В. БОНАТТИ (Сокращенный перевод с итальянского Л. Ремизова)

Когда я подхожу к снаряжению, оставленному вчера ве­чером, начинает светать. Траверс изрезанного трещинами ледника действительно сложен и отнимает много времени. Сначала я могу еще нести рюкзак на спине, но вскоре, чтобы дать себе возможность больших и более точных дви­жений, вынужден его тянуть за собой при помощи верев­ки, отдаваясь порой воле судьбы при прохождении между трещинами и сераками через мостики, к счастью, схвачен­ными утренним морозом. На другом краю ледника, на склоне, ведущем к бреши Флям де Пьер, такая «история с рюкзаком» повторяется.

Обилие снега превратило весь склон в единый снеж­ный взлет вплоть до бреши. В этом году метеоусловия ис­ключительно плохи в высокогорье, что подтверждает един­ственная запись в книге хижины Шарпуа о восхождении на Дрю даже по обычному пути. Мне нужно потратить много времени и усилий, чтобы вытащить рюкзак, закре­пить его так, чтобы он случайно не сорвался вниз, увле­кая за собой и меня; потом я вновь поднимаюсь, повторяя без конца одни и те же движения. Это поистине пытка! Однако это не похоже на предшествующую ночь: работа восстанавливает во мне спокойствие и уверенность.

В 11 часов 30 минут я подхожу к бреши. Там, внизу, около хижины замечаю маленькие точки. Это мои друзья. Они меня зовут, и я, глубоко взволнованный, кричу им в ответ. Вместе с ними я оставил все мое прошлое и это сверкающее солнце, которое скоро больше не будет согре­вать меня. С другой стороны «бреши» меня ждет неизвестное, отталкивающее от себя суровостью страшащей всех бездной Дрю. Эти 30 минут отдыха, которые я провожу на перемычке, прежде чем начать спуск, пожалуй, самый важный момент в восхождении. До сих пор у меня была возможность вернуться. После бреши возвращение станет невозможным, если только не пытаться добраться до осно­вания кулуара ценой 600-метрового спуска, сидя на верев­ке, по совершенно обледенелой стене. Как не похожи друг на друга эти два склона у перемычки!

Наконец я решаюсь и, связав два конца 40-метровых веревок, забрасываю их на скальный выступ, потом, при­вязав к одному концу рюкзак, начинаю его спускать на полную веревку. Последний прощальный крик в сторону хижины Шарпуа, и с помощью акробатических трюков, ко­торые я вынужден делать из-за большого веса рюкзака, приходящегося на вспомогательную веревку, ускользаю на 40 м вниз. Большая заснеженность стены, чрезмерно боль­шой вес моей ноши сильно затрудняют движения. И каж­дый раз, когда я забиваю в стену крюк, внутренний голос мне твердит: «Еще один крюк отобран у контрфорса».

В очень неудобном положении, заклинившись в узком камине, который после полуденной оттепели превратился в ледяной каскад, мне нужно забить крюк для спуска. Аккуратно я вставляю левой рукой крюк в трещину, по­том, взяв молоток, ударяю им по крюку. При четвертом, более сильном ударе молоток угодил прямо по безымян­ному пальцу. Из-за острой боли я чуть не потерял созна­ние. Из пальца полилась кровь. Еще несколько ударов по крюку, чтобы вбить его достаточно глубоко. Теперь могу привязаться к нему, подумать о всех перенесенных бедст­виях и перевязать рану. Удар был настолько сильным, что на пальце осталось только полногтя и кусок разорванного мяса первой фаланги. Ясно, что пальцем я не смогу боль­ше работать. Возобновил спуск лишь через полчаса, после того как перевязал палец.

К 7 часам вечера я достиг наконец ледового склона во­ронки, которая оказалась сильно заснеженной.

Тщетно пытался выбрать веревку: она набухла от воды и никак не продергивалась сквозь петлю на забитом крю­ке. Время летит быстро. Я уже собрался подниматься по веревке на стременах, но как-то неожиданно наступила темнота. Пришлось покориться воле судьбы и провести ночь на ледовом склоне воронки, Яростно принимаюсь вырубать молотком ступеньку во льду, где бы мог дождать­ся утра. Как жаль, что я оставил свой ледоруб там, на пе­ремычке, для возвращения с Дрю по обычному пути!

Я недурно устроился: один, без веревки, в глубине во­ронки, промокший до костей! Подходящие условия, чтобы сбить свой аппетит (а это мне сейчас так необходимо!). Вчера у меня в рюкзаке вылился спирт из проколотой крюком фляги. Он предназначался для кухни. Спирт ис­портил большую часть продуктов, находившихся на дне рюкзака. Половину их я был вынужден выбросить. Сейчас у меня остается только две пачки галет, тюбик сгущенного молока, четыре куска сыру, банка рыбных консервов (ту­нец), печеночный паштет, немного сахару и сухофруктов, небольшой флакон коньяку и две банки пива. Для восхож­дения, которое лишь только начинается, совсем заманчи­вая перспектива, не так ли? И более того, без спирта я не смогу приготовить себе даже теплого напитка, чтобы уто­лить жажду, которая уже начинает жечь горло.

В этом грустном и одиноком, как могила, месте моя первая ночевка длится вечность. За всю ночь я не сомк­нул глаз.

Утром веревка легко выбирается: очевидно, вода с нее стекла еще до наступления ночи. Очень скоро я достигаю основания контрфорса. Вот теперь уже начинается настоя­щее лазание. В отличие от пройденного участка первые сто метров скал заснежены и покрыты натечным льдом. Из-за продолжительной непогоды последних дней снег удерживается на малейших выступах скал. Все трещины закупорены льдом, Верхняя часть контрфорса, освещаемая солнцем, так и влечет к себе из этой мрачной глубины.

Трудности передвижения, связанные с организацией самостраховки и вытаскиванием рюкзака, который с каж­дым подъемом становится все тяжелее, замедляют и ослож­няют работу. Сразу же после полудня я взбираюсь на уже знакомую мне полку «деревянных клиньев». Она пол­ностью покрыта снегом. Потом прохожу сложную систему каминов. Но на этот раз не обхожу слева известную ши­рокую расщелину, а поднимаюсь прямо по ней вверх, как бы единым порывом, и вскоре нахожусь на террасе, от­куда мы с Мори отступили в 1953 г. С обеих сторон, уходя­щей вверх от меня «Ящерицы» пет ни одного места, при­годного для бивака. Очистив площадку от снега, я устраи­ваюсь на второй бивак, хотя еще не настал вечер. Но с меня достаточно. Потихоньку сосу небольшую льдинку, чтобы хоть как-то утолить жажду.

Во время молчаливого ожидания мысленно перебираю все, что произошло со мной за эти два дня и что еще пред­стоит. Я вспоминаю весь путь от перемычки до воронки, откуда начинал подъем, преодолевая даже предвершин­ные карнизы Дрю. В этот вечер солнце медленно, каза­лось с неохотой, уходило за горизонт. Зажигаются огни в Монтанвере. Вот и сигналы моих друзей! «Все в поряд­ке!»— отвечает им мой тусклый фонарь. Долго тянутся часы. Во мне, «хороводом проходят боязнь, опасения, на­дежды». Затем они тают, как бы загипнотизированные сном. Вместе с ними засыпаю и я.

Чтобы пройти «Ящерицу», я должен был полностью выложиться на ней, на ее кажущихся безнадежными отве­сах. При прохождении первой нависающей стены я пол­ностью полагаюсь на три деревянных клина, которые как раз подходят для здешней трещины. Мне приходится пе­ребивать их много раз до тех пор, пока я не остановился в 12 м от конца «Ящерицы» под расходящимся кверху камином, обросшим с двух сторон ледяными щитами и со­сульками. Охраняемый единственным крюком, который мне едва удалось забить в свободную ото льда трещину, начинаю терпеливую ювелирную работу скульптора, ибо мне предстоит выскоблить в этим натечном льду мельчай­шие, но надежные зазубрины. Вдруг положение становится угрожающим: камин накрыт нависающей крышкой, кото­рую снизу заметить было невозможно. Бомбардируемый падающими сосульками, останавливаюсь в раздумье, не зная, что же предпринять.

Это непредвиденное препятствие приводит меня в ярость. Было бы обидно потерпеть неудачу из-за такого препятствия, совсем не характерного для стены Дрю. Не­большими ударами молотка тщательно обрабатываю тре­щину, забиваю в нее крюк, пропускаю через него веревку и вешаю стремя. Я собираю все свои силы, чтобы отжать­ся на стремени и заклиниться выше пробки, где камин продолжается снова, но никак не могу этого сделать. Из опыта мне известно, что долго висеть на крюке, загнанном в трещину, затекшую льдом, весьма опасно: через 2-3 ми­нуты крюк вывалится. Быстрее забиваю второй крюк по­выше в очищенную кое-как ото льда трещинку. Повторяю ту же самую операцию, вновь пропускаю веревку, прицепляю к крюку стремя и, отжимаясь на нем, выхожу наверх. Пробка пройдена! Сразу же заклиниваюсь в камине и, из­виваясь, как змея, лезу вверх, слышу звон вываливше­гося из трещины крюка вместе со стременем.

«Ящерица» укрощена. Теперь я могу немного погреть­ся на солнышке, расположившись на скальном пальце, ото­шедшем от стены. А наверху меня ожидают «красные плиты», гладкие и отвесные.

И в этот момент до меня вдруг доходит очень отдален­ный, но отчетливый зов. Конечно, это голос учителя Сереза. Но где он? Я никак не могу различить его внизу, но, должно быть, он находится на морене ледника Дрю. В от­вет кричу: «Все хорошо!»

Голос Сереза вызвал во мне волну воспоминаний и уныние. Именно сейчас я особенно осознаю свое одино­чество. Два с половиной дня прошло с тех пор, как я по­кинул хижину Шарпуа. Но до сих пор я этого не замечал, поглощенный лазанием. Когда я услышал голос Сереза, мне показалось, что с тех пор прошла уже вечность. Даже собственный голос, которым я откликнулся на призыв, по­казался мне необычным. Только теперь я начал пони­мать, что вот уже два дня живу, думаю и рассуждаю в молчаливом окружении девственной природы, не произ­нося ни слова. И это настолько важно и необыкновенно, что невольно робеешь перед собой.

Сократив длину веревок, чтобы легче было вытащить рюкзак, я без особого труда поднимаюсь на первые 30 м. Скалы прочные, сухие и почти теплые. Между тем погода начинает ухудшаться. Едва я успел проскочить один труд­ный кусочек при помощи крючьев, разразилась гроза. Дождь, перемешанный с градом, льет как из ведра. То там, то тут молнии рассекают темные тучи. Сначала я стою, укутавшись в бивачный мешок, и стараюсь напиться воды, которая щедро струится по стене. Потом, свернувшись в клубок, прижимаюсь к скале, как можно дальше держась от железа, которое может привлечь на себя разряд молнии.

Следующий день интенсивного и почти однообразного лазания по красным плитам. Выполняю установившийся цикл: подъем на несколько метров, забивка крюка, выбор свободной части веревки, к которой с одной стороны при­вязан я, а с другой рюкзак, и закрепление веревки за за­битый крюк. Затем спуск вдоль веревки и снова подъем. По пути я выбиваю как можно больше забитых ранее крючьев. Поднявшись к верхнему крюку, подтягиваю к се­бе рюкзак. И так без конца, повторяя одни и те же дви­жения.

Иногда рюкзак застревает на выступах. Тогда мне при­ходится спускаться, чтобы его вытащить. Порой такие опе­рации приходится делать довольно часто. Короче говоря, я прохожу участки в среднем по три раза вверх и дважды делая спуск. Во время лазания, работы с веревкой и вы­таскивания рюкзака мои руки до такой степени изодраны и кровоточат, что я стараюсь не смотреть на них.

Одиночество, к которому я отныне приговорен, вызы­вает во мне странные реакции и даже галлюцинации. Уже не первый раз замечаю, что начинаю говорить сам с собой. Иногда я начинаю беседовать с рюкзаком, как со своим товарищем по связке. Да и в самом деле, он мой лучший друг, мой терпеливый, добрый и надежный товарищ. В слу­чае падения рюкзак удержал бы меня не хуже, чем кто-либо другой. Вчера утром после многочисленных операций по организации страховки я открыл новый способ страхов­ки, в котором рюкзак выполняет исключительно важную роль. С этого времени я не прошел ни одного метра, не применив этой новой системы.

Четвертый заход солнца я провожаю, находясь на се­редине красных плит, немного ниже огромного барьера карнизов и крыш, которые отсюда кажутся совершенно не­проходимыми. Во всем теле чувствуется усталость. Осо­бенно болят кисти рук. Но больше всего меня угнетает неуверенность в завтрашнем дне, сознание того, что клю­чевой участок восхождения еще не пройден.

Что мне готовит завтрашний день? Сумею ли решить задачу, поставленную вершиной? Сколько дней мне еще придется здесь сражаться? Не покинут ли меня силы в от­ветственный момент?

Все эти вопросы тревожат меня. К счастью, я вышел на большую террасу, где могу наконец растянуться во всю, длину.

Выступающий профиль контрфорса, проходящий всего в нескольких метрах от меня, не дает мне возможности ответить на сигналы моих друзей, подаваемые наверняка из Монтанвера. Но я не сомневаюсь, что, даже если бы мне удалось дать ответный сигнал «все в порядке», это все равно было бы неправдой в моем безвыходном поло­жении.

Рюкзак мой порвался во время подъема по стене. Хочу починить его при помощи шнурка и крюка, но, сам того не замечая, засыпаю. Через несколько часов я просыпаюсь. Адский холод. Дрожа всем телом, я начинаю беспокоиться за завтрашний день.

Как обычно, после тревожной холодной ночи, прошед­шей в беспрерывном ожидании, утренний рассвет вселяет новые силы и надежды. Для меня это утро не совсем по­хоже на предшествующие. Появляется тревога за руки. Они настолько побиты и изранены, что я не могу дотро­нуться до чего-либо, не испытав при этом невыносимой боли. Особенно боюсь за безымянный палец левой руки, в котором чувствую стреляющую боль. Неужели это зара­жение крови? Чтобы восстановить чувствительность ки­стей рук, я пытаюсь их размять.

К моменту моего выхода солнце уже высоко в небе. В десяти метрах от меня находится ключевой участок сте­ны. Выглядит он устрашающе. Гладкая стена с одной и другой стороны контрфорса, вогнутая в средней своей части, накрыта сверху огромным нависающим карнизом, по которому стекает вода.

Правильным решением, наверное, было бы пройти в лоб этот страшный черный выступ, представляющий собой каскад нависающих не менее чем на пять метров камен­ных крыш.

Замечая на пути несколько не внушающих доверия вы­ступов и учитывая не столь надежный характер моей страховки (что неизбежно при одиночном лазании), я от­казываюсь от этого варианта и решаю попытать счастье в гладком камине, первые метры которого едва просмат­риваются отсюда. При выходе из камина я попадаю на простые скалы. Эти скалы привели меня под огромную 50-метровую вертикальную плиту красного цвета, почти без трещин, на которую даже взглянуть страшно. Мне ка­жется, что в верхней части стена вроде бы становится положе, и, полный решимости, выхожу на штурм стены, забивая один за другим крючья в тонкую трещину. Через 20 м продвижение становится невозможным. И не потому, что стали попадаться небольшие карнизы «добродушного вида». Скорее из-за того, что трещина расширилась. Те­перь она стала слишком широкой для крючьев, но слиш­ком узкой для деревянных клиньев. Да кроме того, она стала косо уходить вверх. Конечно, имея известное теперь всем шлямбурное «вооружение», я мог бы продолжать спо­койно идти вверх по плитам любой крутизны, без трещин, невзирая ни на что. Но я не люблю шлямбурных крючьев. Мне кажется, что они противоречат альпинистской этике.

Уже полдень. Неожиданно рев мотора отвлек меня от новой проблемы, и через секунду маленький самолет ту­ристского типа появляется неподалеку от меня. Я не могу не подумать о пилоте и риске, которому он так неосто­рожно подвергает себя.

Вот самолет снова появился, совсем близко на этот раз. Он сейчас врежется в Дрю. Случайно ли он забрел сюда? Конечно, нет! Он ищет меня. Это из-за меня он вынырнул в третий раз, пролетая рядом с вершиной.

Стоя одной ногой в стремени, схватившись рукой за крюк, я откидываюсь как можно дальше от скалы, разма­хивая всем, чем могу: рукой, ногой и даже головой. Ко­роче, я делаю все возможное, чтобы меня заметили с са­молета. Но тут на меня наплывает облако, после чего я уже слышу гул улетающего самолета. Видели ли меня? Сейчас я испытываю странное чувство огорчения, как буд­то бы самолет составлял неотъемлемую часть моего су­щества. Самолет улетел, оставив во мне невосполнимую брешь. Нет, лучше было бы, если бы мое одиночество ни­кем не нарушалось.

То, что произошло в эти короткие минуты, мне кажется безвозвратной надеждой вернуться в ту жизнь, которой я уже не могу принадлежать. Самолет пришел ко мне тогда, когда я не ждал его, он меня «касался» несколько раз, как дыхание ветра, тщетно стараясь установить со мною связь, потом улетел, оставив меня сиротой.

Суровые размышления и не менее суровая действи­тельность. Когда и как мне удастся выбраться с этой сте­пы? Я начинаю отчаиваться. Я уже было стал успокаивать себя иллюзией, что через 30 м подъема проблема будет решена. И вдруг обнаруживается неразрешимость этой за­дачи! Нужно возвращаться к отправному пункту. К сожа­лению, нельзя вернуть потерянных (столь драгоценных) полдня работы.

С тех нор как я сделал сидя на веревке последний спуск, приведший меня в ту огромную воронку, я поль­зуюсь только одной 40-метровой веревкой из нейлона, держа про запас в глубине рюкзака шелковую веревку. Теперь, кажется, пришел момент применить обе веревки.

Пользуясь удобным положением, внимательно изучаю об­становку и вроде бы нахожу выход: при помощи маятника большой амплитуды я смогу достичь трещины, сверху до­низу прорезающей всю правую часть стены и далее про­должающейся по меньшей мере еще на 40 м и выходящей затем в зону разрушенных и менее крутых скал.

Я не видел возможности достичь той трещины иначе. Поэтому, выбив из трещины, уходящей вниз от меня, все крючья, за исключением одного, самого верхнего и самого надежного, начинаю серию сложных маятниковых движе­ний. При первой попытке я ушел слишком вправо, очу­тившись на стене под большим черным выступом. Нужно возвратиться и переделать систему, разделив ее на два меньших маятника.

В начале стены обнаруживается длинная узкая по­лочка. Пройдя ее, пытаюсь подняться по гладкой стене, чтобы повыше забить крюк для последующего маятника. Однако все мои попытки безуспешны. Тогда в поисках вы­хода я пробую траверсировать вправо, но через несколько метров чувствую, что начинаю бледнеть: между трещиной и мной, глубоко раскалывая стену, ускользает вниз чудо­вищный колодец, гладкий, как раковина. Куда ни взгля­нешь, кругом только карнизы, гладкие плиты и глубокая бездна, вызывающая рвоту. Из этой ловушки не так легко вырваться. Отсюда я не смогу ни спуститься, ни поднять­ся. От трещины меня отделяет двенадцать метров. Всего двенадцать... Передо мной непреодолимая пропасть. Чув­ствую, как меня начинают покидать моральные и физиче­ские силы. Вот уже около часа я стою здесь, полностью парализованный, прицепившись к единственному крюку, охраняющему нас — рюкзак и меня,— в этом безмолвном окружении.

Я бы никогда не подумал, что в таком положении остатки моих последних сил вдруг, так неожиданно, начнут концентрироваться в единую волю. Мало-помалу устанав­ливаю контроль над собой: нельзя покоряться пассивному ожиданию неизбежного конца после пяти дней отчаянной борьбы за жизнь. Во мне загорается тусклый луч надежды, и я нахожу в себе мужество выйти навстречу опасностям, вызов которых принял, еще готовясь к этому восхождению.

У основания длинной трещины, которой я рассчитывал достичь при помощи «маятника», находятся несколько тор­чащих из стены, словно растопыренная кисть, скальных пальцев. Может быть, мне удастся набросить на них ве­ревку с затягивающейся на конце петлей, а затем взо­браться по веревке к ним. Была не была! Рискнем!

Но эти «пальцы» мне не внушают доверия. Боюсь, что, будучи схвачены петлей, они не выдержат веса моего тела. Тогда я на конце веревки устраиваю целую систему ко­лец, щупалец, узлов, надеясь, что этот веревочный осьми­ног, наброшенный на выступы подобно индейскому бола-су¹, где-нибудь да зацепиться.

Надежды мои оправдались. После не менее десятка бросков веревка, кажется, удачно заклинилась. Для про­верки дергаю веревку и с горечью смотрю, как она мед­ленно выскальзывает из захватов. Я возобновляю свои эксперименты до тех пор, пока мой «осьминог» не заце­пился надежнее. Тяну за веревку. Выдержала! Не вы­скользнут ли мои петли в тот момент, когда я повисну на них? Да и эти столь хрупкие «пальцы», выдержат ли они? Нет! Лучше не думать об этом!

Но и другого выхода нет! А может быть, все-таки риск­нуть?

Прежде чем отдаться воле бога, я предпринимаю по­следние предосторожности. На другом конце веревки, ко­торую я забросил, привязан рюкзак. Чтобы, если все бу­дет удачно, вытащить его, я отвязываю рюкзак от крюка, к которому мы оба привязаны, и аккуратно кладу рядом с собой на узкую полку. Затем через крюк пропускаю вто­рую веревку до ее середины. Оба конца этой веревки при­вязываю к своему поясу, образовав тем самым окружность длиной 25 м. Она единственная будет меня страховать во время столь необычного подъема, который меня ожи­дает.

Теперь я могу только надеяться на то, что этот жалкий крюк, забитый в трещину, удержит меня после 20-метро­вого падения. И мне остается лишь испытать свою судьбу.

Последние секунды мучительной нерешительности, по­следний вызов из глубины души, и, пока еще меня не ох­ватила полностью дрожь, пока не покинули последние си­лы, я на секунду закрываю глаза, задерживаю дыхание и, вцепившись руками в веревку, бросаюсь в бездну. В одно мгновение мне показалось, что я лечу вниз вместе с веревкой. Потом неожиданно чувствую, как падение амортизи­руется веревкой, и вот я уже прошел мертвую точку — крепление выдержало.

Различные мысли лезут в голову, но мне они запомни­лись на всю жизнь. В течение еще нескольких секунд я болтаюсь на этих головокружительных качелях и, прежде чем меня начинает разворачивать от стены в сторону про­пасти, на которую я не могу больше смотреть, подтягива­юсь на руках вверх по веревке. С каждым выигранным метром опасность растет, так как раскачивания увеличи­ваются и передаются на крепление сомнительной прочно­сти. Какое предельное напряжение мышц всего тела! В моем движении участвует все мое существо, управляе­мое лишь инстинктом. И, когда уже надо хвататься за вы­ступ, отпуская веревку, я на мгновение задержался в не­решительности: а вдруг все это сорвется мне на голову? Но вот я уже наверху и чувствую себя невесомым, лег­ким, как перышко.

Укладываю в рюкзак шелковую веревку, привязываюсь к свободному концу нейлоновой (на другом ее конце рюк­зак!) и сразу же, не задерживаясь, поднимаюсь вверх по разрушенным скалам вдоль трещины до тех пор, пока ла­зание не становится трудным. Забив крюк, я тут же уст­раиваю страховку и несколько раз подряд пытаюсь пройти расходящуюся кверху дыру в нависающем карнизе.

Наконец дыра пройдена, но трещина, на которую я рас­считывал, вся забита, и никакой крюк не идет. Надо мной открытый камин с гладкими вертикальными стенами, ко­торый я издали принял за трещину.

В едином, полном отчаяния порыве поднимаюсь на метр, другой и обнаруживаю кварцевые белые жилы без единой зацепки. Сужающийся каким-то чудом внутри ка­мин дает мне возможность кое-как загнать клин. Пропу­скаю через пего веревку и вешаю стремя. Я не осмели­ваюсь его нагрузить полностью, но уже это позволяет мне хоть несколько восстановить силы. Потом я снова ползу вверх, изворачиваясь, как только могу.

Я должен идти вперед во что бы то ни стало. И снова я прохожу метр, другой. Метра через три веревка вдруг застряла. Отчаявшись, тащу ее со всей возможной силой — не поддается. С трудом восстанавливаю дыхание. Видно, судьба мне подготовила для вечного покоя это место под небольшим карнизом, где я могу засунуть в широкую трещину (именно засунуть) 4 или 5 крючьев. Обвязываю эти крючья репшнуром, чтобы они не вылезли из трещины так легко, как туда попали. Наконец я нахожу лазейку из, казалось бы, совершенно безвыходного положения. Это на­поминает мне аналогичную историю на гнилых восточных скалах Гран Капуцина, которые мне повезло тогда все-таки пройти. Развязавшись, я придерживаюсь рукой за свисающую с этой импровизированной грозди крючьев ве­ревку, спускаюсь к рюкзаку, который стоило бы с самого начала прицепить к отдельному крюку.

Теперь я нахожусь над крышей стены, решаю отсюда идти траверсом влево с намерением выйти к наклонным красным плитам. Несмотря на чрезмерную сложность тра­верса, мне удалось его выполнить при помощи маятников. Они дали возможность проходить небольшие участки абсо­лютно гладких стенок.

В этот день мне практически пришлось сделать круг, лазая по скалам. Вот они наконец, такие желанные раз­рушенные легкие скалы! Но простыми они кажутся лишь на первых 50 м, а потом... снова каменные крыши и разва­ливающиеся, сильно нависающие карнизы. Сейчас мне придется вернуться назад, чтобы принести сюда рюкзак и выбить крючья. Я страшусь при одной лишь мысли, что надо делать маятники в обратную сторону. Но в конце концов я добрался до злополучной грозди крючьев, к ко­торой прикреплена веревка. Неожиданно из моих рук вы­скальзывает стремя, но я не осмеливаюсь следить за его полетом. Через несколько секунд я слышу, как оно ударя­ется где-то внизу о скалы. И вот уже в третий раз я де­лаю маятники при этом траверсе. Веревка и стены покры­лись бурыми пятнами от крови. Мои бедные кисти рук! Они полностью превратились в лохмотья. Но мне теперь уже не больно: пальцы потеряли всякую чувствительность. Вечереет. Я быстрее стараюсь подняться повыше, чтобы отыскать хоть сколь-нибудь удобную площадку для моего пятого бивака. Через 15 м нахожу такое место.

Я еще устраивался на этом биваке, когда до меня до­летели снизу крики. Огляделся и отчетливо увидел внизу огоньки. Это, конечно, мои друзья стараются связаться со мной, подавая сигналы от хижины Шарпуа. Набрав в грудь побольше воздуха, кричу им в ответ, размахивая листом белой бумаги. Да, они меня заметили. Мне кажет­ся, они дают понять, что завтра встретимся.

Сознание того, что где-то внизу, пусть даже дале­ко, находятся друзья, которые беспокоятся за меня, не принося, правда, этим мне никакой физической помощи, производит чудодейственный эффект и сразу же вселяет в меня уверенность в победе над Пти-Дрю, уверенность в то, что я вернусь в ту жизнь, которая за эти последние дни, казалось, уходила от меня. В эти минуты ничего не изменилось в действительном мире, окружающем меня. По-прежнему я мучаюсь от жажды и острой боли в ки­стях. Все так же суров выступающий огромный карниз. И тем не менее внутри меня все переменилось. Сейчас мне хочется пересмотреть мое прошлое и начать жить по-новому. Только сейчас я могу оценить остроту и значение моментов, пережитых в последние дни.

В первый раз я чувствую уверенность в победе над юго-западным контрфорсом Дрю, над непреодолимым пси­хологическим барьером, разделявшим мое тело и сознание, и, возбужденный этим открытием, хочу плакать и петь.

Понемногу начинает светлеть: наступает шестой день моей битвы. Все мои силы направлены вверх, к последне­му препятствию, отделяющему меня от вершины. Только кисти рук не принимают этого вызова. Они так распухли за ночь, что малейшая попытка сжать их вызывает ад­скую боль.

Я отчетливо слышу голоса людей. Потом в бреши греб­ня по обычному пути на вершину показываются три фи­гуры. Взволнованно отвечаю на их вопросы. Мне знаком только голос Сереза — остальные говорят по-французски. Хотя они и продолжают меня жизнерадостно подбадри­вать, из обрывков фраз, время от времени долетающих до меня, легко понять их тревогу за мою участь. Сначала они думали, что я с победой возвращаюсь с вершины по обычному пути. И, чтобы их успокоить, я начинаю спокой­но лезть вверх, несмотря на адскую боль в кистях. Доно­сится голос Сереза: «Мы поднимаемся на вершину по греб­ню... Там мы тебя ждем с продуктами».

Косой внутренний угол уводит меня влево, прямо на конек контрфорса. Вскоре сложность лазания переходит с шестой и пятой категорий на четвертую. Гребень стано­вится положе. Идти легче и быстрее. К полудню я нахо­жусь уже в двухстах метрах от вершины. Все трудности окончились, и я решаю оставить все лишнее. Чуть было не выбросил из рюкзака оставшиеся у меня три десятка крючьев и два стремени, но в последний миг инстинкт заставляет меня уложить их обратно в рюкзак, который я тут же надеваю на плечи, трогаясь в путь.

Я не смог бы преодолеть последнюю хитрость Дрю без крючьев и стремян. И действительно, немного погодя я наталкиваюсь на последнее препятствие: передо мной ко­лоссальный разрыв, отделяющий контрфорс от вершины, увенчанный (какой сюрприз!) 50-метровыми стенами с карнизами. Если вчера я встретил бы это препятствие как очередную «милость», предоставленную мне вершиной, то сегодня я уже выхожу на его штурм даже с некоторой злостью, как бы считая, что теперь ничто не должно мне мешать.

Мои кисти рук снова потеряли чувствительность. Опять идут в работу крючья и стремена, правда, на этот раз не­сколько варварским методом. Во время забивания крюка вдруг от стены неожиданно отваливается солидный «че­модан» килограммов на сто, ударяет меня по левой ноге, которая тут же немеет. Но мои руки не выпускают заце­пок, продолжая вести меня свободным лазанием по скалам и выступающим карнизам.

Постепенно скалы начинают терять крутизну. Я вновь замечаю друзей, идущих где-то подо мной по обычному пути подъема на вершину. Уверенные теперь во мне, они не спешат и останавливаются, чтобы посмотреть на меня.

В 16 часов 37 минут я на вершине Дрю. Быстро осма­триваю вокруг себя горизонт и тут же, почти бегом, с рюк­заком за спиной, начинаю спускаться.

Последний спуск сидя на веревке. И через 10 минут я с волнением обнимаю учителя Сереза и двух альпини­стов, сопровождающих его. Это Люсьен Бернардини, одни из первых покорителей западной стены Дрю, и Жерар Жери.

Их добродушные и радостные улыбки свидетельствуют лишний раз о том, что истинная альпинистская дружба не знает границ.

Около перемычки, на высоте 3350 м, нас застает тем­нота. Да, мне не избежать шестого бивака! Но, думаю я про себя, что стоит вытерпеть еще одну ночь, когда сердце мое испытывает безграничную радость, самую яркую ра­дость моей жизни.