Век криминалистики

5. Токио, 1879 г. Врач миссии д-р Генри Фолдс изучает отпечатки пальцев на древних глиняных черепках. Идея Фолдса о проверке подозреваемых с помощью отпечатков пальцев, найденных на месте преступления. Предложения Фолдса полицейским управлениям Лондона и Парижа. Гробовое молчание в ответ.

В то же самое время, когда Уильям Хершел угасал в Хугли и писал свое столь же значимое, сколь и оказавшееся бесполезным письмо генеральному инспектору тюрем Бенгалии, в больнице Цукиджи, в Токио, работал врач-шотландец, доктор Генри Фолдс. Он преподавал японским студентам физиологию. Фолдс был человеком совсем другого склада, нежели Хершел. Воинствующий пресвитерианец, умный, полный фантазии, но одновременно холерик, обидчивый, эгоцентричный, своенравный и упрямый до ограниченности. Фолдс никогда не встречался с Хершелом, не слышал ни о нем самом, ни о его экспериментах в Индии. Но в письме, которое Фолдс послал в начале 1880 г. в Лондон в журнал «Нейчер» («Природа»), был такой абзац: «В 1879 г. мне довелось рассматривать несколько найденных в Японии доисторических глиняных черепков и я обратил внимание на отдельные отпечатки пальцев, которые, должно быть, остались на сосудах тогда, когда глина была еще влажной. Сравнение этих отпечатков с вновь сделанными дало мне повод заняться этой проблемой... Общий тип пальцевого узора не меняется в течение всей жизни, а следовательно, может служить для идентификации лучше, чем фотография».

С 1879 по 1880 г. Фолдс собрал массу отпечатков пальцев и изучил всевозможное разнообразие пальцевых узоров, образуемых папиллярными линиями. Сначала его заинтересовали только этнографические проблемы, в частности вопрос о том, существуют ли отличия линий в отпечатках пальцев у представителей различных народов. Позже он стал изучать вопрос, передаются ли по наследству узоры папиллярных линий. Затем случай навел его на один след, который отныне уже не давал ему покоя. По соседству с домом Фолдса через побеленную каменную стену перелез вор. Фолдсу, чье увлечение пальцевыми узорами было общеизвестно, сообщили, что на стене остались четкие следы испачканных сажей пальцев человека. Пока Фолдс изучал эти отпечатки, вора арестовали. Тогда Фолдс попросил у японской полиции разрешения отобрать отпечатки пальцев у задержанного. Но, сравнив пальцевые узоры, оставшиеся на стене, с пальцевыми узорами арестованного, он выяснил, что они совершенно разные. А так как отпечаток на стене должен был, естественно, принадлежать только вору (он перед этим споткнулся об остывшую жаровню), то Фолдс сделал вывод — арестованный невиновен. И оказался прав: через несколько дней был арестован настоящий взломщик. Для полной уверенности Фолдс взял отпечатки пальцев и у него. Теперь они полностью совпадали со следами на стене.

Богатая фантазия Фолдса заработала. А что, если на месте каждого преступления искать отпечатки пальцев преступника? Что, если таким образом можно будет изобличать воров и убийц?

Эта идея была воплощена в жизнь, когда произошла другая кража. В этот раз тоже позвали на помощь Фолдса, и он обнаружил на бокале отпечаток целой ладони. Случай этот натолкнул его на мысль, что для того, чтобы остался отпечаток, вовсе не обязательно чернить пальцы. Через выходные отверстия потовых желез, на кончиках пальцев выделяется жировой секрет, который оставляет отпечаток столь же четкий, как сажа или краска.

При всем том определяющую роль сыграл другой, прямо-таки невероятный случай.

Во время своих прежних исследований Фолдс в различных домах отбирал отпечатки пальцев слуг. Теперь он сравнил отпечатки, оставленные на бокале, с отпечатками, имеющимися в его коллекции. Результат поразил его, но факт оставался фактом: отпечатки на бокале полностью совпадали с пальцевыми узорами одного из слуг, отпечатки которого он отобрал ранее. Привлеченный к ответу слуга сознался.

Теперь у Фолдса не оставалось сомнений в том, что он открыл метод доказывания, который произведет революцию в работе полиции всего мира. Он увидел такую возможность применения отпечатков пальцев, о которой не догадался Хершел. Но Фолдс не удовлетворился этим. Хотя он не был полицейским, но после того, как случай однажды ввел его в мир полиции и преступлений, этого оказалось достаточно, чтобы его фантазия привела к открытиям, соответствовавшим выводам одного тяжелобольного человека в Хугли — Хершела.

Все свои наблюдения и выводы Фолдс изложил в письме, отправленном им в английский журнал «Нейчер». Он писал:

«Если на месте преступления обнаружены отпечатки пальцев, они могут привести к обнаружению преступника. Я уже дважды проверил это на практике. В судебно-медицинской практике отпечатки пальцев могут иметь еще и другое применение, например когда от изуродованного трупа остались неповрежденными только руки. Если узоры папиллярных линий были заранее известны, то у вас, без сомнения, будет доказательство более верное, чем злополучное родимое пятно в дешевых бульварных романах... У всех опасных преступников можно после вынесения им приговора отбирать отпечатки пальцев и хранить их. Если случится, что через некоторое время за вновь совершенное преступление будет арестован тот же преступник, но под другой фамилией, то путем сравнения отпечатков пальцев можно будет установить подлинное его имя... Основной тип пальцевого узора не изменяется на протяжении всей жизни человека и поэтому может служить лучшим способом идентификации, нежели фотография».

Журнал «Нейчер» опубликовал письмо Фолдса 28 октября 1880 г. Несколько дней спустя перекрестились пути двух людей, которые шли независимо друг от друга к идее использования отпечатков пальцев в целях идентификации и принесли ее в Европу с далекого Востока.

Статья Фолдса застала Хершела, вернувшегося к тому времени в Англию и медленно поправлявшегося на родине, в его доме в Литлморе. Прочтя сообщение Фолдса, Хершел страшно возмутился и тут же написал письмо в тот же журнал «Нейчер». В нем он сообщал, что задолго до Фолдса, а именно 20 лет тому назад, он отбирал отпечатки пальцев и использовал их в самых различных целях для идентификации. И лишь нерадивость его начальства да собственное нездоровье не позволили ему широко оповестить об этом. Вопроса об использовании отпечатков пальцев, найденных на месте преступления,— идеи, целиком принадлежащей Фолдсу, Хершел не касался.

Вполне можно понять чувства Хершела, когда он прочел известие о том, как кто-то за один год сделал открытие, над которым он сам трудился два десятилетия. Естественно также и то, что, заявляя о своем праве первооткрывателя, он вначале не обратил внимания на несомненно оригинальную мысль Фолдса. Во всяком случае, Хершелу в первую очередь важно было сослаться на свою собственную работу.

Для строптивой натуры Фолдса письмо Хершела, как только он узнал о нем, стало вызовом — вызовом человека, посягающего на его приоритет в этом открытии. Разве это его вина, что Хершел не довел свои наблюдения до сведения общественности, а промолчал? Это он, Фолдс, только он обратил внимание всего мира на отпечатки пальцев. Лишь он один...

Не теряя ни минуты, Фолдс решил вступить в борьбу, о которой Хершел и не помышлял. Фолдс решил вернуться в Англию, но еще до отъезда разослал повсюду письма, адресуя их знаменитостям того времени, с тем чтобы ознакомить их со своей идеей и закрепить за собой право первооткрывателя. Он пишет таким ученым, как Чарлз Дарвин. Он написал и британскому министру внутренних дел, а также шефу лондонской полиции Эдмунду Гендерсону, предлагая каждому из них свое открытие. Но никто из влиятельных лиц в лондонской полиции ему не ответил. Наконец через одного знакомого в Лондоне Фолдсу удалось узнать, что в Скотланд-Ярде, этом святилище лондонской полиции, его принимают за афериста.

Вслед за этим Фолдс шлет письма во Францию. Он пишет префекту парижской полиции Луи Андрие. Фолдс не мог знать, что Андрие меньше всех способен вдохновиться такого рода радикальными идеями. Еще менее мог Фолдс, отправляя свое письмо, предполагать, что Андрие после всего лишь двухлетней службы находится накануне своей отставки, а новый политик, на этот раз Жан Камекасс, готов сменить его на посту префекта парижской полиции и что тем самым будет открыт путь другой идее идентификации, для другого человека, о существовании которого Фолдс тогда и не подозревал,— для Альфонса Бертильона.