Ю. В. Иванова и М. В. Шумилин Научная монография

Рассуждения о предмете данной статьи – «немецкой эмблематике», представляются возможными только с одной существенной оговоркой: несмотря на тот факт, что примерно треть всех изданных в XVI и XVII вв. эмблематических книг приходилась на германские земли¹⁷⁸¹, типологизация этого явления при помощи геополитических или лингвистических критериев кажется довольно проблематичной. Эмблематика раннего Нового времени является комплексным феноменом европейской культуры, всеохватным и универсальным явлением, находящимся над национальными, языковыми, конфессиональными или социальными границами. Это явление, которое без преувеличения можно назвать оптикой или универсальным образным языком эпохи, свидетельствует о ее стремлении к синтезу, будь то синтез наук, искусств или чувственного восприятия.

О стремлении к универсальности и всеохватности свидетельствует не только преимущественное использование латинского языка в первых книгах эмблем и их позднее многоязычие. Сам процесс возникновения такой книги показывает стремление к синтезу. Примером тому может служить книга Emblematum liber, увидевшая свет в 1531 г. в типографии Генриха Штайнера в Аугсбурге. Заказчиком и адресатом посвящения был аугсбургский гуманист и советник императора Конрад Пойтингер, иллюстрации принадлежат ученику Ганса Гольбейна Страшего Йоргу Брою Старшему, издателем выступил миланский правовед Андреа Альчиати¹⁷⁸², под чьим именем эта книга, стоящая у истоков эмблематической традиции, и вошла в историю.

На примере Emblematum liber видно, что, хотя традиция библиографического описания ориентируется на имя издателя, все же книги эмблем можно считать коллективным трудом, вклад каждого – будь то заказчик или издатель, типограф или гравер – неоценим. Зачастую эти участники процесса производства книги эмблем происходили из разных регионов.

Также одинаково важными факторами возникновения книг эмблем наряду с развитием гуманизма с его интересом к античной традиции, были как развитие изобразительного и прикладного искусства, так и не в последнюю очередь развитие технических возможностей, прежде всего книгопечатания. Именно оно лежало в основе широкого, поистине массового распространения эмблематики и позволило ей стать одним из основополагающих культурных феноменов раннего Нового времени.

Вскоре после первого аугсбургского издания книги Альчиати последовали комментированные и дополненные издания, многочисленные переводы на национальные языки. С 1536 г. в Париже вышел первый французский перевод, за которым последовали многочисленные французские издания. Вторым национальным языком, на который была переведена Emblematum liber, был немецкий. Юрист и переводчик Вольфганг Хунгер дополнил французскую версию Ле Февра немецкими эпиграммами и издал эту книгу в Париже в 1542 г. в издательстве Кристиана Вехеля. Второе немецкоязычное издание вышло в 1567 году во Франкфурте на Майне. Издателем и переводчиком был Иеремиас Хельд, медик из Нёрдлингена. По титульному листу видно, как расширился круг адресатов эмблематической книги. Если книга Альчиати, судя по его высказываниям, была предназначена для небольшого круга избранных гуманистов, то книга Хельда, как следует из названия, предназначалась «всем любителям свободного искусства, как художникам, так и золотых дел мастерам, шелкошвеям и скульпторам»¹⁷⁸³. С помощью перевода Хельд стремится сделать Emblematum liber доступной и полезной не только образованным, знающим латынь людям, но и «простому человеку»¹⁷⁸⁴.

Такая дифференциация свидетельствует о стремлении к практическому приложению эмблематики в той или иной области. Но, надо отметить, что в поле культурных практик раннего Нового времени конкретное применение эмблематики сопровождалось теоретической рефлексией о самой сути эмблемы и оправданности ее использования в той или иной области. Примерами такой теоретической рефлексии являются тексты, переведенные в настоящей монографии. На их материале в пределах данной статьи будет произведена попытка рассмотреть несколько аспектов самопонимания и самоопределения эмблематики в контексте различных культурных практик.

Возникновению эмблематики в XVI в. предшествовал интерес раннего гуманизма к египетским иероглифам, импульсом к которому была книга эллинистического автора Горапполона «Иероглифика», выпущенная предположительно в V в. н. э., появившаяся в Италии в греческом переводе в начале XV в. и в течение XVI в. получившая широкое распространение в латинском переводе. Представленные в книге изображения имели мало общего с настоящими египетскими иероглифами, скорее это был эллинистический язык тайных знаков, но это не мешало им занимать умы ученых и художников Ренессанса, связывавших их с пифагорейскими символами, с метафорами и аллегориями античных авторов, а также пытавшихся усмотреть связь с библейской символикой и средневековыми бестиариями и травниками. Таким образом, эмблематика в своих истоках представляет собой смешение египетского знакового письма и пифагорейской символики, античной мифологии и каббалистической мистики цифр, ветхозаветных мотивов и средневековых аллегорий. Интерес к криптографии, к загадкам и разгадкам тайных знаков, присущий Ренессансу, отражается в самом факте возникновения формы эмблемы. Ее принцип заключается в обнаружении того, что не лежит на поверхности, но сокрыто и нуждается в разгадке. Одновременно эмблема отличается от иероглифов тем, что сама предлагает эту разгадку в виде текстового сопровождения к изображению.

Книга Альчиати, в которой изображения впервые сопровождаются подписями, следует этому принципу и тем самым является новым словом в длинном ряду примеров связи визуального и вербального начал. В ней впервые эмблема предстает в своей трехчастной форме, отличающей ее от предшествующих форм, таких, как, например, импреза. Обязательными частями эмблемы, следуя идеальному типу¹⁷⁸⁶, являются inscriptio, pictura, subscriptio.

Pictura (Icon, imago) представляет собой небольшое изображение, чаще всего гравюру на дереве или на меди. Предметы изображения (res) – растения, животные, предметы и ситуации человеческой деятельности, библейские или античные фигуры. Мотивы эмблематики разнообразны, так же как и их источники: это могут быть Библия, античная мифология, в том числе и адаптированная в Средневековье, исторические и литературные сюжеты, современные достижения естественных наук, иероглифика, нумизматика, гербарии и бестиарии.

Inscriptio (motto, devise, lemma) представляет из себя короткую надпись, находящуюся над изображением или включенную в поле изображения. Оно, как правило, лаконично: иногда это одно слово, иногда фраза из Библии, сентенция из античных авторов или пословица.

Под изображением находится subscriptio, подпись, объясняющая или интерпретирующая изображение, а также его связь с девизом, и представляющая его мораль. Объем и форма подписи может варьироваться от краткой эпиграммы до обширного прозаического текста.

Первые книги эмблем вполне осознают истоки слова «эмблема». Так, Альчиати, посвящая книгу Конраду Пойтингеру, однозначно указывает на практическое предназначение книги¹⁷⁸⁷. Эту тему развивает в своем немецком издании Emblematum liber и Иеремиас Хельд: здесь прикладной аспект подчеркивается как в самом названии книги, так и в переводе посвящения Пойтингеру. Согласно этому переводу, книга Альчиати выходит для того, «чтобы каждый мог бы украсить свое одеяние, щит, шлем, ковер и стену»¹⁷⁸⁸. В предисловии к читателю Хельд сравнивает свою книгу с кладовой или оружейным складом и тем самым представляет ее как некий свод, из которого читатели могли бы брать не только образцы для украшения своего дома и одежды¹⁷⁸⁹, но и «черпать наставления, учиться морали, благопристойности, хорошим нравам и всему, что подобает честному гражданину»¹⁷⁹⁰.

Предисловие к Emblematum Tyrocinia заявляет о далеко идущем намерении – первой попытке разработать терминологию, которая сделала бы возможным возникновение немецкоязычного теоретического дискурса об эмблемах. Неслучайным является тот факт, что эта миссия пришлась на долю Иоганна Фишарта, активного публициста и поэта того времени¹⁷⁹³, известного своей любовью к игре слов, к изобретению и вводу в употребление неологизмов¹⁷⁹⁴.

Не в последнюю очередь сам факт наличия предисловия свидетельствует также о стремлении разрешить определенную проблему понимания, на которую Фишарт указывает в первом же предложении: по его словам, слово «эмблема» чуждо и непривычно для немецкого слуха, поэтому нуждается в пояснении. Свою задачу он видит в приближении к читателю, в объяснении сути эмблем. Это объяснение сути происходит двумя тесно взаимосвязанными путями: а) путем обращения к истокам эмблематики и б) путем экскурса в этимологию слова «эмблема» и попыток найти немецкий аналог слова.

Фишарт связывает возникновение эмблемы прежде всего с развитием прикладного искусства. При этом он вполне в духе Ренессанса сопоставляет античность и свое время. Современное ему искусство в своем разнообразии кажется ему ничуть не хуже античного, а в некоторых аспектах даже превосходящим его. С воодушевлением он описывает каждый вид искусства: ювелирное, граверное, текстильное мастерство, инкрустацию, гончарное дело, и не устает восхищаться тем, какой высоты достигло в его время умение мастеров.

В подкрепление своей теории он приводит этимологию слова «эмблема», означающего не что иное, как «накладные украшения», которые зачастую ценились больше, чем сама основа. То, что эмблемы не так далеки и чужды читателю, как кажется на первый взгляд, Фишарт доказывает, как бы открывая глаза читателя на то, что уже давно окружало его, по-новому заставляя его взглянуть на известные ремесла и украшения.

Вторая часть предисловия, посвященная экскурсу в историю эмблем, представляет собой пересказ «Диалога об импрезах военных и любовных» (Dialogo delle imprese militari e amorose) теоретика XVI в. Паоло Джовио. При этом имя Джовио упоминается только тогда, когда Фишарту необходима ссылка на авторитет для подкрепления собственной аргументации, направленной на приписывание немцам (тевтонам) особых заслуг в области геральдики.

Фишарта можно рассматривать как первопроходца, который, помимо несомненных достижений, сталкивается на своем пути с немалыми трудностями. Так, объясняя ощущение чужеродности самого слова «эмблема» использованием латинской терминологии, Фишарт пытается на протяжении всего предисловия подобрать подходящий немецкий эквивалент этому термину. При этом он старается объединить принцип созвучия и принцип смыслового сродства. Результатом его попыток является словосочетание Eingeblomete Zierwerke («искусные украшения») и другие неологизмы. Ни одно из словосочетаний, разработанных Фишартом, не получило впоследствии широкого распространения, и все они так и остались его поэтическим вымыслом. Термином для обозначения эмблемы в немецком языке было суждено стать другому слову, относящемуся скорее к сфере словесного творчества, чем прикладного или изобразительного искусства.
Sinnbild: теоретическая рефлексия о функциях и смысле эмблем в системе поэтики
Уже в предисловии Фишарта в нескольких предложениях упоминается один важный аспект. Для него эмблематические «украшательства» носят не только эстетическую функцию. Они также побуждают задуматься. И в этом заложен фундамент позднейшей теоретической рефлексии, с полной силой развернувшейся в XVII в. Эмблематика, находящаяся на пересечении изобразительного и словесного творчества, делающая невидимое видимым, стала излюбленным жанром эпохи барокко с ее стремлением к синтезу искусств, воздействующему одновременно на разные органы чувств. При рассуждении о связи слова и изображения теоретики искусства эпохи барокко часто прибегают к известной формуле Горация ut pictura poesis («поэзия как картина»).
Рассуждения об эмблематике в XVII в. тесно связаны с теоретической рефлексией о поэтическом искусстве в целом. Взлет национального самосознания после Тридцатилетней войны повлек за собой стремление к возвышению немецкого языка, как в поэзии, так и в науке. Из длинного ряда деятелей, способствовавших этому возвышению, мы выделим два имени, важные в контексте развития теоретической рефлексии об эмблематике: Георг Филипп Харсдерфер и Юстус Георг Шоттель.

Георг Филипп Харсдерфер считается наряду с Мартином Опицем одной из главных фигур, внесших своими сочинениями большой вклад в развитие немецкого литературного языка. Его трактат «Поэтическая воронка» (Poetischer Trichter, 1647) является суммой барочной поэтики. Не менее значимым было его восьмитомное сочинение «Беседы-игры дам» (Frauenzimmer Gesprächsspiele, 1644-1657), в котором эмблематике, как одной из важных частей поэтики, уделен раздел в первом томе.

Задачей Харсдерфера, как и Фишарта, является найти немецкоязычные эквиваленты понятия «эмблема». И здесь попытки Харсдерфера, в отличие от попыток Фишарта полувековой давности, увенчались успехом. Это отчасти объясняется вышеупомянутым взлетом национального самосознания и настоятельной потребностью перевода на немецкий язык научных и эстетических терминов и их теоретического осмысления. Тот факт, что в XVII в. слово emblema не было уже так чуждо и непривычно немецкому читателю, как во времена Фишарта, о чем свидетельствует реплика Раймунда¹⁷⁹⁵, еще более облегчал задачу ввода термина, освобождая от необходимости дополнительных объяснений самой сути феномена и экскурса в этимологию слова. Это же позволяло совершиться некоторым смысловым трансформациям, обусловившим возникновение специфического концепта: немецкое слово Sinnbild, которое Харсдерфер осторожно вводит в свое рассуждение, используя его наряду с термином emblema, переводит дискурс об эмблематике с уровня прикладного искусства, из которого изначально произошло слово «эмблема», на языковой и когнитивный уровень, перенося акцент с проблематики производства эмблем на проблематику рецепции смыслов.

Изображение или девиз, начертанные на бумаге, не могут, согласно Харсдерферу, сами по себе являться эмблемой, также как нотную запись нельзя еще назвать музыкой. Именно в восприятии, в сопоставлении рецепиентом изображения и девиза, в постижении «души», вложенной автором в эмблему, заключается для Харсдерфера смысл эмблемы¹⁷⁹⁶.

Однако следует заметить, что, опираясь на итальянскую теорию импрез, Харсдерфер не проводит четкого различия между «изображениями на знаменах» и эмблемами, а также не уделяет большого значения subscriptio. Не прибегает он и к дальнейшим рассуждениям о терминологии, не стремится легитимировать и объяснить употребление слова Sinnbild для обозначения эмблемы.

Современник Харсдерфера, знаменитый ученый-грамматист того времени Юстус Георг Шоттель более четко сформулировал теорию эмблем в своем изданном в 1663 г. сочинении «Детальное исследование главного немецкого языка».

Шоттель, упоминая о происхождении самого термина «эмблема» из прикладного искусства, в то же время указывает на то, что именно метафорическое значение этого слова нашло повсеместное употребление¹⁷⁹⁷. Шоттель предлагает в своем сочинении развернутую, основанную на формальных критериях легитимацию слова Sinnbild.

Немецкий композитум Sinnbild, по убеждению Шоттеля, превосходно подходит для обозначения такого метафорического употребления эмблемы. Он обосновывает это, прибегая к разбору семантической структуры слова:

Такой же четкостью отличается формальное определение эмблемы, представленное Шоттелем. Здесь Шоттель, как и Харсдерфер, пользуется метафорой души и тела, однако, в отличие от Харсдерфера, у Шоттеля эмблема имеет явную трехчастную форму:

Заслуга Шоттеля в формальном определении и в разработке терминологии эмблематики и в укоренении их в системе немецкого языка нисколько не умаляет заслуги его современника Харсдерфера, в особенности в том, что касается практического применения эмблематики. В «Беседах-играх дам» Харсдерфер придает большое значение примерам, показывая на практике, как могут строиться смыслообразы. И именно в этих примерах проявляется вся гибкость и подвижность этого жанра. Так, к одному и тому же изображению, как показывает Харсдерфер, может быть подобрано несколько девизов, в зависимости от того, какой смысл вкладывает в него автор. С таким же правом можно и к одному и тому же девизу подобрать несколько изображений. Подбор девизов и изображений, в которых участвуют несколько действующих лиц, превращается в увлекательную «игру-беседу» (Gesprächsspiel), что полностью соответствует названию труда Харсдерфера. Однако в этой игре соблюдаются границы, т.к., как уже было упомянуто выше, эмблемы не должны быть слишком темными. Они должны не затемнять смысл, а, наоборот, прояснять его, выявлять новые его оттенки, представлять вещи в новом свете и, таким образом, служить поучению, воспитанию, назиданию. И в этом состоит еще один важный аспект эмблематики.

Здесь надо заметить, что в католицизме употребление эмблем представляется логическим продолжением традиции визуализации христианского учения, традиции, которая никогда не прерывалась и проявляла себя как в богатом украшении церквей фресками и статуями святых, так и в использовании изображений в домашних религиозных практиках.

Иначе обстояло дело в протестантизме, которому изначально было присуще отрицательное отношение ко всякого рода украшениям и стремление к рациональному постижению учения. Однако уже в XVII в., в эпоху барокко, стала ощущаться потребность чувственного восприятия содержания учения, нашедшая свою реализацию в двух тесно связанных друг с другом оплотах протестантской религиозности: проповедях и книгах. Именно через повышение образности в сфере устного и печатного слова протестантские теологи стремились восполнить нехватку визуального восприятия в церковном пространстве¹⁸⁰². Этим же обусловлено широкое применение эмблематики в протестантизме.

Уже в 20-е гг. XVII в. можно говорить о возникновении протестантской религиозной эмблематической книги¹⁸⁰³, задачей которой было поставить эмблематику на службу назиданию. Книги таких авторов, как Даниель Крамер, Иоганн Зауберт, Иоганн Манних, положили начало целому жанру sacra emblemata в протестантской литературе.

Отличительной чертой этих книг является использование эмблемы в качестве зримого воплощения теологических loci, лежащих в основе проповеди. Таким образом, эмблемы выполняют функцию краткой суммы проповеди, позволяющей реципиенту воочию увидеть перед своими глазами ее содержание.

Еще одной особенностью духовной эмблематики является то, что ее традиция, и тем самым легитимация, выводится не из развития искусства или языка, а из Библии и церковного Предания, а декларированной целью эмблематики является трансляция слова Божьего. Эмблема, несущая в себе как репрезентативную, так и герменевтическую функции, являлась в этом смысле идеальным средством такой трансляции: она позволяла как наглядно представить содержание учения, так и предлагала определенное толкование теологических общих мест.

Пример использования репрезентативного и герменевтического потенциала эмблематики можно наблюдать, например, в «Эмблематическом катехизисе», вышедшем в 1683 г. Он состоит из кратких вопросов и ответов, за которыми следует развернутое объяснение эмблемы, предваряющей каждый раздел. Отдельного внимания заслуживает предисловие к данной книге, написанное, с большой вероятностью, Иоганном Людвигом Прашем¹⁸⁰⁴. Праш, уважаемый современниками поэт, а также ученый-полигистор и политический деятель, в первую очередь пытается подобрать чисто библейскую основу для применения эмблематики к такому вроде бы простому и конвенциональному жанру теологических текстов, как катехизис.

Следует заметить, что Прашу не приходится прилагать особенных усилий для легитимации применения эмблематики с целью назидания. По его словам, такое применение в его время является повсеместной и общеупотребительной практикой. Поэтому предисловие Праша можно рассматривать как типичный образец аргументации, широко использовавшийся в духовно-назидательной литературе того времени, когда речь заходила об использовании эмблем.

По словам Праша, эмблематическая манера поучения воздействует как на эмоции, так и на разум реципиента: она «влечет к себе глаза и душу, вдохновляет и воспламеняет дух, истолковывает и облегчает понимание предмета». Таким образом, Праш сознательно указывает на пользу уже упомянутой выше двойной (репрезентативной и герменевтической) функции эмблематики.

Дважды, в начале и в конце предисловия, Праш подчеркивает особую пользу такой манеры поучения для простых людей. Этот аргумент о пользе изображения для неграмотных, является одним из самых распространенных в духовной эмблематике. Однако и образованным людям, которые, как указано в начале предисловия, наиболее негативно настроены по отношению к катехизису, он может быть полезен для «назидания христианского бытия». Таким образом, Праш представляет «Эмблематический катехизис» как многослойный труд, многоуровневость которого делает его доступным и интересным для всех, вне зависимости от возраста, образования или социального положения¹⁸⁰⁵.

Такая сознательно создаваемая многоуровневость характерна для духовно-назидательных книг, использующих эмблематику. В них присутствует не только уровень дидактической наглядности, но и более высокий уровень интеллектуальной игры, призванной повысить интерес у образованных и знатных слоев населения. Эти две функции служат одной цели: цели запоминания, запечатлевания предмета «в сердце и памяти». Тем самым эмблематика в духовных сочинениях может рассматриваться в качестве одной из важных для того времени мнемонических техник¹⁸⁰⁶.

В то же время заметное доминирование в книге текста свидетельствует о нахождении «Эмблематического катехизиса» в русле трансформаций, которые эмблема претерпевает в контексте духовной литературы XVII в. Эти трансформации касаются соотношения в эмблеме текста и изображения и состоят в постепенном переходе от собрания религиозных эмблем к эмблематическим проповедям.

Творчество уже упомянутого нюренбергского теолога Иоганна Зауберта (1592-1646) представляет собой яркий пример такой трансформации. Если его раннее сочинение ΔΥΟΔΕΚΑΣ Emblematum Sacrorum («Дюжина священных эмблем», 1625-1630) является собранием духовных эмблем, имеющих традиционную форму и состоящих из изображения, надписи и стихотворной подписи, то в его отдельно изданной проповеди Spes Nova Pacis («Новая надежда на мир», 1646 г.) под эмблемами, в отличие от воплощенных в гравюрах «духовных фигур», подразумеваются образы текстуального характера, которые могут сопровождаться гравюрой, а могут и не сопровождаться¹⁸⁰⁷. Наконец, в посмертно изданной книге «Духовные картины» (Geistliche Gemaelde, 1658 г.) видно понимание Заубертом эмблемы как исключительно умопостигаемого образа. Провозглашенной целью книги является представить то, что повествуется в воскресных Евангелиях «в картине, но не внешне или перед глазами, а внутренне в сердцах через слух»¹⁸⁰⁸.

Таким образом, в основу постижения эмблемы положено синтетическое чувственно-интеллектуальное восприятие, в котором импульс, полученный внешними органами чувств, будь то уши или глаза, преобразуются во внутренний образ, для которого «зрение» становится всего лишь метафорой.

На этом понимании эмблемы основан возникший в середине XVII в. эмблематический стиль проповедей. Он заключался в сознательном применении эмблематического наследия в текстах проповедей, без участия конкретных изображений. В противоположность мнению Альбрехта Шене, видевшего в текстуализации эмблемы симптом заката эмблематической формы¹⁸⁰⁹, можно видеть в этом процессе другую форму существования эмблематики, логически следующую из накопления и трансфера знаний и образов в XVII в. Эмблематические предметы, которыми, как и прежде, могли служить животные, природные явления, ситуации из повседневной жизни, библейские персонажи и истории, возникали в тексте проповеди, апеллируя к уже накопленному эмблематическому опыту. Аллюзии на эмблемы вплеталась в отдельные пассажи проповеди в качестве части аргументации или же лежали в основании целого духовного размышления. Для читателей или слушателей таких проповедей, живущих в XVII в., тренированных в восприятии и истолковании эмблем, не составляло труда представить их перед своим внутренним взором. Таким образом, воспринимаемая глазами картинка становилась излишней. Немаловажным фактором в текстуализации эмблемы было и то, что книги без гравюр были гораздо дешевле в производстве и, соответственно, имели больший шанс в распространении.

Примером эмблематических проповедей, основанных целиком на эмблемах, может служить книга Кристиана Скривера «Готтхольдовы размышления по случаю», изданная в промежутке между 1663 и 1671 гг. Скривер в предисловии четко указывает, что его книга - эмблематическая, «ибо что иное суть названные произведения искусства и природы, как не живые эмблемы?»¹⁸¹⁰. Он выводит эмблематическую манеру проповеди из традиции наблюдения за природой, которые «взяли свое начало с началом мира»¹⁸¹¹ и чтения «книги природы», ссылась при этом на Библию и Предание, называя имена Адама, Ноя, Авраама и других библейских персонажей. Учителя церкви, такие как Василий Великий, Иоанн Златоуст, Августин и Лютер, также практиковали, по словам Скривера, такую манеру истолкования и проповеди.

По словам Скривера, не только «различные творения Божьи, как то: небо, земля, огонь, вода, животные, птицы, рыбы, металлы и др., – но также и различные случаи, события, дела и занятия человеческой жизни»¹⁸¹² могут дать пищу к духовному размышлению и молитве. Эти ситуации, дела, занятия человеческой жизни Скривер берет в качестве эмблематических res для своих 400 кратких размышлений.

В самой структуре размышлений просматривается трехчастная эмблематическая форма: в заглавии называется предмет размышления, он же кратко описывается в начале размышления. В качестве девиза выступает мысль, приходящая герою Скривера – благочестивому Готтхольду при созерцании предмета и являющаяся моралью размышления. Основная часть размышления посвящена объяснению связи морали с предметом¹⁸¹³.

Эмблематическая форма (и тут Скривер повторяет общее место в книгах духовной эмблематики) может сделать сложный материал более доступным читателю, излагая его «изящно и радостно»¹⁸¹⁴. Вместе с этим эмблематика является не просто забавой, а преследует в данной книге цель утешения и усовершенствования христианского образа жизни читателей. Она должна подвигать его к молитве, утешать в печали, пробуждать веру, любовь, терпение, презрение к временному и стремление к вечному¹⁸¹⁵.
***
Иоганн Готтфрид Гердер, одна из главных фигур немецкого Просвещения XVIII в. определяя в своих «Разрозненных фрагментах» предшествующие его времени столетия как «эмблематическую эпоху»¹⁸¹⁶, вкладывал в это определение отнюдь не позитивную оценку. Чрезмерное увлечение аллегориями и символами как в изобразительном, так и в словесном искусстве XVI и XVII вв., по мнению Гердера, стесняло искусство, не давая ему свободно разворачиваться¹⁸¹⁷. Констатируя факт широкого распространения эмблематических книг в XVI и XVII вв., Гердер одновременно признается, что любовь предшествующих поколений к эмблематике остается для него такой же загадкой, как и сама эмблематика. «История этого времени и этих вкусов, – пишет он, – все еще находится в потемках»¹⁸¹⁸.

Таким образом, эмблематическая форма уже столетие спустя перестала отвечать эстетическим идеалам, перестала быть понятной стремящемуся к ясному, рациональному языку Просвещению, от которого и последующие эпохи унаследовали представление об эмблеме как о темной загадке. Представленная выше попытка рассмотрения эмблематики, исходящая из анализа текстов авторов XVI и XVII вв., призвана была противопоставить этому представлению взгляд из перспективы самой «эмблематической» эпохи, взгляд, в котором эмблематика выступала не в качестве загадки, затемняющей смысл, но, наоборот, толковательной матрицы, проясняющей суть предмета, в качестве оптики и универсального языка эпохи, нашедшего свое применение как в изобразительном искусстве, так и в поэзии и теологии.