ФОРМИРОВАНИЕ ГРАМОТНОСТИ ЧТЕНИЯ НА ОТДЕЛЬНЫХ ЭТАПАХ УРОКОВ

6
— Вот погоди! 
Это значило, что мальчик недостаточно быстро подал воду и его ждет наказание.
Мальчик, на которого чаще всего кричали, назывался Петькой и был самым маленьким из 
всех служащих в заведении. Другой мальчик, Николка, насчитывал от роду тремя годами 
больше и скоро должен был перейти в подмастерья.
Петьке было десять лет. Когда не было посетителей, Петька и Николка беседовали.
А Петька изумлялся тому, какой он умный и бесстрашный, и думал, что когда-нибудь и он 
будет такой же. Но пока ему хотелось бы куда-нибудь в другое место… Очень хотелось бы. 
Петькины дни тянулись удивительно однообразно и похоже один на другой. И утром, и 
вечером, и весь божий день над Петькой висел один и тот же отрывистый крик: «Мальчик, 
воды», — и он все подавал ее, все подавал. Праздников не было. По воскресеньям, когда 
улицу переставали освещать окна магазинов и лавок, парикмахерская до поздней ночи 
бросала на мостовую яркий сноп света, и прохожий видел маленькую, худую фигурку, 
сгорбившуюся в углу на своем стуле, и погруженную не то в думы, не то в тяжелую дремоту. 
Он часто разливал воду или не слыхал резкого крика: «Мальчик, воды», — и все худел, а на 
стриженой голове у него пошли нехорошие струпья. Посетители с брезгливостью смотрели на 
этого худенького, веснушчатого мальчика, у которого глаза всегда сонные, рот полуоткрытый 
и грязные-прегрязные руки и шея. Около глаз и под носом у него прорезались тоненькие 
морщинки, точно проведенные острой иглой, и делали его похожим на состарившегося 
карлика. 
Много ли, мало ли жил Петька таким образом, он не знал. Но вот однажды в обед 
приехала мать и сказала, что его, Петьку, отпускают на дачу, в Царицыно, где живут ее господа.
Он родился и вырос в городе, в поле был первый раз в своей жизни, и все здесь для него 
было поразительно ново и странно: и то, что можно видеть так далеко, что лес кажется 
травкой, и небо, бывшее в этом новом мире удивительно ясным и широким, точно с крыши 
смотришь.
Богатство и сила новых впечатлений, лившихся на него и сверху и снизу, смяли его 
маленькую и робкую душонку. Все здесь было для него живым, чувствующим и имеющим 
волю. Он боялся леса, который покойно шумел над его головой и был темный, задумчивый и 
такой страшный в своей бесконечности; полянки, светлые, зеленые, веселые, точно поющие 
всеми своими яркими цветами, он любил и хотел бы приласкать их, как сестер, а темно-синее 
небо звало его к себе и смеялось, как мать.
Но прошло еще два дня, и Петька вступил в полное соглашение с природой. Постепенно 
Петька почувствовал себя на даче как дома и совсем забыл, что на свете существует Осип 
Абрамович и парикмахерская. 
— Смотри-ка, растолстел как! Чистый купец! — радовалась Надежда, сама толстая и 
красная от кухонного жара, как медный самовар. Она приписывала это тому, что много его 
кормит. Но Петька ел совсем мало, не потому, чтобы ему не хотелось есть, а некогда было 
возиться: если бы можно было не жевать, глотать сразу, а то нужно жевать, а в промежутки 
болтать ногами, так как Надежда ест дьявольски медленно, обгладывает кости, утирается 
передником и разговаривает о пустяках. А у него дела было по горло: нужно пять раз 
выкупаться, вырезать в орешнике удочку, накопать червей, — на все это требуется время.

7
В исходе недели барин привез из города письмо, адресованное «куфарке Надежде». По 
отрывочным словам можно было понять, что речь идет о Петьке. Вышел барин и, положив 
руку на плечо, сказал: 
— Что, брат, ехать надо! 
Петька конфузливо улыбался и молчал. 
«Вот чудак-то!» — подумал барин. 
— Ехать, братец, надо. 
Петька улыбался. Подошла Надежда и со слезами подтвердила: 
— Надобно ехать, сынок! 
— Куда? — удивился Петька. 
Про город он забыл, а другое место, куда ему всегда хотелось уйти, — уже найдено. 
— К хозяину Осипу Абрамовичу. 
Петька продолжал не понимать, хотя дело было ясно как божий день. Но во рту у него 
пересохло, и язык двигался с трудом, когда он спросил: 
— А как же завтра рыбу ловить? Удочка — вот она… 
— Что же поделаешь!.. Требует. Ты не плачь: гляди, опять отпустит, — он добрый, Осип 
Абрамович. 
Но Петька и не думал плакать и все не понимал. И тогда Петька удивил мать, расстроил 
барыню и барина и удивился бы сам, если бы был способен к самоанализу: он не просто 
заплакал, как плачут городские дети, худые и истощенные, — он закричал громче самого 
горластого мужика и начал кататься по земле. Худая ручонка его сжималась в кулак и била по 
руке матери, по земле, по чем попало, чувствуя боль от острых камешков и песчинок, но как 
будто стараясь еще усилить ее. 
Своевременно Петька успокоился, и барин говорил барыне, которая стояла перед 
зеркалом и вкалывала в волосы белую розу: 
— Вот видишь, перестал, — детское горе непродолжительно.
— Жалко мне его, — сказала барыня. Бедные они, но есть люди, которые живут хуже. 
На другой день, с семичасовым утренним поездом, Петька уже ехал в Москву.
Толкаясь среди торопившихся пассажиров, они вышли на грохочущую улицу, и большой 
жадный город равнодушно поглотил свою маленькую жертву. 
— Ты удочку спрячь! — сказал Петька, когда мать довела его до порога парикмахерской. 
— Спрячу, сынок, спрячу! Может, еще приедешь. 
И снова в грязной и душной парикмахерской звучало отрывистое: «Мальчик, воды», и 
посетитель видел, как к подзеркальнику протягивалась маленькая грязная рука, и слышал 
неопределенно угрожающий шепот: «Вот погоди!» Это значило, что сонливый мальчик 
разлил воду или перепутал приказания. А по ночам, в том месте, где спали рядом Николка и 
Петька, звенел и волновался тихий голосок, и рассказывал о даче, и говорил о том, чего не 
бывает, чего никто не видел никогда и не слышал.
Сентябрь 1899 г.

8

жүктеу/скачать 2.65 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: