Языковое бытие человека и этноса: когнитивный и психолингвистический аспекты материалы

Как отмечают исследователи, специфика поэтического смысла состоит в «... сложном взаимодействии множества имплицитных значений, в изменении самого процесса семантического структурирования речи» [1. С.510]. В. А. Звегинцев различает в поэтическом тексте два плана смыслового содержания: концептуальный смысл, определяемый концептуальными значениями слов, и поэтический смысл. Концептуальный смысл поэтического текста «... фактически ничем не отличается от концептуального (логического) содержания текста обычного языка» [2. С.12]. В поэтическом тексте оба смысла, концептуальный и поэтический, взаимодействуют или же один смысл «подавляет» другой. Способом выделения концептуального смысла названо перефразирование, так как «... смысл есть то общее, имеющееся у всех различных высказываний, признаваемых и используемых носителями языка в качестве равнозначных, или, короче, смысл есть инвариант синонимических преобразований (перифраз)» [Op. cit.: 17]. Экспликация второго, поэтического, смысла текста возможна средствами особого («объяснительного») языка, включающего «... как набор его единиц, так и набор форм и видов их отношений в пределах поэтических структур (поэтическую синтагматику)» [Op. cit.: 19], т. е. «объяснительный» язык должен стать языком внутриструктурных и внутритекстовых отношений. 

При переосмыслении текста как его «проживании» происходит социокультурное реконструирование текстовой реальности. Читатель выбирает «для себя» переменные параметры, которые становятся опорными / ключевыми при построении им проекции текста. Получаемая читательская проекция текста имеет относительный характер. Инвариантный характер проекции текста соотносится с социально выработанными опорами и стратегиями чтения. Проективность включает в себя видение Мира текста различными людьми. 

Если «... содержание – это проекция текста на сознание» и «... смысл – это проекция сознания на текст» [3. С.132], а одной из инвариантных характеристик смысла является его контекстуальность [4], то представляется возможным говорить о:

• 
  динамике отношений текст  культура;
  
• 
  способе бытования текста / текстов в культуре;
  
• 
  художественной идеологии культуры и особом художественном видении мира, апробируемом в данной культуре;
  
• 
  проекции культурных коллективных смыслов на текст и способах трансляции смыслов через культуру;
  
• 
  существовании внеличностных культурных смыслов;
  
• 
  усвоении / неусвоении заложенных в культуре смыслов, а также включении / невключении текстовых смыслов в культуру;
  
• 
  влиянии авторских личностных смыслов на процессы смыслополагания, смысловосприятия и смыслопоспроения;
  
• 
  наличии / отсутствии условий для опредмечивания смыслов. 
  

Если русский Робин Гуд стал бандитом, то западный Robin Hood превратился либо в бизнесмена, либо в международного бандита-террориста. 

Культурная модификация текста особенно ярко проявляется в двух случаях интерпретации вербального знака: при меж-семиотическом и межъязыковом переводе (термины Якобсона [5]). 

Лингвистические концепции перевода достаточно подробно объясняют как «получаются» переводы, например, через механизмы закономерных преобразований, понятия эквивалентность / адекватность и т. п. Деятельность переводчика находится под воздействием ряда типоформирующих переводческих факторов, таких как назначение текста, тип аудитории / читателя и т. п. Понимание текста, Мира текста и Мира автора как ДРУГОГО осуществляется через осознание тех представлений, стереотипов, ценностей, ролевых позиций, образов-эталонов, свойственных для обыденного житейского сознания носителя другой культуры, кем переводчик собственно и является [6]. Рассмотрение перевода как особого психолингвистического (когнитивного процесса) позволяет выйти в иную плоскость обсуждаемых проблем. Так, В. А. Пищальникова [7] развивает положение о представлении личностных смыслов посредством конвенциональных языковых средств. На первый план выходит непосредственно личность переводчика, который становится системообразующим фактором перевода и переводческой деятельности в целом.

Интерпретативный характер переводческой деятельности позволяет признать за литературным переводом особый вид креативного мышления (например, см.: [8]). Широко известная английская детская загадка про Elizabeth, Elspeth, Betsy, and Bess существует на русском языке в двух переводах, выполненных С.Я. Маршаком и К. И. Чуковским. С точки зрения традиционных подходов к переводу, оба переводчика нарушили требования эквиритмичности и эквилинеарности, но перевод К. М. Чуковского является примером удачного ввода реалий принимающей культуры. 

Перевод становится тем, что А. И. Новиков [3] относит к вторичным текстам, создание которых является вторичной текстовой деятельностью. Текст перевода как результат подобной вторичной деятельности представляет собой «... обратную проекцию внутреннего представления текста вербальными средствами» [Op. cit.: 83]. 

Вариативность использования лексических средств определяется непосредственно самим текстом, который в силу жанровых особенностей или иных параметров задает особый механизм выбора и организации слов. Наряду со стратегией культурной адаптации актуализируются ассоциативные связи (candle-end / свечной огарок  жир  сало  шкварки; cooking / готовить  обед  суп / борщ; борщ  гарна дивчина Одарка). 

There was a young woman named Riley, Who vaulted old candle-ends highly.  When no one was looking She used them for cooking.  ‘It’s wicked to waste,’ she said dryly.  Хозяйка одна из Ньюарка Хранила свечные огарки.  Когда не было круп, Она клала их в суп И слыла экономной кухаркой.  (Пер. М. Редькиной)

Одна госпожа из Игарки Обожала свечные огарки: Ела свечи, как сало, А топом горевала – Ведь горели огарки так ярко! (Пер. В. Генкина) Грана дивчина Одарка Ценила свечные огарки: Готовит обед А сала вдруг нет...  И сыплет их в борщ, словно шкварки.  (Пер. В. Глебова)

Многочисленные переводческие сайты превратились в «мастерские» по производству текстов и самих переводчиков. Интернет обеспечил прямой выход в субкультуру, где не действуют цензурные запреты. Наряду с потерей «памяти жанра» изменение отношений к традиции приводит к тому, что переводимый текст становится частью собственной культурной биографии, в духе «Я и Шекспир». Как пишет Е. Добренко [10. С.143], «...подражательность всегда сопутствует нарождающимся литературным направлениям», а «социальная маргинальность и характер идеологического дискурса определяет отбор образцов». В переводы постепенно начинают проникать слова из маргинальных слоев культуры. 

Tired with all these, for restful death I cry...  W. Shakespeare. Sonnet 66

Тебя, о смерть, тебя, зову я, истомленный...  (Пер. Ф. Червинского, 1890) Устал я жить и умереть хочу...  (Перевод А. М. Финкеля, 1977) Измотан всем, готов просить конца...  (Пер. И. Астерман, 1999) Достатый в пень, готов я жать на стоп...  (Вариация Паши Сушкина, 2000 г.)

Происходит некое разрушение не только самого исходного текста, но и его устоявшихся связей в межкультурном пространстве. 

Lady Capulet.  This is the matter, – nurse, give leave awhile, We must talk in secret: – nurse. Come back again; I have remember’d me, thou’s hear our council.  Thou know’st my daughter’s of a pretty age.  Nurse.  Failth, I can tell her age unto an hour.  Lady Capulet.  She’s not fourteen.  Nurse.  I’ll lay fourteen of my teeth, – and yet, to my teen be it spoken, I have but four, – she’s not fourteen. How long is it now to Lammas-tide.  W. Shakespeare. Romeo and Juliet (act I: sc. III)

Гражданка Капулетти (меняя тон) Кормилица свободна, кофебрейк.  К Джульетте разговор есть эксклюзивный.  Хотя... Ты бебиситтер от рожденья.  Сядь и послушай интрузивный мессидж.  Кормилица Я поняла лишь только слово «сядь».  (Садится) Гражданка Капулетти (со значеньем) Так говорит истеблишмент, поверь мне.  Джульетту, говорю, с рожденья знаешь.  Кормилица (переводит разговор) Готова спорить на пятьсот рублей (Примерно столько в день я получаю), Что нет еще четырнадцати ей, Я эту тему четко просекаю! (Пер. С.Жатина)

Имеет место тенденция не просто перевода «великих» текстов, а их переориентация на массового читателя, т. е. идет столкновение «высокого» и «низкого».

And then my husband – God be with his soul! A’ was a merry man – took up the child: ‘Yea’, quoth he, ‘dost thou fall upon thy face? Thou wilt fall backward when thou hath more wit; Wilt thou not, Jule? And, by my holidame, The pretty wretch left crying, and said ‘Ay. ’ W. Shakespeare. Romeo and Juliet (act I: sc. III)

Что муж мой (пусть земля да будет ему пухом, Хоть вел себя порою как скотина!) Не выдержал и мне сказал: «Арбуз Ты дай ей! И поест она, и жажду Сумеет наконец-то утолить!» Но тут к нему ребенок повернулся, И так тогда сказала крошка мужу: «А ты мужик, пойди вздрочи вприсядку – Напляшешься и кончишь заодно!» (Пер. С.Жатина)

Приведенный выше отрывок из речи Кормилицы не соответствует ни одному из уровней эквивалентности (по терминологии В. Н. Комиссарова). Как нам представляется, относительно подобных переводов можно говорить об обратной конвертируемости получаемого в ходе переводческой деятельности текста в новом, часто маргинальном, культурном слое.

Способы компенсации культурно-номинативной недостаточности четко не определены. Обычно под ними понимается создание комментария и аппарата сносок. Лингвокультурная адаптация часто понимается переводчиками как их право на максимальное упрощение переводимого текста, результатом чего становится утрата стоящей за текстом внелингвистической реальности. Фоновая лексика не воспроизводится. 

Создаваемые в рамках одного пространственно-временного хронолекста тексты отражают общую систему ценностей, стереотипов, экспектаций и т. п. Будучи включенными во внутрикультурный процесс оба текста (как текст оригинала, так и текст перевода) апробируются культурой. На этом фоне на рубеже XX–XXI вв. активно развивается подкультурный пласт переводов. Изменения в шкале ценностей, имеющихся в обществе, также получают свое отражение в новых переводах. Кроме этого, происходит не просто смещение эмоционально-смысловых доминант, но и разрушение когнитивной и эмоциональной сфер текста. 

1. 
   Золян С.Т. Семантическая структура слова в поэтической речи // Изв. АН СССР. – Сер. лит. и яз. – 1981. – Т. 40. – № 6. – С.509–520. 
   
2. 
   Звегинцев В. А. О значениях и значимостях в поэзии // «Замысел, труд, воплощение... ». – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1977. – С.10–19. 
   
3. 
   Новиков А. И. Текст и его смысловые доминанты / Под ред. Н. В. Васильевой, Н. М. Нестеровой, Н. П. Пешковой. – М.: ИЯ РАН, 2007. – 224 с.
   
4. 
   Леонтьев Д. А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. – М.: Смысл, 1999. – 487 с.
   
5. 
   Якобсон Р. О лингвистических аспектах перевода // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. – М.: Междунар. отношения, 1978. – С.16–24. 
   
6. 
   Масленникова Е. М. Проекция текста как межличностный инвариант // Слово и текст: психолингвистический подход: Сб. науч. тр. – Тверь: Твер. гос. ун-т, 2007. – Вып. 7. – С.105–114. 
   
7. 
   Пищальникова В. А. История и теория психолингвистики: Курс лекций. Ч. 2. Этнопсихолингвистика. – М.: МГЛУ, 2007. – 228 с.
   
8. 
   Фесенко Т. А. К проблеме когнитивно-психологического моделирования перевода // Эйдетика перевода: Мат. рабочего совещания. – М.: МАКС Пресс, 2001. – С.14–16. 
   
9. 
   Степанов Ю. С.Константы: Словарь русской культуры. – М.: Академический Проект, 2001. – 990 с.
   
10. 
    Добренко Е. Формовка советского читателя. Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. – СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999. – 557 с.
    
11. 
    Дмитриева О. А. Лингвокультурные типажи России и Франции XIX в.: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. – Волгоград, 2007. – 40 С.
    

Мы являемся членами лингвокультурного сообщества (далее – ЛКС) (Гудков Д. Б.), в котором существует культурное пространство, где выделяются центр и периферия. Уникальная совокупность знаний и представлений индивидуума – индивидуальное когнитивное пространство (ИКП) (Гудков Д.Б.). Но это – периферия культурного пространства, а в центре – феномены, являющиеся достоянием практически всех членов лингвокультурного общества» [2. С.90-91]. Этот центр – зона совпадения ИКП, зона знаний (лингвистических и экстралингвистических), объединяющая ЛКС (нацию) – получил название «когнитивная база» (далее – КБ).

КБ образуется на основе фольклора, повествований об исторических событиях и их участниках, классических литературных произведений – текстов (в широком понимании), «значимых в познавательном и эмоциональном отношениях», «имеющих сверхличностный характер», «обращение к которым возобновляются неоднократно» [3. С.216]. Вслед за Ю. Н. Карауловым, подобные тексты называют прецедентными текстами (далее – ПТ). Они, как правило, становятся источником других видов прецедентных феноменов (далее – ПФ): прецедентных имен (далее – ПИ), ситуаций (далее – ПС) и высказываний (далее – ПВ) (Д. Б. Гудков, В. В. Красных, И. В. Захаренко и др.). Все названные единицы характеризуют традиционные (ключевые) для того или иного общества ситуации, характеры, поведенческие реакции, тоже входят в КБ нации.

Неисчерпаемый источник ПФ – произведения русских классиков. Художественный текст выполняет особую роль, связанную с изображением явлений и процессов национальной истории и культуры. При этом сами произведения классической литературы являются частью национальной культуры, раскрывают особенности национального характера, нравственно-эстетический идеал народа (или анти-идеала). В произведениях русской классики художественный образ предстает как «познавательное отражение некой объективной реальности, эмоциональной оценки отражаемого художником и создание нового идеального объекта […]. Только художественный способ освоения мира создает подобные уникальные идеальные конструкты» [4. С.255–256]. Иными словами, порождаемый творческой деятельностью автора художественный образ – это результат глубокого осмысления мира, обобщения противоречивых знаний о нем и скрупулезной категоризации наблюдаемых явлений (Герой нашего времени, Скалозуб, Плюшкин и др. – обобщения высокой степени).

Так, в комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» в «имени» Держиморда воплотился образ недалекого и от этого грубого и жестокого полицейского. В связи с типичностью данного конструкта, созданного драматургом, его фамилия (имя собственное) «вливается в общий поток имен, которые обозначают не единичные, а общие, коллективные свойства, признаки, качества. Вместо индивидуума вырастает типичный представитель, вместо уникальной ситуации – общее ее наименование» [5. С.5]. Имя собственное, фраза становятся, символом ситуации, характера. При интерпретации ПИ активную роль все еще играет внутренняя форма (далее – ВФ) слова (высказывания). В данной ситуации мы понимаем внутреннюю форму как непосредственный, прямой, буквальный смысл слова (высказывания) – образ художественного произведения во всей его многоплановости. В ПИ, ПС и ПВ «продолжает теплиться след единичности, индивидуальности. Этот теплый след и создает особую экспрессию, оценочность или, говоря лингвистическим языком, – коннотативность» [5. С.5]. Подобные идеальные образования – ПФ, опирающиеся на художественный образ, – один из примеров реализации словом своей обобщающей функции: за словесной формой закрепляется набор дифференциальных признаков, являющихся содержанием понятия, которое формируется на основе художественного образа. Признаки могут быть более или менее актуальными для разных носителей языка, но в любом случае часть актуальных сем, ассоциаций с образом ПФ у представителей одного ЛКС будут идентичны.

Задачи нашего исследования: 1) изучение психологической (ассоциативной) структуры ассоциативного поля одного из видов ПФ – ПИ – в сознании двух возрастных групп и 2) сопоставление результатов эксперимента, полученных от испытуемых различных возрастных групп, для определения сферы пересечения их ИКП, обеспечивающей возможность коммуникации и свидетельствующих о принадлежности / непринадлежности к определенной национальной культуре.

Метод нашего исследования – ассоциативный эксперимент – обеспечивает возможность обнаружения объективно существующих в психике человека семантических связей ПФ, информации о структуре ассоциативного поля того или иного ПФ в сознании индивидов разных возрастов. Эксперимент проводился в двух возрастных группах: 1) студенты 1–3 курсов УГАТУ (17–20 лет); 2) взрослые испытуемые (35–55 лет) – всего 180 человек (по 90 человек в группе). Члены групп, таким образом, представляют два поколения населения региона.

Список-стимулов АЭ составлен из ПФ, имеющих литературное происхождение и восходящие к ПТ. Выбор источника (классические художественные произведения) объясняется рядом причин: 1) данный вид текстов, являясь частью национальной культуры, раскрывают особенности национального характера, нравственно-эстетический идеал и представляют собой образец высокой степени обобщения; 2) данные тексты – предмет обязательного изучения на уроках литературы (хорошо известны всем испытуемым обеих возрастных групп). Окончательный список (60 единиц) сформировался после пилотажного опроса (узнаваемость и авторство) (первоначальный насчитывал около 200). ПФ, восходящие к одному источнику – какому-либо ПТ – образуют систему ПФ: имен, ситуаций, высказываний, и намеренно располагались в анкете дистантно с целью ослабления смысловой интерференции.

Сущность эксперимента заключалась в предъявлении испытуемому слова-стимула и фиксации всех возможных на него реакций с целью выделения не только самых актуальных для информанта смыслов, но и тех, что находятся на периферии сознания в данный момент развития языковой личности и социума.

В рамках данной статьи мы ограничимся анализом структуры АП ПИ – Наташа Ростова.

Очень точно, на наш взгляд, определила структурную специфику ПИ В. В. Красных [6. С.198], представившая ее в виде полевой модели, что соотносится с современными нейролингвистическими теориями, согласно которым «хранение» языка в коре головного мозга человека осуществляется по принципу поля [7. С. 84]. Итак, в структуре ПИ можно выделить ядро (его составляют дифференциальные признаки) и периферию (атрибуты – признаки, не являющиеся необходимыми для сигнификации [6. C.202]. К дифференциальным признакам относятся: 1) внешность; 2) характер; 3) прецедентная ситуация.

Многообразие ассоциаций (зафиксированы различные типы ассоциаций: тематические, семантические, парадигматические, синтаксические – всего 242; были нулевые реакции), полученных на стимул «Наташа Ростова», сводятся к следующему набору дифференциальных признаков:

1) внешность: девушка, молодость, красота, девушка в платье (отрезном, под грудь), черные кудряшки, красивые платья, очень хорошо выглядит;

2) характер: наивность, романтичность, застенчивость, невинность, бесцельность, глупое создание, невинное создание, живость, девушка с характером, благоразумная, добрая, Наташи Ростовы (тип);

3) прецедентная ситуация: первый бал в жизни девушки, слепая любовь (Анатоль Курагин), не замечает настоящей любви (любимица Пьера Безухова), интрижки, можно ей посочувствовать, любила князя Андрея, любовь и война, беременная женщина;

4) атрибутов: источник – «Война и мир», создатель образа – Л. Н. Толстой, А. С. Пушкин, Ф. М. Достоевский, размер произведения – 4 тома, толстая скучная книжка, обладательница качеств – Ильмира Мардиева, жанр – повесть, рассказ, экранизация – фильм, Л. Савельева.

Такова, по результатам нашего исследования, структура ассоциативного поля ПИ «Наташа Ростова», организованного индивидуальными реакциями на данный стимул и включенными в структуру АП ПИ на основании неоднократного появления в качестве реакции у разных испытуемых.

Анализируя результаты качественного и количественного сопоставления реакций на стимул-ПИ указанных выше возрастных групп, во-первых, следует отметить, что испытуемые-студенты чаще взрослых давали нулевые реакции (ср.: 21 – у студентов, 5 – у взрослых). Возможно, это объясняется их необязательностью, нежеланием или неумением серьезно подойти работе, которую никто не будет оценивать по шкале «хорошо – плохо», а возможно, у данных испытуемых не сформирован данный образ как женский тип, представляющий совокупность сем, получивший собственное имя (по О. Г. Резвиной).

Во-вторых, нельзя оставить без внимания оценочный аспект ассоциаций: примечательно, что информанты женского пола в реакциях актуализируют положительную оценку феномена (за редким исключением – например, бесцельность), а взгляд мужчин старшего и младшего поколения на образ различен. Для взрослых характерны реакции типа наивность, романтичность, искренность и др., а для молодых людей – сумасбродка, глупое создание и др. Можно констатировать смещение акцентов в восприятии образа, что, вероятно, свидетельствует о смене представления о героине Л. Н. Толстого как о женском идеале.

В-третьих, необходимо отметить качественную разницу в реакциях двух возрастных групп. Сегодняшние студенты – это вчерашние школьники, у которых анализируемый образ, по нашему предположению, должен быть более актуален и многогранен, что проявилось бы в большем разнообразии реакций. На деле оказалось, что ассоциации младшего поколения однообразнее по сравнению с группой «родителей», у которой не только количество реакций было больше, но и качественно они превосходили результаты студентов. Так, в молодежной среде чаще, чем во взрослой, ассоциациями на данное ПИ были следующие: «Война и мир», Л. Н. Толстой, любила князя Андрея, красивые платья, хорошо выглядит, красавица, свидетельствующие о том, что многим ии. трудно абстрагироваться от предметного значения имени, от конкретных образов, с ним связанных, от упрощенного, поверхностного его понимания. У другой группы чаще фиксировались в качестве ассоциаций абстрактные существительные (наивность, романтичность, невинность, молодость и др.), свидетельствующие о способности мышления синтезировать выводное знание, когда на основе предметных значений и конкретных образов рождается понятие-обобщение высокой степени абстракции. Это умение – свидетельство высокого уровня развития языковой способности личности, соответственно, отсутствие данного умения свидетельствует об обратном.