Глава 5. Кризис монархической государственности и скольжение к войне

Глава 5. Кризис монархической государственности и скольжение к войне

Утрата авторитета государственной власти – духовная предпосылка к гражданской войне

Разрушение духовной «связности» общества – очень важное условие для того, чтобы стала приемлемой идея гражданской войны, идея допустимости убить собственного соплеменника. Можно даже сказать, что переход к гражданской войне возможен, когда у разных социальных групп создается необычная комбинация высочайшего духовного накала с одновременной духовной отрешенностью (а часто и опустошенностью).

Возвращаясь к мысли П.Сорокина о том, что гражданские войны возникают из-за слома системы ценностей (причем эта ломка идет по-разному в разных социальных и культурных группах), особо отметим важнейшую предпосылку к войне – крушение авторитетов. Авторитет, имеющий иррациональное, не подвергаемое логическому анализу основание, служит духовной опорой человека в его борьбе со своими темными и низменными инстинктами. Отрешенность и опустошенность – это и есть состояние души, для которой нет ничего святого и прекрасного, во что надо верить. Священные фигуры, символы, предания, обладающие для нас авторитетом, смотрят за нами и не позволяют нарушить запреты – прежде всего, запрет на братоубийство. Немецкий богослов и философ Романо Гвардини писал в 1954 г.:

«Авторитет есть основа всякой человеческой жизни, не только несовершеннолетней, но и самой что ни на есть зрелой; он не только помогает слабому, но воплощает сущность всякой высоты и величия; и потому разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извращенное подобие – насилие» [52].

Это очень сильное утверждение – насилие есть извращенное подобие авторитета, которое и заступает после разрушения авторитета на его место. Причем неизбежно. Это – светский, секуляризованный вариант той мысли, что высказал Достоевский: «Если Бога нет, то все позволено». И если разрушение авторитета семьи, школы, старших по возрасту вызывает насилие «местного значения» – прежде всего в виде хулиганства, – то разрушение авторитета государства и верховной власти толкает народ к принятию гражданской войны. Один из самых активных деятелей и Февральской революции, и Гражданской войны А.И.Гучков обсуждая со своим другом накануне своей смерти в 1935 г. в Париже возможности избежать гражданской войны в России считал, что шансы обойтись без войны были очень невелики. И главную причину этого он видел в том, что были подорваны моральные принципы правящего сословия и верховной власти, так что их авторитет упал как никогда не было в истории России.

Это действительно произошло в России в 1905–1917 гг. Причем это крушение авторитета носило характер двойного быстрого удара – сначала пал авторитет монархического государства, потом Временного правительства. А Советскому государству просто не хватило времени для того, чтобы его нарастающий авторитет успел «починить сознание» до того, как развязалась Гражданская война. Эта «починка» происходила уже в ходе войны и способствовала ее завершению. Выше уже говорилось о том, какую роль сыграло в сдвиге к гражданской войне ослабление авторитета Церкви в начале ХХ века.

Конкретная историческая особенность положения России заключалась в том, что во время правления Николая II российская монархия выродилась, деградировала. Не надо даже спекулировать относительно причин этого явления, это надо принять как опытный факт. Духовный распад в кругах высшей власти (“распутинщина”), решение государственных вопросов через дворцовые заговоры, явное влияние теневых сил на назначение высших должностных лиц – все это вызывало отвращение в широких кругах. Это отвращение, к которому нечувствительна демократия, было губительно для монархии, легитимность которой предполагает наличие благодати. М.М.Пришвин 3 апреля 1917 г. записал в дневнике такую мысль:

«Творчество порядка и законности совершается народом через своих избранников. Таким избранником был у нас царь, который в религиозном освящении творческого акта рождения народного закона есть помазанник божий. Этот царь Николай прежде всего сам перестал верить в себя как божьего помазанника, и недостающую ему веру он занял у Распутина, который и захватил власть и втоптал ее в грязь. Распутин, хлыст – символ разложения церкви и царь Николай – символ разложения государства соединились в одно для погибели старого порядка».

Мы помним, как в худшие времена правления Ельцина все были оскорблены слухами о том, что в его окружении орудовала циничная теневая группировка, что какую-то немыслимую незаконную власть забрала его дочь, что нечистые на руку банкиры решали, кого назначить на важнейшие государственные посты. Но ведь это всего-навсего Ельцин – вышедший из ретирадных мест КПСС номенклатурный выдвиженец, поднятый к власти на волне воспаленного массового сознания, человек временный, уже с 1992 г. не претендующий ни на какой авторитет и уповающий лишь на силу денег, телевидения и дубинок. Иное дело – царь, помазанник Божий, император Всея Руси, власть предержащая. Его авторитет именно держал страну.

Даже в приближении крайнего кризиса, в 1915 г. С.Н.Булгаков писал, отвечая кадетам: «Царь не шофер, которого можно переменить, но скала, на которой утверждаются копыта повиснувшего в воздухе русского коня»24. Метафора С.Н.Булгакова прекрасна, но проблема-то оставалась. Сам он, как человек глубоко религиозный, мог «уповать» на магическую силу царя как символ, а для изнемогающего в войне народа царь был не только символом, но и главой государства, а в конце даже и главнокомандующим. На деле все видели, что «скала» оказалась очень непрочной, она крошилась и не держала коня. И крошили ее с двух сторон – сам царь и его окружение с одной и авторитетная дворянско-буржуазная интеллигенция, бывшая естественным союзником царизма в период революции, с другой.

Дело Распутина очень показательно для понимания технологии десакрализации, подрыва авторитета верховной власти в таком идеократическом государстве, каким была Российская империя. Дело в том, что отвратительные черты распутинщины были многообразны и потому очевидны всем – одно оскорбляло простой народ, другое дворянство, третье армию. В неуклюжих попытках подавить распространение рассказов и слухов о делах Распутина правительство обнаружило свое непонимание особенностей своего государства, которое уже приоткрыло канал для парламента и прессы. Не имея под собой гражданского общества с рационально (можно даже сказать цинично) мыслящими индивидами, оно было слишком уязвимо для порочащих сведений25.

Но и попытки подавить эти слухи «традиционным» образом уже наносили ущерб авторитету, и выбрать из двух зол меньшее было трудно. Начиная постепенную демократизацию, идеократическое государство должно иметь большой запас прочности, а элита государственников должна обладать интеллектуальной и духовной силой, чтобы пойти на прямой и откровенный диалог с врагами государства перед лицом народа. Такой силы не было на у царизма начала ХХ века, ни у КПСС конца ХХ века. Подрыв государства в обоих случаях производился по сходным канонам.

Вот пример. В январе 1912 г. в газетах было опубликовано письмо одного священника, разоблачавшего Распутина. Номера этих газет были конфискованы, а редакторы отданы под суд. МВД потребовало от столичных газет вообще ничего не писать о Распутине. Это вызвало скандал в Госдуме. Лидер октябристов, самой близкой к монархии буржуазной партии, А.И.Гучков выступил с речью и сказал:

«Вдумайтесь только, кто же хозяйничает на верхах… Григорий Распутин не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары? Ненасытные честолюбцы, тоскующие по ускользнувшей из их рук власти, темные дельцы, потерпевшие крушение журналисты… Антрепренеры старые! Это они суфлируют ему то, что он шепчет дальше. Это целое коммерческое предприятие и тонко ведущее свою игру» [7, c. 66–67].

Эта история породила непримиримую вражду царской семьи к Гучкову и его партии, что нанесло большой ущерб государственным интересам. Дело в том, что тогда же Гучкову передали копию письма императрицы Распутину, которое весьма ее компрометировало. Ее передали председателю Госдумы М.В.Родзянко для доклада царю. Но министр внутренних дел добыл подлинник письма и вручил его царю. По свидетельству очевидцев, руки у царя при вскрытии письма дрожали, и он сказал: «Да, это не поддельное письмо». Письмо это стало известно всей Думе, а Гучков стал личным врагом царской семьи. В дальнейшем, как известно, клика Распутина полностью дискредитировала верховную власть, и даже убийство временщика заговорщиками из придворного круга не спасло уже положения. Царь в глазах всех сословий потерял благодать.

Особенное отвращение Распутин и вся «камарилья» вызывали в годы Мировой войны, которая оказалась для России исключительно тяжелой. «Режим фаворитов, кудесников, шутов», – так определил состояние государственной власти А.И.Гучков в 1915 г. В важной бесстрастной книге, дающей сухие факты о строении и процедурах государственных учреждений России, сказано:

«К началу 1916 г. особенно возросло влияние придворной камарильи на государственные дела. Распутин и его окружение назначали и смещали министров, губернаторов и командующих фронтами, оказывали влияние на ход военных операций, на все стороны деятельности государственной политики» [52, c. 269]26.

Бывший военный министр А.Н.Куропаткин записал в дневнике после одной из встреч с Гучковым, что, по мнению последнего, «Россию даже после победоносной войны ожидает революция» [7, c. 88–89]. Такова была глубина деградации всей системы государственной власти. А ведь и война оказалась вовсе не победоносной.

В последние годы из политических соображений очень большой упор в идеологизированных СМИ делался на личных качествах последнего Романова, расстрелянного в 1918 г. Он, мол, был человеком очень мягким, прекрасным семьянином и т. д. Да, человек-мученик. Но, к несчастью России, не царь-мученик и не царь-труженик. И падение в народе его личного авторитета сыграло большую роль в падении авторитета государственности, которая замыкалась на царя. Его личные качества не соответствовали тому трагическому положению, в котором оказалась Россия в начале ХХ века. Этого нельзя не учитывать в рассуждениях по нашей теме. Все общество чувствовало надвигающуюся катастрофу, и многие черты личного поведения царя людей оскорбляли. О том, каков был этот царь по своему психологическому и мировоззренческому складу, что происходило в царской фамилии (она насчитывала 40 членов) и во всей «придворной камарилье», сегодня опубликовано много исторических работ.

Во-первых, царю было присуще наивное (аутистическое) представление о реальности, главные противоречия которой якобы могут быть разрешены общенародной любовью к нему, царю, и его непререкаемым авторитетом. Так, наивная вера царя в крестьянский монархизм в существенной мере предопределяла неадекватность всей его политической доктрины. Летом 1905 г., уже в разгар революции, при обсуждении с царем положения о выборах в Государственную думу один сановник предложил исключить грамотность как условие для избрания. Он сказал: «Неграмотные мужики, будь то старики или молодежь, обладают более цельным миросозерцанием, нежели грамотные». Министр финансов Коковцов возразил, сказав, что неграмотные «будут только пересказывать эпическим слогом то, что им расскажут или подскажут другие». Однако, как он вспоминает, царь обрадовался благонадежности неграмотных. В тот момент это уже было не просто ошибочным, но и очень опасным взглядом – отлучение крестьян от образования стало одним из важных факторов их сдвига к революционным установкам.

Монархизм крестьян, уже сильно подточенный, изначально не был признаком их подавленности. На деле крестьянская идея государства-семьи была как раз сцеплена с идеалом воли. Историк В.П.Булдаков пишет: «Для предреволюционных масс был характерен не авторитарный, а патерналистский тип политической культуры, образованное общество, напротив, тяготело к „демократии вообще“.

Второе свойство в образе царя и его окружения, которое сильно ударило по авторитету монархии – инфантильное отношение к смерти, к трагедии ее подданных. Это проявилось и сразу после 9 января, когда был устроен фарс с рабочей депутацией. Большая бесчувственность была проявлена и при подавлении революционных выступлений. Есть архивный фонд, в котором собраны рапорты полицейских чинов на вопиющую жестокость и противозаконность действий карательных экспедиций против крестьян. На этих рапортах пометки синим карандашом, сделанные рукой царя. Под каждой пометкой удостоверено каллиграфическим почерком: «Его императорским величеством собственноручно начертано» – и подпись начальника императорской канцелярии. Не стоило бы сейчас поминать эти надписи и шуточки, но тут не о личности царя речь, а об авторитете политического режима.

При этом бесчувственность распространялась и на жизнь и смерть даже близких людей (есть записи свидетелей и самого царя о том, как он вел себя при гибели от рук террориста, например, премьер-министра Столыпина). 4 февраля 1905 г. эсеры убили в Москве дядю царя, великого князя Сергея Александровича. Находившийся в тот момент при дворе принц Фридрих-Леопольд Прусский был, однако, приглашен в тот день к обеду, как будто ничего не произошло. После обеда, по воспоминаниям Б.Бюлова, царь и вел. кн. Александр Михайлович «развлекались тем, что перед изумленными глазами немецкого гостя сталкивали друг друга с узкого и длинного дивана».

После начала войны с Японией, которую большинство народа быстро стало воспринимать как трагедию, в правящей верхушке возникла теория «большой победоносной войны», которая, как считалось, укрепит монархию. Насколько верхушка уже была оторвана от реальности, говорит простодушная похвальба по этому поводу царя П.А.Столыпину, тогда саратовскому губернатору: «Если б интеллигенты знали, с каким энтузиазмом меня принимает народ, они так бы и присели». После цусимской катастрофы в течение нескольких лет в Госдуме и правительстве шли очень тяжелые дебаты о доктрине развития российского военного флота. Реакция царя на них также выглядела как фарс. Военный министр Сухомлинов рассказывал, как Николай II, одетый в морскую форму, сделал ему выговор: «Разрешите уж нам, морякам, самим принимать решения по тем вопросам, которые касаются флота».

Царь не ценил преданных России и самодержавию государственных деятелей, даже выдающихся (подобно Столыпину). Во многом это было вызвано тем, что из-за болезненно развитого самолюбия царь не любил спорить. Как-то он сам признался: «Я всегда во всем со всеми соглашаюсь, а потом делаю по-своему». Это создавало множество конфликтов на высших уровнях управления, сведения о них проникали в общество и подрывали авторитет верховной власти. Так, например, развивался большой конфликт монархии с земством в 1905 г. С одной стороны, царь как будто разрешал министру внутренних дел П.Д.Святополк-Мирскому вести переговоры с земцами и давал согласие на проведение ими своего съезда, а с другой – готовил отставку министра, который якобы зашел слишком далеко в соглашении с либеральной оппозицией.

За неделю до решающей беседы Мирского с лидером земцев Шиповым И.Л.Горемыкин, который четыре года был министром внутренних дел, предупредил Мирского об этой особенности царя: «Помните одно: никогда ему не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете» [8, c. 22]. И сам Святополк-Мирский в беседе с С.Ю.Витте заметил, что царю нельзя верить, «ибо то, что сегодня он одобряет, завтра от этого отказывается». Он считал даже, что «все приключившиеся несчастья основаны на характере государя».

С ненавистью говорили в царской семье даже о представителях крупной буржуазии, которая в то время могла быть единственным сильным союзником монархии. Когда в 1915 г. лидер октябристов А.И.Гучков был избран в Государственный совет от торговли и промышленности, императрица написала царю: «Как противно, что Гучков, Рябушинский, Вейнштейн (наверно, настоящий жид), Лаптев и Жуковский выбраны в Гос. Совет всеми этими скотами!»27

Генерал А.А.Мосолов, начальник канцелярии Министерства двора в 1900–1917 гг. писал:

«Он увольнял лиц, даже долго при нем служивших, с необычайной легкостью. Достаточно было, чтобы начали клеветать, даже не приводя никаких фактических данных, чтобы он согласился на увольнение такого лица. Царь никогда не стремился сам установить, кто прав, кто виноват, где истина, а где навет… Менее всего склонен был царь защищать кого-нибудь из своих приближенных или устанавливать, вследствие каких мотивов клевета была доведена до его, царя, сведения» [53].

В верхах государственного аппарата в целом царила обстановка подозрительности. После убийства Столыпина, в организации которого, видимо, участвовала охранка, подозрительность лишь усилилась. Министр внутренних дел Д.П.Святополк-Мирский вел свой дневник в форме дневника жены, диктуя ей записи. После смерти Витте его кабинет в Петербурге был опечатан, а на его даче во Франции агенты охранки произвели обыск в отсутствие хозяев – искали дневники. Во 1905–1906 гг. Витте, тогда председатель Совета министров, собрал коллекцию данных ему царем распоряжений в связи с подавлением революции. Когда Витте уходил в отставку, царь потребовал вернуть его записки, о чем Витте упоминает с сожалением – «там потомство прочло бы некоторые рисующие характер государя мысли и суждения».

В 1913 г., говоря, что «никогда авторитет правительственной власти не падал так низко», А.И.Гучков считал это даже более важной причиной невозможности мирного выхода из кризиса, нежели проповеди социализма или анархизма. Он говорил в одной из речей:

«Историческая драма, которую мы переживаем, заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, Церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти – против носителей этой власти» [7, c. 80].

И сила, и беда русских была в том, что слишком многое в душе замыкалось на государство и верховную власть. Какое огромное место во всей нашей культуре занимает фигура государя! Цари и даже великие князья нам близки, как члены семьи, для каждого у нас сложился особый образ. О Сталине и говорить нечего – он постоянно на слуху. Плачевное состояние высших государственных сфер уже с самого начала ХХ века тяжело переживалось близкой к этим сферам культурной частью общества. Валерий Брюсов писал уже в 1903 г.:
Как ненавидел я всей этой жизни строй

Позорно-мелочный, неправый, некрасивый.
Людей оскорбляли именно позорно-мелочные, некрасивые действия власти. Выше мы говорили о том, какой удар по нравственной связности общества нанесло введение телесных наказаний для крестьян. На привилегированные сословия действовали другие приемы власти. Так, в России была учреждена перлюстрация писем – вскрытие писем на почте и их изучение в департаменте полиции. При почтамтах были учреждены «черные кабинеты», где вскрывались письма.

Страна жила в атмосфере тотального сыска (просматривалась даже почта министров и великих князей). Графиня Е.А.Воронцова-Дашкова как-то даже сказала Николаю, что весь Петербург говорит, будто он управляет на основании перлюстрации. Царь ответил: «Очень благодарю Вас, что Вы мне это сказали, пожалуйста, распространяйте, что если бы какой-нибудь министр посмел мне показать перлюстрированное письмо, то я его двадцати четырех часов не продержал бы». Княгиня Е.А.Святополк-Мирская, записавшая этот разговор, добавила в своем дневнике: «А факт, что Плеве показывал!» [8, c. 51].

П.Н.Дурново, разбиравший бумаги убитого террористами министра внутренних дел Плеве, сказал его преемнику кн. П.Д.Святополк-Мирскому, что «нельзя себе представить, что было у Плеве: все полно перлюстрации и доносами на разных людей, в особенности на Витте, и что доклад, который он вез, когда был убит, был весь наполнен такого рода сведениями». Сам Витте в воспоминаниях утверждал, что в бумагах Плеве находилось компрометирующее его, Витте, письмо, написанное женщиной-агентом секретной полиции, в котором сообщалось о его участии в подготовке покушения на царя. Как он потом выяснил, это письмо было ей продиктовано.

Но дело не в Плеве – речь идет о порочной системе, разрушавшей верховную власть и вызывавшей отвращение в обществе. При этом широко использовались не только перлюстрированные письма, но и поддельные, якобы перлюстрированные. Директор Департамента полиции А.А.Лопухин, исходя из рассказов самих Витте и Плеве, так излагает историю схватки этих двух важнейших министров. Клика Витте затеяла интригу с целью добиться его назначения министром внутренних дел вместо Плеве. С.В.Зубатов (руководитель политического сыска) составил фальшивое письмо якобы одного «верноподданного» к другому, в котором расхваливался Витте. Это письмо должны были передать царю под видом перлюстрированного, как «голос народа». Но Зубатов показал письмо своему другу, известному и опытному провокатору М.И.Гуровичу, а тот снял копию и отдал Плеве – продал друга и начальника. Плеве доложил царю, и Витте отправили в отставку с поста председателя Комитета министров, а с ним и Зубатова. Кадет В.А.Маклаков, выступая в Думе, говорил в 1909 г.:

«Правительство в плену у охранников… У него [охранного отделения] политика определенная: раздражать общество, возмущать общество, бороться с обществом, наконец, как венец всего этого, поддерживать атмосферу беззакония и произвола» [8, c. 64].

Эта политика правительства, только ухудшавшая обстановку, оскорбляла людей, рушился авторитет власти, и этот яд спускался вниз, в самые широкие слои общества и готовил его к насилию как извращенному подобию утраченного авторитета. Александр Блок в июле 1908 г. выразил такими словами

…

И, пьяные, с улицы смотрим,

К февралю 1917 г. только в московском охранном отделении имелась картотека на 300 тысяч политически неблагонадежных. Под «колпаком» охранки был едва ли не весь преподавательский состав университетов. В деле «О проф. Московского университета И.М.Сеченове» (1898) сказано:

«Из секретных сведений особого отдела Департамента полиции усматривается, что в 1872 г. масса слушателей посещала лекции Сеченова и Боткина, которых вследствие этого Правительство изволило удалить из Медицинской академии, т. е. от того, что они своими лекциями приобрели большую популярность между студентами» [54].

Александр Блок писал о той свободе, которую дало царское правительство под давлением революции 1905 г.:

О падении нравов в высших кругах говорит и тот факт, что Гучков отомстил Мясоедову политическими средствами – в 1915 г. он организовал обвинение Мясоедова в шпионаже и тот был расстрелян. Позже стало известно, что Гучков знал о непричастности жандарма к шпионажу, цель его была в том, чтобы дискредитировать военного министра В.А.Сухомлинова (министра с 1909 г.!). Действительно, тот был в 1916 г. арестован, провел шесть месяцев в тюрьме и, поскольку обвинение никак не подтверждалось, был отправлен под домашний арест. После Февральской революции, когда Гучков стал военным министром, Сухомлинова осудили на пожизненную каторгу29. Полная невиновность Сухомлинова была окончательно установлена в 60-е годы советскими историками.

Воспитанный в армии с детства, много воевавший и досконально знавший государственное устройство России Сухомлинов прекрасно понял, какой катастрофой стало бы для страны укрепление у власти буржуазных партий во главе с милюковыми и гучковыми. В 1924 г. он издал в Берлине книгу воспоминаний, в которой писал:

«Залог для будущей России я вижу в том, что в ней у власти стоит самонадеянное, твердое и руководимое великим политическим идеалом правительство… Что мои надежды являются не совсем утопическими, доказывает, что такие мои достойные бывшие сотрудники и сослуживцы, как генералы Брусилов, Балтийский, Добровольский, свои силы отдали новому правительству в Москве» (см. [18, c. 87]).

Чем показателен конфликт с попыткой создания в армии разновидности «особого отдела»? Тем, что царское правительство к 1910 г. утратило свой авторитет уже настолько, что потеряло уверенность в себе, стало вилять и отступать и не осмелилось обратиться к офицерству с честными и здравыми словами. Ведь было очевидно, что оставлять армию без надзора политической полиции нельзя. Офицерство уже превратилось из дворянской военной касты в часть разночинной интеллигенции. Политически оно было расколото, что продемонстрировали восстания в армии и на флоте в 1905–1906 гг. А ведь это – первые признаки гражданской войны. И вот, вместо того, чтобы объясниться и довести необходимые меры до конца (конечно, с более достойными средствами), правительство пошло на поводу у политиков-популистов, пусть и правого толка. Утрата авторитета верховной власти в глазах офицерства – исключительно важная предпосылка к гражданской войне. Последующие события продемонстрировали это самым наглядным образом.

Надо, однако, признать, что важнейший вклад в дискредитацию власти внес самый выдающийся государственный деятель начала ХХ века и большой патриот России П.А.Столыпин. Он избрал во многих отношениях фатально неверный путь. Поразительно, что во время перестройки Столыпин стал кумиром той самой части интеллигенции, которая больше всех говорила о нравственности и ненавидела КГБ. Как они могли согласовать это с таким важным наблюдением С.Ю.Витте:

«В своем беспутном управлении Столыпин не придерживался никаких принципов, он развратил Россию, окончательно развратил русскую администрацию, совершенно уничтожил самостоятельность суда… Столыпин развратил прессу, развратил многие слои русского общества, наконец, он развратил и уничтожил всякое достоинство Государственной думы, обратив ее в свой департамент» (см. [21, c. 68]).

Создание охранки нового типа, безнравственность которой еще больше подорвала авторитет государства, бумерангом ударило по государству. Именно Столыпин организовал провокацию, которая привела к разгону II Государственной думы 3 июня 1907 г. Охранка, скорее всего, подбросила одному депутату от социал-демократов «наказ» солдатам столичного гарнизона с призывом к вооруженному восстанию, затем устроила обыск и этот «наказ» обнаружила. 1 июня Столыпин потребовал от Думы разрешения на арест депутатов социал-демократов, но Дума даже не успела этот вопрос рассмотреть и отказать или согласиться с требованием, как ее распустили указом царя [21]. Это вошло в историю как «переворот 3 июня».

Охранка пошла на абсолютно недопустимое, особенно в традиционном обществе, предоставление «лицензии на политическое насилие» против оппозиции. Размывание абсолютной монополии на легитимное насилие – начало гибели государства. Один из политических руководителей охранки П.И.Рачковский, по свидетельству многих историков (а главное, по сложившемуся тогда в обществе мнению), санкционировал политические убийства оппозиционных деятелей неформалами уголовного типа, которые рядились в «черносотенцев».

По распоряжению Столыпина в 1910 г. был образован секретный агентурный отдел, который курировал провокаторов. Возникла, как говорят, целая русская школа провокации. Денег на это не жалели, провокатор Р.В.Малиновский, член ЦК партии большевиков, имел жалованье 700 руб. в месяц, Азеф получал от полиции невиданный в российском государстве оклад – 1000 руб. в месяц (царский министр получал 600 рублей, жалованье губернатора составляло 500 руб.). Провокатор в партии эсеров Н.Ю.Татаров только за 7–8 месяцев его службы с марта 1905 г. получил 16100 руб. (платежные документы были обнаружены в 1917 г.).

Писатель М.А.Осоргин, разбиравший после Февраля архивы охранки, сообщает о курьезном случае: случайно встретились и заспорили два большевика-подпольщика, принадлежавшие к разным течениям в партии. Оба написали отчет в охранку о разговоре и о собеседнике – оба были провокаторами. А в партии всего-то было 10 тыс. человек на всю Россию!

Много написано про деятельность Е.Ф.Азефа, осведомителя полиции с 1893 г. Но при Столыпине он стал провокатором – планировал и осуществлял террористические акты на крупных сановников и министров, и в то же время выдавал охранке весь состав боевой организации эсеров30. В прессе в то время ставился вопрос, кого же Азеф предавал больше и чаще – охранку эсеровской партии или террористов – охранке. У директора Департамента полиции А.А.Лопухина, например, сложилось убеждение, что гораздо больше урона Азеф нанес полиции. П. А. Столыпин, напротив, категорически отстаивал версию о выдающихся заслугах Азефа в деле охраны.

Охранка поддерживала прямую связь с террористами. Начальник Петербургского охранного отделения А.В.Герасимов давал согласие на приезд царя из загородной резиденции в столицу, только получив от Азефа сообщение, что его боевиков в этот день в Петербурге не будет. Для нас здесь важен не Азеф, а политика Столыпина как самого способного и эффективного политика российского государства в тот период. После провала Азефа Столыпину был сделан запрос в Госдуме, поскольку убийство агентами департамента полиции государственных лиц такого масштаба, как министр внутренних дел Плеве и великий князь Сергей Александрович – дело в истории неслыханное и для государства разрушительное.

Убийство министра В.К.Плеве, которое полиция практически не стала расследовать, было своего рода «платой» за надежность такого ценного агента, как Азеф. Эта его «победа» стала для него гарантией безопасности в среде эсеров. В сентябре 1905 г. Л.П.Меньшиков, один из наиболее опытных (с 1887 г.) служащих политической полиции, но тайно убежденный революционер, передал в ЦК партии эсеров письмо, разоблачающее с неопровержимыми подробностями двух главных агентов охранки – Азефа и Н.Ю.Татарова. Но так был велик авторитет Азефа после покушения на Плеве и настолько эсеры не могли поверить в такую аморальность полиции, что Азеф смог свалить всю вину на Татарова и добился, чтобы его казнили. На слушаниях по делу Азефа в Госдуме были, например, такие выступления депутатов:

«В Твери окружной суд судит за убийство агента губернского жандармского управления, и подсудимый оказывается агентом охранного отделения. В Екатеринославе обливают серной кислотой помощника полицейского надзирателя. Подсудимый заявляет, что служил в охранном отделении по специальности провокатора. В Гродно судебная палата разбирает дело об организации социалистов-революционеров, и главным организатором группы, создавшей целый план террористических действий, оказывается агент охранного отделения. В Киеве окружной суд рассматривает дело об экспроприации, и начальник сыскной полиции сообщает, что руководил экспроприацией отдел сыскного отделения…» [21, c. 69].

Для многих читателей сегодня, похоже, непонятно, почему раскрытие провокатора Азефа и последующее обсуждение нанесло такой тяжелый удар по всей государственности России. В этом непонимании – признак некоторой культурной деградации. Надо сделать усилие и понять, что тогда, в 1908 г., очень многие в России поняли, что монархическая государственность обречена, что она попала в порочный круг, из которого не видно выхода – сам ее организм стал взращивать провокацию и требовать все больших и больших ее доз. Провокация как защитник государства неминуемо становится и его убийцей (после убийства Столыпина отмечали, что оно было организовано по тем самым канонам, которые и вырабатывал Столыпин – связкой «провокатор-охранка»).

В 1991 г. в Москве вышла важная книга выдающегося русского историка-эмигранта Б.И.Николаевского «История одного предателя» [55]. Автор ее работал в 1917 г. в комиссии о изучению деятельности охранки, и с тех пор собирал документы о провокаторах. В Гуверовском институте в Стэнфорде хранится огромная коллекция собранных им документов – более 250 фондов. Книгу об Азефе он закончил в 1931 г., и с тех пор этот классический труд регулярно переиздается за рубежом. Он считал, что без понимания дела Азефа нельзя понять многого в истории русской революции. Книга эта, действительно, исключительно много дает для объяснения сути важных событий31. Во введении к своей фундаментальной книге Б.Николаевский пишет:

«Именно Россия дала миру тот пример провокации, которому суждено войти в историю в качестве классического примера провокации вообще.

Таким примером бесспорно является история Азефа. Человек, свыше 15 лет состоявший на службе в качестве тайного полицейского агента для борьбы с революционным движением и в то же время в течение свыше пяти лет бывший главой террористической организации – самой крупной и по своим размерам, и по размаху ее деятельности, какую только знает мировая история; человек, предавший в руки полиции многие и многие сотни революционеров и в то же время организовавший ряд террористических актов, успешное проведение которых остановило на себе внимание всего мира; организатор убийств министра внутренних дел Плеве, вел. кн. Сергея Александровича и ряда других представителей власти,… – Азеф является поистине еще не превзойденным примером того, до чего может довести последовательное применение провокации как системы» [55, с. 22–23].

Дело Азефа потрясло российское общество тем, что оно показало, как далеко зашло в России развитие системы провокаций, этой «раковой опухоли государства». Депутат Государственной думы Н.Н.Львов говорил в ходе обсуждения дела Азефа, что «в российской действительности есть почва для взращения провокации». Один депутат в Госдуме сказал на слушаниях:

«Нет ни одного уголовного процесса на политической почве, в котором не присутствовал бы и не играл бы своей роли провокатор. Провокация Азефа отличается от других только тем, что она более красочна и по составу убивающих, и по составу лиц убиваемых. Но она решительно по принципу ничем не отличается от всех обыкновенных политических провокаций, которые есть альфа и омега нашего политического управления».

Горький, которому о деле Азефа сообщила Е.П.Пешкова, писал 15 января 1909 г.: «Письмо твое – точно камень в лоб, у меня даже ноги затряслись и такая тоска, такая злоба охватила – невыразимо словами, впечатление оглушающее». Тем более можно понять, как был деморализован делом Азефа сам государственный аппарат. Новые провокации только запутывали дело, и в высших кругах раздавались требования о предании военному суду то одного, то другого руководителя политической полиции, которых приходилось защищать лично Столыпину. Б.И.Николаевский пишет:

«Уже сама возможность разговоров на эту тему достаточно ясно говорит о том, какая обстановка создалась после дела Азефа на верхах политической полиции. Полное разложение, полное недоверие ко всем на этих верхах – с одной стороны; глубочайшая дискредитация во всем мире – с другой, – такова была месть Азефа-провокатора той системе, которая создала возможность его появления на свет божий» [55, c. 301].

Из возникшего порочного круга правительство и лично Столыпин нашли, пожалуй, наихудший выход – они встали на защиту Азефа. Б.И.Николаевский пишет:

«В свое время, в дни после разоблачения Азефа всех поразило определение роли последнего, данное в первом правительственном сообщении по этому делу: как известно, тогда он был назван „сотрудником правительства“. Все были уверены, что это только злополучная обмолвка составителя сообщения, который „агента полиции“ назвал небывалым титулом „сотрудника правительства“ [55, c. 188].

Но далее автор объясняет, что это выражение «по существу, несомненно, более точно отвечало действительной роли Азефа за последние годы его работы на полицию, чем стереотипное название „агент полиции“.

Здесь есть важная для нас сегодня сторона. Азеф – провокатор-предприниматель, фигура новая и немыслимая в культуре традиционного общества. Включение такой фигуры в систему власти идеократического монархического государства неминуемо вело к его коррозии. Азеф строил всю свою работу на принципе денежной выгоды – с помощью полиции он добился возможности распоряжаться очень большими средствами кассы Боевой организации эсеров, а затем, шантажируя полицию угрозой терроризма, все время требовал повышения заработка. Азеф произвел десакрализацию, разрушение авторитета даже кровавого подвига террористов.

А по своим убеждениям он вовсе не был ни революционером, ни эсером, он был большой поклонник реформы Столыпина. Да и Столыпин находил общий язык с Азефом. Через начальника Петербургского Охранного отделения и прямого руководителя Азефа в 1906–1909 гг. А.В.Герасимова он советовался с ним перед разгоном I Государственной думы, а затем и относительно планов аграрной реформы. Герасимов пишет в важной книге воспоминаний «На лезвии с террористами» (Париж, 1985):

«По своим убеждениям Азеф был очень умеренным человеком – не левее умеренного либерала. Он всегда резко, иногда даже с нескрываемым раздражением, отзывался о насильственных, революционных методах действия. Вначале я его этим заявлениям не вполне доверял. Но затем убедился, что они отвечают его действительным взглядам. Он был решительным врагом революции и признавал только реформы, да и то проводимые с большой постепенностью. Почти с восхищением он относился к аграрному законодательству Столыпина и нередко говорил, что главное зло России в отсутствии крестьян-собственников» [55, c. 18].

Большое потрясение в обществе вызвали разоблачения, сделанные бывшим начальником Департамента полиции А.А.Лопухиным. В 1906 г., после его увольнения с должности (в 1905 г.), он явился на прием к Витте и сообщил, что в полиции под руководством Д.В.Трепова и при участии П.И.Рачковского была создана и действует секретная группа, изготовляющая «провокаторские прокламации». Он попросил Витте (а потом и Столыпина) закрыть эту «подпольную» типографию.

Витте потребовал доказательств, и Лопухин принес ему образцы отпечатанных «прокламаций». Но Витте, как сам он признается, не дал делу хода, считая некорректным разглашение служебной тайны. Тогда Лопухин отдал документы своему родственнику депутату Урусову, и тот сообщил об издании провокационных прокламаций на заседании Думы 8 июня 1906 г. В 1907 г. Лопухин выпустил книгу с критикой жандармско-полицейской системы в России – «Из итогов служебного опыта. Настоящее и будущее русской полиции». Он писал о политической полиции:

«Охрана государственной власти в руках корпуса жандармов обращается в борьбу со всем обществом, а в конечном счете приводит к гибели и государственную власть, неприкосновенность которой может быть обеспечена только единением с обществом. Усиливая раскол между государственной властью и народом, она создает революцию. Вот почему деятельность политической полиции представляется не только враждебной народу, но и противогосударственной».

За то, что Лопухин выдал эсерам провокатора Азефа, он был отдан под суд. В разговоре с начальником петербургской охранки А.В.Герасимовым Лопухин так объяснил свой поступок и отношение к Азефу: «Вся жизнь этого человека – сплошные ложь и предательство. Революционеров Азеф предавал нам, а нас – революционерам. Пора уже положить конец этой преступной двойной игре» [55, c. 11].

Разрушительное влияние на общественную мораль и авторитет власти оказывала в начале ХХ века нарастающая коррупция государственных чиновников. Само слово коррупция означает подкуп – продажу должностным лицом частицы своей власти ради личной выгоды. В государстве, пораженном коррупцией, становится трудно делать доброе и законное дело – за это надо давать взятку чиновнику. Но зато становится легко делать злое и преступное дело – за это всего лишь надо дать взятку чиновнику. У простого человека, ежедневно становящегося свидетелем и жертвой этой коррупции, возникает и укрепляется темное антигосударственное чувство, для него народ делится на устойчивое «мы» – и «они», коррумпированная власть.

Известно, что коррупция в так называемом «традиционном» обществе, каким было и российское общество, носит совершенно иной характер, чем в обществе «либеральном», рыночном, где все продается и покупается. Вторжение западного «либерального» капитализма породило коррупцию, которая глубоко деморализовала и власть, и общество. В широких слоях народа зрела ненависть к акулам коррупции, гнездящиеся на вершине пирамиды. Для них зло – основа и необходимое условие их бытия. Они – творцы коррупции, они не только ею питаются, но и дышат. Они даже вынуждены заражать ею людей и общество, как торговец наркотиками соблазном и силой приучает к ним подростков. Они – безжалостные, смертельные враги народа. Они и враги государства, независимо от цвета его флага, они кормятся его кровью и мозгом, превращают в труху.

Разлагающее действие на государственный аппарат производили иностранные банки и вообще иностранный капитал в тот период, когда он захватывал командные высоты в российской экономике. Вот справка из книги М.Галицкого “Иностранные капиталы в русской промышленности перед войной” (М., 1922):

“Добыча угля в 1912 г. на рудниках 36 акционерных обществ Донбасса составляла 806,78 млн. пудов. 25 АО имели почти исключительно иностранный капитал, они добывали 95,4 % угля от добычи АО. Правления 19 АО из этих 25 находились в Бельгии и Франции. В руках иностранных обществ было свыше 70 % общей добычи угля в Донбассе… Около 90 % добычи платины в России находится в руках иностранных компаний… Помимо концентрации свыше 3/4 торговли нефтью в России, иностранные финансовые синдикаты располагали в 1914 г. собственной добычей нефти в размере около 60 % общеимперской добычи” [12, c. 195].

И так далее – по всем отраслям, особенно наиболее развитым в техническом отношении. К началу мировой войны стало очевидно, что такой уровень присутствия иностранного капитала уже лишает Россию и политической независимости. Иностранные банки контролировали производство и рынок стратегических продуктов – продовольствия, топлива и металла. Вот документ, который нам сегодня очень близок и понятен. Это выдержка из рапорта прокурора Харьковской судебной палаты на имя министра юстиции от 10 мая 1914 г., № 3942:

“В дополнение к рапорту от 25 апреля с.г. за № 3470 имею честь донести вашему высокопревосходительству, что в настоящее время продолжается осмотр документов, отобранных в правлении и харьковском отделении общества “Продуголь”, причем выясняется, между прочим, что это общество, являясь распорядительным органом синдиката каменноугольных предприятий Донецкого бассейна, находится в полном подчинении особой заграничной организации названных предприятий – парижскому комитету” [12, c. 191].

Далее в письме прокурора приводятся выдержки из документов, которые показывают, что парижский комитет диктует предприятиям объемы производства угля и цены, по которым уголь продается на российском рынке. К началу войны в России был искусственно организован “угольный голод” и повышены цены на уголь. В результате дипломатического нажима расследование деятельности «угольной мафии» было закрыто. Историк И.И.Решетникова пишет:

«В связи с тем, что факты, касающиеся противоправных действий монополии, приобрели настолько широкую огласку в печати и в Думе, правительству, несмотря на стремление не вмешиваться в дела монополий, пришлось проявить активность в судебном разбирательстве относительно „Продугля“. Были даже проведены обыски в помещениях синдиката в Харькове и Петербурге в апреле 1914 г. В защиту „Продугля“ выступил даже французский посол в России Палеолог и видный политический деятель, впоследствии президент Франции Поль Думер, не говоря уже о представителях русского финансового капитала. В результате судебное следствие по поводу „Продугля“ было завершено „за недостаточностью собранных улик“ [56].

Особенно тяжелый удар по авторитету верховной власти наносила коррупция высших чиновников, связанная с подрывом обороноспособности России и оплачиваемая большой кровью солдат. С появлением структур парламентаризма громкие случаи коррупции стали все чаще выходить на поверхность и информация о них быстро распространялась в обществе. Говоря в Госдуме о плачевном состоянии снабжения русской армии и флота как одной из причин поражения в японской войне, А.И.Гучков сказал:

«И этой бедной армии и ее начальникам пришлось вести две войны, войну на два фронта, одну с японцами, а другую с Петербургом, с Правительством, с Военным министерством. Это была мелкая, ежедневная, партизанская война и, разумеется, петербургские канцелярии победили».

Мнение, что правительство является врагом российской армии, так что с ним приходится вести войну («на два фронта»), войну очевидно гражданскую, укоренилось вскоре после поражения в русско-японской войне и потом стало привычным мотивом – причем даже в выступлениях политиков, стоявших на защите правящего класса. Так, в III Госдуме октябристы сделали запрос правительству по делу о строительстве в Англии крейсера «Рюрик». Обычный порядок состоял в том, что англичане строили корабль, а вооружался он в России. На этот раз англичанам заказали и изготовление орудий и передали секретные чертежи новых артиллерийских систем, разработанных в России, а также ряд других секретных технологий.

Это всплыло потому, что английская фирма «Виккерс» нарушила контракт, в срок не построила корабль и должна была выплатить крупную неустойку. С целью шантажа высокопоставленных чиновников Морского министерства фирма стала угрожать разоблачениями и сообщила некоторые сведения [7, c. 30–31]. Всплыли факты передачи за рубеж дорогостоящих и секретных российских разработок, и сомневаться в коррупции не приходилось.

С коррупцией было тесно переплетено и циничное корыстолюбие крупной буржуазии, которая, пользуясь войной, буквально грабила государство. Начальник Главного артиллерийского управления генерал А.А.Маниковский писал, что русские промышленники во время войны проявили непомерные аппетиты к наживе и «безмерно обогатились в самую черную годину России». За 3-дюймовый снаряд частным предприятиям переплачивали 5 руб. 49 коп., а за 6-дюймовый от 23 до 28 рублей. Председатель Госдумы один из лидеров партии октябристов взял подряд на изготовление березовых лож для винтовок – и ему сверх самой высокой цены пришлось накинуть по рублю на каждую штуку, ибо «Родзянко нужно задобрить» [7, c. 95]. Можно понять, почему А.А.Маниковский, в дни Октября бывший одним из руководителей Военного министерства Временного правительства, остался служить в Красной армии.

С этим положением царское правительство справиться не смогло. Но в таком же состоянии были дела и при Временном правительстве – восстановление экономического и политического суверенитета России было невозможно без того, чтобы затронуть интересы иностранного капитала, который вступил в союз с отечественным криминальным капиталом. А пойти на это либералы, понятное дело, не могли.

Взрывной рост коррупции произошел в первые же недели пребывания у власти Временного правительства. Комиссар Временного комитета Госдумы в Министерстве путей сообщений жаловался своему руководству: «Прохвосты, проходимцы, хамы… Губят Россию. Они не просуществуют и двух месяцев…Все пойдет к черту. Их с позором выгонят. В чем дело? – В том, что такого кумовства и при Распутине не было» [7, c. 173]. И это было общее явление в органах управления, причем касалось самых важных вопросов. Вот выдержка из доклада министра юстиции Временного правительства В.Н.Переверзева на III съезде военно-промышленных комитетов в мае 1917 г.:

“Спекуляция и самое беззастенчивое хищничество в области купли-продажи заготовленного для обороны страны металла приняли у нас такие широкие размеры, проникли настолько глубоко в толщу нашей металлургической промышленности и родственных ей организаций, что борьба с этим злом, которое сделалось уже бытовым явлением, будет не под силу одному обновленному комитету металлоснабжения.

Хищники действовали смело и почти совершенно открыто. В металлургических районах спекуляция создала свои собственные прекрасно организованные комитеты металлоснабжения и местных своих агентов на заводах, в канцеляриях районных уполномоченных и во всех тех учреждениях, где вообще нужно было совершать те или иные формальности для незаконного получения с завода металла. Новый строй здесь еще ничего не изменил,… организованные хищники так же легко и свободно обделывают свои миллионные дела, как и при прежней монархии… При желании можно было бы привести целый ряд очень ярких иллюстраций, показывающих, с каким откровенным цинизмом все эти мародеры тыла, уверенные в полнейшей безнаказанности, спекулируют с металлом, предназначенным для обороны страны” [12, c. 358–359].

После февраля крупные промышленники вовсе не проявили солидарности со своим Временным правительством и, как говорилось, «объявили налоговую стачку». С февраля по октябрь 1917 г. буржуазия внесла подоходного налога менее трети от положенной суммы, что не только подорвало возможности правительства, но и озлобило трудящихся. Эту позицию буржуазии Керенский назвал в августе 1917 г. одной из причин «опустошения государственной казны».

Все это вызывало глубокое презрение народа. А Блок писал об этом чувстве уже в 1910 г.: