ЯЗЫК И СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА
Проблема соотношения языка и социальной структуры является одной из центральных проблем социолингвистики. Для вульгарно-социологических работ, о которых речь шла в предыдущем разделе, было характерно сведение социальной структуры к структуре классовой. Вместе с тем подлинный марксистско-ленинский подход к исследованию социальной структуры общества основан на учете всего многообразия факторов, воздействующих на дифференциацию этой структуры. Как отмечает А. А. Галкин [22, 73], марксистско-ленинская теория социальной структуры предусматривает выделение нескольких ее уровней. Первичный классовый уровень обра-
15
зуется путем вычленения наиболее крупных элементов общественной совокупности. Критериями являются отно-i шения собственности (исходный критерий), место в общественном разделении труда, способы получения и разме-, ры приобретаемой доли общественного богатства. Вторичный уровень образует более мелкую сетку, которая накладывается на классовую. Она включает внутриклассовые, промежуточные, пограничные и вертикальные социальные слои. При этом социально-психологическая и социально-политическая структуры рассматриваются как производные от социальной структуры.
Исследования советских ученых убедительно показали, что между структурой национального языка и социальной структурой общества отсутствуют взаимооднозначные связи. В. М. Жирмунский писал поэтому поводу: «Существование социальных диалектов порождается в конечном счете классовой дифференциацией общества, но конкретные формы социальной дифференциации не прикреплены прямолинейными и однозначными признаками к определенным классовым носителям. Социальный генезис языкового явления сложным образом переплетается с его общественной функцией. Об этом говорит и сосуществование в одной и той же социальной среде диалекта и полудиалекта как разных уровней языка, употребление которых одним и тем же лицом обусловлено общественной ситуацией, и широта диапазона вариаций самого понятия полудиалект, колеблющегося между указанными полюсами в зависимости от местных исторических условий, а иногда от индивидуальности и установки говорящего и, наконец, общий процесс разложения крестьянских диалектов, результаты которого совпадают с лингвистической точкой зрения с городскими («мещан-, скими») полудиалектами» [38, 32—33].
Таким образом, восходящая в конечном счете к социальной дифференциации общества, социальная дифференциация языка осложняется действием ряда опосредст- -вующих факторов — таких, как функциональная роль той или иной подсистемы языка, социальная ситуация речевого акта, установки говорящего, местные исторические условия и др. Кроме того, соотношение социальной и языковой структуры осложняется и в результате тех социальных сдвигов, которые происходят в жизни данного общества. Исследователями современного русского языка установлено, что если в дореволюционном русском обще-
16
стве носителями литературного языка считались лишь
представители интеллигенции, то сейчас положение су
щественно изменилось: на литературном русском языке
говорят не только люди с высшим образованием (интел
лигенция), но и рабочие, окончившие среднюю школу,
и служащие, имеющие среднее образование, и учащие
ся студенты вузов и техникумов [90, 24].
Вместе с тем среди некоторых зарубежных социолингвистов имеет хождение так называемая «теория изоморфизма языковых и социальных структур». Согласно этой теории структуры языка и общества обнаруживают взаимооднозначные связи. Сторонник этой теории А. Гримшо [151] ссылается в подтверждение своих взглядов на работы Б. Бернстайна [см. 122], английского ученого, занимающегося проблемами социальной психологии. Б. Берн-стайн выдвинул гипотезу о наличии двух речевых кодов — развернутого и ограниченного, различие между которыми состоит в том, что первый характеризуется меньшей степенью предсказуемости и предпочитает более сложные синтаксические построения, тогда как для второго характерна высокая степень предсказуемости и широкое использование элементарных синтаксических структур. В своих работах Б. Бернстайн пытался установить однозначные связи между этими кодами и такими компонентами социальной структуры, как «средний класс» (т. е. мелкая и средняя буржуазия) и рабочий класс. Согласно его гипотезе, развернутый код — код среднего класса, а ограниченный код — код рабочего класса.
Гипотеза Бернстайна никак не подтверждает теории изоморфизма языковых и социальных структур. Прежде всего, его «коды» — это не дискретные языковые образования, которые можно было бы считать компонентами языковой структуры, а лишь некие тенденции, характеризующие использование языка (т. е. одного и того же кода) в речи. Различия между ними носят не качественный, а количественный характер (большая или меньшая степень предсказуемости," более или менее сложные синтаксические построения).
Главный тезис Бернстайна относительно прямой соотнесенности этих «коммуникативных кодов» с социальной структурой общества явно не соответствует действительности. Дело в том, что «ограниченный код», по его мнению, ориентирован на поддержание социального .контж-та, тогда как «развернутый код» является, п
'
средством самовыражения и межличностного общения. В то же время данные социолингвистических исследований убедительно показывают, что утверждение о том, что так называемые «низшие классы» используют более ограниченные и стереотипные речевые ресурсы, пригодные лишь для поддержания социальных контактов, не имеет под собой никакой почвы [169; 126].
На самом деле представители самых различных социальных слоев достаточно эффективно используют родной язык как для поддержания контакта, так и для самовыражения в тех ситуациях, в которых обычно протекает их речевая деятельность. В резко стратифицированном буржуазном обществе существуют значительные расхождения в самом наборе речевых ситуаций, доступных тем или иным социальным слоям. Это обстоятельство, по-видимому, не учитывал Бернстайн, ставя своих испытуемых в непривычные для них речевые ситуации и делая на этой основе выводы об ограниченности их речевого кода.
Иными словами, обнаруживаемые Бернстайном расхождения соотносятся с социальной структурой не непосредственно, а через посредство речевой ситуации. Игнорирование опосредствующего звена при изучении связей между социальной структурой и языком явно искажает данные анализа. Так методологическая ошибка сказывается на результатах эмпирического исследования.
Необходимо иметь в виду, что об изоморфизме различных систем можно говорить лишь в тех случаях, когда «каждому элементу первой системы соответствует лишь один элемент второй, и каждой операции (связи) водной системе соответствует операция (связь) в другой» [102, 143]. В то же время данные конкретных социолингвистических исследований говорят о другом. Так, например, в исследовании, посвященном социальным факторам, влияющим на использование личных местоимений в русском языке XIX в. [144], было показано, что одной языковой оппозиции ты/вы соответствует не одно, а несколько социальных и социодемографических отношений (относительный возраст, пол, генеалогическая дистанция, отношения власти, принадлежности к одной социальной группе).
Выше мы убедились в том, что «перескакивание» с высших уровней социологического анализа непосредственно на уровень эмпирического исследования, минуя опосредствующие звенья, влечет за собой вульгаризатор-
18
ские ошибки. Вместе с тем игнорирование высших уровней не только обедняет анализ и сужает его рамки, но и отрицательно сказывается на объяснительной силе используемых исследователем моделей.
Ярким примером работ, ориентированных исключительно на низшие уровни социологического анализа и низшие звенья социальной структуры, являются работы представителей «микросоциологического» направления зарубежной лингвистики. Возникшее под влиянием сим-волико-интеракционистской школы Дж. Мида и его учеников, сводивших социальное взаимодействие к семантическим отношениям (знак и означаемое), а процессы социализации личности к выучиванию знаковых систем [43], это направление взяло на вооружение разработанную символико-интеракционистами теорию малых групп. Так, американский социолингвист Дж. Гамперц [25, 311] рекомендует не прибегать к таким не «поддающимся измерению показателям», как класс, и ориентироваться на малые группы как на основную операционную единицу ан-ализа.
Малые группы и их речевая деятельность является интересным и заслуживающим внимания предметом социолингвистического анализа. Еще задолго до того, как эта проблема стала интересовать американских и западноевропейских социолингвистов, советский языковед Е. Д. Поливанов писал, что внутри отдельных тесно связанных внутри себя групп обнаруживаются еще более тесные и специфические «кооперативные связи», чем в пределах больших коллективов, и что эти связи определяют и высокую степень тождества ассоциативных систем языка [83, 55—56].
В результате предпринятых Гамперцом конкретных исследований малых групп в Индии и Норвегии, ему удалось выявить ряд интересных закономерностей, характеризующих социальную обусловленность речевой деятельности в пределах той или иной группы (например, особенности переключения от одной языковой или диалектной системы к другой — так наз. «переключение кода» — в зависимости от социальной ситуации).
Однако никак нельзя согласиться с установкой на малую группу как на «микрокосм» большого общества, вполне достаточный для выявления воздействия социальных факторов на язык. Дело в том, что малые группы не существуют в вакууме. Влияние внешнего мира на их
19
речевую деятельность не может не учитываться в любом социолингвистическом исследовании.
Не может избежать учета макросоциологического контекста и Дж. Гамперц, который, выделяя различные типы малых групп среди жителей норвежского поселка, использующих в своей речевой практике местный диалект и один из вариантов литературного языка, учитывает наличие или отсутствие у них регулярных контактов за пределами данного коллектива. Более того, из проведенного им анализа следует, что связь той или иной группы с внешним миром является признаком, тесно связанным с социальной структурой коллектива и, по существу, про-; изводным от нее.
Микросоциология языка может явиться ценным дополнением к макросоциологии, описывающей связь между языком и обществом на высших уровнях социальной структуры, но никак не может ее заменить. Она может быть действительно эффективной при ориентации на марксистскую социологию, рассматривающую малые группы как единицы, в конечном счете производные о-в такой структуры как класс.
Остановимся подробнее на вопросе о характере связей между элементами языковых и социальных структур. За последнее время в зарубежной социолингвистике получила распространение концепция «взаимной детерминации» языка и социальной структуры. Так А. Гримшо [151] признает, что социальная структура оказывает детерминирующее влияние на язык, но при этом добавляет, что язык, в свою очередь, может оказывать детерминирующее влияние на социальную структуру.
В высказываниях Гримшо и его единомышленников есть определенное рациональное зерно. В самом деле, язык не только является пассивным отражением социальной структуры, не только пассивным объектом, испытывающим воздействие со стороны того или иного социального фактора, но и сам выполняет ряд общественных функций, выступая в качестве одного из факторов, оказывающих известное влияние на социальные процессы и структуры [131, 7].
В частности, язык играет важную роль, способствуя цементированию, идентификации и дифференциации этнических общностей — наций, племен, народностей (подробнее об этом будет сказано ниже)—и социальных групп. Так, в современном обществе и, в особенности в
20
обществе, разделенном на антагонистические классы и социальные группы, существует широко разветвленная система социальных и профессиональных жаргонов. Часто такого рода жаргон приобретает характер социального символа — символа принадлежности к определенной социально-экономической, профессиональной, возрастной, этнической или иной группе и символа противопоставления ее другим группам. Не случайно, жаргон изобилует словами с отрицательной коннотацией, выражающих отрицательную социальную оценку лиц, находящихся вне данной группы (например, в американских молодежных жаргонах square — «квадратный», straight — «прямой» — презрительная кличка конформиста; ср. «не пройдет и года, как «квадраты» в полицейской форме будут избивать «неквадратный народ» (ЛГ, 1/1 1976,
с. 15).
Однако, рассматривая случаи обратной связи между языком и элементами социальных структур, нельзя не заметить, что язык при этом играет особую, не детерминирующую роль. Характерно, что, когда Гримшо пишет о том, что язык определяет социальную структуру, он употребляет английский глагол define, который означает «определять» не в смысле «детерминировать», а в смысле «давать определение, очерчивать, выделять». Выделяя или очерчивая те или иные социальные общности, выступая в роли их маркера или индикатора, язык, несомненно, влияет на процессы социального взаимодействия. Однако определяющей роли по отношению к социальной структуре он не играет, и поэтому детерминирующую роль социальной структуры по отношению к языку никак нельзя приравнивать к роли языка по отношению к социальной структуре.
ЯЗЫК КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТОР
Давней традицией в общественных науках является обращение к языку при исследовании социальных явлений и процессов. Интерес к языку со стороны представителей обществознания вполне закономерен и объясняется тем, что это специфически человеческое средство общения, будучи неразрывно связано с говорящей на нем общностью, функционирует и развивается при условии сохранения и развития этой общности. Поэтому утрата исконного языка данной общностью и ее переход на дру-
21
гой, степень монолитности и уровень развитости языка могут соответственно считаться свидетельством процесса распадения общности, ее слияния с другой, показателем этнической и социальной, либо социально-этнической однородности, или, наоборот, неоднородности, признаком уровня социально-экономического и культурного развития данной общности, а также ее положения среди других общностей, составляющих то или иное общество.
Языковые явления и процессы могут рассматриваться не только как до некоторой степени косвенное свидетельство социальных процессов, а язык не только как признак, характеризующий ту или иную форму социально-этнического развития, поскольку он действительно облегчает объединение ряда общностей в более крупную и создает оптимальные условия для упрочения соответствующих социальных организмов или, напротив, затрудняя политическую интеграцию, порождает помехи в функционировании государств, возникших вследствие действия политических факторов.
Социальные функции языка. Для экспликации подхода к языку как к одному из социальных факторов важно рассмотреть его социальные функции. Если термин «функция» использовать в значении «назначение или роль» того или иного явления, то словосочетанием «социальная функция» следовало бы обозначать «включенность» языка в ряд факторов, воздействующих на социальный процесс, его роль как фактора социального развития.
Язык несет следующие социальные функции: консолидирующую, разъединяющую и интегрирующую.
Различие между, как будто, совпадающими по названию консолидирующей и интегрирующей функциями состоит в том, что первая, реализуясь в стихийном процессе слияния этнических общностей, способствует становлению других этнических единиц, но только более крупных, вторая же, возникая и усиливаясь в результате сознательных действий общества или государства, направленных на распространение языка, необходимого для межнационального общения, интенсифицирует формирование национально-политических общностей [см. 18]. Консолидирующая и интегрирующая функции не представляют собой антиподов в'том смысле, что вторая не прекращает действие первой. Складывание национально-политической общности может происходить одновременно с про-
22
цессами национальной консолидации. Например, в Индонезии, наряду с укреплением чувства принадлежности к единому государству, растет национальное сознание яванцев, сунданцев, минангкабау в связи с процессом консолидации данных отдельных наций.
С другой стороны, разъединяющая функция тесно связана с консолидирующей, поскольку в действительности представляет собой преобразование этой функции, которую язык выполняет внутри общности, стремящейся к отделению. Для осознания отдельности языка необходимы не только материальные различия между языками, но и единообразие формы речи, претендующей на статус самостоятельного языка. Таким образом, предпосылкой появления у языка разобщающей функции являются высокая степень внутризтнической консолидации и, как следствие, лингвистической гомогенности ее языка.
Консолидирующую функцию язык выполняет в ходе этнической консолидации, когда несколько этно-лингви-стических общностей сливаются в более крупную и когда язык той из них, которая играет роль центра, узла этнической консолидации [47], усваивается другими.
Непременным условием распространения языка консолидирующей этнической единицы является наличие у укрупняющейся общности экономической основы, создание которой определяют такие факторы, как расширение товарного обмена и укрупнение рынка, становление новой структуры в разделении труда, носящей надэтниче-ский характер. Созданию хозяйственной основы, безусловно, предшествует усиление двусторонних экономических связей и сопутствующие ему формирование и распространение своеобразных средств двусторонней коммуникации в виде междиалектных койне, пиджинизи-рованных торговых языков, которые впоследствии обычно уступают место языковому образованию укрупняющейся общности. Таким образом, язык способен выполнять консолидирующую функцию только на определенном этапе развития укрупняющейся общности, и при рассмотрении в генетическом плане представляется производным и вторичным по отношению к другим социальным факторам. Лишь распространившись в межэтническом общении, он упрочивает объединяющую единицу и объективно становится в ряд с другими социальными факторами, оказывающими активное влияние на процесс консолидации общности.
23
, Консолидирующая функция языка крупных общностей, вокруг которых объединяются мелкие этнические группы, иллюстрируется примерами в работах советских этнографов, посвященных подробному рассмотрению процессов этнической консолидации в развивающихся странах (см. [47; 104; 18]). Здесь нам хотелось бы обратить внимание лишь на отмечаемую почти всеми исследователями «противоречивость» этнических процессов. Эта противоречивость характеризуется тем, что преобладающая в этническом развитии центростремительная тенденция иногда прерывается из-за возрождения или усиления центробежной тенденции. Тогда складывающееся единство подрывается, и этнические общности, стихийно вовлекавшиеся в состав более крупной этнической единицы, стремятся к отделению, выдвигая требования официального признания их языка, создания для них особой территориально-административной единицы (майтхильцы и раджастанцы в Индии, брагуи-дравидоязычный народ, живущий среди белуджей в Пакистане). В этом процессе проявляется разъединяющая функция языка. Несомненно, что выдвижение требований признать и развивать язык данных и подобных им общностей, — явный признак осознания ими своей этнической специфики. Возможно, что в таком случае с майтхильцами именно осознание специфики языка, на котором они говорят, а не особенностей в обычаях, традициях и верованиях составляет первостепенный по важности элемент этнического самосознания. Но интересно отметить различия в этническом самосознании майтхильцев, живущих в Индии и в Непале: первые не отождествляют себя с хиндиязычной общностью и считают майтхили языком, отличным от хинди, вторые, по-видимому, причисляют себя к говорящим на хинди. Это проявилось в противоположной реакции двух частей майтхилоязычной общности на введение хинди в качестве официального языка Индии: одни противопоставляют майтхили хинди и добиваются в результате упорной борьбы признания первого в 1965 году Литературной академией самостоятельным литературным языком, другие приветствуют введение хинди.
Исследования национальных движений, в ходе которых на первый план выдвигаются лозунги защиты и требования развития и официального признания родного языка, показывают, что их первопричинами являются далеко не всегда этнический или языковой факторы. Эти
24
движения могут вызываться повышением уровня социально-экономического и культурного развития данной национальности, религиозными мотивами (например, случай с брагуи [26, 14]), политическими факторами, в том числе деятельностью сепаратистов-феодалов и племенных вождей, потерявших привилегии и власть в результате социально-экономических преобразований [146, 64].
Так или иначе, язык во всех этих случаях играет разъединяющую роль, становясь препятствием для консолидации народов в более крупную этническую общность.
Но и то, что разные по характеру и классовой сущности движения могут выдвигать одни и те же сепаратистские языковые требования, в конечном счете объясняется консолидирующей ролью языка внутри общности. Эта роль даже повышается в условиях обострения внутриэт-нических социальных противоречий. Призывы защищать язык общности от посягательств извне и развивать его, превращая в полифункциональное средство общения, воспринимаются всеми членами общности как отражение их стремлений и интересов. Защита языка служит мобилизацией общности на-борьбу за объединение и выделение ее из более крупной.
Таким образом, непременным условием зарождения центробежной тенденции является наличие и рост этнического сознания, осознание отдельности и лингвистической гомогенности формы речи, используемой этнической общностью. Но ее проявление обусловливается экономическими, социально-политическими, идеологическими факторами.
Говоря же об интегрирующей функции, следует иметь в виду, что ее может выполнять только язык, фактически ставший средством межнационального общения. Таковыми, несомненно, являются русский язык, обслуживающий межнациональное общение на всей территории СССР, языки союзных республик и, в частности, азербайджанский, таджикский, украинский языки, которые используются в межнациональной коммуникации всеми нациями и народностями, составляющими население соответствующей республики.
В настоящее время в той же роли выступают индонезийский язык в Индонезии и суахили в Танзании. Получив значительное распространение еще до освобождения, они стали средством сплочения народов в борьбе за достижение и упрочение независимости. Их интегрирующая роль
25
неизмеримо повысилась с созданием независимых государств, в которых они используются как средство межнационального и общегосударственного общения. Развитие и распространение этих языков всемерно стимулируются государством, которое придает их использованию важное значение, видя в них орудие сплочения ряда разноязычных народов, живущих в одном государстве.
В то же время некоторые языки выполняют интегрирующую роль лишь символически. Так, например, ирландским (гэльским) языком в Ирландии, который является первым официальным языком, пользуется всего лишь около 1/5 (примерно 600 тыс.) ирландцев. Остальные 4/5 в своей повседневной жизни используют английский язык. Ирландский язык не является средством межнационального общения в Ирландской республике, оставаясь символом ирландского государства и ирландской нации. Важным символом национального и государственного единства являются, например, также мордовский и марийский языки, которые представлены двумя взаимонепонимаемыми литературными формами (эрзя и мокша, марийский горный и марийский луговой), не обеспечивающими общения даже между двумя частями одного и того же народа.
Символико-интегрирующую функцию выполняют и многие языки в многонациональных освободившихся странах (хинди в Индии, урду в Пакистане, в некоторой степени тагальский на Филиппинах), а также некоторые сакральные языки (например, арабский классический язык, или язык корана, объединяющий всех мусульман), ныне мертвые — санскрит как язык индуизма и пали — язык буддизма. Что касается санскрита, то он стал, кроме того, средством общения между брахманами, принадлежащими к разным этно-лингвистическим общностям.
В зарубежной социолингвистической литературе распространена точка зрения, в соответствии с которой в странах, где в качестве официальных или государственных продолжают применяться западные языки, они несут интегрирующую функцию.
Учитывая, что западными языками в развивающихся странах владеет в разной степени незначительный процент населения (в среднем не более 10%), и его в межнациональном общении используют преимущественно элитарные слои, трудно согласиться с этим взглядом.
26
Достарыңызбен бөлісу: |