Ю. В. Иванова и М. В. Шумилин Научная монография
Глава IV. «Грамматическая война» Андреа Гварны
жүктеу/скачать 6.36 Mb.
|
Глава IV.«Грамматическая война» Андреа ГварныВ 1511 году в Кремоне вышла в свет «Грамматическая война» Андреа Гварны, автора, о котором неизвестно почти ничего, кроме того разве, что был он клириком200. Однако этому произведению суждено было обрести необычайную известность, быть переизданному более ста раз по всей Европе, вызвать подражания, переработки, плагиаты, переводы и даже театральные инсценировки. Слава «Грамматической войны» выйдет далеко за пределы собственно грамматики, и по модели этого текста будет создана «Музыкальная война»201, в которой законы гармонии будут объяснены с помощью военных метафор, и даже одна «Медицинская война»202, где воевать друг с другом будут части человеческого организма. Именно в этом состоял метод, придуманный Гварной: стандартный материал латинской грамматики — бесконечные списки частей речи, склонений, спряжений и прочего — представлен как смотр войск, готовящихся вступить в войну, которая разразилась между двумя правителями царства Грамматики. Речь идет о двух братьях-близнецах, Глаголе и Существительном, правивших ранее в мире и согласии, но, перебрав однажды лишнего на пиру, повздоривших из-за первенства во фразе. Таким образом, все формы латинского языка и все его так называемые исключения объяснены в этой удивительной грамматике как следствие больших битв и мелких стычек между двумя армиями: например, глаголам Eo, Queo и Veneo оторвало в одной схватке футурумы на -am, и, чтобы не остаться совсем без будущего времени, они, эти глаголы, вынуждены были купить себе на ярмарке другие футурумы на -bo. Иные части речи, напротив, нажились на этой войне, взяв немалую добычу: существительные Arbor, Honor, Labor, Odor, Cucumer, Ciner и Pulver, например, добыли себе дополнительные номинативы, такие как Arbos, Honos, Labos, Odos, Cucumis, Cinis и Pulvis. «Все же, — пишет Гварна, — они не носят по два номинатива каждый день, но приберегают их для наиболее торжественных дней и для праздников»203. Без сомнения, сама идея рассказать латинскую грамматику в виде войны должна была выделить Bellum grammaticale из ряда обычных учебников, где глаголы и существительные если и объявляли войну, то скорее не друг другу, а несчастному неофиту, только приступавшему к изучению латыни. И все же феноменальный успех текста нельзя объяснить одним его характерным методом: например, за три года до выхода книги Гварны во Франции была идана Grammatica figurata эльзасского картографа Маттиаса Рингманна (1482—1511)204, представлявшая грамматические правила в виде игры в карты. Оригинальность подхода, тем не менее, не доставила этой книге почти никакого успеха у публики. Grammaticae opus novum В выборе подзаголовка для «Грамматической войны» — Grammaticae opus novum mira quadam arte et compendiosa excussum («Новый труд грамматики, изложенный сжато и с удивительным искусством») — Андреа Гварна не только выказывает гордость за исключительную новизну своего произведения, но также отдает дань долгой традиции: многочисленные грамматики предшествовали его книге, и каждая из них объявлялась чем-то совершенно новым. Ясно, что указание на новизну уже в заглавиях — от инкунабул, как например, Grammatica nova Пергера205 до «Нового Доната» XIX века206 — призвано оправдывать появление еще одного учебника: если он, учебник, не нов, зачем издавать его, а не пользоваться уже существующей грамматикой? Создание учебника грамматики всегда будет означать переписывание одного и того же материала: последущие эпохи не внесли ничего значительного ни в количество частей речи, установленное еще в античности, ни в число склонений или спряжений. По этой причине оригинальность произведения могла быть достигнута за счет намеренного отклонения от распространенного способа изложения. Когда Пьер де ла Раме (Петр Рамус, 1515—1572) решает написать свою латинскую грамматику, он совершенно уверен в оригинальности своего подхода: его книга написана прозой и всего на сорока шести страницах. «Если спросишь меня, Читатель, чем эта грамматика отличается от других, отвечу: она превосходит их в краткости и ясности»207. И все же уже и до него многие версифицированные грамматики совершенно таким же образом утверждали свое методическое превосходство перед предшествующими грамматиками, написанным прозой. Начиная с 350 г. — примерной даты написания «Краткой науки о частях речи» Доната — и до самого XV века, мы найдем лишь совсем немного примеров отклонения от канона, и многочисленные школьные грамматики будут начинаться с вопроса Доната: «Сколько есть частей речи?», с неизбежным ответом «восемь» и дальнейшим углублением в свойства каждой из них, всегда в виде вопросов и ответов, заучиваемых наизусть. Особые формы латинского языка могли быть представлены в основном только как примеры, иллюстрирующие общие положения, а более подробное изложение морфологического материала оставлялось для другого типа учебников, часто носящих название regulae. И хотя некоторые учебники пытались объединить оба подхода (как, например, Institutiones grammaticae Присциана или Doctrinale puerorum Александра из Вильдьё, к которому мы вскорости обратимся), средневековые грамматики все же старались держать обособленными эти два вида организации материала208. Нельзя, тем не менее, недооценивать педагогические аспекты старинных грамматик: хотя группирование материала по тематическим разделам и кажется недавним изобретением, уже в 80-е годы XV века анонимный Exercitium Puerorum Grammaticale per dietas distributum209, напечатанный в Эльзасе, был организован именно по этому принципу. Автор распределял грамматический материал по дням недели (dietas)210. Например, первый день, понедельник, был посвящен склонению местоимений и спряжению глаголов amare, delectare и est, во вторник рассматривалось роды существительных, и т. д. Автор Exercitium puerorum избрал направление, совершенно противоположное учебнику «Доктринале» Александра из Вильдьё, написанному стихами в XI-XII вв. Казалось бы, нет ничего более успешного, чем учебник, в котором грамматические правила излагаются гекзаметрами, удобными для запоминания. Versus memorialis как средство обучения был популярен во все времена: от античного De litteris monosyllabis Graecis ac Latinis211 Авсония до барочного «Сада греческих корней»212, положенного на французские стихи разными авторами, среди которых был также Клод Лансло, грамматик Пор-Рояля213, или даже вышедшей за год до Французской революции «Грамматической певицы», в которой грамматика преподавалась на примерах из модных песенок214. Тем не менее, «Доктринале» Александра де Вильдьё является книгой, пропитанной слезами не одного поколения, эта грамматика в стихах породила целое море комментариев, а также комментариев к комментариям, призванных способствовать пониманию ее стихов. Чтобы дать представление о стиле Doctrinale, приведем несколько стихов из начала первой главы: Rectis as es a dat declinatio prima, Atque per am propria quaedam ponuntur Hebraea, Dans ae diphthongon genetivis atque dativis. Am servat quartus; tamen en aut an reperimus, Cum rectus fit in es vel in as, vel cum dat a Graecus. («Первое склонение дает -as, -es и -a в именительном падеже, // и некоторые древнееврейские существительные заканчиваются на -am, // образуя дифтонг -ae в родительном и дательном падежах. // Четвертый падеж (аккузатив) сохраняет -am, и все же мы обнаруживаем -en или an, // когда именительный заканчивается на -es или на -as, или когда какое-нибудь греческое слово заканчивается на -a»). Как видно отсюда, восприятие первого склонения, возможно наиболее простого и ясного, сразу же затрудняется упоминанием нелатинских слов: едва ли не большее место по отношению к собственно латинским словам в грамматике Александра де Вилладеи уделялось греческим и древнееврейским существительным, а также сравнительно небольшому классу так называемых исключений. Именно такой тип подхода дал повод некоторым авторам называть «Доктринале» скорее списком исключений, чем латинской грамматикой215. Сам автор, тем не менее, должен был отдавать себе отчет в этих ограничениях, судя по тому, что в начале шестой главы он замечает: Donatum sequere per verba fruentia lege («Следуй Донату в том, что касается нормальных глаголов»). Сами имена двух позднеантичных грамматиков, Элия Доната (VI в.) и Присциана (V-VI вв.), использовались для обозначения двух уровней в изучении латинской грамматики: «Донат» соответствовал начальному этапу, а «Присциан» — продвинутому216. Альд Мануций, которому в детстве пришлось учиться именно по «Доктринале», обращаясь к преподавателям латыни во вступлении своей грамматики, выпущенной в 1508, просил их не заставлять детей заучивать наизусть ничего, кроме наилучших авторов: «Я бы сказал, больше того, что не стоит заучивать даже грамматические правила, за исключением только самых кратких изложений, которые легко уложить в памяти; чтобы ученики ограничивались бы чтением их постоянно и внимательно и выучили бы в совершенстве спряжения и склонения глаголов и существительных... Кроме того, в то же самое время, которое они тратят на обучение нашим материям, они смогут легче и с большей пользой заучивать наизусть из Цицерона или Вергилия или других известных авторов, что в один прекрасный день доставит им повод гордиться собой и обернется немалой пользой. Мне самому очень горько оттого, что такого не случилось со мной ребенком, когда учил на память глупое произведение в стихах Александра о грамматике»217. Метод обучения латыни, провозглашаемый здесь Мануцием, был известен во всей остальной Европе именно как «итальянский», благодаря славе школ Витторино да Фельтре и Гварино да Верона, в которых мальчики и девочки разного социального происхождения читали в оригинале Аристотеля и Цицерона, Галена и Вергилия, не забывая, однако, о гимнастических упражнениях и об играх на открытом воздухе218. И именно этому подходу — не терять времени на темные стихи из «Доктринале», но переходить как можно раньше к наилучшим авторам, путь, указанный итальянцами — следует автор уже упомянутого Exercitium puerorum: «С тяжестью в сердце и волнением в душе, думаю, нужно признать, что, в то время как существует одна единственная грамматика среди всех народов, ее правила и теория передаются через излишне большое количество учебников и трактатов. Немного найдется способных достучаться до комментариев к частям речи Александра [из Вильдьё]. Эти комментарии — длинны, неясны и бесполезны, только запутывают и сбивают с толку молодые умы, и указывают не прямой путь к цели грамматики, но только мелкие, уводящиее прочь тропинки. Так и выходит, что эти учебники — пустая трата денег и большой вред для детей. Ах, насколько было бы лучше отбросить в сторону ненужные глупости и направить шаги к более ясным наукам! Похвальными привычками наделены итальянские преподаватели: принимают ввереных им детей и, едва набросав некие основы, сразу же знакомят их со стихами Вергилия, с комедиями Теренция и Плавта, князьями поэзии, берут в руки “Письма” Туллия [Цицерона] вместе с его “О дружбе”, “О старости”, “О парадоксах” и другими произведениями»219. Не стоит забывать, конечно, что цель этого пролога — показать превосходство рассматриваемого учебника надо всеми другими, рисуемыми здесь угрожающей массой плохо скроенных книг: латинская грамматика — одна и единственная, и, надо думать, что только автор Exercitium puerorum приближается к ней ближе всех. К началу ХVІ века видеть в «Доктринале» главную причину упадка преподавания латыни стало уже общим местом. Голландец Герман ван Беек (Hermannus Torrentinus, умерший около 1520) в своем издании произведения Александра из Вильдьё, напечатанном в 1514 в Тюбингене, оправдываясь перед читателем, что выбросил из оригинального текста 171 строку, писал, что, в то время как в Италии «Доктринале» был изгнан прочь из школ благодаря усилиям Сульпицио Верулано, Альда Мануция и других, в его стране это было бы невозможным220. После неизбежного воспоминания о своем детстве, омраченном необходимостью заучивать наизусть темные стихи Александра из Вильдьё, Торрентинус заверяет, что с его учебником не нужно будет сражаться с Минотавром в лабиринте Александра, поскольку он «уничтожил чудовище и преобразовал лабиринт в прямую дорогу»221. Как бы ясно ни казались представленными грамматические правила в новых учебниках и как бы сильно «Доктринале» ни был заклеймен, его тем не менее продолжали переиздавать — более 150 раз до 1500 года и еще более сотни изданий после этой даты. Как Альд Мануций ссылается на эксперименты в выборе наилучшего способа изучения латыни (и ссылка во вступлении к его грамматике на эффективность испробованного метода является топосом, сравнимым с подчеркиванием важности аутопсии, т. е. личного участия в описываемых фактах, в исторических сочинениях), также и «Доктринале», прежде чем стать символом застоя в преподавании латинского языка, был вначале испробован на практике и признан весьма эффективным. Как рассказывается в одном манускрипте «Доктринале»222, Александр из Вильдьё, еще в бытность свою студентом Парижского университета, решил с двумя своими друзьями (одного звали Ив, а другого, англичанина, — Идульфас) переложить леонинскими стихами грамматику Присциана; в дальнейшем, однако, Ив умер, друг англичанин не захотел больше участвовать в предприятии, и Александр закончил свой труд в одиночестве. Весь проект был затеян с чрезвычайно практической целью: перелагая грамматический текст стихами, способствующими улучшению запоминания, студенты надеялись заработать денег, используя текст в частных лекциях. Как вскоре выяснилось, придуманный метод был таким результативным, что слава Александра начала распространяться, и епископ города Доля, в Бретани, позвал автора к себе домой преподавать латынь своим племянникам. Текст, к которому в будущем будут добавлены комментарии и глоссы, в руках своего создателя на практике оказался таким действенным, что епископ убедил Александра издать его. Таким образом, «Доктринале» изначально был обязан своим рождением конкретному желанию заработать с помощью революционного метода обучения, эффективность которого была проверена на практике. Текст, над которым впоследствии будут пролиты многочисленные слезы, в свое время увидел свет как последнее слово в преподавании латыни. Более того, Александр, как кажется, сам страдал в детстве, когда пытался выучить латынь по одному темному и плохо сделанному тексту, который он цитирует в прологе к своему «Доктринале», обещая детям лучшее будущее, если они будут пользоваться его учебником:
Pluraque doctorum sociabo scripta meorum Iamque legent pueri pro nugis Maximiani Quae veteres sociis nolebant pandere caris223. («Приготовляясь писать Доктринале для юных школьников, // я буду использовать тексты моих преподавателей. // Теперь дети будут читать вместо глупостей Максимиана // вещи, которые древние не хотели открыть даже дорогим их друзьям»). Дальше в тексте Александр снова упоминает Максимиана, чтобы сказать, в этот раз немного осторожнее, что, даже если его доктрина и не будет совершенно ясной, все же она будет лучше, чем глупости (опять nugis) Максимиана224. По сути дела, на этом поэте шестого века (друге Боэция)225 замыкается традиция критиковать предшественников: в конце концов, Максимиан не был автором грамматики, и его стихи, вместе с «Дистихами» Катона, с Эзопом, с фрагментами Овидия и других, входили в учебники грамматики только как примеры. Поскольку Максимиан пишет не грамматику, но элегии, главной темой которых была невозможность старику удержать любовь юных девушек, ясно, что укорять других грамматиков для Максимиана было последней из забот. В том же, что касается грамматических исследований stricto sensu, можно быть уверенным, что если какой угодно автор критикует учебник, по которому учился латыни в детстве, и расчищает таким образом пространство для строительства своего нового здания, то в свое время эта самая порицаемая сейчас грамматика провозглашалась творением новым и лучшим. Сложно найти в истории учебников другую группу текстов, равным образом мало подвластную изменениям и одновременно так сильно настаивающую на новизне в заглавиях и прологах, как латинские грамматики. Уже Присциан открывал свои Institutiones grammaticae констатацией того, что грамматики, наиболее близкие к нему во времени, являются также и более точными, потому что исправляют ошибки древних грамматик. Эти его слова использовались в разных контекстах по-разному: некоторые его цитировали для подчеркивания неясности как характерной черты древних текстов, другие видели в этом подтверждение того, что наиболее древние тексты становились бы все более непонятными с течением времени, третьи верили, что исправление древних текстов является наилучшим способом совершенствования искусства226. Ясно, что немногие могли объявить себя готовыми продираться через темный лес глосс и комментариев, накопившихся в веках, «чтобы очищать от ошибок и делать исправления в соответствии с твердыми законами разума»227: иногда любовь к древним, какой бы безграничной ни была, не заходила так далеко. Возможно, пик презрения к предшественникам будет достигнут в эпоху барокко Гаспаром Шоппе (Scioppius), который получит красноречивое прозвище canis grammaticus («грамматический пес»)228. Все грамматики, созданные раньше 1562 года (года выхода в свет «Минервы» Санчеса, единственного произведения, заслужившего его уважение)229, мыслились им как одна некая grammatica Cloacina. В подтверждение он цитировал одно место из Светония, который рассказывает, что занятия грамматикой появились в Риме при особеннейших обстоятельствах. Кратет Маллосский, философ-стоик и грамматик, посланный в Рим царем Атталом между Второй и Третьей Пуническими войнами, упал в Большую Клоаку в районе Палатина и сломал ногу. Вынужденный оставаться в Риме дольше предусмотренного, Кратет начал давать лекции и обсуждать грамматические вопросы с римскими учеными230. «Так что меня ничуть не удивляет, — заключает Шоппе, — что старая грамматика вся перемазана ошибками, если появилась она при таком плохом предзнаменовании: из отверстия Клоаки с хромым учителем»231. Как бы то ни было, очень часто эти атаки на предшественников имели целью отвести взгляд от фактов заимствований или прямого плагиата из произведений этих предшественников. Даже в последующих грамматиках «Доктринале» не был совершенно изжит: издатель поэмы Александра из Вильдьё, Д. Рейхлинг, показал, как итальянские авторы, Сульпицио Веролано или Антонио Манчинелло, несмотря на многочисленные декларации вреда, приносимого этим текстом, в их собственных грамматиках, создаваемых для вытестнения этого символа косности, не только следовали ему, но напрямую крали его стихи232. В одной статье, напечатанной в 1915 году, американский филолог Франк Мур удивлялся тому, как эти тяжелые гекзаметры были дороги преподавателям в течение семи веков, отделявших его от времен Александра Грамматика, и замечал, что никто, до времен Пор-Рояля, не додумался использовать более легких и простых стихов для достижения той же педагогической цели233. И все же, даже когда так и случилось, это изменение типа стиха не означало победы метода: после нововведений грамматиков Пор-Рояля мнемонические гекзаметры продолжали появляться в учебниках, и, например, в Англии Итонские издания The Introduction to the Latin Tongue for the use of Youth234 продолжали содержать стихи в героических метрах, описывающие род существительных, спряжение глаголов и правила синтаксиса, вплоть до ХІХ века235. История латинских грамматик не следует принципам точной регламентации, и приказ Генриха VIII в 1540 году использовать учебник Вильяма Лили (1468—1522) Brevissima institutio seu Ratio grammatices cognoscendae, ad omnium puerorum utilitatem praescripta как официальную грамматику, представляет собой один из редчайших случаев вмешательства политической власти в развитие грамматической доктрины236. Кто угодно мог написать свою грамматику при условии спроса на рынке учебников; и, как хорошо известно всякому, кто когда-либо пытался учить латынь, все средства хороши для понимания и запоминания: кому-то помогут гекзаметры, кому-то другому — другие средства и способы. Нужно было проделать этот экскурс в циркулирование латинских грамматик в средние века и позже для того, чтобы понять лучше новизну подхода Андреа Гварны. Вместо того чтобы переорганизовывать в очередной раз стандартный набор грамматической информации, Гварна предпринимает радикальное изменение, решая рассказать интересную и забавную историю, создавая таким образом текст другого уровня. В его opus novum фокус смещается: грамматика больше не на первом плане, но представляется через события рассказа. Все грамматики, по крайней мере наиболее традиционные, предусматривают всегда некую постепенность в изложении материала: сначала вводится существительное, потом, например, прилагательные, местоимения и, наконец, глагол. Порядок частей речи может меняться в веках, но постепенность всегда подразумевается как некое неибежное следствие необходимости продвигаться в изучении латыни шаг за шагом, от относительно простого к более сложному. Накапливая модели и средства, необходимые для построения фразы, грамматики всегда начинаются с букв алфавита и заканчиваются синтаксисом. Как было замечено237, даже в самих заглавиях видно, что старинные грамматики, все эти Rudimenta, Introductiones и так далее, «снисходят» и «спускаются» к начинающему обучение, а он, в свою очередь, поднимается в направлении к совершенному знанию латыни. Гварна решительно изменяет эту модель постепенности в изложении материала. Он берет сразу весь корпус грамматики с тем, чтобы сделать его главным действующим лицом своей истории, и рассказывает изменения и трансформации, претерпеваемые латинскими словами в результате военных действий между армиями Глагола и Существительного, при нейтралитете Причастия. Иконографически Грамматика часто была представлена, помимо женщины, держащей различные атрибуты, также и в виде башни: здания из твердого камня, некоего вместилища знания, в которое ученик должен был метафорически входить, подниматься по лестницам, узнавать, как устроено здание, и в конце концов достигать вершины238. Эта идея вертикальности присутствует также и в произведении Гварны. Чтобы достичь царства Грамматики, нужно пересечь Альпы239, и это только первый шаг по направлению к наукам еще более утонченным: страны Диалектики, Философии и Теологии находятся еще выше, они почти недосягамы. Однако на этом все, что касается вертикальности, и заканчивается. И все же главная причина равнодушия Гварны к монументальным зданиям лежит в его индифферентости к мнемотехникам. Образ башни, без сомнения, хорош для мнемонических целей и помогает создать мысленную картину организации частей речи в виде единого здания, в котором латинский язык был бы «спрессован», очень эффективно отсылая читателя к некоторому количеству грамматических категорий, подчиненной некой иерархии. Гварна не предлагает собственно мнемонических задач и не выказывает никакого настоящего интереса в организации грамматики самой по себе: действительно, он не предлагает никакого подробного описания государства, управляемого двумя царями-близнецами, и, даже если и настаивает на чрезвычайной плодородности этой местности, богатой полями и с приятным климатом, со своей рекой Sive, на берегах которой разворачивается сражение, всего один только раз упоминается факт наличия там городов240, чьи здания не удостаиваются его интереса. Книга Гварны описывает скорее саму войну и ее последствия: из его фантастического рассказа выходит, что все формы латинских слов, какими мы их знаем теперь, представляют собой исход определенных военных действий. По этой причине Гварну не интересуют просто глагол или существительное, но все глаголы и все существительные — масса индивидуумов, которую невозможно заключить в одну башню. Чтобы дать развернуться всем словам латинского языка, требуется более широкое пространство: именно что целое царство. Все преобразования, описанные Гварной, происходят в неопределенном пространстве: действительно, речь не идет о topoi или о loci мнемотехники, и, поскольку автору не важно создавать места памяти, чтобы фиксировать правила, слова латинского языка не позируют как замороженные в «Грамматической войне», но постоянно и безостановочно движутся. Единственный locus memoriae в тексте — это место главной битвы, где две армии собраны в области, называемой Copula («связь», но также «композиция» в узком грамматическом смысле), в полях Союзов, поблизости уже упомянутой реки Sive. В том же самом месте, или, точнее, в одной пещере на развилке Союзов Quod и Cum, убит героический центурион Ceter. Понятно, что все эти указания топографического характера у Гварны не помогают ничего запомнить. жүктеу/скачать 6.36 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|