Несогласие с убеждениями социальной группы

Фестингер, Рикен и Шехтер опубли­ковали в увлекательно написанной книге «Когда пророчество не сбыва­ется» [L. Festinger, H. Riecken, S. Schachter, 1956] результаты поле­вого исследования небольшой религи­озной секты, члены которой собра­лись в одном американском городке, чтобы вместе дождаться того де­кабрьского дня, когда, по их твердому убеждению, землю поглотит всемирный потоп, а сами они спасутся, пе­ребравшись с помощью летающих та­релок на другие планеты. Когда пред­сказанное событие не состоялось, между ожиданиями и реальностью возник диссонанс, с которым нельзя было мириться и который необходимо было редуцировать. Казалось, что могло бы быть более естественным, чем утрата нелепой веры во всемир­ный потоп и чудесное спасение? Од­нако это произошло лишь с теми немногими членами секты, которые находились не в этом городке и кото­рым было поручено ожидать потопа и спасения самим по себе. Группа же, испытавшая коллективное разочаро­вание, редуцировала диссонанс прямо противоположным образом. Постав­ленная под удар вера еще более усилилась благодаря взаимному вли­янию членов группы, которые активи­зировали свое миссионерское рвение в отношении несбывшегося пророче­ства неминуемого всемирного потопа. Редукция диссонанса в данном слу­чае была тесно связана с социальным взаимодействием членов группы.

Еще одно полевое исследование на материале религиозной секты «Ис­тинный мир» было проведено Хардиком и Брейденом [J. Hardyck, M. Bra-den, 1962]. Группа сектантов, ожидав­шая в определенный день атомную бомбардировку, провела в подзем­ном бункере 42 дня после катастро­фы, которая так и не произошла. Эта группа редуцировала свой диссонанс не при помощи миссионерского рве­ния, а через увеличение консонан­тных знаний. Они были убеждены, что благодаря своей вере выдержали ниспосланное господом испытание и поэтому катастрофа не наступила. По-видимому, многие исторические феномены религиозных движений, ко­торые извне кажутся совершенно ир­рациональными, можно интерпретиро­вать как процессы редукции диссо­нанса. Шёнбах [P. Schonbach, 1966] попытался провести такой анализ для некоторых глав истории религии.

К сожалению, приближенные к жиз­ни полевые исследования и анализ исторических материалов остаются и по сей день исключениями. В основ­ном преобладают лабораторные эксперименты, в которых убеждение ис­пытуемого сталкивается с убеждени­ями других людей. При этом когнитив­ный диссонанс возрастает с увеличе­нием расхождений между сталкива­ющимися убеждениями, важностью темы, степенью доверия к коммуника­тору и его привлекательности. Редук­ция возникшего диссонанса может быть следствием, во-первых, сближе­ния своих убеждений с чужими и, во-вторых, экстремизации своих убеж­дений (так называемый эффект буме­ранга). Какая именно из этих двух возможностей будет иметь место, за­висит от степени сопротивляемости изменениям содержания конфликту­ющих убеждений. Если под сомнение ставятся, например, имеющие глубо­кие социальные корни религиозные верования, то результатом является, как мы видели на примере полевых исследований, по большей части, экстремизация собственных убеждений [см.: М. Irle, V. Montmann, 1978].

Под эту рубрику попадают три ком­плекса условий редукции диссонанса, которые в отличие от уже рассмот­ренных не учитывались Фестингером в исходной формулировке теории диссонанса [L. Festinger, 1957], а бы­ли выведены лишь позднее. Первый комплекс условий связан с диспро­порцией между значительной затра­той усилий и неудачным результатом деятельности. Остальные два ком­плекса связаны с результатами де­ятельности, а именно с самооценкой и побочными последствиями. Рассмот­рим поочередно каждый из комплек­сов.

Тщетные усилия, разумеется, вызы­вают диссонанс. Чтобы редуцировать eгo, необходимо попытаться задним числом обосновать затраченную впу­стую энергию, повысив ценность прес­ледуемой цели деятельности (если не дискредитировать, или отрицать, сами затраченные усилия). Наиболее пока­зательными из всех проведенных эк­спериментов являются эксперименты с животными Лоуренса и Фестингера [D. Lawrence, L. Festinger, 1962] по (как гласит подзаголовок их работы) «психологии недостаточного вознаг­раждения». Эти эксперименты дока­зывают, что явление когнитивного диссонанса и его редукции можно наблюдать не только у людей, но и у животных. Иными словами, теория диссонанса получила возможность претендовать на включение в сферу ее применения невербальной и неком­муникативной деятельности.


Рис. 4.27. Сопротивляемость угасанию в зави­симости от количества неподкрепляемых проб [D. Lawrence, L. Festinger, 1962, p. 91]

Подопытными животными были го­лодные крысы, научавшиеся находить путь к пище в условиях, затрудняв­ших научение. Животные избегали усложнения, если могли достичь цели (нахождение пищи) более легким или надежным путем. На стадии научения использовались три вида усложнений: частичное и отсроченное подкрепле­ние, а также необходимость прило­жить большие усилия (преодолеть подъем определенной степени кру­тизны), чтобы достичь цели. Зависи­мой переменной и индикатором ре­дукции диссонанса была сопротивля­емость угасанию, т. е. количество проб, при которых в отсутствие под­крепления сохраняется выученное по­ведение (а в отдельных случаях его интенсивность). Экспериментальные условия Лоуренс и Фестингер обосно­вывали двумя гипотезами, выведенными из теории когнитивного диссо­нанса. Первая. Диссонанс, обуслов­ленный отсутствием или отсрочкой подкрепления или слишком большими усилиями, затраченными на его полу­чение, претерпевает редукцию благо­даря тому, что целевому действию приписывается дополнительная, прои­стекающая из других мотивов привле­кательность (extra attractions), напри­мер исследование или поиск сенсор­ной стимуляции. Вторая. Поскольку диссонанс кумулятивен, он должен постепенно уменьшаться и соответ­ственно возрастать дополнительная привлекательность.

В 16 сериях экспериментов были подтверждены обе гипотезы. Приме­нительно к частичному подкреплению независимо друг от друга варьирова­лись количество и процентная доля проб без подкрепления. (В теоретико-ассоциативных исследованиях связи частичного подкрепления и сопротив­ляемости угасанию почти всегда бра­лась процентная мера подкрепления.) Как видно из рис. 4.27, сопротивля­емость угасанию не зависит от про­центной доли подкреплений, однако она резко возрастает при абсолютном увеличении числа неподкрепленных проб. Это означает (как и предпола­галось), что диссонанс кумулятивен и убывает при возрастании дополни­тельной привлекательности. Если до­минирующее влечение (голод) в фазе научения было очень сильным, а в фазе угасания — слабым, то показате­ли сопротивляемости угасанию тем выше, чем чаще в фазе научения отсутствовало подкрепление. Этот результат означает, что больший дис­сонанс (отсутствие ожидаемого удов­летворения при значительной интен­сивности потребности) ведет в форме дополнительной привлекательности к более сильной редукции диссонанса. Результаты относительно степени потребовавшихся усилий тоже под­тверждают гипотезы. Так, крысы, ко­торым приходилось преодолевать подъем крутизной 50°, в фазе угаса­ния бежали быстрее (см. рис. 4.28), и для угасания им требовалось больше проб, чем крысам, преодолевшим подъем крутизной лишь 25°. Интен­сивность усилий оказалась независи­мой от схемы подкреплений. Если комбинировать друг с другом эти па­раметры — степень затраченных уси­лий и число несостоявшихся подкреп­лений, — возникают аддитивные эф­фекты обоих условий. Эти и другие данные побудили Лоуренса и Фестингера сделать следующий вывод:

«Если организм, перерабатывая информацию, которая сама по себе привела бы к прекраще­нию определенной активности, продолжает ее, то у активности или ее последствий появляет­ся дополнительная привлекательность, кото­рая сама по себе становится добавочным оп­равданием сохранения данного поведения» [D. Lawrence, L. Festinger, 1962, p. 156].

Остается рассмотреть приводящие к диссонансу последствия достигнуто­го результата деятельности. Аронсон [Е. Aronson, 1968] отмечал, что дис­сонанс возникает преимущественно в ситуации, когда деятельность или ее результат противоречит представле­нию о себе, особенно когда послед­нее касается способностей или нрав­ственности субъекта:

«Диссонанс существует только потому, что поведение индивида не согласуется с пред­ставлением о себе» [Е. Aronson, 1968, р. 23].

Аронсон считает, что, во-первых, когнитивный диссонанс должен быть тем больше, чем устойчивее предъявляемые к деятельности ожидания, и. во-вторых, ожидания, предъявляемые нами к собственной деятельности, устойчивее ожиданий, направленных на чужую деятельность. Независимо от преимуществ, которыми обладает такая точка зрения (ведь диссонанс с представлением о себе может ока­заться существеннее несоответствия с другими ожиданиями), диссонанс с представлением о себе, как правило, приводил к отчетливым эффектам редукции диссонанса.

Диссонанс с представлением о себе строился в соответствии с основной схемой исследования Аронсона и Карлсмита [Е. Aronson, J. Carlsmith, 1962], которая, впрочем, распростра­нена и в исследованиях мотивации достижения и атрибуции (см. гл. 11). Успех или неудача в выполнении оп­ределенного задания формирует у ис­пытуемых соответственно высокую или низкую самооценку их способно­сти справиться с этим заданием. За­тем они получают обратную, не соот­ветствующую ожиданиям информа­цию об успехе или неудаче, которая противоречит сформированной само­оценке своих способностей в лучшую или в худшую сторону. В обоих случа­ях, по Аронсону, должен возникать когнитивный диссонанс, актуализиру­ющий тенденцию к его редукции. Она может быть осуществлена различны­ми способами, которые предстояло изучить.

Так, Ирле и Кролаге [М. Irle, Y. Kro-lage, 1973] обнаружили, что при поло­жительном отклонении результатов теста от ожидаемых самооценка по­вышается сильнее, чем она понижает­ся при отрицательном отклонении. Это согласуется с многочисленными данными о служащей поддержанию самооценки пристрастности в атрибу­ции успеха и неудачи [см.: G. Bradley, 1978; G. Fitch, 1970; D. Miller, 1976; a также в гл. 10]. При положительном отклонении от ожиданий собственные усилия и валидность теста оценива­ются выше, чем при отрицательном отклонении. Чем сильнее противоре­чащий ожиданиям результат отлича­ется от самооценки, тем хуже он запоминается. Средние результаты по тесту, ожидаемые от членов референтной группы, приравниваются к собственным результатам. Уровень самооценки, характеризующий инди­видуальные различия, тоже оказывал определенное влияние. Самооценка взаимодействует с отклонением от ожиданий: наиболее сильный диссо­нанс был у испытуемых с высокой самооценкой и негативным отклоне­нием, а также у испытуемых с низкой самооценкой и позитивным отклоне­нием.

Наконец, еще один вид результата деятельности, порождающего диссо­нанс, связан с неожиданными побоч­ными последствиями. Пример мы на­ходим в ранней работе Брема [J. Brehm, 1959], заставлявшего школьников за вознаграждение есть овощи, которые они не любили. Пос­ле этого часть испытуемых столкну­лась с неожиданным побочным пос­ледствием своего поступка: экспери­ментатор письменно сообщил родите­лям, что их ребенок охотно ест соот­ветствующие овощи. Те испытуемые, с которыми это произошло, начали оценивать привлекательность овощей выше, чем те, чьи родители не полу­чали никакого письма. Брем называет это эффектом свершившегося факта и выводит его из непредсказуемости негативных побочных последствий. Однако в дальнейших исследованиях его интерпретация не подтвердилась. Как показали, в конце концов, Согин и Паллак [S. Sogin, M. Pallak, 1976], решающим является не степень пред­сказуемости, а то, считает ли субъект себя причиной негативных побочных последствий. Если да, то он редуци­рует диссонанс, модифицируя свою первоначальную установку таким об­разом, чтобы иметь возможность лег­че принять наступившие негативные последствия.

Исследования когнитивного диссонанса в историческом аспекте

После заданного Фестингером в 1957 г. старта исследования диссо­нанса стали плодиться в геометриче­ской прогрессии. К 1977 г. уже было опубликовано свыше 800 работ. Многообразие феноменов, рассматри­ваемых с точки зрения редукции диссонанса, достойно удивления. Боль­шая часть накопленных данных каса­ется изменения установок и убежде­ний в случаях, когда принятые реше­ния, вынужденное согласие на по­ступки, которые люди сами по себе не совершили бы, новая информация о выбранной альтернативе, дискреди­тация убеждения, неожиданные ре­зультаты деятельности или их пос­ледствия порождают когнитивный диссонанс.

Прежде всего была изучена ситу­ативная обусловленность речевой и коммуникативной деятельности. Не­сомненно, грандиозная программа ис­следований коммуникации и измене­ния установок, осуществлявшаяся в 50-е гг. в Йелском университете под руководством Ховлэнда и Джениса [С. Hovland, I. Janis, H. Kelley, 1953], во многом способствовала этому. Ис­следования же мотивации в узком смысле, как по своему количеству, так и по влиянию на развитие теории, отступили на задний план. Однако именно эксперименты типа осуще­ствленных Лоуренсом и Фестингером [D. Lawrence, L. Festinger, 1962] или описанных Зимбардо [P. Zimbardo, 1969] в связи с когнитивным конт­ролем потребностных состояний [см.: I. Grinker, 1969; Н. Mansson, 1969] продемонстрировали продуктивность теории когнитивного диссонанса и за пределами речевой и коммуникатив­ной деятельности. Вот почему мы особенно подробно остановились на этих подходах, хотя из них и до сегодняшнего дня не сложилась те­ория мотивации в собственном смыс­ле слова.

За исключением исследований, имевших дело с воздействием на мотивационные или потребностные со­стояния, мощный поток работ по дис­сонансу все больше следовал теоре­тическому курсу, когда во главу угла в той или иной форме ставилось самовосприятие субъекта. Первона­чально Фестингер [L. Festinger, 1957] рассматривал все когнитивные обра­зования субъекта как не согласующи­еся друг с другом, «диссонансные» в смысле порождения мотивации, на­правленной на редукцию диссонанса. В качестве примера он приводил несоответствующие реальности выска­зывания человека, который хотя и считает их истинными, но не принима­ет близко к сердцу. Например, некто считает, что человек может достичь Луны, однако сомневается в суще­ствовании технических средств, поз­воляющих преодолеть земное притя­жение [ibid., p. 14]. Такое несоответ­ствие явно недостаточно личностно значимо, чтобы породить мотивацию редукции диссонанса. Как бы то ни было, первоначально весьма широкая сфера применимости принципа когни­тивного диссонанса была вскоре су­жена. Гринуолд и Ронис [A. Greenwald, D. Ronis, 1978] поднимают те­перь вопрос о том, почему никогда не делалось серьезной попытки конкре­тизировать границы его применимости и нельзя ли его все же обосновать. Вместо этого Брем и Коэн [J. Brehm, A. Cohen, 1962] конкретизировали когнитивный диссонанс, постулировав в качестве необходимого условия обязательство, складывающееся из двух моментов: приписывание себе причин возникновения диссонанса и социально открытое осуществление деятельности. Брем и Коэн пишут:

«... мы считаем субъекта обязавшимся, если он решил делать или не делать определенную вещь, если он выбрал одну (или более) альтер­нативу и тем самым отверг одну (или более) альтернатив, если он активно осуществляет (или осуществил) данное поведение» [J. Brehm, A. Cohen, 1962, р. 7].

Такая конкретизация диссонанса содержалась уже в исходных положе­ниях Фестингера, поскольку он ставил силу диссонанса в зависимость от значимости содержания когнитивных структур. Фестингера [L. Festinger, 1964] вполне устраивало уточнение Брема и Коэна.

Аронсон [Е. Aronson, 1968] сделал следующий шаг и ограничил диссо­нанс личностно значимыми феноме­нами, связав их с устойчивыми ожи­даниями, лишь тогда отражающимися на деятельности субъекта и приводя­щими к диссонансу, когда эта де­ятельность вступает в противоречие с представлением о себе, обманывая ожидания в позитивном или негатив­ном смысле. Брэмел [D. Bramel, 1968] еще больше сузил рамки, признав в качестве условия порождения диссо­нанса лишь негативные отклонения от представления о себе. Он придал диссонансу статус специфической мо­тивации страха, а именно страха пе­ред социальными последствиями, меньшей, чем хотелось бы или пола­галось, компетентности или нрав­ственности субъекта.

Наконец, относительно недавний эксперимент Виклунда и Брема [R. Wicklund, J. Brehm, 1976] позво­лил выдвинуть в качестве необходи­мого условия редукции диссонанса переживание личной ответственности за сосуществование неустойчивых когнитивных структур. Авторы пишут:

«Недавние исследования... сделали доста­точно очевидным тот факт, что редакция диссонанса, как мы ее себе представляем, имеет место, только если диссонансные эле­менты объединяются в личной ответствен­ности переживающего диссонанс субъекта» [R. Wicklund, J. Brehm, 1976, p. 7].

Тем самым Виклунд и Брем вновь расширили сферу применимости те­ории диссонанса по сравнению с огра­ничением этой сферы на представле­ние о себе у Аронсона. В целом развитие теории с 1962 [J. Brehm, A. Cohen] по 1976 г. [R. Wicklund, J. Brehm] шло в одном направлении. Решающим для переживания когни­тивного диссонанса и его редукции считается приписывание себе субъек­том причин несоответствий и приня­тие им ответственности за них.

Такая направленность развития те­ории непосредственно привела иссле­дования диссонанса к исследованиям атрибуции. Например, Нисбетт и Ва-линс [R. Nisbett, S. Valins, 1971] пере­интерпретировали с позиций теории атрибуции результаты исследований диссонанса, возникающего при недо­статочной обоснованности. Они счи­тают теорию атрибуции по сравнению с теорией диссонанса более совер­шенной, ибо она убедительно объяс­няет поведение и в случае достаточ­ной его обоснованности (см. гл. 10). Кроме того, исследования диссонанса пересеклись с исследованиями моти­вации достижения, особенно после того, как последние стали осуще­ствляться под влиянием теории атри­буции (см. гл. 11). Однако, как ни странно, на сегодняшний день едва ли найдется попытка совместить в одном исследовании обе эти теории. Исключение составляет работа, опи­санная в гл. 6 [Н. Heckhausen, N. Во-teram, R. Fisch, 1970].

Восприятие субъектом самого себя сыграло в исследованиях диссонанса особую роль еще и потому, что Бем [D. Bern, 1967; 1972] в своей так называемой теории самовосприятия попытался показать избыточность по­стулирования когнитивных процессов редукции диссонанса. Согласно Бему, люди немного узнают о себе непос­редственно через познавательные процессы, гораздо больше сведений они получают, наблюдая за собствен­ной деятельностью. Например, если кто-то ловит себя на том, что делает нечто, чего раньше не делал или не сделал бы, он говорит о приятности или важности совершаемого им. Именно таким путем преимуществен­но происходит изменение установок. Мы будем более подробно анализиро­вать теорию самовосприятия Бема и ее «опровержение» как альтернатив­ное объяснение редукции диссонанса в гл. 10 при рассмотрении истории теории атрибуции и предшествовав­ших ей концепций.

В заключение следует упомянуть теоретическую позицию Нюттена [J. Nuttin, 1975], вообще отрицающего возможность изменения установок на основе редукции диссонанса. Нюттен объясняет отклонение поведения от установок «заражением реакцией» (respons contagion). Может происхо­дить лишь временное изменение аф­фективной нагруженности предмета установки. Нюттен обнаружил, что спустя 5 нед. после выполнения де­ятельности, приводившей к ослабле­нию установок по типу редукции дис­сонанса, его испытуемые вновь де­монстрировали прежние установки. Кроющееся здесь противоречие еще не разрешено.
Теории когнитивной оценки с точки зрения проблем психологии мотивации

Все рассмотренные теоретические подходы, отстаивавшие значимость когнитивного оценивания ситуации для последующего поведения, внесли свой вклад в разработку проблем мотивации, хотя индивидуальные раз­личия в них и не учитывались. Осо­бенно ценным оказался их вклад в разработку проблемы опосредующих процессов саморегуляции (седьмая из основных проблем психологии моти­вации), а также проблемы мотивационного конфликта (шестая) и, нако­нец, актуализации мотивов (четвер­тая), если понимать отсутствие проти­воречия как мотив типа голода, свя­занный с универсальной базовой пот­ребностью, или даже как мотив с индивидуально различной степенью выраженности. Однако именно в ас­пекте возможного теоретико-личностного характера концепции ког­нитивного оценивания ситуации пока не разработаны и предстают как ис­следования мотивации без мотива. Это, вероятно, и является основной причиной двойственного отношения (и сомнений) таких авторов, как Фестингер и Хайдер, к вкладу их теорий в психологию мотивации.

Например, Фестингер, с одной сто­роны, говорит:

«Когнитивный диссонанс может рассматри­ваться как предварительное условие, направ­ляющее активность на редукцию диссонанса, точно так же, как голод направляет активность на редукцию голода. Эта мотивация заметно отличается от той, с которой психологи привык­ли иметь дело, но, как мы увидим, она не менее сильна» [L. Festinger, 1957, р. 3].

А с другой — утверждает:

«На поведение, установки и мнения людей влияет много факторов, о которых теория диссонанса ничего не может сказать. Напри­мер, во всей этой книге ничего или почти ничего не говорится о мотивации. Диссонанс сам по себе, конечно, может рассматриваться как мотивирующий фактор, хотя существует много других мотивов, влияющих на человече­ские существа, и мы обошли вопрос об отноше­ниях между всеми остальными мотивациями и воздействием редукции диссонанса, хотя при определенных обстоятельствах эти отношения ясны... Но здесь мне хочется подчеркнуть, что я не занимался проблемами мотивации и что эти проблемы, в общем, не должны совпадать с теми проблемами, с которыми имеет дело теория диссонанса» [ibid., p. 276 — 277].

И Хайдер говорит о своей теории баланса следующее:

«Ее следует понимать не как общую теорию мотивации, а как теорию, разрабатывающуюся, главным образом, в связи с межличностными отношениями» [F. Heider, 1960, р. 166].

Из числа ситуационных детерми­нантов мотивации мы пока уделили очень мало внимания одному весьма существенному, а именно социально­му, познанию, отражению целей де­ятельности и компетентности других людей. В социальной ситуации мы не можем действовать, постоянно не приписывая нашим партнерам по де­ятельности (и себе самим) намерений, о которых заключаем на основании поведения. Этот круг вопросов будет рассмотрен при описании социальных мотивов аффилиации, власти (гл. 7), помощи и агрессии (гл. 8), а также в гл. 11.

Заключение

В этой главе в исторической пер­спективе были изложены исследова­ния весьма разнородных ситуативных детерминантов деятельности. Их спектр охватывает обусловленные инструкцией детерминирующие тен­денции, сиюминутные потребностные состояния и влечения, ситуационные конфликты и состояния активации, эмоции и когнитивные процессы оцен­ки ситуации. Общим, присущим всем относящимся к внутренней или внешней ситуации детерминантам явля­ется их интраиндивидуальная варьируемость и отсутствие связи с меж­индивидуальными диспозиционными различиями. Разнообразие ситуацион­ных переменных характерно для объ­яснения поведения со второго взгляда.

Не изменив этого взгляда, большая часть из рассмотренных подходов по­степенно подошла к основной мотивационной проблеме, а именно к проб­леме объяснения стремления к цели. При этом становилось все более яс­ным, что при решении данной пробле­мы необходимо опираться на два фундаментальных конструкта: ожида­ние и привлекательность.

В последующих главах мы просле­дим это развитие главным образом на материале подходов Левина и Халла, а также Толмена, с самого начала осуществлявшего анализ целенаправ­ленного поведения при помощи кон­структов ожидания и привлекатель­ности. Вместе с тем рассмотренные когнитивные подходы и их дальней­шие модификации способствовали выяснению условий проявления этих фундаментальных мотивационных пе­ременных. На этом мы остановимся в других главах, прежде всего 10 и 11, которые посвящены развитию восхо­дящей к работам Хайдера теории атрибуции.

Глава 5

Ожидание и привлекательность

Эта глава также посвящена моти­вирующим деятельность ситуацион­ным детерминантам. Общим для об­суждаемых здесь теорий является то, что они наделяют живое существо предвидением, способностью руко­водствоваться в своем поведении предвосхищаемой целью. Понятие «цель» играет центральную роль в объяснении поведения. Согласно этим теориям, наличное положение дел должно быть преобразовано в неко­торое будущее целевое состояние. В бихевиористских теориях научения и влечения целевые состояния называ­ются подкреплением. Оно означает событие, которое осуществляет контроль за предшествующим пове­дением, например, в состоянии голо­да прием пищи сообщает предшеству­ющему поведению характер действия, ведущего к еде.

Мотивация есть стремление к целе­вому состоянию, к подкреплению. Для возникновения стремления необ­ходимы две предпосылки. Во-первых, должна существовать возможность предвосхищения наступления целево­го состояния в соответствующем ожи­дании. Таким может быть ожидание целевого состояния, когда собствен­ное поведение не принимается в рас­чет и не играет никакой роли (как, скажем, при классическом обусловли­вании, когда сигнал предвещает пи-Щу), или ожидание собственных дей­ствий, приводящих к достижению це­левого состояния. Первый случай есть ожидание по типу «ситуации и их следствия» [(S —S*) [см.: R. С. Bolles, 1972], второй — ожидание по типу «действия и их следствия» (R — S*). Ожидания можно различать также по тому, какие временные отрезки или , какой объем последовательности Действий они охватывают. Ожидания недоступны непосредственному вне­шнему наблюдению, их необходимо опосредованно выявлять, иными сло­вами, они представляют собой гипо­тетический конструкт. Теории психо­логии мотивации различаются тем, в какой степени в них учитывается роль ожиданий как гипотетических процессов и эти ожидания контроли­руются в качестве результатов пре­дыдущего научения.

Во-вторых, целевое состояние, пос­кольку оно служит подкреплением, должно обладать для живого суще­ства определенной ценностью. Кон­кретные объекты или события могут составлять цель действия, быть свя­занными с ней, способствовать или мешать ее достижению. В этих случа­ях они имеют позитивное или нега­тивное отношение к целевому состо­янию. Эти объекты или события (S*) обладают соответствующей позитив­ной или негативной привлекательно­стью: они привлекают живое суще­ство или отталкивают его. Привлека­тельность приписывается всему, что обладает значением подкрепления, т. е. можно доказать зависимость контроля предшествующего поведе­ния от этих событий. Как и ожидание, привлекательность — гипотетический конструкт, и теоретики мотивации в разной мере пользуются им, прежде всего по-разному рассматривая усло­вия его возникновения. Привлека­тельность объектов или событий мо­жет быть выученной или врожденной (не связанной с опытом), может зави­сеть или не зависеть от сиюминутного состояния потребности. Для обозна­чения привлекательности того или иного объекта используются и другие понятия. Так, Левин говорит о вален­тности, или требовательном характере вещей, Толмен — о «нужности цели».

В психологии мотивации теориями привлекательности стремятся воз­можно более непосредственно объяс­нить целенаправленность действий. Привлекательность воспринимаемых (или ожидаемых) объектов или собы­тий—это то, что запускает действие и одновременно придает ему направ­ленность. Привлекательность выпол­няет как функцию энергетизации дей­ствия, так и функцию управления, при этом она мотивирует деятельность, несмотря на промежутки во времени и пространстве. Согласно этим теори­ям, поведение является проактивным, поскольку оно вовлекается в борьбу за достижение ожидающихся целей благоприятными или неблагоприятны­ми возможностями наличной ситу­ации. Управление деятельностью в таком случае нацелено вперед, как если бы живое существо постоянно спрашивало себя, к чему приведут те или иные действия. Напротив, при объяснении, не учитывающем ни ожи­даний, ни привлекательности, как, например, в случае теории подкреп­ления Халла [С. L. Hull, 1943], пове­дение, скорее, реактивно. Неспецифи­ческое влечение энергетизирует по­ведение, а управляется оно уже сло­жившимся фиксированным сочета­нием «раздражитель—реакции — привычки». Привычки образуются ретроактивно, через обращенное в прошлое воздействие подкрепления, поскольку сила привычки зависит от частоты, размера и временной отда­ленности подкрепления.

Это упрощенное описание должно лишь подчеркнуть особенность, в той или иной форме присущую всем те­ориям так называемой мотивации привлекательностью, независимо от того, опираются они, скорее, на ожи­дания типа S —S* или R —S*. Поло­жения теории привлекательности весьма близки представлениям психо­логии здравого смысла. В той или иной форме эти положения присут­ствовали уже в теориях пионеров исследования мотивации, таких, как Джеймс, Фрейд и Мак-Дауголл. Пер­вой теорией мотивации, в которой идея привлекательности заняла цен­тральное место и была систематиче­ски разработана, стала теория поля

К. Левина. Ниже мы рассмотрим его взгляды. Эквивалентом понятия прив­лекательности у Левина является требовательный характер, или вален­тность. Влияние валентности на пове­дение Левин обосновал с помощью своей модели окружения, в которой валентность стала исходным момен­том сил психологического поля на­личной ситуации, силой, определя­ющей интенсивность и направлен­ность действий субъекта. Прежде всего Левин попытался уточнить ус­ловия различных проявлений вален­тностей.

Толмен, как и Левин, разработал в качестве гипотетических конструктов своего «психологического бихевиориз­ма» объяснительные понятия ожида­ния и привлекательности (demand for the goal*). Его представления оказа­ли более заметное влияние на совре­менников, поскольку они лучше впи­сывались в типичные для того пери­ода экспериментальные схемы иссле­дований. В качестве одного из видов когнитивных промежуточных перемен­ных гипотетические конструкты Тол-мена играют роль посредников между особенностями ситуации и вытека­ющим из них поведением. Толмен считал, что постулируемое теорией научения образование жестких при­вычек не позволяет объяснить гиб­кость целенаправленного поведения. Как мы увидим, Толмену вопреки господствовавшим взглядам удалось (в особенности на основе данных по так называемому латентному науче­нию) по-новому разграничить области научения и мотивации (исполнения). Подкрепление было отнесено им к явлениям мотивации. Оно влияет не на научение как таковое, а на испол­нение выученного, поскольку ожида­ние результата придает ему опреде­ленную привлекательность.

* Нужности цели. (Прим. ред.)

Данные Толмена были восприняты представителями теории подкрепле­ния Халлом и его учениками как вызов, что привело к постепенному преобразованию теории подкрепле­ния в теорию мотивации привлека­тельностью. Прежде всего преобразования затронули работы Спенса [K. W. Spence, 1956], но еще более очевидными они стали у Маурера [Н. О. Mowrer, 1960], который объяс­нял привлекательностью все то, что до тех пор приписывалось влечению. В этих изменениях в пользу представ­лений теории привлекательности зна­чительную роль сыграл гипотетиче­ский механизм, который Халл ввел еще в начале 30-х гг. (т. е. до постро­ения своей теории подкрепления, описанной в вышедших в 1943 г. «Принципах поведения»). Стремясь найти место в схемах «раздражи­тель— реакция» процессам, подобным ожиданию, он постулировал суще­ствование частичных антиципирующих цель реакций.

С пересмотром основ объяснения поведения в пользу положений те­ории привлекательности все чаще вставал вопрос: не является ли под­крепление реакций ненужным или со­вершенно недостаточным объяснени­ем оперантного научения, не следует ли понимать проявляющееся в пове­дении влияние подкрепления как мо-тивационный эффект привлекатель­ности, вместо того чтобы рассматри­вать его как ассоциативный процесс, связывающий раздражитель и реак­цию? Последняя позиция была приня­та такими известными теоретиками научения и мотивации, как Уолкер [Е. L Walker, 1969], Боллс [R. С. Bolles, 1972] и Биндра [D. Bindra, 1974]. Толмен при дальнейшем развитии своей теории говорил, что выучива­ются не сочетанию «раздражитель — реакция», а ожиданию смежности. Согласно Боллсу, существует два ос­новных типа ожиданий смежности: ситуация — следствия (S — S*) и реак­ция— следствия (R — S*). Отсюда вы­текает простая когнитивная модель мотивации: вероятность реакции воз­растает с увеличением силы S — S* и R — S*, а также с увеличением ценно­сти S*.

В 40—50-х гг. теоретические моде­ли ожидания и привлекательности уже разрабатываются вне психологи­ческой теории научения. Имеются в виду так называемые модели «ожи­даемой ценности». Эти модели были призваны объяснить поведение при принятии решения в ситуации выбора, будь то ставки в азартных играх, покупка [J. von Neumann, О. Morgen-stern, 1944; W. Edwards, 1954] или формирование уровня притязаний в заданиях разной степени сложности [S. К. Escalona, 1940; L. Festinger, 1942b]. Основная идея теорий «ожи­даемой ценности» состоит в том, что при необходимости выбора между несколькими альтернативами дей­ствия предпочтение отдается той, при которой оказывается максимальным произведение величины ценности до­стигаемого результата (привлекатель­ность) на вероятность его достижения (ожидание). Другими словами, при учете ее достижимости преобладает цель с наиболее высоко оцениваемой привлекательностью. Вариантом те­орий «ожидаемой ценности» является теория инструментальности Вроома [V. Н. Vroom, 1964]. Она учитывает инструментальность результата дей­ствия относительно его последствий независимо от того, действительно ли субъект к ним стремился, или же ему лишь приходится с ними мириться. Теории «ожидаемой ценности» со­ставляют важную основу современ­ных исследований мотивации (см. гл. 9).