Г. П. Щедровицкий Опыт логического анализа рассуждений

Очень часто мыслительный процесс решения какой-либо задачи выступает перед исследователем — логиком или психологом — в виде определенного знакового текста. Этот текст всегда, в принципе, является сложным образованием, т.е. состоит из целого ряда определенным образом связанных между собой частей. Поэтому исследовать его — это значит также (наряду с другим) выделить эти части и найти связи между ними.

В традиционной логике были выработаны определенные способы разложения речевых текстов на части. Это, во-первых, способ, основанный на понятиях суждения и умозаключения в классической Аристотелевой логике, и, во-вторых, способы разложения, основанные на понятиях новой, так называемой «математической», или «символической», логики, в первую очередь на понятии высказывания и логических операций (скажем, таких, как конъюнкция, дизъюнкция и импликация).

Однако — и в последнее время это все более и более выясняется — эти понятия и основанные на них способы разложения языковых текстов непригодны для реконструкции и анализа собственно процессов мышления, выражающихся в этих текстах.

Многочисленные соображения, служащие основанием для такого утверждения, могут быть сведены к двум основным положениям.

1. Указанные способы анализа даже с внешней стороны могут быть распространены только на узкую группу рассуждений — чисто словесных, да и там не охватывают всего; например, они не могут быть применены к так называемым «описаниям» объектов и действий с ними, хотя в подобных описаниях также заключены процессы мышления.

2. Но и в той области, где они применяются, указанные способы анализа не схватывают существенных различий между процессами мышления; они не могут показать и объяснить, почему в одних рассуждениях задача решается, а в других нет.

Последнее положение обычно вызывает недоверие и поэтому должно быть дополнительно разъяснено.

Сравним для начала политэкономию Д.Риккардо или А.Смита с политэкономией К.Маркса. Стоя на позициях формальной логики, мы не найдем различий между этими работами. «Капитал» Маркса, как и сочинения Смита и Риккардо, состоит из суждений, умозаключений и систем умозаключений. И в то же время, Марксу удается решить проблемы, перед которыми Смит и Риккардо были бессильны. Например, буржуазная политэкономия до Маркса не могла разрешить антиномий: «товары продаются по их стоимости — товары не продаются по их стоимости», «прибавочная стоимость возникает в обращении — прибавочная стоимость не может возникнуть в обращении» и др., а Маркс разрешил их. Объяснить это можно только одним способом: Маркс мыслил иначе, чем Риккардо и Смит.

Может ли быть отражено это различие в традиционных понятиях формальной логики, в понятиях суждения и умозаключения? Может ли быть отражено это различие в понятиях современной математической логики? Нет. И та и другая отнесут эти проблемы к области содержательных и тем самым исключат их из сферы своего исследования. Следовательно, чтобы уловить указанные различия, нужны другие понятия. Внимание логика должно быть сосредоточено на других сторонах мышления, нежели те, которыми занимаются классическая формальная и современная математическая логики.

Разберем еще несколько примеров, иллюстрирующих ограниченность понятий формальной логики в плане исследования мыслительных процессов.

Представим себе, что учитель приносит на урок какое-то жидкое вещество и просит учеников сказать все, что они о нем знают. Ученик, вызванный к доске, берет, к примеру, лакмусовую бумажку и опускает ее в принесенную учителем жидкость. Лакмус окрашивается в красный цвет, и ученик делает умозаключение: «Это вещество окрашивает лакмус в красный цвет. — Вещества, окрашивающие лакмус в красный цвет, суть кислоты. — Все кислоты содержат водород. — Это вещество содержит водород».

С точки зрения формальной логики это обычный полисиллогизм в форме энтимемы. В развернутом виде он может быть представлен в форме двух одинаковых силлогизмов первой фигуры. Вот, собственно, и все, что можно сказать об этом рассуждении с позиций формальной логики.

Представим себе далее, что ученику задана задача по физике: «Автомашина веса P движется вверх, на подъем, определяемый углом наклона . Требуется узнать, какую мощность должен развить мотор автомашины, чтобы она могла двигаться вверх со скоростью v ».

Ученику известно, что мощность машины N = Fv, где F = f ск. + f тр. (f ск. — скатывающая сила, f тр. — сила трения). Чтобы найти составляющие силы F, например f ск. , ученик изображает величины P и f ск. векторами, а затем, установив подобие треугольников ABC и abc, находит, что f ск./P = h/l, откуда f ск. = hP/l.

Если мы попробуем представить этот процесс мышления в виде словесного рассуждения, то получим примерно следующее: «Мощность машины равна произведению движущей силы на скорость движения. — Движущая сила равна сумме сил скатывающей и трения. — Скатывающая сила может быть изображена вектором, направленным антипараллельно линии движения автомашины. — Как вектор, скатывающая сила, является составляющей вектора P, направленного к земле. — Векторы f ск. и P образуют стороны прямоугольного треугольника abc. — Стороны угла c в треугольнике abc параллельны сторонам угла C в треугольнике ABC. — Острые углы с соответственно параллельными сторонами равны. — Углы C и c равны. — Все прямоугольные треугольники с равными острыми углами подобны. — Треугольники ABC и abc подобны. — В подобных треугольниках отношения соответственных сторон равны. — Отношение f ск. к P равно отношению h к l. (И т.д.)».

Подходя с аппаратом понятий традиционной аристотелевой логики, мы, проделав некоторое насилие над суждениями об отношениях, фигурирующими в этом рассуждении, и представив их в атрибутивной форме, сможем разложить все приведенное рассуждение на ряд простых силлогизмов. На этом, очевидно, наше исследование должно закончиться. Подходя с аппаратом понятий логики отношений, мы разложим это рассуждение на ряд суждений об отношениях и сможем установить тип этих отношений. Но кого бы мы ни опросили — представителя традиционной аристотелевой логики или представителя логики отношений, — существует ли какое-либо формальное различие между двумя последними умозаключениями приведенного рассуждения? — они оба ответят отрицательно; как с точки зрения понятий Аристотелевой логики, так и с точки зрения понятий логики отношений никаких формализуемых различий здесь нет.

Перейдем к следующему примеру. Перед исследователем эмпирически выявленная связь между объемом и давлением газа. Ее нужно объяснить. Для этого исследователь вводит понятие о внутреннем строении газа и понятие о молекулах, из которых он состоит. Каждый «удар» молекулы представляется как удвоенное произведение массы молекулы на ее скорость, а давление газа — как результирующая «ударов» этих молекул, попадающих в единичную площадь стенки за единицу времени: P = 2mivi .

Если мы представим этот «кусочек» мыслительного процесса в форме словесного рассуждения, то получим примерно следующее: «Давление газа на стенку сосуда равно сумме “импульсов”, отдаваемых всеми молекулами, ударяющими в единицу площади стенки за единицу времени. — Импульс, отдаваемый единичной молекулой, равен удвоенному произведению массы молекулы на ее скорость. — Следовательно, давление газа на стенку равно сумме удвоенных произведений массы на скорость всех молекул, ударяющих в единицу площади стенки за единицу времени».

Наконец, еще один пример. В работе «Продуктивное мышление» известный немецкий психолог М.Вертхаймер приводит следующий случай. Он присутствовал на уроке в одной из лондонских школ, когда учитель объяснял как вычисляется площадь параллелограмма. Учитель нарисовал параллелограмм ABCD провел вспомогательные линии AE и BF , показал, что треугольник CBF равновелик треугольнику DAE и что, следовательно, площадь параллелограмма ABCD равновелика площади прямоугольника ABFE и может быть определена как произведение основания на высоту, по формуле S = ah.

Ученики проработали заданный на дом материал — умели вывести эту формулу и решали по ней задачи. Однако Вертхаймер не был удовлетворен. Его интересовал вопрос, что же именно усвоили ученики, как они мыслили, насколько обобщенные представления и понятия у них сформировались. Чтобы получить ответ на этот вопрос, он предложил классу несколько видоизмененную задачу. Тот же самый параллелограмм был нарисован в другом положении.

Надо было определить его площадь. «Многие ученики явно растерялись, — пишет М.Вертхаймер. — Один из них поднял руку: “Учитель нам этого не объяснял”. Некоторые ученики срисовывали фигуру в свои тетради, проводили вспомогательные линии, но не могли доказать теоремы. Другая часть учеников выглядела еще более несчастной: они подписывали под чертежом основную формулу S = ah, но не знали, как быть дальше. Когда я спросил, — замечает Вертхаймер, — могут ли они доказать теорему на этом чертеже, они отказались. Некоторые ученики перевертывали тетради, проводили вспомогательные линии и сводили доказательство теоремы к ранее выученным примерам. Учитель, наблюдавший за учениками, сказал мне с оттенком неудовольствия: “Вы дали неправильную фигуру. Вполне понятно, что они не могут решить задачу”» [Wertheimer 1945: 14-17].

Если мы будем представлять описанные Вертхаймером случаи в виде словесных рассуждений, то как для первого, так и для второго случая получим, по-видимому, одно и то же: «Площадь всякого параллелограмма равна произведению его основания на высоту. — a — основание данного параллелограмма. — h —высота данного параллелограмма. — Площадь параллелограмма равна их произведению S = ah ».

И в то же время совершенно ясно — и растерянность учеников во втором случае наглядно подтверждает это, — что процессы мышления в указанных случаях чем-то отличались друг от друга. Но это различие носит такой характер, что, по-видимому, не может быть зафиксировано в виде различия самих речевых рассуждений.

Теперь сравним между собой все приведенные выше примеры. С точки зрения формы, как ее понимает формальная логика, — и мы уже об этом сказали — здесь особых различий нет. И в то же время легко заметить, что приведенные мыслительные процессы во многом отличны друг от друга. Возьмем хотя бы те два силлогизма, из которых складывается рассуждение в первом примере. Что является основанием для первой посылки первого силлогизма? Наблюдаемый на опыте эмпирический факт. Вторая посылка выражает общее знание, известное учащимся до начала опыта. Вывод представляет собой «включение» данного вещества в определенный класс или «подведение» его под понятие кислоты. Это знание составляет одну посылку второго силлогизма, вторую — общее знание. А вывод в этом, втором силлогизме — «приписывание» данному веществу определенных свойств, не обнаруженных в ходе опыта. Как видим, смысловая направленность этих частей рассуждения разная.

Мы еще более почувствуем эту разницу, если сравним первый пример со вторым. Ученик имеет описание какого-то реального процесса, ему заданы определенные величины, характеризующие этот частный процесс, и определенные общие связи между механическими параметрами. Но, чтобы решить задачу, этих связей недостаточно. Ученик изображает данные ему величины векторами. Воспроизводит их пространственные взаимоотношения, устанавливает определенное отношение (подобие) между ними и другими пространственными величинами h и l, которые находятся в известном отношении между собой, и уже на основе всего этого определяет искомую величину.

Еще более отличается от разобранных третий пример. Здесь исследователь гипотетически вводит какие-то образования (молекулы), из которых состоит рассматриваемое вещество (газ), гипотетически приписывает им определенные свойства и точно так же гипотетически устанавливает связь между этими свойствами частичек и выделяемыми путем сравнения свойствами больших масс газа.

Наконец, четвертый пример наглядно показывает, что за одними и теми же речевыми рассуждениями могут скрываться и скрываются весьма различные процессы мышления и что, следовательно, могут существовать такие процессы мышления, которые в самих речевых выражениях вообще никак не фиксируются и, следовательно, непосредственно не проявляются и поэтому непосредственно и не могут быть обнаружены.

Легко заметить, что все то, что мы сказали о недостаточности традиционных понятий формальной логики для анализа приведенных примеров, в полной мере справедливо и по отношению к понятиям современной математической логики. Поэтому в дальнейшем мы чаще всего будем говорить просто о понятиях формальной логики и будем подразумевать при этом не только традиционные понятия: «суждение», «умозаключение», «понятие», но и все понятия логики отношений и математической логики.

Теперь мы можем сформулировать нашу собственную точку зрения. Приведенные выше примеры рассуждений принадлежат, очевидно, к различным видам мышления. Однако, если мы будем анализировать их в традиционных понятиях формальной логики или в понятиях логики отношений и математической логики, мы этого различия не уловим. А между тем наша задача — исследовать и отобразить в представлениях и знаниях основные закономерности мышления, в частности основные закономерности процессов решения задач, все те особенности и различия, которые необходимы для понимания реальных процессов мысленного познания, для управления ими.

Кратко выражая этот вывод, мы и говорим, что существующие способы анализа сложных знаковых текстов (содержащих решение задач), основанные на понятиях формальной логики, непригодны для исследования собственно мыслительных процессов.

Отсюда естественная задача: выработать такую систему исходных понятий, с помощью которой мы могли бы, анализируя речевые тексты и, в частности, разлагая их на части, в то же время реконструировать процессы мышления как таковые и представить их в их собственно мыслительной специфике.

Но, поставив перед собой такую задачу, мы тотчас же сталкиваемся с проблемой метода. Ведь разложить всякое сложное целое на части можно по-разному, и поэтому в зависимости от того, какая задача стоит перед нашим исследованием, в зависимости от того, что мы, собственно, хотим исследовать, выявить, одни способы разложения будут правильными, адекватными данной задаче и предмету, а другие — неправильными, неадекватными. На это обстоятельство, используя очень яркий пример, указывал еще Л.С.Выготский:

«Нам думается, что следует различать двоякого рода анализ, применяемый в психологии. Исследование всяких психических образований необходимо предполагает анализ. Однако этот анализ может иметь две принципиально различные формы, из которых одна, думается нам, повинна во всех тех неудачах, которые терпели исследователи при попытках разрешить эту многовековую проблему <проблему отношений мышления и речи>, а другая является единственно верным и начальным пунктом для того, чтобы сделать хотя бы самый первый шаг по направлению к ее решению.

Первый способ психологического анализа можно было бы назвать разложением сложных психических целых на элементы. Его можно было бы сравнить с химическим анализом воды, разлагающим ее на водород и кислород. Существенным признаком такого анализа является то, что в результате его получаются продукты, чужеродные по отношению к анализируемому целому, — элементы, которые не содержат в себе свойств, присущих целому как таковому, и обладают целым рядом новых свойств, которых это целое никогда не могло обнаружить. С исследователем, который, желая разрешить проблему мышления и речи, разлагает ее на речь и мышление, происходит совершенно то же, что произошло бы со всяким человеком, который в поисках научного объяснения каких-либо свойств воды, например почему вода тушит огонь или почему к воде применим закон Архимеда, прибег бы к разложению воды на кислород и водород как к средству объяснения этих свойств. Он с удивлением узнал бы, что водород сам горит, а кислород поддерживает горение, и никогда не сумел бы из свойств этих элементов объяснить свойства, присущие целому. Так же точно психология, которая разлагает речевое мышление в поисках объяснения его самых существенных свойств, присущих ему именно как целому, на отдельные элементы, тщетно потом будет искать эти элементы единства, присущие целому. В процессе анализа они испарились, улетучились, и ему не остается ничего другого, как искать внешнего механического взаимодействия между элементами, для того чтобы с его помощью реконструировать чисто умозрительным путем пропавшие в процессе анализа, но подлежащие объяснению свойства» [Выготский 1956: 46].

И далее: «Нам думается, что решительным и поворотным моментом во всем учении о мышлении и речи, далее, является переход от этого анализа к анализу другого рода. Этот последний мы могли бы обозначить как анализ, расчленяющий сложное единое целое на единицы. Под единицей мы подразумеваем такой продукт анализа, который, в отличие от элементов, обладает всеми основными свойствами, присущими целому, и который является далее неразложимыми живыми частями этого единства. Не химическая формула воды, но изучение молекул и молекулярного движения является ключом к объяснению отдельных свойств воды. Так же точно живая клетка, сохраняющая все основные свойства жизни, присущие живому организму, является настоящей единицей биологического анализа.

Психологии, желающей изучить сложные единства, необходимо понять это. Она должна заменить методы разложения на элементы методом анализа, расчленяющего на единицы. Она должна найти эти неразложимые, сохраняющие свойства, присущие данному целому как единству, единицы, в которых в противоположном виде представлены эти свойства, и с помощью такого анализа пытаться разрешить встающие конкретные вопросы» (там же, с. 48).

Мы полностью принимаем этот методологический принцип Л.С.Выготского. Но это тотчас же ставит перед нами целый ряд новых проблем.

Во-первых, возникает вопрос, а можно ли таким образом разлагать мыслительные процессы, т.е. не представляет ли собой каждый из них такого целого, которое обнаруживает свои специфические свойства только как целое, а ни одна из его частей, как бы мы их ни выделяли, этими свойствами уже не обладает. Не имея достаточно данных для обоснованного решения этого вопроса (мы вообще не уверены, могут ли существовать такие данные, помимо конечной удачи всего исследования), мы тем не менее примем гипотезу, что мыслительный процесс в общем случае может быть разложен на такие составляющие части, которые сохраняют специфические свойства мыслительного процесса, и все дальнейшее исследование до определенного момента будем строить на этой гипотезе.

Во-вторых, возникает вопрос, а какие собственно признаки являются специфическими признаками мыслительного процесса. Иначе этот же вопрос можно сформулировать так: а что такое процесс мышления? Отвечая на него, мы должны сконструировать определенную абстрактную модель процесса мышления, которая будет служить для нас «эталоном» для выделения таких процессов, или, иначе, для их реконструкции при анализе сложных языковых текстов.

Но и этого мало. Сложные процессы мышления могут содержать в качестве своих частей (собственно говоря, так, по-видимому, дело и обстоит) разные процессы, и, чтобы уметь каждый раз разложить их на составляющие части, мы должны иметь не один эталон — модель процесса мышления вообще, а целый ряд, «набор» таких эталонов. Это обстоятельство определяет третью методологическую проблему, которая встает перед исследователем сложных процессов мышления.

Наконец, возникает вопрос: одинаковые ли стороны процессов мышления нужно выделять при эмпирическом анализе, когда в одном случае мы ставим перед собой задачу построить теоретическую систему функционирования мышления, а в другом — теоретическую систему развития его, или, может быть, для каждого из этих случаев нам понадобится свое особое эмпирическое разложение? Этот вопрос задает четвертую методологическую проблему.

Попробуем наметить пути решения этих проблем.

Прежде всего необходимо выбрать единичные тексты для эмпирического анализа. Вообще говоря, они могут быть самыми различными, ибо разрабатываемый метод должен быть применим к любому и всякому тексту. Однако при реальном выборе текстов для анализа мы должны учитывать, что к чем более развитому «этажу» мышления будет принадлежать выбранный текст, тем больше сложных и свернутых структур знания будет содержать процесс мышления, выраженный в этом тексте, и тем больше, следовательно, будет затемняться собственно операциональная структура этого процесса структурами знания, движущимися в нем. Другими словами, к чем более развитому «этажу» мышления будет принадлежать выбранный текст, тем труднее нам будет в нем разобраться без предварительной выработки понятий о соответствующих структурах знаний. И поэтому для начала мы должны выбрать такие тексты и соответственно такие процессы мышления, которые были бы, с одной стороны, достаточно сложными, чтобы в них можно было выявить необходимое разнообразие операций и способов их сочленения, а с другой, — чтобы структуры движущихся в этом процессе знаний были бы достаточно простыми.

Затем нужно обратить внимание на то, чтобы выбираемый текст был цельным, а не частичным. Отобрать цельный текст можно «по смыслу», иначе сказать, по пониманию содержания: он должен, с одной стороны, не быть непосредственно связанным с другими текстами, а с другой — обладать неразрывной внутренней связностью, т.е. быть таким, чтобы ни одно из входящих в него предложений не могло быть выброшено без ущерба для всего текста.

Первоначально выбор цельного текста производится исключительно по интуиции и в целом ряде случаев — без труда. Но, чтобы сделать эту процедуру анализа научной в точном смысле этого слова, необходимо ее осознать и выразить в точных понятиях. Поскольку выделение текста производится на основе каких-то соображений по поводу содержания, то, чтобы осознать его, мы должны, очевидно, прежде всего выработать перечень содержательных характеристик мышления, выражаемого в них.

Эта задача была поставлена уже в древнегреческой науке (Аристотелевы категории) и потом постоянно обсуждалась и «дорабатывалась» на протяжении всей истории философии. Теории категорий в онтологии, метафизике, теории познания и логике — все это различные попытки выработать перечень или систему таких содержательных характеристик. В результате накоплено очень много эмпирических перечислений, классификаций, описаний, однако строгих и продуктивных методов решения проблемы, несмотря на долгую ее историю, так и не было выработано. Все предложенные описания, и в особенности системы категорий, выглядят исключительно спекулятивными, ненаучными; правильность выделения тех или иных характеристик в качестве категориальных, полнота их перечисления, связи между ними — все это кажется случайным.

Объясняется такое положение, на наш взгляд, прежде всего господством порочного метода исследования языкового мышления, метода, основанного на принципе параллелизма формы и содержания. Следствием применения этого метода была невозможность выяснить, что же представляет собой содержание мышления, а следовательно, и невозможность исследовать виды или, скорее, типы содержания в их необходимой связи друг с другом.

Чтобы построить систему содержательных характеристик языкового мышления, необходимо стать на принципиально иную, значительно более широкую точку зрения: нужно определить и вывести само содержание как то, что возникает в ходе взаимодействия общественного человека с объективным миром. Только такой подход даст необходимое научное основание для решения указанного вопроса и избавит нас от спекуляций фихтевско-гегелевского типа.

Но сам этот подход возможен только при определенном плане построения исследования — при так называемом генетическом восхождении — и не может быть применен при анализе эмпирически заданных единичных языковых текстов. Кроме того, необходимым условием генетического восхождения является определенный минимум знаний о мыслительных процессах, полученный посредством эмпирического анализа. Поэтому прежде всего мы должны поставить вопрос о том, как можно использовать уже накопленный эмпирический материал о содержательных характеристиках языкового мышления для выработки новых понятий о мыслительной деятельности.

Здесь, как нам кажется, на помощь может прийти понятие задачи. Каждый мыслительный процесс возникает в связи с определенной задачей, и его конечный продукт— определенное мыслительное знание — выступает как решение этой задачи. Поэтому можно сказать, что между конечным продуктом мыслительного процесса — знанием — и задачей, на решение которой этот мыслительный процесс направлен, существует известное соответствие; во всяком случае, продукт мыслительного процесса с какой-то стороны может характеризовать задачу.

В ряде психологических работ, связанных с исследованием мыслительной деятельности, задача определялась как характеристика отношения между целью и условиями; цель, в свою очередь, отождествлялась с сознаванием продукта деятельности. Такое понимание задачи не подходит нам по трем причинам. Во-первых, будучи связанным с понятием цели, оно и само приобретает сугубо субъективный характер и поэтому становится непригодным для чисто объективного анализа текстов. Во-вторых, оно опирается на заданность условий, хотя в целом ряде случаев именно поиск таких условий является основным ядром самих мыслительных процессов, и он, следовательно, не может быть охарактеризован этим понятием. В-третьих, такое понятие задачи объединяет в себе характеристики как конечного результата процесса мысли, так и того, с чего этот процесс начинает, его условий и «исходного материала»; изменение любого из этих моментов меняет и характеристику задачи. Это обстоятельство затрудняет сопоставление тех бесспорно генетически связанных между собой процессов мышления, которые имеют один и тот же конечный продукт — знание, но исходят из разных условий и поэтому, естественно, имеют разное строение.

Учитывая эти моменты, мы сознательно отходим от принятого в психологических работах понимания задачи и отождествляем ее (на первом этапе своего анализа) с определенными, логически обобщенными характеристиками продуктов мыслительных процессов, т.е. конечных знаний.

Чтобы иметь возможность классифицировать различные тексты на основе понятия о задаче, надо попытаться представить все существующие содержательные характеристики знаний — возможных конечных продуктов мыслительных процессов — в виде перечня логически обобщенных задач исследования (первоначально весьма приблизительного и условного). В соответствии со всем вышесказанным — и это важно подчеркнуть еще раз — этот перечень «задач» будет представлять собой не что иное, как перечень категорий (это и есть логические типы знания, характеризуемые прежде всего со стороны их содержания). Поскольку задачи характеризуются со стороны содержания, появляется возможность в ряде пунктов определенным образом «организовать» этот перечень исходя из зафиксированных уже в исследовании объективных взаимоотношений соответствующих содержаний. (Нельзя забывать, что эта организация является пока очень приблизительной и во многом даже просто условной, фиксирующей некоторые чисто интуитивные и еще совсем рефлексивно не проанализированные различения; она может быть уточнена и получит свое действительное обоснование только на втором этапе исследования мышления, в генетическом восхождении.)

Чтобы только пояснить, что мы имеем в виду, говоря о перечне логически обобщенных задач, перечислим некоторые возможные различения.

Можно, например, различить два типа системных предметов — чувственно-единое целое и чувственно-множественное целое. Первое характеризуется тем, что оно воспринимается как одно целое, а его элементы не воспринимаются совсем, второе — тем, что в виде самостоятельных целостных объектов воспринимаются его элементы, а само оно в своей совокупной целостности воспринято быть не может. Примером целых второго типа может служить капитал как система буржуазных производственных отношений. Каждая из этих задач определяет особое направление и особый план исследования.

Вторым шагом может быть различение двух возможных типов изменения сложных предметов: процессов функционирования и процессов развития. Воспроизведение в мысли каждого из этих процессов становится самостоятельной задачей исследования. В сочетании с первым различением это дает уже четыре возможных направления и соответственно четыре способа исследования.

Если далее мы возьмем, к примеру, чувственно-единый предмет вне процессов изменения, то можно указать пять возможных направлений или задач его исследования и соответственно типов получаемого знания. Во-первых, можно поставить перед собой задачу исследовать отдельные «внешние», атрибутивные свойства этого предмета, т.е. свойства, присущие ему как самостоятельному, изолированному целому. Во-вторых, можно исследовать зависимости, связи, существующие между этими свойствами. В-третьих, можно рассмотреть заданное сложное целое в качестве элемента или части еще более сложного целого и поставить перед собой задачу выявить те отдельные связи или свойства-функции, внутри которых исследуемый нами предмет существует в этом более сложном целом. В-четвертых, можно исследовать зависимости между этими связями или свойствами-функциями. Наконец, в-пятых, можно направить исследование на внутреннее строение заданного целого, поставить перед собой задачу выявить те элементы, «единички» или частички, из которых оно сложено, определить связи между ними и на этой основе рассмотреть внешние атрибутивные свойства рассматриваемого предмета и связи между ними как проявления его внутреннего строения.

Внутри первого из указанных направлений можно, в свою очередь, выделить две различные задачи: исследование качественных и исследование количественных характеристик отдельных атрибутивных свойств. Внутри пятой задачи точно так же можно различить исследование состава рассматриваемого сложного целого и исследование его структуры.

Продолжая этот процесс далее, мы получим в конце концов перечень задач исследования, которые будут достаточно дифференцированы и в то же время настолько общи, что их можно будет рассматривать как логически обобщенные.