Потанин Г. Н. Духи Алтая (духи гор, воды, культ огня, Алтайские шаманы) // http://www.ded-altai.ru/articles/dukhi_i_legendy_altaja/dukhi_altaja_dukhi_gor_vody_kult_ognja_altajjskie_shamany/

ВКЛАД КОГНИТИВНОЙ ТЕОРИИ В РАЗРАБОТКУ ПРОБЛЕМЫ ЗНАЧЕНИЯ И ПОНИМАНИЯ ТЕКСТА

Чтобы понять слово так, как это задумал говорящий, или употребить его соответствующим образом, необходимо знать схему (или схемы), к которым оно принадлежит в данном конкретном контексте. Так, слово «человек» может определяться по крайней мере относительно двух типов когнитивных моделей. В рамках первой оно получает метагендерное значение, отделяясь от иных сущностей (человек vs вещь, человек vs животное), в рамках второй – гендерно маркированное значение, становясь синонимом слова «мужчина» (молодой человек vs молодая женщина).

Когнитивный подход к пониманию значения позволяет по-новому взглянуть на феномен многозначности. Варьирование плана содержания языковых единиц в рамках когнитивного подхода к семантике трактуется как трансформация исходного фрейма, осуществляющаяся в каждом конкретном акте речи в результате специфических когнитивных преобразований [2. C. 455]. При таком подходе грани между собственно языковым и неязыковыми значениями стираются. Например, значения слова «мужской» (такой как у мужчины, характерный для мужчины [3. C. 369]) в разных контекстах существенно различаются, актуализируя те или иные стороны базового концепта (мужское рукопожатие, мужская походка, мужской разговор, мужская дружба и т. д.). Эти значения, хотя и не фиксируются словарем, конвенциональны, т. е. культурно и социально детерминированы и закреплены в соответствующих идиомах.

Значение может возникать в процессе его интерпретации участниками речевых интеракций. В тех случаях, когда традиционных и буквальных значений недостаточно, чтобы охватить ситуацию (событие, опыт), в действие вступает когнитивная способность дискурсивного конструирования значений. Даже самые простые слова/выражения могут приобретать новые значения в соответствии с ситуацией. Фраза «ты же мужчина», обращенная ко взрослому, может служить призывом к действию, а адресованная ребенку – просьбой не плакать. Эпитет tough – быть позитивной характеристикой кандидата-мужчины на выборах и негативно характеризовать кандидата-женщину: «recent Pew Research Center poll found that 67 percent of respondents consider Clinton “tough” … Hillary tried in the last week of the campaign to be gentle and kind and civil, but it was too little, too late» (http://mediamatters. org/items/200711010005).

Дискурсивно конструируемые значения делят на ситуативные (situated) и эмерджентные (еmergent) [4. C. 37]. В первом случае речь идет о взаимодействии традиционных языковых значений с конвенциональными ситуациями – «событиями употребления» (Р. Лэнекер) – в результате чего конструируются значения, которые являются и конвенциональными, и соотнесенными с различными дискурсивными ситуациями (см. примеры выше). Во втором – о схематизации относительно нового и незнакомого опыта и обработке/интерпретации его в терминах конвенциональных категорий. Идентификация подобных значений требует внимания к идентичностям и опыту коммуникантов, а также к истории самого дискурса как феномена, конструируемого участниками. Поскольку идентификация того, что является уместным, релевантным или значимым, часто зависит от точки зрения и социальной позиции, определение значения должно быть интерпретативным и принимать во внимание конструктивные схемы как говорящего, так и слушающего. Например, прозвище кандидата от демократов на президентских выборах 2004 г. Дж Керри – Mr. Ketchup («мистер Кетчуп») – может быть правильно интерпретировано лишь теми, кому известны независимые взгляды его супруги – наследницы пищевой империи «Хайнц». А пренебрежительная характеристика «девушка-бомж», данная И. Хакамаде В. Жириновским, понятна лишь знавшим о выходе Хакамады из «Союза правых сил».

Включение в текст гендерно маркированных языковых знаков есть способ индуцирования желательной семантики – прямой апелляции к гендеру или соответствующего «окрашивания» темы, явным образом с гендером не связанной. Пример совместной актуализации концептуально инвариантного и дискурсивно релевантного смыслов, как способа, которым объект предстает перед воспринимающим его субъектом, содержит фрагмент статьи обозревателя «Нью-Йорк Таймс» Ф. Рича «Как из Керри сделали неженку» (“How Kerry Became a Girlie-Man”), в которой разоблачаются стратегии дискредитации кандидата от демократов на президентских выборах в США, имплицирующие недостаток мужественности (перевод мой. – Е. Г.): «Говорили, что мистер Керри похож на француза (читай – “баба”). Слухи об уколах Ботокс и модном парикмахере регулярно обсуждались в Интернете. В канун Дня Памяти респектабельная “Нью-Йорк Пост” опубликовала неизвестно откуда взявшиеся записки от обоих кандидатов, где Буш заказывал себе на праздничный пикник сосиски и пиво, а Керри выражал желание съесть устриц, Шардене и крем-брюле. <…> Наконец Дик Чейни, вырвав из контекста выступления Керри прилагательное sensitive, заявил, что тот собирается “чутко вести войну с терроризмом” (слово “чуткий” в этом контексте означает то же, что и “француз”)».

Как отмечал Р. Лэнекер, «важная часть значения любого выражения включает оценку говорящим общего контекста (лингвистического, социального, культурного и интеракционного)», а поскольку «ничто не перемещается между говорящим и слушающим кроме звуковых волн» [5. C. 162], задача слушателя – «сконструировать разумную гипотезу о характере концептуализации, побудившей к высказыванию». Другими словами, «в любой момент дискурса интерпретатор должен осознавать сцены, образы или воспоминания, которые в данный момент активизируются» [6. C. 80]. Индивид не просто «декодирует», а интерпретирует высказывание путем активного сопоставления его черт с репрезентациями, хранящимися в долговременной памяти. Эти репрезентации являются прототипами очертаний слов, грамматических моделей предложений, типичной структуры нарративов, характеристик объекта, лица, ожидаемых действий в конкретном типе ситуации и т. д. Восприятие денотативно сходных текстовых фрагментов (например, предвыборных деклараций кандидатов от одной политической партии) может определяться полом субъекта и/или адресата речи. Показателен в этой связи комментарий к «дуэли» Хилари Клинтон и Барака Обамы на праймериз в Айове, где большинство выборщиков-мужчин отдали свои голоса Обаме (4. 01. 08): «When Barack Obama speaks, men hear, ‘Take off for the future’. And when Hillary Clinton speaks, men hear, 'Take out the garbage» (http://mediamatters. org/items/200801050004).

Положение, при котором значение, создаваемое говорящим, предполагает приписывание слушателем определенного намерения говорящему, внутренне присуще любой форме коммуникации, начиная с развития речевой способности у детей (когда, например, мать «узнает» в нечленораздельном «ммммм» попытку назвать ее словом «мама»). Поскольку наделение лингвистических форм значением социально и ситуативно обусловлено, буквальные значения слов становятся своего рода «величинами по умолчанию», работающими до тех пор, пока в дискурсе не спровоцированы альтернативные интепретации. Можно сказать, что сами буквальные значения существуют, пока у коммуникантов имеется консенсус относительно того, что обозначает данное слово или языковая форма. Например, в англоязычном обществе метагендерное использование местоимения “he” до недавнего времени считавшееся незыблемым, более не является таковым. Сейчас, употребляя “he” в значении “he and she”, все труднее рассчитывать на то, что данное значение будет правильно истолковано, поскольку в обществе почти не осталось тех, кому не были бы известны дискуссии вокруг андроцентризма данной языковой формы. Иллюстрацией может служить ироничное высказывание литературного критика С.К. Стеда (перевод мой. – Е. Г.): “На первых порах феминистские требования освободить язык от сексизма я попросту игнорировал. Я чувствовал, что, как писатель, должен защищать мое собственное понимание стиля от любых посягательств. Но постепенно жалобы феминисток привели к тому, что то, о чем они говорили, стало реальностью. Настаивая, что родовое “he” не нейтрально, а мужского рода, они добились, что так и стало на самом деле; и теперь, для мужчины-писателя продолжать употреблять “he” значит давать сигнал для неуместных и неправильных выводов – что он не осуждает сексуальное насилие, бьет жену, пренебрежительно относится к женщинам и т. п. ” [7. C.279]. 

1. 
   Fillmore Ch. Some Thought on the Boundaries and Components of Linguistics // Talking Minds: The Study of Language in Cognitive Sciences / Bever T., Carrol J. and Miller L. – Cambridge, Massachusetts: MIT Press, 1984. – P. 73–108. 
   
2. 
   Баранов А. Н. Лео Вайсгербер в когнитивной перспективе // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1990. – Т. 49. – № 5. – С. 451–458.
   
3. 
   Толковый словарь русского языка конца XX века: Языковые изменения / Е. Ю. Ваулина, Т. И. Гайкович, А. В. Зеленин и др.; РАН, Ин-т лингвистических исследований. – СПб: Фолио-Пресс, 1998. – 700 с.
   
4. 
   Palmer G. Toward a Theory of Cultural Linguistics. – University of Texas Press: Austin, 1996. – 348 p.
   
5. 
   Langacker R. Foundations of Cognitive Grammar. Vol. 1: Theoretical prerequisites. – Stanford: Stanford University Press, 1987. – 504 p. 
   
6. 
   Fillmore Ch. Topics in Lexical Semantics // Current Issues in Linguistics / Roger W. Cole. – Bloomington: Indiana University Press, 1975. – P. 76–138.
   
7. 
   Romaine S. Communicating Gender. – New Jersey, London: Lawrence Erlbaum Associates Publishers, 1999. – 406 p. 
   
8. 
   Sperber D. Relevance: Communication and Cognition, Wilson D. – 2^nd edition. – Cambridge, Mass: Blackwell Publishers, 1995. – 326 p. 
   

Предположение о наличии ядерных некодифицированных элементов в языковом сознании усредненной, совокупной языковой личности подростка основывалось и на теоретических выводах, сделанных в Тверской психолингвистической школе, о специфике ядра ментального лексикона индивида (А. А. Залевская, Н. О. Золотова). Для нас важно понимание того, что «единицы ядра служат целям идентификации, конкретизации, приобщения к живому знанию (неразрывно связанному с личностными смыслами и переживаниями) новых усваиваемых единиц лексикона, которые увязываются друг с другом по множеству параметров» [2. С.40–41]. Таким образом, предполагая наличие ядерных некодифицированных языковых единиц, мы одновременно признаем «особую значимость таких единиц, «присвоенных личностью в качестве средства выхода на образ мира и необходимого условия оперирования языком в речемыслительной деятельности и общении» [2. С.41].

Гипотеза о возможности ядерного положения некодифицированного языкового знака в языковом сознании подростка основана и на результатах предпринятого нами исследования некодифицированной лексики в свете концепции языковой личности [3]. Полученные результаты показывают потенциальную возможность некоторых жаргонных слов, в основном принадлежащих общему жаргону, выполнять функции единиц ядра, что связано с наличием у них специфических «ядерных» свойств, таких, как «выраженная степень конкретности значений и легкости, с которой эти единицы могут включаться в более обширную категорию, способности без труда вызывать мысленный образ в сознании, эмоциональная значимость для носителя языка как личности и т. п. » [2. C. 37].

Итак, была сформулирована гипотеза: некодифицированная языковая единица потенциально может входить в ядро языкового сознания усредненной, совокупной языковой личности подростка, выполняя роль идентификатора в процессах познания и общения. Потенциальные некодифицированные элементы ядра языкового сознания подростка овнешняют какие-либо образы сознания, ставшие доминирующими на данном этапе развития личности, но для которых в кодифицированной сфере национального языка нет соответствующих лексем. 

Для того чтобы повысить объективность (достоверность) и проверяемость результатов сравнительно-сопоставительного изучения «подросткового» ядра языкового сознания, мы максимально приблизили условия проведения ассоциативного эксперимента к тем условиям, которые представлены в исследовании Н. В. Уфимцевой [4]: был использован тот же список стимулов (112 лексических единиц), количество испытуемых (500 человек), письменная форма выполнения (каждый испытуемый получал бланк анкеты и должен был отвечать на каждый стимул первым приходящим в голову словом). 

По данным эксперимента были составлены ассоциативные поля, а компьютерная обработка реакций (построение Обратного словаря) позволила выявить ядро языкового сознания подростков. Состав ядра определялся по методике А. А. Залевской [5], разработанной ею для расчета ядра ментального лексикона и широко используемой для выявления ядра языкового сознания индивида [1; 4]. Из обратного ассоциативного словника были выбраны 30 слов, вызванных наибольшим количеством стимулов. 

Сравним полученные результаты с ядром языкового сознания русских [4], рассчитанным на тех же стимулах и с тем же количеством испытуемых. Совпадают следующие слова: жизнь, человек, дом, любовь, радость, хорошо, друг, счастье, плохо, деньги, большой, ребенок, мир, я, добро, красивый, смерть, сила, сильный, много, зло, время, день (23 из 30, т. е. 76%) В ядро языкового сознания подростков не вошли слова нет, есть, свет, жить, все, всегда, любить. Во «взрослом» ядре не обнаружены жаргонные лох и кайф, а также урод, мужчина, люди, семья. Итак, самое главное отличие ядра языкового сознания подростка  наличие в его структуре некодифицированных (жаргонных) элементов (лох и кайф).

Цель следующего этапа исследования  определить, могут ли жаргонные слова кайф и лох, зафиксированные в ядре языкового сознания подростка, заменять соответственно слова счастье, радость; дурак, представленные во «взрослом» ядре, или они репрезентируют какие-либо иные образы, доминирующие в сознании подростка. 

Для анализа мы использовали группы ассоциативных полей: 1) «кайф», «удовольствие», «наслаждение», «радость», «счастье»; 2) «лох», «дурак», «жертва». 

Каждая исследуемая группа включает поля, чьи имена (названия, слова-стимулы) являются синонимами и используются лексикографами для интерпретации значения / значений этих слов, например: кайф – удовольствие, наслаждение [6]; наслаждение – высшая степень удовольствия; удовольствие – чувство радости от приятных ощущений, переживаний, мыслей; радость – веселое чувство, ощущение большого душевного удовлетворения; счастье – чувство и состояние полного, высшего удовлетворения [7]. 

Анализ результатов эксперимента проводился в несколько этапов:

1) сравнение ассоциативных полей «кайф, удовольствие, наслаждение, радость, счастье» (1 группа); «лох, жертва, дурак» (2 группа) по представленным в них собственно семантическим реакциям (синонимам); 2) обработка экспериментальных данных методом факторного анализа с использованием пакета SPSS 10. 0.; 3) кластерный анализ результатов эксперимента (группа 1). 

На первом этапе исследования ассоциативных полей, используя анализ синонимических пар (стимул  реакция), мы планировали выявить эксплицитные факторы, объединяющие или разъединяющие исследуемые слова. Так, анализ реакций (1 группа) позволил сделать следующие наблюдения и предварительные выводы: 1) слова удовольствие и наслаждение вызывают стереотипную реакцию кайф, и, кроме того, они являются ядерными реакциями друг для друга. Эти факты подтверждают наличие семантических связей анализируемых слов в языковом сознании наших испытуемых. Кайф как стимул вызывает разнообразные реакции, среди которых наслаждение и удовольствие. Эти реакции хотя и первые по частотности в данном ассоциативном поле, но в сумме составляют всего лишь 21% от общего числа реакций. Это, видимо, объясняется различными коммуникативными тактиками, которые выбирают испытуемые. Участники эксперимента не только хотят объяснить значение жаргонного слова, используя известный им синоним, но и оценить состояние, чувство, названное словом-стимулом, или указать причину возникновения этого чувства (состояния), наконец, построить словосочетание, т. е. показать умение пользоваться этим словом в речи. 

2) радость (‘веселое чувство, ощущение большого душевного удовлетворения’) и счастье (‘чувство и состояние полного, высшего удовлетворения’) взаимосвязаны и, видимо, являются, с точки зрения наших испытуемых, синонимами;

3) в парах радость  кайф; счастье  кайф все реакции неядерные, единичные. 

На этом основании можно сделать вывод, что в языковом сознании подростков эти лексемы почти не связаны, и предположить, что кайф, представленный в «подростковом» ядре языкового сознания, не заменяет лексемы радость и счастье, зафиксированные как во «взрослом», так и в «подростковом» ядре. Кайф  это не просто радость или счастье в «жаргонном ореоле». В ядре языкового сознания подростков (по крайней мере по данным нашего эксперимента) представлена лексема, овнешняющая какой-то иной образ сознания, для которого в литературном русском языке есть два слова (удовольствие и наслаждение), однако ни одно из них не представлено в ядре языкового сознания русских (и по данным ассоциативных словарей, и по результатам нашего эксперимента, проведенного в подростковой аудитории).

Понимая, что при «интерпретации ассоциативного материала существенную роль и влияние на результат оказывает мнение интерпретатора» и желая избежать этого «общего недостатка всех ассоциативных экспериментов» [9. С.406], а также субъективности в интерпретации полученных методом факторного анализа результатов, мы использовали апробированный нами ранее [3] метод экспертной оценки, особенно необходимый в работе с некодифицированным языковым материалом. Эксперты-подростки, явные и «скрытые» носители жаргона, помогали в поиске обобщенного названия полученного фактора, используя при этом свою языковую компетенцию и применяя, причем успешно, метод интроспекции. 

Покажем применение методики факторного анализа на примере первой группы стимулов. Исследуемые слова (объекты факторного анализа): кайф, удовольствие, наслаждение, радость, счастье. Переменные (признаки): слова-реакции, частотные и единичные, элементы одноименных ассоциативных полей (105). Для этих слов значимыми оказались четыре фактора.