Уроки мудрости разговоры с замечательными людьми Изд-во Трансперсонального Института, Москва AirLand, Киев, 1996

После короткой паузы Лэйнг обратился ко мне: «Вы очень тща­тельно раскрыли тот смысл, который вкладывается в понятие со­знания, психики, осознания и самоосознания. Вы не могли бы до­полнить это тем, как вы определяете материю?»

Лэйнг затронул чрезвычайно не простой для меня вопрос. В своем ответе я противопоставил ньютоно-картезианский взгляд на материю, согласно которому она как бы состояла из неких кирпичи­ков, сделанных из одного и того же вещества, эйнштейновскому представлению о массе как форме энергии и материи, представляю­щей собой различные конфигурации энергий, постоянно прибываю­щей в процессе трансформации одной формы в другую. Однако я должен был признать, что хотя и принято понимать, что вся энер­гия является мерой движения, физики до сих пор не нашли ответа на вопрос «А что есть то, что движется?».

Затем Лэйнг обратился к Грофу, спрашивая его, принимает ли он мои определения. «Долгие годы я опирался на научные представ­ления, которые усвоил за годы обучения в медицинском институте, – начал свой ответ Гроф. – Но, начав свою работу с ЛСД, я все больше стал убеждаться в их ненадежности. У меня есть также много наблюдений, которые не вполне укладываются в рамки дефи­ниций, предложенных Фритьофом. Например, в процессе психоделических сеансов мы можем наблюдать спектр переживаний, кото­рый складывается в континуум: от человеческого сознания к аутен­тичным переживаниям сознания животных, затем к опыту созна­ния растений и вплоть до сознания неорганических феноменов, на­пример, сознания океана, торнадо или даже камня. На всех этих уровнях у людей обнаруживается открытый доступ к информации, которая совершенно очевидно выходит за рамки того, что им из­вестно в «обычных условиях».

Лэйнг повернулся ко мне: «Что вы можете сказать по поводу такого рода опыта, который отмечается также в процессе глубокой медитации, шаманских церемоний и тому подобного? Считаете ли вы такие переживания достоверными, или вы полагаете, что здесь необходимы какие-то иные формы объяснения? Как согласуются эти феномены с вашей системой взглядов?»

Я согласился, что с научной точки зрения мне было бы очень нелегко допустить наличие сознания у камня. Но я выразил свою убежденность в возможности будущего синтеза научного и мисти­ческого взглядов на сознание, и я еще раз изложил методологию моего подхода, намечающего перспективу такого синтеза. «Что ка­сается камня, – сказал я в завершение, – то я не могу предположить у него наличия каких-либо форм сознания, если я рассматри­ваю его, как отдельную сущность. Но если сменить перспективу и увидеть его как часть более широкой системы, Вселенной, которая разумна и сознательна, я бы сказал, что камень, как и все другое, принимает участие в этом более широком сознании. Такая перспек­тива видения характерна для мистиков и людей, испытавших транс­персональные переживания».

Гроф согласился со мной: «Находясь в состоянии сознания рас­тения или камня, люди не воспринимают мир так, как будто он наполнен объектами, а затем добавляют сознание к этой картезиан­ской Вселенной. Для них все начинается с некой ткани различных состояний сознания, из которой затем вытягивается нить картези­анской реальности».

Тут взял слово Роланд Фишер, который предложил третью пер­спективу, напоминая нам о том, что все, что бы мы ни воспринима­ли, в значительной мере создается в результате процесса интеракции, взаимодействия. Он привел следующий пример: «Откусив ку­сок сахара, мы ощущаем сладкий вкус, который не является свой­ством, принадлежащим ни сахару, ни нам самим. Это ощущение сладости возникает в процессе нашего взаимодействия с сахаром».

– Практически то же наблюдение сделал Гейзенберг в отно­шении атомарных феноменов, которые в классической физике наде­лялись независимыми, объективными свойствами, – вставил я. – Гейзенберг сумел показать, что, например, электрон может прояв­лять себя как частица и как волна – в зависимости от того, как мы на него смотрим. Если вы обратитесь с вопросом к электрону как к частице, то он и дает ответ как частица; если вы обратитесь к нему с вопросом как к волне, то он и ответит как волна. «Естествозна­ние, – писал Гейзенберг, – не просто описывает и объясняет природу; оно является частью нашего взаимодействия с ней».

– Если вся Вселенная подобна сладкому вкусу, – заметил Лэйнг, – которого нет ни в наблюдателе, ни в наблюдаемом, а это есть функция их отношений, то как вы можете говорить о Вселен­ной так, как если бы она была наблюдаемым объектом? Насколько можно судить по вашим словам, Вселенная со временем каким-то образом развивается?

– Мне очень трудно говорить об эволюции всей Вселенной, – признался я, – поскольку понятие эволюции подразумевает наличие представления о времени; а если мы говорим о Вселенной как о

Вслед за этим Лэйнг обратился к Грофу: «Стэн, мы все знаем, что большую часть своей жизни вы посвятили изучению различных состояний сознания – как необычных, измененных, так и обычных психических состояний. О чем свидетельствуют ваши исследова­ния? Есть ли что-либо такое в ваших наблюдениях и личном опыте, что могло бы открыть для нас нечто принципиально новое?»

Гроф задумался и начал не спеша говорить: «Много лет тому назад я проанализировал тысячи отчетов о сеансах ЛСД-терапии, ставя перед собой, в частности, задачу выявить в них все утверждения, которые касались бы фундаментальных космологических и он­тологических вопросов: «Какова природа Вселенной? Каково проис­хождение жизни и в чем ее смысл? Каким образом сознание связа­но с материей? Кто я и каково мое место во всей схеме мирозда­ния?» Изучая эти материалы, я с удивлением обнаружил, что, по-видимости, никак не связанные между собой переживания людей, проходивших ЛСД-терапию, можно интегрировать и организовать в целостную метафизическую систему, которую я назвал «психодели­ческой космологией и онтологией».

– Картина мира, которая складывается в этой системе, ради­кальным образом отличается от картины мира нашей обыденной жизни, – продолжал Гроф. – Она основывается на представлении

Это краткое, но вдохновенное выступление Грофа, в котором он суммировал самые глубинные аспекты своего психоделического исследования, произвело сильное впечатление. В зале воцарилось глубокое молчание. Лэйнг был первым, кто нарушил тишину поэти­ческим восклицанием: «Жизнь, как купол из разноцветного стекла, скрывает в своих красках, белое свечение вечности». Позднее я уз­нал, что это была цитата из Шелли. Тем временем после еще одной краткой паузы, Лэйнг вновь обратился к Грофу: «Итак, белое сия­ние вечности, исходящее, так сказать, из самой себя, – вы это имеете в виду под чистым сознанием? Безусловно, словами мы лишь очень грубо и приблизительно можем что-либо сообщить об этих тайнах мировоззрения. Да и вообще, многое ли мы можем сказать о том, что невыразимо».

Гроф согласился: «Когда люди пребывают в этих особых состо­яниях сознания, их переживания всегда невыразимы. Просто нет таких средств, которые позволили бы описать это. Тем не менее, они вновь и вновь отмечают ощущение, что они добрались до чего-то самого главного, что все их вопросы нашли ответ. Им более не нужно спрашивать о чем-либо и им ничего не нужно объяснять».

Лэйнг снова выдержал паузу и перевел разговор несколько в иное русло. «Позвольте мне выступить с позиции скептика, – об­ратился он к Грофу. – Несколько минут назад вы сказали, что под действием ЛСД у людей может открываться доступ к знанию, кото­рым они в нормальных условиях не располагают. Например, знание об эмбриональной жизни, почерпнутое из воспоминаний и видений. Но, насколько мне известно, эти неогностические видения ничего нового для развития научной эмбриологии не дали. Таким же обра­зом психоделические переживания обращения в цветок ничего не сообщили интересного для науки ботаники. Не думаете ли вы, что эти психоделические знания должны как-то обогатить науку, если они являются чем-то большим, чем манящие, тонкие иллюзии?»

– Совсем не обязательно. Мои наблюдения говорят о том, что переживания, воспроизводящие эмбриональный опыт, способны дать огромную информацию о развитии плода. Я многократно получал подробнейшую информацию об эмбриональной физиологии, анато­мии, биохимии и т.п. от людей, чьи знания в этой области в нор­мальных условиях были самыми скудными. Но для того, чтобы дей­ствительно внести вклад в развитие эмбриологии, человек, испытавший такого рода переживания, должен быть сам эмбриологом.

– Ну что же, было довольно немало врачей, которые принима­ли ЛСД, – настаивал Лэйнг. – Я не знаю, были ли среди них выдающиеся эмбриологи. Но, во всяком случае, те профессиональ­но подготовленные люди, включая меня, которые прошли через опыт психоделических переживаний, не сообщили в объективных науч­ных понятиях ничего такого, что подходило бы для научной статьи по эмбриологии.

– Я думаю, что это все-таки возможно.

– Но структурное соответствие между формами трансформа­ции в гностических видениях и формами трансформации в развитие эмбриона действительно просто поразительно. Даже описание пос­ледовательности фаз нередко абсолютно совпадают. Например, пос­ледователи орфического культа знали, что голова Орфея перене­слась по реке в океан. Но ведь очевидно, что они и догадываться не могли, что мы все, будучи сферами в материнском чреве, приплыли по фаллопиеву каналу в океан матки. Такую параллель никогда не проводили. Довольно любопытно, что действительное описание эмб­рионального развития, например, в тибетских текстах по эмбриоло­гии, не столь точны, как описания в мистических видениях. Воору­жившись микроскопом, мы смогли действительно увидеть соответ­ствие между эмбриональными формами и этими космическими видениями. До тех пор, пока у нас не было микроскопа и мы не могли своими глазами наблюдать извне за эмбриональной жизнью, мы не могли бы установить этого соответствия с видениями изнутри.

– Вы могли бы то же самое сказать о тантрических моделях космологии, – добавил Гроф. – Многие из них почти абсолютно совпадают с моделями современной астрофизики. Но в действительности, астрофизики лишь относительно недавно пришли к сход­ным представлениям.

– В некотором отношении нет ничего удивительно в том, что наиболее, глубинные структуры нашего сознания соответствуют структурам внешнего, структурам Вселенной, – задумчиво произ­нес Лэйнг. – И все же. Шаманы, может быть, и не раз бывали на Луне, но они так и не захватили с собой парочку лунных камней. В то же время мы не знаем границ возможностей нашего собственного сознания. Мы не способны сказать что-либо определенное о вы­сотах и глубинах нашей психики. Не странно ли это?

– Ронни, – вступил Гроф. – Вы говорили о том, что мы не могли увидеть корреляции между внутренними видениями и «внеш­ними» научными фактами до тех пор, пока у нас не было подходя­щих инструментов. Не согласитесь ли вы с тем, что теперь, когда у нас есть такого рода инструменты, мы должны суметь объединить информацию, идущую от «внешнего опыта», со знанием, получае­мым от объективной науки и технологии, в совершенно новой кар­тине реальности?

– Да, конечно, – согласился Лэйнг. – Я думаю... что созда­ние этого синтеза является самым увлекательным предприятием нашего сегодняшнего сознания. Хотя в сознании всегда все есть с самого начала и до самого конца, оно в то же время развивается, эволюционирует. Эволюционной точкой нашего времени как раз и является возможность синтеза того, что мы видим, наблюдая за вещами извне, с тем, что мы познаем внутри.

По возвращении из Сарагоссы домой, мысли о Ронни Лэйнге не выходили из моей головы. Его голос продолжал звучать у меня в ушах, и в течение нескольких недель я был способен слово в слово воспроизвести наши разговоры с ним. Я был как зачарованный. Общение с Лэйнгом в Сарагоссе настолько потрясло меня, что мне потребовалось несколько недель, прежде чем я смог сосредоточить свои мысли на чем-либо не связанном с Лэйнгом. Встречи с Бэйтсоном, Грофом и многими другими замечательными людьми дали мне невероятно много и в интеллектуальном, и эмоциональном отноше­нии. То же я могу сказать и о встречах с Лэйнгом. Но все же главное в них был глубокий драматизм. Лэйнг шокировал меня, яростно нападал на меня, ставил передо мной почти неразрешимые задачи, но он принимал меня и многие из моих идей. В итоге у нас сложились очень теплые и глубокие отношения на личностном уров­не, которые продолжаются и по сей день.

После сарагосской конференции я неоднократно посещал Рон­ни в Лондоне, и еще множество раз мы тесно общались с ним на различных конференциях, совместных семинарах и панельных дис­куссиях. Эти новые встречи продолжали обогащать и вдохнов­лять меня, и, кроме того, они значительно углубили мое понимание идей Лэйнга, его работы как психотерапевта и самого его как человека.

Исследование путей, как субъективный опыт человека, опыт его непосредственных переживаний может стать предметом науч­ного изучения в рамках системы новых научных представлений, стояло в центре наших дискуссии в Сарагоссе, и со временем мне стало ясно, что субъективный опыт является ключом к пониманию Лэйнга. Мне кажется, что всю его жизнь можно представить как страстное исследование многоцветной мозаики субъективного опы­та человеческих переживаний – посредством философии, религии, музыки и поэзии, медитации и психоделических веществ, писатель­ской деятельности, работы с больными шизофренией и борьбы с патологией нашего общества. Только через внутренний опыт, под­черкивает Лэйнг, мы раскрываем себя другому, и только он придает смысл нашей жизни. «Опыт сплетает смысл и факт в одно цельное полотно», – сказал он во время одного из наших сарагосских раз­говоров, и книга, которую он писал в то время, получила весьма характерное название: «Голос опыта».

Внутреннее переживание, как мне кажется, является ключом к пониманию и терапевтической работы Лэйнга. На долгие годы мне запомнилась история, рассказанная Лэйнгом во время нашей пер­вой встречи в Лондоне, в которой пациент расплакался после само­го обычного, как могло показаться, разговора и сказал, что он впе­рвые в жизни почувствовал себя человеком. В январе 1982 года, когда мы проводили с Лэйнгом наш совместный семинар в Сан-Франциско, я осознал, что эта история является наилучшей иллю­страцией психотерапевтической работы Лэйнга. Его психотерапев­тический подход основывается в значительной степени на невер­бальном общении; он не укладывается в рамки никаких из сущест­вующих психотерапевтических приемов и техник, и по большому счету понять его можно, только если самому непосредственно пере­жить это.

«Для психотерапии, – объяснял он на этом семинаре, – важ­но сообщение, выражение внутреннего опыта, а не передача объек­тивной информации». И затем, поясняя свою мысль, в качестве примера он описал ситуацию, которая, как мне кажется, выражает самую суть его подхода: «Когда кто-нибудь входит в мой кабинет и застывает на месте, молча и совершенно не двигаясь, я не думаю, что это проявление мутизма у шизофреника с кататонией. Если я задаю себе вопрос: «Почему этот человек не двигается и не говорит со мной?» – мне нужно искать сложные психодинамические объяс­нения Я вижу, что человек, стоящий напротив меня абсолютно скован страхом. Он буквально застыл от страха. Почему он застыл от страха? Я не знаю. Да это и не имеет значения. Я должен пока­зать этому человеку всем своим поведением, что ему нечего боять­ся здесь».

Когда я спросил Лэйнга, что он делает, чтобы передать своему клиенту такого рода сообщение, он ответил, что могут быть самые разнообразные действия: «Я могу ходить по комнате, задремать, читать книгу. Если я хороший психотерапевт, то, чтобы мой клиент как бы оттаял, разморозился, я должен показать ему, что я не боюсь его. Это принципиально важно. Если я боюсь своих пациен­тов, мне следует подыскать какую-нибудь иную профессию».

Пока Лэйнг говорил, я представил себе, как он засыпает, сидя напротив шизофреника, и я подумал, что, вероятно, он является единственным психиатром в мире, который мог бы действительно сделать это. Он не испытывал страха перед психотиками, потому что их переживания не казались ему «чуждыми». Он сам странство­вал к самым дальним пределам своей психики, он сам испытал и экстатические радости и ужасы в этом путешествии и способен найти аутентичный отклик, основанный на его собственном опыте, фактически на все, что бы его пациент ни представлял ему. Ответ Лэйнга будет преимущественно невербальным, а его беседа с паци­ентом может показаться внешнему наблюдателю самым обыденным разговором. Он заметил, что в самом деле, было бы трудно отли­чить его общение с шизофрениками от обычного разговора двух обычных людей. «Если разговор начинается, – подметил он, – то вся пресловутая «шизофрения» совершенно испаряется».

В своей психотерапевтической работе Лэйнг использует все огромное богатство своего собственного опыта, потрясающей ин­туиции и способности «быть вместе» с другим человеком, что по­зволяет его психотическим пациентам «свободно дышать» и чувст­вовать себя уютно в его присутствии. Как ни парадоксально, тот же самый Ронни Лэйнг часто заставляет «нормальных» людей чувство­вать себя весьма не в своей тарелке. Я долго размышлял об этом парадоксе и так и не смог по-настоящему разгадать его. Психоти­ческие пациенты чувствуют себя комфортно в присутствии Лэйнга, потому что он показывает им, что он не боится их. Означает ли это, что он вызывает дискомфорт у «нормальных» людей потому, что они пугают его? «Нормальные» люди, как считает Лэйнг, составляют наше безумное общество, и он, кажется, использует ту же ин­туицию и внимание, чтобы вывести их из равновесия.

Две школы дзен

Прошло уже пять лет со времени моих напряженных и плодо­творных разговоров со Стэном Грофом и Р.-Д. Лэйнгом. Когда я оглядываюсь назад, меня одолевает соблазн сравнить различное влияние этих двух необыкновенных людей на мое мышление с дву­мя школами дзен: сосуществуя в японской буддийской традиции, они практиковали радикально различные методы обучения. В школе риндзай, или школе «внезапного просветления», создаются пе­риоды интенсивной концентрации и продолжительного напряжения, ведущих к неожиданным инсайтам, которые обычно запускаются неожиданными драматическими действиями учителя: например, уда­ром палкой или громким криком. В школе сото, или «постепенного просветления», избегают шоковых методов риндзай. Обучение в этой школе направленно на постепенное созревание учеников в прак­тике медитации – тихого сидения.

Мне удивительным образом повезло. В течение нескольких лет я испытывал на себе оба метода обучения в моих встречах с двумя выдающимися современными мастерами науки о психике. Мое драматическое взаимодействие с Лэйнгом и тихие сосредоточенные беседы с Грофом вызвали у меня целый ряд творческих озарений, связанных с пониманием путей формирования новой парадигмы в психологии, и, кроме того, оказали громадное воздействие на мое собственное личностное развитие. Уроки, которые я получил от них, можно описать при помощи классического определения дзен-буддизма – «особая передача «знания», минующая священные текс­ты, которая указывает прямо на человеческое сознание».

5. В ПОИСКАХ РАВНОВЕСИЯ

Когда я собрался изучать смену парадигм в нескольких облас­тях помимо физики, я в первую очередь обратился к области меди­цины. Для меня этот выбор был естественен, потому что я заинтересовался параллелями в сдвиге парадигм в физике и медицине задолго до того, как приступил к работе над «Поворотным пунк­том». Фактически я убедился в возникновении новой парадигмы в медицине, еще не закончив писать «Дао физики». Я познакомился с новыми холистическими подходами к здоровью и лечению в мае 1974 года, на одной из самых замечательных конференций, которые когда-либо посещал. Это был недельный выездной семинар (Май­ские лекции), который проходил в Англии, в Брунельском универ­ситете под Лондоном, и финансировался несколькими организация­ми под эгидой британских и американских движений по изучению возможностей человека. Предметом конференции была тема «Но­вые подходы к здоровью и исцелению – индивидуальные и соци­альные». Помимо основной программы, участвовать в которой были приглашены более пятидесяти человек из Европы и Северной Аме­рики, некоторые докладчики по вечерам читали публичные лекции в Лондоне.

Здесь, на Майских лекциях, я познакомился с Карлом Саймонтоном, который несколько лет спустя стал моим основным экспер­том в работе над «Поворотным пунктом». Тогда же я впервые беседовал с некоторыми другими лидерами зарождающегося холис­тического медицинского движения, с которыми я поддерживал связь в течение последующих лет. Кроме Карла Саймонтона и его жены Стефани, которые представляли свой революционный душевно-те­лесный (mind-body) подход к терапии рака, в состав участников входили: Рик Карлос, молодой юрист, который только что написал книгу «Конец медицины», содержащую радикальную оценку кризи­са здравоохранения; Моше Фельденкрайз, один из наиболее влиятельных проповедников терапии «работы с телом»; Элмер и Эллис Грин, пионеры исследований биологической обратной связи; Эмил Зменак, канадский хиропрактик, чья система тестирования мускулов продемонстрировала его глубокое знание мышечной и нервной систем человека; Нормал Шили, который позже основал Американ­скую ассоциацию холистической медицины, и многочисленная группа исследователей в области парапсихологии и практиков паранормального исцеления, состав которой отражал огромный интерес к подобным явлениям со стороны движения по изучению человеческих возможностей.

Отличительной чертой данной встречи явилось ощущение эн­тузиазма, испытываемое всеми участниками, которое было вызвано всеобщей уверенностью в том, что в западной науке и философии ожидается колоссальный концептуальный сдвиг в сторону новой медицины, основанной на совершенно иных восприятиях природы человека, его здоровья и болезней. Все собравшиеся исследовате­ли, целители и медики-профессионалы были разочарованы в сло­жившейся системе здравоохранения, развивали и практически при­меняли оригинальные идеи и разрабатывали новые терапевтичес­кие подходы, но, по большей части, не встречались друг с другом ранее. Более того, многие из них до этого момента чувствовали лишь презрение и неприятие со стороны официальной медицины, а здесь же впервые обнаружили широкий круг единомышленников, что не только стимулировало интеллектуально, но и оказывало силь­ную моральную и эмоциональную поддержку. Семинары, дискус­сии, презентации и неформальные встречи, которые обычно про­должались до позднего вечера, излучали такой захватывающий дух приключения, такую широту поиска и чувство товарищества, что надолго остались в нашей памяти.

Теоретическая концепция, которая стала вырисовываться к концу конференции, после недели интенсивных дискуссий, содержала многие элементы той концепции, которую я, несколько лет спустя, буду исследовать, развивать и синтезировать в моей работе над «Поворотным пунктом». Участники встречи были единодушны в том, что сдвиг парадигмы в науке направлен от механистического и редукционистского взгляда на природу человека к Холистическому и экологическому восприятию. Они ясно видели главную причину кризиса современного здравоохранения в механистическом подходе традиционной медицины, основанной на ньютоно-картезианском представлении человеческого тела в виде механизма. Они весьма критически относились к существующей медицине, основанной на больничной системе и ориентированной на лекарства. Многие из участников были уверены, что современная научная медицина до­стигла своих пределов и более неспособна не только улучшить, но и просто поддерживать здоровье общества.

Дискуссии ясно показали, что здравоохранение будущего должно выйти за рамки традиционной медицины, с тем чтобы иметь дело с огромной системой явлений, которые влияют на здоровье. Это не значит, что следует отказаться от изучения биологических аспек­тов болезни, в котором так преуспела медицинская наука. Эти ас­пекты следует связать с общими физическими и психологическими условиями существования человека в природе и обществе.

В результате дискуссий возникла система новых концепций, которая позволит сформировать основу грядущей холистической системы здравоохранения. Базой одной из этих концепций являлось признание сложной взаимозависимости между разумом и те­лом в здоровье и болезни, предполагающей «психосоматический» подход ко всем формам терапии. Другая концепция состояла в реа­лизации фундаментальной взаимосвязи между людьми и окружаю­щей средой и соответственно в углублении понимания социальных и экологических аспектов здоровья. Оба вида взаимосвязи – меж­ду разумом и телом и между организмом и средой – часто обсуж­дались на языке энергетических структур. Индийская концепция праны и китайская концепция ци часто упоминались в качестве традиционных терминов для обозначения этих «тонких», или «жиз­ненных энергий». В этих традиционных дисциплинах болезнь рас­сматривается как результат изменения структур энергии и приме­няется терапевтическая методика для влияния на энергетическую систему тела. Изучение нами этих концепций привело к длитель­ным и увлекательным беседам о йоге, психических феноменах и о других эзотерических предметах, которые занимали значительную часть конференции. Для меня самым волнующим и трогательным событием во время Майских лекций стала встреча с Карлом и Сте­фани Саймонтон. Помню, как я в первый день сидел с ними за одним столом и, не будучи знаком, лихорадочно старался завязать беседу с этой молодой и очень элегантной парой из Техаса. Они, казалось, не имели ничего общего с моим миром 60-х. Но мое впе­чатление о них совершенно изменилось, как только они заговорили о своей работе. Я понял, что они никогда не сталкивались с контр­культурой только потому, что полностью посвятили свою жизнь разработке новой терапии раковых заболеваний и у них не остава­лось времени на что-либо еще. Их работа включала широкое изуче­ние медицинской и психологической литературы, постоянную апро­бацию и совершенствование новых идей и методов, отчаянную борьбу за признание в медицинском мире и, прежде всего, постоянное тес­ное общение с маленькой группой пациентов, признанных неизлечимыми традиционными средствами медицины.

За время своих уникальных исследований Саймонтоны устано­вили сильные эмоциональные связи со своими пациентами, проводя бесконечные ночи у их постели, смеясь и плача вместе с ними, борясь вместе с ними за возвращение здоровья, радуясь их успехам и окружая нежной заботой умирающих. Я чувствовал, что теорети­ческая концепция Саймонтонов, еще весьма необычная для того времени, открывает огромные возможности для всей медицины. Они говорили о своих пациентах с такой преданностью и таким глубо­ким чувством, что я был растроган до слез. В своей лекции Карл Саймонтон поделился своими открытиями в исследованиях, кото­рые он проводил как онколог, специализирующийся в области ра­диационной терапии. «Природа изучаемого мной предмета противо­речива. Это – роль, которую играет сознание в зарождении и изле­чении рака». Он рассказал нам, что в литературе содержится доста­точное количество подтверждений роли эмоционального стресса в возникновении и развитии рака. Он так же привел несколько дра­матичных случаев из своей практики, которые подкрепляли его те­зис. «Вопрос не в том, существует ли связь между эмоциональным стрессом и раком, – заключил он, – а скорее в том, в чем состоит конкретная связь между этими двумя явлениями».

Затем Саймонтон описал характерные особенности историй болезни и эмоциональные реакции онкологических больных, кото­рые привели их к понятию «личности, предрасположенной к раку». Другими словами, существует такая модель поведения в ответ на стресс, которая в значительной мере приводит к заболеванию ра­ком, в то время как известно, что существует модель, приводящая к сердечным заболеваниям. «Я подтвердил существование таких лич­ностных факторов в своих исследованиях, – докладывал Саймон­тон, – кроме того, мои убеждения еще более подкрепляются моим личным опытом. В возрасте семнадцати лет у меня был рак, и те­перь я вижу, насколько моя личность тогда соответствовала клас­сическому описанию».

В методике лечения Саймонтона основной упор делается на изменение у пациента системы знаний о природе рака. Он привел популярный образ этого заболевания в виде внешнего врага, завое­вывающего и разрушающего тело. Так создается убеждение, что больной не может, или почти не может, контролировать этот про­цесс. В противоположность этому широко распространенному об­разу, опыт Саймонтона подсказывал ему, что именно система убеж­дений пациента и врача наиболее существенна для успеха терапии и может успешно применяться для поддержки возможностей боль­ного к самоисцелению.

«Нетрадиционные методы, которые я использовал при лечении рака, в добавление к радиационным, – пояснял он, – это релакса­ция и воображение». Он рассказывал, что он обеспечил своих паци­ентов полной и детальной информацией об их заболевании и мето­дах лечения, а затем во время регулярных встреч просил их изобра­зить весь процесс в той форме, которая для них наиболее приемле­ма. С помощью такого метода направляемой визуализации, пациен­ты начинают активизировать свою мотивацию к выздоровлению и развивать позитивное отношение, что чрезвычайно важно для про­цесса лечения.

Стефани Мэтьюз-Саймонтон, опытный психотерапевт, допол­няла доклад своего мужа подробными отчетами о психологических консультациях и сеансах групповой психотерапии, которые они проводили вместе для того, чтобы помочь своим пациентам иденти­фицировать и решить эмоциональные проблемы, лежащие в основе их недуга. Как и ее муж, Мэтьюз-Саймонтон была систематична и обстоятельна в своем докладе, и великолепна, когда говорила о своей сильнейшей личностной самоотдаче.

К концу конференции я почувствовал такую благодарность к Саймонтонам за то, что они делают, что предложил показать им Лондон в знак моей признательности. Они с радостью приняли мое приглашение, и мы провели очень приятный день вместе, прогули­ваясь, делая покупки и отдыхая от напряженных дискуссий про­шедшей недели.

Маргарет Локк

Майские лекции открыли мне новый, чарующий мир холисти­ческой медицины в то время, когда его основатели только начинали объединять свои усилия и формировать то, что позже назовут хо­листическим здравоохранением. Дискуссии той недели совершенно убедили меня в том, что изменение мировоззрения, которое я опи­сывал в «Дао физики», является частью более обширной культур­ной трансформации. К концу недели я с волнением ощутил, что в ближайшие годы я буду принимать активное участие в этой транс­формации.

Однако в то время я был слишком занят, заканчивая работу над своей книгой, и не думал над исследованием более широкого контекста сдвига парадигмы. Это случилось двумя годами позже в США, когда я стал читать лекции о параллелях между современной физикой и восточным мистицизмом. На своих лекциях я встречался с представителями различных дисциплин, которые отмечали, что сдвиг от механистической к холистической концепции происходит в их областях так же, как и в современной физике. Большинство их были медиками-профессионалами, и поэтому мое внимание опять было привлечено к медицине и здравоохранению.

Первый импульс к систематическому изучению параллелей между сдвигом в физике и медицине исходил от Маргарет Локк, медика-антрополога. Я познакомился с ней в Беркли, где читал фа­культативный курс по «Дао физики». После лекции по «бутстрэпной» физике Чу, одна женщина с заметным английским акцентом, часто участвовавшая в аудиторных дискуссиях, сделала удивительное замечание. «Знаете, – сказала она с иронической улыбкой, – эти диаграммы взаимодействия частиц, которые вы сегодня нарисо­вали на доске, очень напоминают мне диаграммы акупунктуры. Не знаю, можно ли это считать большим, нежели простое совпадение». Я был заинтересован этим замечанием, и, когда я осведомился о ее знаниях в области акупунктуры, она рассказала мне, что ее диссер­тация по медицинской антропологии была посвящена использова­нию классической китайской медицины в современной Японии. Во время моего курса «Дао физики» она часто вспоминала филосо­фию, лежащую в основе китайской медицинской системы.

Эти замечания открыли мне волнующую перспективу. Из Май­ских лекций я вспомнил, что сдвиг парадигмы в физике имеет ряд важных приложений в медицине. Я также знал, что мировоззрение новой физики во многом сходно с классической китайской филосо­фией. Наконец, я осознавал, что в китайской культуре, как и во многих традиционных культурах, знания о человеческом разуме и теле и практика лечения являются неотъемлемыми частями натурофилософии и духовной традиции. Действительно, учитель тай-цзы, наставлявший меня в древнекитайском военном искусстве, которое, в большей степени, чем что-либо еще, является формой меди­тации, был также специалистом по травам и акупунктуре и всегда подчеркивал связь между принципами тай-цзы и принципами фи­зического и душевного здоровья. Мне казалось, что Локк теперь вводила важное звено в эту цепочку аргументации, отмечая парал­лели между философскими системами физики и китайской медици­ны. Я, естественно, был очень заинтересован в обсуждении с ней идей и пригласил ее на чай и беседу.

Маргарет Локк сразу мне понравилась, а когда она пришла ко мне в гости, мы обнаружили много общего. Мы принадлежа­ли к одному поколению, на нас обоих сильно повлияли социальные движения 60-х, оба разделяли глубокий интерес к восточ­ной культуре. Я сразу же почувствовал себя с ней очень удобно не только потому, что она напоминала мне моих английских дру­зей, но и потому, что наши системы мышления были очень сход­ны. Как и я, Локк являлась примером холистического, системно­го мыслителя, осуществлявшего синтез идей и стремящегося к интеллектуальной строгости и ясности выражений. Когда я по­знакомился с ней, ее профессиональная область, медицинская антропология, была достаточно новой дисциплиной, и в настоя­щее время она зарекомендовала себя в качестве одного из веду­щих специалистов в этой области Ее исследования по практике традиционной восточной медицины в сегодняшней урбанизиро­ванной Японии явились настоящим открытием. Вместе с мужем и двумя маленькими детьми она провела два года в Киото, обща­ясь с десятками врачей, пациентов, членов их семей (она бегло говорит по-японски) и посещая клиники, аптеки лекарственных трав, традиционные медицинские школы и церемонии исцеления в древних храмах и святынях, – все это для того, чтобы охва­тить и испытать на себе весь диапазон традиционной восточно-азиатской медицинской системы. Ее работы привлекли огромное внимание в США, причем не только среди ее коллег антрополо­гов, но также и в расширяющемся круге практиков холистичес­кой медицины, которые признали ее подробный и ясный доклад о взаимодействии традиционной восточной и современной за­падной медицины в сегодняшней Японии в качестве содержа­тельного и ценного источника информации.

Во время нашей первой беседы меня больше всего интересовал поиск новых параллелей между мировоззрением, вытекающим из новой физики, особенно из «бутстрэпной» физики, которой я сам занимался, и классическим китайским взглядом на природу челове­ка и его здоровье.

«Представления китайцев о теле всегда были исключительно функциональны, – начала Локк. – Упор делался всегда не на ана­томическую точность, а на взаимосвязанность всех частей». Она пояснила, что китайская концепция физического органа соответст­вует понятию о целостной функциональной системе, которую сле­дует рассматривать во всей полноте. Например, понятие легких включает не только сами легкие, но и весь респираторный тракт, носовую полость, кожу и выделения, связанные с этими органами.

Из книг Джозефа Нидэма я помнил, что китайская философия в целом, больше занимается взаимосвязью вещей, чем разложени­ем их на основные элементы. Локк согласилась и добавила, что китайское восприятие, которое Нидэм назвал «коррелятивным мыш­лением», делает основной упор на синхронистическое структуриро­вание, а не на причинные связи. С точки зрения китайца (согласно Нидэму), вещи ведут себя определенным образом, потому что во взаимосвязанной Вселенной их позиции таковы, что они наделены внутренней природой, которая делает их поведение неизбежным.

Для меня было очевидно то, что такой взгляд на природу очень близок концепции новой физики, и я также знал, что это подобие усиливается тем фактом, что китайцы изначально наделяли систе­му взаимоотношений, которую они изучали, внутренней динами­кой. «Это так же верно и для китайской медицины, – отмечала Локк. – Каждый индивидуальный организм, как и космос в целом, рассматривается пребывающим в состоянии постоянного течения и изменения, и китайцы также верили, что все события в природе – в физическом мире, а также в психологических и социальных об­ластях – имеют циклический характер».

–Очевидно, это колебания между «инь» и «ян», – заметил я.

– Совершенно верно, и очень важно осознать, что в китайской традиции понятие «ничто» адекватно понятиям «только инь» или «только ян». Все природные явления – это проявление непрерыв­ных колебаний между двумя полюсами, и все превращения проис­ходят постепенно и в целостной прогрессии. Природный порядок – это один из примеров динамического равновесия между «инь» и «ян».

Здесь мы начали долгую дискуссию о значениях этих древних китайских терминов, и Локк сказала мне, что лучшую из известных ей интерпретаций дал Манфред Поркерт в своем обширном исследовании, посвященном китайской медицине. Она рекомендовала мне изучить труд Поркерта. Она объяснила, что, наряду с Нидэмом, он один из немногих западных ученых, который может читать китай­скую классику в оригинале. Согласно Поркерту, «инь» соответству­ет всему сжимающемуся, отзывчивому и консервативному; «ян» – всему расширяющемуся, агрессивному и любознательному.

– В дополнение к системе «инь-ян», – продолжала Локк, – китайцы использовали систему под названием «у-син». Она приме­нялась для описания великого структурированного порядка космо­са. Обычно это название переводят как «пять эволюционных фаз», что гораздо точнее передает китайскую идею динамических свя­зей». Локк объяснила, что из пяти фаз возникла система сложного соответствия, которая охватывала всю Вселенную. Времена года, атмосферные явления, цвета, звуки, части тела, эмоциональные состояния, социальные отношения и множество других явлений классифицировались по пяти типам, соответствующим пяти фазам. Когда теория пяти фаз была объединена с циклами «инь-ян», в результате появилась сложная система, в которой каждый аспект Вселенной описывался как строго определенная часть динамически структурированного целого. Эта система послужила теоретическим фундаментом для диагностики и лечения болезней.

– Как понимается болезнь в китайской традиции? – спросил я.

– Болезнь – это нарушение равновесия, которое возникает, когда «ци» не циркулирует должным образом. Как вам известно, это еще одно важное понятие в китайской натурофилософии. До­словно оно переводится как «пар». В древнем Китае его употребля­ли для обозначения жизненного духа, энергии, одушевляющей кос­мос. Течение и колебание «ци» поддерживает в человеке жизнь. Существуют определенные траектории движения «ци», известные как меридианы, вдоль которых лежат точки акупунктуры.

Локк рассказала мне, что с точки зрения западной науки, име­ется множество подтверждений тому, что точки акупунктуры обла­дают другим электрическим сопротивлением и термочувствительностью, в отличие от других участков поверхности тела, но, тем не менее, существование меридианов научно не подтверждено.

– Ключевое понятие в китайской концепции здоровья, – продолжала она, – это понятие равновесия. Классики утверждают, что болезнь появляется тогда, когда в теле нарушается равновесие и «ци» не может циркулировать естественным образом.

– То есть они не рассматривают болезнь как внешнюю сущ­ность, которая завоевывает тело, как привыкли понимать это мы?

– Да, это так. Хотя этот аспект причины болезни принимает­ся во внимание, недомогание, по их мнению, определяется характе­ром причин, ведущим к дисгармонии и неравновесию. Однако она также утверждает, что для природы всех вещей, включая челове­ческое тело, характерен гомеостаз. Другими словами, существует природное стремление к восстановлению равновесия. Вхождение и выход из равновесия рассматривается как природный процесс, ко­торый протекает постоянно в течение всего жизненного цикла, и в классических текстах не проводится четкая граница между здоро­вьем и заболеванием. Оба состояния рассматриваются как естественные составляющие континуума, как аспекты одного колебатель­ного процесса, в котором индивидуальный организм постоянно из­меняется в связи с изменениями окружающей среды.

Меня поразила такая концепция здоровья, и, как всегда случа­лось со мной при изучении китайской философии, я был глубоко тронут ее экологической мудростью. Маргарет Локк согласилась, когда я заметил, что китайская философия как будто черпает силы в экологическом сознании.

– О да, безусловно, – сказала она. – Человеческий организм всегда рассматривается и как часть природы, и как объект постоянного взаимодействия природных сил. В классической традиции особое внимание уделяется сменам времен года, и их влияние на организм описывается весьма подробно. Как доктора, так и простые люди обращают особое внимание на изменения погоды, в том числе и на сезонные, и используют превентивную медицину. Знаете, в

Краткое изложение принципов китайской медицины помогло мне понять, почему китайцы, как я неоднократно слышал, уделяют такое внимание предотвращению болезни. Система медицины, ко­торая рассматривает равновесие и гармонию с окружающей средой как основу здоровья, должна делать акцент на предупредительных мерах.

– Да, конечно, – согласилась Локк. – И следует добавить, что согласно китайским верованиям, долг каждого человека состоит в том, чтобы поддерживать свое здоровье, ухаживая за своим организмом; соблюдать законы общества и жить в соответствии с законами Вселенной. Недомогание рассматривается как предупреж­дение о недостатке заботы со стороны человека.

– В чем же тогда заключается роль врача?

– Она совершенно отличается от роли врача на Западе. В западной медицине врач с самой высокой репутацией – это специ­алист, детально изучивший одну конкретную часть организма. В китайской медицине идеальный доктор – это мудрец, который зна­ет, как взаимодействуют все части Вселенной, который имеет инди­видуальный подход к каждому пациенту и тщательнейшим образом регистрирует общее состояние сознания и тела больного и его связь с природным и социальным окружением. Что же касается лечения, предполагается, что только его незначительная доля инициируется врачом и происходит в присутствии врача. Как врачи, так и пациен­ты рассматривают терапевтические методы как своего рода катали­затор для процесса естественного исцеления.

Китайская концепция здоровья и медицины, контуры которой набросала мне Локк в нашей первой беседе, казалось, полностью соответствовала новой парадигме, вытекающей из современной физики. Она также гармонировала со многими идеями, которые за­помнились мне со времени дискуссий на Майских лекциях. Тот факт, что ее концепция происходит из другой культуры, меня не беспокоил. Я был уверен, что Локк, будучи антропологом и внима­тельно изучив применение классической китайской медицины в ус­ловиях современной Японии, сможет показать мне, как применить ее основные принципы к холистическому здравоохранению в нашей культуре. Фактически я собирался изучить этот вопрос детально в наших с ней будущих беседах.

Среди тех китайских понятий, которые мы обсуждали с Локк в нашей первой беседе, понятие щи» вызывало у меня особую сим­патию. Оно часто встречалось мне при изучении китайской философии и было также знакомо по терминологии боевых искусств. Я знал, что его обычно переводят как «энергия» или «жизненная энер­гия», но я чувствовал, что эти термины не раскрывают адекватно суть этого понятия. Так же как и в отношении юнгианского терми­на «психическая энергия», меня больше всего интересовало то, как «ци» связано с концепцией энергии в физике, в которой она являет­ся количественной мерой активности.

Следуя совету Локк, я изучил некоторые из работ Поркерта, но нашел их чрезвычайно трудными для понимания из-за очень спе­цифической, в основном латинской, терминологии, которую он со­здал для перевода китайских медицинских терминов. Только не­сколько лет спустя, познакомившись с теорией систем, после моих бесед с Бэйтсоном и Янчем, я приблизился к пониманию китайской концепции «ци». Так же как китайская натурофилософия, медици­на, современная система теории жизни рассматривает живой орга­низм в виде многочисленных взаимозависимых колебаний. Мне ка­залось, что понятие «ци» используется китайцами для описания целостной модели всех этих многочисленных колебательных про­цессов.

Когда я наконец закончил главу «Целостность и здоровье» кни­ги «Поворотный пункт», я включил в нее интерпретацию «ци», которая отражала мое специфическое понимание как древнекитай­ской медицинской науки, так и мировоззрение современной теории систем:

Три года спустя после написания этого отрывка я был пригла­шен выступить на конференции, устроенной Фондом традиционной акупунктуры, на которой, к моей великой радости, должен был выступать Манфред Поркерт. Встретив Поркерта на конференции, я был поражен тем, что он оказался всего лишь несколькими годами старше меня. Его огромная эрудиция и многочисленные публика­ции создали в моем сознании образ почтенного ученого, вроде Джо­зефа Нидэма, которому должно быть не менее семидесяти лет. Вместо этого, я встретил моложавого, энергичного и очаровательного муж­чину, который сразу же вступил со мной в оживленную беседу. Естественно, мне было исключительно интересно обсудить с Поркертом основные понятия китайской медицины, и особенно поня­тие «ци», которое долгие годы привлекало мое внимание. Я сказал ему о своем желании и, без формальностей приступив к делу (что не раз сослужило мне хорошую службу в прошлом), спросил, не согласится ли он участвовать в публичной дискуссии в рамках конференции. Он сразу же согласился, и на следующий день был орга­низован наш диалог на тему «Новый взгляд на реальность и приро­да «ци».

Когда я сел напротив Манфреда Поркерта перед аудиторией в семьсот человек, я понял, как безрассудно я поступил, поставив себя в такое положение. Ведь мои познания в китайской медицине и философии были весьма ограничены, а здесь я собирался обсуж­дать эти предметы с одним из крупнейших западных исследовате­лей в этой области. Более того, эта беседа должна состояться не с глазу на глаз, за чашечкой кофе, а публично, перед большой груп­пой профессиональных акупунктуристов. Тем не менее я не был напуган. В отличие от моих бесед со многими другими замечатель­ными людьми, которые составляют суть моего повествования, эта беседа проходила два года спустя после того, как я закончил «По­воротный пункт». Я ассимилировал системный взгляд на жизнь, полностью интегрировал его в свое мировоззрение и положил его в основу своего видения новой парадигмы; я был готов и рад исполь­зовать эту новую концепцию для исследования широкого круга по­нятий. Какая предоставлялась замечательная возможность углубить свое понимание, соревнуясь в познаниях с самим Поркертом!

В начале дискуссии я дал краткий обзор системного взгляда на жизнь, особо подчеркивая важность конкретных паттернов органи­зации, необходимость процессуального мышления и центральную роль колебаний в динамике живых систем. Поркерт подтвердил мое понимание того, что китайское мировоззрение также рассматрива­ет колебание как основное динамическое явление. Итак, подготовив почву для дискуссии, я сразу перешел к сути дела – природе «ци».

– В таком случае колебание, очевидно, является важнейшим проявлением динамики, которое китайские мыслители наблюдали в природе. Чтобы систематизировать свои наблюдения, они пользова­лись понятием «ци», которое довольно сложно. Что такое «ци»? Как я понимаю, это просто китайское слово.

– Конечно, – ответил Поркерт, – Это древнее слово.

– Что оно обозначает?

– Оно обозначает направленное, упорядоченное движение; оно не относится к беспорядочному движению.

Объяснение Поркерта показалось мне слишком изощренным, и я попытался найти более простое, конкретное значение термина.

– Не существует ли такого обыденного контекста, в котором «ци» можно легко перевести?

Поркерт покачал головой.

– Прямого перевода нет. Вот почему мы его избегаем. Даже ученые, которые не очень заботятся об использовании западных эквивалентов, не переводят «ци».

– Не могли бы вы рассказать нам о некоторых его значениях? – настаивал я.

– Это все, что я могу сделать. «Ци» близко тому, что обозна­чается нашим термином «энергия». Оно близко, но это не эквива­лент. Термин «ци» всегда подразумевает качество, и таким качест­вом является определение направления. «Ци» предполагает направ­ленность, движение в определенном направлении. Это направление может быть выражено явно: например, когда китайцы говорят «дзан ци», они имеют в виду «ци», движущееся по функциональным орби­там, называемым «дзан».

Я заметил, что Поркерт использует термин «функциональная орбита» вместо традиционного перевода «орган», чтобы подчерк­нуть, что «дзан» относится больше к набору функциональных свя­зей, чем к изолированной физической части организма. Я также знал, что эти функциональные орбиты в китайской традиции связа­ны с системой каналов, обычно называемых «меридианами», для которых Поркерт выбрал термин «синартерии». Поскольку я часто слышал, что меридианы служат проводниками «ци», мне было инте­ресно услышать мнение Поркерта на этот счет.

– Когда вы говорите о каналах, – попытался уточнить я, – на ум сразу приходит идея, что нечто должно течь по этим каналам и что этим нечто является «ци».

– Да, кроме всего прочего.

– В таком случае, «ци» – это субстанция, обладающая теку­честью?

– Нет, безусловно, это не субстанция.

Так как Поркерт не попытался опровергнуть ни одно из моих предварительных замечаний относительно «ци», я приготовился изложить ему свою интерпретацию на основе современной теории систем.

– С системной точки зрения, – начал я осторожно, – я бы сказал, что любая живая система характеризуется многочисленны­ми колебаниями. Эти колебания имеют различную относительную интенсивность, имеются также различные направленности и