Тридцать минут до центра Чикаго
Начиналось всё очень даже весело.
Нужно было попасть из пригорода в центр Чикаго, на встречу в офисе заказчика, для которого уже довольно долго вымучивается небольшой сценарий. Машина выскочила на скоростную трассу, почти пустую в это предполуденное время, и всего лишь от легкого нажатия педали понеслась со скоростью 70 миль в час... Можно было бы и побыстрее, но сильно превышать скорость нельзя, хотя и весьма заманчиво на такой широкой, многополосной и гладкой дороге, как 90-й «интерстэйт хайвэй». Однако именно на пустой дороге и ловят любителей быстрой езды придирчивые патрульные. Поставил автоматический контроль скорости на 65, убрал ногу с педали газа и расслабился под ритмы радиостанции «Олд рок». (Хорошо, что сын этого не слышит – уже бы заработал от него язвительный комментарий в духе того, что «Джетро Талл», «Иглз» и «Куин» слушают только старые пердуны... впрочем, так оно и есть).
– Как ты можешь слушать этих битлов? – говорит отец. – Они же только орут и хлопают в ладоши! А вот Марк Бернес...
«30 min to downtown» – «30 минут до делового центра города» – радостно сообщило электронное табло над трассой, показывающее в реальном времени состояние движения на дороге. «Замечательно!» – и расслабился еще больше, но следующее табло, установленное через несколько миль, было не так оптимистично – на нем уже светилось: «40 минут», а на последующем – и вовсе досадное «50»... Далее скорость пришлось снижать и снижать и, наконец, недалеко от аэропорта О’Хара, у слияния дорог, почти полностью остановиться.
Впереди не только соединение нескольких магистралей – здесь заканчивается пригородная платная часть скоростной трассы, поэтому половина ее разбита на десяток ручейков, перекрытых шлагбаумами, и стоят будки платы за проезд. Машин много – вот и образовался затор. Конечно, они не касаются друг друга полированными бортами, но их легко можно представить разноцветными неповоротливыми животными, что настойчиво толкутся у водопоя, оттирая более слабых в сторону. Многометровые громады трейлеров безапелляционно втискиваются между деликатными кабриолетами и легковушками, сверкая блестящими трубами и жарко на всех дыша. Что поделаешь – они большие, смирились некоторые неуверенные в себе малыши, уступая дорогу... Еще чего, думают другие, понаглее, и лезут вплотную к великанам, проскакивая прямо перед ними.
– Мужчина, вы выходите на Короленко или нет? Я к вам обращаюсь, мужчина! Дайте же пройти!..
Время идет, и становится понятно, что это не просто затор – что-то нехорошее случилось на трассе, скорее всего, авария. Стоишь и от нечего делать начинаешь исподтишка рассматривать соседей.
А вокруг – настоящий театр! Девчонка лет шестнадцати, сидящая в «фольксвагене» рядом с водителем, красит малиновым лаком ногти на ноге, высоко задрав ее на переднюю панель. Из окна машины впереди мужские ноги в сандалиях и вовсе торчат наружу, покачиваясь в такт «рэпу», низкие частоты которого, даже на расстоянии, отдают в животе, как поступь гигантского тираннозавра из фильмов Стивена Спилберга. В длинном, видавшем виды «крайслере», украшенном вдоль кузова модной в 80-х годах отделкой «под дерево», помещается целая многодетная еврейская семья. За рулем красуется сухощавый носатый папа в черном костюме и широкополой шляпе, из-под которой свисают закрученные пряди темных волос. На пассажирском сидении едва просматривается маленькая мама. Определить, сколько в машине детей, невозможно, но, похоже, что много. Это мальчишки – в таких же, как у папы, но меньшего размера, черных шляпах, и с такими же, но чуть покороче, пейсами. Они поочередно высовываются из открытых окон, а их визгливый настойчивый галдеж отчетливо слышен в промежутках между шагами динозавра…
Он прилежно желал родителям спокойной ночи, плотно закрывал дверь в зрительный зал, тушил свет и располагался у окна. Летом распахивал его и забирался с ногами на подоконник, рискуя упасть со второго этажа. Зимой подбирался поближе к стеклу, вдыхая запах мучного клея и высохших полосок бумаги, которыми окно было заклеено.
И ждал. Ждал в слабом свете ночного неба. Ждал, постоянно прислушиваясь, не идут ли в его комнату по коридору родители, готовый мгновенно соскочить с подоконника в разобранную кровать. Ждал, почти не отрывая взгляда от того места, где напротив, в боковой стене соседнего дома, располагалось одно-единственное, выходящее в проулок широкое окно. Бывало, что ждал довольно долго.
Внезапно сцена за решеткой частого оконного переплета среди темной, старой кирпичной глыбы загоралась светом. Свет был разным – и по силе, и по оттенку, и по положению. Это жильцы, выходя на кухню коммуналки, включали кухонную лампочку, каждый – свою. И появлялись в поле зрения единственного зрителя, о котором они не знали и думать не думали о его существовании.
Словно у настоящего театрала-ценителя, у него были свои кумиры и простые статисты, любимые сюжеты и затянутые пустопорожние мизансцены.
Медленно выползла с какой-то тарелкой серая старушенция, нудно повозилась у стола и у плиты. Шла бы ты уже спать…
Долгая темнота.
Пришел с улицы насупленный Нёмка. Этого он знает, ему лет пятнадцать уже. Вор. И мамочка его на кухню притащилась, зовут ее Дорой Моисеевной, кругленькая такая, что-то выговаривает и жрать даёт. Их семейку все ближайшие дворы знают. Время от времени пьяный Нёмка мамочку лупит, и тогда она выскакивает на улицу и на всю округу орет: «Убывае ро́дный сын! Как же это так, чтобы мой Наум, мой мальчик, был такой несуразный бандит! Где ж наша милиция?» А пацаны говорят, что Дора Моисеевна тем самым барахлом торгует, что Нёмка украл… Сейчас сынок ей не отвечает, смотрит в окно, жует. Поел, поковырялся в зубах, сплюнул в раковину.
Скучно.
Появилась парочка, стоя начали что-то жевать, пить кефир, потом целоваться. Вроде не старые, но мужик почему-то весь седой. Он приоткрыл на ней сарафан и аккуратно потрогал внушительных размеров беременный живот, что-то приговаривая. Был виден кусочек ее белого лифчика.
Ушли. Темнота.
А вот… вот это уже здо́рово! Быстро, похоже, что из постели, выскочила в пустую кухню растрепанная Галка, младше его на год, в короткой майке и светло-зеленых трикотажных трусах на толстой попке. Думает, наверно, дуреха, что никто ее не увидит, если быстро. Попила воды, глянула в зеркальце над краном, почесалась в интересном месте и убежала, забыв выключить свет.
Класс!
Помятые мужчина и женщина долго и беззвучно орали друг на друга, размахивая костлявыми руками. Похожие, как брат и сестра.
Темнота.
А вот и главная сцена в пьесе. Вернулась с дежурства медсестра… кажется, ее зовут Света... или Лена… рыжая, не очень красивая, но молодая. Один раз она приходила делать ему укол. Вышла на кухню в халатике. Оглянулась куда-то назад. Глянула в окно – прямо сюда, на него. Перестал дышать... нет, ничего, она его не видит. Оголилась до пояса, стала обмывать под краном шею, розоватые груди и золотистые подмышки. Напряжение в зрительном зале дошло до умопомрачения…
Процесс омовения окончен. Как-то не сразу вернулось дыхание. А на сцене уже темно и пусто – он, оказывается, не заметил, как она ушла. Теперь тоже можно идти спать. Ничего интереснее сегодня уже не будет.
В высоком, серого цвета внедорожнике, с полностью задраенными окнами (ни звука не слыхать), ожесточенно жестикулирует, разговаривая по мобильному телефону, озабоченный мужчина средних лет, по виду (белая строгая рубашка под горло, скучный галстук) – распространитель новых лекарственных препаратов по кабинетам врачей или агент по продаже недвижимости…
Персонажи, знакомые по окну, изредка попадались в окружающем мире. На улице, в ближайшем гастрономе, во дворе соседнего дома, где он зимой гонял без коньков на площадке шайбу, а летом стоял на воротах, между старой шелковицей и углом железного гаража. Галка попадалась чаще других – и в школе, и на улице, и на лавочке возле площадки. Она становилась все привлекательнее и теперь уже не вылезала ночью в одном неглиже на кухню. Жаль…
В заторе начинается медленное движение, и декорации вокруг постепенно меняются. Справа, совсем рядом, оказалась колоритная парочка в открытом «бьюике»: он – крупный афроамериканец, в желтой свободной майке, с кольцом в ухе, она (за рулем) – белая, яркая, натуральная блондинка, с огромными серебристыми серьгами. Когда движение совсем останавливается, они тут же, не теряя времени, начинают так сладко целоваться, что в их сторону даже смотреть неудобно.
Какие у него черные-черные волосы! Я возьми и скажи ему: «А ты что, волосы красишь?» Просто не знала, что сказать. Вот дура. А он так серьезно стал объяснять, что нет, они такие у него от природы. Вот дурак. Сидим вдвоем, остальные уже по домам свалили. Семечки лузгаем, у меня в кульке были, и ему немного отсыпала. А я говорю, что мне такие волосы нравятся. А он так удивился, вроде я ему что-то на китайском языке сказала. Ну, дурак. А во дворе стало сильно темнеть. И фонарь один-единственный – в глубине двора, на туалете. На этой лавочке, под шелковицей, вообще всегда тень, а тут быстро стали пропадать все цвета, и его стало плохо видно. Только лицо и особенно нос. Нос у него большой. Хорошо, что я ему про нос еще не сказала. Нет, не дура. А он спрашивает: Галя, ты что – с Вовкой гуляешь? Нет, говорю, мне другой человек нравится. А кто? Ты, вдруг говорю. Вот дура, так дура! Он опять замолк, наверно, я снова это по-китайски сказала. Дурак. Знаю, что лупится в мою сторону, но на него теперь не смотрю. А тут вдруг полез ко мне, резво так, но неловко, вроде как со страху. Ты что это, говорю, такой борзый стал? Сейчас мамка выйдет, меня домой будет звать! А он сопит, обнимается и трогает в самых разных местах. Настоящий дурак. Я немного потерпела, интересно было, а потом у меня как-то само собой получилось – я семечками в него бросила. Целую жменю. А он опять лапать... прямо за... Совсем дурак. Я – в него семечки, а он – лапает. Я – семечками, а он... Дурак. И я сижу и никуда не ухожу. Ну, дура! Настоящая дура. Пока семечки у меня все не закончились.
Целующуюся колоритную пару неожиданно заменяет голова бульдога. Оказывается, «бьюик» уже продвинулся вперед, а бульдог выглядывает из заднего окна машины, подрулившей следом. Какое-то время собака нехотя изучает чуть прищуренными карими глазами водителей и пассажиров соседних авто, потом зевает и, качнув щеками, прячется внутрь салона.
И вообще, в окне стало неинтересно. Беременная парочка разродилась, полкухни теперь в пеленках, ничегошеньки не видно. Нестарый седой папаша таскает по вечерам мимо окна то железное корыто, то выварку. Нёмка пропал – похоже, посадили. А главное, медсестра почему-то больше не моет свои прелести. Или, по крайней мере, не делает этого на кухне.
Теперь слева – рыжая, полноватая особа в голубой медицинской блузе без воротника, одна в машине. Придерживая руль одной рукой, кусает здоровенный бутерброд – какой-нибудь «Бургер Кинг» – и запивает «колой». Наверно, выбралась, даже не переодевшись, в перерыв из своей больницы по какому-то личному делу, еще и перекусить старается по дороге. Видно, что очень нервничает, поглядывает по сторонам, что-то говорит сама себе вслух, боится опоздать... беда, застряла, могут уволить.
– Девки, к нам в отделение вчера одного мужика привезли... с козой… срамотища! Мужик, значит, по пьяни к козе пристроился, а козу, наверное, во время процесса кто-то испугал, и у нее все сжалось... спазмировалось, значит. И мужик… вытащить не смог... Что вы гогочете, дайте дорассказать! Так вместе с козой на «Скорой» и привезли. «Ко-и-тус с ко-зой», – так Евгений Борисович, наш доктор, пропел диагноз в процедурной после осмотра… Он часто распевает диагноз на разные популярные мотивы высоким дурашливым голосом, когда больные не слышат. А козе укол делали, чтоб освободить пострадавшего… придурка этого. У нас все отделение оборжалось...
Чего не наслушаешься, когда с девчонками выйдешь покурить за корпус! Юлька из травматологии такую историю сегодня рассказывает, что сама хохочет до слез... А вчера Инка про какого-то солдата байку травила, про членовредительство... в полном смысле этого слова. Шарики какие-то он себе вставил от нечего делать, опухло все, короче, в больничку привезли. А позавчера...
– Да, иду, иду! – надо идти, из детского зовут. Закончился мой перекур.
Постель в 325-ой перестелить? Иду. Там помер кто-то. Ну да, тот мальчишка, что вывалился каким-то непонятным образом из окна второго этажа, да так неудачно, что головой прямо на булыжник, столько дней в коме, не спасли, мать его пару часов назад так кричала, так кричала... И адрес такой знакомый, я видела в его карточке, по-моему, он жил где-то совсем рядом с тем домом, где я комнату снимаю…
После смены нужно в дежурный гастроном заскочить, дома жрать совершенно нечего. Кирилловна вряд ли чем-то угостит, да и спать она, наверно, уже будет часов в девять. Она всегда с дикторами программы новостей вслух здоровается и прощается, а после окончания программы сразу и закимарит. «Старэ – шо малэ», говорила моя мама…
А ночью мне еще зубарить и зубарить треклятую анатомию…
Ой, Кирилловне надо за квартиру уже отдавать, первое число прошло, а я забыла... вот время бежит!
Смотреть на то место приборной доски, где светятся часы, уже просто страшно.
Наконец-то прерывистое передвижение (ползком, чуть на газ, стоп, опять на газ, опять стоп) переходит в постоянное. Сначала медленно, потом немножко быстрее, быстрее... Давайте, давайте, дорогие! И вот уже уверенно побежали те, что впереди, машина догоняет их, набирая приличную скорость, и через несколько минут – летит! Видны с высоты эстакады первые улицы Чикаго, кварталы краснокирпичных, трехэтажных домов с квартирами, что сдаются внаём. Стали чаще проскакивать над головой плотные тени мостов и туннелей, а впереди, в едва заметной дымке, показались вертикальные усы двух антенн на самом высоком здании Америки – «Сиэрс Тауэр». Центр города. Уже близко.
И снова звонок в офис:
– Sorry, traffic, – вынужден извиняться опять и опять, – простите, сильное движение, попал в затор на дороге.
– Ничего, – отвечают вежливо, но сухо, – мы вас ждем.
И ваш доработанный сценарий по тридцатисекундной рекламе детского йогурта, please, который должен был быть готов еще три дня назад, – вероятно, хотели бы они настойчиво напомнить… Да, да, безусловно, йогурт… он готов... почти. А мне, знаете, тут куски из совсем другого, можно сказать, сценария в голову лезли, пока торчал в этой пробке, – хочется хоть кому-то похвастаться... Какие характеры, какой сюжет, детали! Вот только бы додумать, соединить, записать… Впрочем, зачем это им? Да и разговор-то на самом деле уже давно закончен.
Оставлена на стоянке разгоряченная машина, схвачен портфель с ноутбуком, преодолена за несколько секунд пустыня мраморного вестибюля, и, мелодично тренькнув, распахнулся лифт, предъявив своё зеркальное нутро.
Третий этаж.
325-я комната.
Улыбка…
|
Достарыңызбен бөлісу: |
