КАТУЛЛ АНТОНИО ДА ЛЕНЬЯГО: РУКОПИСЬ XIV ВЕКА КАК ИЗДАНИЕ ТЕКСТА

Еще одна возможность работы над текстом – правка испорченных при переписывании мест без помощи дополнительных рукописей, «по догадке», «из головы» («конъектура», «эмендация»)⁴⁸⁷. Распространенная в античности, конъектуральная практика, по-видимому, несколько теряет популярность в раннее средневековье, но позже опять распространяется даже среди рядовых переписчиков.

Все эти методы были прекрасно знакомы гуманистам допечатной эпохи. Они довольно активно занимались поиском рукописей (наиболее знаменит этим, конечно, Франческо ди Поджо Браччолини, 1380–1459), и, хотя их интересовали прежде всего новые тексты⁴⁸⁸, понятие лучшей рукописи было им в принципе знакомо – тому может служить подтверждением приводимый ниже текст Антонио да Леньяго. Равным образом, они много занимались и конъектуральной правкой. В некоторых случаях мы можем определить принадлежность рукописи тому или иному гуманисту и таким образом выяснить, какие исправления внесены им самим. Конечно, текст мог исправляться по другой рукописи, но по крайней мере в тех случаях, когда нам известно, что текст не был широко распространен и заимствовать варианты текста было особенно неоткуда, можно говорить о конъектурах с определенной степенью надежности. Например, рукопись Лукреция А (Vaticanus lat. 3276), видимо, содержит конъектуры Панормиты (Антонио Беккаделли, 1394–1471)⁴⁸⁹, а рукопись Валерия Флакка M (Monacensis lat. 802), вероятно, конъектуры Джованни Понтано (1426–1503)⁴⁹⁰; рукопись Катулла R (Vaticanus Ottobonianus lat. 1829) правлена рукой Колуччо Салутати (1331–1406)⁴⁹¹. Уже Франческо Петрарка (1304–1374) выписывал на полях имевшихся у него книг, наряду с вариантами текста, почерпнутыми из других рукописей, собственные эмендации, как видно по принадлежавшему ему экземпляру Ливия (Harleianus 2493). Позднее тем же самым экземпляром владел Лоренцо Валла (1407–1457), добавивший туда собственные заметки⁴⁹². Валла, кроме того, опубликовал «Исправления к шести книгам Тита Ливия о Второй Пунической войне» (1440-е) отдельным сочинением. О сознательном отношении к деятельности по выправлению текста свидетельствуют и письма Поджо Браччолини (речь идет о Силии, «Сильвах» Стация и Манилии): «Тот, кто переписывал эти книги, был самым невежественных человеком из всех живших, там нужно гадать, а не читать, и потому необходимо было, чтобы их переписал еще раз человек образованный. Я дочитал до XIII книги Силия, многое поправил, так что правильно пишущему (recte scribenti) теперь легко вычислить похожие ошибки и исправить их в остальных книгах. Поэтому позаботься, чтобы их переписали, а потом отправь во Флоренцию к Никколо <Никколи>»⁴⁹³.

Итак, все три названные нами пункта – сопоставление текста с другими рукописями, поиск лучших рукописей и правка «из головы» – были вполне в ходу среди образованных людей XIV–XV века. Однако это, к сожалению, не приводило к распространению хороших текстов. Причин тому несколько. Во-первых, даже если бы кто-то из гуманистов и создал абсолютно взвешенную реконструкцию древнего текста, то, насколько распространятся предложенные им чтения, в условиях отсутствия книгопечатания зависело бы в очень большой степени от случая. Создать единый reference text, стандартный, общепринятый и лучший вариант текста, было невозможно, потому что никакая новая рукопись не воспроизводила текст рукописи-источника в точности. И провести такую работу над текстом, которая предполагала бы совместные, единонаправленные и накапливающиеся усилия многих ученых (как это обстояло в текстологии позднейших эпох), было невозможно. Во-вторых, коммуникация между образованными людьми все же не была настолько хорошо организована, чтобы легко было обозреть все известные рукописи автора и сделать взвешенный выбор между ними, когда текст был широко распространен, или, наоборот, просто найти нужную рукопись удовлетворительного качества, когда приходилось иметь дело с редким текстом.

Выбранный нами для настоящей антологии текст иллюстрирует последний случай. Катулл был одним из авторов, в XIV веке фактически открытых заново. К XV веку он уже получил какое-то распространение, но знали его все равно в основном по выдержкам во флорилегиях, и даже уже упоминавшийся нами Панормита, по-видимому, так и не смог стать обладателем полного Катулла⁴⁹⁴, хотя и писал в «Гермафродите» (1425):
Ardeo, mi Galeaz, mollem reperire Catullum,

Ut possim dominae moriger esse meae.

Lectitat illa libens teneros lasciva poetas,

Et praefert numeros, docte Catulle, tuos.

Nuper et hos abs me multa prece blanda poposcit,

Forte suum vatem me penes esse putans.

Non teneo hunc, dixi, mea lux, mea nympha, libellum;

Id tamen efficiam: forsan habebis opus.

Instat, et omnino librum me poscit amicum,

Et mecum gravibus nunc agit illa minis.

Quare ego, per superos omnis, o care sodalis

(Sic precibus lenis sit Cytharea tuis!),

Te precor atque iterum precor: id mihi quaere libelli,

Quo fiam nostrae gratior ipse deae.

В рукописи указана дата: 19 октября 1375 год, «когда помирал Кансиньорио». Считается, что переписчиком был Антонио да Леньяго, канцлер веронского правителя Кансиньорио делла Скала⁴⁹⁵. Мы располагаем некоторыми сведениями об Антонио да Леньяго (Antonius de Leniaco)⁴⁹⁶. Он родился в самом начале XIV века в простой семье (genere vilicus), но сделал хорошую карьеру, учился в Университете Падуи и, по-видимому, преподавал там грамматику, стал придворным и дипломатом в Вероне сначала при Мастино II делла Скала, потом при Кансиньорио. Известна рукопись трагедий Сенеки (Laurentianus 37.6), написанная в 1368 г., которой владел да Леньяго⁴⁹⁷. Кроме того, сохранилось два письма Антонио. Одно адресовано королю Германии и Чехии Вацлаву IV и содержит увещевания не оставлять заботу о церкви и о папе Урбане VI. Адресатом другого (от 15 декабря 1378 г.) является некий Пьетро из Равенны. В нем Антонио, объясняя, почему он до сих пор не вернул Пьетро «книжку, весьма им ценимую»⁴⁹⁸, рассказывает о посещении могилы Данте в Равенне и о своем пребывании в Риме, выражает сожаление о состоянии Города и надежды на возрождение древнего блеска в правление Урбана VI. Сохранился также один сонет Антонио, написанный на вольгаре⁴⁹⁹.

Дата 19 октября 1375 года была довольно значимой в жизни Антонио. За два дня до этого скончался его воспитанник и правитель Вероны Кансиньорио делла Скала (упоминание «когда помирал», видимо, говорит о времени, когда переписывание рукописи еще не было завершено). Кансиньорио завещал регентство при своих малолетних детях, Бартоломео и Антонио, четырем придворным, одним из которых был и сам Антонио да Леньяго. Как полагает МакКи⁵⁰⁰, эта политическая ситуация отразилась на устройстве рукописи: варианты текста, внесенные рукой Антонио, присутствуют только в начале рукописи. Возможно, он дописывал в спешке (хотя вообще сокращение числа и объема маргиналий и схолий к концу текста – общее свойство любых рукописных комментариев). Впоследствии Антонио какое-то время оставался членом Верховного Совета и при повзрослевших детях Кансиньорио, но через некоторое время оказался в опале и был убит (как сообщает веронский хронист Пьер Дзагата, 6 марта 1385 г.; возможно, на самом деле это произошло в 1382 г.)⁵⁰¹. Так его судьба оказалась странным образом созвучной с судьбой его любимца Сенеки.

Правда, некоторые исследователи полагают, что Антонио не был автором переведенного далее пассажа, ибо при переписывании текста он не демонстрирует такой же заботы о его качестве. Может быть, небрежность Антонио не так удивительна, если учитывать обстоятельства создания рукописи, но теоретически возможно также, что запись переписана с использованной да Леньяго копии. Самый ранний из других кандидатов на авторство манускрипта – некий предположительно нотариус предположительно по имени Франческо, упомянутый в эпиграмме-загадке (ок. 1303–1307 года) Бенвенуто Кампезани как a calamis tribuit cui Francia nomen «служащий калама, которому дала имя Франция»⁵⁰². Другой кандидат – падуанец Альбертино Муссато (1261–1329)⁵⁰³. Орфография фрагмента «Ты, читатель» позволяет предположить, что писец был родом из Венето⁵⁰⁴.

Чтобы, в соответствии с замыслом нашего раздела, составить цельное представление о рукописи как о форме издания текста⁵⁰⁵, а также о том, как именно производилась правка текста в XIV веке, ниже мы также приведем несколько записей, сделанных на полях принадлежавшего Леньяго манускрипта (эти записи сделаны уже после создания рукописи Антонио: так парадоксальным образом создатель «издания» не отвечает за его окончательный облик). Текст был правлен четырьмя писцами, включая самого Антонио; в основном вписаны варианты текста, других примечаний очень мало (глосса из словаря Папия об имени Лесбии, замечание о метрике, юдофобская глосса к слову verpus). Приводимые нами записи скорее всего сделаны второй рукой (G²) во Флоренции⁵⁰⁶ на самом рубеже XIV и XV вв. (хотя руки корректоров различать трудно, и какие-то из записей в принципе могут принадлежать в том числе и самому Антонио)⁵⁰⁷.

Перевод записи «Ты, читатель» выполнен по тексту C. Valerii Catulli Carmina / Rec. R. A. B. Mynors. Oxford, 1958. P. vi. Записи второго корректора переводятся по фотокопии рукописи; приводимые им варианты текста указываются в издании Д. Ф. С. Томсона: Catullus / Ed. with a comm. by D. F. S. Thomson. Toronto; Buffalo; London, 1997.

1375 года 19 октября, когда помирал Кансиньорио, и т. д.

Лесбия переводится как «пьющая, принося ущерб»⁵⁰⁹.
Флоренийский аноним (?). Маргинальные и интерлинарные записи из Parisinus lat. 14137
Fol. 1r. <Катулл 1.1>. Размер – фалевтический (faleuticus)⁵¹⁰ одиннадцатисложник, который состоит из пяти стоп: первого спондея, второго дактиля и трех трохеев, среди которых может быть и спондей⁵¹¹, особенно в конце. И в первой стопе также бывает ямб, или иначе трохей.
Fol. 8v. <34.21. Scis quecumque tibi placet «Ты знаешь, какая тебе нравится»>. Иначе⁵¹² Sis quocumque tibi placet <«Будь под каким тебе нравится (священна именем)»>⁵¹³.
Fol. 10v. <42.3. Locum «Местом (меня считает шлюха)»>. Иначе jocum <«шуткой»>⁵¹⁴.
Fol. 11v. <47.4>. Verpus⁵¹⁵, -pa, называется постыдный палец, которым иудеи в субботу прочищают зад: поэтому иудеев называют verpi⁵¹⁶.
Fol. 19v. <63.81>. A cede «Ах, бей»>. Иначе Age cede <«Давай, бей»>⁵¹⁷.
СОБРАНИЕ ЛАТИНСКИХ ПОЭТОВ ИОАННА КАЛЬФУРНИЯ: СУДЬБА КЛАССИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ В ПЕРВОПЕЧАТНЫХ КНИГАХ
Появление книгопечатания коренным образом изменило описанную в предыдущем разделе ситуацию. Иоганн Гуттенберг стал печатать книги около 1445 г. (типографским способом в начале 1450-х), но первый (если не считать кратких версий грамматики Доната) античный текст («Об обязанностях» Цицерона) был напечатан только в 1465 г. После этого события стали развиваться очень быстро. Светским книгопечатанием во второй половине 1460-х занимались почти исключительно немцы⁵¹⁸, но они практически сразу перебрались в Италию, уже давно бывшую к тому моменту основным европейским центром производства рукописной книги. Важнейшей переменой, принесенной книгопечатанием, было увеличение количества книг и легкость распространения текстов (вспомним о Панормите, который, вероятно, так и не смог приобрести Катулла). К 1501 году в Италии вышло ок. 10000 изданий, из них примерно 3500 в Венеции, 1900 в Риме, 1100 в Милане, 800 во Флоренции, 600 в Болонье. В среднем каждая инкунабула сохранилась в 18–19 экземплярах, но на самом деле тиражи, конечно, были больше, у некоторых изданий они превышали тысячу копий⁵¹⁹. Книги стало проще найти, и цены на них резко упали⁵²⁰.

Однако изменения в состоянии текстов, вызванные книгопечатанием, не были такими исключительно положительными, как можно было бы ожидать. Это может показаться странным, но книгопечатание скорее даже стало причиной резкого упадка качества текстов. Ситуацию пояснит конкретный пример⁵²¹. Иоганн фон Шпейер из Майнца в начале 1460-х был золотых дел мастером. В конце 1460-х он вместе с семьей и братом Венделином перебрался в Венецию, чтобы заняться там новомодным книгопечатным бизнесом. 18 сентября 1469 г. Венецианский сенат даровал ему пятилетнее монопольное право на печатание книг в Венеции. Братья (после смерти Иоганна в 1470 г. один Венделин, причем потеряв право на монополию) стали выжимать максимум из представившейся возможности. К концу 1473 г. у фон Шпейеров вышло около 60 изданий, одно editio princeps за другим (т. е. около 15 изданий в год; сначала тиражами в несколько сотен экземпляров, но в 1471 г. комментарии Панормитано к венецианским декретам выходят уже тысячей копий)⁵²²; после издательство пыталось понемногу что-то издавать еще до 1477 г., но по сути дела разорилось. В условиях появления конкурентов (в 1471 г. их оказалось уже больше десяти) предложение, по-видимому, превысило читательский спрос⁵²³, а проекты Шпейеров были, очевидно, весьма затратными. Другие предприятия немцев ждала подобная судьба: они не просуществовали долго, в 1480-е итальянские издательства уже обычно принадлежали итальянцам.

Естественно, при такой спешке издатели не очень заботились о качестве текстов. Пожалуй, даже больше внимания уделялось отбору шрифтов. В основу текста клался первый попавшийся манускрипт; это, конечно, обычно оказывалась не какая-то хорошая древняя рукопись, а то, что проще было достать, т. е. рядовая рукопись недавнего производства. Никакой особенной работы над текстом на первых порах вообще не производилось. Со временем стандарты немецкого книгоиздательства, конечно, сменились другими – новые тексты стали править. Это делалось либо при помощи сопоставления с какой-то рукописью, либо конъектурально. Таким образом, в сущности тексты ранних печатных изданий устроены точно так же, как рукописные «издания». В принципе они могут представлять ценность для современных издателей по этой причине: очень многие рукописи, использовавшиеся ранними издателями, не дошли до наших дней. С использованными рукописями, по-видимому, не особенно церемонились; условия их хранения стабилизировались, по-видимому, только в XVII веке⁵²⁴. Правда, когда оказывается, что по-настоящему ценные рукописи сохранились только в виде печатных выписок вариантов, то это речь идет, как правило, уже об изданиях XVI века⁵²⁵, когда отбор рукописей стал более серьезным; рукописи, использовавшиеся в XV веке, чаще всего не представляли из себя ничего особенного. Но в отдельных случаях даже в editiones principes появляются хорошие и в то же время редкие чтения⁵²⁶. При этом обычно невозможно составить мнение о том, идет ли речь о конъектуре или об использовании недошедшей до нас рукописи. Даже авторские комментарии в ранних изданиях могут быть частично заимствованы из рукописных маргиналий⁵²⁷.

Но даже после некоторой стабилизации ситуации у печатных книг, при всем сходстве механизма образования их текста с механизмом образования текста рукописей, было одно существенное отличие. До появления книгопечатания в основу каждой новой рукописи могла быть положена в принципе любая другая и за счет этого все-таки поддерживался некоторый средний уровень качества текста (развитие рукописных традиций представляло собой не просто накопление ошибок: периодически вливалась «новая кровь» из более старых и ценных копий, в виде контаминации или просто переписывания не самых новых экземпляров). Теперь же появляется единственный текст, который достать значительно легче, чем любой рукописный: в основу новых изданий практически никогда не кладется новая рукопись, но используется editio princeps или производные от него. Даже рукописи, которые в принципе еще остаются в обращении до конца XV века, часто создаются на основе не других рукописей, а печатных текстов. А что представлял собой текст editiones principes, мы видели. Во мгновение ока образуется новая «вульгата изданий».

Этот факт сыграл весьма важную роль в становлении психологии текстологов последующих нескольких столетий. Теперь деятельность ученых мыслится как прогрессивное движение текста к лучшему состоянию. Т. е. существует не аморфная масса рассеянных вариантов текста, а один текст⁵²⁸, который со временем улучшается благодаря накапливающемуся количеству усилий ученых мужей. Деятельность ученого мыслится не как реконструкция текста, учитывающая всю совокупность рукописей (примерно такой образ текстологи закрепляется в XIX веке), а как исправление ошибок в тексте при помощи рукописей или фантазии. С этим представлением связано одно важное обвинение, выдвигаемое против ренессансной текстологии⁵²⁹. Ученые Возрождения видят в рукописи источник подсказок. В этой картине подсказка важнее, чем источник. Поэтому, как мы увидим далее, издатели могут либо вообще не указывать на источники⁵³⁰, либо просто говорить, что это рукописи (тогда чтение обладает все-таки большим авторитетом, чем чистая конъектура)⁵³¹, либо, наконец, сообщать, какая это рукопись (чтобы авторитетность чтения возросла оттого, что оно основывается не на какой попало, а на хорошей рукописи), но даже в этом случае описание рукописей никогда не бывает систематическим. Причина этого в том, что издатели и не стремятся создать полное представление о рукописи, ее ошибках: они стремятся, в лучшем случае, лишь охарактеризовать положительные стороны рукописи. Пожалуй, не стоит относиться к такому подходу как к безусловно ошибочному. Систематическое описание рукописей часто только загромождает науку информацией, которая мало чем может быть по-настоящему полезна. Ренессансный взгляд на текстологию просто более прямолинеен в своей функциональной ориентированности.

В качестве иллюстрации, позволяющей судить о принципах текстологии раннепечатных изданий, мы выбрали предисловие Иоанна Кальфурния к изданию Катулла, Тибулла, Проперция и «Сильв» Стация, вышедшему в Виченце в 1481 г. (кроме произведений древнеримских поэтов, в том же томе после колофона опубликовано стихотворение самого Кальфурния, о котором см. ниже). Это одно из первых предисловий, где прямо (и весьма наглядным образом) обсуждается ситуация в текстологии. Издание не было снабжено никаким комментарием, и работа Кальфурния – это еще не собственно научная, обладающая своей теорией текстология, это скорее просто выверение текста для издательства. И в этой деятельности Кальфурний, видимо, полагался исключительно или почти исключительно⁵³² на конъектуральную правку, не пользуясь рукописями.

Иоанн Кальфурний родился около 1443 года в окрестностях Бергамо. Настоящее его имя было Джованни Планца де Руффинони; Кальфурний (Calphurnius) – его латинский псевдоним. В XV веке именно так писалось фамильное имя (номен) знаменитого римского плебейского рода Кальпурниев. Почему Кальфурний взял этот псевдоним, не вполне ясно. Дошедшие до нас объяснения, как и практически все сведения о детстве Кальфурния, сохранились в составе инвектив, написанных против Кальфурния его неудачливым соперником в борьбе за место в Падуанском studio, Раффаэле Реджо. Конечно, выпады Реджо – риторическое обыгрывание имени Кальфурния, в котором едва ли стоит искать биографическую информацию, однако они очень отчетливо характеризуют отношения между учеными в XV–XVI вв.: сам Реджо (Raphael Regius, ок. 1440–1520) был вполне компетентным ученым, он составил весьма ценные комментарии к «Метаморфозам» Овидия (1492 или 1493) и Квинтилиану (1493) и атетировал псевдоцицероновскую «Риторику к Гереннию» (ок. 1492), – просто полемика между учеными той эпохи, как нам предстоит увидеть и далее, в принципе часто перерастала во взаимное обливание грязью вплоть до того, что ученые порой производят впечатление одержимых маниакальным психозом: Реджо, например, не уставал повторять, что Кальфурний нанял несколько человек убить его.

В 1490 году Реджо выпустил книгу, которая на первый взгляд могла сойти за собрание научных сочинений, но на самом деле три из четырех текстов были просто инвективами против Кальфурния, содержавших, помимо прочего, разбор филологических проблем, в решении которых соперник, с точки зрения автора, был неправ: прозаическое «Рассуждение против ошибок Кальфурния в некоторых местах Персия, Валерия Максима и Цицерона», диалог между Реджо и Кальфурнием о нескольких местах из Квинтилиана (посвященный тому же самому Эрмолао Барбаро, к которому обращено переведенное ниже вступление самого Кальфурния – см. ниже текст) и письмо к некому венгру Жигмонду по поводу того же самого Кальфурния.

Но вернемся к самому Кальфурнию. До нас дошел договор 1473 года об основании школы в Болонье, заключенный между Кальфурнием и Франческо Путеолано, создателем другого издания Катулла и «Сильв» Стация (Парма, 1473). Путеолано должен был набирать студентов и оплачивать аренду помещения, а Кальфурний брал на себя преподавание и контроль за финансами школы⁵³⁷. Такое преподавательское предпринимательство вообще в большой степени стоит за комментариями и изданиями того времени, как видно и из переведенного далее предисловия. Кальфурний подготовил, кроме того, издания Овидия (1474) и Сервия (1479) и комментарий к Теренцию (1476). Другая обычная черта ссор гуманистов – обвинения в плагиате (эта проблема вообще была очень актуальна, поскольку авторского права не существовало в принципе), и Реджо, конечно, указывает, что в Овидии Кальфурний ворует у самого Реджо, а в комментарии к Теренцию (поскольку Реджо Теренция не издавал) – у Оньибене да Лониго (этот комментарий не был опубликован). Также Кальфурний редактировал несколько изданий Домицио Кальдерини. Пост в падуанском studio он занял в 1486 году, а умер в 1503. Свою библиотеку из 229 томов он завещал монастырю Сан-Джованни-ин-Вердара⁵³⁸.

Сохранилось несколько принадлежавших его перу стихотворений. Одно из них, в частности, приложено после колофона в рассматриваемом нами издании. Это довольно объемное «Стихотворение славнейшего поэта Иоанна Кальфурния к Иоганну Хиндербаху, епископу Тренто, во хвалу оному, и о кончине блаженного Симеона Младенца, умерщвленного иудеями». Епископ Иоганн Хиндербах фон Раушенберг (1418–1486) был одним из покровителей Кальфурния. На Пасху 1475 г. в Тренто в доме одной еврейской семьи был обнаружен труп полуторагодовалого христианского младенца; следствие, инициированное Хиндербахом, сделало вывод о ритуальном убийстве, были арестованы все 18 мужчин-евреев, обитавших в Тренто, под пытками они сознались в своей вине и были осуждены на смерть. Ватикан засомневался в юридической корректности этого дела, и потому о нем довольно активно заговорили в Италии, и последовала волна других подобных обвинений⁵³⁹. Эту историю и имеет в виду Кальфурний; «блаженный Симеон Младенец» – это и есть тот самый ребенок. Иудеи в стихотворении Кальфурния умерщвляют христианского младенца в ритуальных целях, а потом Хиндербах героически разоблачает их злодеяние. Местами в этом стихотворении проскакивают фразы из издаваемых Кальфурнием поэтов (Проперция, Стация), но основной образец для имитации у Кальфурния, видимо, Вергилий.

Предисловие Кальфурния к изданию латинских поэтов мы выбрали потому, что оно очень хорошо освещает описанные нами проблемы, вставшие перед учеными книгоиздателями в конце XV века.

Текст частично перепечатывался с пояснениями и переводом в Gaisser J. H. Catullus and His Renaissance Readers. Oxford, 1993. Р. 35–8, 294–5; мы используем это издание для сверки, но дополняем текст предисловия по оригинальному изданию (Val<erii> Cat<ulli> Vero<nensis> Poetae cl<arissimi carmina; Tibulli elegiae>; Propertii Poetae elegiographi clarissimi ; P. Papinii Statii Sylvarum . Vicentiae: per magistrum Iovannem [sic] Renensem et Dionysium Berthochum, 1481. Fol. aiv; экземпляр РГБ, Inc/2494).
Иоанн Кальфурний. Предисловие к вичентинскому изданию Катулла, Тибулла, Проперция и «Сильв» Стация 1481 года
Иоанн Кальфурний желает весьма здравствовать Эрмолао, опытнейшему доктору гражданского и канонического права, красноречивейшему оратору и ученейшему философу⁵⁴⁰.

Люди нашего времени, о красноречивейший Эрмолао, которые особенно радеют о процветании словесности, могут предаваться неимоверному ликованию: ведь им досталось такое изобилие книг, какого было лишено и прежнее время, и та эпоха, которая предшествовала нашей. Благодаря числу печатаемого количество книг выросло настолько, что уже не шкафы следует ими наполнять, а целые дома. Однако, как говорит тот замечательный поэт, «и роза часто растет рядом с крапивой» <Овидий, Лекарство от любви 46>. Как обычно бывает в человеческих делах, этот божественный дар не смог остаться во всех отношениях совершенным. Ибо я вижу, что одного ему не хватает: тщательного и заботливого выверения книг. Все, что делается без этого, по необходимости оказывается тщетным. Ведь выходит так, что и учащимся смысл непонятен, и ученые люди не могут читать без невыносимого отвращения; а это все вызывает своего рода тошноту, отталкивающую от усидчивого чтения. А у многих изнеженных людей такую тошоту вызывает уже само изобилие книг.

Пусть же разрешению этого затруднения поспособствуют те, кто на это способен: те, кто одарен особенным красноречием и особенной ученостью. Поспособствуй ее разрешению и ты, который «настолько выше прочих» ученых мужей «вознес главу свою, насколько кипарисы возносят свои головы среди гибкой калины» <Вергилий, Буколики 1.24–5>⁵⁴¹. В этом совсем не будет ничего трудного для тебя, который положил начало возвращению красноречия к его прежнему здравому и неповрежденному состоянию. Ты один, как кажется, в наше время, следуя за наставлением Фабия, гармоничнейшим образом соединяешь достоинства оратора и философа⁵⁴² и воплощаешь их в ораторском мастерстве⁵⁴³. Это я говорю о тебе прямо, и это всякому очевидно. Ведь ты пишешь о философии таким образом, чтобы как можно меньше использовать слова затертые и избитые⁵⁴⁴, но пользоваться только теми, о которых известно, что их использовали самые древние авторы. Ведь разве найдется человек настолько грубый и тупоумный, что не признал бы этого, если б взялся почитать твоего Фемистия, которого ты недавно изящнейшим образом перевел с греческого языка на латынь?⁵⁴⁵ Пусть, прошу я, философы нашего времени последуют по твоим стопам и восстанут против столь страшного варварства, или хотя бы последуют совету Квинтилиана, безупречнейшего писателя, который в первой книге «Воспитания оратора» пишет, что «подобающее употребление и различение слов должно быть в равной степени свойственно всем, кто занимается речью» <Воспитание оратора 1, вступление 16>.

Но обо всем этом я скажу подробнее в другом месте. А почему я все это тебе пишу, я сейчас вкратце объясню. Несколько дней назад некоторые охочие до учения отроки попросили меня, чтобы я устроил ежедневные лекции с толкованием Проперция или, если я не захочу Проперция, «Сильв» Папиния⁵⁴⁶. Чтобы не разочаровывать их в этом желании, я обещал сделать, что они просили. И когда я по этой причине стал проглядывать ту книгу, что напечатана в Венеции и содержит сочинения этих весьма славных поэтов, –Катулла, Тибулла, Проперция и «Сильвы»⁵⁴⁷, – то я увидел: там так много ошибок, что испорченного и неправильного текста оказалось гораздо больше, чем приведенного в порядок. Из того, что там написано, вообще нельзя было извлечь никакого смысла. Я спешно связался с некоторыми книгопечатниками и уговорил их, чтобы они напечатали эту книгу еще раз с той правкой, которую я пообещал для них проделать. Так что я могу похвастаться, что я ее даже не поправил, а практически полностью переписал заново, как сможет заметить любой, кто сравнит два текста.

Но я принял решение больше с печатниками дела не иметь⁵⁴⁸, поскольку они и сами тот текст, который получили в исправленном виде, всегда искажают и перевирают. Так что, если ты увидишь, что что-то пропущено или изуродовано, то записывай это не на мой счет, а на счет наборщиков. Ведь они обычно, как я сказал, либо слоги переставляют, либо пропускают какие-то буквы, либо добавляют что-то, что нужно было выбросить. Как в том месте у Катулла, где famesque mundi <«и голод мира», Катулл 47.2>. Я исправил mundi <«мира»> на memi <«Мемия» (?)>⁵⁴⁹. А они напечатали сразу оба варианта. А в стихе Deprendi modo pupullum puellae <«Я только что застал, как мальчишка девочке», Катулл 56.5>⁵⁵⁰ они пропустили слово pupullum <«мальчишка»>. А в стихе Diverse variae viae reportent <«Пусть по-разному отведут разнообразные дороги», Катулл 46.11> они выбросили слово viae <«дороги»>⁵⁵¹. Я ограничусь этими примерами, чтобы кто-то не подумал, что я относился небрежно к вещам, издаваемым для общего блага образованных людей⁵⁵².

Так что прими, по обыкновению твоему, с благосклонным челом эти поправки (hanc emendationem): я посвятил их тебе, проницательнейшему судье поэтов, ведь и душа моя уж давно тебе посвящена. Выполнил же я сей труд с тем большей поспешностью, что Бартоломео Паджелло, светлейший вичентинский рыцарь и утонченнейший поэт нашего времени, проявлял немалое рвение прочесть его⁵⁵³. И к тебе он также относится с величайшей любовью и почтением. А кроме того, не отнесись с презрением и к неким стихам, которые напечатаны здесь дополнительно и которые я некогда написал к епископу Тренто во хвалу ему и по поводу смерти блаженного Симеона⁵⁵⁴.

Будь здоров.