Динамика термина

Приведенные выше высказывания содержат примеры буквального перевода. Поэтому читателю, “обладающему добропорядочными намерениями совершить референцию”, лучше не отождествлять новые заимствования с привычными “рефлексами” и “терминами”, а произвести контекстную замену. В данных примерах “рефлексы полемики” - это “отражение полемики”, а “термины” – это “слова, способы выражения”.

Языковой меланж особо показателен для текстов, которые относят к маргинальным отраслям лингвистики (компьютерная, антропологическая, социальная, этническая и др.) [67, с. 34]. В работах когнитивного направления изменение роли заимствованной терминологии проявляется уже в способе введения нового термина в лингвистический текст. Из возможных форм заимствования научного понятия предпочтение в них все больше отдается не переводу, а транслитерации и – реже – калькированию. В подтверждение достаточно процитировать обобщение, сделанное А.В. Кравченко:

“Все чаще в работах, посвященных анализу грамматических категорий, начинают присутствовать такие когнитивные понятия, как “наблюдатель”, “субъект восприятия”, “экспериенцер”, “субъект сознания”, “поле зрения”, “перцептуальное пространство”, “личная сфера” и т.п. Другими словами, фигура наблюдателя (observer) прочно вошла в аналитический аппарат современной лингвистики…”[32, с. 7].

Содержательная корреляция, которую лексический повтор и последующий контекст помогают “собрать”, потенциальные, вероятные синонимы: наблюдатель, экспериенцер, observer – это трехчастная оппозиция, включающая термин-прототип.

Функционирование термина-прототипа (слова исходного языка) в лингвистических текстах становится еще одной приметой языкового меланжа.

Благодаря заимствованию, межъязыковое соответствие “слово-прототип – ОУС заимствующего языка” превращается в контекстную корреляцию. Раньше такое межъязыковое взаимодействие было характерно в основном для словарных статей и прямых дефиниций термина в тексте. Сейчас оно все чаще встречается в авторском повествовании, не связанном с прямой дефиницией термина:

Таким образом, заимствованная лексика в лингвистических текстах функционирует не только как знак заимствованного или вновь вводимого автором научного понятия, она может использоваться и в его дефиниции или вне описывающего контекста термина, представляя собой разные формы языкового меланжа. Это обстоятельство указывает на необходимость различения двух основных групп заимствований – терминов, концептуальных для данного исследования, и «описывающих» заимствований. Первые вводятся в текст как функциональные единицы научного исследования; они, как правило, имеют свой особый описывающий контекст, в котором образуют содержательную корреляцию с ОУС или традиционным термином. Вторые функционируют в тексте только как средство объективации знаний, их предпочтение традиционной терминологии и общеупотребительной лексике представляет собой нефункциональную избыточность.

В то же время «описывающие», неконцептуальные заимствования в лингвистических текстах могут подвергаться терминологизации. На наших глазах происходит терминологизация английских слов (ср. terminal – периодический, терминальный) и повторная терминологизация многих заимствованных терминов: дискурс, концепт, репрезентация и др.

В исходном языке каждый из этих терминов – всего лишь специализированное общеупотребительное слово. В сравнении со словом-прототипом французского языка (“discour” – речь) заимствование “дискурс” не только фонетически противопоставлено слову ‘речь’, оно все более отдаляется от научного понятия “речь”: “субъектный дискурс”, “бессубъектный дискурс”, “дискурсивные сообщества” и т д. [64].

В явлении терминологизации заимствования в тексте заимствующего языка проявляется характерная для русского языка тенденция к стилистической дифференциации научной и общеупотребительной лексики. Предпочтение заимствования ОУС объясняется стремлением в самой форме слова подчеркнуть значимость научного понятия. Использование заимствованной терминологии не только приводит к дистанцированию научного термина от ОУС языка, транслитерированное заимствование в лингвистическом тексте становится автореферентным знаком, а именно знаком своей терминологичности. Графическая форма транслитерированного заимствования выполняет, таким образом, особую функцию, которую А.А. Белецкий определил как метасемантическую функцию отражения в оформлении информации дополнительного смысла [цит. по 21, с. 15].

С другой стороны, как показывает анализ языка лингвистических описаний, функционирование заимствованной терминологии приводит к значительным изменениям в самих лингвистических текстах. Благодаря заимствованию лингвистической терминологии, точкой отсчета в них может становиться единица иного языкового кода. Корреляция лексики, относящейся к двум языкам, бывшая прежде привилегией словарей и специальных сопоставительных описаний, в меланжевом тексте образует его особые структурные сегменты, а семантическое отношение “термин-прототип – термин переводящего языка” из сферы отдаленной, запредельной тексту, переходит в сферу ближайшего значения. При этом изобразительная наглядность нетранслитерированного заимствования выступает как графический маркер, а фонологическая недискретность транслитерированного заимствования – как исходный семантический показатель языкового меланжа.

Исследование языка лингвистических описаний показывает, что оппозиция двух типов текста: оригинальный (созданный носителями языка, первичный) и переводной (вторичный) текст – перестает быть непроницаемой, становится комплементарной. Благодаря заимствованию научной терминологии, к исходному языку тяготеет уже не только переводной текст. Иноязычные слова, в первую очередь лексика английского языка, в виде заимствований все более перемещаются из вторичных в первичные тексты. На смену оппозиции «первичный – вторичный текст» приходит трехчастная оппозиция оригинальный – переводной – меланжевый текст.

Если заимствование лексики, как полагают, принимает характер глобального процесса, то глобализация проявляется, в том числе, и в языковом меланже. Это, конечно, еще не замена языка, но уже и не замена лексической единицы – это изменение характеристик текста. К двум формам бытования текста – оригинальный и переводной текст – все настойчивее присоединяется третья форма – меланжевый текст. Одна из существенных характеристик меланжевого текста – иерархический характер его структуры.

Предпочтение заимствования термина его переводу приводит к тому, что описательный перевод становится частью лингвистического текста, проявляясь в метаязыковых высказываниях – дефинициях заимствованного термина, а также в разнообразных авторских рефлексивах, “содержащих метаязыковой комментарий к употребляемому слову или выражению” [11, с. 12]. Таким образом, вопрос о влиянии заимствованного термина на язык лингвистических текстов перерастает в вопрос о метаязыковом высказывании как особой структурной единице текста и о характере самого лингвистического текста.

I.3.2. Метаязыковое высказывание как описывающий контекст заимствованного термина и строевой компонент лингвистического текста

Процесс вербализации языкового сознания на уровне текста проявляет себя в различных формах метатекстов, эксплицирующих отношение говорящего к употребляемому слову. Вслед за А.Вежбицкой многие исследователи отмечают причины, обостряющие языковую рефлексию носителей языка, обосновывают широкое и узкое понимание метатекста, дают типологию метаязыковых высказываний по поводу лексических единиц [7,10,11]. И.Т.Вепрева считает вербализацию метаязыкового сознания в высказываниях-рефлексивах публицистического текста способом преодоления “коммуникативного диссонанса”, речеповеденческой адапционной технологией, направленной на снятие барьеров на пути коммуникации [11, с.14–15].

Заимствование и обновление лексики как общая причина “коммуникативного напряжения”, а также его следствие – вербальные экспликации по поводу лексических единиц в равной мере проявляют себя как в публицистических, так и в научных текстах. Однако, сравнивая метаязыковые комментарии в художественных, публицистических текстах с метаязыковыми высказываниями как строевыми компонентами научных текстов, нельзя не заметить их принципиального отличия. Метаязыковой комментарий в художественных и публицистических текстах – это широкий спектр оценок, суждений о слове носителей языка, образующих в совокупности область “стихийной лингвистики”. В текстах научного характера метаязыковые высказывания с семантикой оценки вторичны, так как в отличие от “стихийной лингвистики” научное лингвистическое описание характеризуется целенаправленной экспликацией значения слова-термина.

Повышение ранга метаязыковых высказываний в научном тексте в связи с заимствованием лингвистической терминологии, с одной стороны, и особый характер метавысказывания – описания термина – с другой, дают основания выделить его в качестве самостоятельного предмета исследования. В задачи такого исследования входит как выяснение причин и характера влияния заимствованной терминологии на структуру и содержание текста, так и определение природы и функций метаязыкового высказывания как строевой единицы лингвистического текста. Значение данного исследования заключается в фиксации явлений, сопровождающих заимствование и обновление терминологической лексики, но по своим параметрам выходящих за рамки данных семантических процессов.

Заимствование лингвистической терминологии не только приводит к замене традиционной терминологии новой научной лексикой, но и становится причиной определенных изменений в структуре лингвистических текстов. Заимствования, освоенные языком, зафиксированные в словарях и функционирующие как общеупотребительные научные термины, при своем очередном использовании не нуждаются в толковании. Новейшие заимствования, не нашедшие отражения в словарях, требуют пояснения, нуждаются в определении в пределах данного текста. Дефиниция заимствованного термина превращается в его описывающий контекст.

Функционирование языковых единиц в тексте предполагает их направленность на референт. Референтом лингвистического текста, как правило, является язык, его единицы, свойства и структуры. Термины функционируют в нем в качестве метаязыковых единиц, т.е. единиц номинации некоего отличного от них языкового объекта. Здесь возможно провести аналогию между отношением “язык и метаязык” и “высказывание (текст) – метавысказывание”. Метаязык – язык «“второго порядка”, по отношению к которому естественный человеческий язык выступает как “язык-объект”, т.е. как предмет языковедческого исследования» [43, с. 297]. Язык тогда может выступать инструментом самопознания, когда языковое явление, будучи объектом познания, предметом, на который направлено исследовательское сознание, отчуждается от языка как инструмента мышления. Аналогично этому, когда в структуре лингвистического текста появляется относительно автономная структурная единица – метаязыковое высказывание по поводу термина (такая графическая форма показывает возможность редукции словосочетания до “метавысказывания термина”), в нем происходит смена референта. Термин как единица метаязыкового высказывания отчуждается от общего текста, как бы переносится в другой файл.

Роль термина в метаязыковом высказывании отлична от его первичной знаковой функции в тексте. Лингвистический термин, который входит в общий текст как описывающий термин, термин-инструмент, в метаязыковом высказывании приобретает статус объекта описания. Научный термин и его дефиниция образуют строевой компонент текста, функционально отличный от других его единиц: в метавысказывании раскрывается лексическое значение слова.

Введение описывающего контекста термина (слова) – проявление иной по отношению к коммуникативной установке основного текста коммуникативной интенции, так как передача значения языковых единиц не является непосредственной целью речевого общения. “В языкознании распространено мнение, что собственно содержанием языка являются закрепленные в лексической системе значения слов, – пишет В.А. Гречко. – А между тем целью речевого обмена не является сообщение его участниками содержания этих значений»” [14, с. 207]. Это положение мы можем проиллюстрировать следующей условной схемой. Высказывание “Язык – инструмент самопознания” в ней представлено двумя уровнями: уровнем содержания текста, на котором каждое слово является знаком своего референта, и уровнем семантики языковых единиц, по отношению к которому слово выступает как единица истолкования.

Уровень семантики слов ЛЗС-1 ЛЗС-2 ЛЗС-3

↓ ↓ ↓

Уровень содержания текста Язык – инструмент самопознания,

Данная схема перестает быть условной, когда в тексте появляется метавысказывание термина, реализующее отношение “слово – ЛЗС”. Сравним функционирование слова “фрейм”, относительно недавно получившего статус лингвистического термина, в высказывании (1) и метавысказывании (2):

(2)…фрейм – мыслительный образ в статике [2, с. 21].

За пределами метавысказывания лингвистический термин выступает в роли такого же знака, что и любое слово, но, включенный в метаязыковое высказывание (собственный описывающий контекст), меняет свой статус – из инструмента описания становится его объектом.

В метаязыковом высказывании термина осуществляется переход, скачок от уровня содержания текста к уровню семантики его единицы. Установление в тексте уровневых отношений имеет свои основания. В тексте (в речевом общении и вербальном мышлении) уровень семантики единиц языка относится к области бессознательного. При включении в текст метавысказывания, область бессознательного эксплицируется. Уровень семантики слова, до этого надтекстовый сегмент, не входящий непосредственно в смысловую организацию текста, будучи эксплицированным в метавысказывании, становится той частью содержания текста, которая требует сознательного усилия – работы сознания над интерпретацией термина и увязки содержания данной единицы с общим содержанием текста.

Причины введения в лингвистический текст метавысказывания по поводу термина различны и многообразны: это и появление терминологического новообразования, и развитие значения, в том числе и специализация общеупотребительного слова в контексте научной речи. Однако значительное, экстраординарное увеличение удельного веса метавысказываний в тексте связано с процессом заимствования научной терминологии. Введение описывающего контекста заимствованного термина необходимо, прежде всего, для выполнения термином своей основной функции в тексте, т.к. новое заимствование является условной знаковой фигурой с неопределенным референтом:

Рефрейминг, или смена фрейма, обозначает перемещение какого-либо образа или переживания в новый фрейм [49, с.11].

Увеличение числа метавысказываний в тексте в связи с интенсивным использованием заимствованной терминологии, как уже отмечалось, повышает ранг уровня семантики слова и усложняет интерпретацию текста. Такая усложненность интерпретации указывает на “затратность” технологии. И это, конечно же, противоречит одной из основных функций термина – упрощать научное исследование, быть эффективным инструментом научного познания.

Кратчайший путь к упрощению технологии научного исследования – использование традиционной терминологии, а при заимствовании научного понятия – предпочтение перевода прямому заимствованию иноязычного слова. Но, как показывает практика, такой путь далеко не самый распространенный и к тому же не всегда возможный. Так, например, в лингвистических текстах мы встречаем варианты перевода термина “фрейм” – “рама”, “рамка”:

Градацию отношений между стилем и языком в модальных тенденциях и рамах можно изобразить в знаках математической логики [75, с. 55].

Ср., здесь же: modal trends and modal frameworks… [75, с.57]

Однако в большинстве работ для обозначения данного понятия используется транслитерированное заимствование.

Предпочтение заимствования переводу, замена традиционной терминологии новыми заимствованиями ведет к перестройке терминологической системы, а “нескоординованность результатов деятельности лингвистов”, препятствует, по мнению Л.О.Чернейко [79, с. 48], торжеству сознательного начала в лингвистике. Это не означает, однако, что любые попытки “организовать буйную волю” заранее обречены. Если нельзя изменить практику процесса заимствования, следует упорядочить ее результаты, проанализировав способы включения заимствованного термина в текст, а также характерные для него описывающие контексты.

Метавысказвания – прямые дефиниции – самый эффективный, но далеко не самый распространенный способ введения заимствованного термина в научный текст. Такие метавысказывания в структурном отношении характеризуются завершенностью и относительной самостоятельностью в рамках общего текста:

Скрипт – вид фрейма, выполняющий спецзадание в обработке естественного языка [11, с. 188].

Метавысказывания по поводу термина далеко не всегда имеют вид идеальной словарной дефиниции. В лингвистическом тексте возможна та или иная степень их редукции, изменяющая степень связности метавысказываний с текстом и характер их включенности в общий текст:

Своеобразие текстовых связей заимствованного термина в последнем примере – в его одновременной включенности в общий текст (высказывание) и метавысказывание.

К редуцированным метаязыковым высказываниям можно отнести и лексический повтор. Устанавливаемые в лексическом повторе отношения тождества между заимствованием и общеупотребительным словом (термином) являются аналогом пропозициональной структуры, что позволяет рассматривать данную корреляцию как редуцированное метавысказывание:

…когниция, мышление является лишь частью человеческого сознания [67, с. 40].

Элементы дефиниции термина содержат и составные номинации научных понятий. На это обращает внимание В.А. Гречко: “составные термины – сочетания слов номинативного характера с именем существительным в качестве главного слова... носят отчасти определительный, дефинитивный характер...” [14, с. 177]. Сравните, например, описывающий характер составных и сложных наименований в ряду синонимов к слову метатекст, приводимых И.Т.Вепревой:

Термин "рефлексив" находится в одном ряду с такими терминологическими единицами, как "оценка речи" "контекст-мнение", "метаязыковые высказывания", "словесное самомоделирование", "показания метаязыкового сознания", "метатекст" [11, с.14].

К метавысказываниям – непрямым дефинициям заимствованного термина присоединяются рефлексивы – метаязыковые комментарии к терминологическим единицам, которые, кроме выражения семантики оценки, содержат элементы уточнения значения слова:

Реальные описывающие контексты термина в тексте принимают разные структурные формы: от классической пропозиции, оформленной как предложение, до вставных конструкций, обособленных членов предложения, частей простого и сложного предложения и т.п., с одной стороны, и широких описывающих контекстов, выходящих за рамки высказывания, – с другой.

Современные лингвистические тексты буквально пронизаны неявными дефинициями терминов-неологизмов, и в этом смысле признание метавысказывания по поводу термина отдельной строевой единицей текста явно недостаточно. Метавысказывание – описывающий контекст термина может быть составной частью высказывания, выходить за его рамки или переплетаться с ним, тогда через все высказывание – единицу уровня содержания текста проходит единица уровня семантики слова (явление, подобное трансфиксации):

В это поле заносится метафорическое выражение в том виде, в каком оно встретилось в тексте… вместе с минимальным контекстом, в котором проявляется его метафоричность (то есть фокус метафоры вместе со своей рамкой) [25, с. 133].

Вновь вводимые термины и их общеупотребительные соответствия в приведенном примере образуют дистантные корреляции: “метафорическое выражение – фокус метафоры” и “минимальный контекст – рамка ”.

Различная степень приближения реальных метавысказываний к выверенным словарным дефинициям термина усложняет задачу, которую ставит перед лингвистами Л.О.Чернейко: “все рациональные версии терминов… должны поверяться анализом их употреблений в научном дискурсе. И хотя такой практики нет, только она способна стать опорой в логической обработке научного объекта…”[79, с. 44].

Кроме того, далеко не каждый неологизм или новое заимствование в тексте сопровождает его дефиниция. Отсутствие зафиксированных в словарях или текстах дефиниций приводит к вольной интерпретации заимствованных терминов, а неоднозначность их восприятия в разных контекстах и произвольность истолкования вызывают, в конечном счете, изменения в семантике самих заимствований. Многие новейшие заимствования производят впечатление слов с не устоявшимся, “размытым” объемом значения, причем относительно некоторых понятий эта нечеткость и “размытость” значения постулируется как неизбежность и даже благо.

С другой стороны, лингвисты все настойчивее говорят о необходимости противопоставить стихии словоупотребления четкую систематизацию терминов. Границы значения термина, безусловно, подвижны и изменчивы, но безусловным является и то, что в рамках поставленных задач исследования они должны быть определены. Иными словами, чтобы лингвистический термин как инструмент исследования языкового явления не становился неким перманентно обновляющимся фантомом, а его произвольные толкования не препятствовали восприятию научного понятия, в дефиниции термина должна быть выделена константная часть. Метаязыковые высказывания по поводу новых заимствований заслуживают рассмотрения, прежде всего, как структурные единицы текста, которые содержат готовые образцы компонентного анализа лексического значения слова.

Какие же возможности исчисления константной, инвариантной основы значения предлагает в этом случае текстоцентрический подход? Очевидно, оплотом стабильного в дефиниции неологизма-заимствования является пропозициональная основа метавысказывания, корреляция “заимствованный термин – общеупотребительное слово” (ЗТ – ОУС):

Сопоставив метаязыковые высказывания по поводу термина, собранные в корпусе лингвистических текстов, можно выделить инвариантную основу дефиниции термина и дополнительные, вариативные семантические компоненты. Изучение метавысказываний, таким образом, получает выход в практическую плоскость. Используя методику семантического анализа, можно путем сопоставления авторских определений термина дать в достаточной степени обобщенную, «объективированную» его дефиницию, вероятностную модель научного понятия. Попытки использовать такую методику по отношению к определению “размытых” значений лингвистических терминов уже предпринимаются лингвистами:

“Дискурс” - это язык и речь одновременно; это вербальное образование, в котором интенциональный объект …сам говорит о себе; это не осознаваемое говорящим требование интенционального объекта к построению речи о нем. Такое определение можно вывести из наблюдения за поведением термина в научных текстах “языковое знание” и из существующих его толкований (традиция)… [79, с. 49].

Преимущество текстоцентрического подхода к изучению терминологии как раз и состоит в возможности исследования эксплицированной, формализованной в метавысказываниях, в том числе и в неявном описывающем контексте термина, семантической структуры слова, а также широких содержательных характеристик научного понятия.

Если все возможные текстовые дескрипции заимствованного термина рассматривать как варианты его толкования, то инвариантным описывающим контекстом заимствования следует признать лингвистический дискурс. Выделив в качестве дифференциального признака в оппозиции “дискурс – текст” признак инвариантности лингвистического дискурса, понятие научный дискурс можно использовать в методологических целях. Сопоставление метаязыковых высказываний в отвлечении от конкретных текстов, которое можно определить как метод концептуально-референтного анализа термина в научном дискурсе, позволяет из энного числа метавысказываний по поводу термина конструировать метатекст-центон.

Попробуем, например, сравнить несколько контекстов – описаний понятия “фрейм”:

…фрейм – это структура данных, предназначенная для представления стереотипной ситуации или предмета…[77, с. 84].

Фрейм – единица знаний, организованная вокруг некоторого понятия…[35, с. 188].

Понятие фрейма – сначала падежная рамка глагола, затем представление о сложных совокупностях [35, с. 111].

Фрейм – статический, а сценарий – динамический мыслительный образ [2, с. 20].

Содержание фрейма образует структурированная совокупность обязательных и факультативных признаков, так называемых “узлов” и “терминалов ”(термины М.Минского). Они…представляют собой слоты (позиции, ячейки), которые в процессе познания объекта должны быть “заполнены характерными примерами или данными” [2, с. 20].

Применяя всего лишь две компьютерные команды – “вырезать” и “вставить”, получаем в большей или меньшей степени развернутую дефиницию термина:

Центонный метатекст термина “фрейм” построен методом наложения инвариантных компонентов и включения дополнительных. При этом произведены допустимые замены, например, “факультативные признаки” – “последние”, и необходимые грамматические трансформации. Построение центонного метатекста к термину “скрипт” облегчается возможностью использовать инвариантные компоненты родового понятия “фрейм”:

Метатекст-центон: Сценарий, или скрипт – это мыслительный образ (знание) динамической стереотипной ситуации.

Лингвистический дискурс, таким образом, предлагает самую широкую основу для построения словарной дефиниции нового термина путем сравнения возможных способов толкования значения термина в научных текстах. Сопоставление метаязыковых высказываний по поводу термина в лингвистическом дискурсе позволяет определить константные, инвариантные компоненты значения термина, исследовать его концептуально-референтные характеристики в целом.

Исследование описывающих контекстов заимствованного термина позволяет сделать следующие выводы о текстообразующей роли терминологических единиц, а также о металингвистическом высказывании по поводу термина как строевой единице научного текста.

Лингвистический термин в научном тексте, в лингвистическом дискурсе в целом, выступает как результат и средство исследования языка.

Новое заимствование в лингвистическом тексте, вследствие его семантической неосвоенности, из средства описания превращается в единицу, по поводу которой строится высказывание. Термин становится референтом своего собственного описывающего контекста, организующим, инициирующим элементом метавысказывания.

Истолкование любого вновь вводимого понятия (независимо от того, каким знаком: заимствованием, новообразованием или метафорически переосмысленным словом – он выражен) – та часть научного текста, которая является особой единицей его структуры и выполняет в нем функцию экспликации семантики языковых единиц.

I.3.3. Диалогичность научного текста: фактор адресата

Смена научных парадигм и становление новых направлений в лингвистике проявляют и усиливают такое свойство научной речи, как диалогичность: “Специальный язык предельно диалогизирован во всех своих внешних формах, будь то письменная речь или устная, поскольку... предполагает обсуждение проблемы...” [39, с. 173]. Диалогичность научного текста связана с тем, как автор определяет цели и задачи научного общения (описания, исследования). От того, какие коммуникативные цели автор перед собой ставит, зависит и построение текста, и соотношение его функциональных регистров.

Научный стиль речи, целью которого является “поиски объективной истины” [38, с. 6], “доказательство истинности научного знания” и “сообщение объективной информации” [39, с. 194], представляют по крайней мере два функциональных регистра научного текста. Исходя из того, что научное познание предполагает “поиски истины”, основным регистром научного текста следует считать тот, в котором реализуется отношение исследователь – предмет исследования. В основном функциональном регистре научного текста, назовем его когнитивным, осуществляется доказательство выдвигаемого положения, обоснование постулата, верификация авторской гипотезы, происходит описание предмета исследования. В то же время целеустановка на сообщение информации “подключает” к научному описанию второй, коммуникативный, регистр научного текста. В коммуникативном регистре автор выступает как адресант. Изложение автором своего видения проблемы, описание предметной области, хотя и определяется подходом к предмету исследования, ориентировано на реципиента.

Отношение автор – читатель реализуется в коммуникативном регистре научного текста, но диалог с читателем берет начало в когнитивном регистре. Исследователи говорят о диалогичности научного мышления, о диалогичности как о внутреннем диалоге: “Для ученого диалог не только становится формой речи, но и формой мысли” [39, с. 173]. Диалогичность авторского мышления превращает “доказательство истинности научного знания” во внутренний диалог по поводу решаемой проблемы. В силу социальности личности, и в зависимости от меры ее социальности, в этот диалог включен и внешний адресат.

Само понятие “доказательство истинности научного знания” актуализирует отношение исследователь – исследователь (автор – читатель). Доказывая, автор не только свидетельствует, но и призывает в свидетели, как бы предлагает посмотреть на изучаемое явление его глазами. Прибавим к этому необходимость различать свидетельство факта и свидетельство истины. Истина, как понятие субъективно-оценочное, нуждается в двойном подтверждении. Истинность поверяется регулярностью научного факта, объяснительной силой теории (“Поверил Я алгеброй гармонию”). Но, с другой стороны, поверить (истину) и верить (в истинность) – связь не случайная.

Диалог по поводу предмета исследования, направленный на решение научной проблемы, в целом можно отнести к когнитивному регистру текста. Но понятие доказательство, как и понятие о его предмете – истине, многозначно, а доказательство как вид речевой деятельности полифункционально. Можно сказать, что доказательство имеет два вектора: оно направлено на установление истины, а также на убеждение адресата в истинности истины. Этот второй вектор воплощается в коммуникативном регистре научного текста в виде соответствующих целеустановок, в том числе и как коммуникативная установка на воздействие. “Убедить, заставить верить” входит в прагматику коммуникативного регистра текста. Кроме того, широкое признание истины является одним из видов ее доказательства.

Установка на адресата изменяет структуру текста, сказывается на манере изложения, способах подачи материала – влияет на научное описание в целом. Чтобы облегчить читателю интерпретацию текста, автор включает в текст комментарии, с помощью определенных текстовых знаков направляет адресата по верному пути и предостерегает от возможных неверных шагов по интерпретации текста. Фактор адресата требует от автора корректировать собственную речь для достижения единства информации на “выходе” (при порождении текста) и на “входе” (при его восприятии). Ведь потеря информации, как утверждают, противоречит закону сохранения энергии.

Научный текст отражает и языковое противоречие – антиномию говорящий – слушающий (в современных терминах, продуциент – реципиент). Фактор адресата выступает не только как текстообразующий, но и как противоречащий закону экономии речевых усилий. Учет фактора адресата заставляет автора дублировать информацию, что обусловливает появление в тексте разного рода повторов. Так, в условиях смены парадигм автор должен соотносить традиционную и новую терминологию, в том числе и с учетом разницы собственного языкового опыта и языкового опыта потенциального адресата. Сравните, например:

Коррелят высказывания равен референту в традиционной лингвистике [64, с. 29].

Установка на адресата вынуждает автора сопровождать комментарием новую терминологию, вводить дефиниции терминов, что также является способом дублирования информации:

... локуторами (участниками речевого акта в узком смысле слова) и нелокуторами (периферийными по отношению к речевому акту участниками события) [23, с. 124].

Вариативность форм – необходимое условие поддержания режима общения при использовании заимствованной терминологии. Именно в режиме диалога адресант – адресат заимствование образует корреляции с исконным термином и общеупотребительным словом: “стандартное (дефолтное) кодирование” [23, с. 124], “кумулятивные (накопительные)” [12, с. 51], “ментальную (психическую) организацию [47, с. 15], “соотнесенность (референцию)” [16, с. 101]. Так же, как в языке избыточность является отражением интереса слушающего, в дублировании информации проявляется перцептивная направленность научного текста.

В связке автор – адресат значимы обе стороны. Фактор адресата влияет на ход повествования, отражается на способе оформления мысли, выполняет текстообразующую функцию. А от автора зависит, в какой мере этот фактор учитывается. Установка на адресата является текстообразующим фактором, но ее текстообразующая и текстоизменяющая роль определяется тем, насколько автор вовлечен в интерпретацию текста.

Учет фактора адресата – это и построение модели адресата. Считается, что лингвист-писатель, предполагающий обсуждение проблемы, моделирует адресата по своему образу и подобию. Иначе говоря, в сознании пишущего формируется модель адресата, идеальная во всех отношениях, – и модель-идея, и совершенный адресат. Так, для лингвиста когнитивного направления в модель идеального читателя входит знание когнитивной теории, оппозиционность традиционной лингвистике, владение английским языком. Эти черты отличают мэтров отечественной когнитологии, а их работы, формируемый ими когнитивный дискурс, соответственно, отличает особый строй речи. Моделируя идеального собеседника, автор наделяет его способностью воспринимать адекватно и содержание авторского послания в целом, и значение единиц, образующих текст. Даже если это послание определяется автором как мессидж, а сочетание английской и русской лексики в тексте образует языковой меланж:

Идеальная модель адресата – это одновременно и мысленное представление и образец. Если верить когнитологам, то идеальная модель превращается в прототип, то есть определяет наше речевое поведение. Что же касается современного автора, то он чаще всего ориентирован на кооперативного адресата, то есть на читателя, готового к сотрудничеству, “включенного в происходящее” [19, с. 24–25]. Установка на кооперативного адресата избавляет автора от необходимости пояснять, комментировать, уточнять и даже переводить. А.А. Зализняк отмечает, что “распространенной методологической аберрацией среди лингвистов является отождествление своего способа овладения языком с единственно возможным” [19, с. 21]. Точно так же одной из ошибок становится презумпция единства языкового и культурного опыта или, в иных терминах, тождества когнитивной базы автора и читателя (чего, с позиций той же когнитивной науки, быть не может). Отсутствие общей когнитивной базы лишь усиливает требование диалогичности речи.

Апелляция исключительно к кооперативному читателю или пренебрежение адресатом со стороны “некооперативного” автора создает проблемы восприятия текста для реального читателя. Автор устраняется от интерпретации, но контексты, нуждающиеся в интерпретации, остаются. Так, чтобы правильно интерпретировать следующее высказывание, читателю необходимо знать, что когнитивные понятия фрейм и слот обозначают не только “некоторые реальные сущности когнитивной системы человека”, но и “способы представления этих сущностей на некоторых метаязыках” [5, с. 15]. В противном случае для него сверхъестественным становится не только сказочное существо (змей), описываемое на метаязыке когнитивистики, но и само высказывание.

...фрейм данного сверхъестественного существа является маргинальным образованием, вмещающим в себя слоты "реальных" фреймов лексем "змея" и "человек" с добавлением ряда аномальных свойств [54, с 275].

Выход автора из режима диалога, в том случае, если автор уподобляет читателя себе или, в другом варианте, если “некооперативного” автора не заботит, как происходит интерпретация, одинаково отражается на тексте: упрощает его структуру, изменяет функциональные характеристики, сокращает или “элиминирует” коммуникативный регистр. В то же время отказ от диалога с читателем не может отменить диалогичности как неотъемлемого (ингерентного) свойства текста.

Диалог с адресатом является важным элементом коммуникативной стратегии “кооперативного” автора. Зная правила “кооперативного общения”, автор делает ряд шагов, направленных на обеспечение успешной коммуникации, в том числе вступает с читателем в прямой диалог. Сравните:

Автор менее всего хотел бы выступить в роли человека, прескриптивно провозглашающего, что лингвистика должна перестроиться на таких-то и таких-то принципах – скажем, стать более эмпирической [57, с.39].

Установка на адресата наличествует в тексте как проекция в будущее, при этом часть коммуникативного регистра текста порождается эффектом ожидания. Ожидание оценки адресата приводит к тому, что в нем появляются фрагменты с иной временной перспективой и особой функцией упреждающего действия.

Учет фактора адресата – это условие успешности речевой коммуникации. Если же подходить к научной речи как к речевому действию, то диалогичность следует рассматривать в ином, прагматическом ключе, тогда установка на адресата приобретает характер воздействия. Многие современные ученые склонны рассматривать как “воздействие” любой диалог. Согласно такому подходу, не выходя даже за пределы бесстрастного изложения фактов, говорящий осуществляет воздействие на слушающего, пишущий – на читателя.

В эпоху научных революций, в условиях смены парадигм автор вряд ли ориентирован на научное сообщество в целом. Можно предположить, что для современного лингвиста виртуальный адресат распадается на единомышленника и оппонента. Ожидание, прогнозирование оценки заставляет автора текста часть усилий тратить на то, чтобы предвосхитить и снять возможные возражения оппонента, а другую часть – на то, чтобы убедить, привлечь на свою сторону нейтрального или дружественного читателя. “Кооперативный” автор, работающий в русле когнитивного направления, ориентирован и на читателя-неофита. Именно ему адресован авторский комментарий, включающий не только толкование терминов, но и краткий курс когнитивной теории в авторском пересказе. Кроме того, именно на читателя-неофита, с его особой восприимчивостью к новым идеям, направлен прагматический потенциал текста.

О том, в какой мере и как в коммуникативном регистре лингвистических текстов проявляется функция воздействия, можно судить по утверждающейся в науке постструктуральной парадигме. Диалог “когнитивного” автора с читателем разворачивается в двух плоскостях – содержательной и оценочной. В то время как содержательно диалог с читателем направлен на предмет исследования, оценка охватывает более широкий круг явлений. Некоторые стороны этой оценочной области представляют интерес, так как касаются проблемных, дискуссионных сторон современной лингвистической теории и проливают свет как на состояние науки о языке, так и на состояние умов.

Привлечение сторонников – одна из задач оценочного диалога. Так, когнитивисты, определяя новое направление как “идеальный проект языкознания” [32, с 3], как “торжество семантики без ее разделения на лингвистическую и экстралингвистическую”, [47, с. 40], решают, в том числе, и задачу завоевания читателя. Авторы задействуют прагматический потенциал слова торжество и умело используют прием игры значений (идеальный – относящийся к области сознания и идеальный – совершенный).

Желание привлечь на свою сторону естественно для увлеченного человека и особенно характерно для сторонников новых “религий”. Однако это желание часто соседствует со стремлением развенчать оппонентов. Поклонники когниции и дискурса ищут сторонников в среде “язычников”, попутно разрушая идолов и кумиров прошлого. Так, подчеркивая, что лингвистика “гуманизировалась” (имеется в виду принцип антропоцентризма), когнитивисты противопоставляют новой, гуманной лингвистике “бесчеловечность научной парадигмы” первой половины и середины ХХ в.[67, с. 35]. Явно выраженный двухвекторный оценочный компонент содержит и следующее высказывание, в котором утверждение принципов когнитивной лингвистики сопровождается указанием на недостаточность без′образной (или безобразной?) системно-структурной парадигмы:

...когнитивной лингвистики, сосредотачивающей внимание на соотнесении лингвистических данных с психологическими, для которой оперирование категорией понятия в классическом, “без′образном” представлении оказалось явно недостаточным [12, с.47].

Оценка традиционной (или структурной) лингвистики может быть и более спокойной, но и она не является нейтральной (ср.: “неадекватность имманентного подхода к языковой системе” [47, с. 10]).

Оценочный диалог когнитивистов с читателями проявляет противоречие между установками когнитивной науки и установками когнитологов. Вернее, установка авторов на отрицание традиционной лингвистики вступает в противоречие с принципами когнитивной науки. Утверждая антропоцентризм и “реальный экпериенциализм” (или “экспериенционализм” [33, с. 6]) как принципы когнитивно-функционального направления, то есть оценивая новое течение в науке как гуманное, человечное и утверждая, что в основе нового знания лежит прошлый опыт, когнитивисты в то же время забывают о преемственности. Но “храм оставленный все храм, кумир поверженный, все бог”. После решительного когнитивного поворота, переворота, революции, после отказа от бесчеловечных и безобразных структуральных парадигм, вступает в свои права преемственность, диктующая необходимость состыковки теорий и сближения лингвистических миров. Тем более что на наших глазах происходит сближение миров языковых. Утверждая преемственность в науке, лингвисты всего лишь следуют языку, который являет собой динамическое равновесие традиции и нового.

I.3.4. От научного текста до общенационального дискурса (функции заимствованного слова в языке-реципиенте)

Стремительность, с которой англоязычное заимствование входит в нашу речь, все настойчивее рекомендует перейти от вопроса его вхождения в язык к вопросу о функционировании английского слова в заимствующем языке. Функционирование заимствованных термина и слова общего языка, как и процесс их заимствования, имеет некоторые общие черты, определяемые прагматикой языкового знака, а именно возможностями заимствованного слова выполнять то или иное сверхзадание в речевой коммуникации. Наряду со специфическими функциями терминослова, оно выполняет ряд общих функций со словом общего языка, и выполняет их как в научной речи, так и выходя за пределы научного стиля.

Функциональное равноправие нетерминологических и терминологических заимствований обеспечивает как проникновение специальной лексики в общий язык, так и ширящийся индивидуальный и социальный билингвизм и полилингвизм. Причем способствуют распространению англицизмов отнюдь не профессиональные переводчики (в переводных текстах кальки встречаются реже), а представители иных творческих профессий: тиражирование “инояза” идет через медиатексты, рекламу, беллетристику. Авторы-билингвы не только заимствуют, но и творят гибридные слова (дискурс: дискурсивный, дискурсный, дискурсивизация, дискурс-анализ). Заимствование англицизмов дополняется практикой калькирования речевых клише (ср.: стоять перед вызовом нового тысячелетия, отвечать на вызовы современности).

Языковой меланж становится началом, объединяющим язык публицистики, рекламы, бытового общения и специальные языки науки. Такие гибридные формулы, как онлайновый режим, отправить мессидж, можно встретить в любом речевом регистре.

Интенсивность заимствования нейтральной, общеупотребительной лексики сопровождается ускорением процессов детерминологизации заимствованной терминологии (терминов экономики, информатики, психологии и т.п.). При этом полифункциональность специальной лексики (способность выступать и как термин, и как слово общего языка) проявляется уже в самом научном дискурсе. В контекстах, не связанных напрямую с репрезентацией научного понятия, заимствование-англицизм используется как слово неспециального назначения:

Показателем деспециализации термина становится варьирование, или возможность варьирования, заимствования с общеупотребительным словом:

Иноязычные вкрапления так изменяют облик современных текстов, что они все больше напоминают точечную живопись (вкрапление или “вкрапливание” – слова, созвучные украинскому слову “крапка” – ‘точка’). Плотность использования английского слова в текстах соперничает со скоростью его вхождения в язык.

Частотность употребления определяет и разнообразие функций англицизмов в тексте: помимо номинативной, выделяют экспрессивную функцию, функцию эмотивного воздействия. Л.П. Крысин и другие авторы указывают на функционирование заимствования как эвфемизма. Н.С. Валгина отмечает, в частности, что заимствованная лексика употребляются тогда, когда возникает “потребность в вуализациии” [9, с. 112].

В научном тексте осознанный выбор заимствования-эвфемизма связан с желанием автора нежестко обозначить мерцающее значение, маркировать то, что представляет собой на данном этапе исследования всего лишь предзнание.

Большинство из перечисленных функций не являются только и исключительно функциями слов-заимствований, а выступают как функции языкового меланжа. Так, только в контексте, во взаимодействии с исконной лексикой возможно восприятие иноязычного слова как эвфемизма. Только в контексте графическая форма выполняет метасемантическую функцию [21, с. 15], а латинская графика становится средством эвфемизации:

...с некоторых пор Rossia стала представляться в виде курицы, которой только что отрубили голову... [8, с. 10]

Отказ от использования русской графики здесь мотивирован психологической несовместностью концепта Россия и последующего контекста. Для “смягчения удара” автор высказывания, композитор В.А. Гаврилин, транслитерирует русское слово.

С той же целью эвфемизации использует англицизм А. Пушков, ведущий программы “Постскриптум”: ...обвинили нас в откровенной сервильности по отношению к власти (ТВЦ, “Постскриптум”, 30. 10. 04). Русское слово было бы в данном контексте слишком определенным и нелицеприятным, а заимствованная пейоративная лексика, даже если значение иноязычного слова известно реципиенту (servile – рабский, подобострастный, холопский), уступает родному слову в силе воздействия. Каков бы ни был источник заимствования, все иноязычные слова, функционирующие как заместители слова-табу, сходятся в одном – они отличаются от слова родного языка неопределенностью, стертостью значения.

Прагматический потенциал иноязычного слова проявляется и по-другому. Заимствование-англицизм становится знаком всего современного: английскими терминами мы маркируем новые, заимствованные реалии современной жизни. К иноязычному слову мы прибегаем, чтобы подчеркнуть особенности современного языка – говорим об энтропии языка в целом, эзотеричности языка науки, фантомности, фидеистичности политического языка.

Языковой меланж как сквозное явление, охватывающее современные научные, массмедийные, художественные тексты, очевидно, имеет общее для них обоснование. В целом просматриваются следующие стороны мотивации данного феномена:

1. 
   Выход за рамки языкового кода как средство раздвинуть границы, очерченные языком, реализация потребности свободы языковой личности.
   
2. 
   Языковой переход как следствие утраты доверия к социуму, кризиса доверия к данному конкретному языку.
   
3. 
   Языковой меланж как проявление тенденций глобализации.
   
4. 
   Языковой меланж как свидетельство толерантности носителей языка к балингвизму и социальному двуязычию.
   
5. 
   Смешение единиц разных языков как отражение постсовременного кризиса языкового знака и одновременно попытка его преодоления. Или, в иных терминах, использование графической формы заимствования как проявление конфликта между означающим и означаемым.
   

Языковой меланж – это речь в условиях индивидуального и социального билингвизма. Билингвизм как языковая характеристика социума в значительной степени определяется условиями места и времени. На рубеже веков под знаком глобализации проходит становление и русско-украинского билингвизма: на русско-украинский билингвизм наслаивается билингвизм русско-английский.

Несмотря на общие закономерности функционирования иноязычного слова в языках-реципиентах, речевая практика свидетельствует о специфике включения англицизмов, с одной стороны, и, с другой стороны, украинизмов в русскую речь. Использование украинского слова носителем русского языка, как правило, отличается преднамеренностью и имеет ту же мотивацию, что и вкрапление английского слова. Вкрапление украинских слов в русскую речь может определяться их частотностью и социальной “значимостью”. Сознательный или неосознанный выбор украинского слова как более значимого и обладающего большим прагматическим потенциалом порождает такие гибриды, как депутатская недоторканність, соответствующие умовы и т.п. Намеренное вкрапление украинских слов в русскую речь является в этом случае способом отсылки к реалиям общественной, политической жизни.

Вкрапливание русских слов в украинскую речь чаще всего непроизвольно. Непроизвольность перехода на родной язык характерна для устной формы общения и обусловлена непрерывностью потока речи, одновременностью процессов формирования и выражения мысли. Устная речь не терпит паузы и вынуждает говорящего использовать ту форму вербализации понятия, которая ему доступна или которая быстрее приходит на ум.

Реальное двуязычие, а точнее, обратный перевод, может быть причиной непроизвольных ошибок в письменной речи. Обратный перевод программ телепередач превращает популярный сериал “Убойная сила” в “Убийственную силу”, а художественный фильм “Четыре листа фанеры” – в “Четыре письма фанеры”. Еще одним следствием интерференции становится речевая многозначность (сравните игру значений в словосочетании: “при наличии соответствующих умов”, где умовы – украинское слово в русском контексте).

В целом же современную языковую личность отличает осознанность обращения со словом. Об этом свидетельствует и частотность появления в текстах таких рефлексивов, как “в иных терминах”, “в иной терминологии”, и использование в устной речи вводных словосочетаний “так сказать”, “як то кажуть російською” и т.п.

Осознанность обращения со словом, в том числе и иноязычным, – отличительная черта личности пишущей, намеренно вводящей иноязычное слово, использующей прагматический потенциал англицизма. В публицистике, а тем более в рекламе, языковой меланж – далеко не забава, не (языковая) игра. Он нацелен на воздействие, является частью речевой стратегии, обеспечивающей успешность коммуникации. Те же функции воздействия выполняет заимствованное слово и в научной литературе.

Осознанное обращение к языку дополняется, уравновешивается осознанным его восприятием, при котором прочитываются не только функции языкового меланжа, не только авторский “мессидж”, но и сам автор послания. Спектр свойств личности, обнаруживаемых в том, как она использует заимствование, может быть достаточно широким. Обращение к иноязычному слову может свидетельствовать как о легкости восприятия нового (в переимчивости русские классики, начиная с Пушкина, видели свойство национального характера), так и о несамостоятельности мышления. Оно может быть неосознанным или осознанным (как в политическом дискурсе) желанием замаскировать, затемнить смысл. И во все времена есть чеховские герои, которые “хочут” свою образованность показать и потому говорят о непонятном. Но, пока мы говорим, язык говорит о нас.

Подводя итог рассмотрению современной языковой полифонии, скажем несколько слов о функции заимствований-англицизмов по отношению к русскому и украинскому языкам. В то время как тенденция к размежеванию украинского и русского языков размывает славянскую основу их родства, на все еще широкий слой общей для них лексики накладывается прослойка из английских заимствований. Иначе говоря, современной тенденции к размежеванию национальных языков бросает вызов постсовременная глобализация языка. Вторгаясь в языковое противостояние, англицизмы-глобализмы играют роль, которая многими воспринимается как “роль ругательная”, но, возможно, является в большей степени объединительной и примирительной.

Активизация процесса заимствования, ширящиеся языковые контакты, широкий фронт взаимодействия англицизмов с лексикой языков-рецепторов, появление в них гибридных новообразований определяют перспективность изучения современного индивидуального и социального билингвизма, равно как исследования лингвокультурных особенностей становления социального полилинвизма.