I бихевиоризм

Уотсон (Watson) Джон (1878—1958) — американский психолог, основоположник бихевиоризма. В 1903 г. в Чикагском университете он защитил докторскую дис­сертацию, посвященную исследованию связей между развитием центральной нервной системы и развитием поведения белых крыс. До 1908 г. Д. Уотсон оста­вался в Чикаго ассистентом Энджела Дональдсона и Дж. Дьюи. Именно здесь Уотсон воспринял идеи функционализма и прагматизм Дьюи (философию ко­торого, как он сам отмечал, никогда не понимал). В 1908 г. Уотсон переходит в Университет Джона Гопкинса в Балтиморе, где заведует кафед­рой экспериментальной сравнительной психологии и лабораторией. Здесь он развивает принципы бихевио­ризма. В 1913 г. в журнале «Psychol. Rev.» появилась

его программная статья «Психология с точки зрения бихевиориста», в кото­рой сформулированы задачи бихевиоризма в противоположность интроспек­тивной психологии как науки о «содержаниях сознания». В 1914 г. вышла кни­га «Поведение. Введение в сравнительную психологию», в 1919 г.— «Психоло­гия с точки зрения бихевиориста». В 1915 г. Уотсон был избран президентом Американской психологической ассоциация. Его успехи как ученого и преподава­теля обещали длительную и блестящую карьеру. Но по семейным обстоятельст­вам Уотсон был вынужден выйти в отставку (1920). Ему пришлось заняться рекламным бизнесом, где он и работал до 1946 г. «Бихевиоризм», популярная книга Уотсона, вышла в 1925 г., уже после того, как он оставил область ака­демической психологии. Работа вызвала гораздо большую критику, чем ка­кие-либо другие книги того времени. В 20-е годы он выступил с популярны­ми произведениями по воспитанию детей («Psychological care of infant and child» (1928), переведена на русский язык в 1929 г. — «Психологический уход за ребенком»). В 1928 г. появилась последняя работа Уотсона «Пути бихе­виоризма». Несмотря на то, что он был вынужден оставить академическую психологию, влияние его идей на современную ему психологию продолжа­лось.

В хрестоматию включены статьи Уотсона: «Psychology as the Bechavio-rist views it» («Psychological Review», 1913, XX, p. 158—177) и «Бихевио­ризм», написанная им по заказу БСЭ. (М,, 1930, т. 6).

Джон Б. Уотсон

ПСИХОЛОГИЯ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ БИХЕВИОРИСТА

С точки зрения бихевиориста психология есть чисто объективная

отрасль естественной науки. Ее теоретической целью является
предсказание поведения и контроль за ним. Для бихевиориста

Эта попытка объяснить процессы у животных по аналогии с человеческими сознательными процессами и vice versa: поме­щать сознание, каким оно известно у человека, в центральное по­ложение по отношению ко всему поведению приводит к тому, что мы оказываемся в ситуации, подобной той, которая сущест­вовала в биологии во времена Дарвина. Обо всем учении Дар­вина судили по тому значению, которое оно имеет для проблемы происхождения и развития человеческого рода. Предпринимались

экспедиции с целью сбора материала, который позволил бы установить положение о том, что происхождение человека было совершенно естественным явлением, а не актом специального творения. Тщательно отыскивались изменения и данные о накоп­лении одних результатов отбора и уничтожении других. Для этих и других дарвиновских механизмов были найдены факторы достаточно сложные, чтобы объяснить происхождение и видовые различия человека. Весь богатый материал, собранный в это время, рассматривался главным образом с той точки зрения, насколько он способствовал развитию концепции эволюции че­ловека. Странно, что эта ситуация оставалась преобладающей в биологии многие годы. С того момента, когда в зоологии были предприняты экспериментальные исследования эволюционного характера, ситуация немедленно изменилась. Человек перестал быть центром системы отсчета. Я сомневаюсь, пытается ли ка­кой-нибудь биолог-экспериментатор сегодня, если только он не занимается непосредственно проблемой происхождения человека, интерпретировать свои данные в терминах человеческой эволю­ции или хотя бы ссылаться на нее в процессе своих рассужде­ний. Он собирает данные, изучая многие виды растений и живот­ных, или пытается разработать законы наследственности по отно­шению к отдельному виду, с которым он проводил эксперименты. Конечно, он следит за прогрессом в области разработки проблем видовых различий у человека, но он рассматривает их как спе­циальные проблемы, хотя и важные, но все же такие, которыми он никогда не будет заниматься. Нельзя также сказать, что вся его работа в целом направлена на проблемы эволюции челове­ка или что она может быть интерпретирована в терминах эво­люции человека. Он не должен игнорировать некоторые из своих фактов о наследственности, касающиеся например окраски меха у мыши, только потому, в самом деле, что они имеют мало отно­шения к вопросу о дифференциации человеческого рода на от­дельные расы или к проблеме происхождения человеческого рода от некоторого более примитивного вида.

В психологии до сих пор мы находимся на той стадии раз­вития, когда ощущаем необходимость разобраться в собранном материале. Мы как бы отметаем прочь без разбора все процес­сы, которые не имеют никакой ценности для психологии, когда говорим о них: «Это рефлекс», «Это чисто физиологический факт, который не имеет ничего общего с психологией». Нас (как психологов) не интересует получение данных о процессах при­способления, которые применяет животное как целое, мы не интересуемся нахождением того, как эти различные ответы ассо­циируются и как они распадаются, чтобы разработать, таким образом, систематическую схему для предсказания ответа и кон­троля за ним в целом. Если только в наблюдаемых фактах не обнаруживалось характерных признаков сознания, мы не ис­пользовали их, и если наша аппаратура и методы не были пред-

21

назначены для того, чтобы делать такие факты рельефными, к ним относились с некоторым пренебрежением. Я всегда вспоминаю замечание одного выдающегося психолога, сделанное им во вре­мя посещения лаборатории в Университете Джона Гопкинса, ког­да он знакомился с прибором, предназначенным для изучения реакции животных на монохроматический свет. Он сказал: «И они называют это психологией!»

Я не хочу чрезмерно критиковать психологию. Убежден, что за весь период пятидесятилетнего существования как экспери­ментальной науки ей не удалось занять свое место в науке в ка­честве бесспорной естественной дисциплины. Психология, как о ней по большей части думают, по своим методам есть что-то, понятное лишь посвященным. Если вам не удалось повторить мой данные, то это не вследствие некоторых дефектов в исполь­зуемых приборах или в подаче стимула, но потому, что Ваша интроспекция является недостаточно подготовленной². Нападкам подвергаются наблюдатели, а не экспериментальные установки и условия. В физике и в химии в таких случаях ищут причину В условиях эксперимента: аппараты были недостаточно чувстви­тельными, использовались нечистые вещества и т. п. В этих науках более высокая техника позволяет вновь получить воспро­изводимые результаты. Иначе в психологии. Если вы не можете наблюдать от 3 до 9 состояний ясности в вашем внимании, у вас плохая интроспекция. Если, с другой стороны, чувствование кажется вам достаточно ясным, опять ваша интроспекция являет­ся ошибочной. Вам кажется слишком много: чувствование никог­да не бывает ясным.

Кажется, пришло время, когда психологи должны отбросить всякие ссылки на сознание, когда больше не нужно вводить себя в заблуждение, думая, что психическое состояние можно сделать объектом наблюдения. Мы так запутались в спекулятивных во­просах об элементах ума, о природе содержаний сознания (на­пример, безобразного мышления, установок и положений созна­ния и т.п.), что я как ученый-экспериментатор чувствую, что есть что-то ложное в самих предпосылках и проблемах, которые из них вытекают. Нет полной уверенности в том, что мы все имеем в виду одно и то же, когда используем термины, распро­страненные теперь в психологии. Возьмем, например, проблему ощущений* Ощущения определяются в терминах своих качеств. Один психолог устанавливает, что зрительные ощущения имеют следующие свойства: качество, протяженность, длительность и интенсивность. Другие добавляют к этому ясность, еще кто-то —

* В этой связи я обращаю внимание на противоречие между сторонни­ками и противниками безобразного мышления. «Типы реакций» (сенсорная и моторная) также были предметом спора. Компликационный эксперимент был источником другой войны слов относительно точности интроспекции спорящих сторон.

22

упорядоченность. Я сомневаюсь, может ли хоть один психолог соотнести то, что он понимает под ощущением, с тем, что пони­мают под этим три других психолога, представляющих различ­ные школы. Вернемся к вопросу о числе отдельных ощущений. Существует много цветовых ощущений или только четыре: крас­ное, зеленое, желтое и синее? К тому же желтый, хотя психоло­гически и простой цвет, можно наблюдать в результате смеше­ния красного и зеленого спектральных лучей на той же самой поверхности! Если, с другой стороны, мы скажем, что каждое значимое различие в спектре дает простое ощущение и что каж­дое значимое увеличение в данном цвете его белой части также дает простое ощущение, мы будем вынуждены признать, что число ощущений настолько велико, а условия для их получения так сложны, что понятие ощущения становится невозможным. Титченер, который в своей стране вел мужественную борьбу за психологию, основанную на интроспекции, чувствовал, что эти различия во мнениях о числе ощущений и их качествах, об отно­шениях между ними и по многим другим вопросам, которые, по-видимому, являются фундаментальными для такого анализа, совершенно естественны при настоящем неразвитом состоянии психологии. Допущение о том, что развивающаяся наука полна нерешенных вопросов, означает, что только тот, кто принял си­стему, существующую в настоящее время, кто не жалея сил боролся за нее, может смело верить, что когда-нибудь настанет большее, чем теперь, единообразие в ответах, которые мы имеем на все эти вопросы. Я же думаю, что и через двести лет, если только интроспективный метод к тому времени не будет оконча­тельно отброшен, психологи все еще не будут иметь единого мнения, отвечая, например, на такие вопросы: имеют ли звуко­вые ощущения качество протяженности, приложимо ли качест­во интенсивности к цвету, имеются ли различия в «ткани» между образом и ощущением и др. Такая же путаница существует и в отношении других психических процессов. Можно ли экспери­ментально исследовать образы? Существует ли глубокая связь между мыслительными процессами и образами? Выработают ли психологи единое мнение о том, что такое чувствование? Одни утверждают, что чувствование сводится к установке, другие на­ходят, что они являются группами органических процессов ощу­щений, обладающих некоторой цельностью. Другая — и боль­шая — группа ученых считает, что они являются новыми элемен­тами, соотносимыми с ощущениями и занимающими положение, одинаковое с ощущениями.

Я веду спор не только с одной систематической и структур­ной психологией. Последние 15 лет мы наблюдали рост так на­зываемой функциональной психологии. Этот вид психологии осуждает использование элементов в статическом смысле струк­туралистов. При этом делается ударение на биологической значи­мости процессов сознания вместо разведения состояний сознания

23

на интроспективно-изолированные элементы. Я сделал все воз­можное, чтобы понять различие между функциональной психо­логией и структурной психологией, но не только не достиг ясно­сти, а еще больше запутался. Термины — ощущение, восприя­тие, аффект, эмоция, воля — используются как функционалистами, так и структуралистами. Добавление к ним слова «процесс» (духовный акт как «целое» и подобные, часто встречающиеся термины) служит некоторым средством удалить труп «содержа­ния» и вместо этого дать жизнь «функции». Несомненно, если эти понятия являются слабыми, ускользающими, когда они рас­сматриваются с точки зрения содержания, они становятся еще более обманчивыми, когда рассматриваются под углом зрения функции и особенно тогда, когда сама функция получается с по­мощью интроспективного метода. Довольно интересно, что ни один функциональный психолог не проводит тщательного разли­чия между «восприятием» (и это справедливо и для других пси­хологических терминов), как этот термин употребляется система­тическими психологами, и «перцептивным процессом», как он используется в функциональной психологии. По-видимому, нело­гично и едва ли приемлемо критиковать психологию, которую нам дает систематический психолог, а затем использовать его термины, не указывая тщательно на изменения в значениях, производимые при этом. Я был очень удивлен, когда недавно, открыв книгу Pillsbury, увидел, что психология определяется как «наука о поведении». В другом, еще более недавно появившемся издании утверждается, что психология есть «наука о ментальном поведении». Когда я увидел эти многообещающие утверждения, то подумал, что теперь, конечно, мы будем иметь книги, базирую­щиеся на другом направлении. Но уже через несколько страниц наука о поведении исчезает и мы находим обычное обращение к ощущениям, восприятиям, образам и т. п. вместе с некоторыми смещениями ударения на дополнительные факты, которые служат для того, чтобы запечатлеть особенности личности автора.

Одной из трудностей на пути последовательной функциональ­ной психологии является гипотеза параллелизма. Если функцио­нализм пытается выразить свои формулировки в терминах, кото­рые делают психические состояния действительно похожими на функции, выполняющие некоторую активную роль в приспособле­нии к миру, он почти неизбежно переходит на термины, которые соответствуют взаимодействию. Когда его за это упрекают, он отвечает, что это удобно и что это делается для того, чтобы избежать многоречивости и неуклюжести, свойственных ради­кальному параллелизму³. На самом деле, я уверен, функциона-

* Мой коллега проф. Н С. Warren, который предложил эту статью для «Review», полагает, что параллелист может полностью избежать терминологии взаимодействия.

24

лист действительно думает в терминах взаимодействия и прибе­гает к параллелизму только тогда, когда требуется дать внеш­нее выражение своей точке зрения. Я чувствую, что бихевиоризм есть только последовательный и логический функционализм. Только в нем можно избежать положения как Сциллы паралле­лизма, так и Харибды взаимодействия. Их освещенные веками пережитки философских спекуляций также мало должны трево­жить исследователя поведения, как мало тревожат физика. Рас­смотрение проблемы дух — тело не затрагивает ни тип выбирае­мой проблемы, ни формулировку решения этой проблемы. Я могу яснее сформулировать свою позицию, если скажу, что мне хоте­лось бы воспитать своих студентов в неведении такой гипотезы, как это характерно для студентов других областей науки.

Это приводит меня к положению, которое хотелось бы обстоятельно обсудить. Я верю, что мы можем «написать» пси­хологию, определив ее как Pillsbury, и никогда не возвращаться к нашему определению, никогда не использовать термины «соз­нание», «психическое состояние», «ум», «объем», «устанавливае­мое интроспективно», «образ» и т. п. Я верю, что в течение не­скольких лет это можно сделать, не прибегая к абсурду терми­нологии Beer, Bethe, Von Uexull, Nuel, представителей так называемой объективной школы. Это можно сделать в терминах стимула и ответа, в терминах образования навыка, интеграции навыков и т. п. Более того, я верю, что действительно, стоит сде­лать эту попытку теперь.

Психология, которую я пытаюсь построить, возьмет в качест­ве отправной точки, во-первых, тот наблюдаемый факт, что орга­низм как человека, так и животного приспосабливается к своему окружению посредством врожденного и приобретенного набора актов. Эти приспособления могут быть адекватными или они могут быть настолько неадекватными, что с их помощью орга­низм лишь едва поддерживает свое существование. Во-вторых, также очевидно, что некоторые стимулы вызывают реакции орга­низма. В системе психологии полностью разработано, что если дан ответ, может быть предсказан стимул, и если дан стимул, может быть предсказан ответ. Такое утверждение является край­ним обобщением, каким и должно быть обобщение такого ро­да. Однако оно является едва ли более крайним и менее реаль­ным, чем другие, которые ежедневно появляются в психо­логии. Вероятно, я мог бы проиллюстрировать свою точку зре­ния лучше, выбрав обычную проблему, с которой, пожалуй, встре­чается каждый в процессе работы. Некоторое время тому назад я был вынужден изучать некоторый вид животных. До тех пор, пока я не приехал в Tortuga, я никогда не видел этих живот­ных. Когда я прибыл туда, я увидел, что эти животные делают некоторые вещи: некоторые из актов, по-видимому, являются особенно соответствующими условиям их жизни, в то время как Другие — нет. Я изучал, во-первых, ответные акты групп в це-