1991.

Фонтен делает вывод, что объединенный культурно-специфический и культурно-сравнительный подход предлагает способ идентификации культурной специфичности, исходя из терминов эмоций для вины и стыда, что основывается на эмпирически идентифицированном общем стандарте, не попадая в ловушку наложения культур. В то же время, следует отметить, что утверждение Экмана, которое было процитировано в начале этого дополнения, не опровергается этими результатами, несмотря на исключение наложения культур в исследовательском проекте.

* См. Heider, 1991.

которые позволяют сравнивать данные. С другой стороны, выражение эмоций имеет контекстуальные аспекты, например, правила и нормы для их выражения. Основным же вопросом для будущего исследования остается следующий: до

какой степени различия в проявлениях эмоций действительно отражают различие эмоционального опыта, что определяется, либо исходя из основных психофизиологических состояний, либо из других компонентных процессов.

Многие психологи рассматривают У. X. Р. Риверса¹ как одного¹ из основателей кросс-культурной психологии. Его главная работа (Rivers, 1901) основана на данных, которыебыли собраны ужителей островов пролива Торреса, расположенного между Новой Гвинеей и Австралией. Риверс принимал участие в знаменитой Кембриджской антропологической экспедиции, которую организовал антрополог А. К. Хеддон². Основной массив данных был собран за четыре месяца Риверсом и несколькими студентами на острове Мюррея. Были проведены измерения остроты зрения, восприятия цветов, дальтонизма, следов зрительных ощущений, контрастности, зрительных иллюзий, остроты слуха, чувства ритма, запаха и вкуса, остроты осязания, чувства веса, скорости реакции на зрительные и слуховые стимулы, оценки интервалов времени, памяти, мускульной силы, точности движений и множества аналогичных показателей. Данные были объединены вокруг трех главных тем: остроты зрения, зрительного восприятия и зрительного/пространственного восприятия. Мы рассмотрим, главным образом, первую проблему.

Во многих отношениях, исследование Риверса может быть названо образцовым даже сегодня, а его анализ данных предвосхитил развитие многих работ по статистическому анализу, которые сейчас повсеместно распространены. В своем отчете Риверс уделяет большое внимание проблемам метода. Он позаботился о том, правильно ли понимают задание, и испытывал различные методы, чтобы выяснить, какой из них работает наиболее удовлетворительно. Его

¹ См. W. Н. R. Rivers, 1864-1922.

² См. А. С. Haddon.

отчет легко читать потому, что количественные данные помещены после контекстуальных доказательств, в основном полученных в результате наблюдений. Например, при анализе зрения, Риверс не только изучил наименования цветов и чувствительность к различным цветам, он также выявил предпочтения людей и даже обратил внимание на цвета шарфов, которые эти люди будут надевать, идя в церковь в воскресенье.

Риверс был готов к возможным альтернативным вариантам объяснений. Обсуждая тогда популярное мнение об исключительной остроте зрения у не-ев-ропейцев, он проводил различие между разрешающей способностью глаза как физиологического инструмента, наблюдательностью и знанием особенностей окружающей обстановки. Данные по остроте зрения были собраны в основном с помощью Е-таблицы Снеллена (Snellen). Эту Е-образную фигуру помещают открытой ее частью в одном из четырех различных положений; правильное положение определяется респондентом. Используя плакат с фигурами Снеллена уменьшающихся размеров, Риверс продолжал регулировать сложность задания, изменяя расстояние между фигурой и респондентом. Риверс исследовал глаза своих испытуемых на предмет дефектов и болезней. У людей с дефектами зрения он измерял остроту зрения с корректирующими линзами и без них.

Риверс обнаружил, что острота зрения жителей островов пролива Торреса, ни в коем случае не является чем-то исключительным. Он проанализировал доступную литературу, которая в начале XX века была уже весьма обширной. Однако исследованиям не хватало методологической строгости, и многие наблюдения оказались слу-

чайными. На основании своей работы и информации из других источников, Ри-верс сделал вывод, «что острота зрения диких и полуцивилизированных людей, хотя и превосходит остроту зрения среднего европейца, не является таковой ни в какой-либо различимой степени» (1901, с. 42-45). Риверс оспоривал дифференциацию в удаленности, которую он приписывал наблюдательности «дикарей» и их вниманию к мелким подробностям. Он придерживался того мнения, что «преобладающее внимание к объектам восприятия является явной помехой для более высокого интеллектуального развития ... если слишком много энергии расходуется на сенсорные образования, то естественно, что страдает интеллектуальная надстройка». Эти взаимодополняющие отношения между сенсорной и интеллектуальной сферами упоминаются постоянно. По нашему мнению, это показывает, что, несмотря на открытые взгляды, которые так проявляются в его трудах, этноцентрические идеи, широко распространенные в то время, оказали глубокое влияние даже на него.

Работа Риверса не означает начало продолжительной исследовательской традиции в кросс-культурной психологии. В разнообразных исследованиях восприятия, опубликованных между 1910 и 1950 гг., дискредитировавшее себя понятие «расы» оставалось доминирующим объяснением различий, но часто без грубого введения понятия «неполноценности». Примером может служить работа Таулесса и Бевериджа³ по исследованию констант восприятия или по регрессии их феноменов. В большинстве случаев, под любым углом зрения, проекция круглого диска на сетчатку наблюдателя образует эллипс. Когда респондентов спрашивали, что они видят, они чаще всего

рисовали эллипс, что-то среднее между фактической проекцией на сетчатку и полным кругом (исходным феноменом). Подобную регрессию (возврат) к феномену можно наблюдать не только для формы, но также и для размера, яркости и т. д. Например, если серая бумага освещается с большей интенсивностью, отражая при этом больше света, чем белый лист, она может и не показаться более светлой для испытуемого, который «знает», что она серая.

Таулесс установил, что небольшая выборка индийских студентов, которую сравнивали с шотландцами, показала большую склонность к регрессии феномена для двух заданий (относительный размер двух дисков, и сравнение круглой формы диска с его эллиптической формой). Он связал этот результат с индийским искусством, где, в связи с отсутствием перспективы, предметы рисуют такими, как они есть, а не так, как их представляют наблюдатели. По мнению Таулесса, самое простое объяснение этого результата состоит в том, что есть отличия в способе восприятия людей. Эти различия заставляют индийских художников, в отличие от европейцев, видеть объекты таким образом, что они представляются намного более удаленными, по сравнению с тем, чего можно было бы ожидать согласно законам перспективы. Беверидж (1935) обнаружил большую склонность к регрессии феномена у студентов колледжей Западной Африки, чем у британских студентов (в отношении очертаний и размеров). В более позднем исследовании он расширил диапазон заданий и сделал вывод, что африканцы, возможно, менее подвержены влиянию визуальных сигналов, чем европейцы.

Подозрение, что предвзятое представление об умственном статусе различных «рас» повлияло на результаты исследований, усиливается, если принять во внимание работы Оливера (Oliver). Он занял почти современную позицию по отношению к расовым сравнениям оценок по тестам интеллекта и выступал за включение в темы тестов индигенных элементов и за учет влияния трудностей при понимании языка и инструкций⁴. При исследовании музыкальных способностей с помощью теста Сишора (Seashore), он определил, что западно-африканские студенты, по сравнению с американскими сверстниками того же уровня обучения, получали более высокие оценки за различение громкости, продолжительности тонов и идентификацию ритма, но более низкие — за различение высоты тона, тембра и тональную память. Оливер отметил, что тесты на восприятие тембра и тональную память были единственными, которые коррелировали с умственным развитием, предположительно, из-за трудности понимания инструкций.

Подводя итог этого раздела, можно утверждать, что в прошлом перцептивные и сенсорные процессы изучали как важные показатели комплексного ментального функционирования. В зависимости от личных приоритетов автора, кросс-культурные различия рассматривали как результат или культурного опыта или «расового» наследия. В следующих разделах мы рассмотрим более современные идеи на этот счет.