Листы бумаги для принтера:
Опись предметов, найденных на чердаке усадьбы «Медовый цвет» в июне 2...года.
1. Мебель — перечислены все предметы мебели, упомянутые в рукописи с полным описанием декора, рядом с каждым наименованием наклеены небольшие фотографии, сделанные под разными ракурсами.
2. Текстиль — описание и фотографии подушек, покрывал, драпировок и прочего.
3. Посуда — описания, размеры, фотографии.
4. Аксессуары — аналогично.
5. Книги — списки книг по категориям: художественная литература, литературоведение, путевые заметки, философия, сборники мифов и легенд, история, география, этнография и антропология, художесственные альбомы, фото-альбомы, ботанические каталоги, сборники географических и астрономических карт, периодические издания.
Куски ватмана:
1. Карандашный рисунок: лес после дождя. Отлично передан изменчивый свет, видно, что гроза только что кончилась.
2. Попытка изобразить какую-то комнату: высокие окна, потоки света, медальоны на стенах. Эскиз незакончен.
3. Рыцарь в доспехах на тяжелом коне.
4. Толпа в средневековых костюмах.
5. Рыночный прилавок: груда лука, за которой угадываются контуры фигуры продавца.
6. По всей видимости, этюд к большой картине: интерьер кабинета в мансардном этаже. Косой потолок, два больших окна, стеллажи с книгами и папками, стол с компьютером, старинное бюро, плетеная козетка и кресло перед одним из окон. На этюде написано: « Как хорошо могло бы тут работаться...не дано».
Длинный лист, отрезанный от рулона миллиметровки и сложенный в несколько раз: чертежи стеллажей и шкафов с полками.Чертежи сделаны грамотно, в трех проекциях, проставлены размеры, указаны материалы. Под каждым чертежом нарисовано объемное изображение шкафа или стеллажа.
Лист бумаги для принтера:
«Я, нижеподписавшаяся, Дж. О`Рорлен, хозяйка усадьбы «Медовый цвет» наняла в работники Тима Флайери, что и утверждаю данным догоовором.
Обязанности Тима Флайери:
1. Помощь в благоустройстве и ремонте чердака.
2. Помощь в разборке библиотеки: распределение книг по категориям, приведение их в порядок, ремонт шкафов, наведение чистоты в помещении, составление каталожных карточек, поддержание порядка.
Права Тима Флайери: работает в часы, удобные для него, получает заработную плату в размере 20 талеров в день и питание.»
Наискось под текстом договора написано торопливым почерком угольным карандашом: «Тим показал мне озеро с лилиями, завтра пойду наблюдать, когда они раскрываются».
Начальник городского полицейского участка Алоиз Беккер пил свой утренний кофе и читал с экрана ленту криминальной сводки, обновлявшуюся каждые десять минут. Это так считалось — что он читал сводку и что лента обновляется каждые десять минут, - а на самом деле, вот уже две недели перед глазами Алоиза висело одно и то же сообщение о краже двух дюжин бутылок сидра с фермы Индржиха Слободы. Вором оказался наемный работник, собиравший яблоки для пресса, и найден он был тут же в яблоневом саду, мертвецки пьяным — спал под перевернутой тачкой. Но в программе что-то заколодило, и осточертевшее всем до визга объявление о страшном злодеянии программист окружного полицейского управления вот уже две недели никак не мог удалить и сидел взаперти в своем кабинете, опасаясь расправы со стороны сослуживцев.
Дверь приоткрылась, Марта, секретарша Беккера, просунула в щель голову и сообщила, что господина начальника дожидается огромная толпа посетителей и что, если он выпил уже свой кофе, то может быть, разрешит Марте впустить в кабинет хоть кого-нибудь, а не то им обоим придется ночевать в участке, против чего Марта категорически выступает против.
Алоиз обалдело уставился на Марту.
Какие еще, к черту, посетители?! Уже восемь лет он возглавлял городской отдел, но ни разу за все эти годы ни одного посетителя у него не было: все, кому нужно было поговорить с полицейским, делали это в любой точке города, где сталкивались с ним: в кафе за воскресным обедом с семьей, на школьном стадионе или при благоустройстве детской площадки в единственном городском сквере, в магазине его тестя Бена Бессервиссера, которому Алоиз помогал в дни предпраздничной торговли, в кегельбане, наконец, но никак не в помещении горотдела! И уж тем более, не в кабинете Алоиза.
Но удивляться было некогда: Марта выжидающе смотрела на начальника, и Беккер, убрав чашку в ящик стола, сказал, что готов принять всех.
- Ну, всех — так всех, - весело ответила Марта, распахнула дверь шире, и в кабинет ворвалась разновозрастная толпа, на первый взгляд, незнакомых Беккеру людей.
Но через пару секунд он понял, что ему незнакомы только трое молодых людей: двое юношей и девушка, причем, один из парней и девушка, явно, были близнецами.
Самой знакомой была подруга его матери, тетушка Августа, вид которой поразил Алоиза в самое сердце: пожилая дама плакала, причем, было видно, что плачет она уже давно: лицо ее было красным и распухшим, рот потерял форму, а нос стал похож на спелую клубнику. Она даже не сняла фартука — так и явилась в официальное учреждение, что было совершенно невозможно, и всякому, кто знал тетушку Августу как главную в городке ревнительницу приличий сразу же становилось ясно, насколько она была выбита из колеи.
Вторым знакомым Беккеру лицом был почему-то Тим Флайери, младший сын фермера, хороший мальчик, трудолюбивый, спокойный и вежливый. В настоящий момент спокойным его назвать можно было бы лишь с большой натяжкой, и Алоиз отметил это с удивлением и даже тревогой.
Третье лицо не было знакомо Алоизу, но он просто догадался, что перед ним стоит новый хозяин усадьбы «Медовый цвет» - как Алоиз потом сам признавался с горделивой скромностью, видимо, сработал инстинкт сыщика. Алоиз не помнил его имени, но это было, скорее всего, и не важно: мужчина был тоже до крайности взволнован и вряд ли обиделся бы на мелкие несоблюдения этикета.
Молодые люди были непонятны, как непонятно было, что их связывает со знакомой Беккеру троицей.
- Тетушка Августа! - вскричал полицейский, выходя из-за стола и заботливо усаживая даму на стул, - Что с вами стряслось такое? Почему вы плачете? Марта, принеси стакан воды, пожалуйста. Тетушка Августа только всхлипывала.
- Дело в том, - вмешался хозяин усадьбы, - что моя жена пропала.
- Как пропала? - еще больше обалдел полицейский. - Когда пропала?
- Вчера утром.
- Почему вы думаете, что пропала?
- Потому что она была дома, а потом ее не стало — и все.
- Ну, может быть, пошла куда-нибудь?
- Инспектор, куда может пойти женщина средних лет в городе, где она успела прожить чуть больше недели, при этом почти не выходя из дома, по причине его благоустройства? А уж тем более, куда она могла пойти на целые сутки?! - слова «целые сутки» хозяин усадьбы произнес с нажимом и ужасно громко.
- Подождите, подождите, господин...
- Профессор О`Рорлен. Можно Энтони.
- Подождите, Энтони, вы утверждаете, что жена ваша исчезла, не выходя из дома?
- Именно так!
- А вы ее в доме искали? Может быть, подвал, какая-нибудь дверь, которая захлопнулась...кладовая, чердак, наконец!
- Именно с чердака она и исчезла!
- Не понимаю.
- Она себе не чердаке кабинет устроила, - вмешался юный Тим, - я ей помогал убирать и ремонт делать.
Присутствие Тима в этой странной депутации стало понятно.
- А ну-ка, ну-ка, подробнее о чердаке, - оживился Алоиз.
- Ну, я в усадьбу продукты вожу, и однажды утром мадам Дженни спросила меня, не хочу ли я подработать, если дома не слишком занят. Я и согласился. Нужно было на чердаке всякий хлам разобрать, вымыть все, починить, покрасить — она сказала, что внизу нет ни одной тихой комнаты, а ей нужно быть одной, когда работает. Она писательница ведь, - помолчав, важно и значительно пояснил Тим, - книжку с автографом мне обещала...- он непроизвольно шмыгнул носом.
- Не отвлекайся, - велел ему полицейский, - про автограф сейчас не нужно.
- Ну, мы с ней все сделали, кабинет получился — конфетка, я себе тоже такой хочу теперь, а позавчера она мне и говорит ( мы книги в библиотеке разбирали — она меня еще и библиотекарем наняла), что завтра, мол, вчера, значит, будет занята и пусть я возьму выходной, а послезавтра — сегодня, то есть, - пусть я приду, и мы продолжим. Я пришел, а она пропала. - Тим подавленно замолк.
Алоиз озадачено посмотрел на профессора.
- Вы подтверждаете рассказ этого юноши?
Тот смутился.
- Видимо, так и было все на самом деле. Вы, может быть, слыхали, что мы немного перестраиваем дом, и я целыми днями занят на постройке. Жена что-то там на чердаке разбирала, какие-то вещи вниз спустила, чтобы в порядок привести и использовать. Честно говоря, я ее кабинет увидел, лишь когда мы ее искать стали по всему дому. Но, думаю, мальчик все верно рассказал.
При слове «мальчик» Тим сердито вздернул голову, что отметил про себя Беккер.
Он повернулся к тетушке Августе, над которой хлопотала Марта. Она держала в руках графин с водой, а тетушка пила уже третий стакан. Слезы больше не текли по ее лицу, да и цвет его несколько смягчился, но нос все еще светился, а глаза превратились в узкие щелочки.
- Тетушка Августа, а вы что можете рассказать? - спросил ее Беккер, как можно более участливым тоном.
- Да все так и было, как Тим рассказал, — всхлипывая ответила она, - возилась хозяйка на чердаке, целую корзину разной посуды в кухню спустила, чтоб помыть, значит, и использовать. Они-то с собой мало чего привезли, собираются только после окончания стройки перебираться, а есть и готовить же нужно в чем-то. Ну, я ей и говорю, что это она верно придумала, значит, что посуду нашла и не брезгует, а она смеется и говорит, что о брезгливости и речи нет, вещи, дескать, все старинные, ценные, антиквариат. Ну, - говорю я ей, - какой еще антиквариат! У нас, почитай, в каждом доме все горки и шкафы таким анитквариатом забиты, а она только засмеялась и сказала, что все равно ей приятно будет кушать с такой красивой посуды...
- Тетушка Августа, вы отвлеклись! Мы же об исчезновении мадам разговариваем.
- Знаю я, о чем мы разговариваем! Ты меня не сбивай, а то перезабуду все. Она, значит, корзину на пол поставила, вертит в руках подсвечник с висюльками и так серьезно спрашивает, а кто, мол, тетушка Августа, здесь до нас жил? Я и сказала, что уж двадцать пять лет никто не жил, а допреж жил какой-то восточный человек — не то китаец, или, может быть, японец, мы не разобрались.
В те годы в усадьбу никто из городских не ходил: китаец этот — он, видно, богатый был — слуг были своих привез, когда в усадьбе поселился, и работников дворовых тоже. Они даже и овощи у нас не покупали — сами выращивали, да из Китая им посылки возили страшенные, ящики и тюки. Она, вроде как огорчилась, а потом стала у меня спрашивать, в котором часу водяные лилии раскрываются и есть ли в окрестностях озеро или пруд, где на них полюбоваться можно. Я и ответить не успела, как она сразу на другое перескочила: про интернет спрашивать стала, есть ли в городе кафе такое — с интернетом. Ну, я ей честно и ответила, что нет и не надо, и она тогда ушла. Очень огорчена была, а чем — не знаю. Ну, а потом она утром Тима увидела и на работу наняла.
- Хм, так, - протянул Алоиз, - ясно, что ничего не ясно. А вы, молодые люди, - обратился он к стоявшей особняком троице, - по какому делу?
- Они со мной, - вмешался профессор, - это наши дети. Приехали сегодня утренним поездом, а тут такое...
- Так они ничего не знают, получается?
- Знаем, что маме заказали сценарий фильма и что она его уже начала писать, - ответил старший из ребят, - мы с собой договор привезли — маме на подпись.
- И кто заказал сценарий?
- Киностудия «Стори-фильм». Продюсер и режиссер — О. Знаете такого?
- Знаю, как не знать! Фантастику снимает.
- Да, фантастику, мистику, сказки. Судя по тому, что он нам говорил при встрече, мама нечто фантастическое и начала писать.
- Хммм...- еще более задумчиво протянул Алоиз, - а ведь, не исключено, что ее исчезновение как-то связано с этим сценарием.
- Бог с вами, господин полицейский, - вскричал Энтони, - что за странная идея! Как несколько листков бумаги могут быть связаны с исчезновением Дженни? Это ведь не завещание, не план местности, где зарыт клад, не код к замку сейфа...Моя жена пишет совершенно невинные вещи: юмористические детективы, сказки для взрослых, веселую фантастику...кулинарные книги, наконец! Если вы намекаете, что ее за этот сценарий...- тут профессор осекся и страшно побледнел. Его слова вновь повергли тетушку Августу в рыдания, девочка вскрикнула: «Папа!», - и стала оседать, но братья подхватили ее и усадили в кресло, стоявшее у стены.
- Вы думаете, у Дженни есть конкуренты и они устранили ее? - с ужасом в голосе спросил профессор.
- Я пока ничего такого не думаю, - сердито прошипел ему в ответ Алоиз, - что вы панику сеете? Смотрите, как переполошили всех. У меня пока слишком мало данных. Скажите, профессор, могу я осмотреть кабинет вашей супруги?
- Да, разумеется, о чем речь! Давайте, прямо сейчас и поедем, если, конечно, у вас других дел нет.
- До пятницы я совершенно свободен, - ответил ему Алоиз, вынимая из ящика стола свой зауэр в кобуре и надевая ее на левое плечо. Посетители с ужасом уставились на пистолет, а профессор спросил дрожащим голосом:
- А что будет в пятницу? Алоиз, неужели вы думаете, что придется стрелять?!
- Стрелять? В пятницу? Нет, не думаю, хотя иногда и хочется. В пятницу совещание в округе, я уеду туда еще в четверг вечером. Честно говоря, профессор, я не знаю. Но врать вам не хочу — все может быть. В любом случае, я обязан носить оружие с собой, дабы не оказаться беспомощным в форсмажорной ситуации. Вы меня понимаете? - и он строго посмотрел на группку перепуганных людей, смотревших на него — кто с восторгом ( Тим и младший сын О`Рорленов), кто с надеждой ( тетушка Августа и девочка, уже пришедшая в себя), а кто и требовательно: старший сын профессора и исчезнувшей писательницы, явно, был человеком деловым, лишенным сентиментальности.
Выйдя в приемную, Алоиз обнаружил, что она завалена рюкзаками, двумя огромными чемоданами, больше похожими на сундуки, и кучей оборудования для скалолазания.
- Что это?! - грозно спросил он у Марты, но профессор успокоил его, сказав, что это багаж его детей и что они его сию минуту увезут в усадьбу.
- Я на расследование дела, - буркнул Алоиз Марте, и вся компания вывалилась из участка на улицу.
В усадьбе Алоиз предложил всем заняться своими делами, а сам поднялся на чердак и пробыл там никак не меньше полутора часов.
Затем он спустился в кухню и попросил тетушку Августу позвать хозяина.
- А чего его звать? - ворчливо ответила она. - Сейчас ланч подавать буду — вот за столом и поговорите.
- Я приглашен к ланчу? - удивился Алоиз.
- Ну, приглашен или нет, того я не знаю, но съешь его и не пикнешь. Из-за стола не выпущу, пока все до крошки не доешь.
Тут Алоиз вспомнил, что весь город считал его мать и тетушку Августу не только подругами, но и сестрами — так они были похожи характерами, — понял, что возражать бесполезно, а потому беспрекословно пошел мыть руки, а затем — в столовую.
За столом настроение у всех было подавленное. Девочка, очень бледная и, словно бы, осунувшаяся, почти не ела, и смотрела в свою тарелку, не поднимая глаз на сотрапезников. Старший сын состредоточенно жевал, профессор ковырял вилкой салат, и только Тим и младший сын ели с аппетитом, хотя и у них были постные лица и подозрительно красные глаза.
Наконец, профессор не выдержал и спросил с легким раздражением в голосе:
- Не томите, Алоиз, выкладывайте — вы нашли что-нибудь?
- Кое-что, но я пока не знаю, имеет ли это отношение к исчезновению мадам Дженни.
- Что вы нашли?
- Профессор, извините, можно я сначала задам еще пару вопросов Тиму и тетушке Августе?
- А потом вы нам все объясните?
- Потом я вам расскажу, что нашел, а вот объясню ли...Тим, скажи, пожалуйста, о чем вы разговаривали с мадам во время работы? Или вы молча работали?
- Нет, разговаривали, конечно. Она меня спрашивала про меня, про родителей и братьев, про учебу да кем я быть хочу после школы. Смешные случаи всякие рассказывала, ну, какие бывают, когда снимают кино. По ее книжкам ведь часто кино снимают. Не знаю...про природу нашу спрашивала, когда новолуние, есть ли неподалеку настоящий дикий лес. Про замок спрашивала — нет ли замка в округе. И аэродрома: какие-то она видела странные самолеты или вертолеты...А, еще спрашивала про интернет и городскую библиотеку: ей для новой сказки нужно было словарь китайского языка, а у нее не было. Кажется, мы из-за этого словаря и стали библиотеку разбирать.
- Нет-нет, библиотеку я начал разбирать: хотелось найти что-нибудь об истории усадьбы, - вмешался профессор, - а Дженни потом присоединилась — искала календарь с фазами Луны, книги по ботанике, антропологии и китайской филологии. Уж и не знаю, что на там напридумывала в своей сказке, если ей такая подборка материалов понадобилась!
- Ботаника, фазы Луны, китайский язык, лилии...Вам не кажется, что разгадка в этом наборе слов? - спросил его Алоиз. - Вы ведь математик, вам не видна логическая связь между ними?
- Честно говоря, нет, - растерянно ответил тот, - а вам она видна?
Но полицейский только коротко взглянул на него, ничего не ответил и опять обратился к Тиму:
- Ну, хорошо, Тим, а что ты ей о лилиях сказал?
- Да что сказал! Сказал, что у нас тут в паре километров есть озеро, а на нем лилии растут.
- И что?
- Она тут же вскинулась. «Пошли!», - говорит, ну, и пошли. Она даже переодеваться не стала, в рабочем пошла. Дорога-то лесом идет, кто ее там увидел бы!
- А зачем ей водяные лилии были нужны?
-
Она мне рассказала, что, оказывается, разные цветы, которые на ночь закрываются, утром раскрывают лепестки в строго определенное время. Лилии — в одно, петунии, там, или еще какие — я в цветах плохо разбираюсь — в другое. Но каждый цветок всегда раскрывается в одно и то же время. Вот она и хотела это проверить, почему-то лилии ее больше всего интересовали. Я, вообще, не знаю, - сказал вдруг Тим сокрушенным голосом, - что мне теперь делать. Я всегда хотел стать шеф-поваром и свой ресторан открыть, а теперь уже и не знаю. Может, мне лучше ботанику пойти изучать? Или книжки писать и кино снимать? Математика, вот, тоже интересная, а если китайский язык выучить, то можно будет в Китай съездить. Просто, не знаю.
На лице у мальчика застыло такое искреннее недоуменное огорчение, что все не выдержали и заулыбались.
- Ничего, Тим, - сказал профессор мальчику, похлопав его по плечу, - у тебя еще есть немного времени для принятия решения. Уже хорошо, что ты способен задумываться и хотеть перемен в жизни — это очень важное качество, моя жена его в людях очень ценила.
- Да?! - с живостью схватился Алоиз за последние слова профессора. - Ваша жена любила перемены?
- Любила — не то слово! Она не могла долго жить в одной и той же обстановке. Верите — мебель дважды в год переставляла! Специально тарелки била, чтобы другие купить. За восемь лет преподавания в школе сменила пять мест работы! Приобретение этой усадьбы тоже ее затея. И переделки в доме. Я бы только косметический ремонт сделал — ведь дом в отличном состоянии.
- Гм, гм, - откашлялся Алоиз, - вы рассказываете очень важные и интересные вещи.
- Как они могут быть связаны с исчезновением Дженни?
- Ну, вдруг она решила опять изменить что-то в своей жизни?
- Допустим. Но как она ухитрилась сделать это с чердака дома, не выходя наружу?
- Тетушка Августа, а в чем она была вчера? Что на ней было надето?
- Ну, что-что! В чем она всегда по дому ходила — шорты и майка, на ногах шлепанцы.
- А вы проверяли — вещи ее на месте? Одежда, белье и прочее.
- Все до нитки! Вся обувь, косметика, ни одна сумка не пропала! Говорю вам, она из дома не выходила. Работала на своем чердаке над сценарием, а к ланчу ее уже в доме не было! Теперь вы расскажете, что нашли?
- Расскажу. Давайте, поднимемся в кабинет вашей жены.
На детей кабинет произвел впечатление.
- Ух, ты, как здесь красиво и уютно! - вскричала девочка. - Бедная мамочка, вечно мы у нее на голове сидели, как только она работала в нашей тесноте?!
- Она работала, когда вы в школе были, - вмешался Тим, - она мне сама сказала.
- Да? - тоном уязвленного самолюбия сказала девочка. - Я смотрю, вы стали близкими друзьями.
- Еще нет, но я бы очень хотел этого! - с жаром воскликнул Тим. - У вас такая потрясающая мама, вам повезло!
Девочку смягчил его восторг, и она уже благосклоннее посмотрела на него.
- Слушай, - смущенно произнес парень, - а я ведь так и не знаю, как тебя зовут.
- Соланж, к вашим услугам, монсеньер, - присела девочка в шутливом реверансе, - а братьев — Андреас и Стефан. Стефан мой близнец, если ты не заметил.
- Здорово! Я увидел, что вы похожи, но не понял, что вы двойняшки. Вы, наверное, очень дружные. Говорят, близнецы всегда дружные. А у меня все братья намного старше, я младший в семье — знаешь, как это муторно! Все командуют, черт бы их побрал! Я их люблю, но сколько у человека может быть командиров, как по-твоему?
- И сколько у тебя командиров?
- С отцом — девять. Одна мама не командует, а просит.
- Как это — девять?! Почему девять?!
- Потому что у меня восемь братьев, и я самый младший в семье.
Соланж была потрясена.
- Восемь братьев! Где же вы все помещаетесь?
- Да у нас дом побольше этого, мы же фермеры, ферма большая, места много...
- Вот ведь ты бедолага! Это, действительно, девять начальников со свету сжить могут.
- Теперь понимаешь, почему я сразу согласился у твоей мамы работать?
- Конечно. От такого количества командиров куда угодно сбежишь...- вдруг девочка умолкла, прикусила нижнюю губу и кинулась в ту часть чердака, где ее отец и Алоиз, сидя за большим столом, рассматривали какие-то бумаги.
Она хотела что-то сказать, но отец жестом велел ей молчать, и она, подсев к ним, стала смотреть, что они делают.
На столе лежала большая толстая тетрадь в коричневой дерматиновой обложке, куски ватмана с рисунками, какие-то другие бумаги.
Алоиз говорил:
- Все это лежало на виду, прямо на столе у компьютера. Видно, что мадам Дженни не прятала ни от кого свою работу, поэтому версия конкурентов отпадает. Я прочел, что успел, и у меня нет сомнений, что все эти бумаги — наброски к сценарию, но, конечно, нужно бы мнение специалиста. Как по-вашему, О. согласится приехать сюда, чтобы поговорить с нами?
- Не знаю, - задумчиво ответил профессор, - я ему позвоню, спрошу.
Хорошо. Все эти бумажки у меня тревоги не вызвали, кроме, разве, заметок о дате новолуния и приписке об озере с лилиями. Они подтверждают слова тетушки Августы и Тима, но тревога моя от этого меньше не становится. Кроме того, я не понимаю, где договор, который вы получили от мэтра Абрахамса? Ведь ваша жена его цитирует, но его здесь нет. Не мог ли его кто-нибудь украсть? Или манускрипт этот — плод фантазии писательницы, - и на самом деле, его не существует?
- Существует. Он в библиотеке, я его сам там видел.
- Ага, отлично. Хотя и не знаю пока, как он нам поможет, но я хотел бы его прочесть.
- Хорошо, когда соберетесь уходить, напомните мне, и я вам его покажу.
- Что вызвало настоящую мою тревогу, так вот эти листы. Они напечатаны на компьютере, и вы почитайте, что это за текст! Обратите внимание: его начали псать до новолуния, а продолжили после — вы увидите это сам. Почему-то эта деталь кажется мне существенной.
Профессор взял лист и начал читать.
- Папа, читай вслух, - попросила Соланж, - мы тоже хотим знать, что придумала мама, может быть, все вместе сумеем понять лучше, почему и как она исчезла. У меня, например, есть своя версия...
- Стоп, - прервал ее Алоиз, - версии потом, не будем пока засорять друг другу восприятие, хорошо?
Все согласились с ним, расселись по креслам и диванам, и профессор начал читать.
«Наконец-то, подключен компьютер и дальше можно будет печатать. Конечно, рукописи интереснее печатного текста, они несут на себе печать индивидуальности автора, являются уникальным документом. Поэтому, наверное, нас так волнуют старинные, написанные от руки письма, открытки, черновики...Считается, что почерк отражает личность пишущего, состояние его души. Видимо, читая рукописи, мы надеемся понять, что за человек написал эти слова, как стараемся понять каждого, с кем нас сталкивает жизнь.
Однако, существует опасность не понять того, в отражение чьей души мы вглядываемся так пристально: не все почерки удобочитаемы, многое можно расшифровать — а значит, и понять — неверно.
Поэтому для себя я решила, что от руки буду писать в дневнике, а рабочие тексты пусть будут четкими, отпечатанными.
Жаль, что начало сценария написала в дневнике — придется переносить на компьютер. Придется попросить Фанни сделать это, когда текст будет готов. Все равно ведь ей редактировать, все равно будет какие-то страницы перепечатывать заново».
Профессор прервал чтение и объяснил Алоизу:
- Фанни Тренч, секретарь моей жены, должна приехать сюда через несколько дней. Может быть, позвонить ей, чтобы повременила?
- Я подумаю, а пока читайте, профессор, читайте, пожалуйста!
«Я трижды ходила на озеро, чтобы проверить, правильно ли определила время. Кажется, правильно — десять часов утра. Успею выспаться, если, конечно смогу спать перед такой встречей. Я и боюсь новолуния, и хочу, чтобы оно скорее наступило.
Сегодня такой лучезарный день! Солнце, синева, зелень, ароматы...птицы поют, и тетушка Августа поет тоже. Даже прораб как-то менее хрипло орет на своих рабочих.
Одна я пасмурна, как октябрьский день. Что-то будет?
Связного повествования пока не получается, буду записывать мысли, ощущения, мелкие детали — рано или поздно из них вырастет текст. Нужно постараться зафиксировать все как можно точнее.
Итак, что было.
В девять часов пятьдесят девять минут я подошла к окну и сняла шляпу с гвоздя. Будильник я завела загодя, ждала его звонка и все же вздрогнула, когда он раздался.
Быстро надела шляпу, привычным жестом расправила вуаль, и мир тут же заколыхался, потек, заструился, как и в прошлые разы.
Наконец, пространство перестало течь и качаться, и я обнаружила себя в пустоте.
Пустота была абсолютная и необозримая. Я не видела ее границ — все вокруг было пустотой.
Пустота была безаппеляционной, бесконечной, безысходной.
Казалось, что исчез весь мир, вся Вселенная, всякая тварь, предмет и явление.
Исчезли звуки и запахи, исчезло время, бесповортность пустоты порождала ощущение...хотя нет, ощущения тоже исчезли.
Отсутствовал цвет, отсутствовал свет, но при этом не было темно, странное блеклое сияние заполняло пространство пустоты, причем источник этого сияния не был виден, оно, как бы, порождало само себя, и невозможно было обнаружить ни одного затемненного уголка, пусть даже и самого маленького. Тени тоже отсутствовали.
Пустота обволокла меня, окружила, вошла в меня вместе с дыханием, и я тоже стала пустой и невесомо-легкой. А может быть, я и сама стала пустотой — уж очень гармонично слилась я с нею.
Никакой прочной опоры под ногами я не чувствовала, но при этом никуда не падала.
Я, вроде бы, висела в пустоте, но при этом тело мое не испытывало никакого неудобства или тяжести.
И дышалось мне легко, хотя какой же в пустоте может быть воздух?!
Прямо передо мной в пустоте стояло кресло, как мне показалось, изготовленное из кости, все ажурное, резное, замысловатое.
В кресле этом, обложенный со всех сторон множеством подушек, сидел старый китаец и смотрел на меня спокойными темными глазами.
Одет он был в халат из тонкой шерстяной материи такого цвета, какой получается, когда красишь пряжу луковой шелухой, а на абсолютно лысой голове китайца сидела круглая шапочка из черного бархата.
Редкая, но очень длинная борода его спускалась до самого пояса, которым был подпоясан халат, и жидкие усы были такими же длинными и свисали по обеим сторонам старческого рта вровень с бородой.
Внешность старца была до странности знакома мне, но в тот момент я не могла вспомнить почему. Только вернувшись домой, я поняла, что она полностью совпадала с моим представлением о китайском мудреце — то ли о Конфуции, то ли о Лао Цзы. Видимо, сработала общая начитанность.
Несколько минут мы рассматривали друг друга, а потом в пустоте из ниоткуда появилось еще одно кресло — деревянное, — и старик жестом предложил мне сесть.
Я села и вновь уставилась на него.
Старик этот был подстать окружавшей его пустоте. Может быть, он ее порождение? Или это она была рождена им, его возрастом, его спокойствием, неподвижностью?
Тут он слегка шевельнулся и заговорил:
- Значит, ты Ищущая?
- Не знаю, - ответила я, - я не знаю, кто такие эти Ищущие, как же я могу знать, отношусь ли я к ним. Ты знаешь, кто они?
- Знаю.
- Поделись своим знанием со мной, я и отвечу тебе, кто я.
- Что ж, ты права. Откуда тебе было взять это знание в твоем суетном мире. Я расскажу тебе, что знаю, а дальше уж сама решай, что тебе делать с этим знанием — расширять его или упрятать в самые темные глубины сознания. Только слушай внимательно, чтобы запомнить мои слова как следует.
- Итак, я начинаю.
- Каждый человек, появившись на свет, сразу же начинает что-то искать. Что ищет младенец, понять легко — он ищет материнское тепло, заботу, пищу, покой, надежные руки. Одному ребенку выпадает удача, и он получает все эти простые, но важные вещи, сразу и навсегда. Другим приходится пройти некий путь для обретения их, а третьи так никогда их и не находят. При этом обрати внимание, что коротенький путь к материнской нежности может оказаться ужасно длинным, трудным и даже опасным — настолько, что, даже обретя ее, младенец может потерять свое главное обретение - жизнь.
- Но допустим, что жизнь он не потерял, все, что необходимо для продолжения этой жизни, взросления и роста, приобрел и продолжается двигаться по своему пути, который кажется ему бесконечным — такая малая часть его находится за спиной и такая длинная и запутанная — впереди. Ребенок оглядывается, но исток уже скрылся в тумане. Он пристально смотрит вперед, однако и там клубится туман, ничего не разобрать.
- И тогда дитя начинает присматриваться к окружающим его взрослым: какой-то инстинкт подсказывает ему, что, наблюдая их, можно понять, какая жизнь ожидает тебя, потому что ведь не всегда же пребывать в младенчестве, взрослеют все.
- Ребенок рассматривает взрослых, прислушивается к их словам, ловит их голоса, смех и плач, крики и шепот, пытается вникнуть в суть их поступков, а взрослые и не подозревают, что живут в лаборатории под пристальным наблюдением пристрастного существа, чей мозг еще не иссушен и не порабощен требованиями жизни среди себе подобных, а потому еще способен делать парадоксальные выводы и создавать оригинальные гипотезы.
- И хотя мир взрослых, в целом, ребенку не понятен, каждый отдельный взрослый прозрачен для светлого детского взгляда, скрыть от него что-либо мудрено, его препарируют, расчленяют, анализируют и делают выводы на основе полученных сведений.
- Однако, и мир взрослых не остается равнодушным к ребенку ( даже если этого ребенка некому любить и нежить, если жизнь безразлична к нему), но по-своему. Он ребенка не изучает — зачем? Ведь каждый и сам был ребенком, а потому считает, что знает о детях все. Поэтому ребенок живет и растет как закрытая система, внутри которой что-то происходит — но что?! Взрослым это неизвестно, но в своем высокомерии они убеждены, что знают, и ведут себя в соответствии с этой убежденностью.
- А потому каждый из нас, родившись, просто обречен долгие годы жить так, как наши взрослые считают правильным.
- Сначала под это представление о правильном подгоняют наши тела: спеленывают и связывают, запрещая тем самым любое движение, а следовательно — и развитие.
- Мы растем там, внутри наших пеленок и свивальников, но искривляемся при этом, как искривляются ростки, пробившиеся из-под земли в тесном и низком подвале.
- Мы растем, но при этом врожденная жажда движения постепенно покидает нас, а мы покидаем, наконец, свои пеленки, но покидаем их, уже отчасти укрощенными, кривыми при самых стройных ножках, уже не любящими движение и скорость.
- И, чем взрослее становимся мы, чем дальше в прошлое уходит время пеленок, тем больше иных, более прочных пут набрасывают на нас жизнь и другие люди, сами опутанные, а потому и старающиеся опутать всех и вся, лишь бы никто не выделялся.
- И вот тут-то проявляется разница между нами всеми: отношение к жизненным путам, рамкам, границам — вот что отличает людей по-настоящему, а не цвет волос или разрез глаз. Волосы можно покрасить или вовсе сбрить. С помощью хирурга можно изменить разрез глаз, но изменить отношение к установлениям и правилам не может никто и ничто.
- Сделай всех людей на Земле близнецами, выпусти их в мир, и увидишь, что очень скоро они опять станут разными и вести себя будут различно.
- Для кого-то пеленки, свивальники и путы обычаев и законов — благо и необходимость.
- Для другого — необходимость, но не благая, а та, с которой приходится мириться.
- Есть такие, что считают законы необходимыми для других, но не для себя.
- А кто-то и вовсе признавать их не хочет и презирает тех, кто следует им.
Тут старик сделал паузу и посмотрел мне прямо в глаза. Я поняла, что от меня ждут какой-то реакции и откашлялась.
- Понимаете, - сказала я извиняющимся тоном, - все, что вы сейчас мне сказали, совсем не ново. Люди уже много веков обсуждают проблему влияния установленных правил и законов на личность отдельного человека и на общество в целом...Я не хочу вас обижать, но неужели вы меня сюда пригласили лишь ради нескольких избитых истин?
Подобие улыбки мелькнуло на его тонких губах. Кажется, он был доволен моей реакцией!
- Ты истинн Ищущая, - удволетворенно сказал он, - для тебя не только законов и правил — для тебя и авторитетов не существует.
- Почему же! - запротестовала я. - Я очень многих уважаю и чту. И к вам я испытываю уважение...
- Что не мешает тебе сомневаться в моей правоте, а это тоже признак Ищущего...кроме всех прочих. Твое уважение опирается на доказательства его правомочности. Каждый, кто хочет быть уважаем тобой, обязан доказать свое на это право, верно?
- Нууу...да...как-то так.
- Хорошо, сменим тему. Ответь мне на один вопрос, пожалуйста.
- Если смогу.
- Постарайся. Вот я тебе сказал, что младенец ищет тепла и заботы. Как по-твоему, выйдя из младенческого возраста, перестает ли человек искать?
- Искать тепло и заботу? Нет, всем хочется, чтобы о них заботились.
- Только этого ищет человек?
- Ну, думаю, нет.
- Чего же он ищет?
- Знаете, есть такая пословица: рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.
- Ага, человек ищет где ему лучше, понятно. Ты знаешь, я, пока жил в вашем времени, читал ваши газеты и смотрел телевизор. И они убедили меня, что не всякий человек ищет, где ему лучше, а иначе невозможно объяснить, зачем он, с опасностью для жизни, карабкается на Джомолунгму, летит в самолете или залезает в тесную и душную подводную лодку. Ты знаешь, зачем?
- Так ведь «лучше» не означает «удобнее». Эти слова не синонимы.
- То есть, в духоте под толщей воды человеку лучше, чем на солнечной поляне посреди леса и пения птиц?
- Видимо, да. Видимо, ему лучше не там, где хорошо его телу, а там, где его душа чувствует себя хорошо.
- Если в качестве примера взять тебя, то когда хорошо твоей душе?
- Ничего себе вопрос! Я не анализировала!
- Почему?
- Да времени у меня никогда на это не было. Учеба, работа, дети, муж, дом — вы представляете, сколько времени и сил они отнимают?!
В ответ на мои слова старик неожиданно расхохотался.
- Что смешного я сказала? - рассердилась я.
- Ничего. За маленьким исключением: перечисляя все, что отвлекает тебя от возможности понять саму себя, ты сначала назвала учебу и работу, а детей, мужа и дом поставила в конец списка.
- Ну и что?
- А то, что для тебя дом и семья никогда не были главными, что для тебя важнее ты сама, главным образом, твой интеллект. А муж, дети, домашнее хозяйство — это так, мимоходом.
Сначала я собиралась сказать, что это не так, что я люблю и мужа, и детей, и домом занимаюсь, не слишком насилуя себя. Я даже уже открыла рот, чтобы дать ему отпор, но тут же его и закрыла. Потому что дед был прав. Потому что именно такой я и была. Когда мои подружки только и думали, как бы поймать парня и женить его на себе, когда они цеплялись к любому младенцу и, сюсюкая, восторгались его красотой, когда они по целым дням лизали и вылизывали свои квартиры, я только недоумевая морщила лоб.
Я не хотела замуж! Муж не вписывался в программу жизни, которую я составила давно, еще подростком, и которой собиралась следовать неукоснительно.
Дети не вызывали во мне ни умиления, ни интереса, а домоводство было всего лишь серией неприятных действий, которые приходилось производить ради удобства жизни, да и то я в любой момент была готова урезать свои расходы ради приходящей уборщицы. Остальные бытовые проблемы спокойно решались с помощью китайской прачечной, кафе и разного рода ателье.
Я не была белоручкой, умела делать многое, но мне жаль было на это многое тратить мгновения жизни, которых, если вдуматься, было не так много, как казалось на первый взгляд.
Кажется, впервые в жизни я задумалась о своих желаниях и впервые в жизни у меня было время на эти раздумья.
«Как же так, - думала я, - почему же я, стала делать то, против чего была настроена изначально, и упустила возможность реализовать свои настоящие желания?»
Но какими были мои настоящие желания? Чего я хотела на самом деле? Я не помнила, мучала память, которая отказывалась выдавать то, что утонуло в ее глубинах.
Старик внимательно наблюдал за мной и, выждав какое-то время, произнес грустно:
- Вот видишь? Ты даже не можешь вспомнить, чего именно хотелось тебе тогда, давно, когда ты настоящая еще не исчезла с лица Земли.
- Как это - «исчезла с лица Земли»?! Я еще жива, вот, сижу перед тобой, думаю, разговариваю, слушаю тебя. Или ты хочешь сказать, что этот переход был последним, что он означает смерть?
- Успокойся. Если следовать вашим представлениям о жизни и смерти, ты еще вполне жива. Но ты ли жива? Или это кто-то другой, кто выпочковался из тенет и пут, из условностей и правил, законов и запретов? Давай, опять вернемся к разговору о том, чего же ищут люди, если, конечно, они ищут. Ты сказала, что люди ищут, где лучше. Вспомни, где всего лучше было тебе.
- В аудитории института и за моим рабочим столом, - ответила я, не раздумывая.
- Почему? Ты знаешь, почему?
- Потому что в эти моменты я была такая умная, такая талантливая, что сама себя была готова расцеловать!
- Стоп! Ты сама услыхала, что сказала только что?
- Как я могла не услыхать — я ведь не глухая.
- Можно слушать и не слышать и для этого не обязательно быть глухой. Еще раз вспомни, что ты сказала мне только что.
Я восстановила фразу, но не нашла в ней ничего примечательного. Да, я любила себя в моменты, когда мой ум проявлялся наиболее сильно — что в этом такого?
Старик, словно бы, подслушал мои мысли.
- Тебе было лучше всего в те моменты, когда ты в своих глазах выглядела лучше всего, верно?
Верно, это было верно.
Что обожали мои школьные подруги? Ведь и я должна была любить то же самое, раз мы дружили.
Ну, во-первых танцульки. Они так возбужденно всегда к ним готовились и потом не менее возбужденно их обсуждали!
Я танцульки терпеть не могла, потому что мне мешали высокие каблуки, косметика и неудобная одежда.
Свидания?
Да, господи, только время терять, а ради чего?!
Рестораны? Ну да, если вкусно кормили, то почему бы и нет? Но и только. Ресторан был утилитарной вещью, мое Я там не проявлялось, и я себя чувствовала никак. Вкусно поела — ушла — все.
Театр и концерты...Но, опять же, и в них не проявлялась моя личность, они были отдыхом, очищающим душу. Гигиеническая процедура — приятно, иногда щекочет нервы, будоражит или успокаивает, вдохновляет или заставляет задуматься, как однажды я задумалась перед картиной знаменитого художника на его выставке и в результате написала неплохой детектив, он мне дал возможность купить себе машину и перестать зависеть от такси.
Да, вот когда я писала, я себя тоже прекрасно чувстовала. Но нравилась ли я при этом себе?
Сколько лет уже занимаюсь этим делом, но так и не поняла, откуда я беру сюжеты и слова, каким образом они приходят ко мне...И почему мои сюжеты и слова не гениальны, почему они нравятся, как пишут в аннотациях, «широкому кругу читателей», но не настолько, чтобы получить литературную премию или стать сенсацией года? Или хотя бы бестселлером?
Нет, писать я любила, но прячущийся во мне автор особого восторга у меня не вызывал: в этом качестве я была слабее других, и это задевало мое самолюбие.
- Ты так близка к разгадке, - с сожалением сказал старик, - ты ее уже почти знаешь!
- Так подтолкни меня,- попросила я, - помоги мне.
- Не могу. Каждый сам должен прийти к решению задачи. Не я ее ставил, нет у меня прав подсказывать. Я тебе только одно скажу: как только ты поймешь, что ищут люди, твоя жизнь изменится самым радикальным образом, так что, ты сначала подумай, а хочешь ли ты вообще решать эту задачу.
- Как я могу об этом думать, если не знаю, как изменится жизнь?! Вдруг должен будет умереть кто-нибудь из моих близких?!
- Успокойся, твои близкие тут ни при чем, все коснется только тебя.
- Я сию минуту должна найти решение? Или могу подумать еще какое-то время?
- Ты можешь думать хоть всю свою жизнь, никаких жестких сроков не установлено.
- Уже легче. Тогда имеет смысл сделать перерыв, а то у меня вот-вот мозги закипят.
- Хорошо, давай, отдохнем.
- В качестве отдыха объясни мне, пожалуйста, что это за ерунда с чердаком, шляпой, светящийся договор? Куда я перемещалась, почему при этом слыхала все, что в доме происходило? Каким образом ни на что не годная рухлядь превращается в дорогие вещи?! На чердаке закон сохранения не работает? Объясни!
- Объясню, - спокойно ответил старик, - ты не волнуйся так. Сейчас принесут чай и еду, ты подкрепись, а я тебе все расскажу.
Передо мной из ниоткуда появился накрытый стол, и я поняла, что зверски проголодалась. Старик усмехнулся, увидев, как я набросилась на еду, но ничего не сказал. Он помедлил пару минут, словно бы решая, с чего начать, а потом заговорил:
- Много лет назад некие силы поняли, что люди все разные и относятся к жизни различно. Силы эти тоже были разными и по-разному относились к людям, постоянно споря между собой, кто из них прав.
Были силы, считавшие, что людей нужно различать и помогать одним, оставляя других без помощи. Другие тоже считали помощь нелишней, но помогать хотели именно другим. А были еще и такие, которые предпочли бы оставить людей без помощи совсем, пусть бы сами разбирались со своей жизнью.
Договориться между собой силы эти не могли, поэтому было решено сделать следующее: сделать так, чтобы тот или иной человек мог бы увидеть разные варианты своей жизни — в разных местах и временах. И дать ему возможность выбрать наболее подходящий вариант.
Тут опять возникли разногласия, потому что кто-то сказал, что вовсе не все люди хотят иметь выбор, иные растеряются и знать не будут, что им делать, и будут несчастны.
Аргумент был очень серьезным, долго ломали головы, как избежать этой угрозы, но все придумали.
Решили создать некий прибор и некую систему, которая бы с этим прибором работала. Прибор должен был сканировать мозг человека для выяснения, нужен ли ему выбор, а система эмпирически проверять правильность сканирования.
Техническую сторону поручили мне, и я создал и прибор, и систему, и способ их задействования.
- Прибор — это шляпа? - перебила я его.
- Да.
- А система — чердак.
- Да, верно.
- Но ведь на Земле живут миллиарды людей! Вы не могли надеяться проверить всех.
- А всех и не нужно проверять. Ищущих гораздо меньше, чем тех, кто смирился и предпочитает жить, как живется. Только Ищущему могло попасться на глаза объявление о продаже дома, только Ищущий обратил бы внимание на прибор, только он заподозрил бы что-то неладное и стал раскручивать клубок непонятных явлений.
- Так дом этот не раз выставляли на продажу?
- Не раз.
- Почему же в городке не помнят об этом?
- Потому что в нем не нашлось ни одного Ищущего. Его жители просто не способны увидеть необычное. Есть работа, заработок, достаток и досуг — и достаточно, они довольны. Ведь из городка уже много лет никто не уезжал — их не интересует открытый мир, им хватает своего».
Тут Алоиз закашлялся, и профессор умолк. Все смотрели на полицейского, который сидел со сконфуженным и сердитым видом.
- Обязательно все должны хотеть из дома уехать! - пробормотал он скептически. - Продолжайте, профессор, не обращайте на меня внимания.
«Наступила пауза, которую нарушила я.
- Вы уж как-то слишком беспощадно судите этих людей.
- Ничуть я не сужу, а просто констатирую. Каждому что-то или дано, или нет — третьего варианта не существует. И люди, которые ищут то, что им не дано, несчастны сами и делают несчастными своих близких.
- Нет, я решительно не в состоянии вас понять. А как же ищущие?!
- Не все, кто ищет, Ищущие.
- Вы хотите сказать, что ищущие ищут то, что им принадлежит по праву?
- Вопрос только в том, что именно они ищут. Ответишь на него — поймешь все. Если человек ищет нечто, чего у него быть не должно или уже есть, да он этого не понимает, Ищущим он не является.
- Господи! Вы совсем меня запутали!
- Ничего, распутаешься, я уверен в этом.
- Получается, что жители городка абсолютно счастливые люди? Им что-то не дано — они и не ищут.
- Не все, - загадочно ответил старик, - но тебе нет нужды беспокоиться о них, ты собой займись.
- Хорошо, - покорно согласилась я, - тогда, если это не противоречит правилам, давайте, продолжим разговор о системе и приборе. Как они работают?
- Прибор сканирует мозг, система обрабатывает данные — я тебе уже объяснил это.
- Это слишком общее и поверхностное объяснение.
Старик посмотрел на меня с легким недовольством в глазах — это первый раз за все время он проявил какое-то чувство.
- А как же я могу объяснить тебе точнее, если ты не знаешь, что ищешь?
- Что же мне делать?
- Иди домой. Думай. Когда надумаешь что-нибудь, вернешься сюда — продолжим.
- А как я вернусь? Я все время попадаю в разные места и разное время.
- Но в утро новолуния ты опять попадешь сюда.
- Ну что ж, - разочарованно протянула я и встала, - до следующей встречи.
- Лучше, конечно, чтобы она не состоялась, - сказал старик сухо, - ты просто поставила барьер в сознании и не хочешь понять.
- Я не хочу?! Я не могу!
- Нет слова «не могу», есть слово «не хочу». Будь честна с собой, сделай это усилие.
Я снова опустилась в кресло и в очередной раз попыталась понять, что со мной происходит. Почему из всей моей семьи только я оказалась Ищущей? Вот Энтони, например, - почему не он? Талантливый ученый, отличный педагог и человек замечательный — почему не он?!»
В этом месте профессор покраснел и закашлялся.
- Не смущайся, папа, - сказала Соланж, - все это абсолютная правда.
- Спасибо, солнышко, - сдавленным голосом произнес профессор, - я продолжу?
« Или мои дети...Соланж — наше солнышко, милая, добрая, красавица! А как поет! Или Стефан...я уверена, что его картины будут висеть в лучших галереях мира. Андреас — такой ум, упорство, ясное понимание, чего он хочет. Чего он хочет, чего он хочет, чего...он...хочет...А чего он хочет? Он хочет найти лекарство от слабоумия — любого...хочет найти...знает. А Соланж чего хочет? Она хочет петь. Она мне сказала когда-то, что, когда поет, кажется себе другим человеком, не тем, что ходит в школу, есть суп или ссорится с подругами. Что когда она поет, она лучше, она необыкновенная...Хм. Интересно, что чувствует Энтони, когда решает очердную задачу или его студенты хорошо сдают экзамен? Почему мы никогда не разговаривали на эту тему? Да потому, что нам в голову не приходило анализировать взаимоотношение с собой и своими делами — мне-то уж точно. Соланж чувствует себя лучшим человеком, когда поет, поэтому она любит петь...»
- Ты мне споешь? - шепотом спросил Тим, наклонясь к Соланж. Она оценивающе посмотрела на него.
- А мне и не нужно будет специально петь. Услышишь, когда я заниматься буду.
- А когда ты заниматься будешь?
- Сегодня уже вряд ли... - девочка не договорила, потому что профессор бросил на нее строгий взгляд и сказал строго:
- Дети!
«Итак, кто-то любит делать что-то, потому что это у него хорошо получается. При этом он чувствует себя лучшим человеком, чем есть на самом деле. А я? Почему я пишу? Потому что мне всегда хотелось это делать. Я это делаю лучше, чем что-то другое? Да. Но становлюсь ли я лучше, когда пишу? Однозначно, нет. Мало того, я знаю толпу пищущих, которые пишут лучше меня и мне кажется, что и как люди они лучше меня — этот вывод напрашивается из их текстов. Я недовольна собой. Господи, да я всю жизнь недовольна собой! Мне было хорошо во время учебы, но учеба не делала меня лучше, чем я есть. Конечно, было видно, что я способнее других, но это вовсе не означает, что я себе и тогда нравилась. И я — Ищущая. Ну, ну!
- Старик, - вскричала я, - неужели я ищу себя? Себя — лучшую, чем я есть на самом деле?!
Многое удивляло меня все последние дни, но такого удивления я не переживала никогда в жизни: старик вскочил с кресла, потряс в воздухе сжатыми кулаками и воскликнул: «Я знал!», - а затем сел и обратился ко мне:
- Вот видишь, сумела понять, а почему? Потому что захотела по-настоящему. Да, все верно: Ищущие ищут себя — себя лучших.
- Но почему только они? Мне казалось, что и другие люди стараются найти в себе то лучшее, что заложено в них природой.
- А вот теперь мы можем продолжить наш разговор о том, что делается с человеком после его рождения. На чем мы остановились — ты помнишь?
- Кажется, мы говорили о путах и тенетах, законах и правилах.
- Вот именно. Наступает момент в жизни каждого человека, он становится готовым продуктом, принимает законченную форму и живет не выходя за рамки этой формы. И таких людей большинство. Путы и тенета, пеленки и правила, рамки и границы приучили их, что трепыхаться незачем, что все равно ничего не изменить — они и перестали думать на эту тему.
- Но есть и другие. Одни из них поддались деформации, но не осознают этого. Интуитивно чувствуют, что то ли с ними, то ли с окружающим миром что-то не так, мучаются этим, но сделать ничего не могут, а потому живут дикой никому не понятной жизнью, совершают безумства...Из них получаются преступники.
- Еще одни прекрасно понимают, что перестали быть собой, но считают, что изменить ничего нельзя. Они ненавидят жизнь и общество за оказанное воздействие, однако принимают ненавистные правила игры, калечат других и стараются получить от этой жизни все, раз уж в главном обладании — обладании собственной личностью — им отказано. Они становятся политиками, крупными дельцами...да и преступниками тоже, но преступниками крупного масштаба, не простыми воришками.
- И, наконец, те, что борются с деформацией. Безотчетно и бесполезно. Стараются изменить себя, свою жизнь, свое окружение. У них это не получается или получается очень плохо, от чего их неудовлетворенность собой и миром возрастает, они ожесточаются, мечутся из стороны в сторону, как правило, с плохим результатом — и для них самих, и для окружающих. Революционеры, бунтовщики, ниспровергатели. И сами не живут, и другим не дают.
- Хорошо, - перебила его я, - кто же из них становится Ищущим?
- Тот, кто деформации не подвергся, но родился не тогда и не там.
- Как это?!
- Скажи, что такое человек?
- Ну...живое существо?
- Еще.
- Животное с развитым интеллектом.
- Тогда возникает вопрос, что такое животное.
- Живое существо.
- Ты вернулась к началу.
- Да, действительно. Что такое существо, что значит — живое...Подскажете?
- Подскажу, - кивнул старик, - ты не обязана это знать. Человек — это способ организации и передачи энергии. Или информации — разные авторитеты считают по-разному.
- То есть, вы хотите сказать, что я, со всеми моими делами, мыслями и чувствами — сгусток энергии или информации?
- Или и того, и другого вместе. Да не злись ты, вдумайся и поймешь, что ничего обидного в таком определении нет. Я тебе больше скажу: все сущее на свете - форма передачи и организации энергии и информации.
Я стала размышлять вслух.
- Как, вообще, зарождается живое существо? Ну да, хромосомы, гены — информация, ясно...движение...химические реакции...электричество...хммм...И почему же какие-то из сгустков энергии и информации живут спокойно, а другие становятся Ищущими?
- Да потому, что передаче той энергии, из которой они должны получиться, происходит сбой, информация не попадает в пункт назначения, а улетает в неизвестном направлении, где эта новая жизнь, в результате и зарождается. Но, поскольку она зарождается не там, где ей следовало бы, она не подчиняется присущим именно этому пункту деформациям. Но и проявить себя с лучшей стороны тоже не может, поскольку ее качества не соответствуют времени, уровню развития окружающей действительности и условиям существования. Поняла?
- Да, - ответила я упавшим голосом, - значит, я не от мира сего?
- Именно! У вас не зря есть такое определение. Ты появилась или не в том месте, или не в том времени, а может быть, и не в той реальности, не в той Вселенной — вот и стала Ищущей. Ищешь себя, свое место. А твое место там, где ты будешь настоящей, такой, какой тебя задумали. Поняла?!
- Кажется, я поняла, как работают прибор и система. Прибор подсовывает какую-то другую реальность, сканирует, а система анализирует?
- Что-то в этом роде, молодец, поняла.
- Поэтому я и слыхала все, что в доме происходило — я никуда не перемещалась. А вещи?! Зачем чердак подсовывал мне красивые вещи?
- Нужно было показать тебе странность происходящего — это раз. А во-вторых, ты же любишь красивые вещи — почему же не сделать тебе приятное? Тем более, что твоя реакция на очередную находку тоже анализировалась.
- Ох, ох, лабораторная мышь! Неприятно, вы понимаете это?
- Зато действенно и может тебе помочь.
- Помочь — в чем?
- Как видишь, ты своего мира пока не нашла. Но искать будешь все равно и будешь чувствовать себя все более несчастной и обманутой жизнью. А мы можем тебе помочь найти себя, потому что собой ты станешь только в своем мире, здесь ты чужая.
- А как же мои любимые? Мои дети, муж, друзья — я все это должна буду бросить?
- Оставить — скажем так.
- Бросить.
- Скажи, как тебе кажется, ты хорошая мать и жена?
Он знал, что спрашивать, попал прямо в больное место. Я всю жизнь терзала себя за нерадивость в этих ролях — жены и матери. Или матери и жены. Все равно. Все равно, я не была ни той, ни другой. Как ни любила я мужа и детей, всегда оставался во мне какой-то уголок лично для меня, куда я могла уползти от них, отгородиться, отвлечься. Не могла я полностью раствориться ни в ком из тех, кого любила и к кому питала искреннюю привязанность.
Старик понял мое молчание.
- Вот видишь? Я прав — ты не на своем месте, ты — не ты.
- Но что же мне делать?!
- Идти своим путем. Они тебя поймут, они тебя любят, а потому поймут.
- Да что вы! Понимают, как раз, те, кто не любит, кто смотрит трезвым взглядом. Не поймут ни за что, обидятся, оскорбятся. Я им травму незаживающую на всю жизнь нанесу!
- А ты прожила чуть ли не половину не своей жизни и ни одного дня счастлива не была — об этом ты подумала?
- Была я счастлива! - запальчиво вскрикнула я, но осеклась. Опять вредный старик был прав: даже в мгновения самого, казалось бы, безоблачного счастья я умудрялась отстраняться и смотреть на себя, как бы со стороны, как бы играя роль и оценивая, а хорошо ли я ее играю. Я сникла и сидела, понурившись и не глядя на старика.
- Не печалься, - раздался его голос, исполненный доброты и мягкости. - ты напиши им, объясни все — они поймут, должны понять. А если не поймут, - тут он голос возвысил, - значит, тем более, незачем тратить на них свою единственную неповторимую жизнь, часть которой ты уже потратила на них!
- Хорошо, - шепнула я, - как же мне себя вести дальше?
- А все так же. Ищи. Найдешь — поймешь. Прибор поймет, система поймет, и ты останешься там, где и должна была быть изначально.
- Я вот чего не пойму...Вы кто? Внешне вы древний китаец, но вот это — прибор, система, флуктуации энергии и информации...Вы пришелец?
- Нет.
- Тогда маг? Волшебник?
- Ну, если хочешь, да.
- Час от часу не легче, - пробормотала я, - в моем-то возрасте оказаться в сказке. Вы хотите, чтобы я это написала, а моя семья в это поверила?
- А в научную подоплеку события они поверят?
- Я не знаю даже поверят ли они в принципе в мои россказни, не подумают ли, что я их просто бросила и придумала такое фантастическое объяснение.
- Тогда тебе должно быть все равно — сказка это или нет. И, кстати, имей в виду, что любая магия подчиняется законам мироздания, так что, волшебство вполне научно.
Я ему не ответила. Я сидела в абсолютной пустоте, светящейся пустым светом, пустота заполняла меня всю, я сама, казалось, была пустотой.
Я сидела и думала, что моя жизнь до этого момента, жизнь, заполненная делами, суетой, эмоциями и равнодушием, людьми и работой была пустой, как ничто другое.
Была более пустой, чем окружающая меня пустота ненайденного».
ЭПИЛОГ
Тим отпер дверь и вошел в дом. Ставни были закрыты, в доме было темно, и он сразу же на что-то наткнулся. Вещь упала, загремела, по дому прокатилось эхо. Пришлось раскрывать ставни, иначе можно было не только разгромить весь дом, но и покалечиться.
День был сереньким, но высокая облачность порождала тот странный блеклый рассеянный свет, который был мучителен для глаз и заставлял щуриться. Это серое сияние осветило внутренность дома: мебель, покрытую мешковиной, пыльные полы, роскошные гирлянды паутины под потолком.
На слабых ногах Тим стал подниматься по лестнице. Сердце колотилось и, казалось, заполняло собой все тело, стучало в висках, билось в горле, но он превозмог волнение, толкнул дверь, которую сам же покрасил двадцать пять лет назад, и ступил в заповедную зону, где с того печального памятного дня никто не бывал.
Здесь тоже все заросло паутиной и пылью, но под ними сохранился порядок, который навели они с мадам Дженни, и он подумал, что ему будет гораздо легче, чем было им тогда.
Вот только понять бы, что именно является прибором...Они, помнится, целый сундук шляп нашли тогда — где-то здесь он стоит, мадам Дженни собиралась переделать кое-какие шляпки для себя и Соланж...эх, эх...
От пыли Тим расчихался и решил открыть окно. Рамы, конечно, рассохлись, краска облупилась. Работы будет много, не меньше, чем ее было тогда у профессора и его строителей.
Зря все-таки Соланж не захотела поехать с ним. Маленькая Дженни уже выздоравливает, могла бы Клэр и сама с ней посидеть, не все же бабке возиться с внучкой — а мать на что?!
Но все это были пустые мысли. Соланж твердо заявила, что ноги ее больше никогда не будет в этом проклятом доме, отнявшем у нее мать. Конечно, пока дом в таком состоянии, никого из них сюда тащить нельзя, но вот когда он тут все вычистит, да покрасит-побелит-починит, да достроит...должна ведь она понимать, что девочке лучше проводить лето в родном доме, а не на курортах и в детских лагерях среди чужих людей! Она привыкнет. Он тут все переделает: ликвидирует кабинет, все переставит, покрасит в другие цвета. Можно даже стенку выстроить, сделать тут две спальни — для Дженни и ее няньки.
Налюбовавшись видом, Тим отвернулся от окна с намерением пройти в складскую часть чердака и увидел шляпу пасечника, висящую на гвозде, вбитом в балку.
С мыслью, что можно будет поставить свои ульи, он взял шляпу в руки и надел ее.
Тут же пространство потекло, заструилось, заколебалось и последним, что он увидел внутренним взором был тот же чердак, но чистенький, нарядный и уютный, компания людей, сидела за столом, причем, один из них был полицейским. Мужчина средних лет держал в руке кипу белых листков, лицо его выражало крайнюю степень растерянности. А в глубоком кресле рыдала и билась девочка-подросток, и другой подросток — сам Тим - сидя на подлокотнике кресла, гладил ее рассыпавшиеся по плечам пышные волосы.
|
