Идрис Шах Суфии Канон 0
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
| Без вина я жить не могу,
Без чаши нацеженного вина подняться даже не могу. Я раб мгновений тех, когда вдыхаю слова Саки: «Выпей еще чашу» – а пить уже я не могу. В этих строчках поэт недвусмысленно ссылается на состояние, достигаемое под руководством суфийского учителя, когда экстатическое переживание развивается в реальное восприятие скрытого измерения за пределами метафорического опьянения. До сих пор никто еще не смог перевести Хайяма на английский язык лучше Фицджеральда, ибо для того, чтобы передать суфийские идеи применительно к данному времени, необходимо ощутить определенную гармонию этих идей с требованиями самого времени. Нельзя сказать, что каждый мог увидеть именно такой смысл в поэзии Хайяма. Его стихи захватили Суинберна, Мередита и миллионы других людей, ищущих пути мышления вне тех рамок, которыми они были скованы. Однако были и другие люди, которые в его стихах почувствовали некую угрозу привычным конвенциям. Известный доктор богословия Хасти, например, не пытался понять глубину Хайяма. В переводах Фитцджеральда он увидел «грубое острословие и поверхностные мысли в кричащих и убогих песенках». Создав своего «новоиспеченного Хайяма», Фитцджеральд породил «жалких, занимающихся самообманом и просто нездоровых фанатиков его культа». Сам «культ» был «в буквальном смысле дикостью и обманом, безрассудством и пустым идолопоклонством». А может быть, сей почтенный джентльмен просто почувствовал, что его ценности поставлены под угрозу тем, кто, в конце концов, был всего лишь «пьяницей, трусливым бездельником, банкротом и недальновидным бахвалом?» Вполне возможно, что на Востоке Хайяма понимали не больше, чем на Западе. Тот факт, что очень многие мусульманские студенты в Индии, знавшие английский язык, пришли в восторг от Хайяма в переводах Фитцджеральда, заставил, по крайней мере, одного из ортодоксальных мусульманских богословов забеспокоиться. В известном памфлете «Толкование Хайяма» (Молви Ханзада, Аа‑хор, 1929) он использовал все средства, чтобы втиснуть эту проблему в свои собственные рамки. Прежде всего, он небезосновательно утверждает, что Фитцджеральд знал персидский язык недостаточно свободно. Затем он доказывает, что Ковелл знал его не лучше Фитцджеральда: «Оба они писали плохо, как маленькие дети». Люди, желающие читать Хайяма, прежде всего должны изучить персидский язык, а не английский. Тогда они получат возможность должным образом узнать об исламе, прежде чем заниматься такими сложными проблемами, как суфизм. В конце концов, Хайям – это общее название одного из методов суфийского учения, которое может ввести в заблуждение, если подходить к нему поверхностно, не принимая во внимание книги и не находясь под руководством учителя. Культ Хайяма обрел необычайную популярность в Англии. Его поклонники создавали клубы, сажали розы из Нишапура на могиле Фитцджеральда, пытались подражать ему в своих стихах. Культ поэта все разрастался, хотя было хорошо известно, что старейший манускрипт стихов Хайяма, дошедший до наших дней, был создан спустя триста пятьдесят лет после его смерти. Примерно такая же ситуация сложилась бы, если бы мы должны были основывать свои суждения о св. Иоанне‑Крестителе на документах, написанных только вчера, и еще на некоторых незначительных данных. Суфии считают, что поэзия Хайяма обладает многими функциями. Можно просто наслаждаться очевидным содержанием его стихов, можно их декламировать в определенных условиях с целью достижения особой повышенной осознанности, или же их можно «расшифровывать» для получения материалов, используемых в процессе суфийского обучения. Его поэзия, как часть суфийского наследия, многозначна, и понимание ее само по себе уже является важным ингредиентом суфийской специализации. Известно, что глава суфиев Гиндукуша, великий мастер XIX века Джан Фишан Хан использовал четверостишия Хайяма в обучении своих учеников. Его ученик сообщает: К Хану пришли три новичка. Он принял их, приказал им заняться изучением Хайяма, и потом рассказать о результатах. Через неделю, в следующий приемный день они рассказали ему о своих впечатлениях. Первый сказал, что стихи заставили его думать, причем думать по‑новому. Второй сказал, что считает Хайяма еретиком. Третий почувствовал, что в стихах Хайяма скрыта какая‑то глубокая тайна, которую он надеется когда‑нибудь постичь. Первый был принят в ученики, второго отослали к другому учителю, а третьему было приказано изучать Хайяма еще неделю. Один из учеников спросил Хана, что все это значило, оценивал ли суфий таким образом потенциальные возможности претендентов в ученики. «Мы и так уже кое‑что знаем о них благодаря интуиции, – ответил мастер, – но то, что ты считаешь только испытанием, является и испытанием, и частью их подготовки. Более того, это помогает также подготовке наблюдателей. Это и есть суфизм, он представляет собой, если угодно, правильное сочетание разных элементов: изучения, чувства и взаимодействия людей и мышления». Как‑то раз в моем присутствии один из восторженных почитателей Хайяма из Германии прочитал суфийскому учителю сложное и пространное исследование творчества поэта и его источников. Начав с заявления о том, что фон Хаммер открыл Хайяма почти на сорок лет раньше Ковелла и Фитцджеральда, он с большим удовольствием отметил, что чуть ли не все виды философских теорий отражены в «Рубайят» Хайяма. Мудрец слушал его, сохраняя полнейшее молчание, после чего рассказал следующую историю. К одному суфийскому учителю пришел ученый и спросил его о семи греческих философах, бежавших в Персию от тирании Юстиниана, который закрыл их философские школы. – Они из наших рядов, – ответил суфий. Обрадованный ученый отправился восвояси и написал трактат о греческих источниках суфийской мысли. В другой раз этот ученый встретил странствующего суфия, который сказал: – Мастер Халими и великий Руми ссылаются на Иисуса как на суфийского учителя. – Наверное, он имеет в виду, что греческое знание повлияло и на христиан, и на суфиев, – подумал ученый, и эта мысль также нашла отражение в его новом трактате. Спустя какое‑то время ученый снова повстречался с первым суфием, когда тот, совершая паломничество, проходил через его родной город. Встретившись с ученым, учитель сказал: – К числу суфиев относятся и еретики, и тысячи тех, кто об этом даже не знает.40 Окончив свой рассказ, мой друг суфий пристально посмотрел на схоласта из Германии и сказал: «Вино состоит из воды, сахара, фруктов и цвета. Вы можете смешать эти компоненты, но вина у вас не получится. Мы сидим в комнате. Предположим, что кто‑нибудь скажет: “У китайцев тоже есть комнаты, значит все комнаты скопированы с китайских. Здесь есть ковер. Это говорит о монгольском влиянии. Только что вошел слуга, а это, несомненно, римский обычай. А может быть, древнеегипетский? Через окно я вижу птицу. Исследования позволяют нам сказать почти с уверенностью, что в Древнем Египте тоже видели птиц через окна. Поистине, эта комната представляет собой удивительный сплав унаследованных обычаев!” Что бы вы подумали о человеке, который сказал бы такое?» Один из крупнейших английских авторитетов в области персидской литературы, автор классической «Литературной истории Персии» профессор Броун считает, что Хайям придерживался так называемой теории переселения душ и даже приводит традиционный рассказ, который должен служить доказательством того, что поэт верил в перевоплощения. Однажды Хайям с группой своих учеников шел мимо старого медресе в Нишапуре. В ворота медресе вошло несколько ослов, нагруженных кирпичами для ремонта здания. Один из них заупрямился, отказываясь пройти через ворота. Увидев эту сцену, Хайям улыбнулся и направился к упрямому ослу, произнося экспромтом стихи: жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|