Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

А. Неверовский писал:

...Можно сказать без преувеличения, что ни одно владетельное лицо в Даге­стане не достигало той степени могущества, как Омар-хан (Умма-хан. — Ю. К.) Аварский. И если казикумыки (лакцы. — Ю. К.) гордятся своим Сурхай-ханом, то аварцы, всегда самое сильное племя в горах, еще более имеют права вспоми­нать с гордостью об Омар-хане, бывшем действительно грозою всего Закавказья.

И туг же ои раскрывал факторы роста его политического веса.

Владения Омар-хана превосходили немногим нынешние аварские владения. Но, дополняя недостаток материальных средств дерзкою предприимчивостью и необыкновенною неустрашимостью, он обратил на себя внимание всех лезгинов. Первоначально горцы принимали охотно участие в его набегах в надежде на верный успех, а потом, когда Омар, приобретя сильное влияние и вес в горах, подчинил себе некоторым образом многие вольные общества, свободные даге­станцы являлись к нему по первому призыву, как бы признавая его власть над собою.

[Неверовский, 1848, с. 34,35]

Под «дерзкой предприимчивостью и необыкновенной неустрашимостью» автор с очевидностью подразумевал военные акции на соседние территории. Они были вполне естественны при устоявшемся порядке отношений с соседя­ми ⁵⁶, а также для упрочения позиций лидера. Обеспечивая «верный успех» предприятия, вожак утверждал собственные общественные и политические прерогативы. В итоге Умма-хан распространил свое влияние на все общества Аварии, одни из которых платили ему подати, другие, по его требованию, вы­ставляли отряды бойцов. Выступал он и в роли третейского судьи в спорах обществ и при этом ссылался на договоры и присягу, а не на мощь собствен-

И. А. Гильденштедт упоминал, что отец Умма-хана Магомед, по другим источни­кам — Мерсель, в 1774 г. «стоял в округе Чар на кахетинской границе по причине набегов» [Гильденштедт, 2002, с. 244].

Глава 4. Соседи

337

Правда, в судьбе Умма-хана главное было предопределено. Вступив на престол по праву наследования власти от отца, он мог оказаться слабым или могущественным, в зависимости отличных качеств и предпринятых действий, но именно правителем. Он же распорядился своей судьбой так, что соседние правители желали ему смерти до достижения 40-летнего возраста [Ахлаков, 1968, с. 85] ⁵ . Судьбы некоторых других фигурантов большой истории являют более авантюрные примеры. К таковым принадлежит Сурхай-хан I, упоми­навшийся ранее.

Сурхай-хана I, или Чолак-Сурхая, нельзя в полной мере отнести к лицам, случайно занявшим место на политическом олимпе, хотя его карьера специ­фична.

Дело в том, что он оказался во главе политической структуры, которая не вполне обычна, но типична для Дагестана. Это была Лакия, или Кази-Кумух с центром в одноименном селении/городе, которая до второй четверти XVII в. управлялась представителями феодальной династии, носившей титул шамха­лов. По разным причинам, о которых говорилось особо, к 1640 г. форма прав­ления там изменилась — от услуг шамхалов народ отказался и их место заняли выборные хахлавчи (халклаучы)— 'главы народа'. Первые хахлавчи— пред­водители реформированного государства, не были безвестными фигурами; они принадлежали к побочной ветви шамхалов, но главное — они были уважаемы народом. Такая форма правления опиралась на традицию избрания «вождя» — предводителя походов и набегов. Во время последних он был «царь и бог», все ему беспрекословно подчинялись. Однако в мирное время хахлавчи не имел особой власти и мог быть смещен, если не устраивал электорат. В обязанности хахлавчи входили сбор ополчения и предводительствование им, вершение су­да в присутствии кадия и старейшин, забота о поддержании общественного спокойствия и другое, менее значительное. Власть была ограниченной и не предусматривала единоличных решений без одобрения кадия и старейшин. Общины управлялись самостоятельно, и в полномочиях их старшин было по­сылать бойцов в общее ополчение либо отказывать в этом. Вследствие озна-

' Данная числовая символика примечательна. Сорок выступает в культуре как пере­ходный цикл и одновремнно завершенный временной период, ср.: 40-дневные обряды, свя­занные с рождением и смертью человека, 40-дневный пост; а равно как выражение пред­ставлений о социальной целостности: ср.: «Али-баба и сорок разбойников».

338

ченного, позиции хахлавчи зависели от личных качеств, и потому «чаще всего храбрые халклаучи пользовались несравненно большим уважением, чем дру­гие».

Сурхай получил власть в не вполне обычной ситуации. Она, но праву старшинства, предназначалась другим, однако досталась «от народа» ему. В то время Сурхаю исполнилось 20 лет, хотя на вид можно было дать на 5 лет больше. Он был широк в плечах, высокого роста и плотного сложения, с му­жественным открытым лицом и серьезным орлиным взором. Присовокупив к портрету сведения о хорошем воспитании и славе одного из лучших наездни­ков Лакии, можно с уверенностью говорить о неслучайном выборе народа.

У Сурхая оказались недруги из числа несостоявшихся хахлавчи. С ними произошла кровавая стычка, из которой, заявив о себе как о настоящем герое, он вышел победителем, но без одной из кистей рук. С тех пор Сурхай получил кличку Чолак, т. е. «безрукий».

Автор историко-этнографического очерка о лакцах писал:

Еще будучи шестнадцатилетним мальчиком, Чолак-Сурхай мечтал о набегах на богатые закавказские страны. (Это было так естественно, с учетом традиций горцев и политической обстановки в регионе того времени. — /О. К.). И вот. сделавшись вождем лаков, он решил во что бы то ни стало осуществить свою за­ветную мечту. (Но походов требовала от него и полученная власть, ибо хахлавчи в первую очередь и являлись «предводителями». — Ю. К.). Спустя два года по избрании, Чолак-Сурхай совершил набег на богатую Грузию. (Столько времени потребовалось на подготовку боевых сил и обретение минимального опыта управ­ления ими.— /О. К.). И затем еще несколько лет подряд Сурхай ежегодно со­вершал удачные набеги; но потом, обеспечив свою дружину награбленными бо­гатствами, он уже сам не принимал в набегах никакого участия, предоставив их делать другим. (Утвердив себя в статусе «вожака», он мог задуматься о полномо­чиях «властителя». — Ю. К.). Имея удачу во всем, Сурхай упрочил за собою славу храбрейшего из лаков, а потому неудивительно, что народ готов был выступить поголовно по первому его призыву. Привязав к себе весь народ, Чолак-Сурхай ловко воспользовался его преданностью для завоеваний соседних земель.

[Габиев, 1906, с. 23—241

Большая часть Дагестана в конце XVII в. считалась под протекторатом Персии, но, будучи разделенной на многие полусамостоятельиые владения, находилась в состоянии внутренних смут— «всюду царили меч и огонь». Появился проповедник Дауд-бск, взывавший к установлению духовной вла­сти, в роде позднейшего мюридизма, и свержению власти персов. Его поддер­жали некоторые из правителей местных феодальных владений, поддержал и Чолак-Сурхай, выказавший, пожалуй, наибольшую верность заявленным це­лям. Возглавляемое им войско овладело Шемахой (столицей Ширвана), и это «сильно возвысило» его во всем Дагестане.

Все горные общества стали искать его дружбы и покровительства, шемахин-цы предложили ему титул ширванского хана. С этих-то пор Чолак-Сурхай стал именоваться ханом ширванским и кази-кумухским и таким образом пользо­вался самостоятельностью. Теперь уже ни народ, ни старшины не вмешива­лись в дела управления страны, только духовенство, и то лишь номинально, со­хранило некоторую власть. Но умный Чолак-Сурхай сумел и духовенство отда­лить от управления.

[Габиев, 1906, с. 27—28]

Глава 4. Соседи

339

Он с своими подданными непрестанно везде, а особливо в Грузии, воровство учинял, оттуда людей и скотину отгонял и увозил, чем богатство приобрел, ко­торое немало умножилось при ребелии через грабежи и разорение Шамахи, ар-девилы, всей Ширвани, Карабахи и протчих мест. Можно его богатство и из сего разеудить, что он в 1725 году зимою войско собрал в 6000 человек, с которым ходил он в Мушкур... Сие войско Зурхай содержал до 4 месяцев и давал каждо­му человеку на день по абасе, или по 25 копеек, кроме других подарков, которые знатные люди онаго войска получали... Понеже оные главные воры, стал он своими подданными, как стали числить, чего не бывало, только оных по себе от­решить не хочет; оные также за него, как за главного вора, крепко держутся.

[Гербер, 1958, с. 103]

Так или иначе, цель была достигнута, власть получена, и главную роль в этом сыграли военные победы (впрочем, чередовавшиеся с поражениями, но это уже не меняло сути дела).

Далее следовали поиск покровительства Турции в видах удержания власти, разрыв с Дауд-беком, смерть последнего, утверждение Кази-Кумуха в роли главной политической силы Дагестана того времени, конфликт с Надир-ша­хом. Последний решил ограничить власть Сурхай-хана и, не добившись этого средствами дипломатии, пошел войной. Чолак-Сурхаю постоянно не везло в сражениях с Надир-шахом, и он даже оказался с семьей в плену. По одной из версий, Сурхая вызволил из плена сын Муртузали-бек, в отличие от отца успеш­но сразившийся с персами, по другой версии, свободу у жены шаха выпросила жена Сурхай-хана. К слову заметить, испытывая изрядные «беспокойства» от правителя Кази-Кумуха, Надир-шах не зверствовал в подчинявшейся его вла­сти Лакии после очередного удаления (бегства) на соседние территории до­бивавшегося полновластия Сурхая.

К моменту освобождения из плена Чолак-Сурхай-хана Кази-Кумухом управ­лял другой его сын — Магомед-хан. Отец, отягощенный перипетиями судьбы, удалился на покой, посвятив остаток дней служению Богу; он покровительст­вовал развитию богословских наук и на свой счет устраивал мечети. Скончал­ся Сурхай-хан в 1748 г., окруженный любовью народа [Габиев, 1906, с. 17— 33; Комаров, 1869, с. 5—13].

У Чолак-Сурхай-хана был внук Сурхай-хан-Кун-Буттай (Сурхай II), унасле­довавший власть от Магомед-хана, и судьба его тоже любопытна в аспекте рассматриваемой темы. Его правление, длившееся с 1789 до 1820-х гг., было преисполнено честолюбивых замыслов и нацелено на расширение подвласт­ных территорий. Попытки их реализации были отмечены сражениями с сосе­дями, многими и разнообразными политическими интригами, вплоть до убий­ства собственного сына, бегством в Персию и борьбой с утверждавшейся в ре­гионе Россией. «Словом, деятельный и энергичный Сурхай-хан никак не мог жить мирно и спокойно, довольствуясь своим ханством» [Габиев, 1906, с. 48].

Будучи главным виновником беспорядков в Дагестане и несколько раз из­менив данному слову, Сурхай-хан II вызвал гнев генерала А. П. Ермолова, ко­торый направил в 1819 г. военную экспедицию в Кази-Кумух. Потерпев воен­ное поражение у селения Хосрек, Сурхай бежал в свою столицу, но оказался

340

Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

перед закрытыми воротами. Несмотря на угрозы, из его просьб населением Ка-зи-Кумуха была выполнена только одна — ему выдали наложниц и дворцовых служанок и в сопровождении эскорта для обеспечения безопасности отправи­ли его в изгнание. Народ отвернулся от своего правителя [Ван-Гален, 2002, с. 448]. Сурхай перебрался в аварское селение Согратль, что в обществе Анда-лал, у жителей которого он раньше находил поддержку. Не теряя надежды на восстановление авторитета и власти, он стал призывать добровольцев к набегу на Кахетию. Но тщетно; на призыв откликнулись немногие, и то лишь в пер­вый момент. Восприняв это как поворотный момент в судьбе, Сурхай обратил взор к мудрости арабской философии и богословию. На последовавшее через некоторое время приглашение нового правителя Кази-Кумуха Аслан-хана вер­нуться на родину не согласился. Так, в видимом и, возможно, искреннем бла­гочестии, он и скончался в Согратле в 1827 г.

Историю Сурхая II С. Габисв резюмировал следующим образом:

Хотя частые измены и бросают тень на его личность, однако внуки сохра­няют память о нем как о любящем свой народ правителе, не дорожившем ради славы народа даже верностью данному слову и собственною совестью. Мно­го лет прошло с тех пор, но Сурхай-хана-Кун-Буттая, как и Чолак-Сурхая, еще долго будут помнить сыны Лакии. Сурхай-хан II умер в преклонных летах — 83 лет от роду, за что получил прозвище Кун-Бутта, т. е. «дедушки народа».

[Габиев, 1906, с. 58]

Примечателен взгляд на героя, точнее— активного и честолюбивого пра­вителя, как радетеля интересов народа— «отца/дедушки» оного, которому про­щаются многие недостатки.

* * *

Анализируя отношения горцев с дальними соседями, правомерно выделить несколько моментов.

Эту очевидную логику па примере лезгинского общества Алти-пара показал И. Г. Гер-бер, написав: «Питаются скотиною и имеют между горами в долинах малое число пашен, и для того имеется у них нужда в хлебе, которой оные меняют скотиною в Кубе. И хотя оные все воры и грабежники, однако ж в Кубе нападения и воровства никакого не чинят, чтоб чрез то волю не потерять, пшена и пшеницу тауч) доставать и менять; токмо свой воровской промысел употребляют далее в горах и к Грузии» [Гербер, 1958, с. 77].

Глава 4. Соседи

341

ритории. Своей энергией, выражавшейся в бравурных песнях, а также идеоло­гией джигитства они вовлекали в них своих собратьев — ближних соседей ка­хетинцев и др., нередко вопреки очевидным резонам первых. О сбалансиро­ванности интересов и сил в данном случае говорить не приходится. Отноше­ния между «дальними» соседями не представляли собой чаши весов, это была более сложная конструкция-система.

В большой степени походы-набеги горцев были обусловлены героикой их идеологии, практически единой в разных социумах, переживавших схожие общественные процессы. Они, конечно же, рождались и характерным взгля­дом с гор на «других», резко отличных от обитателей верхней пространствен­ной зоны и в силу этого лишенных свойств, которые позволяли бы горцам вес­ти диалог с ними как с равными, т. е. «уравновешенно». Чего было больше в отношениях с дальними соседями — общего социально-исторического или спе­цифического горского— сказать, по большому счету, трудно. Можно предпо­ложить, что идеология эпохи военной демократии и последняя как таковая за­консервировались в горных местностях, и обитателям последних трудно было выбраться из нее. Ведь еще Страбон писал, что «на Иберийской равнине (т. е. в Восточной Грузии. — Ю. К.) обитает население, более склонное к земледе­лию и миру... горную страну, напротив, занимают простолюдины и вои­ны, живущие по обычаям скифов и сарматов... однако они занимаются также и земледелием» [Страбон, 1964, с. 474]. Означает ли это, что за полторы тыся­чи лет воинственность горцев (а это тушины, пшавы и хевсуры — в изрядной доле огрузиненные вайнахи и дагестанцы, а в эпоху поздней античности еще «чистокровные» северокавказцы, включенные в орбиту Грузинского государ­ства) не претерпела кардинальных изменений? Консерватизм культуры (в ши­роком понимании таковой) населения глухих провинций известен. Однако ре­зонно уделить должное внимание и своеобразному видению горцами мира, пусть не решающему, но определявшему очень многое в их собственной жиз­ни и рефлекторно влиявшему на отношения с соседями.

В истории народов, обитавших в зоне Большого Кавказа, были моменты и целые периоды, когда они пытались выйти из рамок общинного бытия (а идеологии «военной демократии»— ?) и выстраивать свои внутренние связи по-другому. Но результаты оказывались временными, и все возвращалось на свои места. Отношения с «дальними» соседями, которые напрямую не влияли на внутреннюю жизнь горцев, но существование которых подпитывало перма­нентно происходившие социальные и политические процессы в местной среде, удерживали сложившийся status quo горского общества. Сильный «дальний» сосед сдерживал или переадресовывал энергию горцев в другое направление. Слабый «дальний» сосед принимал удар на себя. Грузинское государство в пе­риод своего расцвета могло навязывать собственную волю и «образ мыслей» соседям (история христианской миссионерской деятельности Грузии на Се­верном Кавказе, в Дагестане красноречиво говорит об этом), утратившая же мощь Грузия (чему были многие причины) предоставляла возможность для военной экспансии, лекианоба. О системе отношений здесь можно преимуще­ственно говорить в аспекте систематичности набегов.

Не имел большого значения в данном случае и религиозный фактор, хотя был на виду ' . Дагестанские ученые алимы ставили под сомнение правомоч-

■ Например, на страницах одной из рукописных книг имеется такая запись, сделанная знатным хунзахцем: «...Я вместе с султаном (аварским ханом. — Ю. К.) ходил в поход на

342 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

ность отнесения соседних земель к дар ал-харб'у (букв.: 'территории войны'), т. е. к немусульманским странам за пределами дар ал-ислам'а. ('территории ислама'), чье население находилось в состоянии войны с приверженцами ис­лама, либо к дар ас-сулх'а ('территории мирного договора* — собирательного обозначения областей, заключивших при завоевании договор — сулх с мусуль­манами) [Ислам, 1991, с. 56]. По данному поводу во второй половине XVIII в. известный кадий из Караты Мухаммад Титалав задал другим ал и мам следую­щий вопрос:

Можно ли отнести гаэиев (борцов за веру) нашего времени к истинным бор­цам за веру, когда мы знаем, что их целью является овладение трофеями (хавз, ганаим), а не возвышение слова Всевышнего Аллаха и распределение милосты­ней, следуя Его путем?

Постановка вопроса многозначительна и определенно указывает на его ак­туальность и неоднозначность восприятия дагестанским обществом, точнее — его интеллектуальной элитой (которая не была слишком уж малочисленной) сложившейся практики набегов. Не менее показателен и ответ заочного собе­седника алима Титалава Давуда-хаджи из даргинского селения Усиша.

Отнесите к тем, кто следует по пути Аллаха, если найдутся в наше время в наших краях настоящие газии. Мне думается, что газиев у нас нет ввиду сложно­сти представления вокруг нас неверных (куффар), с которыми мы находимся в состоянии войны. Трудность доказательства нашего состояния войны с Грузией очевидна и ясна, как «огонь, зажженный на вершине». Они не более как рааты кизилбашевцев {газилбаш) (т. е. подданные персов. — Ю. К.) или турок (ар-рум). Как бы то ни было, мы не имеем права ни на их кровь, ни на их имущество. Ту-шетинцы (туш) тоже их же непосредственные рааты, ибо они для их главы (ли-раисихим) плательщики джизьи и хараджа (подушной подати и поземельного налога.— Ю. К.). Другие (неверные, которые окружают нас) не перестают по­стоянно находиться под покровительством одного из упомянутых мусульман­ских государств. Лицо, находившееся под покровительством (вышеупомянутых мусульманских государств), если даже он раб, все равно, мы не обладаем правом (шариатским) на его кровь, имущество и в плен их брать у нас нет права.

[Омаров X., 1991, с. 66]

В ответе высказаны конкретные сомнения в религиозной обоснованности практики набегов в Грузию и Армению. Его автор хотя и делал ссылку на по­литическое подчинение христианских стран государствам ислама, по-своему явно оттенял желательность мирных контактов с соседями ^э .

Гуржистан на священную войну (джихад), во время которой были захвачены Гумуш-хан и Вахан. Мы отправились в этот (поход) в четверг шестого числа месяца рамадан 1199/1785 г., а возвратились в последний день шабана 1200/1786 г.» [Обзор рукописных собраний, 1991, с. 148].

Глава 4. Соседи

343

Цатаних. Худ. Г. Гагарин

На это же ориентировал опыт народа, выраженный в поговорке: «Добыча набега станет добычей набега» — за «плохое» придется расплачиваться. Одна­ко мудрость философов и житейский опыт не имели решающего «голоса».

Что значили набеги для дагестанской среды? Когда разоренные равнины (вопрос, кем и когда они были разорены, слишком обширен и выходит за рам­ки данной темы) не были в состоянии принять дополнительные рабочие руки (что ярко описано М. Коцебу на примере глуходар), в полной мере давал о се­бе знать закон сильного — взять максимально возможное у слабого. Пенять здесь можно было лишь на обстоятельства общего порядка.

Другой вопрос, как и насколько внутренние процессы в Дагестане обуслав­ливали порядок отношений горцев с дальними соседями. Нередко делаются ссылки на особенности общественного быта и строя «вольных» обществ, и им придается решающее значение в «большой» истории региона. Однако Вах-танг VI в 1731 г., перечисляя силы, которые военными набегами препятствова­ли нормальной жизни Грузинского государства, не упоминал горцев из «воль­ных» обществ как самостоятельную силу. В составленном им списке значатся шамхал Тарковский «со своими подданными», уцмий Кайтагский, владельцы Андреевский и Аксаевский с подвластными же, табасаранцы и обитатели се­верокавказских территорий — чеченцы. Неупоминание царем, скорее всего неплохо знавшим Страну гор, жителей «вольных» территорий кажется неслу­чайным ⁶¹. Хотя «вольные» общества составляли значительную общественно-

⁶¹ Можно, конечно, предположить, что для него, монарха, «вольные» общества не мог­ли существовать по определению. Однако чеченцев он упомянул без имени правителя; осо-

344

Глава 4. Соседи

345

дальше окрестностей и ближних соседей, среди которых они таковую получа­ли. Поверженные герои данного типа фактически сходили с политической аре­ны или оставались на ее периферии и не претендовали на истинную власть.

Па горе снег,

Над рекой туман,

Сила войска истощена,

Хан, военачальник, еще молод.

Эти слова из стихотворения Магомеда Мусаева из Кудутли, жившего в XVII в. [Магомедов Б., 1961, с. 9], органично соединяют образы природы и пер­сонажей истории. Качества молодого хана, а не просто военного предводителя, ассоциируются с определенными состояниями мира в целом. Опытные Умма-хан или Чолак-Сурхай вызывали другие ассоциации — статус правителя, рож­денный соответствующей общественной системой, обязывал ко многому.

В феодальных (государственных) структурах набеговая система работала на выстраивание и поддержание общественных связей по вертикали, упрочи­вая политический статус стоявших во главе них лиц. В «вольных» обществах вертикальные связи не зекреплялись; там доминирующими оставались связи по горизонтали — между тухумами (семейно-родствснными группами), общи­нами (джамаатами), а также между общинниками, членами мужских братств. Где находился водораздел истории одних и других социально-политических образований — не вполне понятно, но сложился он в средневековый период и в дальнейшем, при некоторых колебаниях в одну и в другую сторону (нельзя преуменьшать значения горизонтальных связей и в ханствах), в целом сохра­нялся. Набеговая система, т. е. отношения с дальними соседями по известной схеме, являлась механизмом сохранения устоявшегося положения вещей в ка­ждом типе субъектов истории края.

Как набеговая система соотносится с различными категориями войн, кото­рые упоминались выше и были ли набеги собственно войной? В этом случае, как мне представляется, вновь необходимо различать в той или иной мере оформившиеся государственные структуры и «вольные» общества.

В подобных структурах походы к соседям служили механизмом поддержа­ния и упрочения государственности, что, по мнению Б. Малиновского, должно оцениваться в качестве главного, а то и единственного признака войны как со­циального института. В этом варианте обычно фигурируют единое руководство и нередко профессиональные воины, хотя в большинстве случаев «солдатами» на время похода становилось едва ли не все дееспособное мужское население «государства» и его сателлитов. Хозяйственные основания для войн здесь встречаются редко, равно как стремление к завоеванию территорий, к покоре­нию «чужаков» и переселению на их земли. Получение дани с подчиненного населения, захват добычи близки примитивному товарообмену, а в самих во­енных акциях отчетливо усматриваются «спортивно-развлекательные побуж­дения». Последнее в еще большей степени приложимо к независимым общи­нам и их союзам, при том уточнении, что в них политический фактор, рабо­тающий на «государственность», был минимально задействован.

346 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Причины пресловутой воинственности горцев, которой они славились ве­ками, можно видеть в наличии сплоченных групп мужчин-родичей и однооб-щинников (вплоть до границ союзов общин), в жестком контроле общины за действиями ее членов в «родной» среде, направлявшем их энергию, часто агрес­сивную, в сторону чужаков, но также и в культурной концепции «верхних» по отношению к «нижним» ⁶². Всплески военной активности горцев, растягивав­шиеся на некоторые временные отрезки, правомерно соотносить с общей по­литической ситуацией в пограничных с Дагестаном областях, но также и с природно-климатической обстановкой в горах. Наконец, и порядок общест­венных отношений, царивших в горном крае, не мог не оказывать на нее дей­ственного влияния. Комплексное сочетание данных факторов, судя по всему, и определяло военную составляющую отношений горцев с дальними соседями.

Иной точки зрения придерживаются В. Н. Гамрекели и М. М. Блиев, от­дающие явное предпочтение лишь одному фактору— последнему из указан­ных. По их мнению, он заключался в том, что при избыточном народонаселе­нии горных местностей, невозможности его экономического самообеспечения в Дагестане в XVI—XVIII вв. наблюдались «оживление темпа социального структурного развития, рост политической силы и экспансия», разложение общины, дифференциация ее членов, «деклассирование» одних слоев и феода­лизация других, внутренние миграции, а также этнотерриториальная и поли­тическая консолидация. Совокупно это связывается со стадиальными характе­ристиками общественно-исторического развития и проводится аналогия с об­ществом скандинавских викингов [Гамрекели, 1972а, с. 36 и след.]. «Вольные» общества, якобы представлявшие собой «отсталые скотоводческие племена», характеризующиеся переходным состоянием, по их мнению, являлись основ­ной социальной базой экспансии горцев на равнину, причем последняя спо­собствовала процессу их феодализации [Блиев, 1983] .

С подобным выводом трудно согласиться, и доводы к тому частично при­водились выше. К ним резонно добавить следующее.

Нельзя отрицать свидетельства о процессах дифференциации горских об­ществ, в ряде которых институализированные группы «всадников» станови­лись привилегированной категорией населения [Шихсаидов, 1984, с. 225], а предводители набегов — беками. Так, в частности, произошло в Рутуле [Панек (Аа), л. 59], где беки оказались наделенными наследственными, хотя и ограни­ченными политическими правами [Лавров, 1962, с. 115—116]. Аналогичные явления фиксировались и в других областях горного Кавказа (ср. об одном из чеченских обществ: «Предводителей своих выбирают они из семейства, кото­рое в течение веков давало им всегда отличных военачальников и потому у них в большом почтении» [Стевен, 1824, с. 260]).

Действенность и актуальность этой концепции ясно осознавалась и другой стороной. Можно сказать, что концепция была двусторонней. Не случайно В. II, Гамрекели, описывая взаимоотношения Восточной Грузии с Северным Кавказом, в том числе с Дагестаном, представляет их как отношения «населения низины и высокогорья» [Гамрекели, 1972а, с. 25 и след.].

⁶³ Такая позиция далеко не косвенно перекликается со взглядом па кавказцев, который преобладал в дореволюционной публицистике и в официальных кругах. Ср.: «...Господ­ствующее между горцами безначалие, столь пагубное во всех других отношениях, достав­ляет им значительные выгоды в хищнической войне их тем, что человеку, одаренному от природы нужными для оной способностями, ничто не мешает сделаться известным и стать в ряду предводителей» [Н. Ш., 1883, с. 84].

Глава 4. Соседи

347

Однако, принимая во внимание подобные факты, не следует их абсолюти­зировать. Вспомним стремление общины к сдерживанию процессов экономи­ческого расслоения своей среды, для чего у нее имелись отработанные средст­ва и механизмы. В целях недопущения разложения устоявшейся потестарной системы отдельными джамаатами и объединениями таковых тоже предприни­мались надлежащие меры. В преданиях народов Дагестана часто встречается сюжет о борьбе населения тех или иных общин с талхъанами. Местный тер­мин произволен от тюркского слова тархан— 'предводитель', 'военачальник'. Чрезмерный рост посягательств талхъанов на собственность и права крестьян, в том числе их личное достоинство (акцентированное внимание к последнему, скорее всего, штамп построения фабулы нарративного источника), вынуждал последних использовать решительные меры к их устранению, в том числе фи­зическому [Предания, 1981, с. 148—149]. В свою очередь, и горцы других тер­риторий Кавказского края прибегали к аналогичным мерам в отношении лиц, чрезмерно прославившихся [Карпов, 1996, с. 132] (механизмы же достижения славы были известными). Поэтому естественной была превентивная мера — регулярная смена воинов в отрядах в целях недопущения их профессионализа­ции и выделения верхушки военного сословия, стоящей над рядовыми общин­никами [Магомедов Р., 1979, с. 25].

Да, слава в прихотях вольна. Как огненный язык, она По избранным главам летает, С одной сегодня исчезает И па другой уже видна.

(А. С. Пушкин. «Гений»)

Тем более она была уязвимой в «вольных» обществах Кавказа, где высо­кий уровень социальной мобильности, участие в военных акциях масс дееспо­собного населения сдерживали процессы классообразования, появления со­словий «угнетателей» и «угнетенных» (ср. о чеченцах: «...Чтобы еще резче вы­разить свое равенство... называю!' себя витязями или воинами, по-чеченски — конахи»). [Лаудаев, 1872, с. 23—24]. Даже в сложившихся феодальных струк­турах верхушка таковых не могла игнорировать «народ», когда речь заходила о жизненно важных проблемах— о войне, мире, союзе с соседями. По край­ней мере, так было в Аварском ханстве в начале XIX в., когда им управляли не слишком волевые и не очень удачливые в делах наследники Умма-хана [Розен. 1940, с. 246].

Набеги «вольных» «лезгин» преимущественно не выходили за границы «хищничества». В документе 1844 г. о гидатлинцах— жителях одного из наи­более значительных союзов общин, говорилось, что они «небольшими пар­тиями нередко отправляются в Грузию для грабежа, и имеют у себя пленных солдат и грузин» [Памятные записки (А), л. 28 об.]. Схожая информация пере­давалась о жителях не менее значительного общества Койсубу [Щербачев (А), л. 4 об.]. Захват невольников с целью их дальнейшей продажи, обмена на пле­ненных сородичей, на худой конец, для использования в собственном хозяйст­ве, наряду с угоном скота, являлся, по оценке офицеров русской армии, пожа­луй, главным побудительным мотивом горцев к набегам [Мочульский (А), ч. 1, л. 122—122 об.]. Таковым было положение дел в разгар Кавказской войны, но

348 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

вряд ли оно значительно отличалось от характера набегов, совершавшихся од-ним-двумя столетиями ранее. Тактика «нечаянного нападения малым числом» [Документы, 1968, с. 141] почти всегда обеспечивала «вольным» горцам же­лаемые результаты и была для них достаточной ⁴. Это «хунзахский владелец с Ажи Челебиевым сыном и с ними какинский султан с генжинским войском» собирали армию для нападения на Кахетию числом в 18 тыс. человек [Доку­менты, 1968, с. 140—141], но у них имелись особые цели, среди которых вы­делялась потребность упрочения личной власти.

Социальная среда «вольных» обществ не была застойной массой, она вы­двигала лиц с выдающимися качествами, наделяла их немалыми правами, но при необходимости без особых проблем и избавлялась от них. Функционально данная общественная модель была налажена, не требовала и практически не допускала структурных изменений. Из этого следует, что война не могла сти­мулироваться потребностями социальной динамики эволюционного плана. Но вместе с тем, отношения с внешним миром, дальними соседями, выстроенные по известной схеме, своей динамикой замкнутого цикла (набег— отражение ответной акции) компенсировали недостаточный динамизм внутренней жиз­недеятельности горских обществ. Отношения горцев — «верховых» обществ с «низовыми» имели для первых созидательный характер, ибо через них вы­страивалась система функционирования «верховых» обществ. Они обеспечи­вали ее логикой, проецировавшейся также на уровень селения/общины и на другие социальные структуры, которые тоже выстраивались через отношения «верхних» и «нижних». Совокупно это делало мир горцев цельным, устойчи­вым и жизнеспособным. Поэтому конфликт «верхних» и «нижних» фактиче­ски не имел оценочного акцента, к нему неприложим тот или иной знак. На необоснованность абсолютизации значения набегов в общественной практике горцев указывает и наличие в их фольклоре песен, осуждающих оные [Дал-гатУ., 1962, с, 144].

Набег как вариант «боя» — устоявшейся и едва ли не единственной формы военной тактики, подменявшей собой стратегию (вспомним материалы Л. И. Лав­рова, приведенные в начале первой части настоящего параграфа) гарантировал регулируемую социальную мобильность, служил социализации юношества, ак­тивно подпитывал существующую (но не рождал собственную) идеологию. Вспом­ним о престижности владения земельным наделом даже в условиях нерента­бельности горского земледелия в поздний исторический период, а также обря­довую практику, в которой праздник «выхода плуга» являлся бесспорной до­минантой. Фигурально выражаясь, набег давал горцу кусок масла, который, однако, тот мог положить лишь на хлеб, выращенный на собственной ниве (хо­тя, конечно, «масло» было лакомым «блюдом» в глазах общественного мнения).