Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»
О том, как нам объяснили по-тюркски наши же собственные слова
жүктеу/скачать 2.29 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Попробуем объяснить непонятные слова по-русски
О том, как нам объяснили по-тюркски наши же собственные слова Прежде чем раскрыть значение упомянутых терминов, рассмотрим злополучные тюркские толкования воображаемого «списка народов». Их очень много, этих толкований, но если сделать выжимку, основываясь главным образом, на справочнике B.JI. Виноградовой и на работах Н.А. Баскакова, то перед нами возникает следующая картина: Были — от бойла, буйла «благородный, знатный» (др.-тюрк.). Могуты — от мак «хвала», бёгю «сильный, знатный», бильга «управитель, князь», бёгю «пророк». Татраны — оттатыр-, татур «смаковать» (др.-тюрк.), татымал «зрелый, опытный человек», татыран «страшилище, чудовище» (кирг.). О первых трех словах перечня К. Менгес писал: «Таким образом, в «Слове» можно видеть три группы сановников: быля, могут (магнат, вельможа), татран (опытный, советник, старейшина)». Шельбиры — от шилбур «плеть, кнут» (монг.), шилбюгир «весло», чилбыр «повод коня», шалбыр — «беспечный, неряшливый», джелеб или челеб «товар (скот, рабы)», челеб-ар — «благородный герой». К. Менгес предлагает толковать это слово как тюркскую передачу арабского словосочетания, означающего «крестоносцы» (салиб «крест», ари «люди»), Топчакы — оттобчак ат (тюрк.), тобчак морин ('монг. «арабский конь», «рослый конь», «красивая, статная, толстая, упитанная лошадь». «Очевидно, так назывались по своим откормленным лошадям», — считает Менгес. Ревугы — (искаженно) отэрбугы: ар «мужчина» и бюга «молодец, богатырь», эр-буга «человек—бык», бюгю «мудрый»,»пророк». Ольберы — от олобюр «хворый, слабый здоровьем», алыб-ар «великий мужчина», алы-ар «герой, богатырь», алпагуг «благородный» (половецк.) и алпагун «слуга, раб» (монг.). Совокупность приведенных значений великолепно демонстрирует стереотипный прием: вместо того чтобы выводить этимологии из самых слов, предпринимается смысловая и фонетическая подгонка, направленная на заполнение заранее предложенной схемы. Слов, звучащих сходно со своими смысловыми аналогами, за единственным исключением «быля-бойла», нет ни в одном тюркоязычном словаре. Не этим ли объясняется столь необычное разнообразие приведенных гадательных версий? Определенно странны эти усилия объяснить непонятное через еще более непонятное. Разве недостаточно было бы все эти этносы в черниговском войске назвать общим словом «ковуи»? Почему, в отличие от другого, имеющегося в «Слове» перечня вполне реальных, но враждебных русским «хиновых» народов (Литвы, Ятвягов, Деремелы и Половцев), именно этих, якобы дружественных тюркских народов, нет ни в одном другом — русском, болгарском, тюркском, греческом, латинском, немецком — письменном источнике? Да и кто их так экзотически называл? Неужели самим тюркам—топчакам нравилось величать себя «толстыми, упитанными лошадьми»? Ну а если их так называли русские, то почему же по-тюркски? Читатель уже заметил, что одни «этнонимы» (якобы искаженные) звучат для нас по-русски фонетически приемлемо (могуты, ревугы, топчаки), а другие (якобы тоже искаженные) одинаково непонятны и по-русски, и по-тюркски. Чем вызван такой смысловой разнобой в названиях рядом живущих народов (тем более если речь идет о родственных микроэтносах — «домах-семьях»)? Можно ли предположить, что они получили свои названия от племен, рассеянных чуть ли не по всей Азии? Решительно все объяснения грешат одинаковым недостатком: вместо хотя бы приблизительного смыслового единообразия весь ряд названий соединен совершенно разнородными и взаимоисключающими (даже для каждого слова в отдельности!) толкованиями: шельбир — «товары-рабы» и... «благородный герой», ольбер — «хворый» и... «богатырь», он же — «великий мужчина» и... «слуга, раб», ревуга — «человекобык» и... «мудрый», «пророк»! К тому же все эти «тюркизмы», при их более чем сомнительном фонетическом сходстве с перечнем, даже рядом не могут быть поставлены с названием хотя бы одного реально существовавшего народа. «Этот список названий экзотических народностей сам по себе поэтичен и может быть прочтен без учета того, что они обозначают», — считает норвежская переводчица С.С. Лунден, предлагая принять всю тюркологическую бессмыслицу, опоэтизировав ее. Другие сетуют на предполагаемые искажения тюркских слов, допущенные либо самим Автором, либо, к чему чаще склоняются, поздними переписчиками. По сути, тюркологи идут на массовое «исправление», равносильное разрушению памятника. Но разве кто-нибудь отменил требование об осторожности в обращении с текстом или же убрал жесткие ограничения в отношении любых, даже единичных исправлений?
Это слово засвидетельствовано в средневековых источниках: «Куръ скоро посла быля своего», «Иулии Кесарь... убиенъ бысть былии своимъ». Зная общественное положение Юлия Цезаря и его убийцы Брута, можно легко понять смысл титула «быля», употребленного по отношению к последнему. Значение понятно и этимологам, но они (причем не обязательно востоковеды) выводят быль, быля непременно из древнетюркского boila, buila — «благородный, знатный». И им верят все остальные! «Старейшины носили тюркский титул «быля», хорошо засвидетельствованный древними тюркскими источниками и вошедший в общеславянский язык» (Н.А. Мещерский, А.А. Бурыкин). Можно было бы как-то оправдать использование «тюркского» титула применительно к тюркским же старейшинам, но зачем же древним переводчикам потребовалось называть по-тюркски римского патриция? Не пора ли явно «затюрканным» славянам сказать что-нибудь в защиту своих прав на «Слово»? Выявить смысл, видимо, никак не достаточно — требуется отыскать еще и само происхождение термина. Исследователь «Слова» Всеволод Миллер отмечал, что «никогда, насколько мы знаем, не было в древности распространено мнение о равенстве между людьми: всегда и всюду были аристократы и плебеи». Высокое или низкое социальное положение считалось главной характеристикой человека. Сигизмунд Герберштейн, посланник римского кесаря, дважды побывавашй с миссией в Московии первой четверти XVI века, писал о тогдашних русских: «Они потому прибегают к титулу «большой человек» (magnus homo), что это определение «большой» прилагают ко всем важным особам, не именуя никого ни храбрым, ни благородным, ни бароном, ни сиятельным, ни превосходным и не украшая их другими какими бы то ни было титулами в таком роде». Примечательно, что и в средневековой Швеции представители знати носили титул storman, т.е. «большой человек», «великий муж». Такова, стало быть, смысловая закономерность, но разве мы задумываемся о связи этих понятий с большинством из исчезнувших и ныне существующих титулований типа «Ваше Величество», «Ваше Высочество»? Очень многие из них возникли из понятий, передающих процесс «роста». Не избежало этого и древнепоркское слово «boila». Его смысл предельно ясен, поскольку турец. и азерб. «бойлу», казах, и караим, бойлы и сегодня означают «рослый, высокий», турец. и казах, «бой» — «рост», турец. «бойвермек», азерб. «бойлашмаг» и караим, «буйумэк» — «расти, увеличиваться», а азерб. «бой» — «некоторые виды травы (полынь, пижма)». А как обстоит дело в других — не тюркских языках? Русское, применяемое к императорским особам, слово «августейший» в значении «высочайший» (впервые зафиксировано в 1703 году) произошло от античного титула «Август» (Augustus), присвоенного Октавиану за выдающиеся заслуги перед Римским государством. Само же латинское augustus — высокий возникло из augere — расти, увеличиваться, произведшего также auctus — прирост, побеги. Удивительно ли, что и латышское augs — растение и augustmanis — вельможа, сановник вышли из единого корня — augt (расти). То же самое и в литовском языке: augti — расти, augulas — растение, aiikstuomene — знать, аристократия. «Быльем поросло» — как примечательно это «былье»! Общеславянский глагол быти, как это убедительно доказали этимологи — слависты О. Н. Трубачев, Ю.В. Откупщиков и др., тоже имел в глубокой древности значение «расти, увеличиваться», отразившееся в общеславянском слове былина (bylina — «растение, трава»), былинка, и множестве других слов, близких по смыслу. Таким образом, древнерусское «быль» (быля) — «тот, кто высок по положению» — и происходит от древнего значения «быти» — «расти, увеличиваться». А потому, при всем уважении к научным заслугам востоковеда А. Е. Корша и ссылающегося на него Н.А. Баскакова, никак нельзя согласиться с их мнением, что «происхождение этого слова восходит... к тюркскому феодальному титулу». Мы не претендуем на славянское происхождение последнего, но вместе с тем должны решительно возразить против тюркологических притязаний на титул русский.
Могуты в «Слове» — либо родовое подразделение черных клобуков, или укрупненная семья вместе со своими слугами и воинами во главе с родовым старейшиной-патриархом по имени Mogu -Bogu, либо родовое подразделение mogut~mowut~ bowut~bout. Н.А. Баскаков В современных русских говорах слово «могута» означает «сила», «возможность или способность что-нибудь сделать», а «могутный» — «сильный, могучий». В.И. Даль снабжает «могуту» синонимами «сила», «власть», а слово «могутный» объясняет как «мощный», «сильный», «знатный», «властный». Достаточная закрепленность этого слова в древнерусских письменных памятниках позволяет с уверенностью судить о его былом значении. Из отрывков: «...славном ли или богатом, князем ли и могутем, царем мудром», «Господь да посади с могуты людскими...», «Отроковица раба суши некоего могу- ти...» — однозначно вытекает, что могута (могутъ) есть «властитель», «сановник», «вельможа» и что термин в этих значениях весьма близок к уже рассмотренному «быля». Следует упомянуть, что подавляющее большинство исследователей исходит из значений, вполне согласующихся с материалами русских говоров. Даже убежденный «восточник» К. Менгес проявил здесь объективность и счел возможным заметить: «Могут» могло быть славянского происхождения от основы мог... Я склоняюсь в пользу его славянского происхождения». Попробую подтвердить это предположение. Для начала отметим, что общеславянский глагол «владеть» еще кое-где сохранил синонимичность глаголу «мочь». Соответствующие примеры можно обнаружить в русских говорах и в словацком языке: «Мы не владеем жить-го, стары стали», «Este vladzem pracovat'» — «Я еще могу работать». Неслучайно и то, что древнерусское могута и словацкое vladar, vladca совпадают в едином, общем для них значении «властитель». А это уже предполагает и обратную связь — древнейший перенос на глагол «мочь» значения «владеть, властвовать», тем более что «мощь» и «власть» для Средневековья — синонимы. Речь, следовательно, идет об общепринятых понятиях, на фоне которых любая тюркская этимология неминуемо проиграет, столкнувшись с плотным фронтом индоевропейских терминов, означающих «вельможу» и имеющих точно такое же происхождение. В споре с В.П. Виноградовой Н.А. Баскаков настаивал, что рассматриваемое слово «не связано с основным значением «быть в состоянии, мочь, быть способным», однако случайность здесь исключается. «Могута» образовано той же смысловой отглагольной цепочкой, что и в других языках: «быть в состоянии» — «мощь, власть» — «властитель, вельможа». Сравним:
Примечательно, что по наблюдению E.B. Барсова, именно греческое переводилось на древнерусский словом могутъ, могута. Думаю, именно термин вельможа, происходящий от «вельми» (много) «может», и будет наилучшим переводом для «могуты». Начало перечня переводится как: «... с черниговскими боярами и с вельможами...» Здесь необходимо на время прервать изложение и предложить читателю возможность поразмыслить. Почему в перечне, независимо от того, тюркский он или русский, должно говориться исключительно о людях? Святослав описывает мощь черниговского войска, а она, как известно, никогда не измеряется одним только опытом военачальников и отвагою их личного состава. Даже в приказах Гражданской войны говорилось не только о храбром начдиве, его комиссаре и численности войска, но и о пушках, пулеметах (в том числе на тачанках), броневиках, а то и об аэроплане. Почему, удивляясь вместе с А. Ивановым, что в «Слове» не упомянуты арбалеты, уже несколько десятилетий находившиеся тогда на вооружении русских дружин, мы не ищем их в тексте? Разве Автор не мог их назвать как-нибудь более поэтически, чем они названы в летописи? Почему спокойно читаем о тогдашних метательных снарядах — «шере- ширах» и «бременах», но не задаемся вопросом: где же те «пушки», которые их выстреливали? Нельзя ли предположить, что последующие компоненты перечня — нелюди, а элементы вооружения и оснащения черниговского русского (а не тюркского!) войска? Итак...
И.А. Баскаков Руководствуясь заявленным военно-техническим характером предметов перечня, мы, не напрягаясь излишне, услышим здесь слово «тараны». Но откуда в середине слова взялась непонятная «т»? Не будем спешить с утверждением, что перед нами случайное искажение. В просторечье и говорах мы сплошь и рядом слышим: тверёзый, ведмедь, суворый, сыроватка — вместо привычных: трезвый, медведь, суровый, сыворотка. В этих словах, словно на шахматной доске, была произведена своеобразная «рокировка» согласных, называемая в лингвистике метатезой. Приведу еще ряд примеров, взятых из отразившегося в литературе просторечия. «Турец-царь Сантал» — в причудливом имени этого былинного персонажа легко ли различить искаженный устной передачей титул салтан (султан), упомянутый и в «Слове о полку Игореве»? А в просторечном «каталажка» увидит ли кто морское словечко «такелаж», пришедшее к нам из немецкого языка? А в имени Фрол — исходное латинское Флорус или же в Коснятин (имя новгородского посадского) — исходное Константин? Метатеза в разное время основательно поработала не только над просторечными, но и над литературными словами — например, ладонь из долонь (ср. укр. долонь и ст.-слав. длань), ладья из алдия (ср. норв. oldja). Особенно же «повезло» некоторым немецким словам, воспринятым через устную речь. К таковым относятся вполне теперь «русские» по звучанию тарелка, марганец и верстак, в которых не всякий заподозрит талерку (промежуточное от нем. Teller или швед, tallrik),манганэрц (Mangan Erz — «марганец» и «руда») и веркстат (промежуточное от Werkstatte - «рабочее место»)?. Указанная особенность, проявляющаяся при заимствовании и адаптации ряда немецких терминов, имеет самое прямое отношение и к вычислению нашего слова. Спроецировав ее на XII век и взяв за исходное средневековое итало-немецкое tarant («таран»), бывшее у Автора на слуху от упомянутых им в «Слове» «немцев и венедицей», мы получим не что иное, как искомое татран. Добавлю, что Автор употребил это экзотическое слово на целых полстолетия раньше его первой и единственной в древнерусской литературе фиксации в форме «таран». Конечное «t» после ряда попыток приспособить его для русского произношения в конце концов попросту потерялось. Итак, значение как будто выяснено, но следует уточнить, что едва ли татран означал у Автора «таран» в современном понимании (в Средневековье это орудие именовалось овен или баран). В Ипатьевской летописи (под 1234 г.) он означал «камнемет»: «Люто бо бе бои у Чернигова, оже и таран на нь (т.е. на стену. — В. Т.) поставиша, меташа бо каменемь полтора перестрела, а камень якоже можаху 4 мужа силнии подъяти». Таран здесь явно приравнен к древнерусскому порокъ (пракъ) — термину собирательному для всех видов крупных метательных и ударных машин, использовавшихся не только для осады. Наверняка на Руси подобные «пушки-машины» имелись не у одного только Ярослава Черниговского, по симптоматично, что именно под этим названием мы встречаем их как раз в черниговском войске. Именно там через полвека после «Слова о полку» тарант — татран превратился в таран. В рассматриваемом перечне «тюркизмов» мы еще дважды встретимся с подобными орудиями, причем, подразумевая их наличие в перечне, относящемся к черниговскому войску, я опираюсь на авторитетнейшее мнение советского археолога-оружейника А.Н. Кирпичникова: «Что касается осадной, в первую очередь метательной, техники, отчетливые данные о ее подъеме и применении относятся к середине XII века... Парк камнеметных машин, включавший крепостные самострелы и рычажно-пращевые устройства, существовал вплоть до конца XVI века в ряде удельных столиц... Именно такие системы сопровождали войско даже во время форсированных многокилометровых маршей (выделено мной. — В. Т.)». Что же касается упоминания татранов в «Слове о полку Игореве», то, исходя из всего вышеизложенного, их следует переводить как «камнеметы». Шельбиры Шельбиры в «Слове» — либо черноклобуцкие родовые подразделения, или укрупненные семьи, возглавляемые родовым старейшиной eelebier — «знатный»... либо название родовых подразделений по тамге, изображающей sylbyr — «арапник», бич. Н.А. Баскаков О родстве рус. шелуха с нем. Schale более века назад писал талантливый русский этимолог Иван Желтов. Современные лингвисты справедливо объясняют слово «шелуха» из корня «шел» (ср.: шелудивый) и суффикса «уха», отвергая объяснение М. Фасмера, согласно которому оно произошло от «луска» с арготической приставкой «ше-». Взятая Автором из лексикона «старых словес», русская шела (лежащая в основе слова «шел-уха») не нашла подтверждения в других известных письменных памятниках — подобно тому, как не отразилась в них и первоначальная «чепа», образовавшая структурно сходное слово «чепуха». Если мы сравним русское шел-уха, англ. shel-1 и нем. Shel-fe, то обнаружим у них удивительные «совпадения» — не только фонетические, но и смысловые, причем сразу в нескольких значениях. Если добавим к ним дубли того же корня — рус. скал-а, англ. scal-e, нем. Shal-fe их производными в славянских и германских языках и диалектах, таких «совпадений» обнаружится не менее десятка: «шелуха», «кожура», «скорлупа», «стручок», «кора», «чешуя», «раковина-панцирь» и т.д. Два последних значения наиболее для нас интересны хотя бы потому, что греческое означает «чешуя», a — «броня»; румынское solz — «чешуя», но оно же и «пластинка доспеха». Вспомним пушкинское: «В чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря»... В России чешуйчатый доспех сохранялся даже дольше, чем на Западе. С. Герберштейн отмечал, что у московитов «некоторые из более знатных носят латы, кольчугу, сделанную искусно, как будто из чешуи». О преобладании у русских воинов конца XII века не кольчатой, а именно такой брони — чешуйчатой (нем. Schuppenpanzer, англ. scale-armour), уложенной наподобие черепицы или кровельного теса — свидетельствуют археологические данные. Да и православные святые, тщательно выписанные на сохранившихся с XI—XII веков иконах и фресках русских соборов, по наблюдениям А.Н. Кирпичникова, часто изображаются как раз в таких панцирях. Древнейшие их названия были вытеснены ордынскими «юшман», «куяк» и «бехтерец», русским «зерцало» и другими; в конце концов подобный доспех стал называться латы — «доспех из металлической чешуи, нашитой на кожу» (И.И. Срезневский). Любопытно, что словом «латы» называются и деревянные элементы покрытия крыши («тес»), накладываемые друг на друга наподобие чешуи, а также то, что понятие «шифер», «черепица» в германских языках часто передается словами все с тем же корнем Skel. Вероятно, неслучайно в русском Средневековье подобные элементы покрытия назывались именно «чешуею»; ср.: «И церковь святого Георгия понови и подписа, иде же опало, и покры ю чешуею». «Теремець красен на столпех, верху кругол и сребряными чешюями позлащеными покован». В Европе аналогичные доспехи, название которых включало «шела» или «скала», также хорошо известны. В английской «Военной энциклопедии Сто- квеллера» (1853) и в «Энциклопедии Британика» (1875) shells и scale соответственно определяются как «разновидность доспеха, состоящего из медных пластин, наложенных, подобно чешуе, одна на другую» и как «броня из бронзовой чешуи». А вот отголосок датский: skaelbrynie — букв, «шелевая броня», «чешуйчатый панцирь». Соответствующее древнерусское название затерялось в бездне времен, оставив, однако, тоже кое-какие отголоски, к которым можно отнести приводимое Далем владимирское слово шеляпушка — «железный кружок, круглая плиточка для игры в бабки». Таким образом, в первой части слова шельбира подразумевается воинский доспех под названием «шела» (или мн.ч. «шелы») — нечто вроде «чешуйник», «латы», «броня». Перейдем теперь к поиску значения для второй части нашего слова. Структурно сопоставимые с «бира» укр. вибiр, розбiр, пiдбiр произошли от старославянского бьрати. Этот глагол, кроме своего основного, имеет и побочное, все еще сохраняющееся в устной и диалектной речи значение «одолевать», «побеждать»: «яд мух так хорошо берет», «хмель не берет», «мороз меня не берет, а Иванадо костей пробирает», «Никакая болесь меня не бирала». О былой распространенности слова в этом значении — как в средневековой Руси, так и на ее окраинах — можно судить по современному румынско-молдавскому birui — «побеждать» и «одолевать». Этот прямой родственник нашего бирати образовал слова biruinta — «победа» и biruitor — «победитель». И здесь буквально напрашивается аналогия с древнегреческим vixov «победитель», которое Иосиф Флавий употребил для обозначения тарана. Вот как передано соответствующее место в древнерусском переводе: «Победнику же разбивающю стены... тако бо нарицаху великого овна», т.е. «Когда победитель разбивал стены... ибо так называли большой таран». На фоне такого тарана показательно и устаревшее сочетание с рассматриваемым глаголом — «пробрать стену», которое в отечественном русско-французском словаре Ф. Рейфа пояснено как percer un mur — «пробуравить, пробить стену». Таким же образом «берет» или «не берет» броню современный снаряд. Из всего рассмотренного напрашивается предположение, что шельбира происходит от «шелу бирати» — «брать броню» и передает название предмета, характеризуемого как «шелеберущий», «пробивающий латы», «бронебойный». «Брала» ли чешуйчатый доспех обычная стрела? Вероятно, брала, но далеко не всегда — из сильного лука она могла пробить такую защиту с расстояния не больше ста шагов. А вот короткая стрела из арбалета, почти независимо от расстояния, «брала» даже сильную броню. По словам И.Б. Грекова, «в XIII—XIV веках арбалетбыл единственным стрелковым оружием, которое могло поразить закованного в доспехи рыцаря и его коня, укрытого броней». Вспомним, что арбалет, называемый на Руси, как и большая баллиста, самострелом, впервые был упомянут раньше, чем XIII — XIV века, а именно под 1159 годом в летописном повествовании об Изяславе Давидовиче, двоюродном дяде князя Игоря: «И вор же Гедеонович удари его копием влядвии. Бежащу же ему еще и удариша его ис самострела в мышку. Он же спаде с коня своего». Остается добавить, что такой самострел изображен и в Кенигсбергской (Радзивилловской) летописи на одной из миниатюр, иллюстрирующих повесть о походе Игоря. Имел, стало быть, А. Иванов основания удивляться, почему самострелы не нашли отражения в «Слове о полку Игореве»! Найденное значение слова рассеивает это недоумение. Итак, в нашем перечне «шелъбиры» переводятся как «самострелы» — «арбалеты». жүктеу/скачать 2.29 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|