Е. М. Скитер Александр I: личность и политика

___________________

Внутри- и внешнеполитическая деятельность этого государя представляет собой важную страницу в истории России и Европы. Но особый интерес вызывают реформаторские планы и начинания Александра I.

Либеральные нововведения в сфере образования, цензуры, всеохватывающие реформаторские замыслы М. М. Сперанского, одного из крупнейших государственных деятелей России XIX века, затем конкретные проекты русской конституции («Уставная грамота Российской империи») и освобождения крепостных крестьян демонстрировали серьезность намерений правительства. Александр I понимал, что спасение от насилия и разрушений революции – в своевременных преобразованиях. Но «дней Александровых прекрасное начало», по выражению А. С. Пушкина, не дало ожидаемых плодов. Почему же, всю жизнь намечая серьезные реформы, Александр I не осуществил их – на этот вопрос у историков и биографов императора до сих пор нет однозначного ответа. Довольно часто его ищут в противоречиях личности самого императора.

Проблемы целесообразности проводимых властью реформ, причины их неудач или неосуществленности, проблема роли личности в политике и истории делают данную тему не только предметом академического интереса; она привлекает внимание и просто мыслящих людей, наших современников.

Литература, посвященная этой теме или затрагивающая ее в той или иной степени, очень велика. Полную, масштабную характеристику императора Александра I в связи с его деятельностью и политическими взглядами первым дал историк-либерал А. Н. Пыпин в работе «Общественное движение в России при Александре I» (первое издание СПб., 1871). Пыпин отметил не только то, что «в обществах, где власть правителя не имеет никаких границ, его личные взгляды и даже капризы становятся могущественным фактором всей жизни общественной и государственной», но и то, что сама личность правителя связана с характером времени. В деятельности Александра I «отражались очень различные, даже несовместимые… стремления времени». «В Европе это время было наполнено борьбой начал, выставленных революцией, с обратным движением консерватизма». В русской общественной жизни начиналась также борьба двух направлений: стремления усво­ить европейские общественно-политические идеи и учреждения и консерватив­ного застоя. Александр I «представлял собой и либеральные стремления к просвещению и освобождению общественной жизни, и он же представлял самую упрямую реакцию». Причем Александр подчинялся этим различным направлени­ям не только в разные периоды своей жизни, но нередко в одно и то же вре­мя «он колебался между двумя совершенно различными настроениями». Колеба­ния и противоречия Александра, его лицемерие, о которых говорят его сов­ременники, объясняются, по мнению Пыпина, не столько его характером, сколько теми обстоятельствами, в которых монарху приходилось действовать. «Одушевленный в начале наилучшими намерениями, он не в состоянии был со­владать с обстоятельствами, которые увлекали его на другую дорогу; он не отказывался от своих планов, но ни в самом себе, ни в жизни не находил средств для их совершения и поддавался заблуждениями, которые приводили его к самому печальному употреблению своей власти». Александр был исполнен лучшими намерениями, имел конституционные симпатии, но его «идеальное свободолюбие» оставалось «на степени сентиментальных мечтаний» и никогда не достигало широты планов [1]. Неудача реформ объяснялась, таким образом, особенностями личности императора, а последняя была продуктом тех исторических условий, в которых она действовала.

Точка зрения А. Н. Пыпина оказала большое влияние на последующих ис­ториков и биографов Александра I. Так, А. А. Корнилов в «Курсе истории России XIX века» (первое издание СПб., 1912-1914) объяснял те «противоречия, которые мы наблюдаем во мно­гих его действиях на протяжении всего его царствования» склонностью импе­ратора «носиться с возвышенными планами, не давая себе отчета о способах их осуществления». В конце царствования император стал «на сторону европейской реакции», что сделало невозможными и преобразования внутри России [2]. А. Е. Пресняков в глубокой и содержательной книге «Александр I» (первое издание Пг., I924) писал: «Александр I – подлинно историческая личность, то есть типичная для своего времени, чутко и нервно отразившая… борьбу разнородных тенденций» и идеологических течений эпохи, отразившая их, как любая личность, по-своему, и при этом «в сложнейших условиях деятельности носителя верховной власти» в эпоху перехода от старого, еще крепкого самодержавно-крепостнического уклада общественной и государственной жизни к назревавшему новому. Кроме того, Пресняков указал на зависимость Александра «от окружающей престол среды», тревожившую его во всех важнейших вопросах внешней и внутренней полити­ки. Александр имел свою политическую концепцию, основы которой он пы­тался отстаивать почти до конца своей жизни и во внутренней, и во внеш­ней политике, - концепцию «законно-свободных» учреждений, организован­ных и руководимых монархической властью, то есть такого политического строя, который обеспечивает мирное развитие страны, защищая и от рево­люционных потрясений, и от деспотизма верховной власти. Крушение этой утопичной концепции под напором революционной волны в Европе при­вело к отречению Александра I от роли преобразователя России и Ев­ропы [3].

Почти на всем протяжении советского периода исследователи, следуя марксистско-ленинским постулатам, старались как можно меньше выделять в историческом процессе роль личности. Монархи изображались как выра­зители интересов господствующего класса. Александра I характеризовали как «властолюбивого и мстительного самодержца» [4]. Все его конституционные декларации расценивались, вслед за В. И. Лениным, как «заигрывание с либерализмом». Александр, «хотя и любил поговорить о необходимости законности, свобод, даже представительного правления.., на практике проводил ту же линию укрепления феодально-абсолютистских порядков, что и его предшественники», - писал В. А. Федоров. Но в то же время, царь «не мог не считаться с новым «духом времени»… В новых условиях он стремился, не меняя основного направления крепостнической полити­ки.., найти такие способы решения назревших политических проблем, ко­торые соответствовали бы духу времени» [5]. По словам С. Б. Окуня, Алек­сандр I напряженно искал концепцию феодального абсолютизма, которую можно было бы с успехом противопоставить идеям буржуазной революции. Стремясь оставить в неприкосновенности абсолютизм и предупредить на­зревающий революционный взрыв, царизм шел на уступки, «хотя и мелкие, но властно диктуемые не только политическими соображениями, но и всем ходом экономического развития России» [6].

Н. М. Дружинин писал: «В 1801-1820 годах российское самодержавие пыта­лось создать новую форму монархии, юридически ограничивающую абсолютизм, но фактически сохраняющую единоличную власть государя» [7].

Значительный вклад советские исследователи внесли в изучение социально-экономического развития, в том числе и в период правления Александра I. Были опубликованы также работы по истории внешней политики, исследования движения декабристов и так далее [8]. Характерной чертой советской исторической науки было, по замечанию Н. А. Троицкого, то, что «внут­ренняя политика царизма изображалась как сплошь реакционная, а внешняя, наплотив, лакировалась» [9].

В период «перестройки» появляются работы, в той или иной степени отходящие от устоявшихся взглядов. В это время характерно внимание историков преимущественно к внутренней политике Александра I (при отходе от акцента на экономический фактор) и стремление на примере неудач преобразовательных планов императора обосновать необходимость привлечения общества к решению наболевших вопросов.

М. М. Сафонов в книге «Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже ХVIII и ХIХ вв.» на основе обширного архивного материала показал формирование политических взглядов Александра I, в том числе складывание у него программы постепенного решения крестьянского вопроса. К моменту его воцарения «пе­ред правительством стояла труднейшая задача – организовать свою работу таким образом, чтобы оно могло... эффективно решать насущные пробле­мы, но для этого надо было ослабить влияние консерватизма дворянства на государственное управление... Эта задача была очень сложна, так как верхи бюрократии принадлежали к дворянству» и тоже дорожили основ­ными привилегиями этого сословия (монопольным владением землей, неог­раниченными правами по отношению к крепостным, свободой от обязатель­ной службы) [10]. М. М. Сафонов всесторонне рассмотрел проекты реформ, раз­рабатывавшиеся по инициативе Александра I в 1801-1802 годах и попыт­ки претворить их в жизнь.

Н. Я. Эйдельман в книге «Революция сверху» в России», рассмат­ривая историю попыток «переменить российскую жизнь сверху», также не ставил под сомнение серьезность намерения Александра I – «последнего представителя просвещенного абсолютизма» - к реформам: постепен­ной отмене крепостного права, конституционному ограничению (в определенной степени) самодержавия. Однако отсутствие основы таких реформ «сверху» - «систем обратной связи, позволяющих эффективно координиро­вать политику и жизнь» (то есть рыночной экономики, «демократических противовесов» и традиций) и нежелание царя создавать эти основы при­вело к тому, что сопротивление бюрократии и большинства помещиков было настолько могущественным, что император должен был отступить [11].

В статье «Перекличка судеб - Александр I и Павел Пестель» С. Экштут писал об «искрен­нем желании» Александра I дать России конституцию. Однако, желая со­хранить власть, которую он получил в результате переворота, император «был постоянно готов к осуществлению любых, иногда... противоположных преобразований», всегда был склонен к «резкой смене правительственно­го курса в сторону реакции» [12].

Книга С. А. Чибиряева «Великий русский реформатор: жизнь, деятельность, политические взгляды М. М. Сперанского» (М., 1989) тесно связана с темой «Александр I. Личность и политика». Рассматривая реформаторские планы Сперанского и Александра I, автор отмечает, что импера­тор «в своих либеральных начинаниях практически не встречая ни сочувст­вия, ни понимания у опоры трона – дворянства» [13]. С. В. Мироненко полагал, что причиной неудач реформаторских проектов было как сопротив­ление дворянства, так и стремление власти решать все проблемы без привлечения общества, привычным секретно-бюрократическим путем. С. В. Мироненко осветил историю проекта «Государственной уставной грамоты Российской империи» и проектов освобождения крестьян, разрабатывавшихся российс­ким правительством в 1818-1820 годах [14].

В литературе, появившейся после 1991 года, точка зрения, что поли­тика Александра I является «заигрыванием с либерализмом», в основном отвергается. Отказ императора от реформ объясняется сопротивлением большинства дворянства, влиянием революционных потрясений в Западной Европе [15], опасениями вызвать крестьянский бунт «прикосновением к основам существующего строя» [16].

Особняком стоит курс лекций Н. А. Троицкого «Россия в XIX веке» (М., 1999), написанный в духе обличения «царизма». Автор полагает, что «по уму и таланту Александр I как государь превосходит любого из русских парей, кроме Петра Великого». Но, с другой стороны, по мне­нию Н. А. Троицкого, реформы 1801-1804 годов и проекты Сперанского, скорее всего, были задуманы «как маскировочные декорации для деспотического режима, либеральный иллюзион, пока... нельзя было действовать круто, по-павловски». В то же время автор пишет, что Александр I дей­ствительно «хотел частично, поверхностно либерализовать Россию. Но самодержавие Александр I ставил выше любой конституции и готов был допустить кон­ституционные свободы не в ущерб, а во благо своей личной власти, как ее прикрытие и опору». Но к 1812 году позиции самодержавия упрочились, и царь «не имел больше нужды заниматься реформами». Послевоенные планы преобразований Александр отверг из-за оппозиции большинства российских дворян и революционного подъема 1820-1821 годов в Европе. С 1820 года Александр I, пишет Троицкий, оставался «главным блюстителем реакции», насаждавшейся как в Европе, так и в России [17].

В последние годы появляются все новые работы, в той или иной степе­ни относящиеся к политике Александра I и его личности. Это книга В. А. Томсинова «Временщик (А. А. Аракчеев)» (М., 1996) и статья Т. Кандауровой «Гений зла и блага» (Родина.-2000.-№3), являющиеся попытками объективно взглянуть на личность ближайшего помощника Александра I и феномен «аракчеевщины». Представляет интерес статья В. Безотосного «Два императора» (Родина.-2002.-№8), в которой автор дает «сравнительный портрет» Александра I и Наполеона.

Впервые за несколько десятилетий вышли новые биографии Александра I. Одна из них принадлежит С. Э. Цветкову и в целом носит компилятивный характер [18]. Автор не ставил своей задачей серьезный анализ личности и эпохи Александра I. Другая биографическая работа, написанная А. Н.Архангельским, дает цельную картину личности и политический деятельности Александра I, она отличается широким охватом материала и оригинальными оценками ряда проблем рассматриваемой темы [19]. На русский язык переведена книга А. Труайя «Александр I. Северный сфинкс» (М., 2003), но ее недостат­ком является некоторая поверхностность и легковесность суждений.

Опубликовано большое количество источников по рассматриваемой теме. В основном они касаются вопросов внешней политики, Отечест­венной войны 1812 года, движения декабристов [20]. Что касается воспоминаний современников, то немногие из них уделяли достаточно много внимания императору Александру I. К ним относится Н. И. Греч. В личности императора, во всем характере его царствования Греч видел признаки двуличия и противоречивости. Греч положительно оценивал внутреннюю политику Александра в первые годы царствования, его рефор­маторские начинания, и отрицательно – последние годы, время «изуве­ров и лицемеров» [21]. Ценность мемуаров Греча снижается из-за его пристрастности и склонности к необоснованным опенкам.

Осуждение внутренней политики Александра в последние годы его правления часто встречается у мемуаристов, например, у М. А. Дмитриева, который, как и Греч, в общем был консерватором. Дмитриев видел причины неудач во внутренней политике Александра I в недостатке у не­го способностей к управлению, а шире – в отсутствии в стране государственности европейского типа, основанной на праве [22].

Черты личности и эпохи Александра I отражены также в многочислен­ных воспоминаниях современников об А. А. Аракчееве. (Подборка таких воспоминаний опубликована в книге «Аракчеев: свидетельства современни­ков» (М., 2000)). Мемуаристов интересовало, как такой человек, как Аракчеев, сумел «приобрести неограниченное доверие такого государя, который имел ум образованнейший… и которого свойства состояли преимущественно в скрытности и проницательности» [23]. Особую ценность имеет статья П. А. Вяземского «По поводу записок графа Зенфта», отличающаяся взвешенностью и сдержанностью характеристик. Александра I и Аракчеева.

Хронологически данная работа охватывает все царствование Алек­сандра I. Также рассматривается формирование личности и взглядов Алек­сандра I до его вступления на престол. Это необходимо для того, чтобы проследить эволюции идей и политики Александра I в течение всей его жизни.

Цель данной работы – рассмотреть важнейшие составляющие внутренней и внешней политики императора Александра I на всем протяжении его царствования, а также дать характеристику личности этого государя, личности, в которой, как писал А. Е. Пресняков, должно видеть «индивидуальную призму, сквозь которую можно рассмотреть скрещение, в оп­ределенном, конечно, преломлении, тех или иных основных жизненных тенденций данной эпохи» [23].


Глава 1. Великий князь Александр Павлович: формирование личности и общественно-политических взглядов
12 декабря 1777 года в семье наследника российского престола ве­ликого князя Павла Петровича и великой княгини Марии Федоровны поя­вился первенец, названный Александром.

Еще в младенчестве Александр (как впоследствии и его брат Констан­тин, родившийся в 1779 году), был отнят Екатериной II у родителей. С самого начала она решила воспитать себе преемника в старшем внуке. Его родители были объявлены ею неспособными дать воспитание сыну. Ро­дительские заботы Екатерина взяла на себя. Теоретической основой воспитания Александра стали педагогические идеи философских авторите­тов Екатерины – Дж. Локка и Ж. Ж. Руссо.

В феврале 1779 года императрица приступила к составлению для Александра «азбуки изречений». Как писала Екатерина Гримму, «все видев­шие ее отзываются о ней очень хорошо и прибавляют, что это полезно не для одних детей, но и для взрослых. Сначала ему говорится без оби­няков, что он, малютка, родился на свет голый, как ладонь, что все так родятся, что по рождению все люди равны, и только познания про­изводят между ними бесконечное различие, и потом, нанизывая одно из­речение за другим, как бисер, переходим от предмета к предмету. У меня только две цели в виду: одна - раскрыть ум для внешних впечатле­ний, другая - возвысить душу, образуя сердце».

Ребенком Александр рос отзывчивым. «У него слезы на глазах, – писала императрица, - когда он думает или видит, что у него ближний в беде». Нравственные качества Александра сочетались с обаятельной внешностью: он рос, по общему мнению, очень привлекательным ребен­ком и юношей. Екатерина позаботилась о том, чтобы тщательно подобрать штат воспитателей и учителей. Главным воспитателем был выбран граф Н. И. Салтыков: ему был поручен общий надзор за поведением и здоровьем ве­ликих князей. Он «весьма твердо знал придворную науку,.. раболепствовал случайным и чуждался впадшим в немилость». Саксонский посланник при петербургском дворе считал Салтыкова самым неподходящим воспитате­лем царственных детей. Но, как считал А. А. Корнилов, Салтыков дол­жен был служить «ширмой» для императрицы, которая сама хотела быть главной воспитательницей. Она могла ценить и то, что Салтыков, бывший ранее гофмейстером двора Павла Петровича, искусно выступал в роли посредни­ка между императрицей и наследником, улаживая их отношения. Вероятно, Екатерина надеялась, что «он будет в состоянии оказать ценные услуги по этой части, когда отношения между ее внуком и его родителями сделаются щекотливыми впоследствии», чего можно было ожидать [1] .

Значительное влияние имел на Александра, пока он не вышел из отроческого возраста, генерал А. Я. Протасов, состоявший при нем в зва­нии придворного кавалера, то есть воспитателя. Он был человеком доб­росовестным, честным, «верным сыном Православной Церкви и хранителем… русских традиций» [2]. Задачей Протасова был постоянный надзор за поведением Александра.

Законоучителем великих князей был назначен протоиерей Андрей Самборский, проживший 14 лет в Англии. «Будучи сам лишен духа Православия, - пишет С. Э. Цветков,- он не сумел привить его и своему воспи­таннику... Его наставления носили характер довольно плоского морали­заторства» [3]. Александр впоследствии вспоминал: «Я был, как и все мои современники, не набожен». Библию он не читал до 1812 года.

Преподавателем русской словесности, русской истории и нравствен­ной философии у великих князей был М. Н. Муравьев (отец будущих дека­бристов Никиты и Александра Муравьевых), человек «с убеждениями в духе французской философии». Естественные науки преподавали видные ученые того времени: Паллас, Крафт, Масон.

Важнейшее значение придавалось то­му, чтобы уделять несколько часов в день на «спознание России во всех ее частях». Для этого использовались карты российских губерний с описанием растений, животных, торговли и промыслов, населяющих Россию народов, их обычаев, веры и т. д. Необходимо было прилежное изучение русского языка и российских законов. Екатерина написала «За­писки касательно Российской истории», предназначенные для великих князей. Но роль собственно научного знания в воспитании Александра была невелика, оно рассматривалось в духе того времени лишь как средство «отвращения от праздности». Екатерина стремилась дать внуку в первую очередь «идеологическое воспитание». Эта задача была возложена ею на Ф. С. Лагарпа.

Лагарп, уроженец Швейцарии, получил образование на философском и юридическом факультетах университетов Женевы и Тюбингена. В сентябре 1784 года Лагарпу было поручено главное руководство обучением вели­ких князей. Императрица, по словам А. А. Корнилова, «одобрила и взгля­ды, и воспитательный план Лагарпа, и предоставила ему полную волю вкладывать в душу Александра те идеи, которыми он сам был воодушевлен» [4], то есть идеи просвещения. Взгляды Лагарпа отнюдь не были радикальными: впоследствии, накануне коронации Александра, Лагарп будет заклинать его беречь как зеницу ока свою самодержавную власть, и не согласиться с необходимо­стью освобождения крестьян. Лагарп, как и Екатерина, разделял концеп­цию «истинной монархии», заимствованную из конституционной теории Ш. Монтескье. Суть ее заключалась в том, что в «правильной» монархии верховная власть всецело принадлежит монарху, но в то же время суще­ствуют фундаментальные законы, не изменяемые никакой властью, и учреж­дения, гарантирующие их неизменность.

Лагарп стремился исполнять свою задачу, как он писал, «как чело­век, сознававший свои обязательства перед великим народом»: ведь судь­ба предоставила ему уникальную возможность воспитать «просвещенного монарха». Лекции Лагарпа представляли собой «курс во славу разума, блага человечества и природного равенства людей и в посрамление де­спотизма и рабства» [5]. Он стремился привить великому князю политичес­кий идеал «истинной монархии». «Сила основала троны, – говорил Ла­гарп 8-летнему Александру, - но чтобы упрочить их, чтобы примирить сильного и слабого, необходимо прибегнуть к фундаментальным законам, пригодным к тому, чтобы установить порядок и господство правосудия».

Строжайшее соблюдение законов, сохранение в силе установленного государственного устройства, внимание к подданным – таковы «наиболее верные гарантии власти монарха». Если же народ угнетаем, он имеет право на восстание ради восстановления своих прав. Лагарп не был сторонником правления народа, которое, как он считал, является худшим из типов государственного устройства. Только ограниченная фундаментальными законами монархия уравновешивает требования свободы и законности.

Лагарп практически единодушно признается человеком, который ока­зал наибольшее влияние на умственное развитие Александра. Впоследст­вии последний говорил, что обязан Лагарпу всем, что в нем есть хорошего, «всем, кроме рождения».

В 1790 году, когда будущему наследнику престола было 13 лет, он дал своему наставнику обет «утвердить благо России на основаниях непоколебимых». В 1791 году Александр выражал сочувствие введению во Франции веротер­пимости, «объявлению равенства людей» (то есть «декларации прав че­ловека и гражданина»). В июне 1792 года Александр при дворе «начал спор о правах человека» и на вопросы придворных, кто мог столь хоро­шо осведомить его об этом, отвечал, что Екатерина «заставила его прочесть французскую конституцию» (ту же «Декларацию»), растолковала ему все ее статьи, объяснила причины революции 1789 года и дала несколь­ко советов с тем, чтобы он запомнил их, «но никому не сообщал». Таким образом, писал А. А. Корнилов, «что касается внушения Александру либеральных идей, то в этом отношении и сама Екатерина, хотя и охвачен­ная в конце своего царствования уже вполне реакционным настроением, продолжала, тем не менее, в воспитании внука оставаться сторонницей тех идей эпохи Просвещения, которыми она увлекалась в начале своего цар­ствования» [6].

События революционной Франции вызывали оживленные споры при дворе. Но потрясшее Екатерину «умерщвление короля христианнейшего, Людовика ХVI», сделало неуместными дискуссии о правах человека и равенстве людей.

В мае 1793 года состоялось обручение, а 28 сентября - бракосоче­тание Александра с принцессой Баден-Дурлахской Луизой. В Православии принцесса была наречена Елизаветой Алексеев­ной. Стремление императрицы быстрее женить любимого внука было связа­но с желанием передать престол именно ему, а не Павлу Петровичу. Ста­новясь главой семьи, Александр должен был приобрести больший вес в глазах общества.

Таким образом, писал А. А. Корнилов, первоначальные «широкие образовательные и воспитательные планы Екатерины и Лагарпа не были доведены до конца и были скомканы, когда у Екатерины возникли новые государственные планы» [7]. Формально великий князь должен был и после свадьбы продолжать учение. Но, естественно, уже после обручения Александр, как отмечал А. Я. Протасов, «отстал нечувствительно» от «всякого прочного умствова­ния».

Планам Екатерины по отстранению Павла Петровича от престола благоприятствовало то обстоятельство, что закон Петра I о престолонаследии разрешал монарху самому назначать себе преемника. Свой замысел она оправдывала государственной необходимостью. После одной беседы с сыном она сказала: «Вижу, в какие руки попадет империя после моей смер­ти! Из нас сделают провинцию, зависящую от воли Пруссии». Но необходимо было заручиться согласием самого Александра на передачу ему пре­стола. В посредники в этом деле Екатерина наметила Лагарпа, зная его влияние на великого князя. Она рассчитывала, что Лагарп будет сочувст­вовать «избавлению России от нового Тиберия». В октябре 1793 года, призвав к себе Лагарпа, императрица дала ему понять, что он должен подготовить своего воспитанника к мысли о «будущем возвышении». Но Ла­гарп категорически отка­зался способствовать проведению в жизнь плана Екатерины. Более того, он добился затем аудиенции у Павла Петровича, который не разговаривал с ним как с «якобинцем» уже три года, и убедил его, что Александр и Константин любят и уважают его, и что Александр не собирается посягать на его права на престол.

В 1794 году Екатерина попыталась подойти к вопросу об отстранении Павла Петровича с другой стороны. Она объявила Императорскому совету, что намерена «устранить сына своего Павла от престола» по причине его «нрава и неспособности» в пользу внука Александра. Но члены Сове­та, к удивлению императрицы, воспротивились. Екатерине пришлось приостановить дело.

В октябре I794 года Лагарпу было объявлено об отставке. Прекраще­ние занятий мотивировалось тем, что Александр вступил в брак, а Кон­стантин определен в военную службу в Гатчину. Александр писал своему наставнику об огорчении, которое он испытывает, «оставаясь один при этом дворе, который я ненавижу, и предназначенный к положению, одна мысль о коем заставляет меня содрогаться». В мае 1795 года Лагарп покинул Петербург.

Так Александр лишился «главного своего руководителя». Как писал А. Н. Пыпин, «воспитание Александра кончилось в такую пору, когда обыкновенно оно только начинает свои первые серьезные заботы, когда наступают первые серьезные занятия юноши и знакомство с жизнью». В то же время к самой педагогике Лагарпа большинство исследователей и биографов Александра относятся отрицательно. Недостаток реальных знаний, отвлеченность преподаваемых идей, «недостаток воспитания воли» были, по А. Н. Пыпину, во многом причиной того, что полученный Александром «запас нравственного идеального богатства» не принес тех результатов, которых можно было ожидать. Это не было виной только Лагарпа, который воспитывал великого князя при полном одобрении императрицы; для нее же идеи эпохи Просвещения «оста­вались чистой теорией, принимались как модная философия… и не счита­лись обязательными на практике» [8].

Либерализм, внушенный Александру Лагарпом, как пишет А. Н. Архангельский, «был напылен лишь на поверхность александровского сознания… идея свободы не сомкнулась в его сердце с образом традиционной России, не соотнеслась с ее судьбой» [9].

С раннего детства Александр был поставлен, по словам А. Н. Пыпина, в «странные и фальшивые отношения» в семье, в трудное положение меж­ду двумя дворами, разделенными недоверием и враждебностью. Чем взро­слее становился Александр, тем яснее должны были стать для него про­тиворечия между внушаемыми ему с детства идеями и окружающей действи­тельностью. Внешний блеск «большого двора» не мог заслонить от него «крайнюю распущенность нравов и быта, разгул мелких интриг.., низость характеров и отношений, цинизм хищений и произвола» [10]. Лагарп и Прота­сов считали своим долгом поддерживать и развивать в Александре добрые чувства к отцу, тяжелое положение которого Александр не мог не понять, как и то, что причиной этого была Екатерина. Лишь некоторым людям, которым он доверял, высказывал Александр свое отношение к императрице и окружавшим ее порядкам. «Я всякий раз страдаю, - писал он в письме к В. П. Кочубею (10 мая 1796 года), - когда должен являться на придвор­ную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий… Я чувствую себя несчаст­ным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакея­ми, а между тем они занимают здесь высшие места». И далее: «В делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стре­мится лишь к расширению своих пределов».

После упомянутого выше разговора Лагарпа с Павлом Петровичем Александр стал чаще видеться с отцом. Если раньше он ездил в Гатчину раз в неделю, то теперь он проводил там большую часть времени. Родители великого князя сумели в определенной степени вернуть свое влияние на сына, хотя искренние, доверительные отношения между ними не могли установиться: планы Екатерины ставили Павла Петровича и Александра в положение соперников. В Гатчине Александр попадал в обстановку, проти­воположную петербургской. Для «малого» двора была характерна строжайшая дисциплина во всем, порядок даже в мелочах; сама семейная жизнь резко отличалась от распущенности «большого» двора. Жизнь последнего, как и весь ход управления страной здесь сурово осуждались. Павел Пет­рович называл правление матери узурпацией. Идеям эпохи Просвещения с их рационализмом противопоставлялись моральные и ре­лигиозные ценности, «революционным» традициям ХVIII века – приверженность порядку, дисциплина, верность традициям монархического и военно­го абсолютизма.

Таким образом, Петербург и Гатчина, были совершенно разными мирами. «Страдательное», по выражению А. Н. Пыпина, положение, в которое Александр был поставлен между ними, оказало, как считают многие его биографы, значительнее влияние на формирование таких свойств его характера, как гибкость, скрытность, крайне важные для выжи­вания в атмосфере постоянных интриг [11]. «Ни там, ни здесь он не мог быть вполне искренен; ему, вероятно, трудно было и вообще с кем-нибудь делиться своими впечатлениями и размышлениями, и это рано сообщило ему… сдержанность и скрытность»,- считал А. Н. Пыпин, приводя в доказа­тельство слова современника Александра, относящиеся к 1796 году: «Он наследовал от Екатерины возвышенность чувств, верный и проницательный ум..., но его сдержанность, его осторожность таковы, каких не бывает в его возрасте, и они были бы притворством, если бы не следовало при­писать их скорее тому натянутому положению, в каком он находился между своим отцом и своей бабушкой, чем его сердцу, от природы искренне­му и открытому» [12].

Важнейшую роль в жизни Александра сыграло его сближение с А. А. Аракчеевым, служившим в Гатчине с 1792 года. К 1796 году Арак­чеев был уже полковником и инспектором пехоты, начальником артиллерии, гатчинским комендантом и управляющим военным департаментом войск Па­вла Петровича. В Гатчине Александр прошел «глубоко на него подейство­вавшую… школу Аракчеева, надежного и заботливого экзерцирмейстера, преданного дядьки-слуги, который ввел питомца во всю премудрость армей­ской техники, облегчая трудности выполнения отцовских требований», - писал А. Е. Пресняков [13].

Очевидно, что Александру, воспитанному на идеях Просвещения, очень многое должно было быть чуждо в Гатчине. Но из того, что известно об Александре в зрелом возрасте, его характере, взглядах, явствует зна­чительное влияние «гатчинской школы» на формирование его личности. Это не только «увлечение марсоманией». Большое влияние на Александра оказало часто высказывавшееся его отцом недоверие и презрение к лю­дям, тем более что такое отношение не противоречило его личным впе­чатлениям от окружающей жизни.

Постепенно в сознании Александра вырисовывалось желание ухода от того положения, которое ожидало его в будущем. Эта идея переплеталась с идеалом спо­койной и мирной жизни частного человека вдали от людской суеты. Оба этих сюжета были популярны в литературе того времени; известно, что Александр охотно читал модные сочинения в идиллическом духе. 10 мая 1796 года великий князь писал В. П. Кочубею: «Да, ми­лый друг, повторю снова: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравится исключительно тишина и спокойствие… Я сознаю, что не рожден для то­го сана, который ношу теперь; и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом». Далее Александр говорил о «неимоверном беспорядке» и злоупотреблениях, царивших в России. «При таком ходе вещей возмож­но ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления; это выше сил не только человека, одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения… Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприятного поприща (я не могу еще положительно назначить время се­го отречения) поселиться с женою на беретах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком».

Как подчеркивает А. Н. Архангельский, мечтания об отречении, указывавшие «путь в обход Голгофы», глубоко укоренились в сознании Александра.

С адресатом цитированного выше письма, В. П. Кочубеем, Александр познакомился летом 1792 года. Кочубею было тогда 2З года. Он прихо­дился племянником А. А. Безбородко, одному из наиболее видных государственных деятелей екатерининской эпохи. Кочубей предпринял для завершения образования длительное заг­раничное путешествие. Зиму 1791-1792 годов Кочубей провел в Париже. Весной 1792 года Безбородко вызвал его в Петербург, где Кочубей и сблизился с Александром. Вернувшемуся из революционной Франции Ко­чубею было что рассказать великому князю. Из всего увиденного Кочу­бей вынес впечатление необратимости произошедших во Франции перемен. Но уже в конце года Кочубей был назначен послом в Турцию. Друзья оказались надолго разлученными.

В начале 1795 года при дворе появился 22-летний П. А. Строганов, сын знатнейшего вельможи, графа А. С. Строганова, много лет прожившего в Париже и представлявшего собой «странную смесь энциклопедиста и рус­ского старого барина». Наставником П. Строганова был французский математик Ж. Ромм, поклонник Руссо. Строганову еще не было 15 лет, когда началась французская революция, заставшая его с гувернером в Париже. Они оказались в водовороте событий. Строганов посещал заседа­ния Национального собрания, а затем под именем Поля Очера стал членом клуба якобинцев. Его политическая деятельность вызвала возмущение Ека­терины, и отец поспешил отправить в Париж за сыном своего родственни­ка Н. Н. Новосильцева. Появившись при дворе, Строганов посетил один из великокняжеских балов, и Александр сразу открылся ему. Он сообщил Строганову, что «восторгался французской революцией, теми усилиями, которые сделал народ, чтобы завоевать сбою свободу». «Мы говорили всякий вздор, да и ничего другого нельзя было сказать в подобной ситуации», - вспоминал Строганов. Тем не менее эта беседа произвела силь­нейшее впечатление на него. Придя, домой, он рассказал о происшедшем Н. Н. Новосильцеву (они подружились на пути в Россию). Новосильцеву в тот момент было уже 35 лет, и своей опытностью он намного превосхо­дил Строганова, хотя тот и сам теперь не без иронии относился к «па­рижскому периоду» своей жизни. Новосильцев «был умен, проницателен,.. много читал, изучал состояние русской и европейской промышленности… Ко всему этому добавлялось еще поверхностное философствование, чтобы показать, что он свободен от всяких предрассудков» [14]. Откровения 16-летнего великого князя не столько обрадовали Строганова и Новосильцева, сколько насторожили. Они заговорили об опасностях, которые могут произойти, если великий князь останется без руководства.

В октябре 1796 года Александр сообщил Лагарпу, что «имел счастье найти одного или двух просвещенных людей». Он имел в виду Строганова и А. Чарторыйского. 25-летний князь Адам Чарторыйский принадлежал к древнему польскому роду. Ко времени знакомства с Александром он ус­пел побывать маршалом Подольского сеймика, выбиравшего депутатов на великий сейм Речи Посполитой, на котором разрабатывалась новая поль­ская конституция, посетить Англию и изучить конституционные учрежде­ния этой страны, сражаться против России в ходе второго раздела Поль­ши. Вскоре после того, как князь Адам был принят в русскую службу, между ним и Александром завязались тесные дружеские отношения. Александр говорил Чарторыйскому, что «его симпатии были на стороне Польши», что он «ненавидит деспотизм», что любит свободу, которая «равно должна принадлежать всем людям». В словах и поведении Александра, вспоминал А. Чарторыйский, «было столько чистоты,.. решимости», воз­вышенности души, что Александр показался ему «высшим существом, посланным на землю Провидением для счастья человечества и моей родины». На тот момент единственной силой, которая могла восстановить незави­симость Польши, была Россия. Конфиденциальность с наследником русско­го престола сулила Чарторыйскому в этом отношении многообещающую пер­спективу.

Постепенно «молодые друзья» Александра – Чарторыйский, Строганов и Новосильцев – стали устанавливать связи между собой. Перед ними ве­ликий князь, по выражению М. М. Сафонова, «щеголял радикализмом сво­их политических суждений» [15]. Это смущало «молодых друзей». Они счита­ли своим долгом подвергнуть эти идеи критике. Например, на излюблен­ную идею Александра о несправедливости передачи престола по наследст­ву и о необходимости избрания правителя народным голосованием Чарто­рыйский возражал, указывая на «трудность и случайности избирательства», на то, сколь пагубные последствия «потерпела от этого Польша». Россия же «мало приготовлена к такому учреждению», и не получила бы от него, по крайней мере на данный момент, никакой пользы. «Молодые друзья» пользовались любой возможностью, чтобы отвратить Александра от намерения избавиться от бремени власти, указывали, что неограни­ченная воля просвещенного монарха открывает в России возможность та­ких широких либеральных реформ, которые невозможны ни в одной респуб­ликанской стране, где правительство должно считаться с мнением необразованной толпы…

11 сентября 1796 года с императрицей случился удар. 16 сентября, придя в себя, но опасаясь близкой кончины, Екатерина вызвала Александра к себе и от­кровенно сказала ему, что считает необходимым переход к нему престо­ла. Что же ответил великий князь? Об этом можно судить по последующим событиям. 24 сентября Александр направил императрице письмо. «Ва­ше императорское величество! – писал он. – Я никогда не буду в состоя­нии достойно выразить свою благодарность за то доверие, которым Ва­ше величество соблаговолили почтить меня… Я вполне чувствую все значение оказанной милости… Все соображения, которые Вашему величеству благоугодно было сообщить мне,.. как нельзя более справедливы». Екатерина могла понять слова внука как ей хотелось. Очевидно, и в беседе с императрицей Александр отвечал подобным образом, потому что после нее окружение Екатерины слышало от нее слова: «Я оставляю России дар бесценный – Россия будет счастлива под Александром». Одна­ко одновременно Александр сближается и с отцом, и в письме Аракчееву, отправленном 23 сентября, называет Павла Петровича «Его императорским величеством». По словам современника, Александр говорил: «Если верно то, что хотят посягнуть на права отца моего, то я сумею уклониться от такой несправедливости. Мы с женой спасемся в Америку, будем там сво­бодны и счастливы». Но Екатерина была уверена в согласии внука и гото­вилась публично объявить свое решение.

События нарушили ее планы. Утром 5 ноября с ней случился удар; она впала в бессознательное состояние. Вечером в Зимний дворец прибыл Павел Петрович. После разговора с врачами он удалился вместе с Алек­сандром в кабинет и вызвал Аракчеева, Отдав ему распоряжения, он подозвал Александра и соединил их руки со словами: «Будьте друзьями и помогайте мне».

Вечером 6 ноября императрица скончалась. Основой политики нового монарха стали самодержавность, максимальная централизация, строжайшая регламентация во всем, железная дисциплина. Император требовал стро­гого исполнения законов, однако они сводились к «высочайшим повелениям» и часто зависели от его изменчивого настроения. Жестокие формы гатчин­ской дисциплины он стремился распространить на всю страну. В широких дворянских кругах быстро сформировалось отношение к правлению покой­ной Екатерины как к своего рода идеальному царствованию, времени ста­бильности, и желание возврата к прошлому. Дворянство было недовольно «неразумной... требовательностью беспрекословного повиновения» [16].

Большое негодование вызывало стремление Павла I реформировать армию на прусский манер. Преобразования относились, прежде всего, к внеш­ней стороне воинской жизни: введению новой формы, копирующей прусскую, нового устава (заимствованного из старого прусского), ужесточению дисциплины, пресечению злоупотреблений. Но эти меры проводились чрезвычайно жесткими и порой грубыми методами.

В начале царствования Павла I Александр получил должность 2-го военного губернатора столицы, был назначен шефом лейб-гвардии Семеновского полка, исполнял обязанности инспектора по кавалерии и пехоте Санкт-Петербургской и Финляндской дивизий. С 1 января 1798 года вели­кий князь председательствовал в военном департаменте. Неукоснительное соблюдение Александром его многочисленных служебных обязанностей было в глазах подозрительного императора показателем его лояльности, и в первую очередь это относилось к военной службе. Наследник не жалел сил для превращения семеновцев в образцовую часть. В этом ему огромную помощь оказывал один из любимцев Павла I Аракчеев. Переписка Александра с Аракчеевым свидетельствует об их тесном общении. «Я получил бездну дел, - писал Александр, - из которых те, на которые я не знаю, какие делать решения, к тебе посылаю». В другой раз великий князь просил: «Прости мне, друг мой, что я тебя беспокою, но я молод, и мне нужны весьма еще советы...»

Другая сторона жизни Александра в этот период была связана с его отношениями с «молодыми друзьями». Последние, как указы­валось, стремились отвратить Александра от намерения отказаться от бремени власти. Это не было такой уж трудной задачей. После того, как Павел I вступил на престол, Александр стал быстро склоняться к мысли о роли царя-реформатора. «После принятия павловского закона о престолонаследии Александр стал официальным преемником – обязан был понять, что никто никуда его не отпус­тит… Единственно возможный путь к отречению лежал теперь че­рез принятие царства»,- пишет А. К. Архангельский [17]. Александр переосмыслил свою излюбленную мечту, остановившись на роли за­конодателя, который, по словам А. Е. Преснякова, «выполнив свою задачу всеобщего благоустройства, сможет потом почить на лав­рах». Такие мечты Александра «удовлетворяли разом и тягу к кра­сивой роли, к благородному выполнению долга в духе усвоенной с детства.., идеологии, и личную склонность избегать напряжения» [18]. (Несколько позже по просьбе Александра Чарторыйский со­ставит проект манифеста, который должен быть опубликован при его воцарении. Здесь излагались неудобства существовавшего го­сударственного порядка и преимущества того устройства, которое хотел дать Александр. Затем провозглашалось решение царя после выполнения этой задачи сложить с себя власть и призвать того, кто будет признан более достойным).

«Молодые друзья», претендуя на роль политических руководи­телей Александра, сами не имели никакой конкретной политичес­кой программы. Между тем «необходимость успокоить ум великого князя… и направить к добру его благоприятные умонастроения», по словам Строганова, заставила «молодых друзей» подумать о средствах для этого. Так появилась идея воспользоваться помощью Лагарпа, мнение которого высоко ценил Александр. Лагарп жил тогда в Париже, но отношения с Францией были разорваны. Поэтому было решено отправить Новосильцева в Англию, откуда он должен был свя­заться с Лагарпом, обсудить положение дел и, как писал Строга­нов, «постараться извлечь из этого пользу, чтобы руководить умом великого князя».

В ноябре 1797 года Новосильцев выехал в Англию. Ему было вру­чено тайное письмо Александра к своему наставнику. «Он едет… с целью… спросить Ваших советов и Ваших указаний в деле вели­чайшей важности, а именно: обеспечить благо России, утвердив в ней свободную конституцию», - писал Александр. «Вам известны раз­личные злоупотребления, царившие при покойной императрице… Мой отец, вступив на престол, захотел все реформировать… Все сра­зу же было перевернуто с ног на голову, это только увеличило беспорядок… Мое несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию». Александр уведомил Лагарпа о ближайших планах своего кружка. Они состояли в том, чтобы «перевести на русский язык столько полезных книг; сколько окажется возможным». Те из них, которые удастся напечатать при Павле I, увидят свет, а остальные будут опубликованы уже после воцарения Александра. Эти книги должны будут подготовить умы к предстоящим преобразо­ваниям. «Когда же придет и мой черед, - писал он, - тогда нужно будет трудиться над тем, постепенно, разумеется, чтобы создать народное представительство, которое, будучи направляемо, соста­вило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы и я… удалился бы в какой-нибудь уголок, и жил бы там счастливый и довольный, видя процветание своего отечест­ва». Новосильцев должен был получить от Лагарпа одобрение этих планов и конкретное указание относительно образа действий «мо­лодых друзей». Однако Новосильцеву не удалось попасть во Фран­цию, и их встреча с Лагарпом не состоялась. Но он переправил письмо в Париж, а сам до воцарения Александра оставался в Англии.

Александр предоставил средства на издание «Санкт-Петербур­гского журнала», официальным редактором которого был К. П. Пнин, один из виднейших русских просветителей, а в число сотрудников вошли известные литераторы конца XVIII - начала XIX в. Всего выш­ли 4 части журнала за 1796 год. Центральное место в публикаци­ях отводилось философским трактатам и социально-экономическим и политическим исследованиям. Монтескье, Вольтера и Руссо издатели называли лампадами, которые светят человечеству.

В июне 1798 года в Петербург возвратился В. П. Кочубей. В те­чение пяти лет, которые он провел в Константинополе, Александр постоянно обменивался с ним письмами. Теперь они смогли обсуждать то, что не доверяли переписке.

Около этого времени великий князь разработал программу реше­ния крестьянского вопроса. Он завел особую тетрадь, озаглавленную так: «Мысли в разные времена на всевозможные предметы, до блага общего касающиеся». Между 12 июня 1798 года и 1 ноября 1800 года он сделал в ней следующую запись: «Ничего не может быть унизитель­нее и бесчеловечнее, как продажа людей, и для того… нужен указ, который бы оную навсегда запретил.

К стыду России рабство в ней еще существует. Не нужно… опи­сывать, сколь желательно, чтобы оное прекратилось. Но… сие ве­сьма трудно и опасно исполнить… Часто я размышлял, какими бы способами можно до оного достигнуть, и иных способов я не нашел, как следующий:

Первое. Издание вышесказанного указа.

Второе. Издание указа, которым бы позволено было всякого ро­да людям покупать земли даже и с деревнями, но с таким установ­лением, чтобы мужики тех деревень были обязаны только платить повинность за землю, не которой они живут, и в случае их неудовольствия могли перейти куда хотят. Нужно будет… положить, из чего будет состоять вышеупомянутая повинность…

Сии постановления уже заведут род мужиков вольных. И как сначала весьма мало оных будет, то и легко заметить можно, какие нужны будут предосторожности для отвращения беспорядков, кото­рые они могли бы предпринять от непривычки к своему состоянию.

3-е, по прошествии времени… издать и 3-й указ, которым бы повелено было все покупки земель и деревень между дворянами не иметь иначе, как на вышереченном основании, чем и умножится гораздо род вольных крестьян. От правительства же будет зависеть подать поощрительный пример над казенными крестьянами, которых… надобно поставить на ногу вольных мужиков. Без всякого сомнения, окажутся в российских дворянах великодушные примеры… сему по­дражания. Стыд, великое сие орудие, везде, где честь существует, поможет весьма для наклонения многих к тому же. И так, мало-по­малу, Россия сбросит с себя сие постыдное рубище неволи… Впоследствии уже сего можно будет позволить всякому крепостному крестьянину, заплатившему за себя некоторое положенное число де­нег, пользоваться правами вольного. Все сие будет иметь двойную выгоду: во-первых, из рабов сделаемся вольными, а во-вторых, ис­подволь состояния сравняются и классы уничтожатся».

Таким образом, Александр надеялся путем медленных и осторож­ных шагов прийти к намеченной цели. Он стремился использовать уже происходившие процессы – переход земли путем фиктивных сде­лок из рук дворянства в руки купцов, казенных и помещичьих крес­тьян, приобретение купцами, мещанами, наиболее зажиточными поме­щичьими крестьянами в обход законов крепостных с землей и без нее, то есть процессы, подрывавшие монопольный характер дворян­ского землевладения. Легализация их, то есть в определенной сте­пени расширение сферы крепостного права, но с введением его в определенные государством рамки, - все это должно было, по мыс­ли Александра, способствовать постепенной ликвидации феодально-крепостнической системы. Кроме того, Александр надеялся встретить понимание в среде дворян-землевладельцев и думал, что дво­рянская честь и стыд станут мощным рычагом освобождения крестьян. Впоследствии Александру предстояло пережить крах этой иллюзии.

Видимо, «молодые, друзья» Александра не знали о наличии у него собственного плана решения крестьянского вопроса и замысла уничтожить крепостное право. Тем временем произошли события, ди­скредитировавшие «молодых друзей» и Александра в глазах государя: к концу 1798 года правительство получило сведения о сформи­ровавшейся в армии оппозиции. Это был так называемый кружок Дехтерева-Каховского. Образованная в июле 1798 года следственная комиссия во главе с. Ф. И. Линденером выяснила, что в Смоленской губернии больше двух лет действовал антиправительственный кружок, состоявший из офицеров, чиновников, отставных военных и гражданских лиц, - всего около 30 человек. Заговорщики имели связи в столице. На собраниях кружка читались книги, восхвалявшие «права и вольности» французской республики. Целью заговорщиков было убийство императора. Несмотря на их интерес к французской революции, идеалом их было возвращение к екатеринин­скому политическому режиму, но при реальном проведении в жизнь просветительских идей. Этого результата можно было, по их мнению, достигнуть и в результате возведения на престол Александра. Видимо, либерально настроенный наследник был центром притяжения оппозиционных элементов и с его именем связывались надежды на обнов­ление страны в духе времени.

Нельзя полностью исключить возможность того, что между смолен­скими заговорщиками и Александром существовала прямая связь. Но М. М. Сафонову представляется более вероятным, что наследник имел сведения о заговорщиках как 2-й петербургский губернатор, осуществлявший полицейские функции, видел в нем потенциальную си­лу в борьбе за власть и пытался через генерал-прокурора по возмож­ности «прикрыть» его. Линденеру оказывалось противодействие из столицы. То ли потому, что петербургские «протекторы» смоленских заговорщиков сумели убедить императора во вздорности обвинений, то ли сам Павел I не пожелал проводить новые расследования, которые могли бы окончательно скомпрометировать наследника, но дальнейшего хода дело не получило.

Все же «молодые друзья» в этой ситуации сочли невозможным продолжать выпуск «Санкт-Петербургского журнала», и его издание было прекращено. А в конце лета 1799 года кружок великого князя был вынужден прекратить свою деятельность.

О существовании кружка знал подполковник П. Е. Батурин, зна­комый Строганова. По утверждению Строганова, Батурин разделял их мнения, резко порицал нововведения императора. В первой половине 1799 года Батурин написал донос, в котором среди лиц, вынашиваю­щих революционные идеи, назвал Новосильцева. Этого было достаточ­но, чтобы дискредитировать все ближайшее окружение Александра. 12 августа Чарторыйский был назначен посланником при дворе коро­ля Сардинии, изгнанного из своей страны, и выехал из Петербурга. 6 августа Кочубей получил отставку с поста вице-канцлера. В конце 1799 года он уехал в свое поместье Диканьку, а в мае 1800 го­да – за границу. До воцарения Александра в Петербурге оставался только Строганов. Великокняжеский кружок прекратил свое существование.

Что же можно сказать о влиянии на личность и характер Алек­сандра периода правления его отца? Это время, как считал А. Н. Пыпин, «наложило на его характер новый слой». Павел I, отличав­шийся неуравновешенностью, подозрительностью, чрезмерной требовательностью, наводил «страх на все окружающее и на самое семейство вспышками раздражительности». Александр не мог чувствовать себя свободно. Император ненавидел все, что имело отношение к «якобинству», и Александр был вы­нужден «еще больше уходить в самого себя, скрывать свои мысли и играть роль». Если потом Александр нередко неприятно поражал своей подозрительностью, недоверчивостью, то этому было… много причин в его прошлом» [19].

Как считал А. Е. Пресняков, годы правления отца были для Александра продолжением «гатчинской школы», имевшей огромное значение для подготовки Александра к будущей деятельности, для формирования его характера, взгля­дов (в первую очередь на государственное управление, военное дело), укрепления недоверчивости к людям [20].

А. Н. Пыпин считал особенно характерными для Александра такие свойства, как отсутствие твердой воли, недостаток яснос­ти взглядов, склонность к «сантиментальным мечтаниям». Эти свойства Александра отмечались его современниками. Один из них писал: «Он отличается… пассивным характером… Слишком подда­ваясь чужим внушениям, он недостаточно отдается внушениям со­бственного ума и… сердца». По мнению Н. И. Греча, природа одарила Александра «добрым сердцем, светлым умом, но не дала ему самостоятельности характера, и слабость эта, по странно­му противоречию, превращалась в упрямство». Но, как представ­ляется, «пассивность», «безволие», подверженность чужому вли­янию были только кажущимися: Александр создавал видимость их как раз с целью избежать давления окружающих. А. Н. Архангель­ский считает, что изменчивость характера Александра на самом деле была своего рода средством «скрыть истинное лицо, воле­вое и жесткое».

Тем временем, в столице назревал заговор против Павла I. Осенью 1799 года, после череды итальянских побед A. В. Суво­рова, самовластное положение императора в государстве укрепилось. «Долговременная тактическая борьба царя с дворян­ской олигархией близилась к счастливому для него завершению», и, соответственно, к краху оппозиции [21]. С другой стороны, конфискация в августе 1799 года имений В. Зубова говорила о том, что император имел неосторожность покуситься не просто на придвор­ную роль, но и на имущественные привилегии семейства Зубовых. Кроме того, стало нарастать сближение России с Францией, имевшее антианглийскую направленность, Этот крутой поворот во внеш­ней политике сильно ударял по интересам русской торговли и рус­ской правящей знати. Противником внешнеполитической переориента­ции был вице-канцлер граф Н. П. Панин. Он не питал к императо­ру личной вражды. Он стремился «спасти государство» путем устранения от престола государя, который, по его мнению, действовал вразрез с истинными интересами России. По плану Панина, Алек­сандр должен был стать регентом при своем отце. Этот вопрос об­суждался в конце 1799 года Паниным, адмиралом О. М. де Рибасом и английским послом Уитвортом. Вскоре центром заговора стала гостиная О. А. Жеребцовой (урожденной Зубовой), а на роль ис­тинного его главы выдвинулся П. А. Пален, считавший необходи­мым физически устранить императора.

Прежде всего, заговорщикам нужно было добиться согласия Александра на переворот. Они убеждали его в том, что «революция, вызванная всеобщим недовольством, должна вспыхнуть не сегодня-завтра», что необходимость отстранения императора будто бы налагается на великого князя «долгом по отношению к народу», что «пламенное желание всего народа и его благосостояние требуют настоятельно, чтобы он был возведен на прес­тол рядом со своим отцом в качестве соправителя, и что Сенат сумеет склонить к этому императора без всякого со стороны вели­кого князя участия в этом деле».

Наконец, согласие Александра было полу­чено, хотя он и уклонился от личного участия в исполнении за­говора. По словам Палена, «Александр не соглашался ни на что, не потребовав от меня предварительно клятвенного обещания, что не стану покушаться на жизнь его отца.., и я обнадежил его намерения, хотя был убежден, что они не исполнятся». Как пишет С. Э. Цветков, Александр «хотел быть успокоенным и дал себя успокоить», он обманывал самого себя [22]. Александр, по свидетель­ству А. Чарторыйского, предпочел бы, чтобы заговор был осущест­влен втайне от него. «Но такой образ действий был почти немыслим, и требовал от заговорщиков или безответной отваги, или античной доблести», - отмечал князь Чарторыйский.

А. Н. Архангельский задается вопросом: «Каким образом всего за четыре года из принца крови, готового ввести республику, лишь бы не царствовать, получается заговорщик, готовый к неволь­ному пролитию крови, лишь бы поскорее воцариться?» Дело в том, что и «более сильные люди,.. более опытные, менее замкнутые в микрокосме дворцовой жизни, не могли устоять перед властью власти» [23]. Отношения Александра с отцом становились все более неприяз­ненными. Зимой 1800-1801 годов Павел I вызвал из-за границы 13-летнего племянника Марии Федоровны принца Евгения Вюртембергского, а затем объявил о своем намерении усыновить его и, более того, возвести на такую высокую ступень, которая приведет всех в изумление. Пален (назначенный к этому времени петербургским генерал-губернатором) ежедневно торопил наследника, указывая, что в заговор вовлечено слишком много лиц и следует опасаться доноса. Но Александр медлил.

9 марта, когда Пален прибыл к государю с рапортом о состоя­нии, дел в столице, Павел I спросил его, известно ли ему о готовя­щемся заговоре. Пален сразу нашелся. Он отвечал, что не только знает о заговоре, но и сам в нем участвует, чтобы выведать на­мерения заговорщиков, и держит в руках все нити заговора, в котором, по его словам, участвуют императрица, великие князья и их жены. Император поверил Палену и вручил ему указ, предписывающий отослать Марию Федоровну и невесток в монастырь, а великих князей заключить в крепость. Пален обещал исполнить указ, когда будут получены явные доказательства вины. С этим указом Пален пошел к Александру...

В ночь с 11 на 12 марта 1801 года группа заговорщиков проникла в Михайловский дворец. Все кончилось, говоря словами А. Е. Преснякова, «безобразной расправой» над императором.

Таким образом, можно отметить, что важную роль в складывании личности и взглядов Александра сыграло воздействие идей эпохи Просвещения – о человеческом благе, гражданской свободе и др. Комплекс этих идей отличался абстрактностью и утопичностью, что сказыва­лось, например, когда Александр разрабатывал свою программу решения крестьянского вопроса. Что же касается таких черт характера Александра, как скрытность, многоликость, гибкость, то они были во многом сформированы необходимостью выживания в атмосфере интриг.

К престолу Александр прошел через труп отца. По словам А. Н. Архангельского, «воля к власти… оказалась… в Александре сильнее воли к чести и долгу» [24]. По мнению многих ме­муаристов и биографов Александра I, цареубийство 11 марта оста­вило неизгладимый след в его душе. Петербуржцы передавали друг другу слова, сказанные Александром после погребения отца: «Все неприятности и огорчения, какие случатся в моей жизни, я буду носить как крест…»

Но главное, как считал А. Е. Пресняков, состо­яло в том, что переворот 11 марта стал грозным напоминанием о зависимости монарха от его окружения. Сознание этой зависимости преследовало Александра «в течение всей его деятельности» [25].