В. Н. Садовский и В. К. Финн Перевод с английского Д. Г. Лахути Общая редакция и вступительная статья

Эдвард Бойл

Приглашение участвовать в этом сборнике статей, посвященных творчеству К, Поппера, я принял с большой долей робости — по двум причинам. Во-первых, всякий внимательный читатель работ Карла Поппера знает, что он относится к «политикам», «правителям» и «государственным деятелям» с явной настороженностью. Так, например, он пишет в «Открытом обществе»: «сам я поставил бы многих святых выше большинства или даже почти всех известных мне государственных деятелей, потому что политический успех, в общем, не производит на меня большого впечатления» [1] (OS, II, 257) [ОО, II, 297 #]'. Во-вторых, и это более важно, для любителя, формально не имеющего философского образования, всегда рискованно отваживаться, хотя бы и очень скромно, высказывать критическое мнение об одном из величайших умов нашего века.

Тем не менее, я попытаюсь. И начать я хотел бы с краткого объяснения, почему «Открытое общество» Поппера произвело на меня такое впечатление, когда я впервые прочитал его еще студентом, четверть века тому назад. С самой первой (буквально) страницы эта книга посвящена ценностям «гуманности» и «разумности», а эти ценности, по-моему, преимущественно перед всеми остальными составляют самую сердцевину того, что мы имеем в виду, говоря о «цивилизованном обществе». «Открытое общество» написано с точки зрения того, кто не боится «критических способностей человека», а напротив, стремится выпустить их на волю. Это крупнейший вклад в теорию о том, как можно применить «критические и рациональные методы науки»

* Boyle Edward. Karl Popper's «Open Society»: A Personal Appreciation // The Philosophy of Karl Popper / Ed. by Schilpp P.A. The Library of Living Philosophers, vol.XIV, book II. Open Court Publishing Co., La Salle, Illinois, 1974, pp. 843-858.

¹ Э. Бойл в своей статье приводит много цитат из книг К. Поппера «The Open Society and its Enemies» и «Conjectures and Refutations». Первая книга, как это уже неоднократно отмечалось, полностью, а вторая частично имеются в русских переводах — см. Поппер Карл Р. Открытое общество и его враги, тт. I-II. М„ 1992, и Поппер Карл Р. »Логика и рост научного знания. М., 1983 (из «Предположений и опрозержений» в этой книге опубликованы три главы — 1, 3 и 10). Переводчик настоящего сборника при цитировании, как правило, воспроизводит имеющиеся русские переводы. Там, где переводчику это представлялось существенным, он допускал отступления от опубликованных переводов. Наиболее значительные расхождения с ранее опубликованными переводами отмечены знаком # после указания русского источника. В сносках на работы К. Поппера в статье Э. Бойла и ответе К. Поппера Э. Бойлу используются следующие сокращения: «The Open Society and its Enemies» обозначается как OS, «Открытое общество и его враги» — как ОО (в обоих случаях с указанием тома и соответствующих страниц), «Conjectures and Refutations» — как С & R, «Логика и рост научного знания» — как ЛиРНЗ. — Прим. перев. и ред.

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд 341

к проблемам общества и как можно установить здравые принципы развития демократического общества.

С самого начала меня больше всего восхищал у Поппера «гуманистический» мотив. По его мнению, ничто не позволительно ставить выше, чем гуманизм, — ни власть, ни «восхищение внешним блеском» (OS, II, 275) [ОО, II, 317], ни «величие и уникальность средневекового ремесла» (OS, II, 302) [ОО, II, 353]. Как и Джон Стюарт Милль, Поппер в своей философии проводит четкое различие между производящим впечатление и достойным восхищения', в самом деле, у Поппера есть страницы, которые звучат как красноречивое развитие великого изречения Милля: «Человек, в котором почтение автоматически пробуждает восхищение, возможно, эстетически развит, но морально он невозделан».

Еще один аспект попперовского гуманизма всегда привлекал меня — это его настойчивое утверждение о том, что «Нам нужна надежда... Но большего нам не нужно, и большего нам не должно давать. Нам не нужна несомненность» (OS, II, 279) [ОО, И, 322 #]. «Вне чистой логики и чистой математики вообще доказать ничего нельзя» (OS, II, 294) [ОО, И, 342], другими словами — нам решать. Вот такие высказывания и показывают нам, что он действительно принадлежит к «великой традиции», которая включает не только Милля, но и Бертрана Рассела.

Поппер — жесткий, но всегда честный противник в споре, и не только его гуманизм, но и его глубинное великодушие проявляются в том, как он воздает должное личности Карла Маркса, которого, тем не менее, считает «лжепророком»: «По своей сути Маркс был индивидуалистом; основной его интерес заключался в стремлении помочь страдающим человеческим индивидуумам» (OS, II, 319) [ОО, II, 376]. Меня удивляет, когда Поппера обвиняют в том, что он слишком неуступчив по отношению к критике; в тех случаях, когда сам я рискую отнестись к Попперу критически, это чаще всего бывает в силу впечатления, что он уступает своим критикам слишком много, а не слишком мало.

Наконец, в объяснение своего энтузиазма по поводу работ Поппера я хотел бы коротко напомнить политический климат конца 40-х гг. С одной стороны, в то время действовали те, кто все еще верил, что можно руководить экономикой мирного времени так же, как экономикой военного времени, кто придерживался, казалось, почти детерминистской веры в «поступательный марш социализма», и кто, по-видимому (или, как минимум, по видимости), находил какую-то ценность в законодательстве, содержащем пустые статьи насчет «использования государственных ресурсов для блага общества в целом». На этом фоне сделанный Поппером упор на критику, на постепенные, пошаговые (piecemeal) реформы и на оценку реально сделанного представляется мне как раз тем коррективом, который был необходим. С другой стороны, я и многие другие не сходились во мнениях с теми, кто все еще верил в «нормальные» времена, кто выступал (и тогда, и позднее) в защиту более авторитарного подхода к вопросам индивидуальной и общественной морали и кто никак не мог осознать последствия великой перемены, произошедшей в нашем обществе раз и навсегда во время Второй

342

Эдвард Бош

мировой войны, когда общественная политика пришла к признанию гораздо более «сильного» определения общего блага. И здесь, опять-таки, я приветствовал попперовский антиавторитаризм, его признание необходимости общественных институтов в сочетании с отрицанием бездумного почтения по отношению к ним, его веру в понятие «справедливости», включающее равно всех граждан, и заявленную им готовность к «систематической борьбе против страдания, несправедливости и войны» (OS, I, 158) [ОО, I, 201].

Недавно, перечитывая Поппера, я снова был поражен масштабами его вклада в западную научную и политическую мысль:

(1) Во-первых, речь идет прежде всего о его центральном тезисе: «критерием научного статуса теории является ее фальсифицируемостъ, опро-вержимость или проверяемость... Каждая настоящая проверка теории — это попытка фальсифицировать, или опровергнуть ее... Как ученые, мы ищем не высоковероятные теории, а объяснения, то есть плодотворные и невероятные теории» [2] (C&R, 37, 36, 58) [ЛиРНЗ, 245, 279 #]².

(2) Во-вторых, Поппер снова и снова опровергает философскую точку зрения, которую он называет «историцизмом», — «точку зрения, согласно которой история человечества имеет сюжет, и если нам удастся разгадать этот сюжет, у нас в руках окажется ключ к будущему» (C&R, 338). По мнению Поппера, задача теоретических общественных наук не в том, чтобы предсказывать, а в том, чтобы «прослеживать непреднамеренные последствия международных общественных действий» (C&R, 342).

(3) В-третьих, Поппер проявил себя как моральный философ, следуя великой традиции Юма и настаивая на том, что не существует логического перехода от «есть» к «должен»: «Невозможно вывести предложение (sentence), утверждающее норму, решение или, скажем, политическую рекомендацию (proposal for a policy), из предложения, утверждающего факт» (OS, I, 64) [00, I, 99].

(4) В-четвертых, утверждение «автономности этики» было движущей силой страстной веры Поппера в право отдельных личностей критиковать своих правителей и структуру государственных институтов своего общества; оно же было причиной его всем известных и в высшей степени красноречивых возражений против доктрины Платона, согласно которой «справедливость» есть синоним «того, что в интересах лучшего государства» (OS, I, 89) [ОО, I, 26].

(5) Наконец, именно возражения против платоновской программы привели Поппера к тому, чтобы детально разработать предложенное им важное различие между «утопической» и «пошаговой» («piecemeal») социальной инженерией — это, без сомнения, самый известный и широко обсуждаемый аспект трудов Поппера.

1. Я не буду непосредственно заниматься анализом весомого вклада Поп-пера в сокровищницу научной мысли. Однако, как показывает сам Поппер, существует связь между его подчеркиванием «опровержимости» как критерия

Большая часть этой цитаты из К. Поппера в оригинале набрана курсивом, что мы и восстановили. У Бойла — везде прямой шрифт. — Прим. ред.

научного статуса теории и его верой в общество, стремящееся к гуманности и разумности. Объединяющий принцип, который проходит через все труды Поппера — жизненно важное значение способности учиться на своих ошибках, идет ли речь об естествознании, об общественных науках или об управлении государством. Кроме того, Поппер совершенно не скрывает своего личного отношения к тому, о чем говорится в «Открытом обществе» (и, конечно, именно это придает книге немалую долю ее обаяния и силы); он утверждает, что саму по себе науку нельзя рассматривать просто как «массу фактов» (OS, II, 259) [ОО, II, 299]; научная теория или гипотеза, которую мы хотим проверить — и от проверяемости которой в действительности зависит ее научный статус, — всегда определяется как самими фактами, так и нашими интересами, так что теорию можно даже назвать «кристаллизацией... точки зрения» (OS, II, 260) [ОО, II, 301]. Действительное различие между тем, что Поппер называет «обобщающими» («generalising») науками (как физика или биология) и «историческими» науками, не в том, что в последних существенную роль играет субъективная точка зрения, а в первых — нет; в этом отношении различие между ними в конечном итоге лишь вопрос степени, — а в том, что «обобщающие» науки, в конечном счете, интересуются «универсальными законами или гипотезами», в то время как исторические науки имеют дело с «конкретными событиями» и их интерпретацией как средством прояснения наиболее животрепещущих проблем человечества в наши дни.

Я бы добавил, что не могу представить себе человека, у которого при чтении «Открытого общества» не пробудился бы повышенный интерес и энтузиазм к истории науки, как древней, так и современной. Важность науки как одного из измерений всей истории человечества и ее моральное значение — обе эти вещи Поппер подчеркивает в своих работах вновь и вновь. Так, например, он пишет: «А в наши дни ни один человек не может считаться образованным, если он не проявляет интерес к естественным наукам... Дело в том, что наука — это не просто собрание фактов об электричестве и т. п., это одно из важнейших духовных движений наших дней. Тот, кто не пытается понять это движение, отсекает себя от самого замечательного процесса в истории человеческой деятельности... Не может быть истории человека, которая исключала бы историю его интеллектуальной борьбы и интеллектуальных достижений. И не может быть истории идей, которая исключала бы историю научных идей... Только если учащийся испытает на опыте, как легко впасть в ошибку и как трудно сделать хоть малейший шаг вперед в области знания, только тогда он сможет научиться дорожить стандартами интеллектуальной честности, уважать истину и не придавать значения авторитетам и помпезности» (OS, II, 283-284) [ОО, II, 327-328 Я].

В последнем предложении этой цитаты выражена одна из самых важных повторяющихся тем у Поппера. Истина далеко не очевидна, она добывается с трудом. И я думаю, что действительно очень важно, не только для учащихся, но и для всех людей вообще, даже не занимающихся академической наукой, осознать, как труден «хоть малейший шаг вперед в области знания». Никогда не будет лишним напомнить, что сущность университетской жизни состоит в том, чтобы «научить атмосфере исследования», и что именно это

344

Эдвард Бош

отличает университеты от всех других учреждений. Конечно, в наши дни необходимо также — к сожалению — подчеркивать (с чем, я уверен, первым согласился бы сам Поппер), что «не придавать значения авторитетам» является достоинством только в таком учреждении, где одновременно присутствует и «уважение к истине». Говоря словами профессора Джулиуса Гоулда (Julius Gould): «Университеты, как бы их ни реформировать, ни в коем случае не могут согласиться с мнением, что стандарты истины и разума — это "буржуазные" или "эмпиристские" иллюзии» [3].

По поводу только что приведенной цитаты из К. Поппера у меня есть только одно замечание — я, пожалуй, сомневаюсь в том, можно ли приравнивать историю науки к истории научных идей и правильно ли в данном контексте совершенно оставлять в стороне историю технологии и инженерного дела. Из обзорных работ по средневековой Англии мы многое узнаем о средневековых соборах, но, как правило, очень мало или совсем ничего о том, как они строились на самом деле. И даже сейчас большая редкость встретить работу по британской истории девятнадцатого века, в которой была бы адекватно изложена, скажем, работа и карьера Брунела³ или в которой говорилось бы о том, почему «прикладная наука» для большинства остается как бы чуждым элементом в нашей культуре. Чтение Поппера дает неспециалисту воодушевляющий урок того, что работники образования называют «широтой», и остается только пожелать, чтобы круг попперовских интересов был бы еще немного шире.

2. Теперь от научной философии Поппера я обращусь к его философии истории. Объединяющая тема «Открытого общества» — критическое рассмотрение Поппером происхождения и развития историцизма, то есть точки зрения, согласно которой мы можем открыть законы истории, которые позволят нам «пророчествовать о ходе истории» (OS, I, 3) [ОО, I, 32], и что «история человечества имеет сюжет, и если нам удастся разгадать этот сюжет, у нас в руках окажется ключ к будущему» (С & R, 338). Сам Поппер сообщает нам, что он относится к историцизму «с откровенной враждебностью, основанной на убеждении, что историцизм бесплоден и более того» (OS, I, 34) [ОО, I, 66#]. «Пророческая мудрость», по мнению Поппера, положительно вредна: «метафизика истории затрудняет постепенное, поэтапное (piecemeal) применение научных методов к проблемам социальных реформ» (OS, I, 3-4) [ОО, I, 33]. «История (сама) не имеет смысла» (OS, И, 269) [ОО, II, 311], но «мы можем навязать ей свои цели» (OS, II, 278) [ОО, II, 320].

Можно было бы подумать, что антиисторицистские аргументы Поппера, высказанные так четко и убедительно, должны были вызвать всеобщее согласие, по крайней мере по эту сторону Железного Занавеса. Однако в действительности этого не происходит; они ни разу не получили достойного отклика, но довольно часто подвергались нападкам. Так, профессор Э. Г. Kapp (E. H.Carr) в своей книге «What is History» («Что такое история»), помимо

³ Брунел Изамбар Кингдом (Brunei Isambard Kingdom, 1806-1859) — знаменитый английский инженер, строитель железных дорог, мостов, первых трансатлантических пароходов и т.п. — Прим. перев.

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд 345

заявления (на мой взгляд, малообоснованного), что «Историк, изучающий прошлое, может приблизиться к объективности, лишь приближаясь к пониманию будущего» [4], замечает также, что работы Поппера об историцизме «лишили этот термин точного значения». Процитированное мною попперов-ское определение историцизма не кажется мне таким уж темным; в сущности, оно представляется мне значительно более ясным, чем утверждение, которое высказывает сам Kapp о том, что «все человеческие действия одновременно и свободны, и предопределены, в зависимости от точки зрения, с которой их рассматривать».

Известно также странно несдержанное нападение на Поппера Джона Стрэчи (John Strachey) в самом конце его глубокомысленной и внушительной книги «Конец империи» («The End of Empire»). «Я отдаю себе отчет в том, — пишет он, — что предположить, что из истории можно узнать что-то полезное, что история может быть чем-то большим, нежели мешаниной не связанных между собой фактов и дат и что может существовать связь между событиями и — таким образом — некоторая схема или смысл, которые стоит попытаться понять, — значит навлечь на себя всю ярость... преобладающей нынче антиисторицистской школы» [5].

Через два или три абзаца Стрэчи утверждает, что «профессор Поппер и не думает следовать своему собственному смехотворному совету»; мы переворачиваем страницу и узнаем, что Поппер «еще не так плох — по крайней мере, по сравнению со стаей академических историков, которые тявкают у ног профессора Тойнби». Однако это лишь временная поблажка. Огрызнувшись на «профессиональных историков», высматривающих «самых незаметных фигурантов парламента короля Георга III», Стрэчи заключает: «Они уверяют нас, что история вообще не имеет никакого смысла. Очень хорошо, тогда мы закроем их книги и никогда, никогда больше не откроем их» [6].

Я чувствую, что по поводу этого пассажа стоит сделать несколько комментариев. Во-первых, никто — и менее всего сам Поппер — не говорит, что история — это просто «мешанина не связанных между собой фактов и дат». Напротив, Поппер не жалеет усилий, чтобы опровергнуть претензии историка, «наивно верящего в то, что он ничего не интерпретирует, а достиг уровня объективности, позволяющего ему описывать "события прошлого гак, как они действительно происходили"»; следует стремиться «избегать неосознанных и, следовательно, некритических пристрастий в представлении исторических фактов», но «в любом другом отношении интерпретация» удерживается или проваливается в зависимости от таких качеств, как способность «прояснить факты истории... [или] проблемы сегодняшнего дня». «Мы хотим, — говорит Поппер, — знать, как наши беды связаны с прошлым, мы хотим увидеть, двигаясь в каком направлении сможем мы продвинуться к решению тех задач, которые мы ощущаем и выбираем как главные для себя» (OS, II, 268) [00, II, 309-310*]. Никто из читающих эти слова не мог бы предположить, что Поппер не стремился ничему научиться на опыте истории или в принципе не одобрял попыток проследить «связь между событиями». Конечно, есть вполне реальная разница между всем этим и верой в то, что Стрэчи называет «некоторой схемой или смыслом, которые стоит попытаться

346

понять»; и я полностью разделяю предпочтение, которое Поппер отдает рациональному вопросу: «Какие проблемы — в нашем нынешнем положении — нам следует считать самыми насущными?», перед иррациональным вопросом: «Какова, в сущности, роль, предназначенная нам историей?»

Во-вторых, как бы нам ни хотелось прослеживать связь между событиями и преследовать осознанные цели, нужно признать, что нам никогда не снять всех неопределенностей даже на короткий период времени и что осторожный политик не менее, чем осторожный историк, должен, говоря известными словами предисловия Г. А.Л. Фишера (H.A. L. Fisher) к его «Истории Европы» («History of Europe»), «узнавать в развитии человеческих судеб игру случайного и непредвиденного» [7]. Как указывает далее Фишер, эти соображения не должны привести нас к цинизму и тем более к отчаянию: «Факт прогресса написан большими и четкими буквами на страницах истории, но прогресс — это не закон природы. Территория, освоенная одним поколением, может быть утрачена следующим» — ответственность, как всегда, лежит на нас. Я согласился бы с этим от всего сердца, добавив только, что, как говорит Поппер, ничто (даже самое катастрофическое) не может аннулировать фактов достижений человека:

«Я считаю, что человечество справляется со своими проблемами не так уж плохо... Помогли многим слабым людям, и рабство практически отменили уже почти сто лет назад... Даже если все это снова будет утрачено, это не изменит того факта, что однажды... рабство действительно исчезло с лица Земли» (OS, I, 317-318) [ОО, I, 393-394 #].

Несомненно, некоторым из нас иногда может показаться, что история имеет смысл или что мы действительно вовлечены в «неизбежные процессы» и на нас воздействуют «огромные и безличные исторические силы». И я не забываю, как сильно по ту сторону Железного Занавеса убеждены в том, что, даже если (как там иногда признают) Маркс пока что оказался неправ по поводу каждой из капиталистических стран в отдельности, он «неизбежно» в конце концов окажется прав по поводу всех их вместе. Однако ни одно из этих соображений не ослабляет, на мой взгляд, неоспоримости антиисторицистских аргументов Поппера, и его заключительные слова на эту тему по-прежнему представляются мне такими же убедительными, — и такими же благородными, — как тогда, когда я впервые прочитал их четверть века тому назад:

«Ни природа, ни история не могут сказать нам, что мы должны делать. Факты, будь то факты природы или истории, не могут принимать решения за нас, они не могут определить, какие цели нам следует выбрать. Это мы привносим цель и смысл в природу и историю. Люди не одинаковы, но мы можем решить бороться за равные права. Человеческие институты — такие как государство — не рациональны, но мы можем решить бороться за то, чтобы сделать их более рациональными» (OS, II, 278) [ОО, II, 320#].

3. Попперовская философия истории, конечно, непосредственно вытекает из ею убеждения, что этические нормы или решения невозможно вывести из фактов. «То, что большинство людей согласны с нормой "Не укради", есть социологический факт. Однако норма "Не укради" — это не факт, и ее невозможно вывести из утверждений, описывающих факты» (OS, I, 64) [ОО,

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд 347

I, 99]. Этот «критический дуализм фактов и решений», как называет его Поп-пер, — одна из ключевых доктрин «Открытого общества», и аргументы в ее пользу полностью приведены в главе 5 этой книги К. Поппера, озаглавленной «Природа и соглашение».

Самое ясное изложение этой доктрины можно найти в начале указанной главы, в том месте, где Поппер опровергает утверждение о том, что, поскольку нормы «установлены по соглашению», их можно считать «просто произвольными»:

«Критический дуализм утверждает лишь, что нормы и нормативные законы могут вводиться и изменяться человеком, точнее — договором или решением соблюдать или изменить их, а поэтому человек несет за них моральную ответственность: может быть, не за те нормы, которые он обнаруживает в обществе, только начиная размышлять над ними, но за те нормы, с которыми он согласился мириться, уже зная, что может что-то сделать для их изменения. Нормы создаются человеком в том смысле, что винить за них, кроме себя, некого — ни Бога, ни природу. Наше дело — улучшить их, насколько сумеем, если обнаружим, что они вызывают возражения... Мы можем сравнивать существующие нормативные законы (или общественные институты) с какими-то стандартными нормами, которые, как мы решили, достойны реализации. Однако даже эти стандарты созданы нами в том смысле, что решение, вынесенное нами в их пользу, — это наше собственное решение, и мы одни несем за него ответственность» (OS, I, 61) [ОО, I, 95-96 #].

В «Добавлении» («Приложении») I 1961 г.⁴ к II тому «Открытого общества» Поппер прямо говорит о том, что это рассуждение применимо к «авторитетам» (authorities) не в меньшей степени, чем к «стандартам»: «Только я сам должен решать, считать ли мне нормы, установленные каким-либо авторитетом, (в моральном отношении) хорошими или плохими» (OS, 11,385) [00, II, 461 #].

Поппер строит свою защиту этой доктрины на самом прочном основании — и в главе 5, и в других местах он выдвигает неопровержимые, на мой взгляд, аргументы в пользу ее истинности. Особенное внимание он уделяет опровержению «неправильного понимания» критического дуализма: представления, что «если мы вольны выбирать любую систему норм, какая нам нравится, то, значит, одна система ничем не хуже любой другой». Следует подчеркнуть, что не может быть никакого оправдания ложной интерпретации попперовских аргументов как попустительства этическому безразличию: «Человек создал множество миров — миры языка, музыки, поэзии, науки. Пожалуй, важнейший из них — мир моральных требований, равенства, свободы и помощи слабым» (OS, I, 65) [ОО, I, 99-100 #]. Впрочем, существует еще одна, по мнению Поппера, «более глубокая» причина неприятия «критического дуализма»:

«Эта причина основана на страхе признаться самим себе, что ответственность за наши этические решения лежит целиком и полностью на нас, и ее нельзя переложить ни на кого другого — ни на Бога, ни на природу, ни на общество, ни на историю. Все эти этические теории стремятся найти

В русском переводе «Открытого общества» 1992 г. используемый Поппером термин «Addenda» был переведен как «Дополнения». Лучше, видимо, переводить его как «Приложения». — Прим. ред.

348

Эдвард Бойл

кого-то, или, может быть, какой-нибудь аргумент, который снял бы с нас это бремя. Но нам нельзя уклоняться от этой ответственности. Какие бы авторитеты мы ни признавали, признаем их именно мы. Если мы не осознаём этого, то мы просто обманываем сами себя» [OS, I, 73] [ОО, I, 109 #].

Можно от всей души подписаться под этими словами и все-таки чувствовать, что здесь упущен один довольно важный момент. Без сомнения, многие из нас как человеческие индивиды бояться признаться самим себе, что «ответственность за наши этические решения лежит целиком и полностью на нас». Однако проблема с авторитаристами, против которых направлена вся аргументация «Открытого общества», состоит в том, что они боятся, как бы другие не признались в этом самим себе и не взяли на себя ответственность (и даже заявили бы свое право) самим решать, какие авторитеты принимать. Поппер, правда, признает, и, по-моему, очень верно, что «авторитарные... принципы обычно выражают... крайнюю степень морального скептицизма, неверия в человека и его возможности» (OS, I, 72) [ОО, I, 107#]. Такое неверие обычно идет рука об руку с нежеланием согласиться с тем, что мужчин и женщин следует поощрять самим исследовать «мир моральных требований», или с тем, что никто другой (ни Бог, ни общество) не могут проделать это исследование за них. И таким образом хотя (с одной оговоркой, о которой я скажу позднее) я считаю аргументы Поппера в пользу критического дуализма фактов и решений убедительными и неопровержимыми, я не думаю, что он до конца разобрался в причинах «страха», который препятствует их более широкому принятию.

В более поздних изданиях «Открытого общества» и в ответ на критику Поппер предложил одну или две поправки к своей первоначальной концепции. Так, он прибавил к нормам и решениям «политические предложения» («proposals for a policy»), исходя из того, что «можно обсуждать предложение (proposal), в то время как не очень ясно, можно ли, и в каком смысле, обсуждать решение или норму» (OS, I, 234) [ОО, I, 291]. Конечно, имеется важное различие между предложением, которое мы обсуждаем, и решением, которые мы реально принимаем в акте сознательного выбора. Правительства безусловно не могут уклоняться от выбора: это прекрасно выразил П. Мендес-Франс в своей знаменитой фразе: «Gouverner, c'est choisir»⁵. И мне кажется важным подчеркнуть, что ответственность за решения правительства поистине лежит на министрах и ее «нельзя переложить на кого-то другого». Одно из величайших достоинств доктрины Поппера в ее самой простой и ясной форме состоит в том, что она заставляет нас признать, что именно в силу отсутствия логических средств, позволяющих заполнить пропасть между фактами и решениями, мы неизбежно имеем «правительство людей, а не законов».

Мое предпочтение первоначальным идеям Поппера проявляется еще сильнее по отношению к одному пассажу из Дополнения (Приложения) «Факты, нормы и истина: дальнейшая критика релятивизма» (1961) к тому II четвертого издания «Открытого общества» 1963 г.⁶, где Поппер, мне кажется,

Gouverner, c'est choisir (фр.) — управлять — значит выбирать. — Прим. перев.

идет слишком далеко в сторону своих критиков. «Можно принять, — говорит он, — идею абсолютной истины — соответствия фактам — за своего рода образец для мира стандартов, чтобы уяснить для себя, что так же, как мы можем искать абсолютно истинные высказывания в мире фактов, мы можем искать абсолютно правильные или верные предложения в мире стандартов, — или хотя бы лучшие или более верные предложения» (proposals) (OS, II, 385) [00 II, 461 #]. Это, конечно, никак нельзя принять. Если, в чем я убежден, первоначальные высказывания Поппера верны, то совершенно неправильно предлагать нам принять идею «соответствия фактам» за какого бы то ни было рода модель «мира стандартов». Понятие «абсолютно верных предложений в мире стандартов» напоминает мне те «объективные ценности, несущие на своем лице печать аутентичности», которые так решительно развеял профессор Альфред Айер в своей великолепной работе «On the Analysis of Moral Judgements» («Об анализе моральных суждений») [8]. Я убежден, что невозможно пойти по этому пути дальше, чем Айер, когда он заключает, что «сказать, что нечто, которое некто считает верным, действительно верно, значит встать на его сторону, присоединиться к его позиции». Это замечание, кстати, напоминает нам о том, что, хотя (говоря словами Поппера) «ответственность за наши моральные решения» поистине «лежит целиком и полностью на нас», все же имеются все основания постараться объединить нашу собственную волю с волей других людей.

По-моему, сделать уступку тем, кто не согласен с «критическим дуализмом», можно совсем в другом. Дело в том, что никто, особенно из тех, на ком лежит ответственность за значительное число весьма важных решений, не может все время думать о своих нормах и стандартах. Как однажды сказал один мой друг — государственный служащий: «Ни один правительственный департамент не может каждое свое решение выводить заново из первооснов», и всякий, несущий большую ответственность или желающий активно способствовать какому-либо делу, скоро начинает понимать, что в повседневной жизни приходится думать не о, а в терминах определенных принципов и задач. Конечно, именно это мы имеем в виду, говоря о «принятии обязательств» (commitment)⁷, или, как выразился другой мой друг: «Если не признавать, что существуют принципы, при нарушении которых не стоит жить, то жить и не стоит».

из публикуемых в конце статьи Бойла Примечаний, он использовал распечатку этой книги 1963 г. — Прим. ред.

350

Однако любой последователь Поппера тем не менее настоятельно рекомендовал бы нам всегда быть готовыми время от времени задумываться о наших принципах и задачах в свете новых фактов и большего опыта. А особенно он пожелал бы нам учитывать опыт других людей в отношении последствий наших решений.

4. Пипперовская обоснованная и красноречивая атака на Платона всегда была наиболее спорной частью «Открытого общества». Вместе с тем я сомневаюсь, что кому-либо из критиков Поппера удалось полностью отразить эту атаку; мало кто из них сумел хотя бы точно уловить направление удара. Так, невозможно в качестве ответа Попперу выдвигать утверждение, как это сделал Дж Филд (G. С. Field), что Платон, несомненно, не одобрил бы фашизм или нацизм (хотя, возможно, в какой-то мере мог бы сочувствовать русскому коммунизму). Филд далее заявляет, что «глубоко ложно» полагать, что Платон одобрил бы наделение какой-то избранной группы правителей абсолютным авторитетом: «напротив, защитникам (guardians) можно было доверить абсолютную власть только потому, что они были идеальными правителями» [9].

Это как раз и есть та цель, на которую направлен удар Поппера. Если мы признаем, говорит он, «что политики, находящиеся у власти, не всегда бывают достаточно "хорошими" или "мудрыми" и что совсем не просто получить правительство, на благие намерения (goodness) и мудрость которого можно безоговорочно положиться, то мы обязаны спросить, не должна ли политическая мысль с самого начала учитывать возможность плохого правительства... Но это вынуждает нас на место платоновского вопроса: "А/по должен править?" — поставить новый вопрос: "Как нам так организовать политические институты, чтобы не дать плохим или некомпетентным правителям натворить слишком много вреда?"» (OS, I, 121) [ОО, I, 161 #]. Это, конечно, решающий момент. Тот, кто считает основным платоновский вопрос: «Кто должен править?» — тот, без сомнения, будет приветствовать задачу платоновской системы образования, которая «воздвигает барьер между правителями и управляемыми» и передает мудрость [от поколения к поколению] «преимущественно ради установления непоколебимого правления политического класса» (OS, I, 148) [ОО, I, 190#j. Однако если мы, наоборот, ощущаем силу альтернативного вопроса Поппера, то мы отдадим предпочтение «гуманитарной и универсалистской» направленности надгробной речи Перикла (которую сэр Ричард Ливингстон (Sir Richard Livingstone) назвал «величайшей из когда-либо опубликованных речей»):

«Наше правление благоприятствует многим, а не нескольким, поэтому оно называется демократией. Законы предоставляют равное правосудие всем одинаково в их частных спорах, но мы не пренебрегаем и правами отличия. Если гражданин отличится, то он будет призван служить государству, ему будет в этом отдано предпочтение перед другими, не в виде привилегии, но в виде награды за заслуги... Хотя лишь немногие могут творить политику, все мы способны судить о ней. Мы считаем обсуждение не камнем

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд 351

преткновения на пути политических действий, а необходимой предпосылкой для того, чтобы действовать мудро» (OS, I, 186)⁸.

Как весьма кстати замечает Поппер, в этих словах содержится признание того, что демократия «должна основываться на вере в разум и на гуманизме. В то же время в них выражается истинный патриотизм, справедливая гордость за свой город... который стал школой не только для Эллады, но, как мы знаем, и для всего человечества на прошедшие и будущие тысячелетия» (OS, I, 187) [00, 1,233 #].

Стоит вспомнить, что взгляды Поппера на Платона не лишены поддержки ученых, основные интересы которых лежат совсем в другом направлении. Почти сорок лет тому назад сэр Морис Боура (Sir Maurice Bowra) писал, что «Иногда бывает трудно не подумать, что жизнь Платона была гигантской ошибкой... Он хулил великих людей пятого века, но его полная фантазии жизнь проходила в их обществе. Он нападал на искусства со страстью великого художника и сражался с поэзией самым отборным ее оружием» [10].

Во всяком случае не подлежит сомнению красноречие и неотразимость, с которыми Поппер защищает символ веры, как он выражается, «Великого Поколения», — не только Перикла, но и Демокрита, и школы Горгия, и «пожалуй, величайшего из всех, Сократа, преподавшего нам урок, согласно которому нам следует верить в человеческий разум, но в то же время остерегаться догматизма; сторониться как мизологии (то есть ненависти к рациональному рассуждению), недоверия к теории и к разуму, так и магического подхода тех, кто делает из мудрости идола, — иными словами, который учил нас тому, что дух науки — это критика» (OS, I, 185) [ОО, I, 231 #].

«Хотя лишь немногие могут творить политику, все мы способны судить о ней». Именно Поппер впервые заставил меня понять, что из всех ^прав» человека самое важное — право критиковать своих правителей. Интересно заметить, как часто в ходе истории диктаторы — даже относительно благодушные, такие как Наполеон III, — играли на размывании границы между правом критиковать своих правителей и правом на абсолютную свободу слова, а это совсем другое дело. Критика властей сама по себе никогда не должна считаться преступлением — это основной момент. Совершенно прав был сэр Уинстон Черчилль, приводя в пример дебаты о вотуме доверия правительству

Фрагмент из речи Перикла публикуется в переводе Д. Г. Лахути с английского текста, приведенного К.Поппером в «The Open Society». В русском издании «Открытого общества» был использован перевод речи Перикла, опубликованный в книге: Фукидид. История, кн. 11, гл.37-41. Ленинград: Наука, 1981, а также учтены расхождения, которые имеются между русским изданием Фукидида 1981 г. и попперовским английским вариантом этой речи. В результате в русском издании «Открытого общества» опубликован следующий перевод этого фрагмента: «Так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством. В частных делах все пользуются равными правами по закону. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-либо отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести... Не многие способны быть политиками, но все могут оценивать их деяния. Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы считаем неправильным принимать нужные решения без предварительной подготовки при помощи выступления с речами за и против» [ОО, 1, 232]. — Прим. перев. и ред.

352 Эдвард Бойл

после падения Тобрука (Tobruk)⁹ как доказательство того, что в Британии действительно сохранилась парламентская демократия даже в военное время.

5. Наконец, я перехожу к наиболее известному и влиятельному аспекту философии Поппера — к его различению между «утопическим» и «пошаговым, постепенном» («piecemeal») развитием общества:

«Утопический подход можно описать следующим образом. Всякое разумное действие должно иметь определенную цель... Только когда определена, хотя бы в общих чертах, эта конечная цель, как бы "синька" или схема общества, к которому мы стремимся, только тогда можно начинать обдумывать наилучшие способы и средства ее реализации и намечать план практических действий... Я хотел бы обрисовать другой подход к развитию общества, а именно, — пошаговую инженерию ("piecemeal engineering"). Этот подход мне представляется методологически здравым. Политик, который следует этому методу, может иметь или не иметь перед своим мысленным взором схему будущего общества, он может надеяться или не надеяться, что человечество когда-нибудь осуществит идеальное государство и достигнет счастья и совершенства на Земле. Однако он будет сознавать, что, если даже совершенство вообще возможно, до него еще очень далеко, и что каждое поколение людей, в том числе и ныне живущее, имеет законное право требовать — может быть, не столько того, чтобы его осчастливили, ибо не существует институциональных способов сделать человека счастливым, — сколько того, чтобы его не делали несчастным там, где этого можно избежать... В соответствии с этим приверженец пошаговой инженерии будет идти по пути выявления величайших и самых животрепещущих общественных зол и борьбы с ними, а не поиска величайшего окончательного блага и борьбы за него» (OS, I, 157-158) [00, I, 199-200 #].

Поппер подчеркивает, что разница между этими двумя подходами далеко не только в словах: «Это разница между разумным способом облегчить жребий человека и способом, который, примененный на деле, легко может привести к невыносимому увеличению человеческих страданий». Поппер здесь очень справедливо подчеркивает два момента: во-первых, необходимость учиться на своих ошибках, и во-вторых, ошибочность предположения, что социальные эксперименты следует проводить в больших масштабах.

«Мы должны научиться делать свое дело как можно лучше и внимательно отслеживать свои ошибки» (OS, II, 280) [ОО, II, 322 #]. Это чуть ли не завершающая фраза «Открытого общества», и интересно отметить, что Поппер вернулся к этой теме как к ядру своей политической философии в недавней дискуссии по радио с Брайеном Маги (Bryan Magee) [l 11): «Готовность учиться на своих ошибках и внимательно отслеживать их я называю рациональным подходом. Он всегда противостоит авторитаризму. В области политики метод учебы на своих ошибках основывается на свободной критике и обсуждении действий правительства».

Утопический подход, напротив, требует «сильного централизованного правительства немногих», а «авторитаризм не должен поощрять критику». В соответствии с этим, даже «благожелательный диктатор не станет слишком прислушиваться к жалобам по поводу принятых им мер. Но без такого рода проверки он вряд ли сможет выяснить, достигают ли его меры желаемой благой цели» (OS, I, 160) [ОО, I, 202 #]. По-моему, это великолепно сказано. Кстати, именно из-за столь большого значения «свободной критики и обсуждения действий правительства» я считаю, что следует без всякого жеманства признать, что самое важное различие в политике — это не различие между политическими партиями, а всегда — различие между правительством и всеми остальными. Мы только напускаем туман, говоря о «теневых министрах», как будто они тоже «действуют» как члены правительства.

Поппер с той же твердостью выражает свое неодобрение предрассудку, «столь же распространенному, сколь и неоправданному», что социальные эксперименты следует проводить «в широком масштабе», что «они должны затрагивать все общество в целом, если мы хотим, чтобы условия эксперимента были реалистичными».

«Больше всего можно узнать из такого эксперимента, при котором на каждом шаге реформы изменяется только один общественный институт. Только так мы можем научиться встраивать одни общественные институты в рамки, задаваемые другими институтами, и прилаживать их друг к другу, чтобы они работали в соответствии с нашими намерениями» (OS, I, 163) [ОО, I, 205 #].

Ясное понимание Поппером решающей роли общественных институтов для социального и политического прогресса особенно ценно в настоящее время, когда они только что подверглись энергичным нападкам со стороны антирациональных радикальных «левых». Однако «Открытое общество» не предлагает ничего утешительного и традиционалистским «правым», которые склонны подходить к этим институтам в духе бездумной почтительности. Как трезво замечает Поппер: «Институты неизбежно являются результатом компромисса с обстоятельствами, интересами и т.д., хотя как личности мы должны противиться такого рода влияниям» (OS I, 159) [ОО, I, 201-202#].

Я хотел бы также подчеркнуть (и поддержать) сказанное Поппером о законных правах «ныне живущих». Когда предлагается политика радикальных перемен, всегда важно спросить, каковы будут как долгосрочные, так и краткосрочные последствия этой политики — например, когда местное образовательное начальство в Англии или Уэльсе хочет внести некое далеко идущее предложение по реорганизации своих средних школ, важно четко понять, что это будет означать для нынешнего поколения детей, которые учатся в этих школах, а не только для следующего поколения, после завершения реорганизации, или следующего за ним поколения. «Никакая цель, — говорит Поппер, — не может оправдать любые средства... (но) достаточно конкретная и достижимая цель может оправдать такие временные меры, каких не мог бы оправдать более отдаленный идеал» (OS, l, 161) [ОО, I, 203 #].

Поэтому достоинства «пошаговой» социальной инженерии как мето-дологическ здравого подхода к социальной политике представляются мне

354

огромными. Справедливость, однако, требует упомянуть одно или два критических возражения, выдвигавшихся против нее. Одно из возражений, —-что это замаскированный сентиментальный консерватизм, — я считаю совершенно несправедливым. Профессор Э. Г. Kapp представляет все направление попперовской мысли в абсолютно ложном свете, когда говорит о нем как о стремящемся «сохранить на дороге этот милый старый Форд модели Т» [12].

Несколько больше оснований имеет, на мой взгляд, замечание Kappa о том, что Поппер, при всех своих высказываниях в защиту разума, недостаточно учитывает «отважную готовность человеческих существ... вносить во имя разума фундаментальные изменения в нынешний порядок вещей и в открыто признаваемые или скрыто предполагаемые допущения, на которых он основывается» [13]. Если бы не это раздражающее словечко «фундаментальные», пробуждающее во мне все мои самые попперические (Popperish) инстинкты, я бы согласился в этом с Карром, потому что самое слабое место политической философии Поппера — это, конечно, его предположение, что единственной целью социальной инженерии должна быть ликвидация поправимых зол. Можем ли мы удовлетвориться этим? Допустим, что «не существует институциональных способов сделать человека счастливым», но разве не существует способов увеличить возможность счастья? Разве для нас — для большинства из нас — не представляет собой важную веху в истории человеческого рода преамбула к американской Декларации независимости, подчеркивающая, что все человеческие существа должны быть свободны и счастливы? Очень хорошо сказала об этом Сьюзен Стеббинг (Susan Stebbing) в свой небольшой книжке «Идеалы и иллюзии» [14].

И пусть даже мы скептически относимся к идее добиваться счастья для других, но ведь намеренное поощрение экономического роста должно в результате привести к увеличению свободы выбора для других — разве это не очевидное благо? (Я лично оценил бы его очень высоко)¹⁰. А задачи нашей политики в области образования? Когда мы говорим о том, чтобы дать возможность каждому индивиду раскрыть свои способности, или о том, чтобы предоставить всем детям «равные возможности для... повышения количественно измеряемого уровня интеллекта (for acquiring measured intelligence)», мы ведь, конечно, мыслим в терминах задач, далеко выходящих за рамки «борьбы... против самых животрепещущих общественных зол».

Кроме того, я думаю (и здесь, признаюсь, мои собственные взгляды несколько изменились с тех пор, когда я впервые прочитал «Открытое общество» в 40-х гг.), что кое-кто может счесть попперовское определение «справедливости» (OS, I, 89) [ОО, I, 126] недостаточно широким (does not go far enough). В число попперовских критериев входит «равенство граждан перед законом, при условии... что законы не пристрастны в пользу или против отдельных граждан, групп или классов». Однако может показаться, что этот критерий исключает такие законодательные акты, как британский закон о расовых отношениях 1968 г., в котором (при всех его недостатках) был

Сейчас, когда признание опасностей неограниченного экономического роста и призывы ограничить его (при всей их неэффективности) стали общим местом, можно еще раз оценить предупреждения Поппера о непредвидимых последствиях социальных действий. — Прим. перев.

поднят важный вопрос о том, достаточно ли, чтобы закон не делал различий между гражданами, и не следует ли также объявить незаконной дискриминацию, проводимую отдельными личностями. (Более полное обсуждение этого вопроса, включая некоторые замечания по широко разрекламированной речи Иноха Пауэлла (Enoch Powell) в Бирмингеме в апреле 1968 г., можно найти в моей лекции памяти Элеоноры Ратбоун «Расовые отношения и образование» [15].) Я чувствую, что ключевое понятие в данном контексте — равное гражданство, что точное содержание этого понятия должно обсуждаться заново каждым поколением и что потребуется ясность взгляда, готовность высказываться, а иногда и встать на сторону более старых членов любого демократического общества, если мы хотим, чтобы это обсуждение оставалось чисто словесным и проводилось на рациональном уровне.

Таким образом, хотя я всей душой поддерживаю взгляды Поппера на средства достижения общественного прогресса, сам я предпочел бы несколько больше амбиций в отношении целей (objectives). И я не сомневаюсь, что в демократическом обществе цели социальной и экономической политики нужно не только свободно обсуждать, но и строго анализировать. Их далеко не так просто сформулировать, как склонны предполагать простые граждане, — хотя, конечно, именно их голоса заслуживают наибольшего внимания, когда дело доходит до оценки не теории, а практики.

Однако мне не хотелось бы заканчивать на критической ноте. Поппер — великий и гуманный мыслитель, который посвятил свою интеллектуальную жизнь строгому исследованию условий научного и социального прогресса. Он принадлежит великой традиции тех мыслителей и тех писателей, которые были не утопистами, и не пессимистами, а мелиористами^и — ими двигала не жажда славы, а решимость делать все как можно лучше имеющимися в наличии средствами, исходя из того, что «вполне можно совместить в высшей степени сдержанное и даже презрительное отношение к таким мирским успехам, как власть, слава или богатство, с попыткой делать все как можно лучше на благо этого мира и преследовать избранные цели (ends) с ясным намерением добиться их успеха — не ради того, чтобы преуспеть самому или чтобы тебя оценила история, а ради этих целей самих по себе» (OS, II, 274) (00, II, 316-317 #].

«Прогресс, — снова напоминает нам Поппер, — зависит от нас, от нашей бдительности, от наших усилий, от ясности нашего представления о своих целях и от реалистичности их выбора» (OS, II, 280) [ОО, II, 322]. И еще, хотел бы я добавить, от нашего осознания того, что моральные требования нельзя политизировать, что их нельзя подчинять политической ортодоксии или диктату. Вот и все мои убеждения, которых я придерживаюсь сам и стараюсь обосновать их для других. Поэтому я испытываю глубокую благодарность Карлу Попперу за то, что он так неотразимо защищал их, никогда не уклоняясь от трудностей и никогда не отказываясь от встречи с критиком. Мощь и воздействие «Открытого общества» в большой степени определяются не только гуманизмом и рациональностью попперовского взгляда на вещи,

От лат. melior — лучше. — Прим. перев.

356

Эдвард Бош

но и строгостью его рассуждений и его честностью; он поистине мыслитель, для которого, как замечательно выразился Уэйтли (Whately), «величайшую разницу составляет то, ставим ли мы Истину на первое или на второе место».

Примечания

1. Popper К. R. The Open Society and Its Enemies, 2 vols. London: Routledge & Kegan Paul, 1963.

2. Popper K. R. Conjectures and Refutations: The Growth of Sientific Knowledge. London: Routledge & Kegan Paul, 1963; New York: Basic Books, 1963.

3. Gould Julius I/ The Observer. London, March 2, 1969.

4. Carr E. H. What is History. New York: Knopf, 1962, p. 118.

5. Strachey John. The End of Empire. New York: Random House, 1959.

6. Ibid., pp. 341-342.

7. Fisher H.A. History of Europe. London: E.Arnold & Co., 1937, p.VII.

8. Ayer A.J. On the Analysis of Moral Judgements // Philosophical Essays. New York: St. Martin's Press, 1954, pp. 231-249, особ. pp. 242-248.

9. Field G.C. Plato To-Day. London: Oxford University Press, 1949, p. 202.

10. Bowra Sir Maurice. Ancient Greek Literature. London: Oxford University Press, 1933, p. 189.

11. CM. Magee Bryan et al. Modern British Philosophy. London: Seeker and Warburg, 1971, p. 80.

12. Carr E.H. What is History, p. 151.

13. Ibid., p. 150.

14. Stebbing LS. Ideals and Illusions. London: Watts, 1941, pp. 55-58.

15. Boyle Edward. Race Relations and Education. Liverpool: Liverpool University Press, 1970, pp. 18-21.

¹² Эдвард Бойл (Edward Boyle; 1923-1981) — английский журналист, общественный и государственный деятель, член палаты общин в 1950-1970 гг., министр образования правительства консерваторов в 1962-1964 гг., член «теневого правительства» в 1964-1968 гг. С 1970 г. — пожизненный пэр Англии. — Прим. перев.