Алешка Татьяна Вячеславовна

ВЕЩНЫЙ МИР В ПОЭЗИИ А. КУШНЕРА

Мир вещей – неотъемлемая часть человеческой реальности. Мы живем в мире, наполненном вещами, мы окружаем себя вещами, которые отражают особенности нашего выбора и в какой-то степени наш характер. И как «старинный с бронзою комод / О веке вычурном и странном / Нам представление дает»¹, так и наши вещи, смогут дать представление о нас, о времени, в котором мы жили:

Мы тоже кончимся. Так вот,

Боюсь, нас выдаст крупным планом

Сервант какой-нибудь с диваном,

Что минский делает завод. [1:235]

А.Кушнера с его повышенным вниманием к предметному миру «выдадут» вещи, которые во множестве расселились, запечатлелись в его стихах, срослись с внутренней жизнью поэта.

Критики не однажды писали о том, что А.Кушнер, принадлежащий к петербургской поэтической школе, взращен акмеистическим «вещным миром». В этом смысле для Кушнера важен опыт его поэтических учителей И.Анненского, О.Мандельштама. И действительно, можно сказать, что Кушнера больше, чем какого-либо другого поэта, отличает любовь к изображению «обыкновенных вещей». Е.Рейн даже убежден, что Кушнер полнее всех отразил окружающий современного человека предметный мир. В его стихах действительно отражена культура второй половины ХХ века через мелочь, пустяк, повседневную вещь. Любая бытовая деталь понимается как элемент полноты мира:

Немного их, струящих свет

На мировом ветру

Опознавательных примет

Твоей судьбы в миру! [1:241]

В его стихах часто встречаются строки, подтверждающие пристальное внимание к вещному миру, отражающие его установку на подробности: «Мне дорог жизни крупный план», «Как люблю я пристальное зренье / С ощущеньем точности в глазу!», «Поэт… будь подробен, как Линней!», «Жить и жить бы на свете, подробностями дорожа», «Быть точным и пристальным – радость какая!». Не случайно так часто упоминается в его стихах бинокль как возможность рассмотреть мир подробнее:

Хлебом меня не корми, но позволь заглянуть

В стеклышко, линзу, подзорную даль, что-нибудь. [1:117]

Вещи входят в круг поэтических тем А.Кушнера, начиная с его первого сборника стихов «Первое впечатление». Там мы встретим стихи с названиями «Графин», «Стакан», «Комната». Позже в интервью 1997 года он скажет: «Я только тем и занят всю жизнь, что расширяю и отвоевываю для поэзии вещи, никогда прежде не входившие в круг поэтических тем. Началось это с первой моей книги «Первое впечатление» (1962), вызвавшей идеологический разнос в советской прессе (газета «Смена», журнал «Крокодил») именно по той причине, что в ней, вместо общепринятых тем и сюжетов, предлагались стихи, уже по названиям которых можно судить о некотором расширении поэтических границ и противостоянии привычным стереотипам»². Поиски новых тем, расширение стихового пространства у А.Кушнера соответствует общему движению поэзии в ХХ веке. Как пишет В.Хализев: «Литература ХХ века ознаменовалась небывало широким использованием вещного мира не только как атрибутов бытовой обстановки, среды обитания людей, но и (прежде всего!) как предметов, органически сращенных с внутренней жизнью человека и имеющих при этом значение символическое: и психологическое, и «бытийное», онтологическое»³.

В ранних произведения Кушнер довольно часто избирает темой стихотворения какой-нибудь предмет, пытается взглянуть на него с разных сторон, размышляет о нем:

…Мне удавался предмет –

Какой-нибудь стол или круглая ваза,

Которую вертишь и смотришь на свет,

И чувствуешь: вот ее хрупкость и масса. [1:24]

Это внимание к предметам, вещам, окружающим нас в повседневной жизни, являющихся частью нашего существования сохранится и в последующие годы в творчестве поэта: «Предметная связь», «Дворец», «Мне весело: ты платье примеряешь…», «Говорю тебе: этот пиджак…», «Сахарница» и др. Любовь к обыденным подробностям, «предметная связь» с миром предстает как сама жизнь, ее повседневная «изнанка», наше «простое житье»:

Я не вещи люблю, а предметную связь

С этим миром, в котором живем ⁴.

Повседневность лирического героя А.Кушнера – это городская повседневность, во многом определяющаяся овеществленным, предметным миром. Поэтому чаще других в его стихах встречаются такие вещи, как «стол», «стул», «скатерть», «лампа», «диван», «кресло», «подушка», «телефон», «окно», «дверь». Они предстают в стихах Кушнера как опознавательные знаки, вехи пространства, в котором существует лирический герой, они сулят душе человека чистую радость, они как бы источают поэзию семьи и любви, уюта, душевной оседлости, а одновременно – высокой одухотворенности.

В стихах Кушнера присутствуют вещи самые простые, с которыми мы встречаемся ежедневно, не замечая их. Но ХХ век с его трагическими событиями, может быть, и научил человека дорожить простыми вещами, которые в любую минуту могли отнять у тысяч людей. Об этом как раз и говорит поэт в одном из своих стихотворений:

И если спишь на чистой простыне,

И если свеж и тверд пододеяльник,

И если спишь, и если в тишине

И в темноте, и сам себе начальник…

…И если пальцев белый табунок

На простыне доверчиво пасется,

И не трясут за теплое плечо,

Не подступают с окриком и лаем,

И если спишь, чего тебе еще?

Чего еще? Мы большего не знаем. [1:101]

Простая комната с обычной мебелью, шторами, лампой, но согретая присутствием, жизнью в ней человека, двух любящих людей – это прообраз счастья в «огромном распахнутом мире, / Не склонном кого-то щадить, вообще выделять» [1:81].

А.Кушнер утверждает: «Без быта нет жизни, быт и бытие – слова однокоренные…быт, введенный в стихи, иногда преображает их, как всякая убедительная подробность»⁵. И поэт дорожит подробностями, потому что убежден, что «чудо жизни» предстает в «мимолетностях» повседневности и природы. Каждый пустяк, мелочь, деталь, выхваченные «пристальным зреньем» даруют предметную связь с этим миром. «Преломленными в бытовых образах предстают перед ним историческое время, жизнь, смерть, поэзия, лирическое самосознание»⁶.

Но, конечно, не только вещи составляют «чудо жизни», ее дорогие подробности. Как объекты творческого созерцания в стихах поэта предстают и детали быта, и природы, и культуры. Но предметный мир, окружающий человека, составляющий его быт, по-видимому, является для него всех ближе и понятней, потому что создан его руками, потому что всегда рядом с ним, потому что без него трудно представить жизнь современного человека:

Мне нужен стол, и стул, и полка книг в углу.

Еще, наверное, прожить без телефона

Мне трудно было бы… [1:140]

Человек ежедневно соприкасается с бытом, «возделывает» его для жизни и творчества. Быт является частью, формирующей человеческую личность. Стремясь к гармонии внутреннего мира, лирический герой пытается установить и внешнюю, предметную гармонию: «Потому и порядок такой на столе, / Чтобы оползень жизни сдержать» [1:265].

Довольно часто Кушнер использует сравнения живого мира, природных стихий с предметным миром: листья сирени блестят, как треуголки, снега видятся поэту в «цельнокройных одеждах», соприкосновение руки с веточкой напоминает «как будто частую погладишь бахрому». Так же многочисленны сравнения нематериальных сущностей, категорий бытия с предметами: «слово колется, как шарфик шерстяной», столик тенью накрыт, «как попоной», «луга сползают в смерть, как скатерть с бахромой», облако можно погладить рукой, «как статую в дворцовом закоулке», слава видится поэту, как «в складках бархатный покров, до старости висящий перед нами», жизнь может быть смята, «как эта простыня», жизнь бывает, «как тюбик, в котором иссякла паста». Даже душа предстает в стихах Кушнера, как «таинственный предмет», как «колбочка», как «кораблик невеселый», (хотя чаще душа представляется поэту как природная стихия), а себя лирический герой может сравнить с рюмочкой: «Я – чокнутый, как рюмочка в шкафу надтреснутая», а любимая голову кладет на колени, «как вещь, едва ли что-нибудь с душой имеющую общее». Но нужно заметить, что сравнения и ассоциации выстраиваются у А.Кушнера и в обратном порядке, когда предметы напоминают о живом мире, природных явлениях: зеркало, как «тусклое озерцо», «на изрытую землю похож черновик», поезд мчится бесшумно, «как сова», «небо ночное скрипучей заведено ручкой», «ветвь на фоне дворца с неопавшей листвой золоченой… рукотворною кажется» и т.д. Повседневность соединена с природой, с высоким строем искусства, настоящее с прошлым, миг с вечностью.

Вещи становятся источником впечатлений, переживаний, раздумий, воспоминаний, вещи связаны с определенными событиями, с определенным временем. Бронзовая статуя, наводя на размышления о далеком прошлом, заставляет вспомнить и собственное детство, «все счастье, все горе, весь стыд, всю любовь, все обиды» («Вот статуя в бронзе…» [1:132]), «А так любая вещь: заколка, рукавица - / Вливают в сердце яд и мучат, как ожог» [1:31]. Часто бытовой повод или художественное впечатление запускают механизм мысли. Случайная вещь размыкает время, освобождает нас из его плена: «Мне стоит в трубочку свернуть / Тетрадь, газету, что-нибудь, / Как возникает искушенье / Твою громаду (Вавилонская башня) помянуть» [1:96].. Вещи «и выражают горести нашего существования, и утешают в трудную минуту»⁷, поэтому «тяжелый стул» бывает поставлен «так, что навек покой отравлен», а «стола потертый лак и стула черный сук» шепчут: «Не нужно так отчаиваться, друг». Таким образом, вещи становятся не только деталями городского быта, а живыми, одушевленными, полноправными персонажами повседневности.

Жизнь не мыслится лирическим героем без привычных вещей, а смерть, загробное существование, даже заканчивающееся раем, предстает пустотой, лишенной всяких предметов, возможности ощущать полноту и теплоту существования:

Быть может, умереть –

Прийти к себе домой,

Не зажигая свет,

Не зацепив ногой

Ни стол, ни табурет. [1:46]

Весь пестрый и разнообразный перечень вещей, предстающих в стихах А.Кушнера – это жизнь единственная, прекрасная и так быстро проходящая. Поэт стремится запечатлеть текущую минуту, осязательную жизненную полноту, ее значительность. Не случайно один из его сборников назван «Приметы». Именно приметы этой жизни и пытается оставить в стихах Кушнер, сравнивая ее «сезонным житьем»:

Уезжали – кресло позабыли

В дом втащить; сезонное житье –

Самое рассеянное; мы ли

Здесь так шумно жили?

Жизнь ушла – остались от нее
Жалкие следы; недолговечен

Рай земной… [1:114]

Всякая мелочь нашего обихода со временем станет редкостью, как все вещи прошедших времен, потому что «наш мир – / не заповедник; склад / Его изменчив» [1:47].

Говорю тебе: этот пиджак

Будет так через тысячу лет

Драгоценен, как тога, как стяг

Крестоносца, утративший цвет. [2: 235]

А.Кушнер учит нас любить сегодняшний день, хотя его стихи заглядывают в разные времена. В его произведениях присутствуют вещи и предметы, характерные только для второй половины ХХ века: компьютер, телефон, дорожные знаки, диафильм, моторка, самолет, метро; реалии, говорящие нам о трагических событиях века: бомбы, пушка, танк, дымовые шашки, газовые печи. Особенно подробно представлены предметы городского быта человека ХХ века: телеграмма, бланки, билеты, бритва Gilette, газеты, зонтик складной, сигареты, часы, телевизор и т.д. Особое место занимают в его стихах предметы искусства, мебель, посуда и одежда современного человека: гравюры, картины, книги, «диван, потрепанный на вид», «двубортный пиджачок», «плащ на железном гвозде», свитер, рукавицы, перчатки, рюмочки, стаканы, ложечки, рубашки, «скатерть крахмальная», «стола потертый лак», «шаткий стул», тарелки, шляпа, «искусственная шубка», шкафчик, «что глаженьем пропах», шторы, занавески и т.д. Поэзия, теплота и радость существования присутствует в подушке, «набитой пухом» («Какая-то птица спросонок в гнезде встрепенулась…»), в плаще с его «прорезиненной тканью» («Если б жить никого не любя»), в узоре на скатерти, в кресле и круглом столе («Вот счастье – с тобой говорить, говорить…») в занавесках, вздымающихся на ветру («Сквозняки по утрам в занавесках и шторах…»). Вещь размыкает время, оживляет память, является свидетельством прошедшей и настоящей жизни. Не случайно один из любимых писателей А.Кушнера — М.Пруст с его пристрастием к подробным описаниям повседневности. Сам поэт подтверждает существующую между ними связь в восприятии окружающего мира:

Нечто вроде прустовского романа,

Только на языке другом и не в прозе,

А в стихах, - вот чем занят я был… [2: 252]

Поэтому понятны восклицания: «Да здравствуют чашки на круглом, как солнце, столе!» [1:139], «Скатерть, радость, благодать!»[1:245]. Все эти вещи даруют лирическому герою ощущение полноты жизни, ее реальности, вызывают воспоминания и ассоциации:

Боже мой! Еще живу!

Все могу еще потрогать

И каемку, и канву,

И на стол поставить локоть! [1:246]

Приметы жизни лирический герой обещает сохранить любимой, убеждая ее, «что для вечности большего нет / Удовольствия, чем сохранить мотылька-однодневку, / Или залитый волнами след, / Иль истлевший клочок, в прежней жизни приколотый к древку» [1:174]. А сохранит все это «бумага, чернила».

Вещи «входят» в стихи Кушнера по-разному. Иногда они эпизодичны, даются вскользь, как бы между делом, иногда образы вещей выдвигаются на авансцену и становятся центральным звеном словесной ткани, как в стихотворениях «Скатерть», «Кружево», «Сахарница».

Все вещи в их совокупности, запечатленные в стихах А.Кушнера, дают грандиозную картину современной жизни. Через быт частного человека поэт выявляет всю полноту бытия. Отношение лирического героя к вещам, их место в концепции мира поэта помогают нам глубже понять творчество А.Кушнера, проследить за движением его поэтической мысли, присоединиться к восторгу полного и подробного ощущения жизни.
________________________
¹ Кушнер А. Стихотворения. Л., 1986. С.235. Далее цитаты приводятся по этому сборнику с указанием порядкового номера 1 и страницы.

² Кушнер А. «Стихи для меня – образ жизни…» // Вопр. лит. 1997. №3. С.244.

³ Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999. С.205.

⁴ Кушнер А. Стихотворения. Четыре десятилетия. М., 2000. С.195. Цитаты из этого сборника приводятся в скобках с указанием порядкового номера 2 и страницы.

⁵ Кушнер А. «Стихи для меня – образ жизни» // Вопр. лит. 1997. №3. С.259.

⁶ Пэн Д.Б. Мир в поэзии Александра Кушнера. Ростов н/Д., 1992. С.10.

⁷ Там же. С.18.
Дмитрий Леонидович — кандидат филологических наук, доцент. Основные направления научной работы — традиции древнерусской литературы в русской литературе XVIII — начала ХХ вв. (Переводная литература Древней Руси. Мн., 2000; Переводня литература Древней Руси второй половины XIV — начала XVI вв. Мн., 2001; Метасемантика «ветошки» у Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах. № 12. М., 1998 и др.).
Д.Л. Башкиров
ФЕНОМЕН «ПОДПОЛЬНОГО СОЗНАНИЯ» В ТВОРЧЕСТВЕ Ф.М ДОСТОЕВСКОГО И В ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Негативному (сатирическому) отражению реальности как одному из ответвлений смеховой литературы присущи и ее отличительные онтологические признаки. Среди них можно выделить стремление ввергнуть мир в первоначальный хаос (возвращение миру изначальной хаотичности) [1]. В данном аспекте следует отметить, что пресловутая вечная неготовость бытия [2] — антитеза не только вечности, но и акта Творения, невыразимой цепи связей и отношений, из которых складывается космос, мироздание, несущее на себе отсвет Премудрости Божией, музыка «божьих глаголов». Мироздание основано на непрерывном восхождении от низшего к высшему, где каждый уровень существования находит свое завершение через соединение с высшим. Иерархией обусловлен основной принцип восприятия жизни человека в христианском искусстве  возведение «от видимого к невидимому», от «видимости» к «таинству». Опрокинуть иерархию как принцип существования есть стремление к упрощению, направленное против Премудрости, и Богоборчество. Упрощение и равенство, смешение составных частей, уничтожение особенностей, из которых складывает органика жизни, — движение к смерти, как об замечал еще К. Леонтьев [3, 76], и, в конечном итоге, к «ничто».

Таким образом, смеховой аспект восприятия мира своей исходной точкой имеет момент грехопадения, когда «опрокинутый ум человека вместо того, чтобы отражать вечность, отображает в себе бесформенную материю», переворачивая первозданную иерархию в человеке [4, 253]. Св. Григорий Нисский, задаваясь вопросом, как в середине Рая могло находиться и древо жизни и древо добра и зла, так как «невозможно, чтобы деревам сим было место в самой середине», середина одна, заключает, что «самая середина Божия насаждения есть жизнь, а смерть и не насаждена, и не укоренена, нигде не имея собственного своего места, насаждается же лишением жизни» [5, 354355]. Древо добра и зла  искаженное отражение, преломление жизни в черном зеркале антимира, та пропасть «ничто», тот «низ», который пытается повторить жизнь, скопировать «божественный глагол» бытия, окарикатуривая, извращая и уродуя его. Последнее должно возместить неспособность зла к творческому акту, становясь одним из следствий извечного спора Бога и Сатаны. Божественное дыхание, несущее жизнь, и ее подделка ремесленником-дьяволом определяют различие между словом как началом, которое «образует», и «зеркалом смеха», сатирой, которые «отражают», омертвляют, направляя на это всю систему своих средств и возможностей. Данным моментом обусловлено бесконечное количество двойников, бесконечное удвоение, принцип двойственности, сбегающей в «дурную бесконечность», путем подмены понятий переадресующей ее «оглупляемому» миру. Черная бездна антимира, убегающих в «ничто» отражений — духовные сумерки человека, мрачное «подполье» его души, рождающееся одновременно с движением к познанию добра и зла. С ним непосредственно связаны два непременных проявления смеховой культуры и ее производных — антиномии глупости-мудрости и ощущения своей «сторонности», своего «угла», «подполья». Антиномия глупости-мудрости есть основная категория сатирического восприятия жизни, подменяющая и заменяющая собой все ее духовные императивы, антитеза созидающей ее Премудрости Божией. Данная антиномия находится в непосредственной связи с «подпольем», являющимся формой, пространством, описывающим указанное содержание антимира.

Иногда Парадоксалист стремится преодолеть свой разрыв с людьми, хочет приобщиться к жизни «других»: «Авось, дескать, и я подерусь, и меня тоже из окна спустят» [6: 128]. Однако, не имея собственного опыта осуществления самой простой или даже абсурдной ситуации, он не может что-либо пережить, зато отсутствие этого же опыта позволяет легко присваивать чужой. Так возникает присущий именно Парадоксалисту «книжный», «совсем готовый» образ жизни. Для антигероя характерно легкое, «играющее» («смеющееся») столкновение тезиса и антитезиса.