В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Ленин сумел выйти из него. Чего нельзя сказать о других политических вождях. При обсуждении вопросов дальней­шего развития страны после его смерти они могли ссылать­ся на него же, поскольку вопросы теории ставились в подчи­ненное положение к проблеме власти. Могли ссылаться на прямые указания Ленина периода военного коммунизма: рас­стреливать, вешать и устрашать для достижения экономи­ческих целей государства. Но даже в период всеобщей раз­рухи и голода расстрел спекулянтов не приводит к уничто­жению спекуляции. Однако тяга к бюрократическому реше­нию всех экономических вопросов, как показало все после­дующее развитие социализма, стала необходимой составной частью деятельности и мышления политических руководите­лей государства.

Такая тяга только усиливает бюрократизацию массовой психологии. Из-за того, что повороты в политике непред­сказуемы и зависят от личной воли, в массовой психологии в новых исторических условиях начинает культивироваться прежняя верноподданность. Бессознательно-доверчивое отношение к аппарату власти и управления. Психология слу­ги и холуя, а не сознательного гражданина. Тем более, что высказывание собственных убеждений о политике становится небезопасным.

Такая психология базируется на древнем убеждении: именно государство должно устраивать жизнь подданных. В результате идеализируется аппарат власти и управления. В теории это влечет за собой смешивание обобществления и огосударствления экономики и всей социальной жизни. А на практике — упадок личной инициативы и предприим­чивости.

Недостатки и просчеты хозяйственной политики вы­нуждают население задаваться не столько вопросом о том, что лично сделал каждый, чтобы их избежать, сколько во­просом — кто виноват? Такой стереотип общественного со­знания существует и сегодня. Особенно четко он прояв­ляется в дискуссиях о роли Сталина в истории советского общества. И подобно тому, как высший уровень бюрократии всегда ищет виновников своих просчетов и ошибок среди «стрелочников», так и они всегда считают, что виноват « генерал-директор ».

Этот стереотип связывает чиновника и гражданина, го­сударство и общество. Идеализация и недоверие к государ­ству — две стороны одной медали: слияния в массовой пси-

При анализе генезиса советской бюрократии нужно учи­тывать, что сфера действия демократии обычно ограничена рамками производственного процесса. Демократия, отмечал Ленин, может существовать только до и после работы. Во время труда главным становится диктатура, подчинение всех единой воле. Это — исторические рамки (их можно назвать и путами) социалистической демократии. Хорошо известно, что на производстве человек проводит основную часть своей жизни. Значит, отношения господства и подчинения, скла­дывающиеся в производстве (Маркс их называл деспотией), сильнейшим образом влияют на весь уклад общественной жизни. И потому определить грань, за которой объективно необходимая привычка повелевать и подчиняться превраща­ется в свою бюрократическую разновидность, весьма затруд­нительно. В то же Бремя не составляет труда установить, что бюрократия любого этапа общественного развития, в том числе и социалистическая, базируется на отношениях господ­ства и подчинения, складывающихся в производстве.

Отсюда вытекает, что чем больше отсталость страны (и основная задача политики сводится к ее преодолению), тем больше исторические рамки демократии превращаются в политические. Тем больше опасность бюрократизации управ­ления и всей общественной жизни. Искусство управления дается опытом. А наиболее распространенным на второй день после революции был именно опыт российского бюрократи­ческого управления. Следовательно, общие противоречия разделения труда, переплетаясь с конкретно-историческими обстоятельствами строительства социализма, историческим наследством страны и стремлением в краткий срок «пробе­жать» целые исторические эпохи, усиливают бюрократиче­ские тенденции революции.

Они укрепляются и потому, что после революции и на всех фазах строительства социализма сохраняется управле­ние как разновидность абстрактного труда. Труда, не создаю­щего ни материальных, ни духовных ценностей. Сводяще­гося к командам и приказаниям. Исключающего управ­ляющих из производственного процесса. Оплачиваемого за выполнение данных функций. «Целью нашей,— писал Ле­нин еще в апреле 1918 г.,— является бесплатное выполне­ние государственных обязанностей каждым трудящимся, по отбытии 8-часового «урока» производительной работы: пере­ход к этому особенно труден, но только в этом переходе залог окончательного упрочения социализма» [2, 36, 204].

Бесплатного выполнения государственных и управлен­ческих обязанностей не удалось достичь до сих пор. Насе­ление не втянуто поголовно в управление. Методика кон­кретно-социологического анализа этого вопроса пока еще развита недостаточно. В то же время сохранение платного аппарата транслирует тенденцию к его бюрократизации. Он уравнивает все виды труда. Для управленческого аппарата государство, а не общество, выступает работодателем. А удов­летворение материальных интересов за счет официальных и неофициальных источников дохода (плата натурой и день­гами, дары, взятки, расходы на представительство и т. п.) — определяющий экономический признак генезиса бюрократии как «тела» государства. Тем самым социально-исторические противоречия разделения труда и товарно-денежного хозяй­ства смыкаются с материальными интересами управленче­ского аппарата.

Такая взаимосвязь приводит к абсолютизации организа­ционно-управленческих форм строительства социализма. И потому все характеристики бюрократических отношений, государственного формализма и политического рассудка со­храняются при социализме. Какие подходы наметил Ленин к обсуждению этой проблемы?

Социально-экономические причины (раздробленность, распыленность, нищета и неграмотность производителей, без­дорожье и отсутствие устойчивых связей между земледелием и промышленностью) являются основными причинами сохра­нения и укрепления бюрократии при социализме. Эти при­чины Ленин назвал однозначно: «Чем раздробленнее кре­стьянство, тем неизбежнее бюрократизм в центре» [2, 43, 49]. Зло бюрократизма концентрируется в столице. Она опреде­ляет политическую судьбу нации. Поэтому неудивительно, что тема борьбы с бюрократизмом появляется первоначаль­но в послеоктябрьских работах Ленина при обсуждении классического вопроса об отношениях между центром и периферией.

Бюрократическими называются те органы, которые не хотят проводить политику центра. Однако недоверие к центральной власти имело глубокие корни в истории Рос­сии. По мере ее централизации бюрократическое управле­ние страной преобразовалось в политическую традицию. Тем самым тенденция к коллегиальности в центре и на местах в первые годы Советской власти зачастую была способом демократической реакции на бюрократическое управление, существовавшее в течение столетий. Но эта реакция вполне уживалась с местническими интересами и маскировала центробежные политические тенденции.

89
Борьба с бюрократизмом осложнялась тем, что в пер­вые же месяцы Советской власти пришлось пересмотреть все основные требования революционно-демократической диктатуры. Пришлось пойти на компромисс с интеллиген­цией и бюрократией и высоко оплачивать их услуги. Отойти от принципа всякой пролетарской власти — сведения всех жалований к средней зарплате рабочего. Выборность заме­нить назначением. Установить твердые сроки пребывания на выборных должностях. Отойти от принципа сменяемости выборных лиц в любое время. Добровольные военные форми­рования заменить регулярной армией. Сохранить органы внутренних дел и госбезопасности. То есть сохранить всю систему функций, типичных для любого государства.

Это объясняет следующую причину сохранения бюрокра­тии при социализме: прежние бюрократы стали переходить в советские учреждения, перекрашиваться в коммунистов и в целях карьеры «...доставать членские билеты РКП» [2, 38, 170]. Карьеризм всегда переплетен с прагматизмом и всеми социальными и политическими установками бюрокра­та. У карьериста обычно нет никаких идей и никакой чест­ности. Зато есть стремление выслужиться. Для этого он пускает в ход принуждение. Мерит всех людей и ситуации на аршин, спущенный сверху, что усиливает господство аппа­рата над гражданами.

Задача контроля населения над производством и распре­делением была поставлена Лениным еще до революции. Но массы трудящихся самостоятельно, без аппарата, выполнить эту задачу не смогли. Государство стало верховным распо­рядителем материальных ресурсов, которых всегда не хвата­ло . Так принципы бюрократического регулирования эконо­мики и социальной жизни были перенесены в строитель­ство социализма.

Они затормозили развитие самодеятельности масс. Укрепили столетиями складывающуюся в национальной пси­хологии боязнь посягнуть на установленные во всех сферах жизни схемы и шаблоны. А типичный русский бюрократ — это шовинист, подлец и насильник: «Фальшивой оболочкой «национальной специфики» прикрываются явления, чуждые социализму, прямо противоречащие его принципам и иде­алам, требованиям социальной справедливости и, по сути, выражающие лишь эгоистические групповые, корпоративные интересы, борьбу за «теплые местечки», незаслуженные при­вилегии и доходы» [20, 9]. Ранее было показано, что недове­рие к действительности — составная часть бюрократическо­го отношения к ней. Оно переплетается с национальным не­доверием. Поэтому все положения классиков марксизма о бюрократии многонационального государства могут использо­ваться при объяснении природы националистических извра­щений в социалистическом строительстве.

И все же главной причиной сохранения и укрепления

Не менее важная причина — догматическое отношение к политическим лозунгам: «Всякий лозунг, бросаемый партией в массы, имеет свойство застывать, делаться мертвым, со­хранять свою силу для многих даже тогда, когда изменились условия, создавшие необходимость этого лозунга. Это зло неизбежное, и, не научившись бороться с ним и побеждать его, нельзя обеспечить правильную политику партии» [2, 37, 194]. Однако эта борьба затрудняется естественным догма­тизмом массового сознания. Маркс обозначал его как «затвер­дение» чувств, желаний и мыслей, обусловленное социаль­ным и профессиональным разделением труда. Кроме того, надо учитывать общие характеристики традиционализма и переплетение догматизма с различными фазами массовых политических движений и идеологий.

На первой фазе развития всякая идеология обычно стре­мится подчеркнуть свое отличие от всех остальных. В на­чале рабочего движения пролетариат любой страны и груп­па людей, которая представляет его классовые интересы и пробуждает классовое сознание, должны размежевать­ся со всем остальным обществом. Отрицать весь существую­щий социальный порядок. В теории заботиться исключитель­но о разработке и обосновании своего социального и полити­ческого идеала. А на практике — о непосредственных интере­сах пролетариата.

На этом этапе развития пролетариат рассматривается не с точки зрения того, что его связывает тысячью узлов со всем остальным обществом. А с той позиции, насколько он в состоянии до основания разрушить весь мир насилья. Зна­чит, главный акцент делается на том, что обличает проле­тариат от всего общества. Он должен прорубать свою дорогу в обществе, которое можно уподобить лесу. И если молния сожжет этот лес — тем лучше для пролетариата. Поэтому идея перестройки всего общества в соответствии с потребно­стями и целями пролетарского движения либо не суще­ствует, либо ее реализация отодвинута в далекое будущее. Таким был исходный пункт политического движения про­летариата. Первая модификация связана с распространением марксизма вширь. А в массовом движении нужны не только теоретики, для которых рациональное обоснование любых положений — профессиональное требование и естественная гарантия от догматизма. Нужны практики и последователи, для которых традиционализм и естественный догматизм — существенный элемент мировоззрения. Чем в большей сте­пени движение становится массовым, тем более становятся

91
необходимы авторитеты, символы, предметы коллективного культа и т. д. Следовательно, религиозно-бюрократическая. составляющая — органическая часть массовых политических движений и идеологий. Чтобы создать такое движение, его основоположники вынуждены в той или иной степени счи­таться с традиционализмом и естественным догматизмом масс. Существующими в них чувствами, желаниями и идеями.

Затем возникает проблема поиска союзников. Основным классом России до и после революции было крестьянство. Социалистическая революция вынуждена была взять на себя осуществление элементарных демократических требований. Но они были переплетены с бюрократическими тенденциями, которые оказались гораздо сильнее. Если даже предположить, что русский пролетариат был совершенно свободен от давле­ния прошлого и любых иных связей с обществом (понятно, что такое предположение нереально), то в своих политиче­ских действиях он вынужден был считаться с интересами и массовым сознанием крестьянства. Его традиционализм и естественный догматизм обусловлен неизменностью земле­дельческого труда в течение тысячелетий: «Их поле произ­водства, парцелла, не допускает никакого разделения труда при ее обработке, никакого применения науки, а следователь­но и никакого разнообразия развития, никакого различия талантов, никакого богатства общественных отношений» [1, 8, 207].

Но самое важное состоит в том, что главными стереоти­пами массового политического сознания крестьянства яв­ляются представления о необходимости подчинения обще­ства исполнительной власти, т. е. бюрократии. Ему соответ­ствуют другие: о сильном и неограниченном правительстве; о господстве религии как орудия правительственной власти; об армии как носительнице национального единства; о патрио­тизме как идеальном выражении чувства собственности. Не­трудно понять, что эти политические представления еще более усиливают давление традиционализма и естественного догматизма на политическое движение пролетариата.

Кроме того, любое движение и идеология неизбежно «стареют». Обычно они начинаются с деклараций о будущем устройстве общества, в котором должны быть разрешены все социальные проблемы. Но по мере развития обретают соб­ственную историю. Возникают свои герои, авторитеты, па­мятники и иные предметы коллективного культа. Сегодня мы не знаем, как отнеслись бы Маркс или Ленин к аргу­ментации, основанной на давности той или иной марксист­ской идеи. Однако хорошо знаем, что по мере развития марк­сизма аргументы типа «Уже Маркс (или Ленин) об этом говорил» стали общим местом идеологии и пропаганды.

Как правило, такие аргументы скрывают неспособность к самостоятельному и трезвому анализу действительности.

92
И потому усиливают догматизм в пролетарском движении, партии и идеологии. Он смыкается с типичной установкой идеолога, «...у которого в голове как бы ящик с цитатами, и он высовывает их, а случись новая комбинация, которая в книжке не описана, он растерялся и выхватывает из ящика как раз не ту цитату, которую следует» [2, 38, 359]. «Цитат­ный» подход к сочинениям классиков марксизма приводит к тому, что даже их выдающиеся ученики не свободны от теоретических и политических ошибок. Каковы основные из них?

1. 
   Абсолютизация всего наследства классиков и убежде­ние в том, что в сочинениях Маркса, Энгельса, Ленина есть «в принципе» все, что надо знать об истории и обществе. Познание при этом сводится к поиску соответствующих цитат для обрамления актуальных социальных явлений и событий. В новые исторические условия переносятся теоретико-мето­дологические процедуры, которыми пользовались классики. Предполагается, что они имеют всемирно-историческое значение. При такой установке невозможно адекватно по­стичь специфику данной социально-исторической ситуации и механизмы, ею управляющие. Транслируется религиозное от­ношение к текстам: у классиков есть все, как в Библии. Решающей инстанцией, определяющей истинность того или иного положения, выступают идеолог или политический вождь, отсылающий к работам или цитатам классиков.
   
2. 
   Абсолютизация понятий и категорий, выработанных классиками, и убеждение в том, что они не зависят от исто­рических обстоятельств. В данном случае идеолог и политик занимается тем, что Гегель называл прагматической историо­графией. К примеру, понятия и категории, характеризующие эпоху свободного развития капитализма, переносятся в более ранние или более поздние эпохи. Особо не задумываясь о правомерности такого переноса. Или под Марксово понятие идеологии подводятся мифологические и религиозные пред­ставления докапиталистических обществ. В результате по­добной познавательной ориентации исторический процесс исчезает из поля зрения. Мир становится единообразным, а его структуры остаются одними и теми же во все времена.
   
3. 
   Абсолютизация некоторых теоретических положений марксизма и стремление объяснить с их помощью все со­циальные процессы. В этом случае наследство классиков под­вергается иерархизации. Предполагается, что весь марксизм есть следствие или развитие положений, которые абсолюти­зирует данный идеолог или политик. Все, что не помещает­ся в принятую схему, толкуется как второстепенное или случайное, даже если о нем писали классики. Поэтому отно­шение к их наследству становится избирательным — произ­водным от принятых идеологических и политических устано­вок. Примером здесь может быть экономизм, стремящийся все явления действительности вывести из экономики (появ-
   

4. 
   Абсолютизация закономерностей, характерных для определенного этапа истории, и стремление объяснить с их помощью явления, принадлежащие к другим этапам. В ка­честве примера можно указать отношение марксистов к эко­номической реальности капитализма после второй мировой войны. Вместо того, чтобы изучать его новые формы, они ожидали нового великого кризиса. Причисляя к симптомам даже малейший рост безработицы и диспропорции в финан­сах капиталистических стран. Эта ошибка была результатом механистического переноса в новые исторические условия ленинских идей, сформулированных в начале века.
   
5. 
   Абсолютизация выводов, вытекающих из конкретных исследований определенного явления или периода. При этом предполагается, что причина, независимо от обстоятельств, ей сопутствующих, должна вызывать одно и то же след­ствие.
   

Опыт строительства социализма показал, что бюрокра­тизм в управлении и догматизм в теории переплетены: «Бю­рократизм нуждается в догматизме, и наоборот. Как бюро­краты, так и догматики могут существовать только за счет ущемления интересов общества, используя для этого при­надлежность к государственному аппарату, если он присваи­вает себе функции своеобразного всесилия» [52, 12—13]. Другими словами, связь интеллигентского самомнения и бю­рократического мышления целиком сохраняется при социа­лизме. И выражается в таких подходах к выработке целей и основных направлений социального развития, когда господ­ствует литераторско-бюрократическая схоластика, высоко­мерно-бюрократическое невнимание к живому делу, социаль­ному опыту и творчеству масс. Невежественное самомнение сановников-бюрократов и интеллигентское самомнение ком­мунистических литераторов.

Эти недостатки были присущи многим руководящим ком­мунистам, что объясняет следующую причину сохранения и укрепления бюрократии при социализме. Эта причина

94
должна быть соотнесена с процессами формулировки целей социалистического строительства и выработкой теории и практики планирования. Об этом речь пойдет в следующих главах. А пока отметим, что при социализме сохраняется недиалектическое отношение между знанием и властью, наукой и политикой.

Самый выдающийся революционер может быть самым никудышным администратором. Политик обычно переоцени­вает возможность волевого воздействия на социальные про­цессы, как и всякий бюрократ. И не случайно из шести чле­нов ЦК, охарактеризованных Лениным в «Письме к съезду», трое (Сталин, Троцкий, Пятаков) отличались склонностью к администрированию, а один (Бухарин) — к схоластике. А ведь эти люди были политическими вождями революции, наи­более выдающимися коммунистами. Следовательно, поли­тический рассудок и связь интеллигентского самомнения и бюрократического мышления — внутренняя характеристика вершины власти, установившейся после революции. И нема­ловажная причина сохранения и укрепления бюрократии при социализме.

Сравнительно редко встречаются такие революционеры и политики, которые знают и думают. Существует различие между административным и научным подходом к действи­тельности. Соединение этих качеств в одном лице, отмечал Ленин, встречается редко и вряд ли окажется нужным. Если теоретические знания не являются постоянным, необхо­димым и органическим компонентом политических и управ­ленческих процессов, а они во всей сложности и противоре­чивости в свою очередь не образуют компонент разработки и конкретизации теоретических знаний,—сохраняется проти­воположность между знанием и властью, наукой и полити­кой. Она может обостряться и принимать форму антагониз­ма. Из-за господства политики при строительстве социализ­ма значительно чаще знание подчинено власти. Сводится к апологетике принятых политических решений. И определяет следующую идеологическую причину сохранения и укреп­ления бюрократии.

Эффективность борьбы с нею зависит от того, насколько успешно каждый политик и управленец преодолевает проти­воречие между бюрократическими и демократическими тен­денциями исторического процесса. А каждый теоретик — между идеологическим и научным подходом к действитель­ности. Конечно, эту задачу легче вообразить, но труднее обнаружить в реальной деятельности государственного аппа­рата. Однако без анализа данных противоречий нельзя по­нять все деформации марксизма, которые зэяеили о себе в полную силу в период господства Сталина.

Официальная статистика тоже стала компонентом ко­мандно-бюрократического управления. Скрывала правду о действительности. Распространяла ложное представление

95
о социальном благополучии. Укрепляла стереотипы казен­ного славословия. Затемняла народное сознание сфабрико­ванными данными и объективно способствовала укреплению и пропаганде бюрократизма и догматизма.

Таким образом, в послеоктябрьских работах Ленина со­держится комплекс положений, позволяющих объяснить основные экономические, политические и идеологические причины сохранения и укрепления бюрократии при социа­лизме. Но эти положения не должны отрываться от конкрет­но-исторических обстоятельств. Систематизировать задним числом идеи всегда проще. Гораздо важнее, на наш взгляд, обратить внимание на проблемы, которые не могли быть решены даже «при наличии» ленинских идей.

Уже говорилось, что Ленин определял Советское государ­ство как государство с бюрократическим извращением. И главным средством борьбы с этим извращением считал профсоюзы. Они должны были не только помогать госу­дарству в выполнении производственных заданий, но и охра­нять рабочих от государства. Новое государство, в то же время, выражает интересы пролетариата. Если царская и буржуазная бюрократия были орудием угнетения трудящих­ся, следует ли отсюда, что новая бюрократия есть орудие освобождения рабочего класса? Если учесть, что в после­октябрьских работах Ленина одно слово в защиту самостоя­тельности профсоюзов обычно выступает в окружении десят­ка других, предостерегающих от опасности анархо-син­дикализма, то можно заключить: новое государство было вынуждено вести борьбу с бюрократией путем увеличения бюрократии.

Совсем немного потребовалось времени, чтобы убедиться: большевистская партия, подобно партиям II Интернационала, тоже может быть «поганым стойлом карьеристов» [2, 34, 345]. Бюрократические тенденции проникли и в нее. Может ли она быть в этом случае средством свободы слова и кри­тики бюрократизма в собственных рядах?

Хорошо известно, что Ленин никогда не считал споры, дискуссии и фракции в партии нормальным явлением. В ходе борьбы с отзовистами, выдвинувшими лозунг свобо­домыслия в партии, Ленин писал: «Это—лозунг насквозь оппортунистический. Во всех странах подобный лозунг из-внутри социалистических партий выдвигался только оппор­тунистами и не означал на деле ничего иного, кроме «сво­боды» развращения рабочего класса буржуазной идеологией. «Свободы мысли» (читай: свободы печати, слова, совести) мы требуем от государства (а не от партии) наравне с сво­бодой союзов» [2, 19, 314].

Это было сказано о буржуазном государстве. Но с того момента, как партия стала правящей, а государственная и партийная власть отождествились, стало ясно, что свободо­мыслие, плюрализм мнений, принцип свободы критики в