В постановлении Президиума ран

Сибирский и американский сепаратизм

1. «Подвижная граница» и «динамически расширяющиеся секции». 2. Областничество как партикуляризм. 3. «Фронтирность» как почва сепаратизма. 4. Движение на Запад — фактор раскола нации.

1

Ф. Дж. Тернер — не только основоположник теории границы, но и автор секционной теории. Секция, по Тернеру, — это физико-географическая область с определенным укладом хозяйства и особым психическим складом населения. Теория борьбы «динамически расширяющихся секций» дополняла теорию «расширяющейся границы». «Не ровная поверхность, а разновидность шахматной доски, где каждый квадрат представляет собой различную среду, лежала перед ними при их поселении, — писал Тернер о движении поселенцев. -Происходило взаимодействие иммиграционных потоков и новых географических районов. В итоге должна была возникнуть комбинация двух факторов, земли и людей, создание различных обществ в различных секциях»¹.

В наше время метафора Тернера, примененная им к Америке, распространена 3. Бжезинским на весь мир². Тернер выделял три основные секции: Северо-Восток, Юг и Запад. Он и его последователи особо указывали на роль западных земель в борьбе между Севером и Югом, приведшей, в конце концов, к сецессии и Гражданской войне. Борьбу между Севером и Югом Тернер рассматривал под углом зрения «динамического фактора расширяющихся секций», т.е. борьбы за западные земли³.

Гражданская война 1861–1865 гг. внешне выглядит как грандиозный секционный конфликт. Различия между Севером и Югом были очень значительными во всех сферах жизни. Но главными причинами конфликта стали социально-экономические и политические — борьба между свободным трудом и рабовладением, борьба за западные земли, т.е. за то или иное решение аграрного вопроса, и соперничество за доминирование в федеральных органах власти.

Для нашей темы наибольшую важность имеет тот факт, что главную роль в происхождении войны сыграл аграрный вопрос⁴, т.е., в конечном счете, борьба за земли Запада. Несомненно, что сецессия, т.е. выход из Союза значительного числа штатов и образование самостоятельного государства, была ярко выраженным актом сепаратизма. Особенность состояла в том, что отделение произошло не на этнической почве, а действительно по секционному принципу, поскольку в основе господства на американском Юге плантационного рабовладельческого хозяйства лежал природно-климатический фактор, при отсутствии которого этот уклад не смог бы существовать. Сам Ф. Дж. Тернер и вслед за ним его сторонники, говорят, что «борьба по поводу рабства... занимает такое важное место в американской истории вследствие ее связи с западной экспансией»⁵. Многие американские историки — но в наибольшей мере Р. А. Биллингтон, ревностный сторонник концепции Тернера, — указывали на то, что продвижение на Запад было источников многих кризисов, в конце концов приведших к Гражданской войне. Биллингтон говорил о «кровоточащем Канзасе» и далее писал: «Неистовство границы стало пробным камнем секциональных конфликтов»⁶.

В отношении Сибири уже широко применяется тернеровская теория «подвижной границы». Но пока неизвестны случаи применения к Сибири секционной теории, хотя с большой долей вероятности можно предсказать, что в ближайшее время такие попытки будут сделаны или в контексте общей теории федерализма, или в рамках недавно возникших дисциплин регионоведения и регионологии, или в связи этногеополитическими проблемами. Применить тернеровскую теорию секций к Сибири можно только с очень большой натяжкой, так как сложно выделить морфологическую специфику ее регионов. Колонизационный поток в Сибирь в сравнении с иммиграционными потоками в Америку и колонизационными потоками на американский Запад был весьма однородным во всех отношениях — национальном, религиозном и даже социальном. Старообрядцы общей картины не меняют; природный фактор в своих самых существенных проявлениях является общим для всей Сибири.

В Сибири колонизация шла по узкой линии вдоль южной границы. Из-за очень большой отдаленности от центра в некоторых ее местах возникли партикуляристские мечтания. Колонизация американского Запада осуществлялась не одним, а двумя параллельными потоками: северо-западным и юго-западным. Каждый из них, являясь воплощением развития капитализма вширь, воспроизводил не просто разные, но несовместимые социально-экономические уклады: мелкое фермерское хозяйство и плантационное рабовладельческое. В борьбе за земли Запада эти потоки столкнулись. Возник конфликт, расколовший нацию и вызвавший Гражданскую войну.

Принято считать, что сепаратизм имеет место в империях или полиэтнических государствах. Американский сепаратизм — яркий пример того, как сепаратистские тенденции проявляются в период формирования национального государства, а его носителями становятся не этносы, а «секции».

Американский федерализм считается образцом: сильная федеральная власть сочетается с большими полномочиями штатов. Однако к середине XIX в. принципы федерализма еще не утвердились окончательно в политике и не устоялись в общественном сознании. Так, в 1828 г. легислатура Южной Каролины приняла акт о «нуллификации»: основываясь на теории прав штатов и прав меньшинства, объявила принятый федеральным конгрессом тариф антиконституционным. Когда 11 южных штатов посчитали, что их экономические и политические права ущемляются, они, по конституции обладая большой властью как штаты, подняли мятеж и сформировали армию, которая сражалась с армией Соединенных Штатов в течение четырех лет. Даже у мормонов были планы создания самостоятельного государства⁷. И поныне соединенные в федерацию штаты и регионы в решении многих проблем противостоят друг другу. Исследователи подчеркивают «удивительную географическую неоднородность американского общества», его «региональную мозаичность». «Слишком своеобразна географическая среда, в которой складывалась американская нация», «пестр и разнороден состав ее населения, включающий потомков иммигрантов со всех концов света»⁸.

Современные апологеты сибирского областничества делают упор на «особый тип сибиряка» и намекают, ссылаясь на основополагателей движения, что областничество было выражением национального движения. «Замечателен факт тесного увязывания Н. М. Ядршщевым областнического движения с национальным. Национальное, полагает он, есть одно из проявлений областнического»⁹.

Понятие «сепаратизм» использовали сибирские областники в пору расцвета своего движения. Позднее они открещивались от него. В материалах судебного следствия говорилось, что областничество-это настроение умов, «клонящихся к отделению Сибири от России». Царские следователи были недалеки от истины — областничество не являлось общественным и тем более политическим движением. Это было своего рода «диссидентство» среди сибирской интеллигенции, совпавшее, а отчасти порожденное общим подъемом демократических и либеральных настроений первой половины 60-х годов XIX в. Г. Н. Потанин подчеркивал, что их движение — «умственное». «Переворот умов (в Сибири) и пополнение пустоты в (сибирских) головах — вот роль, нам предстоящая» (Здесь и далее подчеркнуто Потаниным). Областники, а раньше, некоторые из ссыльных декабристов, пытались сопоставить и даже уподобить Сибирь Северной Америке. Потанин писал: «Разрабатываю следствия зависимости нашей колонии от метрополии; зимой хочу изучить войну за независимость в Сев. Америке». Он изучил войну и Декларацию независимости: «Теперь время прокламаций, а вы мечтаете о каких-то романах, повестях». «Теперь нам нужны Франклины, а вы мечтаете о сибирском Тургеневе, Гончарове».

А вот нечто подобное сибирской декларации независимости. Под местными интересами, говорил Потанин, «я разумею автономию провинции, мы хотим жить и развиваться самостоятельно, иметь свои права и законы, читать и писать, что нам хочется, а не что прикажут из России, воспитывать детей по своему желанию, по своему собирать налоги и тратить их только на себя же». Патриотическая риторика в обращениях Потанина к «патриотам сибирским» в его ранних письмах звучит постоянно. «Наша Родина, — писал он, — Сибирь». Он призывал к «красному сепаратизму». Наставляя своего единомышленника, имеющего связи с казаками, Потанин советовал: «Надо объединять Сибирь... Рисуйтесь горячим патриотом Сибири... Это возбудительно будет действовать на остальных сибиряков. Для возбуждения же своих делайте намеки о значительной роли, которую придется играть Войску впоследствии в сибирской истории». Через некоторое время Потанин опять рекомендовал ему «подпускать казачье-сибирского патриотизма, чтоб видно было, что Сибирь сплачивается воедино». Другого корреспондента Потанин хвалил за то, что тот проявил себя «в духе сибирского патриота». К известному областнику, автору книги «Сибирь как колония» Н. М. Ядринцеву Потанин обращался патетически: «Вам, как Колумбу этой Америки», и делился со своим другом суждениями по поводу разницы между американской колонизацией и сибирской, отдавая предпочтение последней. «... Период, прожитый Сибирью до настоящего времени, есть период индивидуализма». Народ колонизовал Сибирь на «доисторический» манер, как колонисты Новгородские земли¹⁰.

Это была очень слабая даже в теоретическом плане попытка обосновать «сепаратизм», не говоря уже об ее идейно-политической стороне. Американская Декларация независимости развивала идеи английского конституционного права и имела под собой реальную социальную и политическую основу. Русское население Сибири этнически и конфессионально тяготело к России, было политически и экономически привязано к ней. Сами областники лишь на словах объявляли о своей укорененности в сибирской жизни. При отсутствии серьезного естественного препятствия любая практическая попытка отделения с первых шагов была бы обречена на провал. Однако же благодаря общественным настроениям вокруг областников возник ореол и романтическая легенда. П. А. Кропоткин писал, что будто бы в кабинете генерал-губернатора Н. Н. Муравьева «молодые люди вместе с сосланным Бакуниным (...) обсуждали возможность создания Сибирских Соединенных Штатов, вступающих в федеративный союз с Северо-Американскими Соединенными Штатами»¹¹.

Английские североамериканские колонии смогли отделиться от метрополии и отстоять свою независимость потому, что колонию и метрополию разделял океан. Когда же в самих США возник сепаратизм, приведший к провозглашению рабовладельческой Конфедерации, он был подавлен. В отличие от американского Юга, в Сибири отсутствовали социально-экономическая основа для сепаратистских тенденций. Более того, Сибирь всегда нуждалась в связях с метрополией в силу колониального характера своей экономики.

Самостоятельное государственное существование Сибири и морфологически и функционально было невозможно. Североамериканские колонии решили добиваться независимости не потому, что угнетались метрополией, а потому что ощутили свою способность обойтись без нее.

Высказывания Ф. М. Достоевского и М. А. Бакунина о том, что Сибирь не имеет будущности, ибо все ее реки текут в Ледовитый океан, прямо или косвенно были направлены против распространенных в сибирской интеллигентской среде мнений относительно того, что Сибири суждено стать второй Америкой. Г. Н. Потанин настойчиво распространял среди областников мысль о том, что железная дорога может принести Сибири разорение. Мысль сама по себе кажется невероятной, но вполне объяснимой. Он опасался, что железная дорога разрушит старожильческий быт сибирской деревни, подорвет хозяйство, усилит влияние центра, приведет к увеличению «штрафной колонизации», и тогда ни о каком «сепаратизме», даже «патриотизме» (понятие, несомненно, заимствовано из американской Войны за независимость) мечтать не придется. История Русской Америки доказывает, что без поддержки центра окраины существовать не могут. В этом коренится большая угроза, которую не мы впервые ощутили. Сибирь самостоятельно существовать не может, но при слабом влиянии центра она может стать сферой влияния других стран — и не только сферой влияния, но и частью их территории, как это случилось с Аляской, которая составляет шестую часть современных Соединенных Штатов.

В последнее время в обиход, по известным обстоятельствам вошло — даже в название диссертаций—понятие «сибирский федерализм». Очевидно, что никакого научного смысла это обозначение не имеет. Почему бы тогда не сказать «уральский федерализм» или «поволжский федерализм». При всем том, нам известен федеральный округ Колумбия. Федерализм не может быть введен в каком-нибудь одном, хотя и весьма обширном, регионе страны и не введен в других. При унитарной форме власти разговоры областников о том, что теперь обозначается как «сибирский федерализм», были лишены всякого смысла, прежде всего в силу отсутствия более или менее развитой политической культуры, навыков самоуправления и просто сколько-нибудь административно подготовленных людей. Современные исследователи пытаются доказать, что областники (Т. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев, частично А. П. Щапов) — это создатели развитой теории федерализма. Между тем Потанин и Ядринцев не были глубокими социальными и политическими мыслителями, хотя являлись очень значительными и незаурядными людьми. Пишут о «теории сибирского федерализма». Однако представленный областниками эклектический набор формул — это не федерализм, а самый заурядный партикуляризм, имевший целью увековечить изолированность Сибири и консервацию архаичных социальных и культурных отношений. Изживание Сибирью ее колониального статуса и эмансипация могло быть достигнуто не на путях культурной и экономической изоляции, а, напротив, путем интеграции в общероссийскую экономическую и социокультурную систему.

«...Областничество, — пишет новейшая исследовательница, — это не искусственное, надуманное, конъюнктурное течение. Идеологи движения и их союзники [?] только озвучили витавшие в воздухе прогрессивные идеи о взаимоотношениях центра и провинции. Артикулируя убежденность в фатальной неизбежности краха колониального миропорядка, просветители края модифицировали эти представления к местным условиям, одновременно подготавливая почву для их внедрения»¹². Витание в воздухе трудно доказать. Если же исследовательница действительно считает, что областники «артикулировали убежденность», то надо признать, что их взгляды были глубоко реакционными. Просто напомним, что Т. Гоббс, Г. В. Ф. Гегель и многие другие считали государство высшей ценностью, воплощением духа народа и даже абсолютной идеи. Заселение Сибири и распространение здесь русской государственности представляло собой одну из важнейших сторон формирования единого Российского государства. «Под влиянием П. Прудона, — пишет цитируемая исследовательница, — Ядринцев от идеи сепаратизма приходит к рекомендациям об автономизации Сибири в составе России, затем и просто к требованию провинциального самоуправления»¹³. Комментировать подобные пассажи невозможно хотя бы потому, что П. Ж. Прудона трудно представить в роли предтечи сибирского федерализма, если под последним понимать систему распределения власти. Требовать и рекомендовать, конечно, можно. Но следует сказать о том, что «самоуправление» со стороны местного князька или богатого старожила совсем не лучше управления со стороны самодержавной власти. Пишут о том, что «духовное мессианство метрополии пагубно влияло на самобытность малых народов»¹⁴, говорят, ссылаясь на Потанина, что «переселение народов в исторические времена совершалось с востока на запад, а не наоборот», что Сибирь «с ее тягой к востоку» «не нуждалась в геополитической и культурной помощи со стороны российской метрополии»¹⁵. Можно осуждать православие за «конфессиональный прессинг»¹⁶, но в отсутствие свободы совести столь же рискованно проповедовать языческие и восточные культы. И вообще, очень странно выглядят утверждения, что «цивилизационные основы восточной культуры» являются «теоретической основой сибирского федерализма»¹⁷.

В. О. Ключевский называл Россию страной, которая колонизуется. Считалось естественным, что и Сибирь должна колонизоваться русскими. Поселение здесь иностранцев казалось бы захватом русской территории. Не допускала Россия иностранцев и в свое заокеанское владение-Русскую Америку, строго следя, чтобы те не приближались к ее берегам. Известный русский историк М. К. Любавский связывал прочность вхождения новых территорий в состав Российского государства с масштабами русской колонизации, в первую очередь крестьянской¹⁸. Существовала своего рода народная санкция имперской экспансии, которая оправдывалась приращением пахотной земли с последующим заселением ее русскими¹⁹.

Англия в своих колониях многие годы с большим или меньшим успехом осуществляла «систематическую колонизацию». Ее следствием явилось то, что поток эмиграции от ее колоний отклонился в Соединенные Штаты. Австралия, как только обрела законодательную самостоятельность, начала принимать законы, направленные на привлечение переселенцев.

Иммиграция в США сначала не регулировалась. Но уже в 80-е годы XIX в. была запрещена китайская иммиграция, а в 1917 г. - иммиграция выходцев из всех азиатских стран²⁰. Еще раньше в рекомендациях специальной комиссии конгресса говорилось, что «иммиграция должна быть качественно и количественно такой, чтобы не создавать больших затруднений для процесса ассимиляции»²¹.

В начале XIX в. в США высказывались предложения о депортации афро-американцев в Африку или на Гаити. Т. Джефферсон рассуждал о том, что весь Североамериканский континент должен быть заселен людьми, говорящими на одном языке и имеющими одинаковые законы и обычаи. При этом президент оговаривался, что он недостаточно хорошо информирован о Южной Америке, чтобы сказать, как далеко пойдут планы США. Мы не станем, говорил Джефферсон, спокойно созерцать разноплеменные «пятна» на поверхности континента или смешение народов. Джефферсон предлагал начать постепенное переселение негров на Антильские острова, лучше всего на Гаити, а если они будут сопротивляться, то «Африка явится их последним и надежным прибежищем»²².

3

Американцы не опасались наплыва иммигрантов. Они сами были иммигрантами и стремились к увеличению населения своей страны для заселения необозримых пространств, чтобы не допустить захвата этих территорий другими державами. Настороженное отношение России к иностранному присутствию в Сибири вполне объяснимо. История и тем более современность дают достаточно примеров того, как часть территории, где иностранное население становится преобладающим, отделяется или аннексируется соседними государствами. Так, к примеру, произошло с Техасом²³. Политика русификации и губернское административное деление обусловливались, в частности, боязнью сепаратизма со стороны проживавших на окраинах империи народов. В советское время те же опасения легли в основу попыток создать в извращенной форме «плавильный котел», что выразилось в насильственной депортации в «диаспору» корейцев с Дальнего Востока, чеченцев, калмыков и других народов.

Областничество и аналогичные ему современные явления могут иметь опасные последствия, если государство ослабевает, как это случилось в России и, в частности, в Сибири во время Гражданской войны (которая была также детерминирована, как и Гражданская война в США). Областничество пережило «ренессанс». В 1917 г. областники начали активную деятельность по созданию «Сибирского государства». Был провозглашен лозунг «Сибирь для сибиряков», создан «Временный Сибирский областной Совет» во главе с Г. Н. Потаниным, а затем «Временное правительство автономной Сибири». Подобных «правительств» в Сибири и на Дальнем Востоке возникло много, и вес они были связаны с интервентами.

Российская «граница» принципиально отличалась от американской «границы» («фронтира»). Американский «фронтир» — это постоянное движение на новые территории гражданских вооруженных людей, формально никак не связанных с государством. Русские южные и восточные границы — это в самом полном смысле рубеж, цель которого воспрепятствовать вторжению в пределы империи представителей других народов.

В наши дни оживленно обсуждается вопрос о развитии производительных сил и разработке природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока с помощью китайской иммиграции. Упор делается на то, что Сибирь и Дальний Восток — главный ресурс России. Ни одно из постановлений об ускорении развития Восточной Сибири и Дальнего Востока не было выполнено. «Чтобы сохранить Россию на Дальнем Востоке, ее придется открыть Азии — не только капиталам, но и трудовым ресурсам»²⁴. Необходимость и неизбежность таких действий обосновывается тем, что Россия безвозвратно утратила два качества, свойственные ей в предшествующие 500 лет. Она перестала быть самодостаточной системой, способной существовать при минимуме контактов с внешним миром, и уже не является жестко централизованной державой. «Мы должны выбрать вектор интеграции в глобальную систему... Складывается Россия регионов, которая стремится к формированию местных моделей взаимодействия с некоренным окружением... России предстоит стать страной иммигрантов...». Надо готовиться. Надо внушать людям, что они живут в Азии. Первоочередной мерой должна стать натурализация иммигрантов и легализация всей их деятельности. Необходим федеральный закон, регулирующий иммиграционную политику²⁵.

Исследовательница истории Русской Америки считает, что начало заката Российской империи положено утратой Аляски. При этом, основываясь на теории циклических цивилизаций, делается вывод, что подобно тому, как от Римской и Британской империй все же остались метрополии, так сохранится и ядро Российского государства²⁶. Поскольку многие рассматривают Сибирь как колониальное владение России, то обозначенная перспектива для Сибири неутешительна.

Сепаратизм — как развивающийся феномен или как факт отделения— почти всегда связан с интервенцией, которую в зависимости от формы проявления различают на военную, экономическую, политическую, идеологическую и др. В России все из указанных форм — налицо. Чечня в определенной мере — факт внешнего вмешательства. При любом виде интервенции интересы части местного населения оказываются связанными с внешним влиянием. Это влечет за собой территориальную дезинтеграцию государства.

Существует закономерность, действующая с неумолимостью экономического закона: вместе с капиталами мигрирует рабочая сила. Немалые капиталы потребуют немалого количества рабочих рук, которых в Китае с его уже почти полуторамиллиардным населением в избытке. Проблема освоения Сибири таким образом превращается в проблему развития производительных сил Китая, в метод преодоления огромной перенаселенной державой энергетического, сырьевого и даже пространственного дефицита, в способ создания для растущего населения новых рабочих мест.

Доходы, которые надеется получать Россия от предполагаемых операций, могут стать разновидностью фиксированной ренты. Как и любая рента, она будет тратиться на текущие расходы, а колониальное положение Сибири незаметно перейдет из переходного в статусное, которое будет продолжаться до тех пор, пока не будут вычерпаны и выкачаны невозобновляемые запасы сырья. Затем последует деградация, которая станет необратимой. Громадную территорию придется продавать на международных аукционах малыми кусками, которые еще смогут сохранить некоторую ценность. Большими брать никто не будет.

Американцы предпринимали неоднократные попытки разведать перспективы развертывания деловой активности в Сибири. Российские власти очень настороженно относились к проникновению в Сибирь американцев, время от времени появлявшихся здесь. Американцев принимали учтиво, выражали им знаки внимания, но ни один из предлагавшихся ими проектов не был принят к исполнению.

Русские и американцы мало знали друг о друге, но со временем стали понимать, что они соседи и конкуренты. Понятие конкуренции для русских стало равнозначно подрывной деятельности. О таком понимании свидетельствует паломничество американца Дж. Ледиарда в Сибирь. Путешествие было предпринято с целью получить сведения о географии, природе и населении Северной Америки. Т. Джефферсон старался использовать любую возможность, чтобы исследовать континент Северной Америки' Он поощрил намерение Ледиарда пересечь континент со стороны Тихоокеанского побережья, достигнув его с помощью русских купцов, уже давно освоивших тихоокеанский Север.

Капрал морской пехоты Дж. Ледиард участвовал в последней кругосветной экспедиции Дж. Кука. Совершил высадку на о-ве Уналашка, где посетил русское поселение. Он побывал в Авачинской бухте. На острове, который потом стал называться Ванкувер, участники экспедиции выменяли у индейцев 1500 бобровых шкурок. К их удивлению за шкурку бобра, не стоившую покупателю и шести пенсов, в Кантоне предлагали 100 долл. Об этом Ледиард поведал в опубликованной им в 1783 г. книге²⁷.

Ледиард надеялся заинтересовать американских купцов блистательными перспективами меховой торговли у северо-западных берегов Америки, но у них не нашлось денег на столь крупное предприятие. Он отправился в Европу, где его также постигла неудача. Однако в Париже он встретился с американским посланником Джефферсоном. Возник план совершить вояж сухопутным способом до Камчатки и далее на русском судне переправиться на Западное побережье Америки²⁸.

О намерениях Ледиарда сообщили Екатерине II. Американец предполагал взять с собой ученого и двух помощников и рассчитывал, что странствие продлится не более двух лет. Он возвратился в Петербург «с подробным описанием всех открытий, которые будут сделаны во время путешествия». Императрица отклонила американские предложения, «найдя их химерическими». Ледиард отправился в Россию без разрешения. По прибытии в 1787 г. в русскую столицу он сблизился с П. С. Палласом и офицером из окружения наследника престола Павла Петровича, через которого получил сведения для поездки по стране. Не только Екатерина не верила в успех дела. Американцы, поощрявшие Ледиарда, не связывали себя обязательствами, называли его начинание «дерзкой и сумасбродной затеей» и полагали, что, скорее всего он «бесследно исчезнет» и «никто от этого не пострадает»²⁹. Ледиард побывал в Барнауле, Иркутске, Якутске и других местах, но по доносу Г. Шелихова и по приказу Екатерины II с запрещением появляться когда-либо вновь³⁰.

В 1820 г. капитан английского флота Дж. Кохрен с разрешения русского правительства отправился на Камчатку, намереваясь затем перебраться в Америку. Имея рекомендательные письма, просил разрешения примкнуть к экспедиции Ф. Врангеля-Анжу-Матюшкина. Сперанский посоветовал англичанину построить маршрут путешествия независимо от экспедиции, «ибо нельзя предполагать, чтобы морские офицеры допустили его делить с ним славу новых открытий»³¹.

Летом 1865 г. трое американцев представили вел. кн. Константину согласованный с крупными американскими предпринимателями (К. Вандербилтом и др.) грандиозный проект торговли через Тихий океан, предусматривавший ускоренную колонизацию Приамурского края русскими и американскими поселенцами. Высшие царские сановники отклонили этот проект. В подписанном ими протоколе говорилось: «Водворение в Приамурском крае, на государственных землях, о безвозмездной уступке коих ходатайствуют составители проекта, переселенцев из Америки и России, которые должны быть доставлены на Амур морем на судах предполагаемой компании океанской торговли, не представляет вероятности успеха, потому что русское заселение по искони утвердившемуся обычаю совершается всегда сухопутно»³². В протоколе в весьма учтивой форме указывалось, Соединенные штаты имеют достаточно земель для колонизации на американском Западе. Избыточное население в США «направляется к Калифорнию и вообще на запад Американского материка, и пока страны эти будут изобиловать, как ныне, обширными и незаселенными полосами плодородных земель, нет повода предполагать, чтобы американцы стали селиться в Азии». Такое заселение Амурского края, говорилось в документе, для российского правительства вряд ли выгодно поддерживать, «потому что американские переселенцы, не имея ничего общего с коренным народонаселением России ни в нравах и обычаях, ни в вере, ни в языке, легко могут сделаться источником затруднений и до некоторой степени даже опасности для единства Империи»³³. Таким образом, русское правительство считало принципиально неприемлемой колонизацию окраинных территорий иностранцами, усматривая в этом опасность для территориального единства империи.

В конце XIX в. появилось много иностранных проектов сооружения Сибирской железной дороги. Особую активность проявили американцы. В 1890 г. американский банкир и отставной генерал Беттерфельд обратился к российскому правительству с просьбой предоставить ему право образовать строительную комиссию и железнодорожное общество для сооружения и эксплуатации Сибирской железной дороги от Челябинска или Тюмени до Владивостока. Правительство отклонило его ходатайство и заняло твердую линию — строить дорогу на свои средства без прямого участия иностранного капитала. Помимо общественности, к строительству Транссибирской магистрали большой интерес проявляли официальные круги США³⁴.

4

Соединенные Штаты всегда боялись сепаратизма. Закрытие Испанией навигации по Миссисипи и предложение поступиться свободой навигации в обмен на торговые привилегии для Новой Англии едва не привели к выходу Запада из Союза³⁵. Правительство, отстаивая интересы Запада, не только добилось свободы навигации по Миссисипи, но и приобрело Новый Орлеан.

Приобретение в 1803 г. Луизианы вызвало новые беспокойства по поводу сохранения единства Союза. Капитан З. Пайк, представивший властям разочаровывающие сведения о природных условиях Луизианы, делал из своего открытия и утешительный вывод: наличие на Западе бескрайних прерий может оказаться для Соединенных Штатов весьма полезным, поскольку ограничит чрезмерное расселение американцев, что послужит залогом сохранения Союза³⁶. Майор С. Лонг, вне всякого сомнения читавший «Диссертацию» З. Пайка и его второй отчет, почти в буквальных выражениях повторил вывод своего предшественника: неприспособленность территорий, простирающихся между Миссисипи и Скалистыми горами послужит прочности и безопасности Союза³⁷.

Разговоры о возможных угрозах территориальному единству США не были досужими домыслами. В 1805–1806 гг. в Соединенных Штатах происходили события, вошедшие в историю под названием «заговора Бэрра». Бывший вице-президент А. Бэрр, совсем недавно застреливший на дуэли А. Гамильтона, составил заговор с целью отколоть от США некоторые западные территории, завоевать северную часть Мексики и образовать на этих пространствах новое государство. Бэрр навербовал отряд и отправился в рейд по Кентукки, но был арестован и предан суду. Попытка сецессии Запада провалилась. Но авантюра Бэрра показала: «Пока страна не образует единого экономического целого, ей будет грозить опасность сепаратизма и разобщения»³⁸.

Гражданскую войну в США представитель третьего поколения «школы Анналов» П. Шоню считал «великим вызовом единству»³⁹. Южане называли ее своей войной за независимость. Преобладающее большинство американских историков отрицает идею национализма как основы Конфедерации Южных штатов⁴⁰. Это был «секционализм», перешедший в сепаратизм и приведший к расколу государства и еще не окончательно сформировавшейся американской нации.

Ко времени президентских выборов 1860 г. в США обычными были разговоры, что южане стали отдельным народом. Говорили и писали о двух различных типах человеческого характера. Плантаторы были людьми храбрыми, отчаянными, щедрыми, но при этом ленивыми и честолюбивыми; а янки — расчетливы, предрасположены к упорному труду, жадные до крохоборства, склонны к заискиваниям перед чиновниками-бюрократами и потому добивающиеся каждодневного прагматического успеха. Примерно так характеризует менталитет южан и северян в канун Гражданской войны американский историк Дж. Мюррин⁴¹.

Южные штаты всеми силами отстаивали свои интересы («права штатов») по ключевым вопросам (о вхождении в Союз новых штатов, о допущении в них рабовладения, таможенных тарифах) и предпринимали попытки «нуллификации», т.е. аннулирования того или иного федерального закона, как противоречащего конституции⁴². Формально-юридическим основанием сецессии стала доктрина прав штатов. К середине XIX в. южане начали ее интерпретировать как право штатов на свободный выход из Союза. Конституционным основанием права на отделение были ссылки на десятую поправку к конституции США, которая гласит: «Полномочия, не предоставленные настоящей конституцией Соединенным Штатам и использование которыми не возбранено отдельным штатам, остаются за штатами или за народом»⁴³.

Пример к сецессии подала Южная Каролина. Она стала инициатором этого самого трагического периода американской истории. В декабре 1860 г. на собрании представителей штата был принят ордонанс об отделении, гласивший, что «союз, существующий между Южной Каролиной и другими штатами» расторгается»⁴⁴. В январе-феврале 1861 года из Союза вышли еще семь рабовладельческих штатов: Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана, Техас, Теннесси. Чуть позже-еще три: Арканзас, Виргиния и Северная Каролина. Территория одиннадцати отделившихся штатов составляла 40% территории прежде единой страны⁴⁵. В феврале 1861 г. состоялось провозглашение Конфедерации южных штатов Северной Америки. В конституции Конфедерации рабство признавалось законным не только на территории Конфедерации, но и во всех территориях, которые присоединятся к ней. В преамбуле говорилось, что права штатов признаются как права суверенных независимых государств. При этом штатам не предоставлялось право свободного выхода из Конфедерации⁴⁶. А. Линкольн, вступая в должность президента, не признал права на сецессию. Он сказал, что «ни один штат... не может выйти из Союза». Он, вероятно, считал, что объявление сецессии — одна из акций южных штатов, подобных тем. которые имели место и раньше. Поэтому его инаугурационная речь не содержала резких выражений. Линкольн говорил: «Мы не враги, но друзья. Мы не должны быть врагами... Разделение США на две половины противоестественно и не может быть долговременным»⁴⁷. Однако 12 апреля 1861 г. между Севером и Югом началась четырехлетняя кровопролитная Гражданская война.

В последние десятилетия американская историография начала перемещать исследование конфликта между Севером и Югом в сферу ментальных понятий и в качестве одной из наиболее приемлемых интерпретаций получило объяснение в терминах цивилизационного конфликта. Так, разработчик «новой политической истории» Соединенных Штатов М. Холт считает, что более значительным был конфликт в сфере культуры, нежели борьба идеологий. Идеологии, как известно, являются наименее опосредованным выражением социально-экономических интересов. Республиканская партия, полагает Холт, должна стать политической силой, с помощью которой реформаторы Севера вознамерились распространить свои культурные нормативы на всю американскую нацию. Демократическая партия объединяла всех тех, кто сопротивлялся культурному вторжению новоанглийского пуританизма, т.е. сторонников сецессии⁴⁸.

Факты, однако, свидетельствуют о том, что в основе американского сепаратизма лежали экономические и политические интересы основных слоев американского общества. В первые десятилетия XIX в. существовал политический союз между плантаторами Юга и фермерами Запада. «И те и другие были заинтересована в экспансии на Запад»⁴⁹. Стойкое и непреклонное отношение к луизианскому вопросу проявилось только в Новой Англии. Однако уже во время покупки Луизины южане более, чем северяне, были заинтересованы в движении на запад от Миссисипи. Северяне еще имели для заселения старый Северо-Запад, тогда как штат Теннесси уже граничил с великой рекой. «Будущее маячило впереди великой угрозой»⁵⁰.

Главным стимулом продвижения в Сибирь, — если оставить в стороне задачи обороны — были меха, имевшие огромный спрос как внутри страны, так и на внешнем рынке. Сопутствующим следствием меходобычи было стремление узнать, возможно ли достичь Китая, где меха пользовались наибольшим спросом, восточным путем¹. То, что предпринимались многочисленные попытки — по крайней мере англичанами — открыть северный морской путь в Китай, известно доподлинно. В середине XVI в. в русских прибрежных водах Ледовитого океана начала свои торгово-промысловые операции искавшая северо-западный проход в Китай английская «Московская компаниям—так стала именоваться возглавлявшаяся Каботом «Компания купцов-авантюристов» после появления английских мореплавателей у берегов Московского государства и установления с ним торговых отношений»². «После открытия Америки, — пишет Р. Г. Скрынников, — и освоения испанскими и португальскими мореплавателями океанских путей в Индию и Китай англичане начали энергичные поиски проходов на Восток через северные моря <...> Первые английские мореходы, посетившие Москву, сумели заинтересовать Ивана IV перспективой открытия кратчайших северных морских путей в Китай и Индию»³. Англичане пытались овладеть пушно-меховым промыслом Сибири задолго до того, как предприняли сколько-нибудь основательные действия в этом отношении в Северной Америке⁴.

Экспансия мехового фронтира в Сибири и в Северной Америке происходила более или менее одновременно. Это объяснялось сходством — почти идентичностью — ареалов меходобычи, почти равнозначной (трудно)доступностью, аналогичными способами транспортировки мехов и предметов обмена, общими или однотипными рынками сбыта и, наконец, наличием общего — хотя и не равного по значению — финансиста (Англия, Голландия).

В Северной Америке все факторы (объективные и субъективные) действовали в одном направлении: создать поприще для экспансии капитализма, не обремененного пережитками прежних экономических укладов и условностями «старой» Европы. Капитализм в Америке начинался сразу. Это была эстафета. Точкой отсчета американского старта (take-off) был самый «продвинутый» европейский уровень и в области производственных отношений, и в технологиях, и в сфере ментальности.

«Подвижная граница» делала американцев хищниками, но она не сделала их лодырями. Щедрая природа приучила их к мысли, что меньшим количеством труда можно получать большую прибыль. Это убеждение приобрело свойства «хозяйственного императива». В Европе у предпринимателя под рукой всегда была «резервная армия труда». Он мог получать прибавочную стоимость, увеличивая долю переменного капитала. В Америке, и тем более на Западе, такая возможность отсутствовала. Фермеру и иному предпринимателю, еще до того, как исчезла возможность постоянно перемещаться на новые земли, приходилось часть прибавочного продукта превращать в постоянный капитал, т.е. повышать органическое строение капитала. Фермер мог оставаться непосредственным производителем (что ни в коей мере не исключало применения наемного труда), но благодаря увеличению объема прибавочного продукта и вследствие увеличения суммы овеществленного капитала его прибыль увеличивалась, и он мог осуществлять уже не простое, а расширенное товарное производство, его накопление превращалось в капиталистическое. Изживание черт «придатка» и «периферийности» наглядно выражалось в том, что на Западе средняя норма прибыли (т.е. и в аграрном, и добывающем, и промышленном секторах) была выше, чем на Востоке, не говоря уже о Европе. При оценке динамики первоначального американского капитализма следует, конечно же, иметь в виду громадную долю иностранных, в первую очередь английских, инвестиций.

Если для Америки Запад был основным направлением территориального расширения государства, то для России со времен Ивана IV главным направлением было западное, а затем еще и юго-западное. Людские и материальные ресурсы Россия использовала прежде всего на продвижение к западным и южным морским коммуникациям. Доминирующее значение ориентации России на запад нашло символическое выражение в перенесении столицы империи на крайний северо-запад, где она пребывала более двухсот лет. По сравнению с трехсотлетней историей американского продвижения на Запад и колонизации континента присоединение Сибири — с учетом колоссальных пространств и физических возможностей их преодоления — было едва ли не единовременным актом. В дальнейшем России не пришлось прилагать сколько-нибудь значительных усилий (по крайней мере, до конца ХГХ в.), чтобы оборонять эту территорию, и еще меньше внимания Россия обращала на ее хозяйственное развитие.

В истории русского продвижения на Восток и американского — на Запад можно выделить несколько «фронтальных прорывов». В отношении Сибири — это само «покорение», выход в течение нескольких десятилетий к Тихому океану, второй «прорыв» — столыпинские переселения и, наконец, — уже в советское время -создание угольно-металлургической и энергетической базы на востоке страны. В отношении американского Запада — это колонизация Северо-Западной территории в первые десятилетия XIX в. и экспансия плантационного рабства, пересечение континента и заселение Тихоокеанского побережья и, наконец, реализация гомстед-акта.

Сибирь — от Ермака до сегодняшнего дня, даже до неопределенного будущего — сохраняет колониальные черты. Ее положение как колонии в экономическом смысле имеет тенденцию превратиться в статусное. При этом необходимо разделять южную зону Сибири, где климат более или менее сходен с европейским, где возможно рентабельное сельскохозяйственное производство, где существуют крупные города — культурно-научные, торгово-финансовые центры с развитой и диверсифицированной экономикой, и Сибирский Север, который, как и Аляска и Канадский Север, никогда не станет местом постоянного и массового притока населения, который в силу природных условий останется источником сырья и ареалом обитания коренных народов. Но и Север путем осуществления специальных мер федерального правительства должен преодолеть свое колониальное положение, хотя бы в том, что касается уровня жизни населения (как Аляска по закону 1971 г.).

Геополитическое значение Сибири с течением времени усложнялось тем, что в комбинацию с географий и политикой стала входить проблема этносов. К настоящему моменту положение Сибири в глобальном пространстве актуализируется в этногеополитической проблематике. В этой связи можно высказать предположение: хотя уже существуют весьма убедительные данные этнологии, что в Сибири, если иметь в виду «старожилов», продолжался процесс антропогенеза, Сибири свойствен иной антропологический субстрат даже по сравнению с центральной Россией, не говоря уже об Америке; ассимиляция имела, в частности, следствием образование субэтносов.

Наряду с социально-экономическими факторами в русском движении на восток и в характере жизнедеятельности в Сибири зримо проявился фактор социокультурный. Считается, что важнейшие изобретения (огонь, лук, ткацкий станок, колесо, одомашнивание растений и животных) были «однократными» и повсеместно распространились, так как существовала готовность принять эти «полезные» вещи. Для обозначения этого явления в последнее время применяется термин «диффузия стимулов». Иначе обстояло дело с распространением новых идей, которые не воспринимались давно сложившимися и развитыми культурами. Вторжение основ и принципов иной культуры блокировалось специфическими факторами общественного бытия, составлявшими не только социальную систему, но и целостную культуру. Эти специфические факторы отнюдь не были аномалией, но определяли то, что теперь называется асинхронным типом развития. Невосприимчивость к трансформациям и нововведениям обусловливалась глубокой укорененностью в народной массе вековых ценностей, которые не могли поколебать ни расширившиеся социальные возможности, ни трансплантируемые извне новшества. Традиция оказывалась сильнее новаторства.

В России и в новейшие времена продолжало господствовать представление, что освоить территорию — значит заселить ее людьми, даже если это зона вечной мерзлоты. Странным образом не принималось во внимание то, что, полезные ископаемые — ресурс, невосстановимый абсолютно. Город, построенный для разработки месторождения, оказывается в худшем положении даже по сравнению с неказистыми строениями РАК. Трудно отрешиться от мысли, что, наряду с идеологической эйфорией сыграла свою роль знакомая примитивная мифологема о том, что российское богатство будет прирастать Сибирью, мифологема примитивная не только пространственно, но и экономически: она обосновывала потребительское отношение к Сибири, сырьевой характер ее экономики. Прежде был ясак, теперь сырье. Просто промышленность, тем более добывающая, обеспечить городу жизнеспособность не может. Город — это также и торговый, транспортный, финансовый и иной центр. Если этого нет, город превращается в факторию, которая при отсутствии контрагента погибает. Сходство Сибири и американского Запада скорее функциональное, нежели морфологическое. Сходство не может определяться только наличием идентичных элементов. Функциональное значение явления определяется не просто наличием сходных элементов, а способом их сочетания между собой, и, следовательно, может быть не просто другим, но и противоположно направленным. Так, вложение капиталов в колониальную экономику при одних условиях становится фактором развития и процветания, при других — ведет деградации и упадку.

На российском «рубеже» подданническая идентичность сохранялась и даже обострялась, на американском «фронтире» привязанность к оставшимся за спиной атрибутам государственности ослабевала, прежняя идентичность затуманивалась, становилась расплывчатой.

В механизме стимулов или реакций при движении евро-американцев на запад и русских на восток религиозный фактор играл заметную роль, но едва ли следует считать, что религия даже в отдельные периоды представляла собой первичный институт. В отношении Сибири попутно можно высказать предположение о наличии языческо-христианского синкрезиса, причем языческое иногда доминирует, а христианское становится оформлением. «Сибиряки, — писал П. А. Кропоткин, — вообще побаиваются языческих богов. Они не очень высоко ставят их, но так как считают их способными на всякую пакость, то предпочитают лучше не ссорится с ними». Поэтому оказывают им знаки внимания³. Американский Запад и Сибирь благодаря отсутствию регламентирующих правил государства и условностей «цивилизованной» жизни, налагавших многочисленные табу, становились прибежищем специфических религиозных практик — мормонства и хлыстовства.

В Сибири узнается не то «начало высоких и мятежных дней», а символически угадывается роковое предзнаменование в личности сибирского хлыста Г. Распутина. Рожденный и выросший среди этой первобытности, он стал духовной опорой династии, деградировавшей физически и морально на истощенной почве русского самодержавия. Когда-то давным-давно Давид Юм обратил внимание на значение «свежей почвы» не только в природе, но и в сфере духовной жизни человечества. «Искусства и науки, — писал наблюдательный англичанин,—подобно некоторым растениям, требуют свежей почвы; и как бы богата ни была земля и как бы ни поддерживали вы ее, прилагая умение или проявляя заботу, она никогда, став истощенной, не произведет ничего, что было бы совершенным или законченным в своем роде»⁶.

И американский Запад, и Сибирь требовали включения особых адаптивных механизмов, механизмов выживания. Но для жизни в Сибири нужен был намного более мощный адаптивный ресурс.

Главный фактор, обусловивший коренные различия социально-экономической эволюции Сибири и американского Запада, заключался в том, что Сибирь очень долгое время оставалась в стороне от влияния промышленной революции. Промышленная революция в Европе (Англии) на Сибирь не повлияла.

Российская колонизация была преимущественно моноэтнической (украинцы и белорусы в социально-культурном плане не очень значительно отличались от переселенцев-великороссов). В Америку прибывали люди разных национальностей и разных конфессий. Они были носителями резко отличавшихся друг от друга социально-культурных типов. Взаимодействие и взаимообмен разнородных культурных потенциалов в «плавильном котле» стимулировали социально-экономическую динамику.

Основное различие между Сибирью и американским Западом состоит в разных природно-климатических условиях и географическом положении; другое — в базовых основаниях движения на новые территории.

А. Мэхэн настойчиво подчеркивал значение «торгового мореходства» для благосостояния метрополий и колоний⁷. В отличие от связей Европы с Америкой, связи центральной России с Сибирью в силу географических условий встречали большие препятствия. Понятно, что это не могло не оказать существенного влияния на заселение и экономическое развитие отдаленного края. Русская колонизация восточного направления пошла в места еще более неблагоприятные, нежели сама метрополия. «Англия, — писал А. Мэхэн, — получила от природы лишь очень немного...». За пределами своих границ ее народ «нашел земли более приятные и более богатые, чем его родина»⁸.

Уникальная одноразовость каждого конкретного явления отнюдь не означает того, что оно не может иметь сходств с другим уникальным и неповторимым явлением. Например, знаменитое освоение целинных и залежных земель имело место только в Советском Союзе. Но это уникальное явление имеет несомненное сходство с хищническим распахиванием американских прерий, сходным был и результат такого хозяйствования: эрозия, суховеи и пыльные бури.

Нельзя повторить чужой опыт. Многочисленные примеры показывают, что попытки копировать то, что было где-то и когда-то, оказываются деструктивными. Деструкция является следствием того, что условия, в которых эксперимент мог бы иметь успех, утрачены безвозвратно. Никакого «сибирского фронтира» быть не может, потому что «фронтира» больше не будет нигде и никогда.

Крупномасштабная колонизация Сибири началась тогда, когда в международном разделении труда сельское хозяйство отходило на второй план. По этой причине Сибирь не смогла занять места сколько-нибудь сходного с местом американского Запада в международном разделении труда. Но значение источника первоначального накопления она продолжала иметь и в социалистическую эпоху.

Фронтир преодолевает свое «пограничное» (колониальное) состояние тогда, когда социальная среда, как основополагающая система воздействий на человеческие коллективы со свойственным ей набором интегративных функций, заменяет естественную среду, и бывшие фронтирные регионы становятся частью метрополитенских районов. При этом ситуативность (например, конфликты по поводу распределения власти) в момент изживания фронтирных черт, т.е. изменение характера взаимодействия различных элементов социальной системы в сторону преобладания тех или иных элементов, становится не аномалией, а функцией самой социальной системы. Возникающая на новых территориях социальная организация не просто создает набор функций, а формирует иерархию функций, подчиненную доминирующему ключевому началу — культурному (ценностному), социальному, экономическому, политическому и т.д. При этом сохраняется функциональное единство культурного, социального и личностного уровней социальной организации.

В отношении Сибири еще предстоит определить, происходит ли здесь процесс формотворчества с возникновением чего-то нового, или мы имеем дело с монотонно повторяющимися явлениями или даже с процессом деградации.

«...Физическая мобильность, — писал Р. А. Биллинггон, имея в виду американский фронтир, — это лишь проявление социальной мобильности»⁹. Применительно к американскому фронтиру этот вывод выглядит бесспорно. Но об его универсальности не может быть речи. Если миграция стимулируется искусственно или, тем более, является принудительной и направляется в регионы неблагоприятные в природно-климатическом отношении, или с неразвитой инфраструктурой, то вместо социальной мобильности может иметь место деградация и в лучшем случае возвращение мигрантов. Даже в последнем случае физическая мобильность является тупиковой и в социальном отношении скорее деструктивна, нежели продуктивна, т. к. приводит к застойности в районах исхода и вместо «предохранительного клапана» — неважно действует он вообще или нет — возникает дополнительный фактор социального напряжения.

При попытках советской историографии идентифицировать аграрную эволюцию в Сибири с американским или прусским путем случалась путаница: уровни развития смешивались с типами. При этом не учитывалось, что при наличии одного из главных исходных условий аграрно-капиталистической эволюции американского типа (отсутствие помещичьего землевладения), исторически этот тип не всегда реализуется с безусловной необходимостью, так как многое зависит от места данного аграрного сегмента в международном разделении труда.

Колонизация американского Запада происходила в русле функционирования классической экономики, когда в иерархии мировых центров влияния лидирующая роль принадлежала Великобритании с весьма быстрым переходом этой роли к самим Соединенным Штатам. Сравнивая хозяйственное развитие Сибири и американского Запада, можно говорить о «географической диверсификации стилей экономической деятельности». Американскому Западу свойственна глубокая интеграция в систему мирохозяйственных связей. Россию — если следовать схеме Им. Валлерстайна — можно отнести к мировой периферии, а Сибирь к «пограничным» (маргинальным) ареалам.

На Западе бинарная система «метрополия-колония» была саморегулирующейся системой, у нас — это система, которую регулировали.

Громадное влияние на темпы, массовость и сам характер движения и освоения имел культурный фактор в широком его понимании. Переселенцы на американском Западе и в Сибири несли с собой различные технологии, включавшие не только овеществленные средства взаимодействия со средой (оружие, орудия и механизмы производства), но и культуру в целом (трудовую этику, агротехнические приемы и т.д.).

Американский Запад колонизовали бывшие производители, вытесненные из европейского аграрного сектора экономическим прогрессом. Русский крестьянин, не наблюдавший сельскохозяйственного прогресса на старом месте, не мог прогрессивно вести хозяйство на новом месте. На американском Западе даже при первоначальном хищничестве и экстенсивности использовались более или менее современные орудия, позволявшие экономить человеческий труд. Период экстенсивности был сравнительно недолгим. Стремление к увеличению объемов производства влекло за собой массовое употребление сельскохозяйственной техники.

Это движение — русских на восток и американцев на запад — было не только движением людей в пространстве и расширением хозяйственных укладов; оно представляло собой также экспансию универсальных культурных систем: религии, языка, форм сознания и восприятия мира.

В 1816 г. главный издатель русского периодического издания «Дух журналов», анализируя статью американского коммерсанта П. Добеля, в которой тот описывал свое путешествие по Камчатке и Сибири, приходил к выводу, что Сибири не хватает «двух главных средств: населения и капиталов»¹¹.

В Сибири на протяжении всей ее истории доминировали черты общества «с технологиями добычи». В конце XIX — первые десятилетия XX в. достаточно отчетливо проявились черты «общества с аграрно-ремесленными технологиями» и, наконец, в 30–70-е годы XX столетия произошел резкий рывок к «обществу с индустриальными технологиями», с последовавшим затем откатом назад.

В Сибири всегда не хватало населения и капиталов. Теперь к этому прибавилось еще одно обстоятельство. Видные специалисты в области экономики Сибири П. В. Евсеенко и В. В. Кулешов указывают на факторы, определяющие место Сибири: «...В настоящее время в Сибири, потерявшей привлекательность, фактически затормозилась реализация базовых процессов, определяющих характер и масштабы развития этого региона в первую очередь потому, что из нее уходит государство»». М. К. Бандман считает, что сырьевые ресурсы вдоль Транссиба оказались исчерпанными; в 70–80 годах XX в. вдоль Транссиба происходило завершение создания хозяйственного пояса и началось формирование нового широтного промышленного пояса в пределах Сибирского ближнего Севера¹². Очевидно, что дальнейшего развития этот процесс не получил.