Отражение языковой картины мира в грамматической семантике

Знаковость и отражательный характер являются универсальными для всех языков. Характер отражения выявляет специфичность каждого из них и проявлен в национальном менталитете. Несходство языков между собой, как отмечал В. фон Гумбольдт, заключается в форме самого языка, под которой он понимал не его структуру, не лексику и грамматику, не правила словообразования и синтаксическую сочетаемость, а то, что идет от корней этого языка, что можно назвать принципом соединения звуковой оболочки со значением [Гумбольдт, 1984, с. 174]. Тем не менее нельзя отрицать, что глубинная внутренняя форма языка имеет определенную соотносительность с его внешними формальными проявлениями.

Особый характер синтаксической системе русского языка придают глагольные односоставные предложения, в которых грамматическая идея односоставности нашла наиболее яркое и разнообразное отражение. Постановка в независимую синтаксическую позицию признакового компонента формирует в структурном типе глагольных односоставных предложений их общее модусное значение – ‘акцентированное внимание говорящего на логическом предикате’, контрастирующее с модусным значением двусоставных предложений, репрезентирующих тот же понятийный концепт одновременной актуализацией субъекта и предиката. Так как логический субъект по сравнению с логическим предикатом в глагольных односоставных предложениях получает менее конкретизированное выражение, ограничение в семантике этих предложений связано с особым представлением субъекта действия. Определенно-личные предложения предназначены для выражения действия, отнесенного к коммуникантам. Неопределенно-личные предложения предназначены для выражения действия, совершаемого неопределенным деятелем. Субъект обобщенно-личных предложений несет характер всеобщности. Субъект безличных предложений представлен либо в качестве неопределяемых природных или сверхъестественных сил. Действие инфинитивных предложений представляется как потенциально отнесенное к любому деятелю [Монина, 1995, с. 89–95].

Различие в семантике логического субъекта в глагольных односоставных предложениях проявляется на фоне их структурной однотипности, а именно, в идентичности выражения основного свойства предложения – предикативности. В отличие от двусоставных предложений, грамматической основой которых является сопряженность подлежащего и сказуемого, в односоставных предложениях предикативность выражена единственным главным членом предложения с типовой семантикой – ‘предикативный признак’. Вследствие этого элементарная типовая ситуация «Субъект – признак субъекта по действию / состоянию» может быть по-разному представлена, а значит и интерпретирована говорящим. В первом случае говорящего более интересует деятель, во втором – действие. Ср.: Кто-то шумит за стеной – За стеной шумят; Я вас люблю (к чему лукавить?) (А.С. Пушкин) – Люблю Вас; И кто-то ведь остановил ей поезд на разъезде (Ч. Айтматов) – И ведь остановили ей поезд на разъезде; Попа и в рогожке узнаешь (посл.) – Всякий попа и в рогожке узнает; Но уж темнеет вечер синий... (А.С. Пушкин) – Темнеет; Умом Россию не понять, аршином общим не измерить... (Ф.И. Тютчев) – Умом Россию никто не сможет понять.

Общее грамматическое значение предложения в этом случае становится интерпретационным: односоставные глагольные предложения, номинируя ситуацию без предъявления предикативных отношений, как бы убирают субъект действия в тень. Имплицированием субъекта односоставные глагольные предложения, таким образом, акцентируют в русском языке особый способ выражения ситуации «Деятель и его действие», который актуализирует модусное содержание высказывания. Эта особенность отчетливо прослеживается при переводе глагольных односоставных предложений на английский язык, в синтаксисе которого субъект действия, как правило, занимает главную (независимую) позицию в предложении. Ср.: Вот уж не угадаешь, my dear – You’ll never guess, my dear; Говорят, он влюблен – But everyone says, he’s in love; Болтая с тобой, грибов не наберешь – But I shan’t get many mushrooms, standing here chattering with you; Как бы мне хотелось его видеть – How I like to seе him; Да как же барина с слугой не распознать? – As if one couldn’t tell the master from the man! (примеры взяты из повести А.С. Пушкина «Барышня-крестьянка»).

Репрезентация семантического субъекта в пассивной перспективе для русского языка в односоставных глагольных предложениях является нейтральной, в то время как в английском языке нейтральной является репрезентация семантического субъекта в активной перспективе. Если предположить, что разложение мысли на составляющие компоненты происходит уже на стадии формирования внутренней речи, можно утверждать, что «коды внутреннего программирования» в русском и английском языках различны. Следовательно, не только слово, но и любой языковой знак несет на себе груз национальных представлений о жизни и мироздании: субъективное представление о некотором событии объективируется и, оформляясь в языке, прокладывает себе путь во внешний мир.

Морфологическая омонимия главного члена односоставных предложений и сказуемого двусоставного предложения заставляет структуру односоставного предложения принимать участие в семантической репрезентации субъекта действия, вследствие чего позиция подлежащего начинает замещаться второстепенными членами предложения. Лимитатор действия, занявший в предложении правостороннюю позицию подлежащего, развивает полисемию, с одной стороны, оставаясь лимитатором направленности движения (действия), с другой стороны, принимая на себя отражательные свойства субъекта состояния: Карету подали. В предложении формируется двусубъектная иерархия: первый субъект – неконкретизированный субъект – связывается с представлением прямой перспективы движения (действия), второй субъект – лимитатор – связывается с представлением обратной перспективы движения (действия). Вторичная субъектность – следствие отражения пассивной перспективы действия – получила название «сопряженной субъектности» [Бондарко, 1991, с. 29]. Значение субъекта действия совмещается со значением объекта состояния – Сорвало крышу; со значением адресата – Мне не спится; со значением инструмента – Манило теплом; со значением места – В кустах шумит.

Морфологическое выражение пропозитивного субъекта в односоставных предложениях модифицирует общее интерпретативное значение этих предложений, расширяет объем грамматической семантики.

Субъект в форме творительного падежа в различных лексических контекстах приобретает значение каузатора состояния внешней среды: В цветнике к вечеру сильнее пахло левкоями и резедой (В.В. Вересаев); За холмами глухо прогремел гром; подуло свежестью (А.П. Чехов); Ветрами студеными выдувало из нее (печки. – Т.М.) печное грево не сразу, лишь под утро... (А.И. Солженицын).

Субъект в форме дательного падежа в различных конструкциях приобретает значения адресата восприятия: Мне не спится, нет огня; всюду мрак и сон докучный (А.С. Пушкин).

Субъект в форме винительного падежа приобретает значения объекта воздействия неопознанной силы: Он как-то вдруг съежился, как будто знобить его начало (М.Е. Салтыков-Щедрин).

Предложно-падежная форма у + форма род. п. приобретает значение диффузного неконкретизированного субъекта: О свадьбе Ленского давно у них уж было решено (А.С. Пушкин).

Эти значения формируют в односоставных предложениях когнитивную установку на нестрогую квалификацию понятийных фрагментов описываемой ситуации. Говорящий, выбирая для обозначения внеязыковой ситуации такие синтаксические конструкции, как бы избегает языковые способы прямой дидактики, жесткой аксиологии.

В сравнительной характеристике славянского и западного менталитета философы, как правило, исходят из диатезы «активность Запада» – «пассивность Востока». Так, А.С. Кармин, вслед за С. Мадариагой, в качестве основополагающего свойства английского национального характера отмечает социально-политическую активность, стремление к индивидуализму [Кармин, 1997, с. 155–157]. Английскому волевому импульсу Н.А. Бердяев противопоставил русское смирение и социальную покорность, тяготение к общинности. Специфика национальных характеров русского и англичанина отражается в синтаксической структурации мира. Одна из ведущих ролей в этом смысле принадлежит системе односоставных глагольных предложений.

Амбивалентная сущность односоставных предложений – диалектическое единство денотативного и десигнативного значений – передают сложность когнитивной направленности русского синтаксиса: с одной стороны – стремление к объективизации грамматического значения предикативности, с другой стороны – невозможность преодоления антропоцентричности языкового знака. Тенденция репрезентации понятия деятеля в пассивной перспективе распространяется и на другие синтаксические модели: Позвольте мне сегодня пойти в гости (А.С. Пушкин) – Mау I go aut visiting todaу? Между ними завязалась переписка (А.С. Пушкин) – They were exchanging letters.

Пассивная перспектива вносит диссонанс в семантическую структуру предложения, поскольку грамматическая форма в данном случае неизоморфна понятийному содержанию. В этом плане репрезентация понятия деятеля в форме косвенного субъекта является маркированным способом построения высказывания. Весьма показательным является тот факт, что в русском языке некоторые пропозиции представлены только в форме пассивной перспективы. В моделях Мне нравится город, У меня есть книга субъект аксиологии и субъект обладания представлен в форме косвенного падежа, а грамматически независимую позицию занимают понятийные категории объекта.

Человек является центральной фигурой в языковой картине мира, определяющей основные грамматические и семантические категории, номинирующие действительность. Он также предстает как чрезвычайно разветвленный объект номинаций. Лексическая русская языковая картина мира представляет, по мнению Ю.Д. Апресяна, человека как динамичное, деятельное существо, выполняющее три различных типа действий – физические (работать, отдыхать, идти, стоять, лежать, бросать, рисовать, рубить, резать, ломать и т.д.)., интеллектуальные (воображать, представлять, считать, полагать, понимать, осознавать; интуиция, озарение; дойти <до чего-то>, осенить; знать, верить, догадываться, подозревать, помнить, запоминать, забывать и т.д.) и речевые (говорить, сообщать, обещать, просить, требовать, приказывать, советовать, объявлять, хвалить и т.п.). Ему свойственны определенные состояния – восприятие, желания, знания, мнения, эмоции и т.п. Он определенным образом реагирует на внешние и внутренние воздействия. Каждым видом деятельности, типом состояния или реакции ведает своя система, которая локализуется в определенном органе [Апресян, 1995, с. 37–65].

На наш взгляд, такое портретирование выявляет лишь диктумный аспект концепта «человек», его модусная составляющая определенным образом, как было показано выше, представлена в русской синтаксической системе. Тенденция к оформлению пропозиционального субъекта действия / состояния в пассивной перспективе в двусоставных предложениях и к полному имплицированию в односоставных глагольных предложениях проявляет этнологическое самосознание русского человека: соотношение микрокосма и макрокосма.

Определяя русский национальный тип, Н.А. Бердяев писал: «Есть соответствие между необъятностью, безгранностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физическою и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремленность в бесконечность, как и в русской равнине <…> Два противоположных начала легли в основу формации русской души: природная, языческая дионисическая стихия и аскетически-монашеское православие <…> У русского народа была огромная сила стихии и сравнительная слабость формы» [Бердяев, 1998, с. 14]. Диалектика русского характера с его точки зрения детерминирована практически безграничными просторами русского государства, давившими русскую душу, державшими ее в «непомерном напряжении»: «Русская душа ушиблена ширью, она не видит границ, и эта безгранность не освобождает, а порабощает ее» [Бердяев, 1990, с. 66]. С одной стороны, эти причины породили безынициативность, покорность, смирение русского народа, с другой стороны, они сформировали в нем космическое мироощущение и духовную готовность к творчеству.

Сложная грамматическая семантика односоставного глагольного предложения, включающая в себя прежде всего два основных грамматических значения (номинативное и интерпретационное), на наш взгляд, определенным образом отражает диалектику русского самосознания: с одной стороны, это человек, трезво оценивающий свои потенциальные силы и использующий их (номинативный аспект языкового знака), с другой стороны, это человек понимающий силу природной стихии, часто противостоящей ему, и определяющий свое скромное место в иерархии мироздания. Контаминированная семантика субъекта действия / состояния, формирующаяся в синтаксической структуре односоставных предложений, отражает философскую основу когниции русского человека, понимающего сложность, а подчас и необъяснимость внешнего мира.

Изучение формальной и семантической структуры предложения, распространяемого по правилам неприсловных связей путем свободного присоединения словоформ к предикативной основе в целом, выяснение условий функционирования и сочетаемости подобных распространителей (детерминантов) с глагольной основой предложения, и их участие в создании глагольной метафоры, относится к числу недостаточно исследованных, сложных и актуальных проблем синтаксиса современного русского языка.

Помимо контекстов, в которых формы глаголов-предикатов настоящего, прошедшего или будущего времени обозначают действие, связанное с определенным моментом речи, есть контексты, когда глагольные формы сказуемых обозначают действия, не затрагивающие момент речи. В таких случаях говорят о переносном употреблении грамматических форм времени глагола в функции предиката, то есть о так называемой грамматической метафоре [ЛЭС, 1990, с. 296]. Такое употребление глагольного предиката является синонимичным маркированному употреблению аналогичного глагола в соответствующей форме времени, что можно установить методом трансформации.

Категориальные грамматические значения форм времени реализуются во взаимодействии с контекстом и речевой ситуацией. На устойчивых типах этого взаимодействия основано выделение типов употребления каждой из форм, при этом учитываются и семантические особенности временных показателей. Явление грамматической метафоры глаголов в форме будущего времени, которые используются в качестве основы предложений, достаточно распространено. Переносное употребление глагольных словоформ, в том числе и форм будущего времени, не было обойдено вниманием и авторами академической грамматики [Русская грамматика, 1980].

Рассмотрим условия грамматической метафоры глаголов-предикатов в форме будущего времени в предложениях спрягаемо-глагольного класса.

Аналитические формы будущего времени активно используются при описании событий прошлого или настоящего абстрактного. Подобные высказывания могут быть распространены временными показателями разной частеречной принадлежности и семантики. Наиболее частотны показатели, указывающие на повторяемость событий в разные периоды времени: бывало, иной раз, часто, случалось и т.д. Эти распространители могут быть включены в рамки высказывания, но могут находиться и за его пределами, выполняя текстообразующую функцию. Например: А вот сейчас иной раз встретишь девушку и засматриваешься (Э. Радзинский. 104 страницы про любовь).

В предложениях, содержащих грамматическую метафору, употребляются различные по семантике глаголы-предикаты – глаголы движения, глаголы речи, физического действия и др. Например: Мы, бывало, с женой как получим жалованье, за ковер деньги бросали (М. Булгаков. Записки на манжетах); И то, бывало, спросит у старухи, застраховано ли имущество на случай поджога, то потрогает петли ставне и с печалью покачает головой (М. Леонов. Русский лес). Иной раз развернешь руно на овце, смотришь и не налюбуешься – чистое золото! (Ч. Айтматов. Эхо мира).

Иногда указывается конкретный временной отрезок, точка, тогда как описываются повторяющиеся события, например: Моя генеральша встанет в 12 часов и до самой ночи трескает, – как ее, идола, не разорвет (А.Н. Толстой. Сестры). В данном примере имеются в виду повторяющиеся ежедневно действия (12 часов каждого дня).

Возможно также метафорическое употребление форм времени глаголов с показателями неопределенного объемного времени, характеризующего какой-либо продолжительный отрезок времени. Это связано с тем, что объемное время описывает и события до момента речи, и в момент речи, и после него; как и глагольная форма будущего времени в метафорическом значении называет события прошлого, настоящего абстрактного. Например: Встанет Барыба на утро смурый и весь день колобродит (Е. Замятин. Уездное). Глагольная форма встает в собственном значении является синонимичной словоформе в будущем времени встанет, которая здесь обозначает настоящее повторяющееся, неактуальное.

Методом подбора словоформ можно проверить, что временной распространитель взаимодействует с глаголом-предикатом в форме будущего простого на основе присловной связи: Встанет на утро, встал бы на утро, встал на утро, пусть встанет на утро. Замена темпорального показателя указывает на то, какие ограничения могут возникать при его выборе. См.: Вчера встанет, обычно встанет, каждый день встанет, сегодня встанет, всегда, утром, завтра, днем встанет и колобродит.

Очевидно, что семантика темпорального конкретизатора влияет на глагольную форму в будущем простом, обозначающую настоящее неактуальное, так что согласование глагола-предиката имеет смысл только с обстоятельствами времени объемного непредельного характера (всегда) и необъемными – с ограниченным пределом, указывающими на периодичность совершения действий (днем, утром), остальные «неуместные распространители являются в данном случае антидетерминантами» [Мигирин, 1973, с. 74].

Распространение основы предложения темпоральными показателями связано также с явлением омонимии. Интерес представляют случаи трансформации временных форм глагола в форму повелительного наклонения: Вот подрасту, и окропит меня «мертвой» и «живой» водой бог войны. А там трепещи, Петька, завидуй, гордая Полина! (В. Кулябко. Блокадный дневник). В роли темпорального детерминанта в приведенном примере выступает предложение Вот подрасту, и окропит меня…, ориентирующее читателя на план будущего. Высказывание с глагольными сказуемыми в форме повелительного наклонения трепещи, завидуй указывает на последующие события, что подтверждает распространитель объемного времени там.

Исследователи отмечают высокую частотность употребления данной грамматической формы, омонимичной повелительному наклонению. Подобные случаи интересны тем, что такие конструкции образованы от глаголов несовершенного вида, в которых утрачена внезапность, неожиданность действия [Прокопович, 1969, с. 94].

Иногда форма будущего времени глагола служит условием для сюжетного повествования, повествования героя. В этих случаях временным ориентиром выступает какое-либо событие: Позднее, в первый год оккупации, встречу я в Париже и другого его брата (З. Шаховская. В поисках отражения Набокова).

Для рассматриваемых конструкций не типичны распространители с конкретной темпоральной семантикой, указывающие на фиксированную точку отсчета.

Показатели длительности возможны, но редко. Например: Многие годы мы оставались с ним вдвоем…. Встанешь в 7 утра, пробежишься по снегу, …затопишь печку…, садишься за стол… (Ю. Кублановский. Чижик-пыжик и повертон). В подобных контекстах речь идет о настоящем абстрактном (постоянном) времени.

Особый интерес представляет следующий случай грамматической метафоры: Не успеешь оглянуться, как уже покажутся из-под снега его сухие темные стебли (В. Солоухин. Созерцание чуда). По мнению В.А. Белошапковой, «формы будущего времени здесь получают значение предшествующего действия, также соотнесенного с моментом речи, как и повторяющиеся глагольные формы будущего времени без как» [Белошапкова, 1981, с. 331].

Таким образом, грамматическая метафора глаголов в форме будущего времени – явление типичное, при котором темпоральные показатели, выраженные различными частями речи, распространяя коммуникативно ситуативный минимум предложения, семантически определяют выбор видовременной формы предиката при его трансформации как в прямом, так и в переносном значениях.

Лингвистический энциклопедический словарь / под ред. В.Н. Ярцевой. М., 1990. (В тексте – ЛЭС.)

Русская грамматика. Т. 2. Синтаксис. М., 1980.