Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

Глава 2. Дом

103

Взгляд на горское селение с точки зрения его архитектурной композиции разрешает уточнить параметры социальной общности, которая его возводила и жила в нем по установленным правилам.

Внешние слагаемые образа аула подчеркивают его цельность. Кварталы прочитываются или угадываются в облике как части целого. Верхняя и нижняя половины тоже не выглядят самостоятельными единицами. Монотонная за­стройка выражает стремление к равенству членов сообщества. Башни в пер­вую очередь скорее демонстрируют готовность аула как единства обороняться от внешней угрозы, нежели фиксируют многоэлементный состав общности. Возвышающийся над домами и мечетью минарет, имея внешнее сходство с башней, выражает боевой дух «объединяющей идеологии» сообщества.

В понятийном отношении единство аульного сообщества передает термин джамаат, подразумевающий общность/общину и ее коллективный ум (совет авторитетных членов), вырабатывающий правила общежития — адат. Общи­на предстает как самодостаточное целостное в экономическом и социально-политическом отношениях образование. Речь об этом пойдет в другой главе. Здесь же кратко остановлюсь лишь на отдельных моментах.

Не каждое селение являло собой общину. В труднодоступных районах, примыкающих к Главному Кавказскому хребту, аулы весьма невелики по раз­мерам, и общинная система формировалась там через их союзы. Отдельные селения, насчитывавшие от четырех-пяти до десятка хозяйств, сравнимы с кварталами крупных аулов. Зато их объединения, регулировавшие пользова­ние совокупностью хозяйственных угодий, вырабатывавшие политику в отно­шении соседей и др., были уже джамаатами.

В свою очередь, в крупных селениях основной территории Дагестана квар­талы, если вспомнить приведенные ранее слова из хроники аула Чиркей, созда­вались для лучшего управления общиной. Картина мало менялась и в том слу­чае, если кварталы были территорией проживания тухумов — общностей лю­дей, связанных родством. Кварталы имели собственных выборных лиц управ­ления, свои мечети, а также годеканы и кимы, на которых решались текущие бытовые вопросы. Однако решение всех принципиально важных дел являлось прерогативой джамаата, собиравшегося на общесельском годекане или киме из представителей тухумов или кварталов '⁸, подобно тому как по пятницам все мужское население стремилось посетить главную в ауле джума-мечеть.

Любопытный пример являет собой положение с квартальными кимами, сложившееся в лезгинском селении Хрюк. Там их было шесть, и между ними установилась своеобразная специализация. На первом из кимов сообщались

новости, на втором и третьем — велись разговоры о сельскохозяйственных ра­ботах и скоте, на четвертом — об охоте, на пятом — обсуждались темы, свя­занные с очисткой риса, на шестом — велись разговоры о дровах. Таким обра­зом, мужчины проводили свое свободное время на том киме, где их больше интересовали характер и содержание разговоров [Агаширинова, 1978, с. 146— 147]. Данный пример едва ли не единственный из известных, но он симптома­тичен, ибо фиксирует тенденцию к снижению общественного статуса квар­тальной площади и оттеняет положение квартала как составной части джамаата. Характерной чертой горской общины было ее «мужское лицо». Общест­венная власть как таковая и, в частности, собрания джамаата составляли удел мужчин. Официальный центр селения, отмеченный годеканом и мечетью (при том, что они не всегда располагались в его географическом центре), являлся мужской территорией. Женское пространство в селении было рассеяно между множеством домостроений и уже поэтому теряло выразительность. У женщин были собственные места каждодневных сборов — источники и общественные печи, где обсуждались новости и злободневные темы, однако до джамаата го­лос женщин не долетал, по крайней мере — официально не принимался в рас­чет. Патриархальные устои быта отводили женщинам места на социальной пе­риферии. Адат четко определял границы социальной функциональности лиц разного пола. «За вмешательство в драку мужчин в селении, — говорилось в адатах Упкратль-Чамалальского наибства, — хотя бы для маслаата (примире­ния. — Ю. К.) с женщины взыскивается штраф 1 руб., в поле же она может вмешиваться для маслаата» [Памятники обычного права, 1965, с. 155J.

Глава 2. Дом

105

Цекубцы договорились о том, что если женщина придет в мечеть или в мо­литвенный дом для совершения молитвы или за водой, то с нее взыскивается штраф в размере одной овцы. Штраф с женщины не взыскивается за то, что она ходит в молитвенные помещения, расположенные за пределами селения, исклю­чая молитвенный дом, расположенный у верхней речки.

[Памятники обычного права, 1965, с. 101].

Патетично звучат слова из соглашения (1791) «всех общин хунзахцев» с общиной Нитаба:

Нитабцы обязаны прилагать усилия для увеличения числа мужей, пока их не станет сотня, а домов в селении Н итаб — двести.

Здесь сила и в результате жизнеспособность аула-общины соотносятся един­ственно с мужским началом. Как нитабцы могли достичь обещанного, не вполне ясно . Тем не менее заявление подчеркивает «мужское лицо» соци­альной организации.

Что же касается пашен, которые нитабцы купили у хунзахских мужей, то владение ими принадлежит нитабцам, причем с правом продажи и покупки — в случае нужды — в кругу своих мужей, но не мужей из близлежащих сел.

[Айтберов, 1989, с. 21—22]

Сам же аул, как место локализации общины, имевшей «мужское лицо», мог восприниматься и не столь однозначно. В отличие от цитированных по­становлений сельских обществ, выводивших функциональную активность женщин за границы поселений, лакский язык являет непосредственную соот­несенность селения с женским началом. В нем лексема щар имеет значения 'аул, селение' и одновременно 'жена'. Факт, достойный внимания, проком­ментировать его я попробую чуть позже.

2.4. Дом-«клетка»

В настоящем параграфе речь пойдет о видении горцами места, определен­ного для жизни семьи и продолжателей «рода», об обустройстве этого места, превращающем его в дом. Под домом здесь понимается не просто жилище, от­личающееся от хижины возведением стен [Свод этнографических понятий, 1989, с. 37 и след.], не только «строение под жилье» (В. И. Даль), но и порядок жиз­недеятельности малой ячейки общества с ее хозяйством и укладом быта в осо­бо смоделированном пространстве.

Однако выясняется, что в дагестанских языках нет слова «дом». Исследо­ватели пишут: «В лакском языке и в языках других народов Дагестана нет са­мостоятельного слова для обозначения понятия „дом" — оно передается через множественное число слова комната „къатта" — „къаттри" (комнаты)», и это свидетельствует, «что жилище лакца первоначально состояло из одной комна­ты» [Булатова, 1971, с. 97] (о даргинцах см.: [Гаджиева, Османов, Пашаева,

106

1967, с. 117—118]). «Слово, обозначающее „дом", в аварском языке хотя и Имеется— „РИГЬ", НО часто его смысл передают через слово „комната, комна­ты" (рукъ, рукъзал)» [Материальная культура, 1967, с. 157].

Лексические материалы позволяют внести и иные уточнения в образ дома, в представления о нем. В лезгинском языке слово к1вол имеет значения 'дом, комната, двор, клетка' [Русско-лезгинский словарь, 1950, с. 160, 181, 291, 301]. Аварское рукъ— это 'дом, комната, клетка¹ [Аварско-русский словарь, 1967, с. 446]. Лакское кьатта— 'дом, комната', а кьаттарисса— 'клетчатый' [Лакско-русский словарь, 1962, с. 97, 150]. Устойчивость цепочки значений, в которой «дом— комната— клетка» выступают синонимами, примечательна, и третье из значений поясняет ситуацию.

Подобно тому как жители современной столицы Дагестана Махачкалы на­зывают свои квартиры в многоэтажных домах «секциями», подразумевая под этим, что их жилища являются всего лишь ячейками большого сооружения, их предки, очевидно, именовггли собственные дома «клетками», ибо расценивали их всего лишь как отдельные соты в улье-селении. Квартира может быть мно­гокомнатной, но останется секцией. Архаичный дом горца, вероятно, был од­нокамерной постройкой, но даже когда он изменялся и обретал новые «комна­ты», он не переставал быть «клеткой» — звеном в многоэлементной цепи ана­логичных строений, которая и являлась собственно домом. Это вновь подтверж­дает характеристики архитектурной цельности горского аула, а равно и сель­ской общины — джамаата как единства. К схожим выводам пришли архитек­торы, судя по всему, не обращавшиеся к данным языка. Именно «отдельной клеткой» в «друзе кристаллов» назвал дом горца Н. Б. Бакланов [Бакланов, 1935, с. 19]. Г. Я. Мовчан характерную черту старой аварской архитектуры ви­дел в присущей ей «высшей степени» способности «складываться в общно­сти», а отдельные дома сравнивал с квартирами современных городских зда­ний [Мовчан, 1972, с. 129, 130].

Лингвистические материалы предлагают и другие интересные, с точки зрения этнографа, посылки.

Как отмечено выше, в аварском языке есть слово ригь со значениями 'дом, здание', но употребляется оно реже, чем слово рукъ " . Та же лексема ригь име­ет второй ряд значений— 'срок, пора, время', а производное от нее слово ригьин обозначает 'брак, бракосочетание'. Соответственно, «дом» и «брак», т. е. начало семейной жизни, располагаются в одном семантическом ряду; об­заведение домом равнозначно обзаведению семьей. В аварском языке женить­ба сына звучит как 'образование семьи' — хьизан гьабизе или 'создание до­ма' —ригьин гьабизе.

В лакском языке лексическая форма кьатта хьун означает 'обзавестись домом, комнатой', где хьун— 'стать, сделать, смочь, случиться' и одновре­менно— 'вырасти, выйти замуж' [Лакско-русский словарь, 1962, с. 289]. То есть и здесь возведение дома непосредственно подразумевает обзаведение семь-

Аварцы словом рукъ, а андийцы слоном гьакьу — 'дом' обозначают также внутриту-хумные подразделения близких родственников [Шиллинг, 1993, с. 601. Однако па то, что рукъ являлся элементом общинной целостности, указывает использование данного термина для обозначения мужского дома— гьоркъо рукъ ('общий дом'). Подобный дом использо­вался для проведения ежегодных многомесячных сборов мужской молодежи селения. См.: [Карпов, 1996, с. 25 и след.].

Глава 2. Дом

107

ей. В лакском языке, как упомянуто выше в связи с синонимичностью понятий «селение» — «жена», домашнее пространство в тех или иных вариантах под­разумевает женское начало. В отличие от аварского языка, где молодой муж­чина, окончив «свободную жизнь», обзаводится домом²¹, лакский язык отме­чает скорее «женскую окраску» того же процесса (это не означает, что в реальности инициатива по обзаведению домом принадлежит девушке), откуда синонимичность понятий «селение»— «жена» (причем в данном случае это «мужской взгляд» на вещи), а «обзаведение домом» — это «выход замуж».

Другой знаковый ряд в аварском языке выстраивается из лексической формыригьзапразе — 'строить дом', в которой второе слово помимо значений ^гстроить, построить, выстроить¹ имеет еще значения 'вешать, повесить, цеп­лять, зацепить (что-либо), прислонить (что-либо к чему-либо)' [Аварско-русский словарь, 1967, с. 389, 424J. «Прислоненность (к чему-либо)», «цепля-ние (за что-либо)» можно трактовать как прекращение холостой жизни моло­дежи, но в этой лексической форме косвенно усматриваются и особенности горного домостроения, в котором постройки едва ли не в буквальном смысле цеплялись за скалы, подвешивались к отвесным кручам.

Вместе с тем в северо-западных районах Дагестана, населенных андийски­ми народами, и на части территории Аварии иол жилища бывал ниже уровня земли [Шиллинг, 1993, с. 49, 137, 186J. Поэтому дом скорее «вырастал из зем­ли», нежели «прислонялся к ней» или «цеплялся за нее». В подобном строении можно усмотреть намек на пещерное жилье, которое некоторые авторы счита­ли древнейшим на Кавказе и, в частности, в Дагестане [Байерн, 1871, с. 317; Никольская, 1947, с. 156; Пантюхов, 1896, с. 15]. Но это именно намек. Мате-

"' Считается, что до 28—30 лет он может вести «внедомный» образ жизни, по но дости­жении этого возраста обязан обзавестись семьей/домом.

108 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

риалы археологии не дают свидетельств в пользу версии о пещерном прототи­пе горного жилища. В Дагестане не известны и подземные или полуподземные жилища со ступенчатым сводом (ступенчато-венцеобразным перекрытием), ко­торые до XX в. широко бытовали в Закавказье (груз, дарбози, азерб. карадам, арм. тун или тон) (см.: [Ильина, 1946; Чиковани, 1971]). В местных условиях скальный грунт, на котором обычно и возводились постройки, мешал реализа­ции подобного варианта жилища. Однако чтобы построить дом на склоне го­ры, требовалось создать ровную площадку, и это достигалось заглублением пола, в результате чего задней и частично боковыми стенами здания становил­ся сам склон. В итоге постройка обретала некоторое сходство с пещерой или землянкой, но не более того. Жилище дагестанцев — это органичное продол­жение горной массы, вырастающее из оной, тогда как селение, по образному сравнению Н. Б. Бакланова, — друза кристаллов. Ощущение единства с кон­кретной местностью, некогда выбранной под застройку предками, сделавшими свой выбор по причине ее отмеченности благодатью свыше, по-видимому, от­водило на второй план потребность в особой регламентации выбора участка для сооружения здания. По крайней мере, этнографам далеко не всегда удается выявить обряды, предшествовавшие началу строительства [Материальная куль­тура, 1967, с. 195].

Сказанное, в первую очередь, касается жилища аварцев и народов андий­ской группы и лишь косвенно может быть распространено на жилище даге­станцев в целом. В XIX в. в Дагестане бытовало несколько типов жилищ—-однокамерное, зальное, жилая башня, длиннопланпое, террасное, компактное,— которые в конкретных районах обретали национальный колорит. Как само­стоятельные выделяют даргинское, горно-лезгинское, предгорно-лезгинское, старо-лезгинскос, арчинское, старо-аварское, центрально-аварское, лакское, цахурское и другие варианты жилища [Гольдштейн, 1974а]. Некоторые из них испытали на себе влияние традиций населения соседних областей (например, в Южном Дагестане заметно влияние азербайджанской архитектуры, а в запад­ных районах— грузинской). Природные условия местностей определяли спе­цифику конструкции зданий. В жилище населения безлесной Лакии количест­во деревянных элементов было сведено к минимуму. Напротив, территория расселения бежтинцев и цезов богата лесами, поэтому и деревянные строения имели там широкое распространение . В прошлом деревянные конструкции широко использовались при возведении жилищ в Аварии [Гольдштейн, 19746; Мовчан, 1969].

Безусловно, соотношение в конструкции зданий разных материалов, связи населения с внешним миром, особенности социальных отношений в местной среде и некоторые другие факторы вносили различия в архитектуру тех или иных территорий горного края. И все же в ней зримы общедагестанские черты, указывающие на общие корни строительных традиций. На некоторые из по­добных черт я и хочу обратить внимание. Но предварительно сделаю еще не­сколько замечаний относительно истории горской сакли.

«Селение Вецаль (цезскос селение Вициатль. — 10. К.) состояло из дощатых постро­ек в два и даже три этажа с маленькими балкончиками и плоскими кровлями; большого труда стоило горцам, не знакомым с пилой, вытесать эти широкие, толстые доски; некото­рые выступы на балкончиках были покрыты довольно затейливой резьбой» [Плетнев, 1864, №24].

Глава 2. Дом

109

Немногим более тридцати лет назад была опубликована статья Г. Я. Мов-чана «Социологическая характеристика старого аварского жилища». В ней ав­тор на основании анализа эволюции архитектуры одной из частей Нагорного Дагестана попытался реконструировать направление и ход социально-истори­ческих процессов в крае. «То, что мне посчастливилось увидеть в Дагеста­не, — писал исследователь, — поистине способно потрясти воображение лю­бого человека, способного к восприятию величия. Древнее домостроение — огромные аулы, представляющие собою едва ли не единые строения,— это сложные структуры, плод изощренного пространственного мышления... Весь дальнейший путь сельского жилого домостроительства... есть путь ко всеоб­щему распространению индивидуального домика» [Мовчан, 1972, с. 149].

К типичным особенностям старинных жилых построек Аварии исследова­телем отнесено следующее.

Во-первых, большие, если не сказать огромные — более 100 кв. м, однока­мерные жилища, характерные для периода до середины XIX в. Это дало Г. Я. Мовчану основание принципиально не согласиться с мнением историков и этнографов о господстве в Дагестане малой семьи уже с V в. и утверждать длительное сохранение больших семей.

Во-вторых, фаланстерная связанность жилищ, при которой жилые строе­ния примыкали одно к другому, разделяясь одной стеной, общей для смежных домов и имевшей отверстие для сообщения их обитателей. В результате «зда­ние» представляло собой непрерывную цепочку смыкавшихся помещений, ко­торые, располагаясь по горизонтам рельефа, занимали целый квартал, а то и больше — «в горах Дагестана есть фаланстеры и нет домов». Обитателями та­ких «длинных» сооружений являлись, как полагал исследователь, представи­тели одного тухума, возводившие их в процессе сселения в один крупный аул из прежних однотухумных поселений. Г. Я. Мовчан утверждал, что индивиду­ального возведения помещений одной семьей не могло быть, равно как не бы­ло и собственности семьи на жилище. О былой хозяйственной общности туху-мов, по его мнению, свидетельствовала типичная в прошлом и частично со­хранявшаяся на поздних этапах истории практика вынесения хозяйственных построек— амбаров, сеновалов, помещений для скота— за пределы жилой застройки, а также реликты коллективного владения ими. В последующем на­блюдался процесс дробления тухумного жилища и обособления жилищ семьи, что фиксируют датируемые второй половиной XV в. примеры возведения так называемых замковых комплексов. Они объединяли жилые камеры больших семей ближайших родственников и принадлежавшие им помещения животно­водческих служб, а ключевым звеном комплексов являлись невысокие башни, через которые и бывал устроен единственный вход во все помещения. Мовчан отрицал принадлежность таких комплексов феодальной знати, так как их внутреннее обустройство отличалось простотой, а планировочное решение не имело ничего общего с известными образцами дворцов правителей феодаль­ных владений. Военизированный облик комплексов, формируемый башнями, по его мнению, якобы свидетельствовал о сложности процесса обособления семей в общине. Однако процесс этот не был длительным и уже где-то через два столетия наблюдалось очередное изменение строительных традиций — обособившиеся жилища со службами утрачивали башни, вход в них становил­ся незащищенным.

110

Обособление жилища без признаков военной защиты свидетельствует... об узаконении самого обособления, о том, что сельский джамаат больше не чинил ему, очевидно, препятствий. Одновременно с этим новым в этих домах является и выделение одной самостоятельной семьи.

[Мовчан, 1972, с. 120—-144]

Статью Г. Я. Мовчана отличала полемичность. У некоторых этнографов вызвал неприятие тезис о былом широком распространении в горах Дагестана большой семьи. М. А. Агларов утверждает, что описанные архитектором заль­ные жилища Аварии выполняли общественные функции, были своего рода фамильными гнездами, где проводились свадьбы и иные общественные и «фамильно-родовые» празднества и ритуалы. Однако ведущей формой семьи в горах на протяжении столетий являлась малая семья, и это было обусловлено спецификой аграрных отношений, сформировавшихся на базе интенсивного террасного земледелия [Агларов, 1988, с. 106—1071- Другие исследователи бо­лее терпимы к выдвинутому Г. Я. Мовчаном тезису, связывая его с длительно сохранявшимися большими и неразделенными семьями [Агаширинова, 1978, с. 121 и след.; Гаджиева, 1985, с. 55]. Архитектор С. О. Хан-Магомедов согла­шается с основными выводами Мовчана, отмечая, что его собственные иссле­дования жилища населения Южного Дагестана подтверждают длительное со­хранение больших неразделенных семей. Более осторожен он в оценке места и значения фапанстероп; «в обследованных мной 129 дагестанских аулах не бы­ли обнаружены „фаланстеры", хотя что-то похожее на их фрагменты вроде бы и попадалось» [Хан-Магомедов. 1998, с. 37—39; 1999, с. 21J. «Что-то похо­жее» на фаланстеры отмечено этнографами в Западном Дагестане — в Ботлихе и в соседних с ним селениях, где между близстоящими домами родственников и соседей имелись внутренние ходы, а смежная стена делалась турлучной [Алимова, Магомедов, 1993, с. 70]. К этому добавлю, что в сводной работе В. П. Кобычева о жилище пародов Кавказа упомянутые выводы Г. Я. Мовчана приняты полностью [Кобычев, 1995, с. 187—196].

Я не возьмусь обсуждать выдвинутые Г. Я. Мовчаном положения относи­тельно эволюции горского жилища и социальных образований в Дагестане. Необходимо только оговорить, что разные регионы Дагестана, а именно Юж­ный и Нагорный, имели существенные различия «социологических характери­стик» уже в плане сохранения большой семьи; в первом она сохранялась до XX в., во втором ее наличие на протяжении XIX в. уже практически не фикси­ровалось. Впрочем, ситуация могла изменяться относительно динамично. По­сле присоединения к России зримым стало активное имущественное расслое­ние общинников, что нашло отражение в строительстве, а ранее сдерживалось джамаатом и было зафиксировано сохранявшимися до сравнительно недавнего времени памятниками местной архитектуры. Среди причин длительного со­хранения древних форм жилища, по мнению Мовчана, и в этом с ним трудно не согласиться, важную роль играла «монументальная, трудно поддающаяся преобразованиям структура аула», напрямую связанная с функционированием джамаата.

Вневший вид такого селения создает впечатление удивительно монолитно­го, нерасторжимого человеческого коллектива... Каждая семья и каждый житель здесь находится не только под защитой, но и под неусыпным контролем коллек­тива. Пи один шаг не может остаться неизвестным. С любой крыши селения от-

Глава 2. Дом

111

крывается обзор не только всей долины, но и любого движения каждого из обитателей.

[Мовчан, 1972, с. 131, 1481

Доминирование общинного на­чала являлось характерной чертой жизни населения горного Дагеста­на, и оно же сформировало типич­ные особенности местного жилища.

Подчинение установленному по­рядку селостроительства, где отдель­ное являлось частью целого, дикто­вало требования к внешнему облику зданий. Насколько монолит аула был вписан в лаконичную и часто суро­вую горную природу, настолько же постройки внешне соответствовали заданной выразительности. По при­чине тесноты застройки первый, хо­зяйственный, этаж дома обычно не имел лицевого фасада (его скрывал

второй этаж дома, расположенного ниже), а равно и боковых фасадов. Лице­вой же фасад второго этажа в условиях ступенчатой застройки мало откуда бывал виден, поэтому и его декоративное оформление отличалось простотой. К последнему относились горизонтальные узорчатые полосы под карнизом, подоконные пояски и др., но и они большей частью не выделялись рельефно­стью, ибо мастера опасались нарушить целостность основной геометрической формы здания [Бакланов, 1935, с. 21; Хан-Магомедов, 1998, с. 39].

Фасад старого аварского жилища не имел активного центра, был лишен фланкирующих, завершающих форм и поэтажных членений. Все это создавало впечатление нейтральности и текучести, способности к росту и продолжению системы по горизонтали и вертикали, т. е. подчеркивало статус здания как фрагмента крупного единства [Мовчан, 19746, с. 27—28]. Резные камни с рель­ефами часто располагались так высоко, что едва бывали видны снизу и вряд ли в полном смысле могли служить украшениями. Впрочем, некоторая тенденция к упорядочению размещения камней с петроглифами все же просматривается. В отдельно стоящих зданиях они монтировались в углах постройки, а также у входа и окон, что, очевидно, говорит о приписывании им магических апотро-пейных свойств [Гольдштейн, 1977, с. 24] ~ . Все это вместе предопределяло «величайшую сдержанность и скупость» наружного облика жилища.

Если обычно не удается выявить действий, в том числе обрядовых, опре-

делявших место под будущее жилище " (чему были упомянутые выше причи

* Подобные камни чрезвычайно почитались горцами; при разрушении или перестройке старых зданий они переносились в кладку стен вновь сооружаемых построек.

112

ны), то имеющиеся сведения о подготовительном этапе и самом строительстве выстраиваются в следующую картину.

Началу строительства предшествовала заготовка надлежащих материалов. Лес, там, где он имелся, заготавливали осенью, чтобы использовать его в апре­ле-мае. Жители Западного Д^{агестана} речной камень нередко предпочитали скальному, хотя обрабатывать последний было легче, нежели собирать и достав­лять в аул речной. В Лакии прежде употребляли необработанный камень, а со второй половины XIX столетия — тесаный, по крайней мере для облицовки здания. К месту строительства его доставляли женщины, помимо хозяек род­ственницы и соседки. «Чем ишаки, так женщина лучше таскает, а ишаки дру­гой работой заняты». Так говорили о себе лачки, и их слова конкретизируют прерогативу женщин в свивании семейного гнезда. (В предгорных и южных районах Дагестана, где для строительства использовался саман, штукатурив­шийся и затем белившийся, производство данных операций также составляло удел женщин).

Начало строительных работ должно было приходиться на счастливый день. Таковым у ботлихцев считались понедельник и воскресенье, в эти же дни сле­довало заготавливать лес и камень. У хваршин счастливым днем считалась суббота; накануне, в пятницу, устраивалась садака — женщины перед мечетью раздавали ломти хлеба, а на месте будущего дома, в четырех его углах, разжи­гали костры, в которые бросали кусочки нутряного бараньего и козьего жира.

На закладку фундамента дома (если он был необходим и возможен по ус­ловиям грунта) нередко приглашали муллу. В Лакии накануне этого события пекли пресные лепешки кЬола ччат! и ими во время работ угощали на улице всех прохожих и соседей. Муллу и нанятого мастера-строителя ждало особое угощение. Часть лепешек, соль и талисманы (последние имели треугольную форму, изготавливались из шелковой материи в количестве 3—4 штук, на од­ном из них писалась молитва) мулла, предварительно завернув их в тряпицу, закладывал в фундамент, произнося пожелания долгой жизни и благополучия хозяевам дома. В основание постройки было принято закладывать также ку­сочки железа, золотые и серебряные монеты [Алимова, Магомедов, 1993, с. 74—75; Булатова, 1971, с. 105; Гаджиева, Османов, Пашаева, 1967, с. 148; Му-саева, 1995, с. 43; Панек, 1996, с. 14].

В крупных селениях, в районах с оживленной, по местным условиям, эко­номической жизнью для строительства приглашали мастеров. В отдаленных горных уголках работы производили будущие хозяева дома, их родственники и соседи. Но положить в кладку первый камень во всех случаях доверяли «удачливому и благополучному» старику. Магия начала играла немаловажное значение.

Уже не магическое, а скорее общественное значение имело участие боль­шого количества людей в строительстве индивидуального жилища. Данное яв­ление связывают с пережитками родовых отношений, с соседской взаимопо­мощью, что имеет полное основание, но этим не исчерпывается, о чем нужно сказать особо.

В качестве иллюстрации приведу дневниковые записи исследователей (со­трудников МАЭ А. Г. Данилина, Л. Э. Каруновской, К. Г. Данилиной), в сере­дине 1920-х гг. посетивших удаленный район Дагестана, населенный цезами (дидойцами).

Глава 2. Дом

113

[Очерк (А), л. 11 об.—12, 88—90 об.]

В данном описании выделяется несколько моментов. Прежде всего это оценка строительства жилища как дела всего аула, всех его обитателей, в чем нет преувеличения, ибо селения цезов весьма невелики по размерам. В других районах, где населенные пункты насчитывали многие сотни и тысячи жителей, участие в работах родственников и соседей ограничивалось необходимыми ра­зумными пределами. Но всегда строительство дома было общественно значи­мым событием. Пришедшие помогали в трудовых операциях, они же приноси­ли продукты для коллективных трапез.

Особой торжественностью и весельем сопровождалось покрытие крыши, засыпка ее землей:

В аулах Гидатля при насыпке крыши собирается все население аула (а в

этом аварском районе селения были далеко не маленькие.— Ю. К.), которое таскает землю для крыши и помогает ее укатывать. При этом все участники приносят с собой различные продукты (масло, сыр, муку). Выделяются 3— 4 женщины для приготовления угощения. Часть продуктов дает хозяин дома. Как только крыша закончена, устраивается угощение и общие танцы в связи с окончанием постройки дома. Танцуют больше всего «карш» — общий танец мужчин и женщин. R дореволюционное время, если бедный горец не мог сде­лать угощение и устроить танцы, то бегаул, местное должностное лицо, со­бирал у себя мастеров и делал им угощение.

[Козлова (AJ, л. 43]

Информация красноречива, а положение вещей типично для всего Даге­стана (см.: [Булатова, 1971 с. 107; Гаджиева, Османов, Пашасва, 1967, с. 149; Мусаева, 1995, с. 45; Панск, 1996, с. 15J).

114

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Особая торжественность завершающего этапа возведения жилища имела очевидную символическую обусловленность. Новый дом нарушал структуру ранее сложившейся аульной целостности, внося в нее ранее не известные от­метки. Локус вновь сформированного жилища требовал включения себя в осво­енное коллективом пространство в строгом соответствии с выработанными правилами его освоения [Байбурин, 1983, с. 71]. Ситуация во многом напоми­нает акт рождения человека с его последующей социализацией. Однако обря­довая составляющая строительных работ соотносит их скорее с календарными обрядами и свадьбой. По крайней мере, участие ряженых, зафиксированное в дидойских материалах, сближает рассматриваемое торжество с местным празд­ником середины зимы (фактически же встречи весны и наступления Нового года), который маркировал критический, переломный момент в жизни общин­ного коллектива, и свадьбой. В обоих случаях традиционно фигурировали те же ряженые, а в последней — и обрядовое деревце (в приведенном описании аналогом ему служат ветви, украшенные яйцами) (см.: [Карпов, 1989а]). В обеих ситуациях, а равно при строительстве жилища для новой семейной пары корректировался устоявшийся порядок бытия общинного сообщества, что вы­зывало потребность активно участвовать в действиях всего коллектива. Устраи­вавшиеся тогда же коллективные трапезы были сродни общественным жерт­воприношениям. Через них, так же как через совместные танцы мужчин и женщин, восстанавливалась нарушенная целостность и подтверждалась жиз­неутверждающая тональность ее бытия. И уже на явственно осознаваемой всеми поверхности лежали родовая и соседская взаимопомощь, забота о новой

Глава 2. Дом

115

семье "', потенциально увеличивав­шей силу общинного коллектива. На­конец, через участие общинников в строительстве подтверждались пра­ва коллектива на крышу частного строения как объект общественного пространства (вспомним, что пло­ские крыши рядом стоящих домов часто служили общественными про­ходами, на крышах же сельчане ко­ротали свободное время, проводили общественные мероприятия) ~⁶. Но именно то, что крыша должна была быть включена в освоенное коллек­тивом пространство, стать его сис­темным звеном, а также закрыть об­разовавшуюся чуть раньше в этой системе брешь, придавало ее соору­жению особо важное для аульного сообщества значение.

Вместе с тем само жилище не становилось полностью открытым для общинного коллектива и доступным для каждого из его членов помеще­нием. Этикет и адат как установленный сообществом строй взаимоотношений людей регламентировали порядок доступа в дом и пребывания в нем сторон­них лиц" . Дом мог иметь общую стену с соседней постройкой, дверь, веду­щую в жилище родственников и соседей, но при этом он не переставал быть организованным локусом отдельной семьи, особой клеткой системной целост­ности в пространстве. Закрытость жилища обеспечивали крайне небольших размеров входная дверь, скорее даже лаз (например, в домах цезов она по вы­соте не превышала одного метра, а по ширине достигала 40—60 см) и высокий порог [Алимова, Магомедов, J 993, с. 72; Данилина (А), л. 10]. Это единствен­ное место непосредственного контакта локуса семьи с внешним миром (в том числе с пространством общины) особо маркировалось и оберегалось.

Укрепляя дверную раму, дидои непременно кладут под нижнюю балку, слу­жащую порогом, серебряную монету. Хозяин дома произносит общераспростра­ненную у мусульман молитву — «Ля— иль— лы— иль— Алла», призываю­щую благословенье божье на вновь возведенное жилище.

[Данилина (А), л. 34—35]

"" Ср. из материалов о даргинцах: «Молодые у нас обыкновенно женятся осенью, но дом для новобрачных строится еще весною. При обмазке его глиною устривают той и при­глашают как молодых людей, так и девиц... Парни приготовляют глину, а девицы мажут» [Амиров, 1873, с. 25J.

«Крыши домов — прочные широкие площадки — служат всегда местом сборищ на­селения- Праздники справляются на крышах» [Данилина (А), л. 37].

²⁷ «На того, кто силой зайдет в дом или на хутор, принадлежащие другому», говорилось в «Соглашении» жителей селения Обода, налагался штраф коровой стоимостью в пять овец [Айтбсров, 1978, с. ИЗ].

116 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Глава 2. Дом

117

Снаружи над дверью в некоторых старинных домах (лакцев. — Ю. К.) со­хранились надписи на арабском языке, вроде следующей: «О дом, да не войдет в тебя печаль, и да не играет судьба с жильцом твоим, как ты уютен для каждого гостя, когда чужеземец нуждается в отдыхе».

В агульских селениях вокруг окон и дверного проема старых построек кра­сят известью кераж ('обводка', ее белый цвет контрастирует с серым цветом каменной кладки), говорят, что белый цвет отводит дурной глаз [ПМА, 2005, л. 69 об.]. Вспомним, что и камни с петроглифами в кладке фасадной стены здания обычно помещались возле двери. В даргинских районах характерным элементом декора фасада здания были высеченные из камня два кольца, со­единенные как звенья цепи. Полагают, что они олицетворяли «замок дома, ключа к которому никто не сможет подобрать» [Гаджиева, Османов, Пашаева, 1967, с. 156] ~⁸.

В свою очередь, и имевшиеся в домах окна нельзя назвать «окнами в мир». По свидетельству современника Кавказской войны, их часто вообще не было, «одно общее отверстие в потолке служит проходом свету и выходу дыма. Ле­том, впрочем, они вынимают из стен камни и тем образуют род маленьких окон, откуда выглядывают любопытные женщины и дети» [Мочульский (А), л. 95 об.—96]. Полустолетием позднее Е. Марков, описывая жилище дидойцев (цезов), замечал: «Окон тоже нет — только чернеют пустые узкие дырья, сквозь которые можно просунуть только дуло ружья из этих блиндированных казема­тов» [Марков, 1904, с. 439].

Впрочем, резоннее говорить не о закрытости, а об автономности семейного локуса. Она подразумевала наличие в каждом жилище собственных духов-покровителей, доброго расположения которых надлежало добиться, а в после­дующем не без усилий сохранить. Автономность жилища усматривается и в том, что его внутреннее убранство не соответствовало аскетизму внешнего об­лика жилища и самого горского аула.