Очуждение в корреляциях Мотивациях – Мотивацияу и Интенциях – Интенцияу

2.3.2. Очуждение в корреляциях Мотивация_х – Мотивация_у и Интенция_х – Интенция_у

“... стали в обиходном языке собирательным обозначением для всех процессов и конструктов, при помощи которых пытаются описать ‘почему’ человеческого поведения и объяснить: Почему некто делает нечто, или что побуждает его к этому?” (DREESMANN 1996: 82).

В другой интерпретации к мотивациям относят “... побудительные причины деятельности (стимулы, мотивы, интенции или т.п.)” (KORNADT 1993: 182). В последней цитате обращает на себя внимание неразличение мотивов и интенций, которые, как уже упоминалось выше, действительно часто нелегко отделить друг от друга. Иногда это все же оказывается необходимым, так как одна и та же цель может преследоваться по разным мотивам. При рассмотрении проблематики, связанной с мотивацией, часто также указывается на то, что мотивы редко встречаются изолированно, а выступают, как правило, целыми пучками, среди которых, правда, выделяется некий доминантный мотив (Leont’ev 1984: 39; SCHÜTZ 1972: 17-18).

Понятийная пара мотив/мотивация используется обычно синонимически, но иногда можно встретить и попытки их дифференциации, например, у только что цитировавшегося Х.Й. Корнадта, который трактует мотивацию как актуализированное (активированное) состояние обычно латентного мотива (KORNADT 1993: 185). Для целей нашего анализа такая детализация не представляется релевантной и ею можно пренебречь.

Еще одна проблема, которая возникает при определении терминологического статуса мотива/мотивации – это разграничение между мотивами языкового и неязыкового действия. Учитывая, однако, комплексный характер коммуникации и включенность последней в неязыковую деятельность, его также можно считать не столь значимым.

Разграничение биологически и социокультурно обусловленных мотивов, не играющее заметной роли в традиционных мотивационных исследованиях (в которых они обычно называются на одном дыхании – ср. (SCHÜTZ 1972: 207; BENTELE, BYSTRINA 1978: 103)), напротив, может иметь гораздо большее значение в теории МКК. Дело в том, что мотивы биологического происхождения (физиологические потребности, инстинкты, защитные механизмы и т.д.), по логике вещей, должны быть культурно прозрачными (универсальными) и выпадать тем самым из сферы ведения теории МКК. Эта точка зрения в целом, безусловно, является верной, но за одним исключением, которое имеет отношение к одной из важнейших функций культуры – вытеснению и “грациализации” (сублимативная спираль). Состояние и “объекты” этого вытеснения, как известно, варьируются от культуры к культуре¹ и в значительной степени зависят от уровня цивилизационного развития (см. выше). Особую роль здесь играет уровень удовлетворения физиологических инстинктов и инстинкта безопасности, которые, согласно известной иерархии потребностей А. Маслоу (Maslow 1978), и делают возможным переход к потребностям более высоких уровней (социальные, личностные мотивы, мотив самореализации и т.д. – ср. также (DREESMANN 1996: 88)).

Ранее уже говорилось, что термины “мотив” и “мотивация” часто используются в качестве синонимов. Соответствующий синонимический ряд ими, однако, не ограничивается, ср.:

“Там, где говорится о мотивации, следовало бы, собственно, вести речь об установках, интересах, мнениях, убеждениях, ценностях и чувствах¹, так как все эти понятия по крайней мере в обыденном языке, а частично и в специальной литературе, используются для описания и объяснения мотивированных действий в качестве синонима ‘мотива’” (BOESCH 1980: 26).

В приведенном ряду особое место занимает термин интереС. Это довольно диффузная категория и, если попытаться систематизировать различные точки зрения по ее поводу, можно придти к следующим выводам. “Интерес” представляет собой:

1. 
   так называемый “зачем”- мотив (SCHÜTZ 1972: 13), т.е. относится к будущему;
   
2. 
   актуальный мотив, т.е. касается близкого, достижимого будущего;
   
3. 
   потенциально реализуемый мотив, т.е. шансы на его удовлетворение расцениваются как относительно благоприятные;
   
4. 
   индивидуальный мотив, т.е. затрагивает потребности конкретного индивида (ср. (BENTELE, BYSTRINA 1978: 68)).
   

Индивидуальная релевантность интересов, конечно, не исключает существования разного рода групповых интересов. Более того, сходство интересов (как, впрочем, и любое другое сходство) создает основу для внутригрупповой солидарности, в том числе и национальной – одной из важнейших составных частей феномена нации.

Как и в корреляции Коммуникант_х – Коммуникант_у, для мотивов можно выделить два относительно самостоятельных уровня рассмотрения:

1. 
   уровень транскультурных мотивов и
   
2. 
   уровень культурно-специфических мотивов.
   

Транскультурные мотивы исторически изменчивы. М. Линдхорст, например, называет следующие исторические мотивы европейской эпохи великих географических открытий и освоения Нового Света:

1. 
   человеческую любознательность и жажду приключений,
   
2. 
   тягу к наживе,
   
3. 
   стремление к власти,
   
4. 
   миссионаризм (LINDHORST 1990: 179-180).
   

“Наряду с жаждой золота, одним из самых властных мотивов, гнавших усталых от цивилизации европейцев к заморским приключениям, был неутоленный сексуальный голод” (цит. по: (HEßLING 1994: 180).

На этих примерах хорошо видна корреляция транскультурных мотивов с функциями МКК и очуждением. Так, “человеческая любознательность” соотносится с функцией обмена информацией и основывается на когнитивном очуждении; “приключение”, в свою очередь, имеет отношение к функции самоутверждения или функции развлечения; “тяга к наживе” связана с механизмом прагматического очуждения (ревальвация собственных продуктов или труда на чужбине), а “неутоленный сексуальный голод” – с функцией снятия запретов.

Миссионаризм, в принципе, может рассматриваться как одна из разновидностей “ложного освоения”, как попытка религиозной или идеологической экспансии. Его глубинные причины не вполне ясны: вероятно, с одной стороны, миссионаризм объясняется желанием оттеснить “чужое” на максимально возможную дистанцию¹, а с другой – стабилизировать “свое”, добившись признания со стороны других (функция самоутверждения).

Утопизм, поиски утерянного рая, уже упоминавшиеся выше, продолжают существовать и доныне – например, в форме т.н. эскапизма, который был особенно популярен в шестидесятые-семидесятые годы ХХ-го столетия (например, движение хиппи).

Чужбина, дальние страны вообще довольно часто выступают проекционным экраном для скрытых желаний, служат в качестве псевдосредства для разрешения накопившихся личных проблем и т.д. Х.Й. Маац наглядно проиллюстрировал действие этого механизма на примере “синдрома выезда” (MAAZ 1990: 127-130), типичного в свое время для ГДР, который, однако, наверняка не прекратил своего существования вместе с этим государством.

Причиной для эмиграции нередко является просто инстинкт самосохранения, ср.:

“У многих беженцев конкретное и непосредственное преследование со стороны государственных органов связывается с мотивом спасения от угрожающих жизни обстоятельств – гражданских войн и голода, а также частично – с мотивом (...) ухода от невыносимых условий жизни и получения новых шансов, которых нет или которые перекрыты дома” (NIEKE 1995: 89).

Более глубокий мотивационный уровень (уровень глубинных мотиваций) составляют фундаментальные отношения, установки, ценности, настроения и т.п., которые в настоящий момент являются определяющими для жизни некоторого культурного сообщества. Мотивации этого уровня не обязательно должны проявляться в непосредственной коммуникации, но образуют уже упоминавшиеся évidences invisibles или, другими словами, премиссивный фон многих конкретных действий (в том числе вербальных) и актов поведения в данном сообществе.

Часть таких глубинных мотиваций описали еще в 1961 г. американские ученые Ф.И. Клукхон и Ф.Л. Стродтбек в терминах “ценностных ориентаций”². В их интерпретации таковыми являются, в частности, отношение к активности (быть  делать), к природе (подчинение природе  гармония с природой  овладение природой), а также к времени (ориентация на прошлое/настоящее/будущее).

Число подобных “ценностных ориентаций” является принципиально открытым, а перечисленные можно было бы подразделять и далее: так, в ориентации “активность” можно было бы выделить дополнительные параметры “реакция на раздражитель извне” (оставить все как есть  приспособиться  принять вызов)¹ или эмоциональные характеристики оптимизм/пессимизм.

В рамках той же самой категории особое место занимает отношение к труду: ср., например, восприятие (физического) труда как Божьей кары, бремени, как дела, недостойного знатного человека, характерное для античного времени и феодализма и труд как идеал самоутверждения, как Божье испытание, как нечто почти сакральное – точка зрения, возникшая в Западной Европе с развитием капитализма (“протестантская трудовая этика”, ср. (CLAESSENS 1973: 124; BENDIX 1993: 131)).

Еще один важный признак, пронизывающий многие сферы человеческой деятельности – это отношение к закону и другим управленческим механизмам, включая и само государство (юридизм  аюридизм)².

К глубинным побудительным мотивам человеческого поведения относятся и требования моральных инстанций. В разных культурах эту роль принимают на себя различные субъекты: например, во многих христианских культурах таковым может оказаться сам индивидуум (используя психоаналитическую терминологию, его Я (Эго)) а в Японии и других азиатских странах, напротив, преобладающим является мнение релевантной социальной группы – семьи, рабочего коллектива, фирмы (т.е. Сверх-Я (Супер-Эго)), см. по этому поводу обзор в (DREESMANN 1996: 117-118)).

Учитывая, что коммуникация представляет собой межличностное взаимодействие, большое значение в ней имеет общая установка по отношению к своему ближнему (дружелюбная, открытая  скептическая, недоверчивая и т.д.). В интеркультуралистике было отмечено немало культурных особенностей этого рода, ср. впечатления американца о немцах:

“Создается впечатление, что здесь (в Германии – П.Д.) в отношении к ближнему преобладают, скорее, пессимистическое начало и негативные ожидания. Это приводит к тому, что здесь предпочитают составить правило, принять закон, чтобы сохранить существующий порядок вещей” (ASCH 1987: 28);

или немца о русских:

“... я считаю, что они (русские – П.Д.) не очень умеют радоваться жизни. (...) В этом есть что-то от безразличия, ну и иногда здесь ощущается нечто вроде озлобленности по отношению к другому. Может быть, это объясняется теснотой тут, в Москве. Хотя подмечалось уже Гоголем, и в маленьких городах встречается также” (ERTELT-VIETH 1990: Anhang: 28)¹.

Подобные общие оценки, конечно, легкоуязвимы, но показательной является сама попытка определить общие жизнеустановки какого-либо народа.

Иногда для того, чтобы понять поступки и поведение представителей того или иного этноса, необходимо знать его историю, в частности, события, оставившие глубокий след в его коллективном сознании, особенно национальные травмы (войны, чужеземные завоевания, природные катастрофы и т.д.).

В качестве самостоятельной группы глубинных национально-культурных мотивов можно выделить также идеалы (ср. знаменитую американскую мечту или коммунистические идеалы, одно время пользовавшиеся немалой популярностью в бóльшей части мира). На последнем примере хорошо прослеживается исторически преходящий характер идеалов.

Ступенью выше можно расположить мотивации медиоуровня (медиомотивации), к которым правомерно причислить, в частности, проблемы национального масштаба: для Германии таковыми являются, например, европейская интеграция, экономический подъем в бывшей ГДР, безработица, перенос производства в страны с дешевой рабочей силой, нелегальная иммиграция и т.д. В республиках, ранее входивших в состав СССР, подобный список выглядел бы совершенно иначе: падение производства, нарастание внешнего долга, межнациональные конфликты, инфляция, задержки с выплатой заработной платы и т.д.

Во многих случаях эти проблемы являются даже противоположными (или представляются таковыми). Гражданам бывшего СССР, например, трудно представить себе, что (как во многих развитых странах) премии могут выплачиваются за незасев полей, уменьшение производства молока, сахара и т.д.; ср. также различия в демографической политике стран с высокой и низкой рождаемостью: так, в Китае государство оказывает максимальную поддержку семьям с одним ребенком, в то время как в большинстве стран поддерживаются семьи многодетные.

Мотивации медиоуровня обусловливают большое количество действий, текстов (высказываний) и – в случае межкультурных несовпадений – способны приводить к сбоям в достижении взаимопонимания, что особенно явственно наблюдается в сфере межгосударственных отношений.

Культурная специфика мотивов и интересов может проявляться и на коммуникативном уровне (микроуровне), приводя к “настоящим” недоразумениям. Так, например, довольно часто подмечалось, что средний американец (в отличие от среднего европейца) мало интересуется внешней политикой. По этой причине многие посетители из-за океана кажутся в Старом Свете “политически наивными и плохо информированными” людьми (BRISLIN ET AL. 1988: 99), что выразилось даже в наличии специального термина “secretary of state-effect” (“эффект госсекретаря”). Можно сказать, что здесь мы имеем дело с одной из разновидностей прагматического очуждения.

В тесно связанной с мотивациями сфере интенций также выделяется трехуровневая структура (глубинный, медио-, коммуникативный уровни). В качестве коррелята упомянутых ранее мотиваций к самым “глубинным” интенциям можно причислить “ценностные ориентации” на действие (в отличие, скажем, от созерцания), на господство над природой, а также на будущее (последняя имплицитно уже предполагает осознание некоторой цели). Этот интенциональный уровень представляет особый интерес, вероятно, для сравнительного культуроведения в духе А. Тойнби или О. Шпенглера (ср. “фаустический человек”).

Ступенью выше можно расположить транснациональные (транскультурные) интенции: например, распространение христианства в Средние века, ревивализацию ислама в наше время, “экспорт революции” во времена Коминтерна или в 60-е годы в Латинской Америке, борьба за мир в 70-е годы и т.д.

Интенции медиоуровня представляют интерес главным образом для политологии (в форме политических целей соответствующих правительств). Здесь, однако, существуют и сфера пересечения с конкретной МКК: так, восточноевропейцу при посещении западных консульств, ведомств по работе с иностранцами и других учреждений часто приходится испытывать ощущение, что ему приписывают интенции “попросить политического убежища” или “нелегально работать”. Можно полагать, что здесь мы сталкиваемся со своего рода стереотипами, а именно, со стереотипными интенциональными ожиданиями.

Мотивационное очуждение проявляется в тех случаях, когда непосредственная цель партнера по коммуникации является или представляется ясной, а мотивы, которые побуждают его к достижению данной цели – нет. Интенциональное очуждение также обладает своими особенностями. Возможной (и даже типичной) является ситуация, когда в коммуникации и интеракции преследуется одновременно несколько целей, ср. описание интенций межкультурного экономического сотрудничества в совместном предприятии, которое дает А. Томас:

“Цель германо-корейского совместного предприятия с точки зрения немецкого предпринимателя будет состоять в том, чтобы занять место на корейском рынке и, тем самым, в одном из наиболее динамично развивающихся индустриальных регионов Восточной Азии, а также воспользоваться относительной пока еще дешевизной производства. (...) Для корейцев совместное предприятие представляет шанс создать высококвалифицированные рабочие места, освоить новую для себя сферу производства, перенять ноу-хау и получить выгоду от высокого авторитета немецкого партнера” (THOMAS 1993b: 406).

До тех пор, пока эти интенции распознаются и принимаются обоими партнерами, возможность успешного сотрудничества сохраняется. В реальной МКК, однако, нередко происходит так, что интенция визави понимается неправильно или отвергается. В только что описанной ситуации, например, вполне можно себе представить, что корейцы пожелают получить за свой труд достойное (не уступающее западноевропейскому) вознаграждение, или немецкий предприниматель не захочет передавать свое ноу-хау. В целом же, по причине мотивационного и интенционального очуждения возникает довольно много недоразумений, которые подробнее рассматриваются ниже (см. (4.1)).