В. виндельбанд история новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками

Вследствие этого постоянного соприкосновения с опытом Кант оставался свободным от школьного педантизма, в который в это время в Германии впало большинство его сотоварищей по специальности. Язык его в этих небольших произведениях отличался изяществом, живостью, свежестью и, по большей части, большим остроумием. Это — essuys12 в английском жанре, причем нужно заметить, что именно в эти годы Кант усердно и основательно занимался английской литературой и рекомендовал ее устно и письменно своим слушателям, точно так же, как произведения Руссо, которого очень почитал. Даже специальные философские сочинения, относящиеся к этому времени, носят на себе те же особенности и то же стремление стать свободным как от школьного языка, так и от школьного образа мыслей. «Ложное мудрствование в четырех фигурах силлогизма». «Опыт введения в философию понятия отрицательных величин»,. «Единственно возможное основание для доказательства существования Бога», «Исследование степени ясности принципов естественной теологии и морали», нравственно-эстетический опыт «Наблюдения над чувством прекрасного и. возвышенного»13 — все эти сочинения, написанные и напе-. читанные одно за другим, служат также многочисленными: доказательствами освобождения кантовского ума от уз старинного образа мыслей и способа изложения.

Между тем академическая карьера человека, пользовавшегося уже таким глубоким уважением как в самом Кенигсберге, так и за его пределами, шла необыкновенно неудачно. Первая освободившаяся кафедра по желанию русского генерала, правившего в 1758 году в Кенигсберге, была замещена другим лицом. От кафедры теории поэзии, предложенной философу в 1762 году, он отказался, а полученное им в следующем году плохо оплачиваемое место помощника библиотекаря лишь в незначительной мере могло заменить ему кафедру. Лишь в 1770 году Кант одновременно получил приглашение в Эрланген и Йену, но раньше, чем он принял одно из них, последовало его назначение ординарным профессором в самом Кенигсберге. Сочинение «De mundi sensibilis atque intelligibilis form a et principiis» не только послужило диссертацией для получения этой должности, но, в известном смысле, представило его новую, тем временем созревшую философию и, вместе с тем, ознаменовало начало новой эпохи в философском мышлении.

Великие духовные перемены, происходившие в философе в продолжение второй половины семидесятых годов, коснулись если и не его характера, то внешней манеры высказываться и, во всяком случае, способа изложения его сочинений. Легкий, изящный поток его речи становится скованным, ее свежесть и наглядность, ее искрящийся юмор уступают место сухой деловитости, обстоятельности и пространности, тщательно обдуманному языку со множеством ограничительных оговорок, со вставленными друг в друга предложениями, и лишь время от времени встречается тяжеловесное выражение, полное пафоса и достоинства. Во всем существе Канта в этот период обнаруживается строгая и суровая серьезность, ригористический взгляд на жизнь: из остроумного доцента, легко и охотно вращавшегося в обществе, он превратился в размышляющего в одиночестве профессора. Отныне вся его жизнь была посвящена развитию и академическому преподаванию его собственной системы.

В 1778 году он отказался от приглашения в Галле и до конца своей жизни оставался в Кенигсберге. Скоро получили широкую известность его лекции, носившие на себе отпечаток силы, стремления действовать на слушателей не мертвым академическим преподаванием, а призывом к самостоятельному мышлению; и в городе, и в университете он стал знаменитостью. Последние десятилетия жизни Канта невольно поражают мирным, скромным величием. Всем известная правильность в его образе жизни и в распределении занятий, проистекавшая из его удивительного высокого сознания долга, давала ему возможность соединять громадную работу над философскими сочинениями и внимательное исполнение академических обязанностей с приятным, но заключенным в тесные рамки, общением с окружающими его людьми. Он не был женат и очень высоко ценил дружбу, причем искал друзей не столько среди своих сослуживцев, сколько в других сословиях. Именно вследствие этого Кант обладал той чуткостью по отношению к практической жизни и тем знанием действительности, которые таким удивительным образом соединяются в его характере и сочинениях с мудростью философа. Чрезвычайная любезность, которую он обнаруживал в этом общении с людьми, изменяли ему лишь в тех случаях, когда на сцену выступали сознание своего долга и великой жизненной задачи или то упрямство педанта, которое, в виде оборотной стороны этой добродетели, постепенно развилось в нем, подобно тому,

как в старости черты лица делаются острее и жестче, и о котором сохранилось много анекдотов. Удивительная последовательность, величайшее самообладание, полное подчинение своей деятельности раз поставленным целям, железная твердость в заполнении своей жизни выработанными принципами, — все эти черты делают характер Канта таким же сильным, каким был и его ум. Этот характер может служить доказательством того, что нет истинного величия умственной силы без величия воли.

Только один раз было нарушено спокойное течение жизни Канта, столь глубокой по своему внутреннему содержанию, когда после смерти великого короля, которому он, как дань искреннего уважения, посвятил свою «Естественную историю неба», при его преемнике начался один из тех припадков насильственного насаждения сверху религиозного духа, которые время от времени, в связи с переменой правителей, нарушали спокойный ход прусской политической жизни. Система строгой цензуры, введенная министерством Вельнepa, затронула Канта не только в плане приостановки публикации его религиозно-философских сочинений, но и тем, что королевским указом ему и его товарищам было запрещено преподавать с кафедры его философию. Кант глубоко переживал из-за этих притеснений, но переносил их с мужественным достоинством. Когда с новой переменой правления в 1797 году был снят этот запрет и уничтожены его последствия, на нем лежал уже отпечаток старости. С этого года он вынужден был отказаться от чтения лекций. Разрушенное могучей умственной работой, стало хиреть его тело, вместившее в себя величайшую из философий. Еще долгие годы влачил он печальное существование, пока, наконец, 12 февраля 1804 года не наступила смерть.

С 1770 года писательская деятельность Канта, за исключением незначительных отступлений, была посвящена исключительно систематическому изложению учения, развитие которого составило работу всей его жизни, и которому он сам дал имя критической философии. Диссертация, представленная на соискание должности ординарного профессора, заключала в себе изложение только одного, хотя одного из самых значительных принципов этой философии. Прошло еще целое десятилетие, прежде чем Кант был в состоянии обнародовать теоретическое основание своего учения в

фундаментальном труде. «Критика чистого разума»: — главная книга немецкой философии, появилась в 1781 году. Два года спустя Кант изложил объяснение и защиту этого сочинения в своих «Пролегоменах ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука» . Это было необходимо, ибо изложение «Критики чистого разума» было так трудно, употребление терминов в ней в некоторых отношениях так неопределенно, содержание мыслей так колоссально, а противоречие между разнообразными представленными в книге мыслительными процессами так неразрешимо, что многочисленные недоразумения и сравнительно малый ее успех приходится приписывать не одному лишь недоброжелательству школьных философов. Когда таким образом был возбужден интерес публики к новому учению, в 1787 году появилось второе издание «Критики...», с которого печатались все последующие издания. Многочисленные изменения, вошедшие при этом в книгу, замеченные сначала Шеллингом и Якоби, и затем еще более подчеркнутые Шопенгауэром и Розенкранцем, подали повод к широко распространенному спору о преимуществах того или другого издания. На самом деле, существенные различия между обоими изданиями сводятся к тому, что некоторые из числа многих сплетающихся между собой рядов мыслей, обработке которых посвящен этот труд, во втором издании отмечаются с заметно более сильным акцентом, чем в первом. Но все упреки, будто Кант впоследствии отступил от духа первого издания, не имеют основания, потому что все без исключения акценты, наиболее резко расставленные во втором издании, слегка обозначены и в первом. Из этого несомненно следует заключить, что у самого Канта после появления первого издания эти мысли получили характер большей определенности, чем раньше. Но удивляться этому может лишь тот, кто приступает к «Критике чистого разума», ожидая найти в ней вполне законченную, совершенно согласованную в своих частях и готовую систему. Подобное ожидание оправдывается здесь меньше, чем в каком бы то ни было другом сочинении всемирной литературы. Именно то, что эта книга, одновременно разрабатывает все направления новой философской мысли, не приходя ни к какому точно сформулированному выводу, исключающему всякую другую мысль, я делает «Критику чистого разума» единственным в своем ро-

де произведением и вместе с тем является причиной ее громадного исторического влияния.

Второму изданию «Критики чистого разума» предшествовали другие труды, в которых Кант начал прилагать свои принципы к специальным задачам философского познания. В 1785 году появились «Основы метафизики нравственности», через год — «Метафизические начала естествознания». Позднее, в 1788 году, вышла в свет «Критика практического разума», в 1790 году полемическая статья против Эбергарда и самое главное из сочинений Канта, наиболее важное для понимания всего его миросозерцания — «Критика способности суждения». В 1793 году Кант опубликовал «Религию в пределах только разума» — сочинение, состоящее из четырех статей религиозно-философского содержания, а в 1797 году — «Метафизику нравов» (в нее вошли два труда: «Метафизические начала учения о праве» и «Метафизические начала учения о добродетели»), уже отразившую стареющий ум автора, так же, как и статьи, относящиеся к 1798 году и вышедшие под общим заглавием «Спор факультетов». К этим главным трудам примыкает целый ряд в высшей степени важных маленьких статей, которые отчасти появились в разных журналах при жизни автора, отчасти были напечатаны после его смерти. Здесь мы упомянем преимущественно об историко-философских работах, потому что по своему содержанию они непосредственно не примыкают ни к одному из упомянутых главных трудов. Сюда относятся «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане», «Ответ на вопрос, что такое Просвещение», вышедшие в свет в 1784 году, а также «Предполагаемое начало человеческой истории» 1786 года и две статьи девяностых годов «Конец всего сущего» и «К вечному миру».

§ 58. Философское развитие Канта

Достаточно уже было бросить взгляд на темы, ставшие предметом писательской деятельности Канта, чтобы убедиться в универсальности его философских интересов, обусловливающей его первенствующее значение в истории новой философии. Но кто возьмет в руки хоть одно из его великих сочинений, тот непременно удивится полноте воззрений, на которые он опирается при рассмотрении отдельных вопросов и между которыми он старается установить правильное соотношение. Но при этом на первом плане стоят вовсе не исторические сопоставления. Канту очень далеко до той учености, что позволяла Лейбницу во всеоружии приступать к осмыслению каждой отдельной проблемы. И если кто захочет найти у Канта слабую сторону, то ему следует искать ее в недостатке научного знания истории его собственной науки, и особенно истории античной философии. Но именно тем-то и доказывается широта ума Канта, что, опираясь лишь на отрывочные свидетельства и следы влияния философских систем прошлого в современной ему литературе, он все-таки был способен уловить суть образа мыслей его предшественников, пытавшихся решать ту или иную проблему, и самостоятельно воспроизвести ход их рассуждений. Но именно потому, что каждый из этих тезисов Кант выстраивает заново, как бы от себя, его собственная мыслительная работа является самой сложной и запутанной из тех, что только представляет история философии. Каждое направление новой философии есть неотъемлемая составная часть его системы, и этим обусловлено то великое разнообразие толкований — зачастую диаметрально противоположных, — которые давались его учению позднейшими мыслителями. С этим связано также и следующее обстоятельство: того, что мы называем его собственной системой, в юности у Канта не было. Более того, ни малейшего намека на нее нет и в его первых произведениях. Она созрела лишь в сравнительно позднем возрасте, на той стадии его философского развития, когда в его уме тесно переплелись и ярко проявились самые разнообразные направления мысли, которые он неспешно, со свойственной ему спокойной силой самообладания, освоил и продумал. Поэтому-то нельзя понять собственную систему Канта, если не принять во внимание ход его развития, а для того, чтобы понять это развитие, следует, в свою очередь, не считая его простым и прозрачным, заранее согласиться с тем, что оно было в высшей степени многосторонним и сложным. Это развитие является повторением докантовской философии, но в совершенно оригинальной форме. Документы, находящиеся в сочинениях, в переписке и в заметках Канта (особенно в заметках в его тетрадях с лекциями и собственных

книгах) и облегчающие понимание хода его философского развития, при всей своей сложности отличаются такой фрагментарностью, что историю его мыслительных поисков можно воспроизвести лишь предположительно, да и тогда исследователю придется лишь проложить свою собственную стезю среди тех различных путей, какими шли к пониманию Канта его толкователи.

Кант называет свое собственное позднейшее учение критицизмом и этим самым выдвигает на первый план его гносеологическую направленность, но на самом деле оригинальность его системы заключается не в отношении к вопросу о теории познания вообще, но скорее в его новой постановке, которая влекла за собой совершенно новый метод его решения. Вся философия XVIII века полна опытами в области теории познания, но, с одной стороны, они всегда подчинены методологической точке зрения на вопрос об истинном пути к философскому познанию, с другой, — принимают ряд предпосылок частью метафизического характера, частью же таких, которые касаются связи и сущности других наук. Сущность же развития Канта заключается в том, что он последовательно освободился от этих предпосылок и таким образом, в результате философского размышления, наконец нашел необходимую форму, свободную от них.

Для обыденного сознания наиболее распространенной из упомянутых выше предпосылок является тот наивный реализм, который полагает, будто познающему разуму противостоит мир самостоятельных вещей, которые нужно постигнуть, которыми нужно овладеть при помощи мышления, и что вопрос только в том, каким путем это может произойти всего вернее и правильнее. Ни эмпиризм, ни рационализм докантовской философии не могли освободиться от этой наивной метафизики, служившей основанием теоретической постановки вопроса о познании и вместе с тем представлявшей предпосылку, заранее определявшую его решение. Первый объяснял процесс познания воздействием вещей на разум, второй должен был, в конце концов, признать предустановленную гармонию, при помощи которой законы мышления и законы познавательной деятельности изначально приведены к тождеству. Таким образом, учения Локка и Лейбница в одинаковой мере основаны на этой предпосылке, и несмотря на все попытки найти между ними сере-

дину и преодолеть их односторонность, было принципиально невозможно выйти за пределы выработанных ими взглядов до тех пор, пока не удалось разгадать сущность этой предпосылки наивного реализма и выявить то решающее влияние, которое она оказывала на теорию познания. Данный вывод и сделал Канта критическим философом по преимуществу. То мгновение, когда Кант пришел к нему, и стало началом его собственного учения. Именно поэтому вывод этот был только целью и завершением его докритического развития, а начало его учения связано с другими, гораздо более специальными проблемами.

Среди отдельных предпосылок, которые принимала вся докантовская философия, одна сыграла роль фермента в процессе развития Канта — господствующее мнение относительно научного характера математики. Эмпирики и рационалисты в равной степени видели в математике идеал всякой доказывающей науки. Это воззрение и послужило тем основанием, которым руководствовался эмпирический скептицизм в лице Юма, обращая свою беспощадную критику на остальные науки. Это же воззрение было той предпосылкой, под влиянием которой рационализм, от Декарта до Вольфа, непрерывно работал над построением «геометрического метода» философии. Если Кант в своих философских занятиях впадал в этот рационализм, если он также привык смотреть на тождество математического и философского методов, как на нечто само собой разумеющееся, то первый толчок к самостоятельному развитию должен был возникнуть в тот момент, когда он при решении какого-нибудь вопроса осознал принципиальную разницу между математическим и философским подходами к одной и той же проблеме. Математические и метафизические теории ранее всего вступили между собой в состязание именно в натурфилософии, в области первых самостоятельных работ Канта, и взаимоотношения этих наук тем скорее должно было стать для него предметом исследования, что тот философ, которого он привык ценить выше всех, и тот великий представитель математической натурфилософии, которому он всего больше удивлялся, казалось, в самых важных вопросах находились в неразрешимом противоречии друг с другом.

Поэтому-то, если Кант уже и в самом первом своем сочинении заметил разницу между результатами математиче-

ского и философского рассмотрения природы (он нашел, что живые силы должны быть изгнаны из математики, чтобы занять свое место в природе и ее метафизическом рассмотрении), то это получило еще большее значение, когда для Канта стало ясно, что Лейбниц и Ньютон заняли и должны были занять диаметрально противоположные позиции относительно проблем пространства. Когда он в своей «Физической монадологии захотел определить, каким образом сочетаются между собой метафизика и геометрия в натурфилософском исследовании, то сразу же пришел к выводу, что они находятся в противоречии. Метафизика, под которой Кант всегда разумеет лейбницевскую монадологию, отрицает бесконечную делимость пространства, существование пустого пространства, воздействие на расстоянии, а математическая натурфилософия во всех этих вопросах утверждает противоположное. Пытаясь преодолеть это несоответствие, Кант использует против Ньютона учение Лейбница о феноменальности пространства. Ньютоновское учение имело бы неоспоримый характер, если бы пространство было абсолютной деятельностью и субстратом телесного мира и вследствие этого законы пространства определяли бы также и внутреннюю сущность всего телесного. Если же, напротив, пространство есть лишь продукт монад, составляющих тела, то пространственные законы имеют значение для способа явления всего телесного, но не для метафизической сущности тел. Таким образом в представлении Канта лейбницевская метафизика одерживает победу над учением Ньютона, а последнее, вследствие признаваемого Кантом различия между действительным телом и пространством (этот тезис непосредственно направлен против основного положения картезианской натурфилософии), ограничивается областью внешней, то есть лишь способом явления тел. В то время как для Ньютона пространство представляет собой нечто абсолютное, Кант вслед за Лейбницем видит в нем нечто относительное и старается обосновать этот взгляд, как в «Новой теории движения и покоя», так и с помощью эмпирических соображений.

Таким образом, в этих сочинениях Кант до известной степени разграничивает области математики и метафизики с точки зрения их предмета, причем следует обратить большое внимание на то, что это разграничение идет по линии,

которую провел Лейбниц между метафизической сущностью тел и их пространственной формой явления. Но более ценной, чем проницательность, позволившая Канту заявить об этом существенном различии между обеими науками, является открытие им в последующие годы формального и методологического различия между ними. В этом отношении очень важно, что уже в первом сочинениями Канта, касавшемся теории познания и в общем твердо придерживавшемся лейбнице-вольфовского школьного взгляда на метафизику, вместе с тем заметно влияние человека, который более других восстал против господства геометрического метода в Германии. Когда Кант писал «Новое освещение первых принципов метафизического познания», он хотя и руководствовался основными понятиями вольфовской онтологии, но делал это так, что данные понятия постоянно рассматривались в свете критики Крузия. Кант продолжает начатое Крузием различение реального основания и основания познания; и если впоследствии он и высказывал суждения, прямо противоположные Крузию, все же влияние на него этого философа вполне очевидно. Как и Крузий, Кант видит задачу философии в познании действительности, и, ведомый своим интересом к действительности, который сказывался в натуралистическом направлении его ума и все живее обнаруживался в его сочинениях этого времени, он все больше и больше становится в оппозицию к школьному рационализму, который выводил свои представления о метафизической деятельности из логических понятий возможности и невозможности. Этот смысл и имеет то обстоятельство, что он в своей диссертации на право чтения лекций в университете Кенигсберга поставил на одну доску закон тождества и закон противоречия, сопроводив это объяснением, что невозможно выводить по схеме вольфовской онтологии высшее абсолютное бытие из «невозможности противоположного». Кант понял, что не может быть мышления, которое выходило бы за пределы абсолютной действительности и основание которого нужно было бы искать в логических отношениях. Он делает глубокомысленное замечание о бытии: «existit: hoc vero de modern el dixisse el concepissc suf/icit" В пределах этих характерных взглядов, уже слегка склоняющихся в сторону эмпиризма, Кант в своей диссертации на право чтения лекций еще придерживается той метафизи-

ки вольфовской школы, представителем которой был Кнутцен а именно: он еще убежден, что с помощью аналитического метода развития логических понятий вполне возможно воспроизвести в априорном знании действительность и ее причинную связь, и он еще твердо верит в возможность познания внешнего мира путем успешного логического мышления. Но раз Кант заметил известное несоответствие между реальностью и логическим обоснованием, он, «чтобы усовершенствовать метафизический метод», исследовал и другие отношения, существующие между действительными и логическими положениями. Ведь основной вопрос всякого рационализма сводится к тому, в какой мере и в каком смысле логическая необходимость составляет реальную необходимость. Другими словами: насколько с помощью логики можно понять реальность? Если Кант и вырос в рационалистическом убеждении в значении логических форм, то в его последовательном развитии это убеждение оказывается совершенно подорванным: не только изучение английских философов, но, в гораздо большей мере, собственная пытливая критика Канта способствовала его отчуждению от рационалистического предрассудка, и с течением времени привела к выводу о призрачности претензии рационализма на понимание мира посредством логического построения. Уже те логические воззрения, которые Кант изложил в 1762 году в маленькой статье «Ложное мудрствование в четырех фигурах силлогизма», имеют целью показать, что все действия над понятиями всегда лишь создают новые формальные отношения в существовавшем ранее содержании познания и никогда не заключают в себе и не могут прибавить ничего нового. В самой простой и совершенно самостоятельной, чисто логико-теоретической форме проскальзывает у Канта то самое воззрение, которое Бэкон и Декарт выдвинули против логического формализма схоластики, и это воззрение он обращает против того схоластического облика, который рационализм вновь принял в школе Вольфа. Здесь он уже провозглашает войну против этого логико-метафизического «колосса, голова которого вздымается до облаков Древности, а ноги сделаны из глины». Развитие этой мысли находится в сочинениях 60-х годов и, в конце концов, оно вполне последовательно приводит Канта к совершенно новому пониманию метода философии.

Всякая метафизика должна ответить на два основных вопроса. Один гласит: что существует? Другой — по каким законам действует существующее? Существование и причинность — два главных столпа всего нашего понимания мира. Поэтому, подойдя к критике метафизического метода, Кант спрашивает себя: каким образом ответ на оба эти вопроса может быть дан посредством логического анализа? Логическое рассмотрение знает лишь одно основание для заключения относительно существования — недопустимость противоречия. Поскольку дело касается конечных предметов, принцип непротиворечия выводится посредством заключений, основанных на причинной связи. Но как скоро дело касается абсолютного существа, остается лишь убедиться в логической невозможности мыслить его как не существующее. Таким образом Кант наталкивается на суть онтологического доказательства бытия Божия. Его новая позиция развивается в виде критики доказательств бытия Божия, завершившейся утверждением, что никаким путем невозможно «извлечь» существование из понятия — другими словами, что один лишь логический анализ не в силах доказать существование.