В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Надо подчеркнуть, что основные идеи квантовой меха­ники трудно согласовать с примитивным материализмом и механистической концепцией причинности, которые господ­ствовали в государственной философии. Если нельзя утверж­дать, что частицы обладают свойствами, которые невозможно зафиксировать (а именно такие свойства определяют их по­ведение), то механистическое понимание причинности начи­нает шататься. Если данные свойства нельзя зафиксировать без определенной измерительной техники, то понятие объек­тивной реальности не может переноситься из философии в физику без уточнений.

Эти проблемы были далеко не надуманными и длительное время осуждались физиками (например, Д. И. Блохинцевым и В. А. Фоком). Они оперировали рациональными аргумен­тами и протянули дискуссию далеко за пределы сталинской эпохи. В 60-е гг., когда партийные идеологи потеряли часть своего влияния и уже не пытались произвольно устанавли­вать «правильность» физических теорий, оказалось, что боль­шинство физиков занимает индетерминистскую позицию. В том числе и Блохинцев, который раньше развивал теорию скрытых параметров.

Однако дискуссии о философских вопросах физики и других наук в период сталинизма сыграли отрицательную роль не потому, что обсуждавшиеся проблемы были наду­манны. Обскурантизм данных дискуссий определяется тем, что на одной стороне стояли ученые, на другой — идеологи. Победа последних была гарантирована политическими и полицейскими соображениями. Критика теорий, не соответ­ствующих диалектическому материализму (или подозре­ваемых в таком несоответствии), сплошь и рядом принимала формы, в которых идеологический обскурантизм перепле­тался с уголовными обвинениями в адрес ученых.

Идеологи в большинстве случаев были невежами. Их марксизм заключался в поиске в суждениях оппонента по­ложений, не соответствующих сталинизму. В этом и состоял главный идеологический аргумент. Ученые, не считавшие, что Ленин может быть верховным авторитетом в физике и других науках, «разоблачались» на страницах прессы как враги народа, государства и партии. Отделить научную дискуссию от политического преследования было невоз­можно. Рациональные аргументы не играли никакой роли.

Почти все сферы науки подвергались идеологическому оскоплению. В этой процедуре партийная бюрократия под­держивала крикливых философов против настоящих ученых. Если термин «реакционный» обладает каким-либо реальным

Не осталась без внимания сталинских идеологов и химия. В 1949—1952 гг. на страницах философских журналов и га­зеты «Правда» систематически публиковались статьи против структурной химии и теории резонанса. Они квалифициро­вались как идеалистические, махистские, реакционные и т. д.

Еще более идеологический характер приобрели дискуссии в космологии и космогонии. Оказалось, что теории, суще­ствующие в данных сферах знания, тоже не соответствуют марксизму-ленинизму. Теория расширяющейся Вселенной, например, не соответствует потому, что исходное представ­ление предполагает начало времени и конечность мира и неизбежно ведет к вопросу: как это могло случиться? Тем самым эта теория дает дополнительный аргумент для сторон­ников креационизма. А ничего хуже для государственных философов не могло быть! Тогда как теория пульсирующей Вселенной содержала идею о постоянном создании материи из ничего, что противоречило диалектике природы в сталин­ском понимании. Поэтому астрономы и физики, занятые разработкой данных теорий, автоматически зачислялись в разряд сторонников религиозного мировоззрения.

Теория пульсирующей Вселенной (основывающаяся на представлении о чередовании фаз рассеивания и уплотнения в истории космоса) не содержала каверзного вопроса о начале времени, но противоречила идее однолинейной эволюции. Второй закон диалектики требует рассматривать все про­цессы как развивающиеся и прогрессирующие в одном на­правлении. А концепция пульсирующей Вселенной включала представление о чередовании и цикличности всех процессов.

Ситуация оказывалась безвыходной: теория расширяю­щейся Вселенной вела к признанию акта создания мира, а теория пульсирующей Вселенной не соответствовала прин­ципу вечного развития. В космологических дискуссиях участвовали астрономы и физики — В. А. Амбарцумян, О. Ю. Шмидт и др. Они оперировали научной аргументацией, а затем доказывали, что выводы, к которым они пришли, соответствуют требованиям диамата. На другой стороне стояли философы, главным аргументом которых была идео­логическая правоверность и политическое холуйство. Вместо обсуждения действительных научных проблем они беско­нечно талдычили: мир бесконечен в пространстве и времени и постоянно развивается.

Таким образом, в отношении любой сферы знания фило­софы выступали как идеологические надсмотрщики и жан­дармы. Пользуясь поддержкой партийной бюрократии и вдохновляемые ею, они нанесли огромный вред развитию советской науки.

Уже шла речь о довоенной фазе деятельности Лысенко. Кульминацией стала августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г., в результате которой «менделисты — морганисты — вейс­манисты» были окончательно разгромлены. Точка зрения Лысенко получила официальную поддержку ЦК ВКП(б), о чем он и сообщил на сессии. Партия утверждала, что только учение Лысенко соответствует марксизму-ленинизму.

Оно гласило, что наследственность определяется усло­виями среды. Свойства, приобретенные организмами на про­тяжении жизни, могут передаваться по наследству. Нет ге­нов, нет постоянной субстанции наследственности и нет не­изменных видов. Советская наука может без труда преобра­зовывать существующие видовые признаки и создавать но­вые. Наследственность — свойство организма. Организм тре­бует определенных условий жизни и реагирует на среду. В процессе индивидуального развития организмы усваивают условия среды. Они преобразуются в индивидуальные свой­ства. Могут передаваться потомству, которое, в свою очередь, может их потерять и приобрести новые — в зависимости от внешних условий.

Противники же передовой советской науки верят в бес­смертную субстанцию наследственности. Вопреки марк­сизму-ленинизму они утверждают, что мутация есть резуль­тат неконтролируемой случайности. Но наука — враг случай­ности. Все процессы жизни подчиняются закономерностям. И потому человек может ими управлять. Организм сущест­вует в единстве со средой. Поэтому нет пределов влияния на организмы с помощью среды.

Лысенко представлял свою теорию как развитие идей Мичурина и творческое развитие идей Дарвина. Конечно, Дарвин ошибался, не признавая качественных скачков в при­роде и отвергая внутривидовую борьбу как главный фактор эволюции. В то же время, по мнению Лысенко, Дарвин был прав в том, что использовал идею причинности для объяс­нения эволюции и отрицал целесообразность. Дарвин доказал прогрессивный характер эволюционных процессов.

Однако существовали ли эмпирические доказательства справедливости теории Лысенко? Биологи не сомневались в их научной несостоятельности, неправильной постановке опытов и произвольной интерпретации. Но все это не имело ни малейшего значения для хода дискуссии. Лысенко вышел из нее вождем советской биологии. Представители идеали-

«Творческая мичуринская биология» приобрела абсо­лютную монополию. В газетах и журналах публиковалось множество статей, прославляющих Лысенко. И пригвождаю­щих к позорному столбу враждебные происки менделистов— морганистов. Научные сессии, конференции и собрания по­свящались новому триумфу советской науки.

В эту кампанию моментально включились государствен­ные философы во главе с Митиным. Полосой пошли фило­софские конференции, принимающие резолюции против буржуазной генетики. Философские статьи, книги и диссер­тации освящали победу прогресса над реакцией. В сатириче­ских журналах публиковались карикатуры на сторонников идеалистической генетики. Свою лепту внесли композиторы, создав песню в честь Лысенко. Который

Мичуринской дорогой твердой поступью идет,

Менделистам — морганистам нас дурачить не дает!

После 1948 г. карьера Лысенко продолжалась еще почти десятилетие. Под его руководством и по его рекомендации в степных районах страны начали сажать лесополосы. В предположении, что они должны предохранить почву от эро­зии. Но лесополосы не помешали эрозии, а громадные деньги и человеческий труд были выкинуты на ветер.

После смерти Сталина, в атмосфере идеологической от­тепели, Лысенко был снят с поста президента ВАСХНИЛ в 1956 г. Благодаря поддержке Хрущева он снова вернулся на этот пост спустя несколько лет. Однако его триумф на сей раз длился недолго. После отставки Хрущева он окончательно исчез с научной арены, ко всеобщему облегчению. Но потери, которые понесла советская наука под его руководством, до сих пор дают себя знать.

Существует и социально-политический аспект деятель­ности Лысенко. Его можно определить как меру случайности и произвола в истории борьбы сталинского режима и партий­ной бюрократии с наукой и культурой. Например, в космо­логических дискуссиях идеологические проблемы затрагива­лись в большей степени, нежели в дискуссии о наследствен­ности. Легко доказать, что теория начала Вселенной не со­гласуется со сталинским марксизмом, но значительно труднее это сделать в отношении теории наследственности. Легко привести пример противоположного рода: для этого доста­точно раскрыть сегодняшний учебник по философии. В нем говорится, что теория наследственности не противоречит,

Его суть состоит в том, что борьба идеологии с наукой наиболее резко проявилась в генетике. Здесь вмешательство партийной бюрократии приобрело самые грубые формы, не идущие ни в какое сравнение со сферой космологии. Из такого сопоставления можно сделать вывод, что в идеологической борьбе трудно обнаружить какую-то политическую логику. Эта борьба определяется рядом случайных факторов: инте­ресом Сталина к данным проблемам, произволом партийной бюрократии, догматическими установками философов, лич­ными связями Лысенко и т. п.

Но если рассматривать идеологическую агрессию стали­низма в науку в целом, обнаруживается определенная после­довательность, а значит и политическая логика. Если огру­бить ситуацию, то можно увидеть, что она соответствует классификации наук Конта и Энгельса. Идеологическое дав­ление почти не ощущалось в математике, значительно силь­нее проявилось в физике и космологии, еще сильнее — в биологии и достигло апогея в гуманитарных и общественных науках. Можно заметить и определенную хронологию: обще­ственные науки были поставлены под контроль с самого начала, а физика и космология — на последней фазе стали­низма. После смерти Сталина физика раньше всех освободи­лась от такого давления, биология—значительно позже, а гума­нитарные и общественные науки освобождаются до сих пор.

Фактор случайности и идеологического произвола партий­ной бюрократии виден также в ее отношении к психологии и физиологии высшей нервной деятельности. Случайность состоит в том, что И. П. Павлов создал свою теорию в России, а не в другой стране. У него было много учеников, которые развивали его теорию совершенно независимо от идеологи­ческого давления. Но специфика ситуации состоит в том, что и теория Павлова преобразовалась в обязательный догмат — разновидность официальной государственной доктрины, от которой не смели уклоняться психологи и физиологи.

Поэтому можно предположить, что если бы эта теория была создана в Англии или Америке,— то и она не избежала бы участи всех остальных наук. Ей вполне можно приклеить ярлык механистической. Хорошо известно, что Павлов объ­яснял психику особенностями условных рефлексов. И если бы его теория появилась не, в России, то придворные фило­софы Сталина живо сочинили бы обвинения, типа: Павлов сводит человеческую психику к низшим формам нервной деятельности, не учитывает качественного различия между человеческой и животной психикой и т. п. Благодаря тому, что марксизм-ленинизм в сфере нейрофизиологии отождест­влялся с теорией Павлова, идеологическое вмешательство в данную сферу знания было меньше. В то же время факт

325
признания той или иной теории партийно-государственным догматом (если даже она была строго научной) так или иначе тормозил развитие психологии и физиологии высшей нерв­ной деятельности.

Наиболее парадоксальным примером противодействия идеологов действительным интересам государства является критика ими кибернетики — общей теории управления ди­намическими процессами. Исследования в сфере кибернетики способствовали развитию автоматики во всех сферах тех­ники, в том числе — военной. Однако сталинским идеологам, выступающим под лозунгом идеологической чистоты марк­сизма-ленинизма, удалось задержать и развитие автоматики в стране, не говоря уже об экономическом планировании и других сферах.

В 1952—1953 гг. началась кампания против кибернетики— «псевдонауки, пропагандируемой империалистами». В связи с развитием этой науки возникали и философские проблемы: можно ли и в каких размерах описывать социальную жизнь с помощью категорий кибернетики? сводима ли человеческая психика к кибернетическим схемам? в какой степени свой­ства машинных систем можно отождествлять с человеческим мышлением? Но действительная опасность кибернетики для государственной идеологии состояла в том, что эта теория была создана на Западе. И претендовала на объяснение всех, в том числе социальных, явлений. Тогда как эту роль в усло­виях сталинского режима выполнял догматизированный марксизм-ленинизм.

По неофициальным сведениям, пока не подтвержденным открытыми публикациями, приостановили критику кибер­нетики военные. Они раньше всех уяснили пользу киберне­тики для военной промышленности и управления войсками. И, обладая в сталинском режиме значительно большим влия­нием, нежели философы, прекратили обскурантистские по­ползновения последних, вредные для стратегических и военно-политических интересов государства.

Глава 20

Культура

В момент большого международного напря­жения (война в Корее) Сталин прибавил к своим титулам величайшего философа, ученого, стратега и вождя всего прогрессивного человечества еще и титул величайшего лингвиста мира.

Марр утверждал, что язык есть форма идеологии, принад­лежит к надстройке и является классовым. Язык развивается путем качественных скачков, которые соответствуют смене общественно-экономических формаций. Вначале человече­ство пользовалось языком жестов, который соответствовал бесклассовому первобытному обществу. Словесная речь — характеристика классовых обществ. При коммунизме она отомрет и люди станут пользоваться универсальным языком мысли. О котором, однако, Марр не мог сказать ничего вразу­мительного. Но его теория длительное время господствовала в качестве официальной и единственно прогрессивной линг­вистики, отражая общий уровень культуры в стране.

Сталин принял участие в дискуссии, опубликовав статью «Марксизм и вопросы языкознания» и ответы на письма читателей. В статье содержалась резкая критика теории Марра. По мнению вождя, язык не относится к надстройке и не имеет идеологического характера. Он непосредственно связан с производительными силами, но не принадлежит и к базису. Язык — достояние всего общества, а не отдельных классов. Классово-обусловленные выражения образуют не­значительную часть языка. Нет смысла и полагать, что язык развивается посредством качественных скачков. Он изме­няется постепенно, через отмирание одних и появление дру­гих элементов. Если два языка конкурируют, то в итоге воз­никает не смешанный язык, а победа одного над другим. Что касается отмирания словесной речи при коммунизме, то и здесь Марр неправ. Мышление связано с языком и не может без него обойтись. Люди мыслят с помощью слов.

Пользуясь случаем, Сталин повторил свои рассуждения о базисе и надстройке из «Краткого курса». Производитель­ные силы не являются элементом базиса, поскольку базис — это производственные отношения. Надстройка служит ба­зису и представляет собой его орудие. Кроме того, Сталин осудил монополию школы Марра в советской науке. Эта школа подавляет любую критику и свободную дискуссию. А при подобном «аракчеевском режиме», вещал новый Арак­чеев, наука не может свободно развиваться.

Как он аргументировал свои положения? Тезис о том, что язык не принадлежит к надстройке и не является классовым, обосновывался им так: французские капиталисты говорят по-французски и французские рабочие говорят тоже по-фран­цузски; русские до 1917 г. говорили по-русски и после 1917 г. тоже говорят по-русски, а не на ином языке. Это открытие было немедленно объявлено революционным переворотом

327
в языкознании и других общественных науках. Страну залил потоп научных сессий и статей, прославляющих новое ге­ниальное произведение вождя.

Рассуждения Сталина о языке просто повторяли формулы обыденного рассудка. Однако его статья сыграла определен­ную положительную роль: из языкознания исключались еще более абсурдные догмы Марра и несколько укрепилось поло­жение формальной логики и семантики. Тезисы о служебной функции надстройки в отношении базиса повторяли извест­ную догму: при социализме вся культура находится на служ­бе у политики и не может претендовать ни на какую само­стоятельность. Правда, сторонники теории Марра были сняты с постов, но в остальном все осталось по-прежнему. Так что призывы Сталина к свободной дискуссии и критике в других сферах науки и культуры остались без последствий.

Последний труд Сталина «Экономические проблемы со­циализма в СССР» был опубликован в сентябре 1952 г. на страницах журнала «Большевик» и послужил основанием XIX съезда ВКП(б). Главное содержание этой работы заклю­чалось в тезисе: при социализме действуют объективные экономические законы, которые нельзя не учитывать и надо использовать в планировании. При социализме действует и закон стоимости, поскольку деньги никто не отменял. Их нужно считать при учете доходов и расходов в социалисти­ческом хозяйстве.

Тезис об объективности экономических законов косвенно был направлен против Н. Вознесенского — бывшего руко­водителя Госплана, заместителя Председателя Совета Мини­стров и члена Политбюро. В 1950 г. он был расстрелян как предатель, а его книга о военной экономике изъята из обра­щения. В этой книге идея объективности законов социали­стического хозяйства подчинялась другому тезису: экономи­ческие процессы социализма зависят от планирующей силы государства.

Защищая объективный характер закона стоимости, Ста­лин в то же время успокаивал верноподданных: в отличие от капитализма, где господствует принцип максимальной прибыли, при социализме действует принцип максималь­ного удовлетворения человеческих потребностей. Но остава­лось неясным, как экономическая благотворительность госу­дарства может быть объективным законом, независимым от воли органов государственного управления, и как эта воля связана с законом стоимости? Вместо ответа на вопрос Ста­лин набросал проект перехода СССР к коммунизму: нужно преодолеть противоположность города и деревни, физиче­ского и умственного труда, поднять колхозную собственность до уровня государственной (т. е. преобразовать колхозы в совхозы), повысить уровень производства и культуры.

Эти рассуждения ничуть не конкретизировали общую схему коммунистического общества, содержащуюся в рабо-

Сталинские установки, идеи, принципы и другие руко­водящие указания не обошлись без последствий в культуре 40—50-х гг. Эта культура уже не была произвольной выдум­кой Сталина. Если попытаться ее кратко определить, то можно сказать: это была культура бюрократии. Культура партийно-государственных чиновников, дорвавшихся до власти, и отражающая во всех своих составных частях их вкусы, верования и сознание. Это качество советской куль­туры в громадной степени отразилось и в личности самого Сталина, но не было его личной характеристикой. Партийно-государственный аппарат, сведенный до роли холуя при вожде, в то же время был правящим слоем и удерживал Сталина на вершине власти. Эту особенность нужно учиты­вать при анализе политической культуры сталинизма.

После многочисленных чисток, истребления старой боль­шевистской гвардии и интеллигенции, аппарат управления и власти состоял из вчерашних рабочих и крестьян. Эти люди были плохо образованы и воспитаны, лишены куль­турных традиций. Как и всякие выскочки, они отличались жаждой привилегий, завистью и ненавистью к действитель­ной интеллигенции. Новая советская интеллигенция в значи­тельной степени их копировала. Мангейм показал, что опре­деляющей чертой любого парвеню является стремление «показать себя». Поэтому политическая и всякая иная куль­тура принимает форму фасадности. Обладающий властью чиновник-парвеню не успокаивается до тех пор, пока рядом с ним существуют люди, представляющие недоступную ему (и потому особенно ненавистную) культуру. Всякий выскочка такую культуру называет аристократической или буржуаз­ной, гнилой или декадентской и т. п.

Дорвавшийся до власти парвеню — стихийный национа­лист. Постоянно убеждает себя и других в том, что нация и среда, к которой он принадлежит, выше и лучше всех остальных. Язык, которым он пользуется, кажется ему уни­версальным, поскольку других он не знает. Свое культурное убожество стремится представить как высшее совершенство. Поэтому все, что связано с духовным поиском и творчеством, новизной и экспериментированием, непонятно и ненавистно чиновнику-выскочке. Он обычно исповедует несколько эле­ментарных житейских истин, в которых отражена связь сти­хийного традиционализма с сознательным консерватизмом. А тех, кто не соглашается с ними, зачисляет в разряд клас­совых или идейных врагов..

Эти социальные качества нового слоя властвующих — партийно-государственной бюрократии — определили основ-

329
ные черты сталинской культуры: национализм, канониче­ский социалистический реализм, бюрократизм и догматизм. Выходец из народа обычно сохраняет в сознании и поведении крестьянский культ власти и всеми средствами старается быть к ней причастным. Назначенный на любой пост, он гнется перед начальством и помыкает подчиненными, по­скольку это удовлетворяет его жажду власти.

Сталин был богом новой бюрократии, воплощением ее надежд на всесилие. Сталинское государство чиновников-выходцев из народа обладало универсальной иерархией, и вождем, любовь к которому не пропадала. Даже когда он наказывал подданных. У вождя, в свою очередь, тоже были любимцы. В новых исторических условиях сталинизм вос­произвел традиционную структуру власти.

Национализм сталинской культуры формировался по­степенно в предвоенные годы, а после войны приобрел гигант­ские размеры. В 1949 г. началась кампания против так назы­ваемого «космополитизма». Декрета с точным определением этого термина Сталин не издал, чтобы не связывать себе руки. А в идеологии и пропаганде циркулировало убеждение: космополитизм — это враг патриотизма и проявляется в не­равнодушном отношении к Западу. Но все чаще стали по­являться статьи, в которых космополит отождествлялся с евреем. Кампания против космополитов сопровождалась списками жертв с еврейскими фамилиями. И потому сталин­ский патриотизм приобрел все черты великорусского шови­низма и объединился с украинской бандеровщиной.

Пропаганда без конца твердила, что все важнейшие от­крытия и изобретения в истории науки и техники сделаны в России. Любое упоминание об участии и других наций в развитии науки и культуры квалифицировалось как прояв­ление космополитизма и низкопоклонства перед Западом. «Большая советская энциклопедия», которая начала изда­ваться в 1949 г.,— самый настоящий монумент мании вели­чия, присущей сталинской культуре.

Изоляция страны от мировой культуры была почти абсо­лютной. Если исключить небольшое количество пропаган­дистских сочинений западных коммунистов, советский чита­тель содержался в полном неведении о зарубежной прозе, поэзии, театре и кино, не говоря уже о философии и обще­ственных науках. Произведения современного искусства из коллекции Эрмитажа и других музеев содержались в под­валах, дабы не смущать советских граждан. Кинофильмы и спектакли разоблачали буржуазных ученых, которые слу­жат войне и империализму, и славили отечественных полко­водцев, которые «одним махом семерых побивахом». Искус­ство воспевало великую радость жизни в советской стране. Социалистический реализм воплощался в самых примитив­ных формах: описание действительности такой, какой она есть, приравнивалось к грубому натурализму. Реализм за-