Ю. В. Иванова и М. В. Шумилин Научная монография

Грамматические Сатурналии

жүктеу/скачать 6.36 Mb.

бет	5/56
Дата	27.06.2016
өлшемі	6.36 Mb.
	#162554

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 56

Андреа Гварна Грамматическая война, или Новый труд грамматики, изложенный сжато и с удивительным искусством (1511)

Грамматические Сатурналии
Трудно отнести это произведение к одному какому-либо определенному жанру. Сам Гварна называл свою книгу Grammaticae opus novum, но, как было справедливо замечено, приспособление грамматического материала к нарративному жанру неизбежно влечет за собой потери материала: «Переписывание абстрактного дидактического текста, компоненты которого могут быть просто поставлены рядом, в нарратив, построенный в соответствии с конкретными изотопиями и в котором компоненты сменяют друг друга в соответствии с логикой необходимости (закон, хорошо известный уже Аристотелю), не способен совершенно заменить исходный жанр. Наша транспозиция, таким образом, действует меньше в качестве замены этого источника и больше в качестве вспомогательного средства (как дополнение к настоящему курсу или учебнику)»^²⁴¹. Сам Гварна должен был отдавать себе в этом отчет: в какой-то момент он перестает перечислять изменения, которым подверглись слова латинского языка в результате сражений, чтобы констатировать: «Но если бы хотел я перечислить по порядку все несчастья каждого или награды, полученные за примерное поведение на войне, мой рассказ был бы слишком длинным»^²⁴².

Кроме того, если бы Грамматическая война действительно мыслилась автором как новая грамматика, то ей недоставало бы одной важной отличительной черты, а именно похвалы исключительной ясности и простоты изложения и обещания изменить изучение латыни раз и навсегда. Как мы уже видели выше, латинские грамматики XV и XVI веков начинались с такого рода похвал, приобретавших иногда преувеличенные формы прологов Рабле, который клялся, что видел много раз прокаженных и подагриков, у которых «не было никакого другого утешения, как только послушать чтение нескольких страниц из названной книги», то есть его собственной, а будучи только приложенными к щеке, «Хроники Гаргантюа» вылечивали зубную боль^²⁴³.

Bellum grammaticale обращена не столько к тем, кто должен еще выучить латынь, сколько к тем, кто прошел уже первые фазы обучения и читает на латыни довольно бегло, и именно поэтому сможет оценить комические намеки и пародийные приемы, которыми полон этот чрезвычайно полифонический текст. Например, кажется совершенно серьезным, если не морализаторским, призыв не предпринимать необдуманных решений, произносимый в начале книги лично Теренцием в попытке предотвратить войну. На самом деле максима о том, что «умный, прежде чем браться за оружие, попробует действовать убеждениями» (omnia prius experiri verbis quam armis sapientem decet) из «Евнуха» принадлежит Фрасону, хвастливому воину, который сначала превозносит свои военные умения и рвется в бой, но когда наконец-то к этому предоставляется повод, трусит и именно тогда произносит эту свою реплику^²⁴⁴. Таким образом механизм, который создавал комический эффект у Теренция — фанфарон, скрывающий трусость призывами разрешать конфликты мирным путем, — опрокидывается у Гварны, который использует изначальный позитивный смысл фразы, и то, что было смешным у Теренция, в «Грамматической войне» становится с виду серьезным.
Когда, ввиду будущей необходимости, оба царя решают сделать военными горнистами дифтонги (и царь Существительных берет себе Ae и Oe, а царь Глаголов — Au и Eu), этот выбор объясняется тем, что они отлично обучены aere ciere viros Martemque accendere cantu («бронзой сзывать мужей и пением распалять Марса»). Речь идет об одном стихе из «Энеиды» Вергилия (6.165), который, естественно, совершенно деконтекстуализирован. Эней находится в царстве мертвых и со слезами и болью узнает в тенях своих товарищей; встречает также и Мизена, сына Эола, славного при жизни искусством трубача. Гварну здесь интересует анатомия с грамматической точки зрения самого этого действия — звать людей на битву, его взгляд не может останавливаться на фразе в ее контексте, но должен проникнуть на уровень дифтонгов, из которых, как мы неожиданно узнаем, издавна состоят военные крики. Если Мизен не знал себе равных в искусстве давать сигнал к битве, то это так же верно и по отношению к комбинациям гласных, когда речь идет об их персонификациях.
Гварна, конечно же, не был первым, кто использовал пародийные черты в грамматических сочинениях, но он был продолжателем очень древней традиции, которая восходила к некоему Вергилию Марону Грамматику, о котором ничего не известно, кроме одной только очень осторожной датировки седьмым веком^²⁴⁵. Два его дошедших до нас произведения — «Эпитомы» и «Письма»^²⁴⁶ — являются чрезвычайно учеными сочинениями, полными цитат иногда выдуманных авторов, с неожиданными переходами от серьезного к комическому. Как пишет Джованни Полара во вступлении к критическому изданию и переводам «Эпитом» и «Писем»:
«Можно быть уверенным только в том, что ни одна фраза у Вергилия не является самой собой разумеющейся или беспроблемной. Что нужно думать, если в перечислении прозвищ (Эпитомы 5.3.1—2) мы оказываемся перед каскадом, несущимся с огромной скоростью так, что в нескольких строках от Сципиона Африканского упоминается “мой дядя Самминий, бывший отрадой своей мамы... и поэтому еще сегодня называемый Отрадушкой”, или когда, с очевидной аналогией ситуаций, в конце каталога грамматиков (Эпитомы 15.9.1) мы читаем, что “был также мой дед Мартул, человек образованный и красивой наружности”, или когда по поводу авторов диалектики Виргилий утверждает, что они “каркают на всех изображениях и стоят, жадно раскрыв рот, готовые в любой момент растерзать своими упреками всех пишущих” (Эпитомы 4.10.1), а потом выясняется, что исследования диалектики — это на самом деле те differentiae verborum, которые составляют одну из важнейших составляющих произведения самого Вергилия?»^²⁴⁷
Бахтин называл тексты Вергилия Марона Грамматика «грамматическими сатурналиями, grammatica pileata»^²⁴⁸. К сожалению, мы не слишком много знаем об этом обычае нацеплять на грамматику колпак Сатурналий, хотя количество текстов, свидетельствующих об этом удивительном феномене, и превысило бы количество посвященных им исследований.
Грамматические пародии представляли собой некий ответ на официальный метод обучения и рождались в той самой среде, к которой нормативные грамматики были обращены; особенно в школьном фольклоре отражается веселое сопротивление школьников, юных и полных жизни, серьезному и косному миру, который представляли учителя латыни, хорошо известные своей жестокостью. Петрарка отговаривал от этой профессии тех, кто хотел бы сохранить хоть крупицу гуманности:
«Оставь учить детей тем, кто не умеет больше ничего делать, чей ум медленен, кровь ледяная, душа низкая, вкус грубый, кто любит беспорядок, шум и уныние, кому приятны вопли жертв в момент, когда на них весело опускается розга, кто находит счастье в возможности запугивать, истязать и мучить. Как может учительство считаться благородной профессией? Оставь такое низкое занятие, пока не поздно»^²⁴⁹.
Вальтер Онг, издатель произведений уже упомянутого Петра Рамуса и автор фундаментального исследования рамизма^²⁵⁰, опубликовал в 1959 году статью, в которой проводил аналогии между инициациями молодых людей в традиционных обществах и обучением латинскому языку во времена Возрождения^²⁵¹. Как бы ни отличалось содержание образования в одной культуре от другой, конечная цель воспитания — подготовка к будущему: в это время детям сообщаются основные сведения, касающиеся памяти их общества, однако в повседневном опыте передача этих сведений может принимать драматичные формы. Подросток изъят из своей семьи с тем, чтобы быть представленным в социальную жизнь общества, и эмоциональное потрясение, вызванное этим разрывом, усиливается различными физическими испытаниями, характерными для инициаций. Латынь представляла ключ к любой будущей деятельности, к любой публичной должности, была языком Церкви, так же как и государства: все трактаты, от военного дела до металлургии, не говоря о других науках, писали на латыни. Автору Exercitium puerorum не кажется преувеличением цитировать Евангелие (Иоан. 15:5) во вступлении к своему учебнику: sine me nihil potestis facere («без Меня не можете делать ничего»), и продолжать перечислением профессий (ораторы, теологи, юристы, медики и так далее), которые базируются на знании языка, учительницей (doctrix) которого является грамматика^²⁵². Для того чтобы занять место в обществе (и речь идет, конечно же, о его высших и средних слоях), молодой человек должен был писать, говорить и думать на латыни: на практике это означало, что детей забирают из привычной домашней среды, из-под власти женщин, семьи, царства вернакулярного языка, и перемещать их в новую, исключительно мужскую, среду школы, которая обучала под звук розги^²⁵³.
Есть один аспект, который становится виден благодаря сравнительному подходу Онга, но им самим едва затронутый: как во время инициационного периода в традиционных обществах, так и в латинских школах Возрождения подросткам позволялось отклоняться от норм, принятых в обществе, им было позволены совершать некоторые выходки. Finito libro isto frangamus ossa magistro^²⁵⁴ («Закончена эта книга, сломаем кости учителю») — написано от руки в конце одной грамматики, которая сейчас находится во Флоренции, в Риккардианской библиотеке^²⁵⁵. Сообщение адресовано товарищам в классе, как ясно из призыва, но возможно также, что автор фразы играл с огнем: с одной стороны, он защищался анонимностью, но с другой, сам факт владения книгой мог его выдать. Роберт Блэк, в своем замечательном исследовании о преподавании латыни в Италии между XIII и XV веками, приводит много примеров тому, как поля грамматик становились коммуникативным пространством для школьников. Здесь можно было похвастаться тем, что ты умнее других: Ytalice ysopus sic scribe. Si nescis orthographiam stude («По-итальянски иссоп так пиши. Если не знаешь, поучи орфографию») было сказано в ответ тому, кто раньше написал название растения иссоп как Exopus^²⁵⁶. Или, не открывая своего имени, можно было писать объявления любви, рисовать сердце, пронзенное стрелой, или переделывать некоторые заглавные буквы в женский торс^²⁵⁷.

Именно в этом пространстве, вечно живом во всех школах, процветали средневековые пародии: здесь рождались, например, стихи, в которых грамматические категории наделялись эротическими значениями, без сомнения, более актуальными для подростков. Активный залог и пассивный, склонения и междометия приобретали двойные смыслы. Родительный падеж намекал на идею “стать отцом”, как неизбежное последствие предшествующих склонений:

Prima declinatio

casuum regulatio

misit genitivum^²⁵⁸.
Все же, за исключением разве что наиболее очевидного именительного падежа, все остальные падежи тоже подвергались веселым истолкованиям:

Vocativos oculos,

ablativos loculos

gerunt mulieres.

Si dativus fueris

Quandocunque veneris

Genitivus eris^²⁵⁹.
Эти стихи предостерегают школьника от женщин с «звательными» взглядами и ненасытными, «отложительными» кошельками и их аналогами из женской анатомии: loculos имеют здесь двойной смысл. «Если будешь дательным — подытоживается в стихе, — станешь родительным»^²⁶⁰.
Все же какими бы уничижительными ни были воззрения школяров на женскую природу, именно женщины интересовали школяров больше всего. В одной пародии XIII века на «Доктринале» Александра из Вильдьё провозглашается новая грамматика, предметом которой являются прекрасные девушки:

Jam tempus est cognoscere

quid feminini generis

composita figura;

quid sit casus inflectere

cum famulabus Veneris;

quid copula, coniunctio;

quid signat interiectio,

dum miscet cruri crura^²⁶¹.

(«Пора узнать, что такое композитная фигура женского рода, что значит склонять падежы со служанками Венеры, что такое связь, союз и междометие в то время как ноги сплетаются с ногами»).

В XVII веке силезскому медику Каспару Дорнау понадобилось два тома in folio, чтобы создать собрание текстов, иллюстрирующих карнавальную сторону филологических исследований. Собрание было озаглавлено «Амфитеатр сократовой шутливо-серьезной мудрости» (Amphitheatrum sapientiae Socraticae joco-seriae)^²⁶² и включало в себя, помимо «Грамматической войны», также «Суд гласных» Лукиана, в котором буква греческого алфавита Сигма обвиняет в суде другую букву, Тау, в хищении ее собственности в аттическом диалекте, где эта последняя узурпировала ее место во многих словах. «Амфитеатр» содержал множество других подобных сочинений: например, поэму «Побоище поросят» (Pugna porcorum), напечатанную в 1530 доминиканским монахом Жаном Плезаном (Placentius)^²⁶³, которая описывала в героических гекзаметрах битву среди свиней и в которой каждое слово начиналось на «п»: например, Plaudite porcelli, porcorum pigra propago, и т. д. В этом «Амфитеатре» могли найти себе место также греческие «Грамматические стихи» Никеты из Гераклеи (ок. 1100)^²⁶⁴, как и многие другие тексты, до сих пор неизданные или, возможно, еще не найденные, или считающиеся недостойными серьезного исследования^²⁶⁵.
Прототип
Хотя царство Грамматики и было представлено в тексте Гварны как вечное и неподвластное времени, можно, тем не менее, различить сквозь приключения грамматических персонификаций присутствие одного конкретного учебника, который был известен всем читателям начала XVI века. Это Rudimenta grammatices Никколо Перотти (1429—1480), известного гуманиста, который, сразу после окончания университетского курса в Падуе, стал секретарем кардинала Василия Бессариона, в кружке которого познакомился с Лоренцо Валлой. Папа Николай V оценил его перевод Полибия в 50 золотых дукатов, a император Фридрих III объявил его в 1452 году поэтом-лауреатом^²⁶⁶. Человек необузданного нрава, способный послать наемных убийц к Поджо Браччолини, будучи вовлеченным в спор между последним и Лоренцо Валлой^²⁶⁷, Перотти вошел в историю прежде всего как автор Rudimenta grammatices (напечатанных впервые в 1473), грамматики, чрезвычайно популярной в XV и XVI вв. не только в Италии, но также во Франции, Испании, Германии и Нидерландах. Эразм Роттердамский в своем De ratione studii (1511) выделял Перотти среди всех других как «наиболее аккуратного, но все же без маниакальности» (Perottus videtur omnium diligentissimus, citra superstitionem tamen)^²⁶⁸, а Леонардо да Винчи пытался выучить латынь, переписывая из Rudimenta слова и примеры^²⁶⁹.
Внимательный анализ страниц Перотти обнаруживает присутствие многих античных и средневековых грамматик: здесь цитируются Донат, Присциан, «Грамматические правила» Гварино и одна средневековая анонимная компиляция под заглавием Janua («Дверь») по первым ее словам: Ianua sum rudibus primam cupientibus artem («Я — дверь для жаждущих первого искусства <т. е. грамматического>»)^²⁷⁰. Таким образом, грамматика, которую Гварна наряжает в колпак Сатурналий, — это самый известный учебник между XV и XVI веками, представляющий экстракт предыдущего опыта преподавания. Было много черт, по которым читатель «Грамматической войны» мог распознать в ней именно произведение Перотти: во-первых, парадигмы глагола и существительного. Poeta и Amo, главные персонажи в Bellum grammaticale, у Перотти являются образцами склонения и спряжения; но есть немало также и других примеров, которые берутся Гварной всегда с тем, чтобы дать им свою собственную жизнь и особенное поведение. Например, вот как Перотти описывает средние глаголы:
Quae sunt uerba neutra octaui ordinis? quae neutra passiua dicuntur: quod in uoce actiua instar passiuorum construantur: ut discipulus uapulat a praeceptore et sunt quinque

Exulo as aui atum per essere sbandito

Liceo es ui tum per essere apreziato

Vapulo as aui atum per essere battuto

Vaeneo is ui tum per essere uenduto

Nubo is psi tum per essere maritato

(«Каковы непереходные глаголы восьмого разряда? Те, что называются непереходно-пассивными, так как в активном залоге у них такая же конструкция, как у пассивных: как, например, во фразе discipulus uapulat a praeceptore “ученик отлуплен учителем”, и их пять — Exulo, Liceo, Vapulo, Vaeneo, Nubo»)^²⁷¹.
Отметим остроумие Перотти^²⁷², выбравшего для иллюстрации идеи глагола с пассивным значением фразу «ученик отлуплен учителем». Гварна, который никогда не ограничился бы простым изложением, наделяет особой жизнью каждое слово из стандартной грамматики, и вот перед нами уже больше не таблица глаголов, но шайка негодяев:
Verba illa pestifera, perniciosa, mendacia, aliud semper in lingua, aliud in corde clausum habentia, licet nullum lucrum eo fecerint bello, tamen praetereunda non sunt nec eorum reticenda arbitror nomina, ut ab illis caveant cuncti, quoniam passionem continue adferunt sub specie actionis. Quorum haec nomina Exsulo, Veneo, Nubo et Vapulo. Vltimi huius insidias adulescentiorum quisque, quo fuerit cautior, eo enixius declinabit, si suis recte consultum volet natibus.
(«Также и те чумные, опасные, двуличные Глаголы, которые говорят одно, а подразумевают другое, хотя и не обогатились никак в этой войне, все же заслуживают упоминания. Более того, думаю, что как раз нужно помнить их имена, чтобы быть с ними настороже, поскольку, передавая пассивное значение, они выглядят как активные. Имена их вот какие: Exulo, Veneo, Nubo и Vapulo. Козней этого последнего всякому школьнику удастся избежать тем надежнее, чем старательнее он будет спрягать его, если хочет соблюсти надлежащий уход за своими ягодицами»)^²⁷³.
Отметим напоследок одну особенность Rudimenta grammatices: склонения в них напечатаны в столбик. Табулярная огранизация склоняемых парадигм, неотъемлемая часть современных грамматик, была совершенной новостью во времена Перотти. Он уловил эту систему, что называется, из воздуха, хотя и не был ее изобретателем. Юлий Помпоний Лет (1428—1497), ученик Лоренцо Валлы и один из создателей Римской Академии, ввел использование таблиц в обиход со своей латинской грамматикой, никогда не напечатанной: манускрипт датируется 14 сентября 1466 года, т. е. за два года до рукописи Перотти, законченной в 1468 году^²⁷⁴. Как замечает Персивал, неясно, до какой степени табулярная системы была новизной: Содзомено да Пистойя (1387—1458) перечисляет окончания (но не полностью формы) в столбик. За новаторством Помпония Лета вскоре последовал Антонио де Небриха в своих Introductiones Latinae explicitae (1481)^²⁷⁵. И все же только с учебником Перотти табулярная система была впервые представлена широкой публике. И как знать, возможно, вид списков различных частей речи, выстроенных вертикально, сыграл определенную роль в тот самый момент, когда Гварна обдумывал свою грамматическую войну, где войска маршируют к месту сражения, выстроенные порядками и центуриями.

Андреа Гварна

Грамматическая война, или Новый труд грамматики, изложенный сжато и с удивительным искусством (1511)
Царство Грамматики
В том, что земля Грамматики была бы самой прекрасной и плодородной из всех других мест, имевших славу во всем мире, не сомневается никто из высокообразованных людей или даже из среднеобразованных. И, поскольку она не уступает никакому другому месту ни в красоте, ни в целебности климата, ни в обилии плодов всякого рода и всего остального, без чего не может обходиться наша земная жизнь, всегда эта местность производила и вскармливала прославленных мужей. Как и в наше время, также и в древности, был строго соблюдаем всеми народами (кроме варваров и тех, кто совсем без культуры) обычай отправлять туда всякий ум, что родился бы хорошего нрава, или того, кто подавал бы надежды, с тем чтобы быть обученным в наиболее избранных областях. Именно отсюда открывается единственная возможность проникнуть в более высокие сферы и более счастливые местопребывания, то есть в Философию, в Диалектику, в Теологию и в другие подобные территории, которых никто не может достичь иначе как пройдя сначала эту. […]

Эта местность, стало быть, хотя и является целой и неделимой, управляется двумя могущественнейшими властителями — Глаголом и Существительным. Первого зовут Amo (Люблю), а второго Poeta (Поэт), и правили они с незапамятнейших времен в таком согласии, что никто никогда не слыхал ни об одной ссоре между ними, ни об одном разногласии, ни об одной распре в составлении предложения (oratio), которое является источником всякой прибыли обоих царей.

[…] Одним словом, в таком-то согласии двух царей, в то время как дела всей Грамматики шли как нельзя лучше, случился между ними разлад из-за пустяка, и вдруг вовлеклось все в сумятицу и никем не жданные объявления войны: чего не сделают только вино и неумеренное чревоугодие! Одной только попойке удалось сломать такую сильную гармонию устремлений и бросить двух правителей в такую вражду, что подстрекаемые, как дикие быки оводом, неумеренной жаждой властвовать, они почти разрушили до основания свое царство и благородный суверенитет Грамматики![…]
Раздор
Однажды два вышеупомянутых царя обедали в летнюю жару, рядом с родником, сочившимся прозрачнейшей вечной водою, берега которого затеняли чрезвычайной свежести зеленеющие буки и устремляющиеся ввысь платаны. После того как желудки насытились и все были немного разогреты выпитым вином, завязалась у них беседа о том, кому принадлежит более важная роль в составлении предложения. Глагол отстаивал для себя наиболее почетное место, Существительное настойчиво возражал ему, утверждая невозможность существования предложения без него, а также тот факт, что только он является залогом ее понятности и очарования. «Что сможешь ты сделать в предложении, — говорил он, — если меня там не будет? Стоит отлучиться мне на минутку, и слушающий будет понимать тебя как немого, который вздумал бы говорить. Попробуй только составить предложение без меня, сделай так, чтобы тебя понял всякий, кто слушает! Ясно, что если бы я не был при тебе переводчиком, никому не удалось бы вникнуть даже в твои изначальные намерения. Кроме того, нужно учитывать также то, что я старше тебя и, следовательно, авторитетнее. Кто не знает того, что Существительное появилось раньше Глагола? Кому не понятно, что происхождение Существительного более древнее? Ясно, что Бог создал все вещи, а среди них создал также и Глагол. А Бог есть Имя (Существительное), не Глагол. Следовательно, все вещи были созданы Именем, и не только речь (oratio) была создана Богом, то есть Именем, но и ты сам, Глагол, раздувающийся тут сейчас, происходишь от Имени. Читал, наверное, хоть раз фразу “Среди рожденных женщинами не появлялся больший Иоанна Крестителя” <Матф. 11:11>? Это слова Бога, не сможешь их никогда опровергнуть. Но если нет никого больше Иоанна, и если “Иоанн” было именем его, то нет никого, кто был бы больше, чем Имя. Можно было бы привести шестьсот ясных как день доказательств в пользу того, что по достоинству, по древности и по авторитетности Существительное превосходит Глагол. Но я их всех охотно опущу, поскольку не хочу создать впечатления, что меня интересовало бы превосходство над Глаголом во многословности, а не в обоснованности вопроса».
«А я еще удивлялся, Поэт, — ответил Глагол, — почему это божественный Платон выгнал тебя из своей республики^²⁷⁶. Но сейчас, когда открывается мне, с какой дерзостью и безрассудным нахальством ты впутываешь божественные авторитеты в эти свои глупости, я понимаю, что этот мудрейший философ рассудил верно. В самом деле, если бы он не выгнал тебя из того государства, которое устраивал, ты многими вещами погубил бы умы всех граждан, но в особенности этими своими лживыми суевериями, этими сверхъестественными божествами. Что бы ни осмелился ты утверждать в своей наглости и гордыне, из-за твоего желания отнять у меня почетное место, которое занимаю я по праву с незапамятных времен в этом царстве, — и делаешь ты это выдуманными аргументами, переиначенными и искаженными цитатами из священных текстов?
Но не единственный же ты у нас тут эксперт словесности: я удержу власть, которая мне причитается, обосновав ее тем, что говорится весьма ясно в этих самых писаниях. Процитирую начало главы из древнего текста, где сказано: “В начале было Слово (Verbum), и Слово было у Бога, и Слово было Бог”^²⁷⁷. Навостри уши, чего морщишься? “И Глагол — говорит он, — был Богом, Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть”. Так что это не Существительное создало все, а Глагол, и Бог был Глаголом, а не Существительным, и Глаголом Бога укреплены небеса. Что скажешь? Не тебя поддерживают божественные свидетельства; понял теперь, что на моей они стороне, а не на твоей? […]
Но кто ты такой, на самом деле, и какой важностью обладаешь, бросая в лицо все эти утверждения, ты, что шумишь так сильно, надутый так, что есть опасность, что скоро лопнешь? Скажешь: “Я — царь существительных”. Но как тебя зовут? Ответишь: “Поэт”. Но что такое поэт, как не пустомеля, продавец чепухи, выдумыватель басен, учитель злодеяний, болтун, вздорный лжец, пьяница и дурак? Ты искажаешь правду, кормишь ложью, целый мир сотрясаешь и обрушиваешь своей болтовней, ты, кто говорливостью своей узурпировал себе авторитет в необразованной толпе, осмеливаешься оспаривать превосходство прославленнейшего рода Глаголов. Чему могут научиться от тебя юноши, которых родители доверяют тебе с целью образования, как могут эти юноши быть побуждаемы к доблести? Только о Юпитере-прелюбодее сможешь ты рассказать им, о ревнивице Юноне, о продажной Венере и наставителе рогов Марсе, а также о массе других прекрасных плодов твоей науки. Ты, перебрав лишнего, как если был бы преисполнен вина, а не божественного духа, на манер одержимого или помешавшегося, осмеливаешься путать небо с землей и землю с небом!»
Раскалившись от таких слов сильнее, чем от гнева, царь Поэт, не в силах больше выносить бесчестья и брошенных ему оскорблений, вскричал: «Как посмел ты, негодяй, произнести своим бесстыдным ртом такие слова обо мне?» И одновременно, не видя больше ничего перед собой, схватил кубок и уже метнул бы его, если бы кто-то из рядом стоящих не удержал руку. Нет никаких сомнений, что, ввиду крайнего раздражения обеих сторон, от слов скоро перешли бы к действиям, не вмешайся убеленные мудростью старцы, которые и развели опьяненных яростью царей по домам.
Войны не миновать
На следующее утро с обоих флангов прибыли сочувствующие и завязалась обширнейшая дискуссия о перепалке, случившейся накануне. Из лагеря Существительных доносилась резкая критика оскорблений, нанесенных царем Глаголов, и большинство, в особенности молодежь, было крайне возмущено и придерживалось того мнения, что такие слова царя Amo не должны оставаться безнаказанными и что ему должен быть преподан урок: высочайшее величие Существительных никогда не давало спуску оскорблениям. И даже если самые старшие, и в особенности Теренций, который присутствовал тогда там, старались убедить всех, что не стоит принимать опрометчивых решений и что, прежде чем браться за оружее, умный должен пытаться разрешить все сперва убеждениями<Теренций, Евнух 789>, все Существительные были до такой степени единодушны, поддерживая своего правителя в конфликте, что большинством голосов было решено объявить войну всем Глаголам. Поэтому царю Amo был отправлен глашатай с трубой — объявлена вражда и открытая война.
Не то чтобы в стане царя Глаголов вынашивались более здравые планы. К его знаменам стянулись все подразделения, и в то время как долго обсуждали, как достоинство Глаголов должно быть удержано на прежнем уровне в царстве Грамматики, а самохвальство Существительных — подавлено, подоспел вестник царя Poeta, чтобы старательно передать все, что ему было поручено касательно войны. Те объявили о своей готовности к конфликту, и помыслы всех устремились к войне.
Построения войск
Царь Глаголов, стало быть, послал своих трубачей и вестников ко всем народам и национальностям, что были под его властью, и приказал всем, годным носить оружие, явиться в назначенный день. Первыми из всех прибыл начальник Наречий^²⁷⁸ Quando вместе с шестью своими центурионами: Ubi, Quo, Unde, Qua, Quorsum и Quousque. За ними следовали солдаты, построенные в манипулы, и первому центуриону подчинялись Hic, Illic, Istic, Intus, Foris, Ibi, Ibidem, Sicubi, Necubi, Alicubi, Alias, Alibi, Usquam и Nusquam. Второму: Huc, Illuc, Istuc, Intro, Foras, Alio, Nequo, Aliquo, Siquo, Illo, Eo и Eodem. Третьему были подчинены Hac, Illac, Istac, Alia, Aliqua, Nequa, Illa, Ea и Eadem. От четвертого зависели Horsum, Illorsum, Istorsum, Introrsum, Extrorsum, Dextrorsum, Sinistrorsum, Aliorsum, Aliquorsum, Sursum и Deorsum. За пятым следовали Hactenus, Hucusque, Eousque, Usquemodo и Usquenunc. Шестой центурион сам нес в руке знамя и занимал центральную позицию относительно остальных, так что два подразделения ему предшествовали, он следовал за ними, и остальные три замыкали построение^²⁷⁹. Также многие другие Наречия шли перед ними, некоторые защищали фланги войск в марше, одни разведывали территорию, другие заботились, чтобы строй не разбивался. […] Все эти Наречия были защищены тройными доспехами: несли вид (speciem) как щит, как латы использовали значение (significationem) и фигуру (figuram) — как меч. Многие другие народности Глаголов прибыли на помощь своему государю, а именно: народ Начинательных (Incohativa), Фреквентативных, Медитативных, Дезидеративных, Имитативных, Деминутивных и Деноминативных глаголов, с их многочисленными войсками, внушающими уважение. Явились также сильнейшие сатрапы, Неправильные глаголы (Anomali), которые хозяйничали на окраинах Грамматики, чрезвычайно воинственные, но совершенно не подчиняющиеся никакому строю. Вот их имена: Sum, Volo, Fero, Edo. По разрешению царя, им было позволено устанавливать свои палатки в любом месте лагеря с условием не подстрекать солдат. За ними к армии присоединился народ Недостаточных глаголов (Defectiva), ясно отличающихся друг от друга и наилучшим образом поделенных на эскадроны. Это были Memini, Novi, Coepi и Odi, а также Vale, Salve, Aio, Inquit, Faxo, Cedo, вооруженные до зубов и весьма расположенные к сражению. За ними следовали все Активные Глаголы, одетые в -o, и Пассивные — в -or, а также Средние (Neutra) Глаголы вместе с Отложительными (Deponentia), Общими (Communia) и Безличными (Impersonalia), все говорящие на разных языках и диалектах, вооруженные залогами (genera), временами (tempora), наклонениями (modi), видами (species), фигурами (figurae), лицами (personae) и числами (numeri)^²⁸⁰.

Как только была собрана такая многочисленная армия, царь Amo отвел ее в обширные поля Союзов в одно место, называемое Связкой (Copula), и там раскинул свой лагерь у реки Разделительных (Disiunctivae) Союзов, называемой Sive. Там он распределил свои Глаголы на четыре спряжения, назначив каждому свое место в лагере, за исключением только Служебных (Familiaria) Глаголов — Incipit, Desinit, Debet, Vult, Potest, Iubet, Audet, Nititur, Tentat и Dignatur, — которым было приказано нести поклажу Инфинитивов. Последними из всех прибыли такие чрезвычайно авторитетные Глаголы, как Pluit, Ningit, Fulgurat, Tonat, Fulminat и Advesperascit, все с когортами своих храбрейших солдат. Также Герундии и Супины бросили ряды Существительных и примкнули к Глаголам.

Царь Существительных, Poeta, был информирован о больших силах, собираемых врагами против него, и в страхе, как бы неожиданное нападение не застигло его врасплох, если бы он остался дожидаться атаки таких многочисленных войск, приказал всем своим подданым явиться как можно скорее вооруженными и выстроенными в соответствии с их способностями. Первыми, по причине связей наиболее близкого родства, явились предводители Местоимений, Ego, Tu, Sui, все единокровные царю и рожденные из той же крови, что и Аршакиды^²⁸¹, вместе с ними были: Meus, Tuus, Noster и Vester, Nostras и Vestras, Ille, Ipse, Iste, Hic и Is. Все Имена были построены клиньями и разделены на центурии под разными знаменами: Непроизводные (Primitiva), Деривативные, Релативные, Посессивные, Родовые (Gentilia). Кроме того, прибыли три артикля, воинственные до невозможности, и давно приученные к военному делу. Первый был Hic, Haec, Hoc, второй Hic и Haec, третий Hic и Haec и Hoc, все были экипированы видами (species), родами (genera), фигурами (figura), лицами (personae) и падежами (casus)^²⁸².
За ними следовали славные военачальники Относительных Местоимений (Relativa); Quis, Quae, Quod или Quid примкнули к этому же построению и были генеральными референдариями царя Существительных во всем его царстве, и с ними рядом были все Относительные Местоимения и Субстантивные, разделенные на два подразделения, а именно тождества (identitatis) и отличия (diversitatis). В первом были Is, Suus, Ipse, Sui, Ille и Idem, во втором, напротив, Ceter, Alius, Reliquus и Alter. Возглавил Относительные местоимения качества и количества (accidentium) Qualis, и бок о бок с ним сражались Quantus, Quot, Quotuplex, Quotenus, Quotifariam, Cuiates и Cuigena. […]
Как только все эти силы были собраны вместе, Poeta, царь Существительных, отвел их в ту же равнину Союзов и установил свой лагерь на противоположном берегу реки Sive, о которой мы уже говорили, так что в конце концов две такие большие армии разделяло только русло реки. Из-за этого случалось, что между солдатами, посланными пополнять запасы воды, возникали довольно серьезные инциденты. Как бы то ни было, вступать в открытое противостояние было запрещено обоими царями, прекрасно понимающими, что не все еще необходимые приготовления были закончены, чтобы начать сражение. Каждый из царей был занят тем, что старался склонить на свою сторону Причастие: тот пользовался величайшим авторитетом на всей территории Грамматики и после двух царей был первым по силе и весу. Казалось, что, к какой бы стороне он ни примкнул со своими людьми, он принес бы ей также и победу. […]
Двуличие Причастия
Первым сделал шаг царь Существительных, Poeta, отправив ему письмо следующего содержания: «Не думаю, брат мой, чтобы оставался ты в неведении касательно того, с какой надменностью и высокомерием царь Глаголов, Amo, восстал против меня и против чести и достоинства всех Существительных, и с каким бесстыдством смеет он претендовать на главную роль в предложении. По этой причине, хоть и против воли, вынужден был я взять в руки оружие и поднять войска, чтобы сломить его гордость и сохранить в неприкосновенности свой авторитет. Тебе отлично известно, насколько ты в долгу перед народом Существительных из-за массы благодеяний, оказанных тебе: если присоединишься к нам вместе с твоими легионами, чтобы защитить нашу общую репутацию, наше общее наследие и надежды, которые мы разделяем, — это будет поступок достойный твоего уважения и верности по отношению к нам. В том же случае, если прочная власть Существительных будет сметена прочь, не останется ничего на всей территории Грамматики ничего, что ты мог бы считать своим. Будь здоров и ускорь, как только сможешь, свое прибытие».
Царь Amo также отослал письмо Причастию, с такими словами: «Я знаю, мой дражайший друг, что враги мои торопят тебя выступить с их стороны на поле боя в войне против меня. И хоть я и верю, что ты из мудрости своей не предпримешь никакого необдуманного поступка, я все же считаю необходимым напомнить тебе и призвать тебя поразмыслить о количестве преимуществ, которые ты получил от меня, а также о дополнительном престиже, которым обязан ты Глаголам. И даже если правда, что какая-то малость поступила к тебе от Существительных, без сомнения, наибольшие и наиболее значительные привилегии поступают к тебе от нас, Глаголов. Ты поступишь по справедливости, если прибудешь в наш лагерь, которому и так суждено выиграть, чтобы защищать не только нас и власть Глаголов, но себя самого и свою собственность. Скорее всего враги не обойдут стороной твое имущество, и даже (Боже упаси и сохрани!) может случиться так, что обратят против тебя оружие, которое привело их к победе, с тем чтобы единолично отдаться во власть жадности по всей земле Грамматики. Будь здоров!»
Причастие прочел письма с обеих сторон, но другое было у него на уме, другое он планировал и о другом думал: размышлял он над тем фактом, что не мог примкнуть ни к одной стороне без того, чтобы его владения не пострадали. И, напротив, если бы он оставил за собой промежуточную позицию, то он бы либо сохранил милость обоих, либо — и это было его наивысшей целью — имущество одного и другого понесло бы такие потери вследствие военных действий, что в этом их общем обеднении он сам бы смог завладеть властью неоспоримым образом. И все же он считал, что мысли, подобные этим, должны держаться в тайне и что нужно льстить двум царям до тех пор, пока не станет ясным, куда приведет развитие событий. Поэтому он отписал обоим вот в каких словах: «Получил я ваши письма, светлейшие монархи, и прочел их внимательно, не без боли от осознания того, что между такими некогда согласными правителями возник настолько глубокий конфликт, что никак нельзя его разрешить, если не ценой разрушения в жесточайшей войне как принадлежащих вам царств, так и всего славного государства Грамматики. Что за безумие вас обуяло? Откуда это помешательство? Именем вечного бога, подумайте хоть немного, куда вы проваливаетесь? Как над этим станут смеяться наши общие враги, неотесанные обитатели страны Невежества, неорганизованные народы Варваризмов, видя, как силы неприятеля раздираются междоусобными конфликтами! Заклинаю вас именем всех богов — верхних, средних и нижних — вернитесь назад, держитесь подальше от оружия, приносящего смерть. Не вовлекайте в сеть беспорядков и разрушений самую прекрасную в мире провинцию только из-за необузданной жажды власти, заслуживающей порицания! Но если так суждено, если вы совершенно настроены воевать, думаю, мне не следует принимать сторону ни одного из вас. В самом деле, я получаю одну часть моей юрисдикции от Глагола, другую — от Существительного, и поскольку я должен обоим, то, насколько смогу, помогу провиантом и другими полезными вещами. Я воздержусь от сражений и соберу мои войска для одной только цели, а именно, чтобы пресечь разорение моих территорий — занятие, которое война делает дозволенным. Пусть боги дадут вам более здравые советы. Будьте здоровы!»
Несмотря на тон своего ответа, это двурушное и хитрое существо всеми способами старалось раздувать несогласия между двумя правителями и тайными письмами подталкивать к войне обе стороны: Причастие питал надежду, что из их погибели возникнет для него возможность легко достичь власти во всей Грамматике. Он установил день, в который все его солдаты должны были явиться к нему, и собрал немалые силы. Среди первых появились Причастия, заканчивающиеся на -ans и на -ens, на -tus, -sus, -xus, -rus и на -dus, и вместе с ними Отглагольные Существительные (Nomina verbalia) на -tor и -trix; к Причастию присоединились также похожие народности, проживавшие в местностях близкорасположенных как к Глаголу, так и к Существительному; и даже Герундии и Супины, чтобы предотвратить опасности гражданской войны, перешли со стороны Глаголов на сторону Причастия. В этих обстоятельствах Причастие приготовил обеим сторонам дары определенного значения: прежде всего, Глаголу он послал такие Средне-пассивные Глаголы (Neutra passiva), как Gaudeo, Soleo, Audeo, Fio, Prandeo, Ceno, Iuro, Titubo, Placeo, Nubo, Careo, Mereo, Poto, Taceo и Quiesco, а царю Существительных послал Имена, заканчивающиеся на -tor и на -trix. Кроме того, Глаголу для укрепления войска он послал сто телег прошедших времен, настоящих и будущих, тысячу верблюдов, груженных простыми, композитными и декомпозитными фигурами, а Существительному отправил вдоль по реке Sive десять транспортных кораблей, полных именительных и родительных падежей и еще столько же груженных единственными и множественными числами, и еще многие другие с мужским родом на борту, женским, средним, общим и всякого рода. Покончив с отправками, Причастие с легионами остался в пределах своей территории ждать, в чью сторону повернется фортуна. […]
И вот при таком положении дел некоторые представители Неправильных Глаголов совершили вылазку вместе с тремя когортами, а именно Sum, Volo и Fero. Им удалось захватить одного из центурионов Существительных по имени Ceter, принадлежавшего к роду Относительных местоимений и укрывавшегося вместе со своими рядовыми в пещере, находящейся на развилке Союзов Quod и Cum. Ceter был жестоко убит вместе со всеми своими единственными числами. Множественные же его числа, попав в такое критическое положение, пообещали преподнести большую свечу статуе Пасквино в районе Парионе в Риме, рядом с домом Преподобнейшего кардинала Караффы из Неаполя. И так по заслугам этого святого удалось им выбраться, против общего ожидания, целыми и невредимыми.
Получив такую новость, царь Poeta обезумел от гнева, никак не в силах смириться с потерей такого ценного центуриона: этот Ceter отличался силой, был знаменит храбростью и никому не уступал в военном искусстве. Так что царь Существительных обдумывал все возможности, как с лихвой возместить причиненный ущерб. Удача, власть которой во всех делах огромна, но в особенности в том, что касается войны, властвующая безгранично, как раз предоставила уникальную возможность отомстить. Именно в эти самые дни легковооруженные солдаты из армии Существительных захватили в плен и привели в свой лагерь большое количество легионеров, пользовавшихся среди своих немалым авторитетом, из стана Глаголов. Среди них были Dice, Face и Duce. Чтобы поглумиться над пленниками, царь отдал приказ отрезать им фалды платьев и так отпустить у всех на виду с голыми ягодицами, так что отпущенные стали называться с тех пор Fac, Dic и Duc^²⁸³. Что же касается Fuo и Spicio, тоже захваченных в плен, их приговорили к смерти^²⁸⁴. Царь Глаголов потом передал их имущество их прямым законным наследникам, среди которых Futurus и Fui, и другим, происходящим от Fuo и Spicio, то есть Conspicio и Despicio, и прочим происходящим от Spicio. […]
Битва
Приближался день битвы и два царя приказали установить в одной довольно высокой точке лагеря красное знамя. Для солдат это должно было стать знаком, что битва была неизбежной и что они должны были позаботиться о своем теле, привести в порядок оружие и все необходимое для сражения. Рано утром следующего дня, после завтрака, войска были сведены со всех сторон в совершеннейшей тишине на поле боя и, как только они были выстроены в боевой порядок, каждый царь принялся распалять своих сильной и убедительной речью, призывая вести себя мужественно. Но не было никакой необходимости в том, чтобы словами воспламенять и так уже достаточно распаленные умы: солдаты едва сдерживали себя в ожидании сигнала к началу битвы. И вот речи сказаны, с обеих сторон трубят трубы, земля под ногами грохочет им в ответ, и отовсюду разносится военный клич. Командиры и здесь, и там обращают молитвы к Юпитеру, каждый подбадривает свои войска к собственной выгоде, каждый показывает, на что он способен, поражает мечом, лезвия разлетаются на куски, небо наполнено воплями сражающихся, а из пара их дыхания образуется целое облако, с той и с этой стороны многие падают под силой ударов и теряют жизнь^²⁸⁵.
Можно было тогда видеть среди прочих Недостаточные глаголы сражающимися с Разносклоняемыми (Heteroclita) существительными. Эти последние дико свирепствовали против врагов, поражая налево и направо именительными и родительными падежами, родами и множественными числами, в то время как глаголы дерзко контратаковали, пуская в ход изъявительные наклонения (indicativa), перфектные и плюсквамперфектные претериты (praeterita perfecta et plusquamperfecta) и ломая свои спряжения об числа и роды врагов. Одному из этих Глаголов, Aio, долгое время удавалось с беспрецедентной храбростью сдерживать атаку двух Разносклоняемых Существительных. Но все же, когда его сопротивление было сломлено, он был лишен многих лиц, наклонений, времен и чисел: изо всех остались у него только Aio, Ais, Ait, Aiunt, Aiebam, Aiebas, Aiebat, Aiebant, остальные пали под ударами вражеских мечей.
Так-то вот сражаясь друг с другом, легионы обеих армий настолько смешались между собой, что было трудно отличать врагов от товарищей по оружию. Таким был общий боевой порыв, таким сильным воодушевление, что никто не заметил страшного землетрясения, разрушившего в этой местности близлежащие города, изменившего течение быстрых рек, заставившего морскую воду войти в речные русла, расколовшего горы гигантскими трещинами <Ливий, История от основания города 22.5.8>. […] Солнце затмевалось обилием выпущенных стрел единственных и множественных чисел, уши всех были заложены от оглушительных криков композитных и декомпозитных фигур, многие были ранены стрелами Непроизводных и Деривативных видов. Но также и трубачи обеих армий, трубя одновременно ужасное «таратантара»^²⁸⁶, чрезвычайно воспламеняли солдат к битве, равно как и женщины-комедиантки, то есть Междометия, окружавшие сражающихся, приводили все в смятение выражением своих чувств: те из них, кто чаще жалуется, были Heu и Hei, а также Oh, oh, oh. Сила этого столкновения была больше его продолжительности, и если бы не разразилась внезапная буря, грозовым дождем положившая конец сражению, совершенно ясно, что всем силам Грамматики пришел бы конец. Ярость, направленная на взаимное уничтожение, была такой сильной, что сложно было отвести остатки армий к их укреплениям, несмотря на проливной дождь и на сигнал к отступлению. Исход этой битвы был неясным и двусмысленным, было сложно понять, кто победил, так как оба войска понесли огромные потери как в солдатах, так и в командующем составе, сложно и вместить в один список весь причиненный ущерб. Но все же я приложу усилия, чтобы принести пользу потомкам, описав настолько ясно, как это возможно, если и не все потери, то хотя бы многие.
Потери и приобретения
Начнем с Глаголов: Недостаточный Infit потерял всех своих наследников, все свои залоги, времена, наклонения, лица и числа, относившиеся к Четвертому спряжению композитной фигуры. Самому ему удалось выжить в единственном числе, благодаря божественному провидению: находясь в опасности, он дал обет никогда не принимать облачений никакого религиозного ордена, признанного или непризнанного. Но остался он тем не менее настолько напуган этим случаем, что его с тех пор очень редко можно увидеть на публике в царстве Грамматики. Forem был лишен всего своего имущества, за исключением только Foret, Forem и Fore, относящихся к сослагательному наклонению (modus optativus) третьего спряжения. Vale, Ave и Salve, из рода Императивов, стали свидетелями страшной бойни, из которой уцелели только немногие их товарищи по оружию, появляющиеся еще иногда, а остальных всех они потеряли. Faxo, из того же самого населения Активных глаголов, в то время как все его рядовые были перерезаны, сумел спастись, бежав вместе с тремя своими Faxis, Faxit и Faxint. Inquio, из рода Средних (Neutra), смог спасти Inquis, Inquit, Inquiunt, Inquam, Inquies, Inquiet, Inquient и Inque, остальных забрала война. Однако Inquiens, поскольку находился в стане Причастий, избежал опасности. Apage и Apagete нашли свое спасение сами, перенеся потерю всех боевых товарищей. Также Diet потерял всех своих, за исключением только Diescit. Facio потерял своего сына Facior, который все же, прежде чем отдать богу душу, успел назначить — посредством военного завещания — своим наследником Fio. Posco, Disco, Metuo, Timeo, Renuo, Respuo, Compesco, Urgeo и Linquo, все из рода Активных глаголов, остались без супинов; Occasum смог спастись с помощью ночной тьмы. Некоторые Глаголы, потерявшие собственные перфекты третьего спряжения, впоследствии получили взамен перфекты четвертого спряжения: среди них упомянем Cupio, Peto, Quaero, Arcesso, Facesso и Fero. Некоторые другие, такие как Eo, Queo и Veneo, оставшиеся без будущего времени на -am, чтобы не потерять совершенно надежду на будущее, отправились на ярмарку в Реканати купить себе другое, на -bo. И Гораций^²⁸⁷ тоже, с высоты своего авторитета, подарил Lenio форму Lenibo. Все Глаголы, которые содержат идею «сияния», были лишены их супинов: например, Luceo, Fulgeo, Splendeo, Polleo и другие такого же типа. Fulcio же дрался до последнего и остался со своим Fultum.
Но теперь, после того как были перечислены пострадавшие Глаголы, было бы несправедливо обойти похвалой тех, кто, отважно сражаясь, добавил что-нибудь к своему первоначальному состоянию, благодаря военной ли добыче, отнятой у врага, или царскому подарку. Среди прочих выделяются Cenatus, Iuratus, Casus, Moestus, Nuptus и Pransus, которые, в добавление к активному значению, получили также пассивное. […] Vaco, хотя и не был совсем затронут войной — потому что, как Сосия говорит у Плавта, «чем сильнее сражались, тем быстрее я бежал» <Амфитрион, 199>, — был почтен фортуной, которая награждает все больше лентяев, еще более многочисленными трофеями. Действительно, поскольку он заприметил некоторых врагов, бегущих с поля боя, он выбежал из палатки и взял их в плен, и поскольку они выкупили себя за хорошие деньги, он смог купить себе шесть дополнительных значений, т. е. «ждать», «бездействовать», «служить», «быть лишним», «быть позволенным», «отсутствовать» и «быть пустым». […] Не было недостатка и в таких Глаголах, которые, потеряв свои перфекты, получили от своего Царя перфекты некоторых Пассивов, павших в войне: Audeo, Fido, Gaudeo, Soleo и Fio.
Также и те чумные, опасные, двуличные Глаголы, которые говорят одно, а подразумевают другое, хотя и не обогатились никак в этой войне, все же заслуживают упоминания. Более того, думаю, что как раз нужно помнить их имена, чтобы быть с ними настороже, поскольку, передавая пассивное значение, они выглядят как активные. Имена их вот какие: Exulo, Veneo, Nubo и Vapulo. Козней этого последнего всякому школьнику удастся избежать тем надежнее, чем старательнее он будет спрягать его, если хочет соблюсти надлежащий уход за своими ягодицами.
Рассказав, хотя бы и частично, о дальнейшей судьбе Глаголов, перейдем к Существительным. Как показало тщательное расследование, проведенное в их стане, разнообразие фортуны проявило себя здесь не меньше, чем у Глаголов. Начнем с Положительных степеней (Positiva). Были среди них некоторые, которые, пораженные в собственные Сравнительные степени (comparativa), стараниями врачей получили облегчение, например, Melior, Maior, Minor, Dexterior, Sinisterior, Plus, Munificentior и Magnificentior, все неправильные и происходящие от Прилагательных второго склонения. Но вот Pius, Arduus, Egregius, Tenuis и другие этого типа потеряли свои Сравнительные степени. Прилагательные, заканчивающиеся на -er в превосходной степени (in superlativo), потеряли -imus, и впоследствии вместо него приобрели -rimus, как Tener и Saluber, в то время как другие, вместо потерянного -simus получили -limus, как в случае с Humilis, Facilis, Gracilis, Agilis, и других подобных. Veter получил Veterrimus.
Среди названий растений были такие, которые, мужественно сражаясь, вдруг чудесным образом поменяли пол и из женского рода стали мужского, к общему изумлению присутствующих, спрашивавших, откуда появились эти новые погремушки, необычным образом повисшие у них внизу живота. К ним относились Rubus и Oleaster, Имена, которые Ливий предлагал утопить в море как монстров, несущих порчу и сглаз, или даже выгнать навсегда с территории Грамматики^²⁸⁸. Но царь Poeta, смеясь над историком за его переходящую всякие границы суеверность, запретил так поступать, говоря, что совсем не дурная примета из женского рода стать мужским, поскольку речь идет о переходе из худшего пола в лучший^²⁸⁹. Некоторым Разносклоняемым Существительным во время битвы с Недостаточными Глаголами были отрублены гениталии во множественном числе (Боже упаси и сохрани нас от такого!) и так, во множественном числе не были они больше ни мужского рода, ни женского, но среднего: ситуация была, несомненно, достойна жалости. Их имена были Sibilus, Auernus, Infernus, Suparus, Balteus, Tartarus и Dindimus. Другим Существительным, напротив, больше повезло: уже и так относясь к среднему роду, они вдруг, к большой своей радости, стали мужского рода во множественном числе, как Porrum, Rastrum, Frenum и Coelum. Сказать правду, Porrum и Frenum, когда проходили в Риме по рынку на Пьяцца Навона, нашли в продаже их собственные средние роды множественного числа и выкупили их за большие деньги, так как, гнушаясь мужским родом, предпочитали вернуться к использованию этих. […]
Не все, однако, Существительные вернулись с потерями с этой войны: многие увеличили богатства из военной добычи и, как следствие, приобрели дополнительный вес. Некоторые разжились еще одной формой Именительного падежа, в добавление к первой: например, у Arbor есть еще Arbos, у Honor — Honos, у Labor — Labos, у Odor — Odos, у Cucumer — Cucumis, у Ciner — Cinis, и у Puluer — Puluis. Но эти Существительные не носят оба номинатива каждый день, а приберегают для особенно торжественных и праздничных дней самое элегантное и броское из своей военной добычи.[…]
Что касается Герундиев и Супинов, оба царя, как только был подписан мир, назначили им штраф за многократное дезертирство. Их обвинителем выступал Демосфен, ссылаясь на законы Солона, по которым отнимались все привилегии у тех, кто, в случае переворота, не примыкал ни к одной из сторон: и в самом деле, создавалось впечатление, что они, чрезмерно заботясь о своем имуществе, пренебрегали общим достоянием родины^²⁹⁰. [...] Но, если бы хотел я перечислить по порядку все несчастья каждого или награды, полученные за примерное поведение на войне, мой рассказ был бы слишком длинным. Чтобы сократить его, достаточно сказать, что все потери или добавления, обнаруживаемые в Грамматике, происходят из этой кровавой, проклятой и убийственной войны.
В безудержной суматохе такого положения были приняты новые слова и выброшены прочь старинные, и если бы не вмешательство трех необыкновенных мужей, которые, как сейчас расскажу, были выбраны для примирения всех споров, разрешивших их с исключительной, на фоне бесстыдства некоторых грамматиков, тонкостью, то латинский язык остался бы полон таких грубостей, что не оставалось бы никаких надежд на хороший вкус и на утонченность. […]
Мир
Претендентов на эту роль было много, одни указывали одно имя, а другие — другое, были и те, кто не был согласен ни с чем; в конце концов, с одобрения также Присциана, Сервия и Доната, все единогласно сошлись на следующих кандидатурах: Томмазо Ингирами из Вольтерры, каноник Базилики Св. Петра^²⁹¹, человек редкого красноречия и неоспоримого ума; Пьетро Марсо, каноник Св. Лаврентия в Дамасо^²⁹², необыкновенной учености; и Раффаэле Липпо Брандолини, наделенный чрезвычайным ораторским даром^²⁹³. Они были вызваны, прибыли к военным укреплениям, выслушали мнения тех и других и удалились для подробного изучения вопроса. В конце концов они обнародовали такое решение:
«Царям, Сатрапам, гражданам и всем изучающим Грамматику удачи и процветания. Мы, триумвират, избранный для устранения споров, отзываем, исключаем и аннулируем все тяжбы, все оскорбления, обиды и убытки, которые вплоть до сегодняшнего дня имели место между царями Грамматики и их войсками. Если и нельзя их забыть, приказываем тем не менее молчать о них и постановляем, чтобы в будущем в создании торжественной речи (sollemnis oratio) участвовали бы оба царя Грамматики, а именно Глагол и Существительное, со всем их кортежем — с Причастием, Наречием, Предлогом, Междометием и Союзом. Что касается повседневной и обыденной речи (cotidiana et familiaris oratio), то за нее ответственность пусть лежит только на Глаголе и Существительном, которые могут привлекать себе на помощь тех из своего окружения, кого им захочется. Пусть обходятся без услуг других, не в последнюю очередь затем, чтобы не обременять их частыми вызовами.
Повелеваем, чтобы в предложении Существительное было бы подлежащим (подчиненным) Глаголу (Verbo supponi) и приказываем, чтобы Существительное управлялось бы Глаголом (a Verbo regi) в том, что касается падежа, в том же, что касается лица и числа, Глагол должен подчиняться своему подлежащему (supposito cedere), будь оно Существительным, Местоимением или Причастием. Кроме того, хотим, чтобы Причастие уважало бы как Существительное, так и Глагол, и чтобы задняя его часть управлялась бы его Глаголом, а передняя следовала бы Существительному.
В случае совершенной необходимости, даруем также право одному Глаголу, в первом и во втором лице, а некоторым безличным Глаголам (Verba exceptae actionis) также и в третьем, придавать смысл предложению, подразумевая тем не менее всегда авторитет Существительного, пусть даже и косвенно».
Такое решение было обнародовано в присутствии обеих сторон, стало всеобщим достоянием и было принято при полнейшем согласии всех жителей Грамматики. Также и во всех гимназиях Италии оно было встречено с одобрением, и в особенности в ученой Болонье, плодовитой матери великих умов, давшей в прошлом многих сыновей римской курии, а в нашем времени — знаменитого Александра Дзамбеккари^²⁹⁴, мужа исключительной морали, которого ни надежды, ни страхи никогда не могли заставить свернуть с правильного пути. Но Парижский университет, хотя и получив все решения и указания, пожелал оставить за собой одну отличительную черту, а именно произносить как Глаголы, так и Существительные произвольно и без какого бы то ни было различения долготы слогов. […]
Конец

жүктеу/скачать 6.36 Mb.

Достарыңызбен бөлісу:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 56