«дело врачей» исудьба одной семьи

В сообщении ТАСС заявлялось, что «все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода… состояли в наемных агентах у иностранной разведки. Большинство участников террористической группы (Вовси М.С., Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн А.М., Этингер Я.Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой якобы для оказания помощи евреям в других странах… Другие участники террористической группы (Виноградов В.Н., Коган М.Б., Егоров П.И.) оказались давнишними агентами английской разведки».

Первым из упомянутых в сообщении ТАСС был арестован мой отец – известный профессор-терапевт Яков Гиляриевич Этингер. Это произошло задолго до опубликования «Хроники» - 18 ноября 1950 года. В его аресте участвовала большая группа оперативных работников во главе с небезызвестным М.Д.Рюминым.

Человек открытый и прямой, отец не умел скрывать свои мысли и настроения и вопреки осторожности нередко делился ими с разными людьми.

На основании агентурных и иных данных Я.Г.Этингеру инкриминировались «клеветнические измышления» в адрес Сталина и Берии, отрицание, что Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, Г.К.Зиновьев, Л.Б.Каменев, М.Н. Тухачевский, И.Э. Якир и другие видные партийные, государственные и военные деятели были иностранными агентами. Кроме того, отцу вменялись в вину осуждение борьбы против космополитизма и квалификация ее как проявление антисемитизма, публичная критика лысенковщины после сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года, заявление о том, что «маршал Тито никакой не немецкий шпион» и что процессы над Ласло Райком в Венгрии и Трайчо Костовым в Болгарии в конце 40-х годов сфабрикованы и т.д.

Насколько мне известно, на первых порах следствия вопрос о «вредительском лечении» Этингером руководящих деятелей партии и государства не возникал.

Отец родился в 1887 году. Получил медицинское образование в Германии еще до революции. С 1914 года по 1917 год служил в русской армии в должности ординатора военного лазарета, а в 1918-1920 годы – в рядах РККА начальником крупного госпиталя. После демобилизации в течение 10 лет работал ассистентом, а затем приват-доцентом медицинского факультета Московского университета. Свободно владея основными европейскими языками, отец всегда был в курсе всех последних достижений мировой медицинской науки и практики, опыт которых стремился использовать в советском здравоохранении. В 1926-27 годах по заданию Наркомздрава СССР был в научных командировках в Германии, Японии и США. В 1932-1949 годах Я.Этингер заведовал кафедрой во 2-м Московском медицинском институте. Осенью 1949 года ему пришлось покинуть кафедру, главным образом потому, что он, имея, кстати, помимо медицинского, а также и биологическое образование, не скрывал своего резко отрицательного отношения к лысенковщине.

В течение многих лет отец был консультантом лечебно-санитарного управления Кремля. Лечил он многих видных деятелей партии и правительства, известных дипломатов, представителей высшего командного состава Красной Армии - С.М.Кирова, Г.К.Орджоникидзе, Ф.Ходжаева, Н.Лакобу, Г.В.Чичерина, М.М. Литвинова, Л.М.Карахана, А.И.Иоффе, М.Н.Тухачевского и других. Отец много рассказывал мне о своих пациентах С.М.Кирове, и Г.К.Орджоникидзе, которых хорошо знал с середины 20-х годов и лечил многие годы. Он не раз высказывал сомнение относительно официальной версии причин и обстоятельств смерти этих двух известных деятелей советского государства. Любопытен следующий факт. Несмотря на то, что Я.Г.Этингер на протяжении многих лет лечил Г.К.Орджоникидзе, регулярно наблюдал его, практически был его домашним врачом, отца не ознакомили с окончательным медицинским заключением о смерти Серго.

Среди пациентов отца были такие видные деятели международного коммунистического движения, как М. Эрколи (Пальмиро Тольятти), Иосип Броз Тито, Вильгельм Пик, Георгий Димитров, Василь Коларов, Хосе Диас, ряд руководителей Компартии Польши. Значительная их часть позднее, в 1937-1938 годах стала жертвами сталинских репрессий.

Отец был широкообразованным человеком, прекрасно разбирался в вопросах искусства и литературы. У нас дома часто бывали один из выдающихся актеров МХАТа Н.П.Хмелев и знаменитая балерина Е.В.Гельцер, известные художники Н.П.Крымов и С.В.Малютин, писатель А.С.Яковлев и поэт С.Я.Маршак… Разумеется, дружеские отношения с этими людьми были во многом связаны с врачебной деятельностью отца. Хорошо помню стихотворную надпись, сделанную Маршаком на подаренной отцу книге сонетов Шекспира: «Пришли сонеты в СССР сквозь долгие века, тому причиной Этингер, лечивший Маршака». К сожалению, экземпляр этой книги не сохранился – ее изъяли во время ареста отца. Как мне потом стало известно, следователи МГБ пытались использовать дарственную надпись как доказательство некоей «преступной связи» между Этингером и Маршаком. Против поэта «собирали материал».

Отец умер в тюрьме, и в момент опубликования 13 января 1953 года сообщения ТАСС его уже не было в живых.

Спустя месяц после смерти Сталина 4 апреля 1953 года, в центральной печати было помещено сообщение о полной реабилитации и освобождении группы врачей. В нем говорилось, что обвинение «во вредительстве, шпионаже и террористической деятельности», выдвинутое против группы врачей, «являются ложными». Далее подчеркивалось: «Установлено, что показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые протии них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерства государственной безопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия». Думаю, что именно эти «приемы» сыграли не последнюю роль в смерти отца, страдавшего тяжелой формой стенокардии и не выдержавшего выпавших на его долю тяжких испытаний – непрерывных ночных допросов, лишение сна, оскорблений и издевательств. Однако подлинные обстоятельства его смерти до сих пор не установлены. Если соответствуют действительности документы, которые мать и я получили в 1955 году, то отец якобы скончался 2 марта 1951 года от самопроизвольного разрыва левого желудочка сердца.

Незадолго до ареста отца среди бела дня был схвачен работниками МГБ и я, в то время студент-экстерн исторического факультета МГУ.

Отчетливо помню 17 октября 1950 года. Был серый осенний день. В 11 часов я вышел из дома и пешком направился в университет на лекцию, которая начиналась в 13 часов. У меня было достаточно времени, и я решил зайти в несколько книжных магазинов. На углу Петровки и Кузнецкого моста, напротив Министерства морского флота, ко мне вдруг подошел мужчина средних лет, одетый в гражданскую одежду.

- Я из уголовного розыска. Ваша фамилия Данилов? - спросил он и показал удостоверение МУРа. – Нам надо выяснить одну вещь, проедемте с нами на несколько минут.

- Нет, моя фамилия не Данилов, - ответил я и назвал свою. Но в этот момент «работники уголовного розыска» и выскочившие из стоявшей рядом легковой машины еще двое в штатском взяли меня крепко под руки и втолкнули в автомобиль. Остановивший меня сел рядом с водителем, а эти двое – по обе стороны от меня на заднем сиденьи.

Машина двинулась, но вместо того, чтобы поехать налево по Петровке, где находится МУР, направилась вверх по Кузнецкому мосту. Через несколько минут, миновав тяжелые ворота, она въехала во внутренний двор здания МГБ на Лубянке. Меня привели в кабинет на один из верхних этажей. Там сидел сотрудник, тоже в штатском.

- Садитесь, - сказал он.

Я сел на диван и автоматически посмотрел на часы.

- Вы что, торопитесь? – спросил сидевший за столом.

- Да, - ответил я, - у меня скоро лекция.

- Вы еще успеете – сказал он. И как раз в этот момент в кабинет влетел человек в форме МГБ.

- Встать! – неистово закричал он. – Руки вверх! Оружие есть? Вы арестованы!

И он показал ордер на арест, подписанный министром госбезопасности Абакумовым и Генеральным прокурором, кажется, Сафоновым.

…В моей жизни начался новый этап, и в университете я снова оказался спустя пять лет. Мне были предъявлены те же обвинения, что и отцу. В то время мне исполнился 21 год. Но в заключении я оказался не впервые.

В годы Великой Отечественной войны, мальчиком, меня заключили в гитлеровский концлагерь в Минске, в котором находился с 12 августа 1941 года по 7 мая 1942 года. Из него с помощью моей няни Марии Петровны Харецкой и других советских патриотов мне удалось бежать и скрываться от нацистов в оккупированном Минске вплоть до его освобождения советской армией 3 июля 1944 года.

М.П. Харецкую, проживавшую в нашей семье на протяжении нескольких десятилетий, тоже арестовали летом 1951 года, но вскоре освободили. Правда, взяли подписку о «невыезде из Москвы». Умерла няня в 1951 году.

Моя мать – врач-терапевт Р.К.Викторова была арестована 16 июля 1951 года. Позднее она была приговорена Особым совещанием при МГБ СССР по статье 58-10 (антисоветская пропаганда) к десяти годам тюремного заключения. Первое время мать находилась во Владимирской тюрьме, а затем в Новочеркасской. «Соседями» по камере с ней оказались Н.А. Вознесенская – жена члена Политбюро ЦК ВКП(б), первого заместителя председателя Совета Министров СССР, председателя Госплана СССР Н.А.Вознесенского, арестованного в 1949 году по «ленинградскому делу» и позднее расстрелянного, известная исполнительница русских народных песен Лидия Русланова и популярная киноактриса Зоя Федорова.

После ареста я находился в Лефортовской тюрьме, причем около шести месяцев в одиночке. В ходе непрерывных ночных допросов с осени 1950 года и по конец весны 1951 года, неоднократным участником которых был и Рюмин, вопрос об участии отца и других профессоров-врачей в каких-либо действиях, направленных на «вредительское лечение» руководящих советских кадров, не возникал.

Хорошо помню Рюмина. Это был человек среднего роста, довольно полный, с гладко зачесанными волосами. Он периодически во время допросов врывался в кабинет следователя, осыпал меня площадной бранью и угрожал всяческими карами. Рюмин никогда не садился в кресло, а непрерывно бегал с криками по кабинету. Все это производило тяжелое впечатление.

Наконец, 17 мая 1951 года меня вызвали в комендатуру Лефортовской тюрьмы, где зачитали постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 5 мая 1951 года. По статье 58-10 я был приговорен к 10 годам заключения в исправительно-трудовом лагере строгого режима. Я еще несколько недель пробыл в тюрьме, а затем 5 июня 1951 года был отправлен по этапу на Колыму. Этап продолжался более месяца. Пришлось побывать в пересыльных тюрьмах Куйбышева, Челябинска, Новосибирска, Иркутска, Хабаровска, пока меня не привезли в пересыльный лагерь в Ванино, на берегу Татарского пролива. Ванинская пересылка представляла собой гигантский город-лагерь, где содержалось одновременно 200-300 тысяч «транзитных» заключенных. Здесь я пробыл несколько недель, ожидая парохода для отправки в Магадан.

Но в первых числах августа 1951 года совершенно неожиданно меня вызвали в комендатуру лагерного отделения.

- Получено указание этапировать тебя в Москву на доследование,- заявил мне начальник отделения.- Через несколько дней будешь отправлен.

Я растерялся. В голове возникло сразу несколько предположений. «А вдруг меня собираются освободить – наивно подумал и тут же отверг эту мысль. Вспомнились слова следователя на одном из допросов «Ошибки бывают только в Министерстве торговли, а в МГБ не бывают».

Я был немедленно отделен от основной массы заключенных и помещен в лагерный изолятор – своего рода «микротюрьму», откуда вскоре мне пришлось совершить обратный путь в Москву примерно через те же города, но на этот раз я «останавливался» не в пересыльных, а во внутренних тюрьмах областных управлений МГБ. Все время меня держали в условиях строжайшей изоляции. Если, например, в Ванино меня везли в «столыпинском» вагоне, в купе которого находилось примерно двадцать заключенных и люди буквально сидели друг на друге, изнемогая от тесноты и духоты, то во время поездки в Москву я был в таком купе уже совершенно один.

Я «вернулся» в Лефортовскую тюрьму 1 сентября 1951 года. И вновь начались допросы… На первом же из них следователь заявил примерно следующее: «Нам хорошо известно, что Ваш отец вместе с профессорами Виноградовым, Вовси, Гельштейном, Зелениным занимался вредительским лечением многих выдающихся советских деятелей. Врачи признались в этом (в действительности, они еще были на свободе и, очевидно, даже не подозревали, что их ждет. Основные участники «дела врачей» были арестованы в конце 1952 года – Я.Э.). Многие из профессоров были у Вас дома, отец с Вами был в доверительных отношениях. Поэтому Вы не могли не знать о фактах преступного лечения. Рассказывайте!»

Я.Г.Этингер, в частности, обвинялся во «вредительском лечении» кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б), секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) А.С.Щербакова. Отец вместе с профессором В.Н. Виноградовым лечил Щербакова с конца 1944 года до дня его кончины 10 мая 1945 года. Каждый день они дважды посещали больного и составляли утренний и вечерний бюллетени о состоянии здоровья, которые немедленно направлялись лично Сталину. Эти два высококвалифицированных специалиста-кардиолога сделали все возможное, чтобы спасти Щербакова, страдавшего тяжелым сердечным заболеванием. В ходе лечения за оказываемую ему медицинскую помощь они неоднократно получали благодарности от руководства лечебно-санитарного управления Кремля. Я все это хорошо знал и категорически отверг, несмотря на все формы психического и физического давления, утверждение следователя о том, что Этингер и Виноградов «виновны» в преждевременной смерти Щербакова.

Меня последовательно допрашивали примерно десять следователей по особо важным делам МГБ. Все они были в чине полковников. Каждый расспрашивал о совершенно конкретном профессоре – один интересовался В.Н. Виноградовым, другой М.С.Вовси и так далее. Допросы продолжались в течение шести месяцев. Из всего этого я сделал вывод, что готовится какое-то грандиозное дело и врачи, которыми «интересовались» следователи, уже арестованы.

В Лефортове я пробыл до середины марта 1952 года и затем был отправлен в Кировскую область, в печально знаменитый Вятлаг. Таким образом, тема о «вредительском лечении» видных деятелей советского государства впервые возникла, судя по моим допросам, лишь к осени 1951 года. Если бы этот вопрос «разрабатывался» в МГБ раньше, то какой же смысл в таком случае отправлять меня 5 июня 1951 года по этапу на Колыму, «терять время», а затем возвращать снова в Москву? К тому же, меня ведь могли немедленно вернуть назад в Москву из любого пункта следования, не дожидаясь прибытия в Ванино. Нельзя не прийти к выводу, что до середины лета 1951 года сценария «дела врачей» не существовало. Такого же мнения придерживалась и моя мать на основании тех допросов, которым она подвергалась.

Нам представлялось, что замысел «дела врачей», прологом которому был, безусловно, арест отца, возник в конце июля 1951 года.

Несомненно, что это «дело» призвано было раздуть антисемитские, шовинистические настроения в стране, обострить в ней межнациональные отношения. Но, думаю, оно преследовало и другие, боле широкие цели. Вот что пишет известный советский публицист Эрнст Генри: «…В начале 1953 года носились слухи, что готовится против него (речь идет о В.Молотове.-Я.Э.) процесс. Тогда были взяты Майский и три других человека из посольства СССР в Лондоне (в том числе и я), а также ряд видных московских врачей. В этой связи возникает вопрос: не должен ли был задуманный процесс над врачами стать прологом новой гигантской чистки в высших эшелонах партийно-государственного и военного руководства? Не собирались ли организаторы «дела врачей» по образцу процессов 1937-1938 годов «выйти» через «врачей-убийц» на некоторых видных деятелей партии и государства, от которых Сталин по каким-то причинам хотел избавиться. Косвенным подтверждением этого предположения можно считать слова из передовой «Правды» от 13 января 1953 года «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей», в которой говорилось: «Органы государственной безопасности не вскрыли вовремя вредительской террористической организации среди врачей. Между тем эти органы должны были быть особенно бдительными, так как история уже знает примеры, когда под маской врачей действовали подлые убийцы и изменники родины, вроде «врачей» Левина, Плетнева, которые по заданию врагов Советского Союза умертвили путем умышленного неправильного лечения великого русского писателя А.М. Горького, выдающихся деятелей Советского государства В.В. Куйбышева и В.Р. Менжинского. Как известно, доктор Л.Г.Левин, профессор Д.Д. Плетнев и доктор И.Н. Казаков, также обвиненный в «неправильном лечении», полностью реабилитированы, как и те видные партийно-государственные деятели, «по заданию» которых они, якобы, действовали.

Вскоре после освобождения и полной реабилитации в конце 1954 года мы с матерью стали добиваться получения официального документа о реабилитации отца. Однако еще работавшие в то время в прокуратуре многие скрытые приверженцы Сталина упорно уходили от решения этого вопроса. Во время бесед с нами они утверждали, что «сообщения в «Правде» от 4 апреля 1953 года – лучшая справка. Что вы еще хотите?» Эта игра в кошки-мышки продолжалась вплоть до 20-го съезда КПСС. Вскоре после съезда мать направила телеграмму Н.С.Хрущеву, в докладе которого на закрытом заседании съезда говорилось о «деле врачей», с просьбой помочь разрешить этот вопрос. По поручению Н.С.Хрущева мать принял секретарь ЦК КПСС П.Н.Поспелов. Он пообещал быстро решить все проблемы, связанные с реабилитацией Я.Г.Этингера, и вскоре отец был окончательно реабилитирован.

Так, лишь после 20-го съезда, когда были вскрыты чудовищные злодеяния Сталина, исчезла и та основа, на которой строилось обвинение Я.Г.Этингера по статье 58-10. Тем самым была поставлена последняя точка в «деле врачей».

Со времени «дела врачей» прошло 36 лет. В конце ноября 1988 года по просьбе Центрального музея революции СССР я передал в постоянное пользование личные вещи и документы Я.Г. Этингера. Мне нелегко было расставаться с ними, но как гражданин своей страны и профессиональный историк я хорошо понимал, насколько важно, чтобы они стали собственностью государства и служили напоминанием о той страшной трагедии, которую пережила наша Родина в годы сталинизма.