О подходах к изучению межкультурной коммуникации

1.4.1.3. Подходы в области “Межкультурный дискурс”

1. 
   контрастивно-прагматический и
   
2. 
   интеракционально-социолингвистический (HINNENKAMP 1994a: 55).
   

На более высоком уровне сюда же могут быть причислены речевые макроакты или т.н. “коммуникативные способы” (Kommunikationsverfahren), например, пересказ, описание картины, аргументирование¹ и т.д. К речевому макроуровню следует отнести и культурно-специфические особенности коммуникативных стратегий по достижению определенных целей, ролевого поведения, заполнения пауз, ответных сигналов слушателя, способов нейтрализации (“ремонта”) допущенных ошибок и т.д.

Последние феномены образуют как бы переходную зону к интеракциональному направлению (б), которое ассоциируется в первую очередь с именем американского ученого Дж. Гамперца (например, (GUMPERZ 1975; GUMPERZ 1982)). Центральное место в этом направлении занимает категория экстралингвистического контекста, который участники коммуникации реализуют при помощи разнообразных, часто весьма тонких контекстуализирующих указателей, например, таких, как:

“Кинесика и проксемика, просодия (мелодический рисунок, громкость, скорость, ритм и членение на акцентные группы, ударение), зрительные контакты, временнóе планирование (паузы, одновременное говорение), выбор языковых вариантов, лексическое варьирование, а также языковые формулировки” (AUER 1986: 26).

В связи с тем, что подобные указания в разных языках/культурах выражаются по-разному, они часто являются причиной недоразумений и “недопониманий” в МКК, представляющих собой излюбленный эмпирический материал этого направления.

Его наиболее популярным исследовательским методом является, несомненно, т.н. “транскрипционный анализ” – тщательный анализ перенесенной на бумагу магнитофонной записи конкретного межкультурного дискурса. Уровень культуры в большинстве случаев может быть охарактеризован как этнический, поскольку анализу подвергается, как правило, коммуникация между представителями различных этнических субкультур, проживающих в одном государстве (межэтническая коммуникация).

Значительную роль в интеракционально-социолингвистическом направлении теории МКК играет коммуникативный фактор Ситуация, который в этнометодологии (близкой данному направлению) превратился вообще в олицетворение культуры, ср.:

“Культура – таков, может быть, невысказанный тезис этнометодологии – реализуется в ситуации¹. Культура – это то, что становится релевантным в коммуникации, “на месте” (HINNENKAMP 1990: 51).

Очень часто ситуации (контексты) истолковываются институционально: как консультация в университете, суд, разговоры в классной комнате, встреча матерей и т.д. (KOTTHOFF 1994: 76).

1.4.1.4. Подходы в области “Темпорально и локально дистантная МКК”

Выявленный к настоящему времени спектр культурных особенностей в данной области простирается от отсутствия определенных типов текста в одной из сопоставляемых культур (FLEISCHER 1990: 47-48; HESS-LÜTTICH 1990: 56) до крайне тонких различий в стилях мышления, проявляющихся, например, в общих стратегиях приближения к предмету мысли и построения научных публикаций (GALTUNG 1985, CLYNE 1991). Из типов текста, уже подвергшихся (хотя бы поверхностному) контрастивно-культурологическому анализу можно составить целый список: рефераты, тосты (KOTTHOFF 1993), автобиографии (KUHN, OTTE 1995), деловые письма (HANSEN 1991, TIEDEMANN 1991), тезисы (GNUTZMANN 1991) и др.

Проблема восприятия инокультурного художественного текста часто привлекала внимание специалистов в области переводоведения, лингвострановедения, этнопсихолингвистики, лингвометодики. Ими было сделано немало интересных наблюдений как в отношении уровня совокупного текста, так и его отдельных частей. В частности, на уровне целого текста была отмечена неспособность представителей отдельных культур воспринять конфликт и сверхидею того или иного литературного произведения (ИСАЕВА 1974: 169; ШЕЙМАН 1993: 226, TAKAHASHI 1999). Классическим примером в этом отношении является неудачная попытка американского этнолога Л. Боханнан донести содержание шекспировского “Гамлета” до представителей одного из племен, обитающих в африканском буше (цит. по: (MALETZKE 1996: 196-208))¹.

Роль фоновых знаний для восприятия текста в свое время интенсивно дискутировалась в лингвострановедении (ср. (ВЕРЕЩАГИН, КОСТОМАРОВ 1973: 123-171)). В дальнейшем, правда, эти авторы чаще привязывали категорию фоновых знаний к каким-либо языковым единицам (ср., например, понятие фоновой лексики). Более целесообразным в этой связи представляется зарезервировать данную категорию за уровнем общетекстового содержания. Одно из ключевых понятий в этом контексте – т.н. смысловая скважность текста, т.е. дискретность перехода от одного частного смыслового элемента текста к другому, преодолеваемая именно благодаря фоновым знаниям (ср. (КРЮКОВ 1988: 34)).

Схожий образ лежит и в основе термина лакуна (пробел), который занимает центральное место в концептуальном аппарате этнопсихолингвистики (см. главы, написанные И.Ю. Марковиной и Ю.А. Сорокиным в коллективной монографии “Текст как явление культуры” (МАРКОВИНА, СОРОКИН 1989) и который может использоваться как при сопоставлении культурных и языковых систем, так и по отношению к смысловой структуре текста.

Как известно, содержательно-смысловая структура текста выстроена иерархически, поэтому особой интерес для теории МКК представляют случаи, когда высокие ступеньки в этой иерархии заняты культурно-специфическими смыслами. С семасиологической точки зрения эта проблема видится как проблема текстовой значимости языковых единиц с национально-культурной семантикой (REICHSTEIN 1985: 205-207).

Кроме того, актуальной для МКК часто является категория интертекстуальности (ср. (GIESEN 1992: 61)), а также дискурсов¹ (ср. (BRUDER 1993: 152)).

1.4.1.5. Подходы в области “Межсубкультурная коммуникация”

Ключевое место, однако, эта тематика заняла в социологии, социопсихологии и педагогике. Безотносительно к теории МКК здесь были предложены и разработаны – наряду с категориями стереотипов и предрассудков (ср. (MARKEFKA 1982)) – такие важные для нее понятия, как ценности, иерархии во взаимоотношениях, символы социального статуса, социальные роли (ср., например, (ARGYLE 1972)).

В социологии накоплен значительный опыт в описании разнообразных субкультур (молодежных, профессиональных, любительских, религиозных и псевдорелигиозных, криминальных и т.д.). В языкознании (в основном, в диалектологии и социолингвистике) существует труднообозримая масса работ по разным диа- и социолектам (профессиональным языкам и жаргонам). Вопрос о том, насколько результаты этих исследований могут оказаться полезными для теории МКК, требует отдельного изучения.

1.4.1.6. Подходы в области “Межсупракультурная коммуникация”

Если считать оправданным метафорический перенос понятия коммуникации на взаимодействие целых цивилизаций (супракультур), то одним из важнейших подходов здесь следует признать сравнительно-культурологические философию, социологию и историю. В качестве родового для перечисленных дисциплин, по аналогии с языкознанием, можно предложить термин “культурная компаративистика”. Одной из первых работ, заложивших основы современной культурной компаративистики, считается книга Н.Я. Данилевского “Россия и Европа” (1871). Наибольшее развитие это направление получило в трудах О. Шпенглера, А. Тойнби, Л. Фробениуса и других. О том, что данная проблематика до сих пор не потеряла своей актуальности, свидетельствует шумный успех недавней книги С. Хантингтона “Столкновение цивилизаций” (HUNTINGTON 1996).

К заслугам культурной компаративистики следует отнести прежде всего то, что ее представители привлекли внимание к основополагающим особенностям древних цивилизаций Рима и Эллады, Азии и Европы, христианства и других мировых религий, течений внутри христианства и т.д., до сих пор оказывающих влияние на взаимодействие современных культур.

1.4.1.7. Подходы в областях “Национально-культурная когниция”, “инвестигация” и “имитация”

Научные результаты этого направления не оказали заметного воздействия на интеркультуралистику. Не исключено, что произошло это из-за известной спекулятивности рассуждений и размытости базовых исследовательских категорий вроде национального характера, национальной души, идеи, судьбы и т.д.

К категориям подобного рода сейчас принято относиться с известной осторожностью, в том числе и из-за злоупотребления ими в годы первой и второй мировой войн, да и в более поздние времена, например, в период распада Югославии и Советского Союза. Было бы неверным, тем не менее, полностью исключать их из понятийного аппарата теории МКК. Поиск и систематизация различных высказываний по поводу сущностных черт того или иного народа как в специально посвященных этой проблеме работах¹, так и рассыпанных по различным литературным произведениям, письмам, мемуарам и т.д. способны иметь как самостоятельное эвристическое значение (выявление культурных архетипов), так и дидактическую ценность в качестве примера функционирования национальных авто- и гетеростереотипов.

В текстах национально-культурной инвестигации обобщения схожего рода можно встретить также довольно часто, однако основная их ценность для теории МКК видится в том, что они нередко содержат прямые отрезки межкультурного дискурса (т.е. представляют собой как бы его “транскрипты”) либо его редуцированный вариант (изложение дискурса). Благодаря этому они составляют ценный источник эмпирического материала МКК, особенно в тех случаях, когда целевая культура не- или малодоступна для исследователя².

Еще менее, чем когниция и инвестигация, изучен потенциал, открываемый для теории МКК текстами национально-культурной имитации, которая если и рассматривалась вообще, то лишь с связи с проблемой “национального колорита” (ср. (МАРКОВИНА, СОРОКИН 1989: 150-153)), а не с точки зрения проекции стереотипов, как следовало бы ожидать.

1.4.1.8. Подходы в области “Межпоколенная коммуникация”

Правомерно утверждать, что значительная часть литературоведческой проблематики также носит “межпоколенно-коммуникативный” характер. Это касается не только анализа и интерпретации произведений родной литературы, созданных несколько столетий назад (например, в Средневековье), но и продуктов ее гораздо более поздних этапов. “Межкультурно-коммуникативные” черты литературоведческого анализа проявляются уже тогда, когда оказывается необходимым реконструировать условия возникновения интерпретируемого текста (фактор Ситуация в нашей терминологии) или причины, побудившие автора к его написанию (фактор Мотивация) – естественно, в случае, если они носят общекультурную значимость. По-настоящему “межкультурной”, однако, коммуникация этого типа становится лишь при необходимости комментировать отдельные элементы текста (реалии-историзмы, определенные собственные имена, намеки и т.д.).

В области “межпоколенной коммуникации” существуют также подходы, которые сложились в других научных дисциплинах и не имеют прямого отношения к языку или продуктам языкового творчества. Так произошло, в частности, с историей, где сформировалась целая школа истории менталитетов, или исторической антропологии. Она была тесно связана с возникшей в конце 20-х годов во Франции т.н. школой “Анналов”, наиболее выдающимися представителями которой были Л. Февр, М. Блок и Ж. Ле Гофф. Это направление поставило себе задачу изучать не только историю выдающихся государственных деятелей и событий, великих идей и доктрин, но и историю менталитетов (ментальностей), а именно, менталитетов среднего человека.

Основная гипотеза этой школы заключается в том, что люди разных исторических эпох думают и чувствуют по-разному, что сближает позицию историка и позицию этнолога:

“Соприкасающийся с источниками прошлого историк находится в ситуации, аналогичной ситуации этнолога, занимающегося полевыми исследованиями. Сначала он должен осознать чуждость предмета своего изучения, т.е. охватить все то, что отдаляет изучаемое им общество от общества, к которому он сам принадлежит. Но целью тем не менее всегда остается, не обращая внимания на особенности экзотических или прошедших феноменов, понять относительность нашего собственного общества и, следовательно, свойственной ему особой логики” (BURGUIERE 1987: 40).

Насколько можно судить по известному примеру Л. Февра, приводимому ниже, эта логика охватывает в первую очередь побудительные мотивы человеческого поведения:

Король Франциск Первый, возвращаясь однажды после проведенной со своей метрессой ночи, проезжал мимо одной церкви, в которой как раз в этот момент зазвонили в колокола. Будучи глубоко тронутым, он прервал свой путь, чтобы принять участие в мессе и богобоязненно прочесть несколько молитв (цит. по: (KORTÜM 1996: 27-28)).

Как отмечает Л. Февр, классический историк истолковал бы этот эпизод в том смысле, что король молился, чтобы попросить у Бога прощения за свои прегрешения; историк же менталитетов, со своей стороны, объяснил бы поведение короля спонтанностью и искренностью его чувств; тем, что он еще не видит разницы между своей любовной жизнью и религиозными чувствами, не осознает существующей между ними несовместимости.

Первую версию, таким образом, можно расценить как недопонимание Мотива действия.

1.4.1.9. Подходы в областях “Межъязыковая коммуникация” и “Межкультурная трансляция”

Основное внимание перечисленные дисциплины сконцентрировали на соотношении факторов (языковой) Код_х – (языковой) Код_у. Сильно упрощая, можно сказать, что их объединяет интерес к различиям между (чаще всего) двумя языками, тем или иным образом вступающими в контакт. Теорию перевода при этом более всего занимают различия, создающие затруднения в процессе перевода, лингводидактику – в процессе изучения иностранных языков, а контрастивную лингвистику – и те, и другие, по крайней мере, если судить по программным заявлениям ее основоположников (см., например, (REIN 1983: 4-5)).

Общая теория МКК может заимствовать из этих научных направлений многие подходы, категории, методы и процедуры анализа – вспомним упомянутые выше заслуги переводоведения в моделировании коммуникации, разработанные в нем понятия эквивалентности, адекватности, коммуникативного эффекта и т.д. или предложенные первоначально в контрастивной лингвистике категории контраста, интерференции, трансфера, сверхгенерализации (ср. (LADO 1968; JUHASZ 1970)).

Выше уже говорилось, что представляется оправданным – хотя бы из эвристических соображений – разделять базовые категории культура и язык. Данному принципу – быть может, интуитивно – и следовало многие годы языкознание (со всем спектром сопутствующих дисциплин), чему, вероятно, способствовала некоторая универсальность естественных языков. Во многих случаях, однако, этот принцип давал сбои. Обнаружилось, в частности, что существуют зоны пересечения между языком и культурой, между текстом и культурой. Это сделало неизбежным обращение к категории культуры и в дисциплинах лингвистического цикла, что проявилось как в программных заявлениях¹, так и в эмпирических исследованиях.

Область пересечения языка и культуры первоначально обозначилась как практическая проблема, как слой “непереводимой” лексики, к которой в теории перевода относят чаще всего реалии, а также определенные виды имен собственных и фразеологизмов (ВЛАХОВ, ФЛОРИН 1986).

Та же группа языковых или манифестированных в языке феноменов заняла центральное место в понятийном аппарате лингвострановедения (ВЕРЕЩАГИН, КОСТОМАРОВ 1990) или страноведчески ориентированной лингвистики (например, (РАЙХШТЕЙН 1982, ТОМАХИН 1986)), главным образом под названием безэквивалентной и фоновой лексики.

В рамках этого направления были поставлены важные и для общей теории МКК вопросы степени специфики некоторого культурного явления (ср. упомянутую фоновую лексику у Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова), критериев специфики (ДОНЕЦ 1988: 50), а также его культурной значимости (REICHSTEIN 1985: 204).

1.4.1.10. Подходы в областях “Межкультурная обучение” и “Межкультурное воспитание”

В качестве глобальных целей межкультурного воспитания обычно указываются вклад в достижение международного взаимопонимания, релятивизация этноцентрических взглядов, нейтрализация стереотипов (PAULDRACH 1992: 8). Воспитательным идеалом выступает чаще всего культурно “чувствительная” (сенсибельная), терпимая, свободная от этноцентризма и способная к солидарности личность (NIEKE 1995: 200-201; THOMAS 1993b: 378).

Ключевой проблемой межкультурного преподавания у большинства авторов выступает развитие межкультурной компетенции (ср. (NIEKE 1995: 200-201; SCHREITER 1995: 16; KNAPP-POTTHOFF 1997), а ее главной практической задачей – оптимизация взаимодействия между носителями разных национальных культур.

Достигаться эти цели должны при помощи целого ряда дидактических процедур и методов (см. (MÜLLER 1995a: 46-47)), начиная от ставшей уже традиционной техники “культурного ассимилятора” (culture assimilator – ср. (BRISLIN ET AL. 1988)) и кончая довольно экзотическими методиками т.н. “сенсибилизации” типа бикультурной симуляции БаФа’БаФа’ (см. (GANSTER, HANSEN ET AL. 1991)) или новыми технологиями преподавания, открываемыми Интернетом (ср. (BRAMMERTS 1995)).

1.4.2. Подходы с точки зрения отдельных факторов межкультурной коммуникации

В настоящем разделе мы сконцентрируемся на факторах, не нашедших подробного освещения в предыдущей части работы.

1.4.2.1. Фактор Коммуникант

Этот фактор, то есть представления о партнере по коммуникации и о самом себе, относится к числу наиболее изученных, причем в целом ряде дисциплин. Вклад социологии и социопсихологии в обнаружение и описание таких коммуникативных параметров, как социальная роль, статус, стереотип, предрассудок и т.п. уже упоминался, но те же или схожие категории нашли применение также в классической теории коммуникации (ср. симметричные и комплементарные (дополнительные) интеракции у П. Ватцлавика (WATZLAWICK 1993: 69)), в литературоведении (ср. т.н. имагологию (HARTH 1994: 7), а также уже довольно давно используются и в самой теории МКК (стереотипы у У.Б. Гьюдикунста (GUDYKUNST ET AL. 1988), П. Мога и Г.Й. Альтхауза (MOG, ALTHAUS 1992), образы врага у И. Бендикса (BENDIX 1993).

Образ чужого и “собственный образ” (ср. (MISHIMA 1993: 124)) являются постоянной темой путевых заметок, мемуаров, философских штудий, т.е. являются предметом национально-культурной когниции и инвестигации, если использовать нашу терминологию.

1.4.2.3. Фактор Мотивация

Компаративно-культурологический подход к этому фактору имеет довольно давнюю историю в общественных науках, достаточно вспомнить, например, пионерские работы М. Вебера, посвященные протестантской трудовой этике, и речь в которых, собственно, идет о религиозно-специфической мотивации к труду. В настоящее время эта традиция продолжается в теории межкультурного менеджмента (DREESMANN 1996).

Заниматься этой тематикой начали, впрочем, еще ранее, а именно в национально- или этнокультурной инвестигации:

“Начала сравнительно-культурологической мотивационной психологии лежат, в сущности, в далеком прошлом. Путешественники издавна сообщали о необычных целях и мотивах чужих народов. Чужеродные действия сами по себе интересны, а знать, что люди других культур могут преследовать иные, чем привычные нам цели в любом случае может принести практическую пользу. Гостю племени асмат на побережье Новой Гвинеи или племени илонгот на Филиппинах было бы, например, весьма полезно знать, что у тамошних мужчин существует неизвестный у нас мотив (...): доказывать свою силу и мужественность путем охоты за головами” (KORNADT 1993: 181).

Интерпретируя это замечание Х.Й. Корнадта с позиций теории МКК (типологии недоразумений), можно сказать, что в описанной ситуации существовал риск возникновения мотивационного недоразумения, чреватого самыми серьезными последствиями.

Указания на культурную обусловленность человеческих мотивов можно найти и в социологии: так, М. Аргайл причисляет к культурным продуктам трудовую мотивацию, потребность в деньгах, верность этическим и идеологическим ценностям и общественным целям (ARGYLE 1972: 42).

Самостоятельную задачу представляет собой начатое в последнее время в интеркультуралистике изучение мотивов, побуждающих людей к межкультурным контактам (ср. (LINDHORST 1990: 179-180)).

1.4.2.4. Фактор Тема

Фактор Тема привлек внимание языковедов и специалистов в области коммуникации с возникновением и бурным развитием лингвистики текста в 70-80-х годах ХХ-го века. Но часть межкультурных проблем, связанных с этим фактором, известна уже на протяжении более двухсот лет, прежде всего касается табу – “одного из наиболее искрящихся понятий этнологии” (А. Шмидт), которым мы обязаны экспедициям Дж. Кука в южные широты (цит. по: (SCHRÖDER 1995: 17)).

Понятие “табу”, точнее говоря, является более широким, чем “тема” и обычно охватывает запрет выполнять определенные действия (посещать какие-либо места, есть ту или иную пищу, касаться определенных частей тела, называть какие-либо вещи или существа их прямыми именами и т.д.). На основе последнего запрета (иногда называемого “языковым табу”) развилось и расширенное значение термина “табу”, включающее также темы, которые запрещается или не рекомендуется затрагивать в соответствующей культуре. Уже существуют первые наблюдения о недоразумениях в МКК, вызванных несовпадениями в списках табуированных тем в контактирующих культурах (ср., например, (KOTTHOFF 1993: 488-489; GÜNTHNER 1991: 305-306)).

В трудах по теории МКК (ориентированных в основном дискурсивно-аналитически), а также некоторых социологических работах последних десятилетий проявились и другие контрастивно-культурологические аспекты фактора Тема, а именно, фатические темы, коммуникативные стратегии приближения к собственно теме (ср. (MALETZKE 1996: 107; ROTHENHÄUSER 1994: 219)), общая потребность в самовыражении (OTTERSTEDT 1993: 183), а также общая доступность (ARGYLE 1972: 81).

1.4.2.5. Фактор Код

Наиболее изученным кодом является, безусловно, естественный язык. В американской теории МКК социопсихологического толка этой важнейшей области, тем не менее, не было уделено подобающего внимания. Ее рассмотрение редко выходит за пределы гипотезы Сепира/Уорфа и почти обязательного “эскимосского снега” (см. ниже).

Лингвистическое ответвление интеркультуралистики еще не смогло полностью восполнить этот пробел прежде всего потому, что сконцентрировалось на анализе межкультурных дискурсов, оставив за рамками другие межъязыковые расхождения (например, системно-языкового характера) и их коммуникативные проявления.

Наибольший опыт в выявлении специфики контактирующих языков был первоначально накоплен, вне сомнения, в теории перевода. Затем он был дополнен данными контрастивной лингвистики и лингвострановедения (страноведчески ориентированной лингвистики). Благодаря исследованиям в этих дисциплинах было установлено, что языки по-разному членят, “картируют” внеязыковую действительность, что выражается как в распределении содержания между языковыми уровнями, так и в лексических подсистемах сопоставляемых языков (различные виды без- и неполноэквивалентости). К важным результатам, полученным в теории перевода и лингвострановедении, следует отнести также разграничение экстралингвистически обусловленной и чисто языковой специфики, а также разработку категории национально-культурной семантики (KUTZ 1981; REICHSTEIN 1982; DONEC 1990).

При всей важности языка как средства коммуникации, он является не единственным Кодом, используемым в человеческом общении. К числу наиболее изученных в интеркультуралистике относятся т.н. невербальные языки (кинесика, проксемика, хронемика и т.д.)¹. Другим семиотическим субкодам в интеркультуралистике до сих пор уделялось меньше внимания. Отдельные попытки их описания предпринимались в общей культурологии (ритуалы как символические действия (BOESCH 1980)) и социологии (символическое потребление определенных товаров или продуктов (BOURDIEU 1974)).

1.4.3. Подходы с точки зрения отдельных научных дисциплин

Дедуктивно, исходя из “внутренней формы” термина, теорию МКК можно было бы определить как область пересечения между теорией коммуникации и культурологией. В этой связи было бы логичным рассматривать их в качестве наук-источников и опереться на их данные при разработке базовых положений теории МКК. К сожалению, как уже выявилось в ходе нашего предыдущего анализа, подобная попытка не привела бы к сколько-нибудь заметным результатам, так как и та, и другая существуют во многих вариантах, как некие очень общие области знания с нечеткими и неясными очертаниями.

Выше уже отмечалось, что “номинальная” теория МКК сводится, в основном, к двум вариантам:

1. 
   социопсихологически-бихевиористскому и
   
2. 
   дискурсивно-аналитически-прагматическому.
   

Наличие этих двух основных направлений, конечно, не исключает других подходов: так, можно выделить психоаналитический (MOG, ALTHAUS 1993), консенсуально-философский в духе Ю. Хабермаса (LOENHOFF 1990) или герменевтический (“межкультурная германистика” в интерпретации А. Вирлахера, Х.Й. Крумма и др.) подходы. В рамках этих подходов было получено немало интересных результатов, но в целом же ячейки их понятийной сетки оказались слишком широкими для анализа конкретных процессов МКК.

Кроме того, существуют подходы, которые трудно классифицировать в силу их эклектичности. Примером таковых может послужить работа В. Кенига (KÖNIG 1993), состоящая из части этносоциологической (положение турецких мигрантов в ФРГ), части этноисторической (возникновение и развитие турецкой нации) и части социолингвистической (проблематика креольских языков и языков пиджин).

1.4.3.1. Теория МКК и культурология.

Только что было упомянуто, что некоей четко очерченной науки “культурология” не существует. Скорее, мы можем говорить о довольно обширной группе гуманитарных дисциплин, мало чем связанных друг с другом и объединяемых разве что тем, что понятие “культуры” играет в них одну из ключевых ролей.

Можно предположить, что плохая совместимость традиционной культурологии и теории МКК объясняется новизной постановки вопроса в последней и спецификой ее предмета изучения. В основную проблематику общей теории культуры входят вопросы о соотношении культуры и общества, культуры и человека (МАРКАРЯН 1983: 108) и, можно добавить, культуры и природы. Хотя сопоставление культур в ней также применяется, установление сходств/различий между культурами (культурными состояниями) имеет своей целью, как правило, отнесение их к определенным типам или семьям (построение культурных генеалогий или типологий) либо описание различных стадиальных состояний одной и той же культуры (например, культуры и цивилизации), причем бóльшее внимание уделяется сходствам. Вектор анализа направлен главным образом диахронно, постановка задач является большей частью теоретической, а действующими субъектами выступают сами культуры (а не их носители).

Теория МКК, напротив, занимается соотношением культуры и культуры (культуры_х и культуры_у), а именно:

1. 
   установлением различий между этими культурами, причем
   
2. 
   различий, способных вызывать затруднения в коммуникации (что, в свою очередь, означает переход на интерперсональный уровень анализа) и
   
3. 
   с целью избежать и нейтрализовать подобные затруднения (прикладная направленность). Временнóй вектор анализа – большей частью синхронный, т.е. сопоставлению подвергаются современные и, как правило, стадиально равнозначные культуры Х и У.
   

Эти взаимоотношения между общей теорией культуры и теорией МКК во многом напоминают ситуацию, сложившуюся в 70-80-е годы в языкознании в связи с возникновением контрастивной лингвистики. Как известно, она отличалась от других представителей лингвистической компаративистики (сравнительно-исторического языкознания, языковых типологий, характерологии):

• 
  прикладной направленностью, состоявшей преимущественно в ориентации на нужды лингводидактики и практики перевода;
  
• 
  концентрацией на различиях (контрастах), а не сходствах сопоставляемых языков, причем различиях,
  
• 
  наиболее часто обусловливающих ошибки при употреблении иностранного языка;
  
• 
  произвольностью выбора сопоставляемых языков (здесь отпадали требования общего генетического происхождения или территориальной близости);
  
• 
  синхронным направлением анализа (ср. (NICKEL 1972; REIN 1983; НЕРОЗНАК 1987)).
  

За свою историю лингвистика уже неоднократно служила образцом для других общественных наук – в последние десятилетия это был, в частности, структурализм (ср. структуралистскую антропологию К. Леви-Стросса или структуралистскую социологию П. Бурдье). В этой связи – с учетом установленных выше сходств – оправданной представляется постановка вопроса о провозглашении контрастивной культурологии как самостоятельной дисциплины в рамках совокупного спектра наук о культуре.

Упомянутые сходства между контрастивной лингвистикой и контрастивной культурологией можно выразить в виде следующей таблицы:

контрастивная лингвистика	контрастивная культурология
синхрония	синхрония
современные языки	современные культуры
конкретная пара сопоставляемых языков	конкретная пара сопоставляемых культур
прикладная направленность (преподавание иностранных языков, перевод)	прикладная направленность (межкультурная коммуникация, деятельность)
контрастивное сравнение как главный метод	контрастивное сравнение как главный метод
ошибки как излюбленный практический материал	“критические инциденты”, недоразумения как излюбленный практический материал

Какие же выводы следуют из проведенных аналогий? Во-первых, вывод о том, что возникновение и развитие теории МКК находится в общем русле развития гуманитарных наук – в частности, в направлении функциональности и прикладной ориентации. Во-вторых, общая культурология, со своей стороны, также должна осознать, что в ее многочисленной семье появился еще один член и попытаться осмыслить, чем она может оказать помощь своей новой сестре и что от нее заимствовать.

Еще один важный теоретический вопрос состоит в том, какие другие направления, помимо теории МКК, могла бы включать в себя контрастивная культурология. Пока еще трудно в полной мере ответить на этот вопрос, но можно предположить, что сюда должны войти например, теория межкультурной деятельности (включающая в себя в частности, теорию межкультурного менеджмента и маркетинга), конфликтология, а также, возможно, складывающаяся ныне теория развития (Development Research).

В последнее время на стыке лингвистики и культурологии стало формироваться направление, получившее название лингвокультурологии (Ю.С. Степанов, В.В. Воробьев, В.Н. Телия, В.А. Маслова). Это направление опирается на традиции сравнительно-исторического языкознания и стремится, прежде всего, к реконструкции предыдущих (часто архаичных) состояний материальной и духовной культуры на основе данных языка. Ее основной предмет составляют ключевые концепты абстрактного характера (СТЕПАНОВ 2001), а также

“...единицы языка, которые приобрели символическое, эталонное, образно-метафорическое значение в культуре и которые обобщают результаты собственно человеческого сознания – архетипического и и прототипического, зафиксированного в мифах, легендах, ритуалах, обрядах, фольклорных и религиозных дискурсах, поэтических и прозаических художественных текстах, фразеологизмах и метафорах, символах и паремиях” (МАСЛОВА 2001: 36).

Лингвокультурология, таким образом, как и общее культуроведение, ориентировано, в основном, диахронически и теоретически и не ставит перед собой прикладных задач. В то же время ее данные могут оказать пользу для национально-культурной когниции и межкультурной дидактики.

1.4.3.2. Теория МКК и социология.

Вполне очевидно, что обе эти дисциплины имеют много общего. Как мы могли убедиться, теория МКК обязана социологии и социопсихологии многими своими категориями и исследовательскими процедурами, что в особенности касается блока Коммуникант_х – Коммуникант_у.

В то же время между ними существует одно принципиальное различие, вытекающее из несовпадения и даже противоречивости предметов изучения: если, как было показано, понятие (национальной) “культуры” предполагает обращение к тому, что сохраняется на протяжении многих поколений, то “социум” охватывает только несколько живущих на данный момент времени поколений нации, причем, как правило, активно действующих (взрослых) поколений. Вследствие этого возникает некоторая поверхностность социологического взгляда на вещи, подмеченная в свое время еще Н. Элиасом:

“На переднем плане социологического интереса находятся ныне относительно краткосрочные процессы и, вообще, большей частью лишь те проблемы, которые касаются данного состояния обществ. Долгосрочные трансформации общественных и тем самым также личностных структур сейчас в целом из внимания упущены” (ELIAS 1976a: VIII).

Соотношение социология¹  культурология можно проиллюстрировать аналогией традиционная (наземная) метеорология с ее измерениями температуры, влажности, силы ветра и т.д.  космическая (спутниковая) метеорология с ее снимками из космоса, показывающими зарождение и развитие циклонов и антициклонов, ураганов, морских течений и т.д.

На первый взгляд, может показаться, что как раз для теории МКК “глубинность” культурологии является не очень актуальной, но это впечатление представляется ложным, по крайней мере, в отношении некоторых областей интеркультуралистики (национально-культурной когниции, межкультурной дидактики и педагогики), где обращение к глубинным структурам соответствующих культур, очевидно, неизбежно.

1.4.3.3. Теория МКК и страноведение/лингвострановедение.

Ранее уже отмечалось, что один из импульсов, стимулировавших “межкультурный бум” последних десятилетий, поступил из лингводидактики и являлся своего рода продолжением “коммуникативного поворота” в лингвистике. При этом в той же дидактике, начиная уже с 80-х годов ХІХ-го века (APELT 1967: 11-12), существовало течение, которое в известной степени можно было бы отнести к сфере МКК, или, точнее говоря, вторичной МКК. В виду имеется страноведение (или культуроведение, как оно называлось ранее), которое с относительно давних пор было включено в учебные планы языковых вузов и сводилось в основном к сообщению сведений о стране изучаемого языка.

В 60-80-х годах двадцатого века в иноязычных филологиях, особенно в Германии, велась довольно активная дискуссия по поводу научного статуса страноведения, не принесшая, однако, ощутимых результатов. Об этом свидетельствует целый ряд не совсем лестных эпитетов, которые страноведение заслужило в ходе данной дискуссии: “чудовищный предмет” (Р. Пихт, З. Шмидт), “книга за семью печатями” (Х. Дельмас, К. Фордервюльбеке), “невозможный предмет из Германии” (К. Гюртлер, Т. Штайнфельд)¹, “сомнительное понятие, вносящее немало путаницы”, “Лох-Несское чудовище иноязычной филологии” (PICHT 1995: 67) и т.д.

Эти оценки были вызваны, очевидно, значительными трудностями при определении предмета изучения, наук-источников и методов этой дисциплины (LANDESKUNDE 1989: 4-5), а также гетерогенностью, комплексностью и объемом учебного материала, который требуется донести до обучаемых.

Несмотря на многочисленные попытки модернизировать концепцию страноведения, на практике оно обычно сводится к сообщению более или менее удачно компилированных сведений о географии, экономике, административно-территориальном устройстве, партийном ландшафте, образовательной системе, культуре² и т.д. страны изучаемого языка. Здесь, очевидно, сказывается парадигмообразующее влияние титулярного понятия “страна”, которое само по себе является одной из базовых единиц политической и экономической географии¹.

Недостатки термина страна частично уже затрагивались выше (см. раздел (1.2.3.)). К этому следует добавить, что по сравнению с интеракционистским подходом, характерным для теории МКК, страноведение проигрывает и из-за своей ориентации лишь на страну изучаемого языка, тогда как родная страна изучающего язык остается, как правило, без внимания. Вероятно, с целью сбалансировать этот недостаток выдвигалось предложение переосмыслить страноведение из “науки о стране” в “науку о странах” (LANDESKUNDE 1989: 148), но до сих пор, насколько мне известно, это предложение осталось нереализованным.

В качестве своего рода контаминации страноведения и интеркультуралистики “с целью уменьшения практических трудностей при реализации традиционных концепций страноведения” А. Паульдрах предложил т.н. “межкультурно оперирующее (verfahrend) страноведение”, которое, по его мнению, должно включать следующие аспекты:

1. 
   “Конфронтативная семантика” (по Б.-Д. Мюллеру)
   
2. 
   Расширение предметной области страноведения за счет поля “Бытовая культура” и “Человековедение” (Leutekunde) (по Х.Й. Крумму)
   
3. 
   Чужая перспектива
   
4. 
   Взаимообратимость (Rückbezüglichkeit) взгляда на чужое (PAULDRACH 1992: 11-12).
   

Собственно “межкультурными” здесь могут быть признаны лишь аспекты (3) и (4), а аспект (1) требует отдельного рассмотрения.

Во-первых, само понятие “конфронтативная семантика” предполагает обращение к языку или, точнее, к языкам, а страноведение, как уже говорилось выше, может иметь смысл лишь как дополнение к преподаванию собственно иностранного языка.

Во-вторых, название концепции Б.-Д. Мюллера может привести к ложным ассоциациям с контрастивной лингвистикой или лингвострановедением, тогда как в действительности в процитированной работе (MÜLLER 1981) речь идет, скорее, о культурно-специфических оттенках значения, на первый взгляд, страноведчески немаркированных гиперонимических слов типа испанско-немецких коррелятов FAMILIA/FAMILIE, CASA/HAUS или NEVERA/KÜHLSCHRANK.

Феномены этого рода, впрочем, рассматривались также и в лингвострановедении – в основном как разновидность т.н. фоновой лексики (обозначений частично культурно-специфических явлений), т.е. как подчиненная проблема. Ядро же лингвострановедческого материала образуют безэквивалентные слова (реалии) или, иначе говоря, языковые единицы с национально-культурной семантикой (для русского языка это будут, например, слова окрошка, тройка, и т.д., для немецкого – Richtkrone, Eisbein, а также имена собственные с национально-культурной значимостью (соответственно, Снегурочка, Северная Пальмира  Weihnachtsmann, Elbflorenz).

Лингвострановедение в интерпретации Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова вправе расцениваться как советский вариант теории МКК (причем, очень ранний по сравнению с западноевропейским, да и североамериканским также) – особенно в начальной фазе своей истории. Это выражается, в частности, в том, что авторы избирают на роль базовой категории не “страну”, а как раз “культуру”. В первом издании книги “Язык и культура” (1973) дискутируются такие традиционные ныне для теории МКК проблемы, как аккультурация, культурный шок, культурная специфика бытового поведения, жестика и мимика, фоновые знания и т.д. В дальнейшем, правда, у этих авторов начинает доминировать тенденция растворять все культурно-специфическое в языке, а именно в лексическом значении слова (ср. т.н. “лингвострановедческую теорию слова”). Так, например, единицы жестики и мимики предлагается рассматривать уже не как самостоятельные сущности, а в вербализованной форме “соматических речений” (ВЕРЕЩАГИН, КОСТОМАРОВ 1990: 162), иначе говоря, как словесные обозначения соответствующих кинем.

Указанную тенденцию можно признать вполне логичной, учитывая провозглашенный этими авторами принцип лингвострановедения: сообщать страноведческие сведения прямо на занятиях по иностранному языку, используя для этого языковые средства с национально-культурной семантикой в сочетании со специально разработанными методическими приемами и учебными пособиями.

Против этого принципа трудно что-либо возразить – при условии, что он будет применяться экономно и пунктирно. В ином случае возникает угроза страноведческой “перегрузки” языковых занятий, при которой безбрежная масса экстралингвистической информации буквально подавит все другие аспекты преподавания (ср. (WEINRICH 1980: 43)). Именно этой опасности, на наш взгляд, не удалось избежать Е.М. Верещагину и В.Г. Костомарову; не исключено, что как раз поэтому¹ концепция лингвострановедения не получила широкого отклика за пределами Советского Союза и профессионального круга русистов.

По этому поводу можно лишь выразить сожаление, так как разработка концепции лингвострановедения и последовавшая затем теоретическая дискуссия привели к целому ряду интересных результатов, касающихся в частности, соотношения языковой и национально-культурной специфики, сущности национально-культурной семантики, классификации единиц с языковой и речевой спецификой и единиц с национально-культурной семантикой, их функционирования в МКК, т.е. тех проблем, которые практически не получили должного освещения в “номинальной” теории МКК.

1.4.3.4. Теория МКК и этнография.

Этнография, является, пожалуй, самой “прототипической” наукой целого спектра дисциплин, к которому относятся также этнология, социальная и культурная антропология (о различиях между ними см. (LÉVI-STRAUSS 1967: 12)), и стоит, в некотором отношении, ближе всего к теории МКК. Сходство здесь видится прежде всего в ориентации на специфическое, особенное в жизни соответствующего этноса², ср.:

“... этнография состоит в наблюдении и анализе человеческих групп, которые рассматриваются с точки зрения их особости (... в том числе групп, которые наиболее отличаются от нашей)” (LÉVI-STRAUSS 1967: 12).

Несмотря на это сходство, теория МКК до сих пор крайне мало смогла позаимствовать из классической этнографии– вероятно, немногими исключениями являются категории “табу” и “ритуал”. Отсюда следует, что речь в этих двух дисциплинах идет либо о разных особенностях, либо о разных этносах, либо они исследуются с разными целями.

Все эти три вывода являются, в принципе, верными. Общий подход традиционной этнографии можно охарактеризовать как интракультурный и “монистический”, т.е. в центре внимания исследователя находится лишь одна культура, а именно чужая культура. Своя же собственная культура, как правило, остается без внимания, и ситуация вряд ли может быть иной, так как эти культуры чаще всего расположены на разных ступенях цивилизационной лестницы (при всех оговорках, связанных с этим понятием, и поэтому с трудом поддаются сопоставлению. Объект изучения этнографии/антропологии составляют обычно т.н. “бесписьменные народы” (VIVELO 1988: 42), а среди них, в свою очередь, “... большей частью мелкие, изолированные и наименее известные группы” (GUMPERZ 1975: 92). Фактор бесписьменности выдвигает на передний план исследовательские методы наблюдения и описания и ведет парадигматически к бихевиоризму, антиментализму и дескриптивизму. Целеустановка же, чаще всего, является чисто теоретической, т.е. полученные научные результаты изначально не предполагается применять, например, для улучшения существующего положения дел или коммуникации между представителями соответствующих культур.

Потенциал этнографии для теории МКК, тем не менее, нельзя считать полностью исчерпанным. Особый интерес в этом отношении представляют параллели между “современными” и “традиционными” культурами, число которых – с учетом “сублимативной спирали” – наверняка больше, чем упомянутые табу и ритуалы.

1.4.3.5. Теория МКК и некоторые другие дисциплины.

Одной из основных дисциплин-источников для теории МКК (особенно ее американского варианта) была социопсихология. С тех пор психологическому аспекту МКК уделяется особое внимание. Как отмечает Ф. Хинненкамп, с практической точки зрения тема “Межкультурная коммуникация” вообще долгое время находилась на попечении психологии (HINNENKAMP 1994a: 48). Здесь, очевидно, подразумевается интерес психологии к сложным душевным и психосоматическим проблемам, которые испытывают эмигранты и иные лица, оказавшиеся на долгое время за границей, а также возвращающиеся после длительного там пребывания на родину. Эти проблемы в специальной литературе обычно обозначаются не совсем благозвучным термином “культурный шок” (ср., например, (ADLER 1975)). Первыми же контрастивно-псхологическими исследованиями, очевидно, должны считаться попытки измерения интеллекта у “цивилизованных” и “естественных” народов (THOMAS 1993a: 41).

Психологическое происхождение имеет и эмпирическое изучение ассоциаций, которому было посвящено немало межкультурных исследований прежде всего в 60-х годах в Северной Америке (REINFRIED 1995: 60). Эта проблематика не потеряла своей актуальности до сих пор, и ее изучение продолжается, например, в психолингвистике (ср. (ЗАЛЕВСКАЯ 1988: 71)).

Выше уже указывалось на возможности контрастивно-культурологического подхода в истории (“история менталитетов”). Существуют основания полагать, что он может оказаться полезным и для других гуманитарных направлений, например, политологии (ср. разграничение между этатистской и культурной парадигмой при интерпретации одной и той же политической ситуации, а именно, возможного развития взаимоотношений между Россией и Украиной, проведенное С. Хантингтоном (HUNTINGTON 1996: 45))¹.

В заключение упомянем еще одно относительно молодое научное направление, в котором культурно-сопоставительного подхода нет и не может быть по определению, а именно этологию человека, занимающуюся биологическими основами человеческого поведения (EIBL-EIBESFELDT 1995). Хотя в этологии речь идет о еще предкультурных поведенческих образцах человека (инстинктах, рефлексах и т.п.), многие ее данные могут представлять интерес для теории МКК, в частности, с точки зрения межкультурного воспитания и дидактики как своего рода “пред-универсалии”, на основе которых можно иллюстрировать общее происхождение, на первый взгляд, очень разных и чуждых культурных черт.

Наш обзор подходов к изучению межкультурной коммуникации, предпринятый под тремя углами зрения, мог показаться в одних отношениях беглым и поверхностным, а в других – излишне подробным и не вполне свободным от повторов и параллелизмов. Тем не менее, на его основе мы можем сделать ряд важных для теории МКК выводов:

1. 
   многие аспекты межкультурной проблематики изучались задолго до появления “номинальной” теории МКК, результаты этих исследований еще требуют осмысления и интеграции в теорию МКК;
   
2. 
   не все типы МКК (и смежных явлений), а также не все факторы МКК исследованы в “номинальной” теории МКК в равной степени, и существующие здесь перекосы также должны быть устранены;
   
3. 
   возникновение и развитие теории МКК, в свою очередь, открывает новые перспективы и перед культуроведением в целом; можно ожидать, в частности, оформления в ее рамках самостоятельного направления контрастивной культурологии.
   

жүктеу/скачать 1.72 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: