Глава 7 СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА - КТО ОНА?

Не только исследователи творчества Ганса Христиана Ан­дерсена, но и сам он не знали, из каких далей времени народ­ная молва донесла память о снежной королеве. Образ короле­вы возник, возможно, раньше гибели Атлантиды, когда Се­верную Европу еще покрывал ледовый щит. С чего начинал сам Андерсен? Уж конечно, не с изучения палеогеографии планеты. Мальчиком он любил слушать рассказы старых мас­териц — почти по Пушкину, под жужжанье веретена. Рассказ прях о Деве льда потряс мальчика. В ответ он сочиняет специ­ально для этих бедных женщин свою биографию: якобы он незаконный сын очень знатных родителей и встречался с ки­тайским принцем. Этот шаг совсем еще юного сказочника продиктован благодарностью. Но что именно поведали ста­рые пряхи о Деве льда мальчику по имени Ганс, неизвестно. Об этом можно лишь догадываться. И дело не только в том, что Андерсен был великолепным выдумщиком и помнил мно­жество историй еще с детства, порой раскладывая их точно пасьянс, соединяя две истории в одну, а из одной делая две (в чем признавался позднее).

Вслед за «Снежной королевой» он создает роман «Дева льда», вернув своему второму произведению по мотивам рас­сказов прях данное ими название. В нем великолепные пейза­жи, лирические сцены, полусказочные герои и персонажи. Так что же ближе к народным преданиям: сказка о Снежной ко­ролеве или роман о Деве льда? Точного ответа нет. Можно лишь догадываться, что первое произведение прямо наследует фольклорную традицию, а второе вобрало в русло сюжета не­мало поздних притоков.

Итак, Снежная королева похищает мальчика Кая. В ее снеж­ной стране сердце его превращается в кусочек льда. Королева сказки часто пролетает по улицам городов, заглядывая в окна,— и стекла тогда покрываются узорами ледяных цветов. И сама королева — из ослепительного льда. Она чем-то сродни суще­ствам тонких эзотерических миров. Ее полеты — это путеше­ствия эфирных тел, или душ. И тут уместен вопрос: кем же она была раньше? В первом своем воплощении? В сказке о Снежной королеве ответа на этот вопрос нет, как нет и самого вопроса. Сестра Кая Герда отправляется на край света выру­чать брата. Но сначала она приплыла по реке к удивительно­му саду, в котором цветы умели разговаривать и знали множе­ство историй. Герда внимательно выслушивает эти рассказы цветов — они из их собственной жизни! Важное обстоятель­ство. Вся сказка пронизана светом бессмертия души. Даже вся природа одухотворена. Снежная королева — пленница вечно­сти. Именно последнее слово предыдущей фразы Кай никак не мог выложить из льдинок в чертоге королевы. А если бы смог? Тогда дороги назад ему не было бы.

Этот мотив напоминает о Городе Света, куда, согласно Моуди, людские души попадают после клинической смерти. Одна пациентка Моуди свидетельствует: приблизившись к Городу Света, услышав звуки чарующей музыки, она услышала под­сказку — если она войдет в этот город вечных душ, то назад не вернется.

Как бы там ни было, в сказке Андерсена просвечивает вто­рой план. Он сродни скандинавским героическим песням о богах и героях. В Младшей Эдде есть строки: «Мировая Без­дна на севере вся заполнилась тяжестью льда и инея, южнее царили дожди и ветры, самая же южная часть Мировой Без­дны была свободна от них, ибо туда залетали искры из Муспелльсхейма».

Муспелль, или Муспелльсхейм в Эдде — жаркая и светлая страна на юге. Вот встретились иней и тепло, иней растаял, капли влаги ожили «от теплотворной силы» и приняли образ человека. Имя его Имир. От него пошли великаны.

Не здесь ли, в седой эддической древности, следует искать следы Снежной королевы? Скандинавские боги ведут свою родословную по женской линии от великанов.

Контактные свидетельства относят легендарных атлантов также к великанам: их рост около трех метров. Они светлово­лосы и светлоглазы, до почитания любят цветы, а сама их на­ука и даже технологии ближе к искусству, чем к науке и технике в нашем понимании. И атланты, и великаны, и боги связаны общим происхождением, у них одно родословное дре­во. Внушает доверие и старинная мудрость: боги — это бес­смертные люди, люди — это смертные боги. Снежная короле­ва может быть охарактеризована первой частью этого тезиса.

Возникают ситуации, совершенно исключительные и по­чти необъяснимые, когда божественное и человеческое нача­ла проявляются на равных. Даже так: душа в исключительных случаях, уже утратив свое смертное тело, вдруг создает но­вое — временную оболочку, в которой совершает подлинные чудеса. Тоже сказка на первый взгляд. Но есть факты, кото­рые намного превосходят этот сказочный штрих.

Так было в той же Дании, причем уже в наше время. Валд Дропен отправился с шестилетней дочкой Ингер в плавание на яхте. Был воскресный день, стояла отличная погода. Ингер осталась без матери — жена Валда незадолго до этой прогулки на яхте умерла. Судно шло под парусом по озеру, что близ города Холдинг. Валд сделал резкий поворот— и случилось несчастье, девочка упала в воду. Пока она беспомощно барах­талась, глотая воду, отец вызывал по рации команду спасате­лей. Сам он плавать не умел. Девочка между тем скрылась под водой. Можно представить состояние отца в эти минуты. Нео­жиданно над самой его головой возникло белесое облако — через минуту оно стало походить на женщину. И женщина эта, рожденная облаком, вполне по-спортивному прыгнула в воду. Вытянув руки, она нырнула. Разошлись круги на озер­ной воде. Прибывшие спасатели с изумлением наблюдали не­виданную картину. Валд крикнул, что это его покойная жена. Надо полагать, обстановку это не прояснило. И вот отец и спасатели увидели, как эта женщина-дух вынырнула вместе с бездыханной девочкой, а затем в плавном полете опустилась на палубу яхты вместе с ребенком. И делала искусственное дыхание, пока девочка не очнулась и не обняла ее. Тогда дух матери растворился, исчез. Все это записал в своем протоколе сержант полиции Э. Бонд, прибывший вместе со спасателя­ми. Отметим точность в поведении облачной женщины — она исчезла сразу, как только девочка пришла в себя, ведь рас­статься позднее ребенку было бы труднее — и намного, раз уж пришла вера в чудесное возвращение матери с того света.

В подобное верится с трудом. Но тем самым жизнь дает нам ключи к сокровищнице древних преданий — ведь в пре­жние времена люди были куда внимательнее и любознатель­нее: отупеть от кино- и телепассажей они не успели и с инте­ресом наблюдали подлинность во всех ее проявлениях.

* * *

Именно родословная великанов севера, изложенная в скан­динавских мифах, позволяет отыскать точный прототип Снеж­ной королевы, неуловимой, как дуновение ветра. Основания такого поиска налицо.

Снежная королева, войдя в сказку, сохранила черты харак­тера Скади: она такая же суровая, жестокая, красивая.

Вероломный ас Локи повинен в гибели сына Одина, главы асов. Поэтому его привязали к трем камням. А Скади повеси­ла над ним ядовитую змею, чтобы яд капал ему на лицо. Имен­но она, Скади, готова выполнять подобные поручения. А жена Локи Сигюн стоит подле с чашей, собирая капли яда, чтобы избавить Локи от страданий. Но вот чаша наполняется, она идет вылить яд, а на лицо ее супруга снова попадают жгущие кожу капли, — Локи рвется с такой силой, что сотрясается Земля. Но крепки оковы — ведь он привязан к камням киш­ками волка, в которого асы превратили сына Локи Вали! И привязь эта превратилась в железо.

А до этих событии именно Скади осмелилась пойти на асов и их город Асгард войной. В шлеме и кольчуге не побоялась она предстать пред грозные очи богов, мстя за своего отца, убитого асами. Смелость ее и благородная отвага поражают. Асы пообещали ей выкуп и предложили выбрать среди них мужа. Условие выбора необычно для нашего времени и наших нравов: нагота асов прикрыта, открыты лишь ноги, и по но­гам великанша и должна решить, кто будет ей мужем. Давний тот обычай, на мой взгляд, сохранил влияние матриархата, ведь мужчины тогда были охотниками, собирателями, и ноги им нужны были не меньше, чем волку. Так и достался ей слав­ный Ньёрд.

Как и Снежная королева или царевна Несмеяна, Скади не смеялась, даже не улыбалась. Пожаловав ей мужа в утешение за убитого ими отца, асы должны были еще и рассмешить ее. Таков был второй пункт мирного договора с Асгардом. Скади была уверена, что это богам не удастся. Это сверхделикатное дело асы поручили Локи, находившемуся тогда еще в их рядах.

О том, что было дальше, с наивно-трогательной непосред­ственностью повествует Младшая Эдда.

«Тогда Локи обвязал веревкой козла за бороду, а другим концом — себя за мошонку. То один, то другой тянули — и громко кричали. Наконец Локи повалился Скади на колени, тут она и рассмеялась. Тогда между нею и асами был заклю­чен мир».

По условиям этого мира Один забросил глаза Тьяцци, отца Скади, на небо, превратив их в звезды. Скади считается боги­ней, и это еще одно свидетельство древности образа. Ее и ее второго «я» — Снежной королевы.

И самое поразительное... Эдда была записана, а ее фраг­мент был переиначен в устной передаче, — и дошел до време­ни Андерсена, засвидетельствовав жизнь великих мифов и песен в народной молве.

Глава 8

ИСЛАНДСКИЙ КЛЮЧ

В нашем языке должны остаться следы древнего языка асов и ванов, заключивших после войн мир и породнившихся пу­тем обмена заложниками.

Наиболее чистый язык асов-ванов остался сейчас в Ислан­дии, изолированной от внешних воздействий. Прислушаемся к звучанию этого языка. Есть русское выражение «соль зем­ли». Но почему соль земли или даже соль соли земной, как у Чернышевского в романе «Что делать?», а не морская соль, к примеру? Просто потому, что мы уже привыкли к соли зем­ной, которую никто не видел, кроме разве животных, грызу­щих изредка солонцы. А в исландском есть слово, которое проясняет подлинный смысл древнего изречения. Это слово «сал» — означает в буквальном переводе — «душа». «Душа зем­ли» — говорили асы и ваны две тысячи лет назад. «Соль зем­ли» — говорят сейчас в России потомки асов и ванов. Выра­жение утратило первоначальный смысл, стало приземленным.

Мне неоднократно приходилось пользоваться исландским ключом к русским словам и выражениям.

«Ни зги не видно». Это наше исконное вроде бы. И все же в этом почти необъяснимом сочетании кроется древний сек­рет. Ски — это облако, туча по-исландски. Звонкие там звучат глуше, чем в русском (цинк, например, звучит так: синк). Вкратце же суть в том, что древняя формула «одни тучи на небе» превратилась в знакомое нам «ни зги не видно».

«Сделать рыбу»... У нас это может означать, например, та­кое: наскоро сочинить стихи, чтобы композитор написал на них музыку (потом стихи шлифуются или даже пишутся зано­во). Или набросать грубый эскиз, шпаргалку, сделать прикид­ку. А у исландцев? У них есть глагол «руба», он переводится так: «состряпать что-либо». И еще у них есть существительное «руб» — «поспешная работа».

Исландское слово «маил» имеет несколько значений: «го­лос, речь, слово, слух». Это лучше помогает понять наше сло­во «молва» и все оттенки его смысла. «Свари» — это и шум, и одновременно сварливая и властная женщина. «Слодир» — не только следы, но и тропинка.

А вот русское восклицание «ха!» Оно тоже оттуда, из глу­бокой древности асов. Дословно означает: насмешка, издева­тельство. Это если в конце прибавляется согласный звук «д». А без него означает просто вопрос: что? а?

«Ay» — река. А это исландское слово помогает наконец по­нять, как возникло название столицы России.

Автор этих строк — из тех, кто не поверил, что Москва обязана созвучиями своего имени якобы болоту, мозглому месту и другим дремучим редкостям. Город, расположенный на семи живописных светлых холмах, основали еще ваны — вятичи, что показали раскопки на территории Кремля в сороковых годах прошлого века. Они хранили традиции Ванского цар­ства (Урарту), которое основали около трех тысяч лет назад (недаром Снорри Стурлусон пишет в «Круге земном», что ваны древнее асов и искушеннее их в древних таинствах). После неудачных войн с Ассирией ваны ушли на север, на Дон, за­тем на Оку, на Вятку, до Урала. Об этом я писал в книгах «Асгард — город богов» и «Тайны Эры Водолея». Постепенно изменяющийся похоронный обряд и другие следы материаль­ной культуры позволили мне проследить эти миграции.

Поэтому к слову «ау» (вариант «ва») нужно добавить слово «мосх», «моск», что на языке ванов означает «великий», «боль­шой». Отсюда, между прочим, единственное объяснение для слова «мощи», корень остался в современном слове «мощь». Ваны строили города близ воды, часто при слиянии рек. Одну реку они назвали Москва (западный вариант — Москау). Дру­гую — Яуза. Точный перевод с языка ванов таков: Москва — большая река. Яуза — малая река, реченька.

Множество слов ванов не требуют перевода на современ­ный русский. В словарях нет удовлетворительного объясне­ния слову «зодчий». А ведь в Урарту у ванов глагол «зади» означал «строить», и он был высечен царями Урарту на ка­менных скалах (для письма использовалась ассирийская кли­нопись и ее варианты). Ваны образовывали множественное число так же, как порой мы сейчас. «Века и века», — говорим мы, обозначая большой период времени, отделяющий нас от божественных предков, поименованных в Эдде. Но точно так же говорили некогда и ваны о своих предках-богах.

Багбарту, богиня ванов, — это Богиня Лебедь, и вторая часть ее имени, «арту» («лебедь»), отличается от сравнительно по­зднего названия белоснежной птицы, но зато она помогает понять, почему Ярославна в «Слове о полку Игореве» плачет, «аркучи». Она как лебедь-птица поет свою, быть может, пос­леднюю песнь на городской стене Путивля (Аргимпаса, Артимпаса, отметим попутно, — скифская крылатая богиня, но первая часть имени та же и тоже созвучна глаголу «Слова»!).

Образ Багбарту — образ ванов, то есть наших предков, обо­жествленных, увы, не нами, а теми, кто создал обе Эдды — Старшую и Младшую.

В сказках бывает все, и герои их под стать сюжетам: чудо­вища и великаны, оборотни и феи, говорящие звери. Так я и относился некогда к известной пушкинской сказке о золотой рыбке, рыбаке и его жадной, властолюбивой жене. Казалось бы, чего проще — поэт создал эту историю в стихах, соблюдая законы волшебного жанра, в назидание иным читателям.

В 1960-х годах произошло событие, которое заставило авто­ра этих строк изменить позицию. Болгарский археолог Т. Ива­нов опубликовал снимки бронзовой пластины, найденной сре­ди других древностей в Западном Причерноморье. На пласти­не — женщина с рыбой. Одета она в хитон, на голове ее коро­на. Все это свидетельствует о том, что она богиня, пришедшая из древности. Когда я узнал об этом, меня смутило имя боги­ни, названное Т. Ивановым, — Анахита. Ведь Анахита хоро­шо известна в древнем Иране, Средней Азии, ее портрет опи­сан в Авесте, древнейшем памятнике письменности ариев! Она богиня священных вод, и с ней рядом изображена, естествен­но, рыба, до некоторой степени ее второй образ. Разумеется, для богини вод не составляет труда обернуться рыбой в случае необходимости. Позднее увидели свет и отечественные наход­ки того же рода.

Очень важна деталь: старуха заставляет своего старика пе­редать рыбке, что она хочет быть владычицей морской, при­чем сама золотая рыбка должна служить ей на посылках. Пос­ле этого старуха оказалась у разбитого корыта. Это не просто реакция рыбки — это ответ богини, место которой хотела за­нять старуха, к тому же — превратив богиню в свою служанку.

Но действительно ли в сказке речь идет о владычице вод Анахите? Какими путями богиня пришла в Россию, став геро­иней сказки — довольно поздней по времени? Как объяснить выполнение золотой рыбкой, или, точнее, богиней Золотой рыбкой, чисто земных требований старухи, ставшей и столбо­вой дворянкой и коронованной особой? Ведь эти земные дела вроде бы вне ведения богини вод. Эти вопросы до поры оста­вались нерешенными.

Александр Пушкин так много поведал в своих сказках, что они вызвали к жизни почти нескончаемую череду исследова­ний и комментариев. И все же, как сейчас представляется все яснее у за волшебством строф проступает нечто поразитель­ное — картины и образы древнейшей славянской мифологии двухтысячелетней давности. Именно двадцать веков отделяют нас от того периода истории Боспорского царства на черно­морских и азовских берегах, духовная жизнь которого — к ве­личайшему изумлению автора этих строк — оказалась отра­женной, к примеру, в «Сказке о рыбаке и рыбке». Трудно было сразу в это поверить. Боспорское царство — почти ровесник Рима и сверстник классического периода Эллады — пример­но в течение десяти веков своего развития не только наследо­вало античное достояние в искусстве, но и развивало его в лице своих художников-мастеров.

В то же время в Приазовье и Причерноморье сохранялись традиции местного населения провинции — скифов. К ним античные авторы причисляли множество племен. Позднее пришли сарматы. В регион проникло искусство ариев Сред­ней Азии. Здесь почитали богиню священных вод Анахиту и вместе с ней — египетскую Изиду, фригийскую Кибелу, гре­ческую Афродиту. Но есть универсальный ключ к многообра­зию божеств. В книге «Встречи с Богоматерью» мне довелось, надеюсь, показать, что имена, прозвучавшие выше, относятся к разным ипостасям одной и той же великой богини — она же и богиня-мать племен Малой Азии VII-I тысячелетий до н.э.

Можно было полагать, что священным животным Анахиты является рыба. Точно так же священной птицей Изиды была соколица, и сама богиня в Египте нередко изображалась с крыльями, а священной птицей Зевса был орел.

Находки археологов помогли перевести высказанное пред­положение из разряда гипотез в разряд реальности: на боспорских землях найдены рельефы и изображения богини свя­щенных вод с рыбой в руке. Чаще она держит по рыбе в каж­дой руке. Но эти рыбы не простые, а божественные, они явля­ются как бы ее вторым образом.

Осознавая, что гипотеза, выстроенная мной лишь на архе­ологических данных, нуждается в дальнейшей проверке, я при­шел к необходимости анализа самой пушкинской сказки. Пуш­киноведами было установлено, что наряду с русским фольк­лором поэт охотно использовал и поэтические традиции, сло­жившиеся в современной Европе. В этом — одна из проблем исследователей творчества поэта, далекая еще от разрешения.

Когда-то считалось, что начало «Сказке о рыбаке и рыбке» положила сказка из собрания А.Н. Афанасьева, с тем же, кстати, заглавием. Затем было высказано мнение прямо противопо­ложное: как раз произведение поэта послужило источником сказки для сборника Афанасьева. Но заметим — в обоих случа­ях история золотой рыбки восходит к боспорским древностям.

В таком аспекте закономерно появление волшебной рыб­ки и в Европе после великого переселения народов в первых веках нашей эры. И действительно, рыбка-волшебница извес­тна в немецких, шведских, французских, молдавских сказках, не говоря уже о славянских — хорватских и др. В сказках бра­тьев Гримм героиней становится обычная камбала. Пушкинс­кие черновики сохранили первоначальную редакцию после­днего пожелания жадной старухи:

Не хочу быть Римскою папою,

А хочу быть владычицей Солнца.

Соответственно, в предшествующих строках идет речь о выполнении желания старухи «стать Римскою папою». Этот эпизод сходен с гриммовским. Книга сказок братьев Гримм, изданная в Париже в 1830 году на французском языке, была в библиотеке поэта.

Однако сколько бы ни было сказочных героев и героинь, выполняющих волшебным образом желания людей, аналога золотой рыбке — божественной, неповторимой — мне найти не удалось.

Нет прямых свидетельств того, что образ золотой рыбки был навеян рассказами Арины Родионовны. Это не исключе­но, хотя и встречает возражения у филологов. Ни камбала, ни другие породы рыб, известные по зарубежным сказкам, не дают представления о древнем мифологическом образе. Золотая рыбка выглядела иначе. Как же?

Теперь ответы на этот вопрос дают раскопки древних го­родов Боспора. Один из них — Танаис, Тана, основанный в третьем веке до н.э. в устье Дона боспорскими правителями из фракийской династии.

Рельеф из Танаиса изображает богиню священных вод Анахиту, ее руки подняты до уровня груди, в каждой по рыбе. Размер каждой из них примерно с человеческую ладонь, но одна кажется изящней, стройнее. Сходство с морскими рыба­ми Северного моря отсутствует.

Терракотовая фигурка из Причерноморья I века до н.э. дает гораздо более отчетливое представление о воспетой поэтом обитательнице морских глубин. У терракотовой рыбки боль­шие, почти идеально круглые глаза, прижатые к корпусу вер­хний и нижний плавники, передающие стремительное движе­ние, закругленный хвост. Корпус рыбки необычный, почти ромбический. Все вместе создает впечатление энергии, силы и вместе с тем — изящества, грации. Мне не приходилось встре­чать таких очертании у реальных рыб. Та малая скульптура, возможно, рождена древним мастером как плод вдохновения, как мифологическое пророчество. Рельеф из Танаиса обнару­жен не так давно в хранилище Ново-Черкасского музея крае­ведения (Ростовская область) А.И. Болтуновой; находка тер­ракотовой рыбки тоже сравнительно недавняя, публикация о ней относится к 1970 году.

Вместе с людьми совершали дальние вояжи не только об­разы и сюжеты сказок, но и изделия мастеров. Переносились за тысячи километров и сами художественные традиции. Древ­ние вещи, украшения и могильники свидетельствуют о пере­селении с Нижнего Дона на север — до поймы Оки, а затем и еще дальше вплоть до Вятки. Не ближние пути ведут и на запад! Фигура Анахиты на бронзовой пластине очень точно описана в книге М.М. Кобылиной «Изображения восточных божеств в Северном Причерноморье в первые века н.э.» (М., 1978. С. 26, 27):

«Изображена полуфигура женщины в подпоясанном хито­не с украшениями на руках, ее волосы распущены, пышной массой падают на плечи, на голове корона; на уровне живота изображена рыба, руки ее симметрично подняты вверх, ладо­нями к зрителю — в жесте обращения к небу» (в этом описа­нии я позволил себе опустить некоторые детали. — В.Щ.).

После знакомства с подобными находками приходишь к заключению, что сказка А. Пушкина о рыбаке и рыбке в не­котором роде закономерна. Но разглядеть или угадать вол­шебный образ в его существенных чертах удалось лишь по­эту — тогда археология еще молчала.

Размышляя об этом, нельзя не отметить некоторую стран­ность созданного поэтом образа. Привычно и естественно, когда морской царь распоряжается в своей собственной сти­хии — на дне морском он волен закатывать даже пиры. Но когда золотая рыбка в мгновение ока создает дворцы на суше, а затем целые царства, то это воспринимается, говоря чисто деловым языком, как некоторое превышение своих полномо­чий. Даже с учетом того немаловажного факта, что рыбка бо­жественная и представляет совершенно полномочно богиню священных вод Анахиту. Это и есть та внешняя странность «Сказки о рыбаке и рыбке», о которой надо сказать особо, ведь еще древние греки четко разграничивали функции раз­личных богов, и Посейдон со своим трезубцем чаше всего за­нимался проблемами в своих владениях.

Так что же случилось с золотой рыбкой, и почему ее роль вдруг оказалась такой глобальной, всеобъемлющей?

Чтобы понять это, перенесемся, к сожалению только мыс­ленно, в то отдаленное время, по сравнению с которым даже начало летописания на Руси кажется совсем недавним. Наши предки на Дону и в Причерноморье занимались в основном земледелием, и ведущими культурами были пшеница, просо, ячмень. Сопутствующие пшенице зерна ржи, обнаруженные при раскопках на территории Боспорского царства, являются примесью. Рожь была сорняком на посевах пшеницы, и толь­ко позднее, и главным образом на севере, стала самостоятель­ной культурой. На монетах Боспорского царства часто изоб­ражался пшеничный колос. В сельском хозяйстве использова­лись деревянные плуги, железные мотыги и серпы.

Одной из важнейших статей экспорта была рыба, в основ­ном осетровые, очень ценившиеся в Греции. Осетр также ук­рашал боспорские монеты.

Один из древних поселков Боспора назывался Кепы, бук­вально «сады». Здесь выращивали сливу, алычу, грушу, гра­нат, яблоню, виноград. Но ведущей отраслью земледелия все же оставалось зерновое хозяйство. А покровительствовали ему богини Афродита и Деметра. Еще до Эллады Афродита была в Малой Азии Матерью богов. Историки хорошо знают, что она не эллинка, греки лишь призвали ее на Олимп, точнее, это сделал сам Зевс, глава греческих богов. А золотая рыбка, пред­ставлявшая Анахиту, сохраняла власть и великой матери-бо­гини во многих ее ипостасях. Таким образом, сказка А. Пуш­кина не просто сочинение, это отражение древнейшей мифо­логии, в которой скифского или славянского больше, чем эл­линской.